Сто имён одной воровки. Часть II

      Смерть оказалась приятной. Тёплой, ласковой и как будто заботливой. Она окутала мягкой тьмой, словно завернула в шерстяной плащ с бархатным подкладом, приятно льнущим к телу. Она уверяла в своих добрых намерениях, нашёптывала на ухо, предлагала успокоиться, забыть обо всём плохом и раствориться в этой тьме. Смерть гладила её лицо, укачивала на руках, как укачивают новорожденного, смерть обещала отдых и покой, и ей совсем не хотелось противиться.       Смерть пахла цветущим садом, тлеющей древесиной и весенней грозой.       Смерть утянула её вниз, куда-то очень глубоко, на дно беспросветного омута, где не было страха и боли — лишь один покой, и Мия действительно захотела остаться здесь навсегда.       Но потом очнулась.       Она не смогла сразу понять, где находится. Перед глазами всё плыло, голова кружилась так, что невозможно было понять, где верх, а где низ. Где она вообще. И не могла пошевелиться. Может, она уже в гробу? Может ли мертвец осознавать себя после смерти? Стылая волна страха прокатилась по телу, и Мия привычно постаралась успокоиться с помощью дыхания.       Так, она дышит. Значит, всё-таки жива. Одной проблемой меньше.       И она точно не в могиле. Лежала Мия на чём-то, что никак не могло быть гробовыми досками, да и не чувствовала затхлого земляного запаха, и не задыхалась от недостатка воздуха. Она попробовала пошевелиться, но это никак не удавалось. На секунду показалось, что её связали, но никаких верёвок она не чувствовала — лишь что-то мягкое, во что она была завёрнута столь крепко, что при всём желании не удалось бы сдвинуться с места или выпростать руку.       Само собой вспомнилось, как пару лет назад один матрос с какого-то галеона рассказывал, что на островах, рассыпанных по Лейскому и Шепчущему морям, как медные монетки на прилавке торговца, живут люди, верящие в переселение душ. Они, мол, считают, что после смерти каждый рождается заново, и даже необязательно человеком — может, собакой, птицей или лошадью. Говорят, оттого питаются они лишь фруктами да диким мёдом, чтобы случайно в лице какой-нибудь коровы не съесть своего дальнего родича. А ещё рыбой. Со слов того моряка, рыбой человек точно не переродится.       Может, она и впрямь умерла и родилась заново? И теперь лежит в колыбели, завернутая в пелёнки, и ждет, когда матушка возьмёт её на руки и приложит к груди? Мысль об этом Мие совсем не понравилась, она крепко зажмурилась и сжала челюсти. Зубы неприятно скрипнули.       Для порядка она ощупала языком дёсны и отмела ещё одну оказавшуюся сущей глупостью мысль.       Мия попыталась если не пошевелиться, то хотя бы осознать себя, прочувствовать своё тело. Лежала она на спине, по самую шею укутанная в мягкое одеяло. Ноги вытянуты, руки прижаты к бокам, голова чуть приподнята. Боль не чувствовалась, лишь слегка гудело в голове. И это казалось неестественно странным — как может не быть боли после такого ранения? Она сосредоточилась на своём животе, на том месте, куда вонзился кинжал, где холодное лезвие кромсало внутренности — но так ничего и не ощутила. Лишь поняла, что от груди до бедренных косточек её стягивает повязка, тугая, как чересчур крепко зашнурованный корсет.       Кроме этой повязки больше ничего не было, так что лежала Мия под одеялом совершенно голой. Ей это совсем не понравилось. Где бы она ни оказалась, как бы сюда ни попала и кто бы за этим ни стоял, следовало убираться отсюда как можно скорее.       Она кое-как разлепила веки, проморгалась и попробовала осмотреться. Находилась она в какой-то тёмной комнате, на диване или чем-то подобном. Сбоку в камине потрескивали дрова, и от него шли волны приятного тепла. Плотные шторы закрывали окно на стене напротив, сквозь небольшую щель между ними в комнату пробивался жемчужно-серый свет очередного пасмурного дня. Остальная комната тонула в тенях, и Мие удалось различить лишь стоящие у стен громоздкие шкафы с открытыми, но пустующими полками.       Догадки, где она могла очутиться, казались одна хуже другой.       Конечно, её не схватили стражники и не уволокли в застенки — иначе бы она уже истекла кровью в сырой камере на гниющей соломе. Нет, кто-то притащил сюда её бесчувственное тело, раздел, обработал рану и кажется, даже вымыл ей голову — по крайней мере, Мия чувствовала тонкий запах цветочного мыла, шедший от волос. Конечно, она могла оказаться в доме одного из высокопоставленных гильдийцев — к примеру, если за ней следили или она что-то не учла и чем-то себя выдала. И теперь, когда она пришла в себя, её начнут допрашивать, зачем и по чьему приказу она убила Иду. От одной мысли о некоторых методах допроса бросило в дрожь. Хотя, конечно, если бы её планировали пытать, то вряд ли расположили бы с таким удобством. А вот если…       А вот если какой урод увидел её и решил воспользоваться её беспомощностью, если притащил сюда для каких-нибудь гнусных утех, если хочет держать в плену и творить с ней всякие непотребства…       От всех этих мыслей стало нестерпимо горько, жалость к себе и своему беспомощному положению запекла в груди, в уголках глаз собрались слезинки и прочертили по вискам влажные дорожки. И в тот же миг Мия разозлилась на себя с такой силой и яростью, что перед глазами вспыхнули багровые пятна.       