Пули догоняют стрелка

Зик выводит себя на небольшой балкон своей комнаты ради сигарет. Вонять в четырех стенах надоело, а жалобы соседских командиров, откровенно, задрали. Он выходит преимущественно в дневное время, когда мрак ночи не окутывает его липким страхом, которого не было раньше. После пробуждения, перед обедом и перед закатом, провожая прятавшееся за горизонт солнце. Эти выходы в свет стали уже неотъемлемой частью жизни по возвращении с острова. А еще огромная кипа старых, помятых, где-то порванных и погрызенных книжными червями книг. Она заполнила его письменный стол через пару дней после возвращения, когда руководство вытрясло из них все, что они хотели и могли дать. У бабушки с дедушкой провели обыск, вывернули все, обшманали, как маленьких детей, и ушли, ничего не найдя и угрюмо бормоча себе что-то под нос. Дедушка после этого снова заработал приступ и все еще лежал в клинике, в которой когда-то работал сам. Зик ничего не сделал. Провел с бабушкой весь день, молча сверля взглядом чашку с остывшим кофе, и вздрагивал каждый раз, когда по комнате разносился ее печальный всхлип. На большее не хватило ни сил, ни духа. С отрядом все вышло еще печальнее. Как только начальство отпустило их в двухмесячный «отпуск» после вылазки, им запретили покидать город. Всем воинам дали расписку о том, что они не покинут штаба больше, чем на две ночи, а иначе будут официально в розыске. Зик не рисковал, поэтому торчал в своей комнате, явно перевыполняя приказ. Он не понимал, что искал в принесенных книгах, но ему явно что-то нужно было отыскать. Или кого-то. Казалось, что в этих старых книгах с подробной историей элдийского народа он найдет подтверждение тому, что голубоглазый дьявол с острова точно отбросил копыта. Что Бертольда не отдали, что он может быть еще жив, как и Энни. Что у них есть шанс на спасение. Гриша Йегер был загадочным идиотом. Сын его такой же загадочный идиот. А ты тоже в папу пошел? Или не хочешь всех спасти? Я никогда не хотел. Зика передергивает от воспоминаний, постоянно мелькавших в голове, мельтешивших в сознании и тревоживших его даже во сне. Там он все еще был на острове, в компании этого дьявола, а иногда этот черт сам оказывался на континенте, мелькал в знакомых лицах, приносил ему бумаги в кабинет и отвратительно, страшно улыбался. Эта улыбка всегда сопровождала сны. Скрипучий матрас жалобно попискивает пружинами и гнется под весом чужого тела. Глаза открывать не нужно — внутренний животный страх и уже по умолчанию настроенная паника все делают за него. Эрвин наклоняется ближе к лицу, кончиком носа ведет по коже на лице. Зик не может пошевелиться. Грудь сдавливают тонны непонятных чувств. Большая ладонь ложится на шею, пальцы окутывают, обвивают, словно змеи. Под фалангами чувствуется пульс, отдающийся от яремной вены. Хватка резко усиливается, пальцы сдавливают глотку. Воздух со свистом просачивается внутрь, а изо рта вырываются лишь жалобные поскуливания. Эрвин душит, вжимает рукой податливое тело в кровать, наклоняется ниже, нюхает. — Надо было пойти на сделку. — вены под пальцами Смита вздуваются, белки Зика краснеют. Он смотрит прямо в непрошибаемый лед чужих глаз. Эрвин наклоняется ниже, шепчет в самые губы, едва их касаясь. — Тогда ничего этого не случилось бы. Со временем книг стало слишком много, они стали своего рода крепостью на небольшом письменном столе, жалобно поскрипывающем от веса. Зик решил разгрузить комнату. Заодно прогуляться, ибо в комнате уже отвратительно воняло его телом. Спустить все книги ему помог молоденький солдат, без дела бродивший по коридору. Зик за милую душу впряг мальчишку, заставив его тащить вдвое больше, чем взял сам. Такие дохляки много