Баллада на четырёх струнах

      Когда гостевая спальня, смежная с покоями графа, была приведена в надлежащий вид, за окном уже давно стемнело. Что, впрочем, для зимы было совсем не удивительно. Окинув полученный результат взглядом, и будучи вполне довольной работой горничных, Амели поспешила к мадемуазель Катрин, желая сообщить ей эту новость. Шагая по не так хорошо отапливаемым коридорам поместья, Амели припоминала несчастные случаи, творящиеся с людьми на этих землях, но ничего страшнее перелома руки у одного из торговцев, упавшего в прошлом месяце с лошади, на ум не приходило. Кажется, эти края и вовсе позабыли о дуэлях за честь, превратившись в мирное пристанище. До этих самых пор… Теперь уж точно пойдут слухи! Постучавшись и получив краткое согласие, камеристка вошла в первую гостевую спальню, видя перед собой лежащую на кровати мадемуазель, цветом лица мало чем отличающуюся от белых простыней.        — Вы были рождены под счастливой звездой, не иначе, — тихо, с придыханием произнесла Амели, глядя на с трудом вставшую с кровати Катю. — Что ты имеешь ввиду? — переспросила девушка. — Вы не истекли кровью, не погибли от боли, и Вас даже не пришлось зашивать, хотя, кажется, мысли об этом у мэтра Леруа всё же были, — спешно проговорила Амели, косясь на двери, словно боясь, что их подслушают. — Господин места себе не находит! Катя виновато опустила взгляд, поджав губы. «Выходит, Оливье действительно переживает за неё… Идиотка, дала ведь повод, как же!» — Ох, где же мои манеры, — вновь затараторила камеристка, спешно приседая в книксене. — Мы так рады Вашему возвращению в Блуа, мадемуазель Катрин! Ваши покои уже готовы, правда там еще не столь тепло: камин только растопили. Не то, чтобы там никогда не отапливали, но всё же граф настаивает на том, чтоб Вы переселились утром, а ночь провели здесь. Конечно, эта комната не столь обставлена, но… — Всё в порядке, — слабо улыбнулась Катя, у которой от обилия информации немного закружилась голова. — Я благодарна Вам за помощь. Скажите… — девушка на миг умолкла, формулируя вопрос как можно более корректно. — Господин граф сильно рассержен? Припоминая увиденное, Амели не могла сказать наверняка о чувствах графа. Она знала его столь давно, но так и не научилась различать тональности в его голосе: зачастую он был спокоен и сдержан, отдавая поручения; в последнее же время, когда из обычных служанки Амели стала камеристкой, мало что в отношении графа изменилось. Возможно, теперь он передавал приказы ей напрямую, а не через молчаливого Гримо, или, что случалось чаще, — управляющего, однако единственным, в чем Амели была уверена — это в стабильно выплачиваемом жаловании. — Мне сложно говорить об этом, — честно ответила Амели, видя легкую тревогу на лице девушки. — Но уверена, он расскажет Вам сам всё, о чем посчитает нужным сообщить. С минуты на минуту господин граф прибудет сюда. Также, он велел повару подать ужин. Взгляд Кати стал почти стеклянным: «Оливье совсем скоро придет сюда, а она в одной ночной рубахе, с бардаком на голове — да и в голове, сказать по чести, тоже — и бледная, как сама смерть.» — Амели, скажите, что у Вас ведь с собой расческа, прошу Вас… И румяна! — «Да, о Боже, нужно срочно привести себя в порядок. Хотя, он ведь уже видел меня… Такую, да. Уверена, он отчитает меня; и поделом!» Впервые видя всегда спокойную и рассудительную девушку чуть ли не в панике, Амели не знала, что ей делать: «Она действительно получила колотое ранение в ключицу, при этом, по слухам, выдавая себя за мужчину — ведь сражаться с женщиной никто не станет — а теперь боится гнева господина, показавшись перед ним без прически?» — Вы хорошо выглядите, мадемуазель, — выдавила из себя камеристка, радуясь неожиданному стуку в дверь, распахнув которую она увидела перед собой вошедшую с подносом с едой горничную и господина, стоящего на шаг позади, и молча ждущего, пока горничная поставит поднос на прикроватный столик и удалится. Тишина, повисшая в этот момент в комнате, казалось, была ощутима кожей. Отчаяние во взгляде Катрин