От свечей к порогу

      Орсолья в жизни не видела столько денег, если уж быть честной до конца. Достаточно было обналичить часть чека, и вот, у неё в руках буквально оказались ключи от новой жизни — любой, только пожелай. Какая-то частичка её бунтовала, мол, неужели так просто тебя купить? В какую сумму оценишь своё смирение? Орсолья с раздражением мотнула головой, как будто так можно было физически отбросить в сторону неприятную мысль. Она ни на что не влияла, так к чему было мучить себя? Она не входила в состав правительства, даже главой деревни не была. В ответе только за себя, да ещё может за Марцелину — что может быть проще?       Марцелина была тихой и задумчивой. Она сидела у окна гостиницы, номер в которой они всё ещё снимали: потому что могли себе позволить и потому что больше им негде было жить, и смотрела на городские крыши. Как они и договаривались, тему убитой в степи девочки-ведьмы не поднимали, но Орсолья всё чаще замечала, как её подруга замирает, глядя в никуда, а с её губ сходит улыбка, превращая лицо в отстранённую маску.       — Я подарила Альвидасу фигурку, — сказала Марцелина. — Знаешь, какие продают у вокзала. Крылатую оргуллонскую куколку, чтобы повесить над окном. Вот такую, потому что он на них похож, — она задумалась и постучала себя пальцем по подбородку: — Хотя теперь уже меньше, чем раньше.       Орсолья хмыкнула:       — И как ему?       — Он сказал мне спасибо, — Марцелина пожала плечами. — Но, мне кажется, ему было приятно. Как когда его поблагодарила девушка из толпы. Как когда люди замечают то, что ты делаешь или чем являешься.       Орсолья вздрогнула, ощутив неясный укол в свою сторону. Вряд ли Марцелина рассчитывала на такой эффект, и всё же…       — Нельзя всю жизнь провести здесь, — вздохнула Орсолья и нахмурилась. Она уже тысячу раз проговаривала это про себя, но решиться обсудить вслух почему-то было сложнее. — Денег хватит, чтобы мы могли позволить себе жильё. Собственный дом в Залаверце, даже, может, собственное дело. Мы можем помогать другим. Ты умеешь… да чего только ни умеешь, а я бы, ну, скажем, чинила вещи. Или дом в Пиште. Не у реки, и уж точно не там, где я раньше жила с… Может, поближе к морю. Или наоборот, что-нибудь недалеко от Залаверца. У нас есть время подумать.       — Конечно есть, — мягко согласилась Марцелина.       Орсолья подняла на неё взгляд. Марца стояла к ней спиной, её хрупкая фигура резко выделялась на фоне нежно светящегося окна. Вокруг танцевали мелкие пылинки, складывались в замысловатые знаки. Лица Марцелины видно не было. Орсолья сглотнула тяжело, будто готовилась к прыжку в пропасть.       Уютный тёплый дом, где всегда будет ждать её добрая светловолосая девочка. Очаг. Натруженные до мозолей руки, горячая печь, крепкий чай с молоком. Рыжие травы Пишта за окном — или гомон степного города. Вот и всё, что нужно было бы ей для счастья.       Внутри надрывался набатный колокол, сумасшедшая сирена.       — А ты? — спросила она. — Чего хочешь ты?       Марцелина вздрогнула, будто бы не ждала этого вопроса. Может быть, она и правда не ждала.       А потом она повернулась, и светлый пепельный локон упал ей на лоб. Она спешно убрала его за ухо, а её лицо сделалось взволнованным и до странного одухотворённым.       — Вообще-то, я уже почти решила, — быстро сказала она и облизнула губы кончиком языка. — Я хочу поехать в Алькавис, Орса. По-настоящему хочу увидеть всё, о чём рассказывал Альвидас там, в степи. Я и половины не помню, но хочу посмотреть, какое оно на самом деле.       Орсолье на секунду показалось, что у неё из-под ног ушла почва.       — Ты поедешь со мной? — тихо спросила Марца — и застенчиво склонила голову набок, замерла, ожидая ответа. Светлые от закатного солнца пылинки блестели в раме окна, кружились и никак не падали. Колокол звонил, гудела сирена.       — Орса? — голос Марцелины сделался встревоженным, и Орсолья моргнула, выныривая из морока.       — Да, — сказала она, не давая себе больше времени на размышления. Широко распахнутые глаза Марцелины, её неосознанно сложенные у груди руки, выцветшая карта веснушек на её лице. Танец золотистых пылинок вокруг. Это стоило того, чтобы попробовать. Когда выбор встал перед Марцой — он оказался не нужен. Марца пошла с ней в Пишт, которого боялась сильнее всего на свете. — Я поеду.       И, будто отвечая ей, за окном разнёсся далёкий гудок прибывающего поезда.

