Цветы Бога Смерти

Ирвинг, штат Толан, Соединенные Штаты Сагельты       Телефон Розе зазвонил в тот момент, когда он доставал кошелек, чтобы расплатиться за кофе и еду, думая о том, что способно рассеять потёмки, в которых оказалось расследование. В трубке раздался щелчок, следом — голос на том конце линии:  — Розе, это Кандин. Ты можешь говорить? — Да-да, могу. — С тобой рядом нет никого?  — Только Пойкерт. Что такое?  — Я ещё никому не звонил. Я про Бинса и Мизая.  — Ладно, я понял, что там у тебя?        Первый свет раннего утра почти лишен красок. Все вокруг серое. Мрачное. Пойкерт начал было что-то говорить, но Розе поднял руку, тихо, мол.  — Я кое-что нашел. Письмо.         Кандин умолк. «Давай же скорее, ты, проклятый любитель тянуть резину!». Розе сейчас согласен был на всё, что угодно — Где?  — На кладбище. — Раздался звук, похожий на шум стекающей в раковину воды. Потом голос: «Всё, хватит! Пропустите меня! Отойдите отсюда немедленно!». — Сейчас, сейчас, погоди…         Розе помнил, какой после бойни там царил хаос. Земля был вздыблена и вспучена кучами камней и красного песка, похожего на марсианскую пыль, припорошен золой и завалена обломками надгробий, к которым, как первый иней, пристыл тонкий слой осевшего песка и пепла. У Кейми ушла целая неделя, чтобы собрать всех хантеров из-под развалин по кускам, в прямом смысле слова.         Кандин начал торопливо рассказывать, что несколько часов назад в каньоне Серенгети прошла песчаная буря. Они с другими штатными криминалистами дождались, когда та закончится и вечером снова пришли на кладбище, где между надгробиями нашли затертый, наполовину порванный листок бумаги. С превеликой осторожностью они вытащили его пинцетами, словно переносили элемент для ядерного реактора, и поместили в чемодан для вещдоков, после чего немедленно повезли в криминалистическую лабораторию Бюро судебных экспертиз Берендры. Письмо было аккуратно уложено между двумя листами тонкого пластика.       Кандин подвесил его на тонкий штырёк, осмотрел лупой и слегка встряхнул за края, после чего прошелся лопаточкой по бумаге. Вниз, в подставленной поднос упала песочная пыль, мельчайшая былинка и один крошечный волосок длиной примерно в восемь десятых миллиметра — те были бережно собраны и переданы на экспертизу. Сняв с письма скан, он подкатил к столу небольшую телекамеру и сфокусировал резкость. — Судя по почерку, письмо писал правша. Бумага сделана из волокон викстремии, так называемой «бумажной шелковицы». Это вид тропических растений рода Бруссонетия. Ареал распространения Восточная и Юго-Восточная Азия: Сенг, Очима, Магальянис, Каннауджа. Достаточно засухоустойчива, в Федерации Очима считается злостным сорняком, зато её вдоволь используют для бумажной промышленности. Чернила из тунгового масла, смолы сосны, костного клея и жира, гвоздики и сажи, распространенный состав для каллиграфии. Письмо написано перьевой ручкой или фудэпеном. Судя по результатам газового хроматогрофа, чернилам на бумаге не больше месяца. Пропорции наводят на мысль, что у него что-то с правой рукой: все буквы различаются по размеру и по нажиму, будто ему приходилось прилагать большие усилия к тому, чтобы его написать… Я бы использовал это в качестве приметных черт в розыске. Когда писалось письмо, под бумагу было подложено что-то мягкое типа промокашки, что предполагает наличие стола. Он где-то сидел, пока писал. Словом, скорее всего письмо Ренджи писал в Федерации прямо перед тем, как устроить резню.  — Ясно. Пришли его. — посмотрел на Пойкерта, все еще слегка озадаченный внезапным поворотом Фортуны. — Новая улика. — Чёрт! — вырвалось у Пойкерта.        Через минуту на зашифрованный почтовый ящик упало сообщение. Розе переслал его Пойкерту, открыл файл и начал читать.         Они внимательно читали каждую строчку. Внимательно, как только могли, чтобы не пропустить никаких зацепок, которые могли бы указывать на то, где был Ренджи последние годы, и причины всего происходящего ныне. Но это был не тот род письма, на который надеялся Розе. Письмо-раскаяние, в каждой строчке которого переплетались сожаления, тоска и угрызения совести, выплеснутые на бумагу, но никак не вещественным доказательством. Поразительно сентиментальный жест для человека без принципов и морали, который ни в грош не ставит людскую жизнь, подумалось ему задней мыслью, а тут — такая трогательная нежность к погибшей сестре…  — Что ж… — произнес Розе спустя пару минут, прочистив горло, и бросил телефон на стол. — Очевидно, ему было о чем подумать всё это время.         В дайнер зашла пара офисных работников перехватить по кофе перед насыщенным рабочим днём. Сонная официантка, у которой почти закончилась ночная смена, шлепнула перед ними меню в ламинированной обложке. Тусовщики, сидевшие перед ними в кабинке, истребив крылышки в кисло-сладком соусе, омлеты с беконом и свои молочные коктейли, засобирались уходить. Девчонка с перьями в волосах все оборачивалась, кидая на них взгляды, словно ждала, когда они отвлекутся, чтобы незаметно заснять их на камеру. Розе вскинул брови и выразительно указал подбородком на дверь. Та надула накрашенные губы, встряхнула перьями в волосах и вышла за своими товарищами из дайнера. — Зачем Ренджи оставил письмо на кладбище?  — Не знаю. Совесть замучила? — Розе достал из пачки последнюю сигарету, закурил. — Наделал гадостей и решил извиниться, да вот только припозднился.  — Ты жесток, старик. Грешно насмехаться над раскаянием. — пожурил его напарник.  — Раскаяние не отменяет сделанного в прошлом дерьма. — хмыкнул Розе. — Его сестра, Реви, умерла десять лет назад. Надо думать, они с ней были близки… Хотя по письму создается впечатление, что он ей жизнь загубил.  — Нацуки и Ишида это же, вроде, её дети?  — Да, они погибли вместе с ней. Рика Исаги её младшая дочь, единственная, кто осталась жива.        Розе вынул сигарету изо рта,  стряхнул указательным пальцем пепел в маленькую стеклянную пепельницу и взглянул на Пойкерта.  — Отложим это дело. — после недолгих размышлений сказал Розе. — Сейчас нам нужно разобраться с тем что здесь. Перешлю письмо Мизайстому, посмотрим, что он скажет. Я поеду к отцу Фунро, а ты возвращайся в Управление и жди записей с камер на Маритогрет. — О’кей.       Пастор Собора Святой Репарты, Андерссон Фунро, жил в скромном двухэтажном доме, построенном из красного кирпича. Тот был расположен поблизости от реки Хедеон на другом конце города, в пяти километрах от Ирвинга в тихом пригороде под названием Холируд. Скатная крыша с фронтонами, крытая гонтом, в пятнах ржавчины, а в водостоках росли маленькие клены, прочно укоренившиеся там и вполне выдерживающие напор зимних ветров. Окна с северной стороны были наглухо закрыты листовым пластиком.        Розе прошел через аккуратный передний двор, усаженный постриженными кипарисовиком и туями, поднялся по лестнице и позвонил в дверной звонок. Промозглый ветер швырял ему под ноги мелкий гравий. Дверь ему открыла миниатюрная женщина лет шестидесяти.  — Доброе утро, мэм. Прошу прощения за ранний визит. Меня зовут Розе Паскаль, я следователь из Ассоциации Хантеров, занимаюсь делом об убийстве в Соборе Святой Репарты на площади Маритогрет. — раскрывая удостоверение, сказал он. — Я бы хотел поговорить с вашим мужем, мистером Фунро. Вы позволите?  — Здравствуйте. Я Шарлотта, его жена. Он сейчас немного занят, вы подождёте его?  — Мне зайти попозже? Если я не вовремя или его нет дома… — Нет, нет, он дома. — женщина отстранилась от двери, пропуская его внутрь. — Проходите, пожалуйста.        Розе прошел в дом. Обстановка была простой и безыскусной. В маленькой гостиной, где было очень тепло от работающего камина, тёмноволосая девушка с задорным взглядом играла на ковре с маленьким ребенком.  — Наша дочь, Эрика.        Розе кивнул ей. В ответ Эрика Фунро улыбнулась, подхватила ребёнка на руки «Элли, ну-ка, иди к мамочке» и поднялась по лестнице на второй этаж. На ступеньках лежали пятна солнечного света.  — Хотите кофе, господин Паскаль?  — Нет, спасибо. Сердце шалит, так что третья чашка за утро будет лишней.  — Чай? Может, лимонада?  — Благодарю, не нужно.  — Ну, хорошо. Я позову мужа. Вы не стойте, присаживайтесь.         Шарлотта Фунро ушла наверх. Держа подмышкой дело Йохаима Нольте, Розе осмотрел гостиную. Диван, кресла и прямоугольный низкий столик с ажурными салфетками для чашек. Посередине стояла нафталиновая вазочка с искусственными васильками. Они стояли на светло-голубом коврике с цветочным узором, тоже из васильков. Он призадумался, имеют ли васильки какое-то особое христианское значение или же обитатели дома просто любят садовые растения. Стоял старенький телевизор годов прошлого века, но с кабельным — Розе видел снаружи спутниковую тарелку. Как и ожидалось, в доме у священника был алтарь, на котором лежали чётки и стояли цветные статуэтки святых: Святой Девы Марии, апостола Павла, апостола Матфея. На письменном столе все было аккуратно прибрано, бумаги лежали стопкой. На стеллаже над письменным столом обнаружились некоторые следы интеллектуальной деятельности, однако тоже религиозной направленности: катехизис, Псалтирь, Евангелие от Матфея, Евангелие от Луки, Откровение Иоанна Богослова, Пятикнижение Моисея на латыни:  Левит, Числа, Бытие, Исход, Второзаконие и конфирмационная Библия. Положив папку с делом на стол, Розе прошелся по гостиной, заглянул в приоткрытый чулан.  Там лежали в кучу абажуры для ламп, банки для домашнего консервирования, корзины для пикника, старые номера журналов «Ридерз дайджест» и «Нэшнл джиографик», старые теннисные ракетки. На светлой и просторной кухне на столе стояли чистые тарелки, на разделочной доске лежал кусок хлеба, рядом с ним стояла маслёнка и банка джема. Должно быть, его появление прервало хозяйку дома за приготовлением завтрака. В углу – кошачья миска с остатками еды. Едва заметив её, Розе услышал за своей спиной мяуканье и обернулся. На него немигающим взором глядела вислоухая кошка с серой шерсткой, выскользнувшая откуда ни возьмись. Подойдя к незнакомцу с истинно кошачьей грациозностью, та безбоязненно обтерлась об его брюки, ласкаясь и оставляя после себя ворсинки приставшей шерсти. Розе пришли на ум слова председателя Нетеро о том, что хороших хантеров любят животные. Это вселяло кое-какую надежду.       Подхватив кошку на руки, Розе почесал её за ухом и сел на диван. На журнальном столике он увидел вчерашний номер «Сагельта Таймс», отпустил кошку и взял газету в руки. На первой полосе — новость об отставке окружного судьи Саут-Уэйн из-за какого-то секс-скандала, на соседней колонке — репортаж заявления сенатора Пол Вальтер на собрании членов социал-либеральной партии о выдвижении своей кандидатуры на предстоящих президентских выборах, конгресс выдвинул новый закон об образовании, экономические обозреватели боятся нового финансового кризиса... Розе пролистал страницы до раздела «Мировые новости». Новые сообщения о нападениях муравьев-химер на границе с НЗЖ в Республике Дохри. В Кука-Нью провели ядерные испытания оружия, «предназначенного исключительно для самообороны и сдерживания». В городе Индзай в Какине состоялась дипломатическая встреча представителя правительства с главой Граваса. Пробежавшись взглядом по статье, Розе помрачнел. В последние несколько месяцев Какин нешуточно активизировал  международную политику, и в газетах разных стран мелькали заголовки о том, что дипломаты из Северной Азии проводят с кем-то встречи для обсуждения «геополитических вопросов». Не надо большого ума чтобы понять, что это  заставляло всех напрячься и гадать, что происходит, учитывая наплевательское отношение Какина ко всем политическим пактам, резолюциям и договоренностям последние десять лет. С недавних пор Розе вообще старался поменьше читать мировые новости — с тех пор, как к появлению Ренджи присоединилась свистопляска с муравьями-химерами в Союзе Митен, там вообще ничего хорошего не появлялось. Никто не знал, к чему в итоге приведут все метаболические ветры, дующие с разных сторон.        Боковые колонки были засорены метранпажными объявлениями: «Трансплантация черепа!», «Астрономы видели Бога!» «Изготовим лицензию Хантера всего за шесть часов!» — вещали заголовки вместе с «товары для одиноких», «любовный напиток для вас», всякие «таблетки для эрекции», «восточные девушки» и так далее. На седьмой странице газета поместила репортаж с пресс-конференции в штабе Ассоциации, где объявили об апробации казни Ренджи.         Совет V5 и его «дочерняя фирма» – Ассоциация Хантеров  – имеют свои собственные Инспекции личного состава, которых приводят в боевую готовность, как только действия хантеров выходят за рамки официальных правил. Внутренняя инквизиция Ассоциации состояла из главы внутренней безопасности, двух Зодиаков, «аналитика последствий» Нова и инспекторов УПО, которые принимают решения по расследованиям должностных нарушений и обвинений в преступлениях. Как только Инспекция Ассоциации сталкивается с Инспекцией Совета, то Ассоциация становится полем битвы столкновения интересов. Инспекция Ассоциации чаще всего преследует цель добиться справедливого правосудия и решить всё тихо-мирно, не раскачивая, что называется, лодку, тогда как Инспекция, собранная «Большой Пятеркой», желала публичного сожжения виновных. По воле Ассоциации Ренджи мог бы отделаться пожизненным заключением в Беракдар, но генеральный инспектор Совета – политический назначенец, вмешался в решение щекотливого дела, взяв его в свои руки — и судьбу Ренджи решил Чёрный протокол. — Прошу прощения за ожидание.         В гостиную зашёл священник. Отец Фунро был пожилой мужчина за шестьдесят невысокого роста с узким лицом, со скульптурным обветренным лицом и зачесанной назад пышной сединой. Одет он был по-стариковски: в рубашку, жилет с ромбовидным узором и отглаженные брюки. Розе положил газету на стол и поднялся с места.  — Отец Фунро. — он протянул руку священнику и поздоровался: — Меня зовут Розе Паскаль, следственное подразделение уголовных расследований Ассоциации Хантеров. — Вы с Блезом Паскалем, случаем, не родственники? — с улыбкой спросил священники. — Увы, но нет.        Розе опустился обратно на диван. Отец Фунро расположился в кресле.  — Шарлотта предложила вам кофе?  — Да, да, ваша жена была очень любезна, — Розе вытащил край пиджака из-под себя. На нём был тот же костюм, в котором он летел на самолете в Эрдингер, а оттуда прямиком в Ирвинг, и выглядел не особо свежим. Розе подумал, что производит не очень солидное впечатление.  — Ассоциация Хантеров, вот так честь... Признаюсь, ваш визит оказался полной неожиданностью. Каким ветром вас сюда занесло? — Нам передали полномочия вести дело в Ирвинге. Полиция оказывает нам всяческое содействие.        Священник в удивлении вздыбил брови.  — Вот оно что. — помолчав, проговорил Фунро. — Дело далеко не рядовое, Господи прости, но что же в нём такого нашла Ассоциация?         Розе сперва не ответил, взяв паузу, прикидывая, насколько он мог быть посвящать постороннего человека в подробности. Перед тем, как они с Пойкертом отправились в Ирвинг, Бинс ясно дал понять, чтобы они сильно не распространялись насчёт Гёней Рёдан среди полицейских и свидетелей во избежании огласки и утечки сведений, добытых в ходе расследования. Но Розе как-то плохо себе представлял, как сможет спросить совета о христианской символике, которую использует Гёней Рёдан, не говоря о нём прямым текстом. Как ему представлять их отцу Фунро? Кучка воров и головорезов, использующих в качестве атрибутики текста Слова Божьего?        