мешалось с беспокойством Оливье, скрываемом за статной осанкой и плотно сомкнутыми губами, отчего лежащая в постели девушка была почти в ужасе. «Он возненавидит меня за эту выходку! Девушка, бросившая перчатку дворянину… Это просто немыслимо. И это ранение. Будто все тренировки были впустую! Он точно возненавидит меня.» — Мадемуазель Катрин, — начал Оливье, указывая девушке на жаркое с гарниром и свежий хлеб, при этом открывая бутылку бордо и разливая напиток по бокалам. — Надеюсь, Вы понимаете, что сейчас Вашей главной задачей является… — Я бесконечно благодарна Вам за заботу, Оливье, но я этого не заслуживаю, — стараясь говорить спокойно, хоть, перебив графа это было почти невозможно, девушка изо всех сил старалась контролировать голос. — Тёплая постель, вкусная еда, лечение раны… Не стоит, правда. «Нельзя обманывать его. Никого нельзя, а уж его — тем более. Он ведь уверен, что перед ним та самая Катя, которой давно уже нет и в помине. От нее прошлой давно уже ничего не осталось.» — Я того не стою, — констатировав нелицеприятную правду, Катя подняла взгляд, встречая в глазах Оливье абсолютное непонимание. — Поймите, прошу, мне ведь даже нечем расплатиться! Нервно накидывая варианты, девушка думала о том, что из её навыков могло бы здесь быть востребовано: уж точно не психология, она-то и в своём времени понятия не имеет, как можно выгодно продать свои знания, не то что здесь. — Нет, конечно, я могла бы заняться уборкой, или готовкой. А может и стать чьей-то гувернанткой, у меня выходит ладить с детьми и их родителями, так что я могла бы попробовать. И вновь в ответ лишь тишина. «Неужели он столь разгневан, что не станет ждать с оплатой и желает, чтоб все его траты были покрыты сиюминутно… Он предложил ей мясо, вино, оплатил услуги лекаря. Подумать страшно, какое расточительство!» — К-конечно, есть еще кольцо. Д-да, разумеется. Кольцо и мои серьги, золото ведь тоже в цене, правда? — зацепилась за последний из вариантов девушка, начав снимать с пальца перстень, но чувствуя, что тот, от давней носки, никак не хочет сдвинуться. — Я могла бы отдать их на осмотр ювелиру, а после — ростовщику. Возможно, Вы могли бы рекомендовать мне кого-нибудь? Ответьте же хоть что-то, прошу, Ваше молчание убивает! А желание пойти в прислугу — верх рациональности, как же! Продать драгоценности и податься чистить кухонную утварь, ютясь в маленьких комнатках с другими слугами, чтобы расплатиться за мнимые долги, за которые он бы никогда не смел её упрекнуть… Она определенно спятила! — Как и Ваши слова, мадемуазель, — наконец произнес мужчина, прочистив горло. — Кажется, удар головой был куда серьезнее, чем нам казалось. Разве я сегодня упрекал Вас в чем-либо, кроме Вашего безрассудства? — Нет, мсье. Но это не означает, что я и без того не понимаю этого, — первый глоток вина растекся по телу приятным теплом. Еда в поместье определенно восхитительна!       — Вместо глупостей о мнимом долге, подумали бы Вы, мадемуазель Катрин, о том каково видеть Вас, лежащую на снегу, едва живую и в мужском костюме, — высказался Оливье, залпом осушая бокал.        — Я не знала, что окажусь здесь… Право, мне так жаль, Оливье! Этот дворянин опорочил Вашу честь, я не могла пройти мимо. Оливье тихо фыркнул, качая головой. Нахмурившись, он, казалось, выглядел старше своих лет. — Вы слишком беспокоитесь о моей чести, начисто позабыв о собственной. — Какой скандал бы разразился, узнай Франсуа, что перед ним девчонка… — Впрочем, Ваша безопасность, мадемуазель, важнее любой чести. И поэтому вот Вам мой непрошеный совет на будущее: девушке Вашего возраста и статуса скорее пристало бы выслушать ответ на вопрос о поместье и, откланявшись, удалиться. Надеюсь, Вы все же хотели найти графство Ла Фер, а не визави на дуэли и новый шрам.       Граф нахмурился еще больше. Все его чувства и мысли перемешались. Он не знал теперь, что чувствовать: злость или благодарность."Она защищала на дуэли мою честь, подумать только! Взбалмошная девчонка! Глупость этого поступка можно было сравнить только с его опасностью и недальновидностью, но всё же было в нем и что-то такое, отчего тепло растекалось по телу. А, впрочем, это скорее действие вина.»       