Нет времени ныть и саму себя жалеть. Нужно выбираться, и выбираться как можно быстрее.       Она попыталась повернуться на бок. Не получилось. Попыталась руками растянуть одеяло, чтобы выбраться из-под него, — но тело отказывалось подчиняться, и она могла лишь бессмысленно скрести пальцами по ткани. Мия вытянулась и запрокинула голову, напрягая все мышцы, и даже те, о существовании которых раньше не знала, — но всё впустую. Все попытки освободиться пошли прахом. Получалось только еле заметно елозить по дивану. От досады хотелось завыть, но изо рта вырывались лишь невразумительные звуки, словно скулила побитая собака.       Опять она вляпалась в какое-то дерьмо, из которого так просто и не выберешься.       В этот момент где-то позади скрипнула дверь, послышались голоса, а за ними — шаркающие шаги. Мия зажмурилась и сжалась, готовясь к чему-то неизвестному, но неизменно ужасному. Почти в тот же момент кто-то подхватил её под спину и приподнял. К губам прижалось что-то твёрдое и холодное. Мия замычала и попыталась увернуться.       — Тише, тише, дитя моё. Нужно ещё поспать, вы сейчас слишком слабы, — раздался над ухом чей-то голос, звучащий до странности мягко и успокаивающе.       Мия попыталась сопротивляться, но сил на то не хватало. Губы её раскрылись, и в рот полилась прохладная жидкость, на вкус чуть сладковатая, как имбирный лимонад. Понятно, что это, скорее всего, какое-то алхимическое зелье или ещё что похуже, и о его свойствах было страшно даже думать. Мия попробовала его выплюнуть, жидкость забулькала и потекла по щекам. Но большую часть она всё же проглотила.       Кто-то стёр с её лица и шеи остатки зелья. Потом Мию вновь уложили на диван, поправив подушку под головой. Перед глазами всё поплыло, веки потяжелели, словно к ресницам привязали гири. Она изо всех сил пыталась противиться, скинуть одеяло, подняться, сопротивляться, врезать по лицу своему похитителю и убежать как можно дальше — но удалось лишь повернуть голову набок. Рассмотреть того, кто сидел рядом с диваном, не получалось — Мия видела лишь тёмное лицо и белевшие сединой короткие волосы, со спины подсвеченные отблесками камина.       — Где… где я? — собственный голос показался ломким, как высохший прут.       — Вы в безопасности, — с готовностью ответил незнакомец.       Верить ему было бы сущей глупостью. Она прекрасно понимала, что ни в какой не в безопасности. Что её, скорее всего, похитили и отпускать не планируют. Что этот седовласый мужчина наверняка собирается сделать с ней что-то столь страшное и отвратительное, что даже думать об этом не получалось. В конце он наверняка её убьёт. Может, тем же самым кинжалом перережет горло или вонзит его в сердце. Или в то же место, куда его всадила Ида. Воспоминания о кромсавшем внутренности лезвии снова ударили её наотмашь, так, что всё тело содрогнулось. Мия всхлипнула. Ей так захотелось узнать, спросить, что этот мужчина планирует с ней сделать, чтобы хоть не обмирать от страха неизвестности. Но получилось выговорить только самый важный вопрос:       — Я умру?       — Как и все мы. Думаю, — тут ей на лоб опустилась тёплая ладонь, — вы умрете в глубокой старости, в окружении любящей семьи. И уж точно не сегодня.       Как смешно. Мие было что возразить на эту потрясающую шутку, но в этот момент её утащило в бездну беспамятства.       Когда она вновь пришла в себя, бледный свет дня за окном сменился пепельным полумраком вечера. В этот раз всё было иначе — вместо одеяла Мию укрывала тонкая простыня, а на лбу и груди у неё лежали пропитанные холодной водой тряпки. Но это ничуть не спасало — в комнате было нестерпимо жарко, а под кожей, казалось, полыхал пожар. Той боли, что пристало бы появиться после ранения, она так и не чувствовала, но вместо неё тело выкручивало, словно какой-то гигант-невидимка один за другим выворачивал суставы. Мия слабо застонала — её почти сразу же вновь приподняли, напоили сначала холодной водой, а потом ещё каким-то зельем. Половина, правда, пролилась ей на грудь, потому что Мию трясло так сильно, что зубы отстукивали бодрый ритм, под который можно было пуститься в пляс.       — Не стоит бояться. — раздался над ухом всё тот же мягкий голос, и кто-то принялся гладить её по голове. — У вас лихорадка, дитя моё, но она скоро пройдёт. Рана ваша тоже неопасна, жизненно важные органы не задеты. Но вам нужен покой, чтобы она побыстрее зажила.       — Мне... Мне нужно... — попыталась ответить Мия, но голос оборвался, и она закашлялась.       — Если вам нужно... справить естественные потребности, то вам поможет Ланда, — после этих слов Мия обратила внимание на стоявшую подле грузную женщину с лицом сторожевой собаки и руками мясника, которые она сложила на животе, обтянутом служаночьим серым платьем.       — Нет. Мне нужно идти, — собравшись с силами, смогла выговорить Мия.       