Жена Фунро принесла чёрный кофе и тарелку с булочками, поставив их на стол.  — Точно ничего не хотите?  — Нет, благодарю вас, вы очень любезны… — Розе взял паузу, дождавшись, когда женщина выйдет из комнаты. — Отец Фунро, я могу попросить вас, чтобы наш разговор остался сугубо между нами и не вышел за пределы этой комнаты?  — Я католический священник, мистер Паскаль. Все, что вы скажете, я унесу с собой на небо. Но если вам недостаточно моего слова, то я могу поклясться на Библии.  — Это лишнее, я вам верю. Но разве подобное не говорят только во время исповедания? В повседневной жизни служители церкви вроде бы не связаны необходимостью молчания. — заметил Розе. — Я придерживаюсь мнения, что если человек просит меня о сохранении беседы в тайне, то даже вне исповеди он должен быть связан молчанием.  — Ясно… Ну что ж, в таком случае я бы действительно попросил вас о молчании. Вполне возможно, что некоторые фрагменты в моем рассказе покажутся вам… чересчур жуткими. Вы как, из пугливых?         Отец Фунро чуть улыбнулся.  — Никак не считаю себя таковым. Мой отец и дед, упокой их души, были в своё время шерифами округа, так что я эту жизнь знаю.         Ну и ну, священник из семьи полицейских… Оставив шуточки при себе, Розе взял папку и вытащил оттуда фотографии с места преступления, разложил их по столу. Всего их было восемь. Священник, взглянув на снимки, обернулся назад, на кухню, где хозяйничала жена, потом поднялся с кресла, прикрыл раздвижную дверь и сел обратно, наклонившись к столу и сплёл пальцы перед собой.  — Отец Фунро, что вы вообще думаете об этом деле? — Могу сказать, что подобное мог сотворить только Дьявол во плоти.         Розе приложил усилие, чтобы на лице не появилась циничная гримаса.  — Мы ищем не чёрта с рогами и хвостом, а человека.        Отце Фунро поглядел на него как-то по-особому понимающе, так, что Розе дагадался, что сейчас за этим последует.  — Мистер Паскаль, вы не верующий?  — Нет, в Бога я не верю. — Потому что вы его не знаете. — Ну да, предпочитаю не доверять незнакомцам. — хмыкнул Розе. — Но я уважаю любую религию, какой бы самоуверенной и рабской она не была.  — Ваши родители католики?  — Протестанты. Я был паршивой овцой в семье. Не ходил в церковь с двенадцати лет, и они махнули на меня рукой. — Розе включил диктофон, положил его на стол. — В четверг, когда произошло убийство, вы проводили Пасхальную Литургию в Соборе Святой Репарты. Я знаю, вы уже давали показания в участке, но не могли бы рассказать еще раз, как проходила служба? Подробно, во всех деталях.         Священник отхлебнул глоток кофе.  — Постараюсь… Проповедь, как сейчас помню, началась около двух часов дня. В зале собралась сотня прихожан, со многими я знаком лично, а некоторых членов прихода из них знаю всю жизнь, Клиффов и Нэшов, например. Незнакомых лиц практически не было, я так и сказал полицейским, но кто-то из гостей собора мог и не присутствовать на самой Литургии, а ходить по собору не запрещено же, сами понимаете… Жаль, очень жаль, что мы так и не успели поставить камеры. Понимаете, их убрали после пожара прошлой осенью. — Короткое замыкание? — Да, искры в проводке подожгли деревянную статую святой Анны на крыше капеллы, в то время её как раз реставрировали вместе со шпилем. Один из рабочих серьезно пострадал, получил ожоги второй степени на руках, и мы решили пока повременить с установкой системы безопасности… Словом, я начал проповедь приблизительно в два часа дня с отрывков из Нового Завета, после чего, совершив малое крестное знамение, приступил с прихожанами к чтению Евангелие и псалмов. Где-то спустя час я услышал какой-то шум снаружи, но не обратил на него внимание. Через несколько минут в собор зашёл патрульный с площади, подошел к одной из монахинь,  — Сестре Софи?   — Да, к ней. Патрульный сообщил ей, что на стене нашей часовни висит мёртвый человек. Пришлось прервать проповедь, хотя поначалу я поверил в то, что он сказал, пока не увидел своими глазами. Патрульный, сержант Роди, помог нам вывести прихожан из собора, но на площади было самое настоящее столпотворение: вой сирен, полиция сдерживает толпу, все мечутся, размахивают руками, снимают, теснят друг друга, потом приехала Служба Спасения, 18-я бригада, «Команда 44», 7-й спасательный отряд Ирвинга, 1-й спасательный, 4-й спасательный, ещё и журналисты… Ужас что творилось! Люди в панике покидали площадь, никто не понимал, что происходит. Полиция просила нас не покидать собор, чтобы список собравшихся на Литургию. Всех, кого помнил, я назвал полиции, как и остальные служители прихода. — Скажите, отец Фунро, вы не видели, чтобы кто-то из прихожан покидал проповедь до окончания?  — Нет, не припомню такого… Обычно никто не уходит до конца.         Розе взял одну из фотографий и положил её прямо перед священником. — Вы узнаете этого человека?         Фунро взял снимок и долго вглядывался в землистое, опавшее лицо покойного Нольте обрамленное тонкими, песочного цвета волосами с характерными признаками «трупной маски»: впалые глаза и щеки, заостренный нос, легкое вдавливание висков. — Нет, господин следователь, я его не знаю. Это?… — Тот, кого сняли со стены собора.         Отец Фунро перекрестился и, судя по движениям бормочущих губ, прочитал короткую молитву за упокой души, покинувшей бренное тело, или что-то подобное.  Вряди ли бы даже сотня, а то и тысяча  молитв помогла бы очиститься чёрной душонке Нольте, но он не стал вмешиваться в обязанность священника попытаться обратить на неё внимание Господа.  — Почему его убили таким жестоким способом?       Розе колебался секунду, затем решился сказать правду:  — Пока мы точно не знаем каковы были мотивы убийцы, но этот человек на фотографии натворил предостаточно при жизни, чтобы нажить себе много врагов. Но я пришел к вам по другому поводу. Тот, его его убил, ищет кое-кого пострашнее. Это преступная организация, состоящая из тринадцати членов. Они называют себя «Паук». Возможно, вы слышали о них как о «Труппе Теней» или «Гёней Рёдан».         Розе удалось шокировать священника — отец Фунро в ошеломлении вскинул на него глаза. Последовало молчание. Оно всегда наступало, если они упоминались в маломальски цивилизованном обществе. Овладев собой, он переспросил его, имеет ли Розе ввиду ту самую Труппу Теней, самых разыскиваемых и опаснейших преступников ранга А за последние годы, и сопоставил с той информацией, которую сообщил ему Розе.        Не в силах пошевелиться, отец Фунро не сводил с него глаз. — Я… Кхм… Право, не знаю, что и сказать. — наконец, произнес он. — Вы полагаете, что человек, который лишил жизни мужчину на фотографии, охотиться на Гёней Рёдан… Во всяком случае, теперь мне ясно, почему к делу привлекли хантеров. — Почти никто из местных полицейских не знает, что убийство связано с Рёданом, и я бы хотел, чтобы так оно и оставалось. Мне не хотелось бы придавать делу огласки и сеять лишнюю панику среди жителей Ирвинга. Именно поэтому я вас попросил, чтобы наш разговор не вышел за рамки вашей гостиной.  — Но, следователь, позвольте спросить, чем я могу быть вам полезен? — Очень даже можете.        Розе протянул ему фотографию, ту, где на стене собора был запечатлен повешенный Нольте с вывороченными наружу кишками. — Скажите, что вы видите?        По лицу отца Фунро словно скользнуло облачко. Затем он озадаченно покачал головой:  — Боюсь, я не совсем понимаю, что вы от меня хотите услышать.  — Вы видите здесь что-то, напоминающее библейский сюжет?         