не принесут стране, так что пусть разрабатывает мышцы. Мысли о ребятах не покидали голову. Надежда на то, что есть какой-то тайный или подземный ход, через который они смогут проникнуть в столицу с Пик, как те, кого не видели в человеческом теле, слиться с толпой и хотя бы узнать, где их держат. И держат ли вообще. Ну а еще, Зик за милую душу раздавит островного дьявола своей косматой лапой, если тот остался жив. Даже если потом придется убегать под градом таких же разведчиков, как тот коротышка, подло наступивший ему на яйца. — Ты должен мне кофе. И не надо тут выеживаться, что очень занят документами, капитан. — из раздумий его вырывает резкая, болючая и цепкая хватка на локте, какой обладает лишь одна женщина из всех знакомых Зику. И все же, он вздрагивает от неожиданности, после чего рефлекторно пытается локоть вырвать из капкана аккуратных длинных пальцев. Пик тараном пробивается сквозь толпу курсантов. — А ну-ка! — ногтями впивается в сгиб локтя. Если она хочет кого-то утащить, она утащит, сопротивление бесполезно, придется смириться с безрадостной участью. Пик смотрит на него с бурлящим интересом в темных глазах, выводит из штаба под палящее солнце. Он в несвежей рубашке и брюках, запятнанных выпитым кофе. Блеск. Кусачие лучи сразу опаляют лицо и шею, Зик морщится, мечтая вновь забиться в свою нору, как крыса. — Колись. Давай, говори. Какого хрена с тобой происходит? Я не собираюсь выпытывать у тебя правду, но если придется, то я готова пойти на это. — она машет танкистам с улыбкой. — Весь штаб на ушах после острова, ты бы хоть рожу сделал повеселее, боевой дух ребят упал. — А есть смысл? Двое наших остались там, живые или нет, я без понятия. — Пик явно не выглядит удовлетворенной ответом и безжалостно волочит его к ближайшей кофейне со звонким колокольчиком на двери. Благо, хоть кошелек у него в кармане брюк, было бы совсем ужасно, будь он здесь без денег. — Райнер сказал, что ты ушел перед боем, а вернулся вонючий и страшно злой. Что с тобой произошло в городе? Когда речь заходит о Райнере, Зик кусает себя за щеку. Вот сученыш внимательный. — Мне не спалось перед операцией. Я нашел ратушу и не заметил лестницы в подвал, в котором сдохло не одно крысиное королевство. Два капучино, здесь. Пара смятых купюр ложится на стойку, Пик занимает им место в углу и тени. Садится напротив недовольного Зика, больше напоминавшего сварливого старика. Заросший, в грязной мятой одежде, он выглядел лет на десять старше своего возраста. Зик чешет шею и закидывает ногу на ногу под круглым столом, не желая больше ничего говорить. Хочется лишь быстро выпить кофе, ретироваться и зарыться в новых книгах. — Ты кричишь ночью. Я слышу. Остальные нет. — Пик ерзает на стуле. — А ещё от тебя воняет. Все время. Немытыми яйцами и потом. Отвратительно. Что так занимает с утра до вечера, что ты перестал принимать душ? Даже Магат заметил. Доиграешься, на губу отправят, а нас потом следить заставят, чтоб капитан мылся. Детский садик. Армия для Пик в принципе была очень примитивным обществом, но зато всё очень понятно. Расписание, правила, просто делай, как говорят, и тогда все хорошо будет. Сложно в такой системе научиться самостоятельно принимать решения, тогда тебя в командиры продвинут, а они, как известно, долго не живут… Поэтому Пик старается думать поменьше. Получается, правда, хреново. — Я серьезно. Ты можешь доверять мне, ты ведь сам говорил. — Пик наклоняется и смотрит снизу-вверх, заглядывает в голубые уставшие глаза. — Ты совсем не спишь, не моешься, мало ешь. Если бы не регенерация, давно бы уже в скелет высох. Спасибо. — она обворожительно улыбается официанту, принесшему напитки. Тот едва заметно скривляется от запаха