Так, задумавшись, Оливье осторожно провел кончиками пальцев по плечу девушки, почти сразу же вновь отстраняясь. Уж он-то знал не понаслышке о том, какую боль можно испытать от случайного прикосновения к ране.       — Раздражение, Катрин. То, что Вы так упорно ищете в моем взгляде, имеет такое название. Я очень, очень раздражен.       — Простите, мсье, я не хотела давать Вам повода для волнения. — А ведь этот повод еще не самый страшный… Стоит собраться. — Надеюсь, Вам удалось уладить конфликт с мсье Франсуа? Он не станет докладывать об этом королю? «Если из-за меня у Вас будут неприятности, я не переживу.» — Не сомневаюсь, что он стал бы, — подтвердил догадку Оливье. — Поверьте, теперь ему будет о чем думать, помимо маханий шпагой направо и налево и докладов об этом Его Величеству, — устало произнес Оливье, припоминая, сколько денег он отдал в качестве компенсации. Впрочем, это — сущие пустяки.        — Он ведь не?.. — вопрос дамокловым мечом завис в воздухе. — Нет. Он уверен, что строптивцем на дороге был юноша, — тут же ответил граф, словно читая мысли. — И в Ваших же интересах, чтоб он и далее оставался с этой же мыслью. — Увидев во взгляде девушки неприкрытую вину, Оливье смягчился, переведя тему: «Отведайте жаркое: повар очень просил меня после узнать, пришлось ли оно по вкусу моему гостю.» В какой-то момент ожидая, что девушка вновь станет питаться одними напитками, начисто игнорируя приемы пищи, Оливье был рад, видя, что мясо и гарнир и правда пришлись Катрин по вкусу. Самой же Кате напиток напоминал Каберне-Совиньон: вино, с нотками черники и чёрной смородины. — К концу конфликта в середине пятнадцатого века Франция вернула себе провинцию Бордо, взяв таким образом под контроль производство вина в регионе. — Желая сменить тему на более спокойную, начал историю Оливье, видя, с каким интересом на него смотрит спутница. — В рамках Старого союза французы предоставили шотландским купцам привилегированное положение в торговле кларетом. Эта позиция практически не изменилась после того, как Эдинбургский договор положил конец военному союзу между Францией и Шотландией. — Что же случилось с этим вином во время недавней для Вас осады Ла-Рошели? — полюбопытствовала Катя, делая очередной глоток. Как ни странно, сейчас, в столь удручающем, на первый взгляд, положении, именно разговор об истории вин казался ей как нельзя кстати. Хотя, будем откровенны: из его уст она готова была слушать хоть высшую математику. — Даже когда протестантские королевства Англии и Шотландии, которыми к тому времени правил один и тот же король Стюарт, пытались оказать военную помощь гугенотам в их борьбе против католической Франции в Ла-Рошели, шотландским торговым судам не только разрешалось заходить в Жиронду, но и французский флот сопровождал их до порта Бордо, чтобы защитить от гугенотских каперов. — И что же сейчас происходит в Бордо? — поднимая взгляд, спросила Катя, видя на лице любимого мужчины усталость дня, так и не смытую вином. — Недавно голландские торговцы осушили болотистую почву Медока, чтобы засадить её виноградными лозами, и этот регион постепенно превзошел Грейвс как самый престижный регион Бордо. — Закончил Оливье, беря еще кусочек жаркого. — Но это прошлое, мадемуазель. А я всё ещё имею надежды услышать от Вас о будущем. «Потому что, черт побери, мне точно необходимо знать, что такого произошло с Вами за эти полтора года, что Вы вызываете на дуэль первого встречного, а после готовы идти в прислуги, и распрощаться с явно дорогими для Вас украшениями».             — Простите, но я ужасно мало знаю о виноделии своего времени, — смутилась Катя, припоминая хоть какую-то информацию по теме. — Я предпочитаю красные полусладкие и сухие вина, хотя среди моих знакомых сухие вина никто не пьёт, и многие удивлены, что те мне по вкусу.             