Он немного посидел, задумчиво созерцая фотографию, а потом взглянул Розе. в глазах священника зажегся огонёк понимания.  — Иуда Искариот. — отец Фунро ошеломленно выдохнул. — Святые угодники…        Да уж. Святые угодники. — Видите ли, сегодня кое-что нас с напарником натолкнуло на то, чтобы рассмотреть произошедшее убийство с точки зрения христианского первоисточника. — повернувшись, Розе достал из портфеля Библию в закладках, которую стянул Пойкерт из гостиничного номера. Перебрав закладки, он нашел ту, что торчала из Евангелие от Матфея и протянул раскрытую книгу Фунро, цитируя вслух: — «Бросив тридцать сребряников в храме, Иуда ушел на поле горшечника и удавился, и когда низринулся, расселось чрево его, и выпали все внутренности его». — Удавился, низризнулся, расселось чрево и выпали внутренности… Но что это значит и причём тут Гёней Рёдан? Пожалуйста, объясните, следователь.         Розе встал и подошел к окну.  — Скажу без обиняков — я хочу, чтобы вы помогли мне найти в убийстве связи с Библией, которые в свою очередь помогут нам больше узнать не только о мотивах убийцы, но и о Гёней Рёдан. Всё это сможет стать подсказками в расследовании. Для этого я попрошу вас внимательно посмотреть на каждый лежащий на столе снимок и сказать, что вы видите исходя из ваших знаний как представителя духовенства. Это очень поможет нашему делу, и, вполне возможно, спасет очень много людей.        Священник выглядел озабоченным. Услышанное озадачило его.  — От Гёней Рёдан? — Именно.  — Господи помилуй! — Будем надеятся, что помилует.          Розе уселся обратно на диван, хотя еле мог усидеть на одном месте. Отец Фунро взял в руки третью фотографию, где был запечатлен снятый с Нольте плащ, висящий на металлическом крюке в боксе экспертной лаборатории.  — Этот плащ был надет на жертву во время убийства. — пояснил Розе. — Крест Святого Петра. — произнес священник, держа снимок за уголки, посмотрел на Розе с вопросом. — Вам нужно его толкование?  — Говорите всё что вы знаете, даже если вам покажется это малозначительным.       Священник ненадолго задумался. — Перевернутое распятие имеет два толкование — библейское и ложнопопулярное. Согласно Священному преданию, перед тем, как римляне распяли апостола Петра на кресте, тот заявил, что не достоин умереть смертью Сына Божьего, потому как Христос взирал с креста на грешеников с высоты своего божественного начала, а люди должны смотреть на небеса, куда стремятся попасть. Таким образом крест Петра символизирует покорность, смирение и ничтожности своей земной плоти в сравнении с Христом. В некоторых католических орденах считается символом мученика. Некоторые теологи-толкователи говорят о том, что просьба апостола отражала его раскаяние, скорбь по Учителю и вину перед ним. — Вину? За что?  — Новый Завет говорит нам, что пред казнью Христа апостол Пётр отрёкся от него в страхе, что его тоже арестуют римляне и будут судить. Позволите-ка?         Надев на нос очки-половинки, священник забрал у него Библию. Ему потребовалось меньше минуты, чтобы найти в Евангелие от Матфея нужную цитату и дать её Розе:       «И он, Петр, отвечал Ему: Господь, с Тобой я готов и в тюрьму и на смерть идти. Но Он ответил: говорю тебе, Петр, не пропоет петух сегодня, как ты трижды отречешься, что не знаешь Меня».  — Гм. — Розе перечитал отрывок два раза, крутя ручку на пальцах. — В таком случае, почему из всех апостолов только Иуда считается предателем?         Отец Фунро улыбается.  — Петр действительно своим отречением предал Его дружескую любовь целых три раза, но услышав, как пропел петух после своего отречения, он вспомнил слова своего Учителя и горько раскаялся. Евангелие от Иоанна говорит, что  Христос, явившийся к ученикам посмертно, трижды просит от Петра подтвердить его любовь к себе, и прощает его за то, что он сделал. Но вина всё равно наложила Петра и в продолжении всей остальной жизни при полуночном пении петуха он становился на колени и, обливаясь слезами, каялся в своём отречении. — Понятно… Понятно… — Розе чешет ручкой затылок, после чего заносит услышанное в блокнот. — А что насчёт общепопулярного толкования перевернутого креста? Про Дьявола и всё такое?       Отец Фунро возмущенно фыркнул, точно это слово оскорбило его самого. — Богохульство да и только!  — А что если, скажем, рассматривать крест Святого Петра с… ложной точки зрения, то его же можно считать символом предательства? Ну, против истинной веры, воли Господа…  — В сущности, господин следователь, поклонение Дьяволу — это отступничество от Бога, какое оно есть. — с какой-то снисходительной ноткой заметил священник.        Четвертая фотография была скорее не фотографией, а наброском семилетней давности, который знал каждый курсант полиции, каждый полицейский, федеральный агент, каждый хантер и простой обыватель — рисунок двенадцатилапого паука, рисунок татуировки, который носил каждый член Геней Рёдан под соотвествующим номером. Человеком, который видел татуировку своими глазами, был Липпо. Около семи лет назад он встретил члена Рёдана под номером «восемь» — на брюшке указано именно это число — и был одним из немногих, кто остался жив после встречи с ним. Тогда-то и стало известно, что одним из приметных черт Гёней Рёдан является татуировка с порядковым номером и до самых пор они строили догадки, скрыт ли какой-нибудь смысл в порядке нумерации.       Отдавая фотографию с изображением татуировки, Розе думал, что отец Фунро начнет с паука, но он сперва обратил внимание на другое: — Двенадцать лап… Столько же, сколько и апостолов. — сказал тот, взглянув на него. — И двенадцать членов Рёдана, если не считать их лидера, Куроро Люцифера. — кивнул Розе. — Паук является центральным символом их группировки, но я нашел лишь одно упоминание паука в Ветхом Завете, в Книге Иова.  — Вижу закладку, сейчас…        Священник нашел нужную закладку в Библии, открыл главу восьмую, стих одиннадцатый.        «Поднимается ли тростник без влаги? Растёт ли камыш без воды? Ещё он в свежести своей и не срезан, а прежде всякой травы засыхает. Таковы пути всех, забывающих Бога, и надежда лицемера погибнет; упование его подсечено, и уверенность его — дом паука. Обопрётся о дом свой и не устоит; ухватится за него и не удержится».       Сняв очки с глаз, отец Фунро усмехнулся. — Тут всё весьма прозрачно, следователь. Заблудший человек, утративший веру и забывший Бога, зачахнет и ссохнется, как тростник без влаги, как камыш без воды. Уверенность его — дом паука, а дом паука — паутина, что слаба и ненадежна. Ухватится заблудшая душа за неё, не удержится и падет.  — Чёрт подери! — пробормотал Розе, облизнув губы, и поймал строгий взгляд священника. — Ой, простите, случайно вырвалось.  — Ничего страшного, но больше пусть не вырывается.  — Конечно, конечно… Так, а…— Розе поскреб лоб, спешно повертел снимки на столе в поисках нужного. — Что вы скажете об этом?         Фунро взял снимок вещественной улики, найденной в Йоркшине пять лет назад на трупе окружного судьи — Розе запросил его из Ассоциации час назад и распечатал в ближайшей круглосуточной копировальне. — «Мы не от чего не отказываемся, поэтому не смейте ничего забирать у нас». — прочитал вслух отец Фунро, взглянул на Розе.  — Вам не приходит на ум никаких ассоциаций?          Где-то наверху послышался топот ног, следом за ним раздался стук, а за ним — детский смех. За окном мимо дома проходили соседи. Розе со своего места мог услышать, как двое мужчин обсуждают открытие охотничьего сезона в лесу Солуэй и свои планы на следующие выходные.  — Не могу ничего сказать… — по лицу священника сквозила какая-то решительная задумчивость, и только Розе почти удалось справиться с разочарованием, как тот говорит: — Но если позволите, я могу оставить снимок у себя и попробую отыскать что-нибудь в своих записях. Дадите мне немного времени? — Разумеется, большое спасибо, я бы вам чер… — Розе поправился, поспешно проглотив упоминание черта. — премного благодарен. — Что уж там. Уповаю, что окажусь полезным. Что-нибудь ещё?   — Да, есть одно. — кивнул Розе, — Имя лидера Рёдана — Куроро Люцифер.  — Следователь, я уверен, вы и сами знакомы с этимологией имени Люцифера. — отзывается священник, погладив пальцами обложку Библии. — Он падший ангел, любимец Господа, который предал его. Его имя в дословном старолатинском переводе означает «утренняя звезда». Любопытно, кстати говоря, что в откровении Иоанна Богослова под «утренней звездой» подразумевался сам Христос.         Фунро положил Библию на стол и подошел к книжному стеллажу над столом, который разглядывал Розе. Достав оттуда Откровение, он вернулся за стол, раскрыл её приблизительно посередине, пролистал несколько страниц и положил перед ним.  — «Я, Иисус, послал Ангела Моего засвидетельствовать вам сие в церквах. Я есмь корень и потомок Давида, звезда светлая и утренняя». — прочитал Розе. — Звезда светлая и утренняя. Так… — Существуют и другие упоминания Христа в данном контексте. Пётр в своем Втором послании наставляет людей обращаться к нему, как к светильнику, сияющему в темном месте. Но при упоминании об утренней звезде в современном мире людям на ум приходит вовсе не Христос, а его злейший враг — Дьявол. — сказал Фунро. — Имя Люцифер впервые появляется в Книге пророка Исаи в качестве, скажем так, нелестного эпитета в адрес деспотичного царя Вавилона, угнетающего евреев, Ахава, и дальше имя стало источником популярного мотива о свержении Дьявола с небес на землю, впоследствии ставшем именем нарицательным для обозначения Дьявола.   — Что-то мне не совсем понятно… — Видите ли, следователь Паскаль, в Книге Исаи под «утренней звездой» имеется ввиду высокое положение царя Вавилона, а сам текст является пророчеством к его падению.         Священник подтолкнул к Розе открытую главу четырнадцать:   «И будет в тот день: когда Господь избавит дом от скорби и от страха и от тяжкого рабства, которому ты порабощен был, ты произнесешь победную песнь и скажешь: как не стало мучителя, пресеклось грабительство».         «Чертовщина какая-то». Розе взял в руки Ветхий Завет, пробежался глазами по тексту.       «Как упал ты с неба, денница, сын зари, разбился о землю, попиравший народы.  А говорил в сердце своем: «взойду на небо, выше звезд Божиих вознесу престол мой и сяду на горе́ в сонме богов, взойду на высоты облачные, буду подобен Всевышнему».  Но ты низвержен в ад, в глубины преисподней.  Видящие тебя всматриваются в тебя, размышляют о тебе: «тот ли это человек, который колебал землю, потрясал царства, вселенную сделал пустынею и разрушал города её, пленников своих не отпускал домой?».  Ибо ты разорил землю твою, убил народ твой: во веки не помянется племя злодеев».       Голова гудела и шла кругом от обрывочных мыслей и только что почерпнутых у священника сведений. Метеор… город Падающей Звезды. Куроро Люцифер… Люцифер, «Восходящая Звезда». Предательство… Вероотступничество…         Предатель Метеора…  Либо создатель эволюции идеологии этого места.         У Розе подрагивали руки, когда он запихивал фотографии в папку. За несколько часов они получили невероятное количество информации. Нужно узнать, куда приведет этот след.  — Я признателен вам за помощь. — Розе быстро написал в блокноте номер телефона и вырвал лист. — Вот мой номер. Позвоните мне, когда что-нибудь узнаете про записку. — Следователь, я могу задать вам личный вопрос? — сказал Фунро, беря лист из его рук. — Задавайте.  — Почему вы не верите, мистер Паскаль?         На Розе вдруг нахлынуло воспоминание из прошлого, когда он в восемнадцать лет сидел дома на кухне, и мать, богобоязненная протестантка Назарейской церкви, заявила, что когда-нибудь он пожалеет, что отвернулся от Бога. Когда умер Уилли, она рыдала целый месяца, потому что была уверена: это её злое предсказание довело его до беды. — Не уверен, что Богу есть до людей хоть какое-то дело. Вернее сказать, я в этом убежден.  — Я могу понять вашу позицию. Если Бог смотрит на вас, вы ведь хотите, чтобы и вы Видели его. Если вы говорите с Богом, то хотите, чтобы Он отвечал на ваши молитвы…  — Да нет, не хочу. Пусть лучше поменьше смотрит в мою сторону. — ответил Розе, приправив усмешку едкостью. — Он вас чем-то обидел?  — Отец Фунро, вы уж простите, что прерву вашу проповедь, но я к вам пришел не за консультацией, как наладить отношения с Богом. Я без него могу разобраться, как мне наладить свою жизнь, стою я чего-нибудь, ну или такое же дерьмо, как некоторые прочие. Оставьте свои наставления для ваших прихожан, им они нужнее.  — Неверующим и сомневающимся Слово нужно не меньше прочим. — сказал священник, вскинув бровь.        Розе даже не знал, что сказать. Но что он знал точно, так это то, что  последователи веры самые упрямые существа на всём белом свете, и спорить с ними — себе дороже.  — Всего доброго, отец Фунро. — отозвался Розе, поднимаясь с дивана. — Еще раз спасибо за помощь.

***

      Утро у полиции города Ирвинг выдалось длинным: с самого четверга они организовывали оцепление у площади Маритогрет, которая теперь стала местом преступления. Местные в основном относились с пониманием и держались на расстоянии, в отличие от туристов и владельцев магазинов и кафе, потерпевших за два дня значительные убытки от отсутствия посетителей. Официальных сообщений не было, но сейчас уже, похоже, весь город знает, что кого-то повесили в Соборе Святой Репарты. Подобно местам громких убийство, площадь Маритогрет вскорости приобретет зловещую славу.         Полицейская машина с водителем и пассажиром неслась навстречу сплошному потоку машин: рабочий день начался, и служащие ехали в центр города. По дороге из Холируда Розе, хлебая из бумажного стаканчика кофе без кофеина, со стоическим терпением читал утренние газеты «Дейли Ирвинг» и «Трибьюн». Ему был малоинтересен пронизанный возмущением спич епископа, на чьей епархии повесили Йохаима Нольте, а коротенький урок истории Собора, преподнесенный газетами «Ирвинг ньюс» и «Сагельта Таймс» о Соборе Святой Репарты заинтересовал его и того меньше. Всё что он хотел знать — не произошло ли за сутки действительно серьезной утечки информации. Прочитав статью, Розе сделал вывод, что чьей-то нос всё-таки сунулся в полицейское отделение и разнюхал информацию об происшествии, но имя Йохаима Нольте нигде не засветилось — лишь его труп, разодетый в пугало Куроро Люцифера, как только тело мертвеца опустилось на вытянутые руки тех, кто стоял на земле, фотокорреспонденты «Ирвинг Ньюс» получили прекрасные снимки, которые потом напомнили многим читателям картины, изображающие снятие с креста. Помимо снимков, на телеканале «Сагельта Некстар» в утреннем новостном эфире крутилась киноплёнка камеры одного туриста из Лиллесанда, с цензурой, разумеется, чтобы избавить зрителя от излишних анатомических подробностей. Кинооператором-любителем оказался клерк из налогового бюро. Боясь, что полиция отберет пленку и сагельтсткое телевидение получит ее бесплатно, он немедленно позвонил в Гольбах своему адвокату, договорился об авторских правах на изображение и, торгуясь так, что с претендентов пух и перья летели, продал свои права телекомпании «Сагельта Бродкатинг Компани» на условиях оплаты за каждую передачу в эфир. Но  достаточно было копнуть чуть глубже в интернетовскую бездну, как её пользователю предоставлялась замечательная возможность взглянуть на  демонтированные пленки с полной панорамой убийства в Соборе Святой Репарты, в чем Розе вчера успел убедиться сам. Целых семь раз наблюдал он, как стремительно падает Нольте из окна, как вываливаются его кишки на свет божий и крутятся вместе с ним на фоне геральдической лилии. Во время седьмого просмотра Розе вполне готов был увидеть, как вываливаются внутренности у стоящего на фоне в центре площади скульптуры Амвросия. Особенно хорошо удались те видеозаписи, в которых крупным планом попадали кадры раскачивающейся и дергающейся веревки, ведущей вверх, к решетке балкона и того, как труп Нольте снимали со стены собора. Работа была очень деликатная – нужно было сначала собрать вместе все болтающиеся органы, подтянуть их наверх, к телу, обернуть всю эту массу сеткой и уже потом закрепить канат, чтобы опустить труп на землю.        «Тело неизвестной жертвы, повешенной на стене Собора Святой Репарты в настоящее время опознается местными правоохранительными органами». Из всей возможной утечки информации о подробностях дела Розе опасался того, что в медиасферы попадает имя Нольте, потому как управленцам подполья тоже не чуждо заниматься веб-серфингом и читать утренние газеты, расходящиеся милионным тиражом по всей стране. На утреннем собрании в участке все пришли к выводу, что имеет смысл придумать личность «неизвестной жертвы», чтобы никаким газетчикам, журналистам и любителям криминальных хроник в Сети не пришло в голову опознавать его самостоятельно. Благо, все данные по Нольте числились лишь в защищенном сервере Ассоциации Хантеров за исключением дактилоскопической карты. После опознания Бинс лично отдал распоряжение, что все собранные улики не должны оставить ни малейшего цифрового следа — все должно быть только на бумажных носителях для того, чтобы избежать утечки информаци.         Машина остановила его на Северной Фольрек. Двое молодых полицейских, помятые и сонные, очевидно, после ночного патруля, стояли, позевывая возле ограды, отгоняя любопытных зевак. Обоим не по себе находится на площади, словно зловещий дух богохульного убийцы, осквернившего главную достопримечательность Ирвинга все еще витал где-то поблизости.  — Ты только глянь, – вздыхает полицейский, на время прогнав мысли об убийстве.         Коллега смотрит туда, куда глазами указывает парень, – на оживленный переулок, где молодая привлекательная женщина в белом шерстяном платье — сразу видно, туристка — остановилась посмотреть на оцепление. Рот приоткрыт, голубые глаза сияют, утреннее солнце льет свет на короткую стрижку.  — Мадонна или шлюха? – спрашивает у Веллы его собеседник.  — Конечно Мадонна, тут и разговоров быть не может.  — В таком случае, Джерри, она слишком хороша для тебя.        Розе выходит из машины, допивает кофе одним глотком, сминает пустой стаканчик и выкидывает в мусорное ведро рядом с букинистической лавкой. На часах на фасаде Казначейства — пятнадцать минут одиннадцатого. Полукружная площадь пустынна, не считая полицейских. Большинство магазинов и кафе на соседних улицах закрыты. Пока площадь перекрыта, по постановлению местной администрации они работают по сокращенному графику, чтобы толпы посетителей не мешали расследованию, с одиннадцати до шести вечера. Для владельцев мелкого бизнеса случившееся все равно что удар в спину — и по кошельку. Розе шагает мимо пустой кофейни, и ловит на себе взгляд человека из витрины, одетого в форму. Места громких преступлений притягивают к себе людей, и за эти выходные они могли бы действительно нехило заработать.  — Доброе утро, следователь Паскаль, — кивнул ему у входа в собор молодой коп в униформе, когда он подошёл. — Да, доброе, сержант… — Льюис Спаркс, сэр. — Слушайте, Льюис, я могу попросить тебя об одолжении? — сказал Розе. — Проследи за тем, чтобы никто не заходил внутрь в течение часа. — Конечно, положитесь на меня. — тот, похоже, испытывал перед значком Ассоциации такое благоговение, что готов был выполнить любую его просьбу.         Розе зашёл внутрь собора. Перед тем, как зайти в проходной тамбур он остановился и поднял голову. В углу потолка был красный индикатор камеры наблюдения. Камера была глубоко утоплена в нишу у входа.        Внутри главной церкови ордена доминиканцев Сагельты — огромные, высокие, темные пространства, изукрашенные барками, витражными окнами именитых мастеров в нефах, то освещаемых светом утреннего солнца, то вновь погружающихся во тьму. На фресках соборных стен снова и снова рождался Христос, его крестили, его искушали, его предавали, в его тело вбивали гвозди. На плафонах потолков вокруг Девы Марии и архангелов Гавриила и Михаила порхали херувимы, попирая все законы аэродинамики. Розе оглядывает трансепту под защитой Мадонны работы Россели, которую подпирали тяжеловесные мраморные колонны. Основной зал вмещает в себя двадцать секторов скамеек, разделенных проходом для прихожан, перед которыми, прямо в центре, находится трибуна для проповеди,  пресвитерий с алтарем, облицованный темно-зеленым мрамором. Стену за ним во всю ширину занимает витражное окно из мозаичного стекла с Ветхозаветным сюжетом, посвященный Четырем венценосным мученикам. Розе подумал, что церковь выглядит куда интереснее днем: солнечные лучи, пробивающиеся через цветные витражи, игра теней на гномоне… Алтарь с гравировкой девиза доминиканцев «Laudare, Benedicere, Praedicarе», представлял собой трёхшпилевую готическую конструкцию с престолом, возвышавшуюся почти до потолка апсиды, внутри которого на прихожан взирала с блаженным видом Екатерина Сиенская — благочестиво, личико застенчивое, скромно сложенные ручки, волны вьющихся волос. Над алтарем — мощный орган, сотрясающий стены во время литургии своим торжественным величием, а над органом, где своды попирают потолок — жёны-мироносицы у Гроба Господня.        «Интересно, сколько людей надеялись, что их молитвы вознесутся за пределы этих сводов?».        Стояла глубокая тишина. Розе миновал зал и направился в капеллу, примыкающую к часовне-кампаниле с колокольней, к лестнице, ведущую в на мансарду северной стены храма — место преступления. На пробковой доске, стоящей рядом со входом в капеллу, висели объявления о встречах молодёжи, курсов катехизации и благотворительных концертов органной музыки. В руках он нес картонную папку с протоколами, полученными в полицейском управлении. Положив её на ящик для пожертвований, Розе достал оттуда детальный план собора с пронумерованным перечнем витражей, расположением апсид, трансепт и лестниц. Схема выглядела как-то путано, компьютерно — будто рисунок из видеоигры или реконструкция бункера, и у него уходит минут десять, чтобы полностью разбираться в плане.        Вход в мансарду был только один, через лестницу у северной стены капеллы. Пройти туда можно было двумя путями — через центральный вход, минуя главный зал и капеллу, как прошел он, либо через примыкающий к часовне баптистерий, со входа с улицы. Камеры наружного видеонаблюдения не засекли активности у баптистерия, так что убийца прошел с Нольте через центральный вход. Розе полагал, что либо они зашли в собор вместе с прихожанами перед литургией, смешавшись с толпой, либо во время неё, когда внимание присутствующих и священнослужителей было приковано к проповеднику. Точно рассчитанное время — это очень важно. Ко всему прочему Розе был уверен, что Мясник заранее изучил схему собора и знал, где находится мансарда. Во-первых, в соборе только два окна выходило на площадь Маритогрет — одно из них располагалось на вершине северного апсида, другое — в мансарде. Во-вторых, во время перекрестного допроса  свидетелей указано, что ни сторожи, ни служители не заметили среди посетителей никаких подозрительных передвижений, намекавших на поиски или попытки вломиться в закрытые помещения. Мясник явно знал, куда нужно идти.          