Зика. Какие мы нежные. — Так вот. Я правда все пойму и помогу. Не верю, что тебя так зацепил вонючий подвал, что ты решил превратить в него свою комнату в казарме. Зик отворачивается к окну. Там, за пыльным стеклом с жуткими разводами, свора детей бежит к магазину игрушек поглазеть на прозрачную витрину, попускать слюни на непозволительно дорогих кукол, паровозики, машинки и плюшевых медведей. Голос Пик доносится через пелену собственных мыслей, конкретику которых Зик потерял с самого возвращения домой. Первое время было намного хуже. Тогда чужой голос и вовсе ни на мгновение не покидал голову, шептал, вторил фразы, брошенные там, в ратуше. Зика это бесило до скрежета зубов, до ночных истерик и слез бессилия. Он плакал бесшумно, когда лежал на кровати, вгрызаясь взглядом в потрескавшийся потолок своей комнаты. Слезы уже пробитыми дорожками стекали с лица, пропитывая подушку солью. Пик почти дотронулась до его руки, хотела вернуть к диалогу, но Зик отпрянул, будто чувствовал ее намерения. Его взгляд метнулся к собранным в небрежный хвост темным волосам, к большим глазам, внимательно высматривающим что-то у него на лице, к сомкнутым вплотную линию губам. Пик делала так всегда, когда была на чем-то очень сосредоточена. Они знали друг друга настолько хорошо, что могли бы без труда предугадать реакции и действия каждого в отряде, но Зик знал Пик больше всех. — Я не знаю, — ладонь с особым усилием проходится по лицу. Зик стягивает очки с переносицы, складывает их на столе, ощущая себя совсем голым. Перед Пик это привычное дело. Они оба до дрожи не любили ходить вокруг да около. Пальцы потянулись к горячей чашке, обхватили ручку, пододвигая ближе. На светлом кофейном фоне белыми аккуратными линиями был выведен тонкий лебедь с раскрытыми крыльями. — Кажется, регенерация не касается психики. Тебе не казалось это странным? Мы можем отрубить себе половину головы, взорвать брюхо, отрезать все конечности вместе и по отдельности, вывалить наружу внутренности, но мы все равно зарастем. А травмы мозга Имир решила послать к моим немытым вонючим яйцам. Зик отхлебывает кофе, обжигаясь. Горьковатый вкус оседает на кончике языка вместе с недовольным, пристальным взглядом Пик. Все еще не получившая конструктива, она смотрит на него выжидающе, делая маленький глоток. Сколько он, столько и она. — Нас заставят вернуться на остров. Хотим мы этого и ли нет. Мне на мгновение показалось, что Тайбер обоссался от счастья, когда узнал, с каким треском мы провалились. Я не готов. Лучше меня сожрет Кольт, он уже многому научился, хоть я за него и не ручаюсь в полной мере. Получит наши воспоминания, тронется башкой и сдастся. И так по цепочке. — Еще один глоток. Пик повторяет за ним, а Зику начинает казаться, что он разрыдается к концу чашки. Она все молчит, знает, когда говорить, а когда нет. Дает время. — Это какой-то выбор без выбора. Мы поехали на остров, оставили его позади и вернулись. Но остров не оставил нас. Ни остров, ни его люди. Ползут к нам по дну океана, чтобы тоже упрекнуть меня за немытые волосы и вонь в комнате. На большее пока Зик не готов. Сказать, что все это время из него душу высасывает образ дохлого командира разведки, значит, признать его победу. Не пойдя на мои условия, ты пожалеешь. Если мне придется жить дальше — я отравлю собой все вокруг. Тварь. Придется отстричь патлы, свисавшие с плеч и подравнять бороду. Пик хотела сбрить ее полностью, но Зик уговорил оставить. Все-таки, так он не сильно похож на своего отца и цветом волос напоминает маму в отражении. — Прекрати, это… — Разговор окончен. Спасибо за компанию. Магат заставил помыться. Всего один раз. Вещи при этом Зик не постирал. Пик была вне себя от ярости: вонять он меньше не стал, скотина, зато волосы перестали свисать сосульками. Ни скандалы с офицерами, ни скандалы на построениях Зика не волновали, угрозы отдать зверя Кольту тоже не действовали. Пик не выдержала и отхлестала его по лицу, когда приперся на совещание с кусками квашеной капусты в бороде. Магат тогда сделал вид, что ничего не видел, а Зик хоть как-то включился в диалог. Ночью Пик и Порко совершили санкционированную Магатом диверсию: забрались к Зику в комнату, пока тот спал, и украли все его вещи. В постирочную бежали наперегонки, так эти вонючие бомбы смердели. К утру шмотки были демонстративно развешаны на веревочке вдоль коридора, чтоб офицерье любовалось. Капитаны хихикали, Зик же невозмутимо вышел нагишом, забрал мокрую форму, так и пошел в ней на завтрак, оставляя влажные следы на полу. Пик тогда сделала предположение, что у Йегера просто крыша окончательно поехала, но Магат что-то пробурчал про ПТСР. А от чего ему, этому ПТСР, быть? От маленького гнома, что руки отрубил? Но это не в стиле Зика. Что-то там случилось ещё. Что-то, о чем он не говорит. Прошло ещё несколько бесконечно-тягучих дней. — Поедешь со мной по магазинам? — Пик преграждает Зику вход в спальню, сделав большие глаза. — Премию за остров вчера прислали, я хочу новое платье. Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста! — она встает на носки. Свою премию она на это тратить не собирается, а вот капитанскую за милую душу. — Ты совсем перестал разговаривать с нами. Райнеру нужна твоя поддержка, он тяжело переживает, что ты оставил Бертольда там. И сначала бы сходить в душ. Я принесла тебе чистые вещи. И мне тоже надо помыться, так что я проконтролирую процесс! — Пик перехватывает широкие обезьяньи ладони. — Позволь мне помочь тебе, Зик. Пожалуйста. Я тебя не обижу. В эту ночь, как и прошлую, и две позапрошлые, было неспокойно. Удобное положение для сна никак не находилось, пришлось несколько раз выходить на балкон и дышать почти свежим воздухом, отдававшим гарью и вонью прибрежного города. Каждый раз возвращаться во мрак спальни не хотелось. Зик смотрел вниз, цепляясь пальцами за перилла своего балкончика. Четвертый этаж, разбиться будет тяжело, учитывая регенерацию, но, если рассчитать угол и упасть так, чтобы весь удар пришелся на голову, вполне можно отойти на тот свет. Главное, чтобы его там не ждала какая-нибудь блондинистая башка с острова. Зика терзали странные и страшные сны, объяснения которым он так и не нашел. Он вновь видел Эрвина здесь, на континенте, в компании каких-то богачей, очень напоминавших друзей Тайбера. Он был одет по-современному, без режущих глаз зеленых плащей и белых панталон. Он улыбался какой-то девушке, мило с ней обращался, но всегда смотрел на Зика, ни разу не оторвав от него взгляда. И эти глаза вселяли в него животный страх. Взгляд, выгрызающий душу по кусочкам, разбивающий тело, вырывающий плоть наживую. Зику хотелось это все закончить там, на асфальте под собственным балконом. Но всякий раз страх, присущий трусам, не сумевшим наложить на себя руки, его останавливал. Последние дни Зика не покидает стойкое ощущение, что из него делают шута. Дурака при дворе, которого можно не трогать, на которого достаточно посмотреть, чтобы засмеяться. Магат назвал его чучелом, когда Зик явился на совет, отправил переодеваться под шепот всего командного состава. Ну и плевать. Зик не устраивался сюда подиумной моделью. И от Магата всегда можно ожидать чего угодно. Но от Пик подобных слов он не ожидал. Взгляд больших темных глаз пригвоздил его к полу, заставил стоять в этом ебучем проеме, глядя на ее маленькие ладони и длинные ухоженные пальцы, хватающиеся да его руку. — Я оставил? — Зик