Мужчина усмехнулся, но совершенно беззлобно и ответил:       — Боюсь, сейчас вы идти никуда не сможете.       Это и без него было ясно — Мия чувствовала себя такой слабой, словно ещё чуть — и тело её растает, развеется в воздухе пылью. Не удавалось даже пошевелить рукой, что уж говорить о том, чтобы подняться на ноги. И, конечно, ей никак не удалось бы сопротивляться этому мужчине, если бы он захотел совершить какое паскудство. Правда, он ничего и не делал — только гладил её по голове и обтирал лоб мокрой тряпкой, пока Мия снова не погрузилась в полусон-полубред.       В том сне она бродила по какому-то болоту, по колено в вязкой трясине, пыталась найти родителей и сестёр, но неизменно находила одни лишь выбеленные временем кости. А потом бежала за кем-то в непроглядной тьме, где не было даже звёзд на небе и ни единого источника света, пыталась его догнать, но никак не получалось. Пыталась выкрикнуть его имя — но оно неизменно истлевало на языке и осыпалось в горло горьким пеплом. За кем она бежала и кого звала — Мия так и не могла понять.       Она приходила в себя ещё несколько раз: вечер за окном сменился ночью, а ночь — утром. Её обтирали влажными тряпками, поили горячим и очень густым супом, вкуса которого Мия совсем не чувствовала, и зельем, снова и снова погружавшим в забытьё. Во сне её мучили кошмары: какие-то жуткие твари хватали её за ноги, впивались в горло, из-под дивана выползали склизкие щупальца, а на стенах комнаты вили гнёзда гигантские пауки. Иногда эти видения преследовали её и в тех кратких промежутках, которые никак не получалось назвать бодрствованием. Но всё же с каждым новым пробуждением становилось немного лучше. Несколько раз ей пришлось воспользоваться помощью этой суровой, как оказалось, молчаливой женщины, и в любое другое время Мия такого бы не допустила, но сейчас лихорадка выгнала из тела весь стыд. Ни с этой Ландой, ни с остававшимся безымянным мужчиной Мия больше не заговаривала. Что им нужно, кто они такие и что намереваются сделать, когда она поправится, вдруг перестало интересовать. Ясно же, что ничего хорошего. Она просто копила силы, чтобы сбежать.       Благо, скоро ей представился случай.       Она вновь пришла в себя глубокой ночью. Густая тьма заполнила комнату, и лишь в камине тлели алым уголья, да одинокая свеча догорала на каминной полке. Изматывавший жар наконец отступил, и, хоть тело и хранило болезненную слабость, Мие удалось приподняться и даже свесить ноги с дивана. Правда, голова сразу же закружилась и ей пришлой несколько минут сидеть неподвижно, чтобы комната прекратила раскачиваться перед глазами. Мия ощупала себя — на ней оказалась надета длинная ночная сорочка с присобранными рукавами и завязками под горлом. Тугая повязка на животе сменилась другой, более мягкой, и кожу на месте раны слегка тянуло. Но боль так и не ощущалась.       Разумнее всего было бы сбежать прямо сейчас. Например, вылезти через окно, а если створки не получится открыть, то можно выбить чем-нибудь стекло. Её хотя бы одели, и то к счастью, не придётся бегать по городу с голым задом. А вот что делать дальше? Мия закусила губу, потянулась к волосам и принялась накручивать прядь на пальцы.       Итак, всё пошло не по плану. В лучшем случае прошли сутки, а скорее всего и больше. Тело Иды уже нашли и уже поняли, что она не сама умерла. И теперь Гильдия начнёт искать того, кто это сделал. А учитывая то, что Ваган видит воображаемых заговорщиков едва ли не под каждым кустом — то наверно все решат, что кто-то из этих заговорщиков Иду и порешил. Чтобы она их не выдала. Конечно, они с Эвой неплохо всё продумали, ни её, ни других крысят не должны вычислить, да и Мия планировала обставить всё так, словно Ида сама сбежала. Открыла каким-нибудь гвоздём кандалы да и смылась через канализацию. Её бы, конечно, искали — но Мия думала устроить всё так, чтобы никогда не нашли. А теперь будут искать того, кто Иду убил. То бишь её! А она сильно сомневалась, что удастся целую Гильдию обвести вокруг носа.       Мия подтянула к себе одеяло, скомкала его и обхватила обеими руками, а потом перевела взгляд на окно. Тьма за ним, видневшаяся в узком проёме между портьерами, казалась глубже, насыщенней и плотнее той, что клубилась в углах комнаты. Словно окно вело напрямую в бездну. Мия вздрогнула, и по телу прокатилась волна мурашек. Она крепче прижала к себе одеяло. Она вдруг так странно себя почувствовала. Будто дом этот стоял на самом дне океана, так глубоко, что туда никогда не проникал солнечный свет. И там, снаружи, за стёклами, плавали жуткие монстры, огромные рыбы с зубами-бритвами, кракены со щупальцами толщиной с лошадиный круп и прочие подводные твари. Но внутрь попасть они никак не могли.       