Капелла была очень красива, особенно свод с люнетами и распалубками, изображавших фрагменты из фрески «Страшный суд», полноразмерный оригинал которой запечатлен на алтарном потолке в Валендамской Базилике Святого Франциска. Пахло церковными благовониями и стефанотисом. Внимательно осмотрев дверь, ведущую на лестницу, Розе толкнул её плечом, не касаясь ручки. Та поддалась с тихим, скрипящим стоном. Обыск показал, что следов взлома не было — со слов хозяйственной службы, дверь мансарды никогда не запирали для удобства. Мансарда служила чердаком, где хранились ненужные и сломанные вещи.         Одолев десять пролетов каменных ступеней, Розе ступил в мансарду и закрыл за собой дверь.       Итак, он здесь. Опустив руки, Розе постоял, прислонившись к двери и прислушиваясь. Дыша не чаще, чем если бы встал со стула. Потом положил папку с отчетом криминалистов на старый жертвенник и осмотрел помещение. Ему хотелось как-то поофициальнее представиться, чтобы оправдать свое присутствие в месте, где душили, потрошили и выкинули из окна человека. И чёрт с ним, что Нольте этого заслуживал. Заслуживал. Розе отмахнулся от этой мысли. Нельзя симпатизировать тому, кто способен сотворить такое. Тут требуется определенная тонкость подхода. Чтобы узнать человека, необходимо ставить себя на его место, следить за ходом его мыслей и попробовать его эмоции. Это необходимо для понимания его мотивов, и в то же время нужно помнить о балансе. Нельзя ненавидеть и быть отстраненным, но и слишком погружаться в сознание с дисфункциональным ходом мыслей, чтобы сохранить целостность личности. Розе со времен службы в Международной полиции знавал агентов, кто примерял на себя шкуру монстров с целью вычленить первичные мотивирующие факторы в совершении убийства, которые помогли бы им в расследовании, а потом страдали от паранойи, психозов и депрессии.       «Ну ладно. Пора браться за дело».        Мясник пришел сюда два дня назад через ту же дверь, через которую несколько минут назад зашёл Розе. На нем были ботинки  — тридцать девятого, тридцать седьмого, сорокового или тридцать второго размера. Розе прошелся по мансарде, площадью двенадцать на десять метров, отмерив из угла в угол ровно два десятка шагов. Старый жертвенник, амвон, стул, несколько коробок парафиновых свечей и деревянная скульптура Святой Терезы. У Лизы в палате стоит такая же, только уменьшенная версия. Розе не хотел сейчас думать о Лизе. Это было бестактно и к тому же отвлекало от того, за чем он пришел. Комната повсюду была нашифрована метками криминалистов. В общей сложности — тридцать три. В затхлом воздухе стоял запах глицерина и мелкодисперсного порошка дактилоскопистов. Высота потолка — три с половиной метра, ломаная форма с шестью закрепленными конец в конец горизонтальными деревянными балками. На средней балке криминалисты обнаружили волокна джута от веревки. Розе остановился прямо посередине. Под ней больше всего отпечатков подошв туфель сорок пятого размера, принадлежащих Нольте. Его вешали прямо здесь. Стул стоит слева. Одна коробке парафиновых свечей стоит не вместе с остальными, а рядом со стулом.    Мясник надел петлю на Нольте, закрепил её на балке по типу эшафотной висельницы и сказал ему встать на коробку. Оглядываясь на заключение Кейми о последовательности возникновения странгуляционных борозд на шее, пытка продолжалась пятнадцать-двадцать минут, в течение которых убийца то убирал коробку, глядя, как Нольте душится в петле, но не допускал, чтобы подох раньше времени, и ставил коробку ему под ноги, давая передышку. Передышку? Розе потер наспех побритый подбородок, снял с себя пиджак и повесил его на амвон. Передышка для чего?        Розе приблизился к окну, откуда Йохаим Нольте в Пасхальный четверг провалился вниз с громким хрустом шейных позвонков навстречу вечному мраку, но на миг застопорился: с пола, с низа стен и даже оконной рамы на него смотрели бурые пятна крови. Скользнув по ним взглядом, Розе подошел к окну. Отсюда замечательно просматривалась вся площадь. Взгляд его серых глаз скользил с запада на восток, словно объектив во время панорамной съемки. Вот Национальный музей медицины. Далее — здание городской префектуры с куполообразной крышей. На шпиле фронтона взирала сверху венценосная богиня Эйрена, защитница Ирвинга. Кофейни. Сувенирная лавка. Комиссионный. Аптека. К площади Маритогрет вели две улицы — Северная и Восточная Фольрек. Они соединялись перед ней в переулке Лунгано. Прямо в конце переулке перед выходом на площадь находились книжный магазин «Дель Пар» и морской ресторан «Бейрин». Розе достал из кармана мобильный. — Пойкерт, ты можешь достать мне записи с камер наружнего наблюдения магазина «Дель Пар» и ресторана «Бейрин»?  — Оперативники у нас в отделе сейчас просматривают все камеры с площади. — отозвался тот, после чего раздался хлопок — жвачку жуёт, что ли? — Мне нужны записи с камер конкретно этих двух мест. Скажи Мадлине, чтобы бросила на них все силы. — Лады, передам. Что искать?  — Кого-то из Рёдана. Пусть воспользуется нашей программой распознавания лиц. В Йоркшине они здорово надули охрану аукциона своей маскировкой.  — Мхм… — мычит Пойкерт, молотя по клавишам, и констатирует. — А ты что, думаешь, они были в городе? — Посмотрим.         Розе сунул телефон в карман, посмотрел вниз. Колосника под окном не было — его частично выбило под тяжестью веса Нольте, когда тот вылетел из окна, криминалисты забрали его на экспертизу. Крепко держась за деревянную раму, Розе, оттолкнувшись, взобрался на узкий подоконник, встал во весь рост и замер.        Ветер трепал ему волосы. Он опустил голову вниз. Высота часовни — двадцать метров. Нольте умер где-то посередине с болтающимися наружу кишками. Спустившись обратно на мансарду, он взял папку. Повышение уровня серотонина и свободного гистамина в крови убитого Нольте давало основание полагать, что смерть наступила по крайней мере через пять минут после ранения в живот. Причем уровень гистамина был значительно выше, чем уровень серотонина, – значит, он не мог прожить более десяти минут. За это время, пока Нольте истекал кровью, убийца успел привязать веревку к колоснику. Судя по полосам, напоминающим следы поскальзывающихся ног, Нольте доплелся до окна прежде, чем его оттуда выкинули. Но даже и это не могло занять у него больше минуты. Розе было важно понять, что именно делал убийца в течение этих пяти минут.         Эксперты из полицейского управления знали свое дело. Они все замерили, сфотографировали, исследовали каждый сантиметр. Но этого было недостаточно. Розе посмотрел в сторону окна, бессознательно потирая щёку.       «Мог ли ты кого-то там высматривать?»         Если Гёней Рёдан были в Ирвинге, то они должны были быть зрителями шоу. Ты хотел убедиться, что они здесь? Что они видят? Тогда ты должен был сбежать, как только Нольте показался на стене собора. Тебе нужно было торопился, чтобы они не догнали тебя, не поймали.         Покусывая губу, Розе закрыл окна, сел на стул и сдавил виски, вслушиваясь в звенящую тишину.          Захотелось курить. Спустя час после последней сигареты появился явный дискомфорт. Тело, привыкшее к никотину,  воспринимает его нехватку как катастрофу, и начинает активно сигнализировать об этом через различные болезненные симптомы. В голове что-то оглушительно гудело, боль в висках была острая, как будто их буравили иглы. Сердце забилось быстрее. Розе глубоко вздохнул, чтобы унять зудящее желание.  