мрачнеет. Он чувствует и знает без нотаций кого бы то ни было, как сильно он обосрался и с какими последствиями столкнулся его отряд. Но почему вместо того, чтобы сплотиться, они все предпочли кинуть своего командира и коллективно ждать, пока он отойдет? Зик чувствовал себя конченным эгоистом, но сейчас он готов был им стать, если уже не стал. —Может, мне пойти и устроить всем курс коллективной психотерапии? Я там потерял не меньше, чем вы все вместе взятые. Стену я не приказывал им ломать. Райнер же тогда себя ахуеть каким взрослым считал, раз отдавал такие приказы. Вот, пусть возвращает свою взрослость на место и прекращает наматывать сопли на кулак, пока я ему эти сопли по морде не растер. Зик едва не переходит на крик, и, чтобы ликвидировать возможные последствия громких возмущений в зародыше, Пик пихает его в его собственную комнату, закрывая дверь. Чище здесь не стало, но книг поменьше, а вместе с тем открылись новые пыльные углы и залитый чаем паркет. Пальцы рук мелко потряхивает, а чувство дышащей в затылок истерики заставляет тело покрыться испариной. Зик смотрит в окно, думает о том, как скоро он сможет покурить и остаться наедине с собой. Дыхание становится глубоким и слишком частым. Он и сам не замечает, как ногтями начинает колупать собственные заусенцы. — Я и без вас всех знаю, что я виноват. Но я не щенок, чтобы меня в мое же дерьмо макать носом. — На секунду Зик прикусывает язык, решая, что сказал достаточно. Развернувшись спиной к окну, он опирается на подоконник поясницей и продолжает отрывать и без того раздраженные кутикулы на обеих руках. — Я встречался с ним. С их командиром. — Контроль над потоком собственных слов теряется, как и цепочка мыслей в голове. Зик начинает шептать, глядя куда-то сквозь собственные ботинки. — Я не знаю, как он меня нашел и что он делал в том городе. Но мы встретились. И все. Этой одной встречи хватило, чтобы свести меня с ума. Что, если мы встретим его там сейчас? В магазине, в котором ты хочешь купить себе платье? Если он будет стоять у примерочных и ждать какую-нибудь красотку-дочь магната? Пик, я сдурел, но я не могу думать ни о чем и ни о ком больше. Зик часто моргает и тяжело дышит, обсасывая закровивший палец. Меж бровей залегла глубокая складка, а голова вжалась в плечи, будто так он станет меньше и его, наконец, пожалеют. Как давно он заходил к бабушке с дедушкой? — С их командиром? — Пик открывает и закрывает рот. — Тринадцатый главнокомандующий разведкорпусом Эрвин Смит. Погиб за стенами от камнепада. — голос Райнера подрагивает. — Это одно из главных достижений нашей миссии. — Стоп, стоп-стоп-стоп. Зик. Он же мертв. Зик… — Пик осторожно подходит. Капитан дрожит, напуган до одури. Она никогда его не видела таким. Как ребенок, который впервые увидел смерть. Зик всегда был насмешливо-ироничен, спокоен, ничто не могло вывести его из себя. Разве что разозлить, но не напугать. Пик мягко притирается ближе и перехватывает его ладони, крепко их сжимает. Липкие от грязи. — Посмотри на меня. Посмотри. Все хорошо. В той атаке погибли все. И их командир тоже. Ты убил всех, кроме Аккермана. Он просто не мог выжить, слышишь? Я все своими глазами видела. Зик… — Пик набирает воздуха в грудь. Чужое беспокойство передается ей, как и страх. — Это посттравматическое. У меня тоже было. Мне тогда мерещились мужики с картеля, ну ты помнишь. Пошли. Давай-давай, пойдем. Я тебе ванну наберу, расслабишься, поешь. Вещи стиранные наденешь и прогуляемся. Нет никакого Эрвина Смита, его труп уже сгнил на острове. Где-где, а в магазине платьев его точно нет. Вряд ли он смыслит в марлийской моде. — она улыбается нервно, заводит капитана в ванну и включает воду, стягивает вонючую