***

      — Давно хотел тебя кое о чём спросить, — Кароли тяжело опустил руки Альвидасу на плечи, не давая ему снова начать одёргивать и поправлять вышитый жилет. — Видишь ли, мы с Сергеем поспорили. Скажи честно, у тебя есть подтяжки для носков?       Сергей подавился смешком и в итоге забавно фыркнул через нос. Понятно. Ни о чём они не спорили.       — Конечно есть, — чопорно согласился Альвидас. Кароли издал страдальческий стон и поправил тонкую полосу держателя на его рукаве:       — Ты всегда оказываешься ещё немного хуже, чем я думал. В самом вилонском смысле этого слова.       Они оба не любили бессмысленные публичные церемонии — хоть на этом сходились идеально, хотя Альвидас был готов мириться с необходимостью. Идеальное завершение Пиштской трагедии — праздник. Никаких зелёных фейерверков, любые цвета, кроме этого, должны были раскрасить вечернее небо в лёгкой пелене поздних летних облаков. Программу церемонии Альвидас заучил наизусть. Сначала речь вьезента, потом церемония вручения орденов — Звёзд Витаутаса со строгими лентами стального цвета, — после долгий ужин с открытыми столами для закусок, а затем фейерверки, выступление оркестра и танцы. Честно говоря, он устал от одного только перечисления. После Пишта он вообще начал быстро уставать. Сказывался переизбыток информации. Будто у мира сместился фокус, незначительное и незаметное теперь выделялось на общем фоне, обрастало дополнительными смыслами. Иногда у него болела голова, а в глазах будто рябило, стоило только пройти по улице.       Конечно же, он не видел рыбохвостых наре в озёрах и каналов, а волкоподобные гиристе среди деревьев оказывались простыми собаками. Но что-то всё равно было рядом, дышало в плечо, скреблось за дверью. Бездна гляделась в него неотрывно, а он не мог отвести глаз.       Ты услышишь нас — не сможешь не услышать.       Его размышления прервал настойчивый взгляд из-за окна. Поворачиваясь к нему, канцлер знал, кого увидит. Оперных певчих лошадей.       Теперь они казались ему странными, нереальными как будто. Может быть, у него сложилось превратное впечатление о лошадях. От мыслей от Фейнеш глаза всё ещё щипало, словно с её смертью — второй — он потерял нечто ощутимое, долго пробывшее вполне настоящей его частью.       Но, как она и говорила, осталась только память.       И работа. Её-то всегда хватало.       Прошлой ночью он украдкой поставил у приоткрытого окна блюдечко с молоком. Большая ли разница, кто именно выпил молоко к утру?       «А работы всегда было много, — с неожиданным умиротворением подумал канцлер. — И теперь станет только больше».       — Пойдём? — негромко спросил Кароли, будто не хотел отрывать его от мыслей. Альвидас педантично поправил плащ на его плече, расправив тяжёлые складки, а затем церемонно вложил ладонь ему в руку. Кароли изумлённо вздёрнул брови, но ничего не сказал, только крепко-крепко стиснул канцлерские пальцы.       — Пойдём, — согласился Альвидас.       В спину ему, не мигая, смотрели певчие лошади.