Здесь было… безопасно? Эта мысль казалась неуместной, но она навязчиво лезла в голову, и от неё никак не удавалось избавиться, как от застрявшей в горле маленькой рыбьей косточки. Кем бы ни были эти странные люди, что бы из себя ни представляли этот старик и его молчаливая служанка, больше походившая на охранницу, но Мие пока они вреда не причинили. И даже наоборот. Её, грязную и умирающую, подобрали на улице и принесли сюда, её лечили, кормили, о ней заботились. Её спасли — и в конце концов, какая разница, зачем они это делали? А если бы они хотели сотворить с ней что-то дурное… то могли бы и не ждать выздоровления. Ну или хотя бы сделали всё, чтобы она не сбежала. Связали бы, посадили под замок или ещё что.       Шаркающие шаги за спиной прервали её мысли, и в комнату вошла Ланда — со свечой в руках, в белой сорочке и с ночным колпаком на голове, сбившимся набок. Она потрогала лоб Мии, жестом велела лечь обратно, подоткнула одеяло, а затем принесла новую порцию сладковатого зелья. Мия не стала сопротивляться и выпила всё без остатка. И уснула до того, как Ланда затушила свечи.       В этот раз она, кажется, проспала всю ночь, крепко и без единого кошмара, и проснулась удивительно бодрой и полной сил. Мягкий утренний свет заливал комнату сквозь расшторенное окно, в косых лучах солнца искрились и танцевали пылинки, как пузырьки в бокале игристого вина, а в воздухе витали ароматы столь аппетитные, что живот сразу подал голос, а рот заполнился слюной.       Мия протёрла глаза, потянулась с широким зевком и приподнялась на локтях. У противоположного конца дивана стоял накрытый белой скатертью стол, за которым сидел тот седоволосый мужчина в каком-то странном, похожем на мантию одеянии тёмно-коричневого цвета, без всякой отделки, но со слишком широкими рукавами. Мия словно такое где-то уже видела, но вот только никак не могла вспомнить, где именно. Перед ним лежало несколько книг и листов бумаги, в одном из которых он что-то писал. Перо шуршало и чуть поскрипывало. А на самом краю стола лежали снятые с её пояса кобура и подсумок с пулями и магическими зарядами.       Без лишних мыслей Мия подскочила на диване и метнулась к столику. Одним ловким движением схватила ремень кобуры и дёрнула на себя. Мужчина, увлечённый своими бумагами, даже не поднял голову. Мия сразу же отпрянула, одновременно проверяя, заряжен ли чарострел. Не заряжен. Она ругнулась под нос, и начала копаться с застежкой подсумка. Получилось не с первого раза, да и затвор для зарядов не сразу поддался — руки ещё были слабы и пальцы чуть подрагивали. Кое-как справившись, закинула в две выемки пулю и магический заряд, подняла голову и встретилась взглядом с мужчиной. Он улыбнулся, и от уголков его глаз разбежались лучики морщин. И тут Мия почувствовала себя совершенной дурой. Она тут же опустила взгляд. Покрутила чарострел в руках, рассматривая гравировку на стволе. И положила его рядом с собой на диван.       — Доброго вам утра, дитя моё. Будете завтракать?       Мия озадаченно глянула на мужчину, и он указал на несколько тарелок, от которых и шёл тот соблазнительный аромат. Её вдруг окатило такой волной стыда, что щёки вспыхнули пламенем. Она сидит тут, с заряженным чарострелом, и секунду назад едва ли не целилась в этого старика, а сейчас он так спокойно предлагает разделить с ним трапезу. Она ещё немного помялась, пожевала нижнюю губу, а потом подобралась к столику и села, по одной спустив ноги с дивана. Голые ступни утонули в пушистом ворсе ковра.       — Угощайтесь, — сказал мужчина, подвинул к Мие пустую тарелку и указал на несколько стоявших полукругом блюд.       На одном из них лежала горка оладьев, блестящих от масла, рядом стояло несколько мисочек с фруктовым джемом, мёдом и взбитыми сливками. На другой — гренки со сваренными без скорлупы яйцами, мягким сыром, вялеными томатами и зеленью, на третьем — ломтики ветчины, маринованного лосося и сыра с крупными дырками. Солнечные лучи играли на гранях хрустальных вазочек со сладостями и фруктами в сиропе, от фарфорового чайничка шёл травянисто-ягодный запах, а на деревянной доске лежала буханка и несколько отрезанных ломтей странного тёмного хлеба. От обилия предложенной еды у Мии глаза разбежались, и она растерянно зависла над своей тарелкой. Но тут живот выдал такой громкий и обиженный звук, что она отринула всяческое стеснение, схватила сразу два оладья, щедро зачерпнула ими сливки и запихнула в рот.       — Простите мне мою бестактность, дитя моё, — подал голос сидевший напротив мужчина. — Меня зовут Иалан, профессор Иалан. Но вы можете называть меня Иан. А ваше имя я могу узнать?       Мия побыстрее задвигала челюстями, чтобы прожевать и представиться, но почти сразу же остановилась, да так и замерла с надутыми щеками. Именно в этот момент, пожалуй, первый раз в жизни, она остро ощутила, что своего истинного имени и не знает. Того, которым нарёк её отец. Того, которым называла её мама, укачивая перед сном. Того, от которого её сёстры наверняка придумывали множество забавных и ласковых сокращений. Нежные пшеничные оладья со сливками мгновенно приобрели привкус пепла.       — Можете не говорить, если не хотите. Полагаю, у вас есть причины сохранить инкогнито, — так и не дождавшись её ответа, сказал мужчина.       