форму, придирчиво осматривает лицо. Эту мочалку бы укоротить… Позже. — Давай. Давай-давай, лезь в воду, я сейчас сбегаю за пеной! Пик прикрывает рот рукой, едва не сблевав, когда Зик снимает вонючие трусы. Ты их вообще не менял из принципа никогда? Вещи она сгребает в руки и несется сразу в постирочную. Возвращается через десять минут, Йегер сидит в ванной и равнодушно смотрит на воду. Господи, ты что, сам не мог даже заткнуть пробку? Вода обжигает холодом. Пик специально набирает самую теплую, от которой клубы пара по ванной разлетаются и на плитке конденсатом остаются, но Зику все равно холодно. Тело потряхивает, как при ознобе от высокой температуры. Последний раз такое у него было в далеком детстве, когда они тренировались под ледяным пронизывающим дождем. Тогда Гриша в очередной раз усомнился в планах и решил строить массу запасных, но мама сидела рядом всю ночь, прогоняя отца всякий раз, когда он хотел узнать, сможет ли Зик утром присутствовать на показательной тренировке. Она растирала его спину и грудь каким-то маслом с ядреным запахом, поила теплым молоком с медом, непонятно откуда добытым. Тогда мама рассказывала сказку о большой плюшевой обезьяне, которую Зик прижимал к груди. О том, как она станет выше облаков, как обойдет весь свет и увидит все чудеса этой планеты. Как помирит всех людей в этом мире. — Зик. Зи-и-ик! Я тут. Давай, рассказывай. — Пик перекрикивает шум воды. — Чем он тебя напугал? У островных все-таки есть хвост и копытца? Давай поговорим об этом, чтобы ты понял, как абсурдны эти мысли и этот страх. Поверхность воды вспенилась, как только в воду капнул вонючий гель. Зик сухо сглотнул и подтянул ноги к груди, слишком усердно расчесывая левое плечо отросшими ногтями. Пик сидит рядом на невысоком табурете, облокотившись о бортик. Она слишком пристально смотрит на него, будто ее взгляд приклеили к его светлой макушке. Зик опустил обе руки под воду, поднимая обратно правую с пеной на ладони. — Лучше бы у него были хвост и копытца. Они умны. Слишком. Либо он один такой выебистый там на острове. Когда мы говорили, я думал о том, что он с Тайбером нашел бы, что обсудить. — Зик растер пену пальцем по ладони, морща нос от запаха. Он чувствует себя принцессой, которую готовят на выданье. — Ты помнишь, как мы занимались под дождем? Тогда, перед показательной тренировкой. Когда Берт первый раз обошел остальную малышню, несмотря на ужасную слякоть. — голубизна в глазах Зика вдруг вспыхивает и приобретает ясно-небесный оттенок. Он улыбается, ногтем ковыряя корку на нижней губе. Сдирает в кровь. — Потом, на показательной тренировке, я смог сбить мишень мячом. Я не помню, что за расстояние было, но Ксавьер и мама радовались за меня так, словно я получил для нас освобождение из Гетто, а не мячом в нужную точку попал. — Зик тяжело, судорожно вздыхает, смаргивая выступающие на глазах слезы. Не время. — Что, если в этот раз я промазал? Этот дьявол измазал меня в говне в подвале ратуши, будучи одноруким. Он… Эрвин преодолевает миллиметр и целует, продолжая держать глаза открытыми. Зик не продолжает. Он хочет выгнать Пик, накричать на кого-нибудь, а лучше избить. Но не может, потому что рядом с ним не простой солдат, а Пик, делавшая в сто раз больше, чем он, как командир. Без нее от отряда ничерта бы не осталось, пора бы это уяснить и дать ей правду, которой она достойна. Которую она обязана знать, чтобы в дальнейшем сохранить жизнь как минимум себе самой. — Эрвин сказал, что отравит мою жизнь, если останется жив. Мы покурили и он, узнав правду о мире, — которую ты так любезно ему растрепал, попавшись на удочку, тупая обезьяна. — решил, что очень хочет уйти красиво и благородно. А если я этого не