Оливье недоумевал от искренности, с которой говорила девушка, и абсолютной ненужности данной информации: «Неужто и впрямь не понимает, что он хотел бы спросить у неё о её собственной жизни — такой далёкой и неясной — а никак не о сортах вин, в которых, будем честны, едва ли многое поменялось за это время.» С другой стороны, нервозность девушки, видимая даже после бокала вина, была дурным знаком.                   — Быть может, это моя вина: я не так выразился, — мягко продолжил Оливье де Ла Фер, замечая, как на слове «вина», Катя едва заметно вздрогнула. — Я хотел сказать, что хотел бы услышать о Вашем, Катрин, будущем: чем Вы занимаетесь, как живёте.             Сглотнув отчего-то вязкую слюну, но так и не сумев проглотить вместе с нею тот самый ком в горле, поселившийся после этих слов, девушка начала рассказ: — В моём будущем всё так же: я учусь на третьей — высшей — ступени обучения, вышла на работу, нашла новое увлечение. В моей республике все так же идут боевые действия, но от меня это находится на некотором расстоянии. — Сказав правду, и при этом умолчав обо всём важном, Катя надеялась, что её лицо не отражает всего, что кроется в её сердце. — Всё в порядке, мсье, — с теплотой в голосе произнесла девушка, опуская взгляд. Изо всех сил стараясь держать под контролем голос и лицо, она боялась даже представить, что будет, узнай он о ней ту самую неприглядную правду: нехватку одного единственного чертового балла, обошедшегося ей в несколько сотен тысяч рублей; работу, справляться с которой Кате было по плечу, однако она понимала, что её место совершенно не там; психологию, которой, увы, теперь, как и многого другого, Катя была просто недостойна. Ощутив, как к горлу подкатывает ком, а в глазах начинает щипать от слёз, Катя улыбается, благодаря за вкусный ужин и приятную компанию; говоря, что очень устала и хочет спать. В целом, это даже не было ложью: усталость действительно поселилась в её теле уже давно, нещадно отбирая все ресурсы и оставляя после себя лишь слабость. Она едва дождалась, пока Оливье вновь позовет горничную, чтоб та убрала поднос, и, мягко улыбнувшись, выйдет. Катя зажала рот рукой, стараясь, чтоб ни один из обитателей поместья не услышал ни звука из того беззвучного крика, рвущегося наружу. «Находясь здесь, не имея на это никаких прав, я обычная содержанка… Он так заботится обо мне, а я совершенно ничего не могу дать взамен. Ни-че-го… Какое ничтожество!       Он думает, что я та же, что и тогда: как на балу у Монте-Кристо; как на Титанике, во время его крушения; как в битве с Такхизис. Тогда я была сильной, умной, смелой. Он думает, что я такая же, понятия не имея. что от меня прежней не осталось ни следа.       А я, вместо того, чтоб сказать ему, чтоб показать, что происходит на самом деле, пью с ним вино, ем мясо и беседую о виноделии, подумать только!        И почему мсье Франсуа не прирезал меня, как свинью: всем было бы легче? Если бы тело нашла прислуга, или кто-то из поместья, то меня бы даже не узнали, похоронив безымянной, а Оливье и дальше жил бы счастливо, не разгребая при этом ворох той несуразицы, которую я привнесла в его тихую жизнь.        Ему бы не пришлось переживать. Не пришлось бы видеть то, во что я превратилась.» С головой укрывшись одеялом, Катя тихо, чтоб никто, не дай Бог не услышал, плакала, прекрасно осознавая собственную ничтожность.       Неважно, в котором из миров она находилась: каждый вечер заканчивался именно так. Это не новость, не что-то из ряда вон. Конечно, будь она достойна психологии, обратилась бы за профессиональной помощью, но докучать своими бреднями кому-либо было абсолютно неприемлемо. Она справится. Конечно справится, как же иначе. Нужно просто подождать. Перетерпеть. Это обычная ситуация, ничего сверхъестественного: несовпадение желаний и возможностей. Ну с кем ни бывает? Кажется, рана на ключице вновь открылась. А может, это просто пот. В любом случае, это явно должно подождать до утра. Ничего страшного. Нужно просто выбрать удобную позу для сна, сжавшись как можно сильнее. Обессиленное тело сдалось под натиском чувств, погружаясь в сон, отключаясь от всего лишнего и ненужного.