Что ей можно было сохранить, Мия так и не поняла, но и уточнять не стала, вместо этого проглотила оладья, облизала жирные пальцы, взяла одну из гренок с яйцом и за один присест откусила едва ли не половину. Тонкая оболочка белка лопнула и жидкий желток потёк по щеке. Мия утёрла рот тыльной стороной ладони.       — Вижу, что аппетит к вам вернулся в полном объеме, и это меня безмерно радует. Вы хорошо себя чувствуете?       Мия кивнула, расправляясь с второй половиной гренки.       — Рана вас не беспокоит? Может, вы чувствуете боль, жар, головокружение или ломоту в суставах? — продолжил допытываться тот, кто называл себя профессором.       В ответ Мия только покачала головой и потянулась за ломтем тёмного хлеба и парой кусочков сыра.       — Я правда рад это слышать. Вы потеряли много крови, но внутренние органы ваши не пострадали. Кто бы ни совершил с вами это злодейство, к счастью, его рука оказалась не слишком крепкой. Конечно, если бы я не успел… — тут он умолк и посмотрел в окно, — но не будем об этом. Я не позволил себе без вашего ведома обратиться к дознавателям, так что…       — И не надо! — тут же выпалила Мия и едва не поперхнулась.       Как объяснить этому почтенному на вид старику, что не стоит звать стражу и уж тем более дознавателей из-за такой мелочи, как подозрительная девица с дырой в брюхе и чарострелом в руках, она не имела ни малейшего представления. Так что она лишь изобразила жалостливую гримасу и шмыгнула носом. К счастью, мужчина в ответ только улыбнулся и вернулся к своим записям, а Мия полностью отдалась поглощению завтрака, стараясь уже не торопиться и насладиться вкусом еды. А насладиться было чем.       Оладья оказались мягкими, сладкими и пахли ванилью, и лучше всего шли с клубничным джемом. Тонкие ломтики ветчины таяли на языке, обжаренные до золотой корочки гренки приятно хрустели, а от сочетания гренок, мягкого сыра и вяленых томатов Мия чуть язык не проглотила. Вот только у хлеба был непривычный вкус, и такого она точно никогда раньше не пробовала — тёмный, с очень твёрдой, растрескавшейся корочкой, а внутри — пышный и ноздреватый. И очень вкусный. Она съела пару кусков просто так, без всего — и, пожалуй, съела бы всю буханку, если бы хватило места в животе.       — Нравится? — заметив это, спросил мужчина.       Мия только кивнула, запихивая в рот ещё кусочек.       — Там, откуда я родом, в основном такой и пекут. Рожь у нас растет гораздо лучше, чем пшеница.       — Вы наверно откуда-то с севера?       Он только кивнул и чуть улыбнулся, а потом отложил перо и подпёр подбородок ладонью. Мия позволила себе получше разглядеть его лицо и решила, что он, скорее всего, прожил на этом свете уже больше полувека, но вряд ли намного больше. Коротко остриженные волосы его уже полностью поседели, как и аккуратно подстриженная бородка, обрамлявшая рот, на лбу и вокруг глаз залегли морщинки, но кожа ещё не отвисла и не покрылась старческими пятнами, да и не виднелось в нём той замшелой дряхлости, свойственной тем, кто уже одной ногой стоит в могиле. Облик его не внушал ни капли страха, а совсем наоборот — он улыбался, мягко говорил и его светлые, будто выцветшие от времени глаза казались очень дружелюбными. И только сейчас Мия обратила внимание, что левый рукав его одеяния пустой, и все действия он совершает только правой рукой.       — Вы из… — Мия задумчиво пожевала губу, словно взвешивая на языке названия двух самых северных городов Тарсии, — Из Монтенэджа, верно?       Он посмотрел долгим, задумчивым взглядом, по которому Мия безошибочно поняла, что её догадка верна, и спросил:       — А почему вы так решили, дитя мое? Почему не из Орена, например?       — Не-е-е, вы точно не из Орена, — ответила Мия и рассмеялась. — У вас речь… ну, мягкая. Оренец по-тарсийски говорил бы… резче. Грубее, что ли. Так…       Она повторила его последнюю фразу, пытаясь говорить с оренским выговором — более резким и рубленым. Мужчина, кажется, удивился — глаза его округлились, да и всё лицо как-то вытянулось, но он тут же взял себя в руки и ответил:       — Вижу, что у вас чутье к языкам. Позвольте, я вам налью, — он подвинул ближе к Мии одну из фарфоровых чашечек и взял в руки чайничек.       — Это чай?       — Нет. К нам на север чай редко довозят, да и стоит он слишком дорого. Вместо него мы предпочитаем заваривать сушёные листья малины, земляники, душицы и веревейника, а ещё болотные ягоды и соцветия лапчатки. Попробуйте.       Из тонкого носика в чашку потекла жидкость глубокого красновато-багрового цвета. Когда чашка наполнилась больше, чем на две трети, Мия взяла её в руки и глубоко втянула носом запах. Насыщенный и терпкий, с ощутимыми ягодными нотками, он словно наполнил всё тело мягким туманом, от которого на сердце сразу стало тепло и спокойно. Мия немного отхлебнула и зажмурилась от удовольствия. Кисловатый, но очень приятный вкус показался удивительно знакомым, умиротворяющим, как родительские объятия, на языке после него осталось сладковатое ягодное послевкусие, а в сердце — странное щемящее чувство, от которого едва ли не слёзы на глаза навернулись. Мия не могла понять отчего. Она только отставила чашку и обхватила себя за плечи, чтобы его унять. И только сейчас поняла, какой жалкой и неприглядной, должно быть, выглядит в глазах этого мужчины.       