устрою, он останется у меня перед глазами, будь везде и всюду. — Зик пускает пальцы в светлые сальные пряди и сжимает их на макушке. — А если он правда здесь? Если я промазал. Не попал, или не рассчитал сил? И Берта скормили ему, как самому важному члену разведки. Не все на том поле умерли. Когда ты уносила меня в пасти, я заметил, как там несколько человек поднялись. Мне страшно, Пик. Я так не хочу думать о нем. Не хочу видеть его в каждом своем ебаном сне, видеть его ебало в прохожих и простых солдатах. Не хочу… Хочет. Зик никогда не признается себе, но он хочет увидеть Эрвина. Увидеть его здесь, на континенте, в родном городе и в опасной близости от родных. Он хочет услышать его голос, встретиться и понять, что тот выжил. Зик засыпает и просыпается с мыслями о нем, с грезами об этом островном чудище, как он может не хотеть всего этого? Он мечтает сейчас наткнуться на это лицо в магазине женской одежды и умереть от страха, но зато понять, что все эти месяцы он просрал не просто так, а потому что проклятие, посланное демоном, сбылось. Почувствовать адреналин, погоню, азарт. Почувствовать вкус жизни в войне. Продолжить шахматную партию, которая длилась долгие пять лет. Он никогда ни с кем наравне не играл, всегда приходилось опускаться до уровня противника. А тут… Зик никогда не мечтал о любви. Он мечтал о вражде. Такой, чтоб в кровь и слюни, чтоб горело и жгло. Чтобы враг гнал вперед, на пределе возможностей. Где победа — это целая вселенная. — Поднимались не из первого ряда. Он мертв, Зик. Все в порядке. — Пик медленно опускается на колени рядом с ванной, перехватывает влажные ладони капитана. — Теперь он жив только в твоих фантазиях. Нужно выгнать его оттуда. Хочешь, я буду спать с тобой? Если Зик сейчас окончательно окунется в это навязчивое безумие, то они не смогут нормально работать. Он погубит и себя, и остальных. — Обещаю, что отгоню от тебя всех островных демонов. Придуманных и настоящих. Давай, а? Это не слабость. Это необходимость. Мы все чего-то боимся. Ты знаешь. Я хороший боец. Ни один абориген не сможет меня одолеть, лезвия быстрее сточат. — она ласково поливает его мыльной водой и взбивает пену в волосах. — Сейчас мы тебя помоем и прогуляемся. Гражданское же ты не засрал. — она улыбается. Зик выглядит невероятно беспомощным, Пик будто бы хочется его спрятать, укрыть, как он укрывал её ото всех ночных кошмаров после миссии на востоке. Она тогда спала с ним в одной кровати и хныкала из-за кошмаров, а капитан успокаивал, как маленькую девочку. И не стыдно было. Теперь её очередь быть взрослой и мудрой, оказать посильную помощь. — Сходим в магазин, купим платье, поужинаем у моря. Я даже оплачу, пусть все думают, что ты мой содержанец. — Пик сдувает пену с его носа, — Давай, капитан. Мой свои старые мудя и пойдем. Даже не буду просить тебя побриться, только промою эту мочалку как следует. Пик не смущает, что она сейчас вся в мыле перемажется, она в любом виде не комплексует. Даже салфетку госпожа Фингер может пронести на себе как самое дорогое кутюрное платье. — Обещаю, если этот мудак выжил, я его сама прикончу. Вот этими вот прекрасными пальчиками. — она намыливает Зику спину. — Помогай, расселся. Больше у тебя не будет отговорок от меня отмахиваться, засранец. Платье знаешь, какое хочу? То изумрудное, в кристаллах. Ты ещё сказал, что я в нем как люстра буду. Хочу. Дыхание выравнивается лишь к концу купания. Зик чувствует себя малышом, которого первый раз положили в теплую воду с ароматной пеной. Пальцы больше не дрожат, но болезненно саднят от обглоданных кутикул и коротко сгрызенных ногтей. Пик укутывает его в огромное махровое полотенце, выводит в комнату и убегает за одеждой, спрятанной в