Сидит тут вся расхлябанная, на стол едва ли не грудью ложится, хватает руками еду — а ведь на салфетках лежат серебряные вилки и ножи. И торопливо набивает рот, словно никогда досыта не наедавшая нищенка! Ещё и пальцы облизывает да рукой утирается! И ни об одном правиле дурацкого этикета, о которых вечно талдычила Саффи, не вспоминает. Мия стыдливо опустила взгляд и уставилась на красные капли джема, которым она заляпала свою ночную рубашку. Стало только хуже. Плотная и непрозрачная, но очень приятная к телу рубашка стоила, пожалуй, не один десяток серебра, а она её умудрилась испортить! От захлестнувшей волны стыда щёкам стало жарко. Мия сглотнула и шмыгнула носом, но постаралась хоть как-то исправить положение. Подобралась, выпрямила спину и попробовала придать лицу как можно более благопристойное выражение. Легче не стало. Нужно было срочно что-то сказать, как-то перевести внимание, пока она от смущения в Подземный мир не провалилась.       — А зачем вы приехали с севера в Портамер? — торопливо спросила она.       Хуже и не придумаешь — наверняка она опять нарушила этот поганый этикет таким бестактным вопросом. Кончики ушей загорелись от прилившей к ним крови, Мия уже открыла рот, чтобы извиниться, но её собеседник никакого недовольства не выказал и с готовностью ответил:       — Видите ли, я очень давно там не живу. Я не просто так называю себя профессором. Последние десять лет я преподаю в Мидделейском университете лингвистику и филологию, а сюда приехал, чтобы закончить один свой научный труд. Мне говорили, что здесь прекрасный климат, приятный морской воздух, тепло и всегда светит солнце. Правда, пока я видел один лишь дождь — он указал в сторону окна, солнечный свет за которым померк, а по стёклам прозрачными улитками поползли крупные капли.       — А летом вы будете молить хоть об одной дождинке и крохотном облачке, чтобы оно хоть на миг скрыло палящее солнце.       — Что ж, получается, меня обманули.       Он повёл ладонью так, словно бы хотел развести руками, если бы их у него было две, и лицо его приобрело такое растерянное выражение, что Мия не смогла не рассмеяться. Профессор засмеялся в ответ, мягко и так тепло, что все мысли о неуместности её поведения сразу исчезли. Она чувствовала себя на удивление уютно и расслабленно, так, словно оказалась в самом безопасном во всём мире месте. И сейчас вспомнила, где она видела это тёмно-коричневое одеяние, похожее на внебрачное дитя рясы и чародейской мантии. На одном из рисунков Саффи, изображавшем дворик Мидделейского университета, двое мужчин в таких вот одеяниях будто спорили о чём-то.       — А что такое лигвистика? — решила уточнить она.       — Можно назвать это языкознанием. Наука о языках, на которых говорят люди, о том, как они связаны, как развиваются, влияют на культуру, на общество…       — И вы знаете много языков?       — Не так уж и много, — тут он выставил перед собой ладонь и принялся загибать пальцы, — тарсийский, калантийский, картийский, гх’рдан и его сотерский диалект…       — Разве у картийцев есть своя язык? — перебила его Мия. — Они вроде по-нашему говорят, просто… Ну, по-своему.       — Это называется акцент, дитя моё. Вы правы — после того, как Карт стал частью королевства, там приняли тарсийский язык, да и до того он был в ходу. Ведь Тарсия исконно была первым и едва ли не единственным партнёром Карта — со стороны Орена Картийское нагорье почти непроходимо за редким исключением, с востока его отделяют от Сотера Грозовые горы — ещё более суровые и неприступные, и все торговые и прочие пути из Карта всегда вели в Тарсию. Но есть в этом некая ирония — ведь их предки пришли на Картийское нагорье с северных земель, и оттого картийский весьма похож на гх’рдан — хоть претерпел существенные изменения за много сотен лет изоляции.       Мия задумчиво понакручивала на палец прядь волос, обдумывая услышанное, а потом едва ли не выкрикнула:       — Точно! Вы правы! Картийцы говорят почти с таким же выговором… или, как вы сказали, акцентом? С таким же акцентом, как оренцы. И сотерцы. У них у всех такая вот рубленая речь. А лоранцы присвистывают, словно со змеями пытаются говорить.       Лоранского языка она почти не знала, но всё же смогла произнести пару самых простых фраз в характерной для них манере. Профессор даже зааплодировал ей, хлопая ладонью по скрытой под рукавом мантии культе, а Мия захихикала и изобразила лёгкий поклон.       — Сколько языков вы знаете, дитя моё?       Мия начала перечислять, как и профессор загибая пальцы, но на четвёртом пальце остановилась и прикусила язык. Её манеры с головой выдавали девицу самого низкого происхождения, ну так и откуда такой, как она, знать языки? Страх того, что этот добродушный седовласый мужчина догадается о её истинном роде занятий, сковал тело ледяными кандалами. Мия опустила руки, поёрзала на диване и решила предупредить его вопрос:       — Тут, в Портамере, так много моряков со всего света, вот и понахваталась.       — А давно вы здесь живёте?       — Сколько себя помню, — сказала она чистую правду, но тут же не удержала и добавила лжи: — Папенька мой всю жизнь моряком ходил в Великом океане, то на серенгарских галеонах, то на сотерских, языки их знал да меня учил. Зимой, пока пока дома был, вот тем и развлекался.       Профессор не ответил, только с улыбкой кивнул и подвинул к ней хрустальную вазочку, полную круглых конфет. Мия взяла одну, положила в рот и вновь посмотрела на окно, за которым вовсю поливал дождь.       — А я подумала, что вы лекарь. Хорошо так меня подлатали, я даже боли не чувствую.       — Нет, я не лекарь. Но, к счастью, владею общими знаниями в лечебном деле. И рад, что они мне пригодились.       Профессор негромко вздохнул и налил и себе в чашку того ягодного напитка. Мия взяла в руки маленькую серебряную ложечку и покрутила её, рассматривая украшавший её узор из листьев. Дождь настойчиво застучал по стёклам и по откосам под окнами, словно просил впустить его внутрь, согреться и разделить трапезу. Мия перевела взгляд на свои руки, потёрла большим пальцем уже поджившую ссадину на костяшках. Как бы здесь ни было уютно и спокойно, как бы ни хотелось остаться на этом диване и никуда не уходить, нужно думать о том, что делать дальше. Как вынырнуть из этого убежища в открытый океан, полный опасностей, и не позволить кружившим снаружи монстрам сожрать её.       — Простите, профессор, а давно я здесь?       — Сегодня четвертый день. Вам нужно ещё немного времени, чтобы окончательно восстановиться. Я сейчас вас оставлю, чтобы вы… Мия его уже не слушала, рассматривая свои руки, обломанные края ногтей, и полукружья ранок на ладонях, там, где ногти впивались в них до мяса, когда она душила Иду. Нужно срочно уходить. Уже через день ей придётся как ни в чём ни бывало явиться к Вагану, и изо всех сил делать вид, что она ничего не знает о смерти Иды. Что она ни при чём. Мия сильно сомневалась, что ей удастся одурачить мастера, всегда славившегося своей проницательностью. Пусть она и умела притворяться, обманывать и играть, как актриса на ярмарочном представлении, но одно дело обдурить какого-нибудь торговца или доверчивого горожанина, да хоть этого почтенного профессора! И совсем другой разговор — целую Гильдию за нос водить. А ведь если там узнаю, что кровь Иды именно на её руках…       Кровь… Её кровь… Кровь, по которой её смогут найти.       Мию словно со всех сил огрели по голове. Она открыла рот, чтобы вдохнуть, но горло сжал сильнейший спазм. В сознание штопором вкрутилась мысль столь ужасающая, что перед глазами на миг помутилось. Кажется, она закричала. Кажется, ей кто-то что-то сказал, кажется, кто-то бросился к ней и обхватил за плечи, но Мия этого уже не замечала. Паника накрыла непроницаемым куполом, и всё, что ей оставалось, — трястись от выедающего нутро страха.       Может, здесь и сейчас она в безопасности, но это ненадолго. Совсем скоро её выследят и найдут, ведь она оставила в том грязном дворике слишком много своей крови.       На крик прибежала Ланда и кое-как помогла профессору привести её в чувство. Мию напоили чем-то тёплым и накинули на плечи одеяло, потому что трясло её так, словно она несколько часов просидела в холодной воде. Профессор подсел к ней на диван, взял за руку и стал гладить по запястью.       — Дитя моё, что с вами такое? Что вас так сильно испугало?       Мия только качала головой, не в силах ответить.       — Что я могу для вас сделать?       Что сделать? Что для неё может сделать этот одинокий старик, ко всему ещё и калека, доживавший свой век на пару с угрюмой служанкой? Защитить от Гильдии? От идущих по её следу чародеев? Например, от того хорошенького мальчика с персиковой кожей и медовыми волосами, который говорил, что может выследить человека по одной малюсенькой капле крови? А своей крови она в грязи того дворика оставила больше, чем несколько капель. Гораздо больше.       — Мне надо уходить, — проговорила Мия, справившись с непослушными губами. — Где моя одежда?       — Я позволил себе распорядиться, чтобы её вычистили, выстирали и… привели в более подобающий вид. Но в таком состоянии вы далеко не уйдёте.       Мия горько усмехнулась. Да уж, далеко она не убежит, да и бежать ей некуда. Но и оставаться нельзя — совсем скоро сюда заявятся громилы из Гильдии, и тогда не только ей, но и этому почтенному профессору с его суровой служанкой не поздоровится. И только того и не хватало, чтобы они пострадали из-за своей сердобольности.       — Послушайте, дитя моё. Не знаю, что с вами произошло, да и не буду расспрашивать. Но не стоит опрометчиво принимать решение. Попробуйте успокоиться. Прилягте, отдохните. И подумайте, чем вам могут помочь. Мы или ещё кто-то. Нет в мире таких проблем, которые люди, объединившись, не смогут решить. Нужна только воля и решимость.       — Всё очень сложно, профессор.       — Всё никогда и не бывает просто, дитя моё.       Что ни говори, а в его словах было зерно истины. А может, и поболе зерна. Не раз и не два Мия поступала несдержанно, руководствуясь отнюдь не разумом. Давала волю гневу, страху, горячности и другим разрушительным чувствам. А потом сама же страдала от последствий этих необдуманных решений. Может, хоть в этот раз стоило основательно всё обдумать, прежде чем бежать куда-то сломя голову. Ланда принесла ей кувшин для умывания и таз, помогла освежиться, и ещё дала чашку с каким-то травяным настоем, который со слов профессора помогал быстрее успокоиться.       И очень скоро разъедавший сознание страх полностью отступил, сознание прояснилось, и Мия смогла с холодной головой обдумать своё положение. И поняла, что, прежде чем бежать, нужно хотя бы разведать обстановку. Узнать, что происходит там, в открытом океане, полном чудовищ. Какие слухи о ней и об убийстве Иды ходят в Гильдии. И, кажется, у Мии был один человек на примете, который мог ей в этом помочь. И ещё один, который этого человека мог бы сюда привести. Ланда, конечно, никакой радости от необходимости тащиться под дождём в порт и искать там какую-то девку не выказала, но и против ни слова не сказала.       За время её отсутствия Мия оделась — вещи и впрямь оказались чистыми и приятно пахли, расчесала волосы и убрала их в узел на затылке, почистила зубы и ощутила себя почти здоровой. Рана почти не беспокоила, только иногда немного тянула и чесалась. Профессор сказал, что через неделю можно будет снять швы, и что к сожалению останется небольшой шрам, но уж это Мию не беспокоило. Одним больше, одним меньше — какая разница?       Ланда вернулась часа через полтора — заскрипела и хлопнула входная дверь, впуская в дом прохладную свежесть дождливого дня и две фигуры в мокрых плащах. Ланда сняла свой и повесила на крюк на стене, а Эва так и замерла в проёме входной двери. Мия подошла к ней и встала напротив. С минуту стояли, не говоря ни слова. Эва явно оценивала интерьер дома, рассчитывая, чем тут можно поживиться. А Мия судорожно соображала, что спросить так, чтобы себя не выдать, и никаким образом не подставить. Ни себя, ни девочку.       — В порту всё спокойно? — наконец выговорила она.       Эва, болтливостью как видно не отличавшаяся, только рассеянно пожала плечами.       — Тебя не искали? Ничего такого?       Девочка покачала головой, с капюшона её плаща во все стороны полетели мелкие брызги. Мия прикусила губу. Задать следующий вопрос было даже страшнее, чем прыгнуть с утёса в море. А если Эва догадается и выдаст её? Но какой смысл думать об этом сейчас, когда девочка уже мялась на пороге? Так что была не была.       — Знаешь, что случилось с Идой? Эва отвела взгляд от большого шкафа, на полках которого мерцали грани столового серебра, и посмотрела Мие прямо в глаза. Долгим и каким-то колючим взглядом.       — Говорят повесилась. На собственной косе.       Взгляд девочки, казалось, стал ещё более пронзительным и испытующим, словно она искала на лице Мии какой-то отклик на её слова. Оставалось лишь надеяться, что она никак себя не выдала. В ответ Мия просто кивнула, подтверждая слова Эвы.       — Ты её там нашла, да? — едва слышным шёпотом спросила девочка.       Мия с трудом сглотнула и вновь утвердительно качнула головой. Картина произошедшего потихоньку складывалась в голове, словно она пыталась собрать из осколков разбитою блюдо. Понятно, что первыми тело Иды нашли те двое охранников. И, как видно, пораскинув мозгами поняли, что их ждёт за то, что они проворонили убийцу. Убийцу очень важной для Гильдии свидетельницы. И решили хоть так попытаться спасти свои задницы. А получилось, что и задницу Мии тоже спасли. Она еле сдержалась, чтобы злорадно не ухмыльнуться.       — Ты хотела её спасти, — не спросила, а скорее утвердила всё ещё стоявшая рядом девочка таким тоном, словно бы боялась услышать другой ответ.       В глазах вдруг защипало, Мия опустила взгляд, словно ей срочно нужно было рассмотреть что-то под ногами.       — Да, — с нажимом в голосе ответила она, — Да, я хотела её спасти.       В этот раз Мия сказала чистую правду.       — Как мы и договаривались, — бросила она и потянулась к потайному кармашку на манжете.       В пальцах блеснул заранее приготовленный золотой. Глаза Эвы также алчно блеснули, она схватила его и молниеносно спрятала в складках плаща. Угрюмое лицо девочки исказило что-то на подобие улыбки.       — Сбереги его. Спрячь в самом надёжном месте. У тебя ещё будет много-много золотых, но этот самый особенный, поняла?       Эва её, похоже, уже и не слушала и, как видно, хотела как можно быстрее отсюда сбежать. Мия её держать не стала, махнула рукой, и девочки сразу же след простыл. Дверь за ней хлопнула так громко, что Мия вздрогнула. Она ещё немного постояла, молча рассматривая закрытую дверь, висевшие на крючках плащи, узкую этажерку с щётками для обуви и прочим скарбом и мелкую сеть трещинок, разбежавшихся по штукатурке стены. А потом вернулась забрать свою кобуру с чарострелом, чтобы потом пойти домой, извиниться перед Лаккией за долгое отсутствие и ту некрасивую сцену на приёме, а через день как ни в чём ни бывало предстать перед Ваганом после десяти дней отпуска, показавшихся ей почти бесконечными.