ее собственной комнате. Видать утащили, чтобы и это не засрал. Зик смотрит в окно, убирает полотенце и натягивает белье. Сигареты валяются на письменном столе вместе с зажигалкой, которая так восхитила Эрвина в ту ночь. Зику думается, что, знай он последствия своей ошибки, повторил бы ту прогулку. Потому что, если бы не постоянные наваждения и чувство страха и паранойи, черт знает, чем бы он жил. Но он точно не смог бы жить в тех условиях, в которых все эти годы жили Райнер, Бертольд и Энни. Не потому, что обезьяна дохуя привередливая, а потому что Зик разболтал бы все технологии из будущего за первую неделю тайной операции. Пальцы ледяные, он хватает сигарету из пачки и сует в зубы, сцапывает остальное с собой и выходит на балкон. На улице тепло, и даже если бы там шел снегопад, обезьяна никогда не сможет замерзнуть. Он открывает хлипенькую дверь и пускает в комнату поток свежего воздуха, поджигая светлый кончик сигареты. Дым приятно обволакивает легкие, Зик делает глубокую затяжку и смотрит на город, отвечает на любопытные взгляды, не решаясь подойти ближе к перилам. Там, за высокой стеной с шипованной лентой, ограждающей штаб, толпа подростков, одевшись слишком ярко для такого серого района, идет на премьеру фильма. Кажется, Пик очень ждала эту комедию и хотела потащить весь отряд, как только он выйдет в прокат. За ними, медленно шаркая ногами по мощенной улице, идут два старика в серых козырьках, смотрят на молодежь хмуро и, наверняка, что-то несносное бормочут им в спину. Зик стряхивает нагоревший пепел пальцем и смотрит дальше, взгляд цепляется за молодую пару, заворачивающую из угла. Миниатюрная и аккуратная, с красивыми пышными бедрами, подчеркнутыми подпоясанным платьем, молодая милая девушка с собранными в аккуратный пучок черными волосами держит за руку… Эрвина Смита. Зик не верит, хмурится и щурит взгляд, не замечая, как догорающая сигарета начинает обжигать губы. Светлые, как лучи восходящего солнца, волосы, аккуратно уложенные волосок к волоску. Он не похож на себя из той ночи, такой аккуратный и прилизанный, улыбается мило рядом с этой девушкой. Со второй, с целой рукой. В ушах непроизвольно начинает звенеть, а пальцы перестают слушаться. Эрвин на него не смотрит, но одного взгляда на его слишком идеальное лицо оказывается достаточно, чтобы к горлу подкатил ком, а сердце застыло в груди, пропустив удар. Нет, такого быть не может. Он не мог найти его так быстро, не мог же. Зик отшатывается от перил, будто обжигаясь, захлопывает дверь и зашторивает широкие окна. Его вновь трясет, вновь глаза испуганно бегают по комнате, ища укрытия. Он рвет себе щеки изнутри, царапает до мяса плечи отросшими ногтями, впивается ими в ладони до красных полумесяцев. Нет, нет, это все не взаправду. — Неправда. Неправда. Он мертв, Зик. Все в порядке. Он мертв, Зик. Все в порядке. — Пик находит его в углу комнаты, зажатым между столом и стеной, в самом пыльном и захламленном углу. Раньше там лежали обрывки бумаг и скомканные листы вместе с изуродованными книгами. Сейчас все это лежало перед ним, а Зик поджимал пальцы ног и слишком яро чесал голое бедро. — Это необходимость. Мы все чего-то боимся. Он мертв, Зик. Все в порядке. Голос совсем не слушается и срывается на жалобный скулеж, выроненная изо рта сигарета дотлевает на паркете, прожигая небольшую темную дыру в дереве. Зик чувствует, как сильно напрягаются все мышцы в теле, чувствует, что не может это контролировать, что не может себя остановить. — Я вызову врача. Тебе нужна помощь. — Пик смотрит на него с сочувствием. — Прости. Я не хотела этого делать, но ты меня вынуждаешь. Тебе придется полечить голову. Тебе помогут, Зик, успокойся, скоро все закончится...