И ещё раз. Розе опустил руки. Он замер, его глаза сузились и загорелись. Он стал медленно втягивать его в себя, маленькими порциями, принюхиваясь. Потом обернулся, поднес лицо к решетчатой спинке стула и потянул носом. Слабый-слабый запах церковных благовоний. Нардовое масло? Елей? Лампадное масло?  Розе поднялся со стула. Сделал несколько шагов, подойдя к жертвеннику, и вдохнул воздух, принюхиваясь к нему, будто гончая, напавшая на след, и теперь определяла, откуда он исходит — или куда ведет. Пыль. Парафин. Кровь. Дактилоскопический порошок. В углу комнаты те же запахи. И возле амвона тоже. Розе вернулся к стулу, сел, положив ладони на колени, и задержал дыхание на тридцать секунд. Когда он набрал воздуха в легкие, этот запах снова появился.        Захватив дело, Розе, возбужденный неясным волнением, спустился по лестнице вниз и в капелле увидел немолодого алтарника с ведром. Стоя на стремянке, тот протирал влажной тряпкой статую. Розе окликнул его.  — Прошу прощения за беспокойство, — он достал из кармана удостоверение. — Меня зовут Розе Паскаль, я следователь Ассоциации Хантеров, расследую дело об убийстве человека тут на днях. Слушайте, сэр, вы не могли бы мне помочь кое с чем?         Алтарник был болезненного вида толстым стариком с аккуратной прической. Вычищенный, выглаженный рабочий комбинезон — доведенная до отчаяния опрятность престарелого человека, который осознает, как постепенно теряет прозрачность его жизнь.  — Помочь? — отжимая тряпку в ведро, нахмурился тот, придирчиво проверив  его удостоверение. — Чем я могу вам помочь?         Розе не стал тратить время и погружать того в подробности, тем более, что он пока даже не мог облечь свои мысли в конструктивный ответ, поэтому просто махнул рукой:  — Вы не могли бы пройти со мной, мистер?... — Ломбард.  — Мистер Ломбард. Вы извините, что отрываю от дел, но мне правда нужна ваша помощь. Вы давно работаете на приход?   — Я служу почти сорок лет, а не работаю на него, сэр. Мы, знаете ли, трудимся во имя Христа не ради денег. — сухо ответил ему старик. У него даже вены вздулись на висках от таких слов.  — Да, да, конечно. Вы разбираетесь в церковных благовониях? Различаете их между собой по запаху?       Ломбард по-птичьи наклонил голову, его маленькие стариковские глазки прищурились. — Разумеется, да. Я как-никак алтарник, следователь. Вряд ли бы меня столько лет тут держали, если б я не разбирался в фимиамах. — Чудно, тогда пойдёмте со мной.        Всё то время, пока они поднимались по лестнице, старик шумно пыхтел у него за спиной, останавливаясь каждые секунд тридцать, чтобы перевести дух — прямо как его старшая сестра с астмой, у которой была аллергия на пыль (вдобавок к молочным продуктам, орехам, лейкопластырю, горчице и еще двадцати пяти самым распространенным в хозяйстве вещам, на собак — и не только на собак, а еще на кошек, лошадей, зверей в цирке и школьную морскую свинку («Хрюна Ньютона»). На середине пути Розе уже еле давил в себе раздражение. Он был рад любому помощнику, даже такому, но с ним, похоже, дело займет слишком много времени. Господи, надо было найти кого помоложе. Не дай бог он тут ещё словит сердечный приступ и окочуриться.         На мансарде он дал Ломбарду минутку отдыха. Когда тот частично восстановил дыхание и силы, Розе спросил:  — Вы что-нибудь чувствуете?         Вытащив из нагрудного кармана платок, старик сначала протер им покрытый испариной лоб, потом шумно высморкался. Потом шумно вздохнул. Глаза его слезились.  — Ничего не слышу… Да уж, давненько тут никто не убирался, многовато пыли скопилось! — А возле того стула? Можете подойти понюхать?        Ломбард глянул на него, будто у него не все дома. Розе изо всех сил боролся с желанием его поторопить.  — Возле стула? — Да, мистер Ломбард, вы не могли бы подойти к тому стулу и понюхать воздух? — стараясь сохранять терпение, повторил Розе.         Тот выполнил его просьбу, оперевшись ладонью об сидение. Розе услышал, как тот по свистом втянул в себя воздух. Алтарник, кряхтя, выпрямился, поворачивает к нему голову. Взгляд блёклых водянистых глаз прикован к лицу Розе.  — Не благовония это. — Нет? И что это, в таком случае? — Пахнет как-будто духами.   — Вы уверены?  — За четыре десятка лет службы я уж могу распознать, что духи, а что благовония. — Алтарник почесал бровь. — Запах… как бы выразиться… слишком пахучий и приторный. Все наши благовония из масла мирра, нарда, смола ладана и другие эфирные масла, но в них всегда добавляют елей для помазания. — Елей?… — Оливковое масло. Оно чутка разбавляет смолы и масла, и аромат получается поспокойнее, иначе б прихожане в обморок падали от того, что дышать нечем. А этот слишком сладкий, прямо в нос бьет, вот я и говорю, что будто духами пахнет.        Розе ощутил, как бьется пульс в голове.  — Спасибо. Вы меня просто очень порадовали.          Розе вышел из Собора Святой Репарты под промозглый утренний ветерок, держа подмышкой папку. За те полчаса, что он пробыл в соборе, любопытствующих на площади заметно прибавилось, среди которых были, в основном представители прессы —журналисты и телевизионщики, желающие собрать побольше материала перед официальной пресс-конференцией, которая состоится в понедельник с комиссаром полиции в Управлении. Розе выругался — ему совершенно не хотелось попадаться на глаза пронырливых репортеров, и молился, чтобы его никто не заметил. Каждый день таблоиды и телевидение продолжали шумиху вокруг истории с висельником на Соборе и трепали ее, как такса треплет схваченную крысу. Возле ограды телевизионщики делали так называемые вставки, стоя перед камерами и задавая интригующие и каверзные вопросы, которые будут заданы ими во время пресс-конференции, направляя микрофоны для ответа в пустое пространство. Позже лишнее будет вырезано, а материалы подгонят и смонтируют в единый сюжет. «Пресс-конференция». От этого слова у него свело желудок, наградив его порцией изжоги. Розе ненавидел участвовать в пресс-конференции — это всё равно что мочиться против ветра. На боковой улочке выстроились четыре ТВ-фургона со спутниковыми антеннами. Бригада операторов из СТРВ – сагельсткого местного телевидения – расположилась на тротуаре, снимая молодого человека с подстриженными под машинку волосами, произносившего что-то в ручной микрофон.  Полиция стояла на страже, преграждая доступ двум дюжинам репортерам и фотографам, толпившимся перед ним. Один из полицейских — на носу и щеках у него цвели розы от слишком частых возлияний — спорил с кем-то из журналистов. Голос звучал то громче, то тише в зависимости от напряженности разговора: — Послушай, Стайн! — рявкнул полицейский, — От твоих лживых статеек дерьмом несет, писака проклятый, а газетёнка годится только на подтирку! Убирайся! Да поживее!         Вдруг от толпы журналистов, оккупирующих ограду возле площади, отделился маленький человечек и кинулся к нему, быстро щелкая на ходу фотоаппаратом.  — Эй! А ну стой!  — Следователь Паскаль! — закричал он. — Вы меня помните? Я Сэмилл Трипп, репортер из «Сагельта Таймс»! Я освещал дело, которые вы вели против Хареля Яира во время операции «Шитрит» год назад в Элияху!        Замелькали вспышки фотокамер, а позади неё полыхнул софит телевизионщика. Телеоператоры подняли волну в потоке служащих, пропихиваясь локтями к Розе, чтобы ткнуть свои камеры прямо ему в лицо. Он прикрылся папкой с делом, чтобы не было видно его лица.  — Следователь Паскаль, почему Ассоциация Хантеров подключилась к расследованию? Вы можете назвать имя жертвы? Это убийство как-то связано с преступлениями Ренджи Садахару в Федерации Очима? Жертва кто-то из Ассоциации?  — Вернитесь за ограждения ЖИВО! — копы по-мельничному вертели руками, отодвигая все дальше поток репортеров. — До пресс-конференции можете даже не задавать вопросы о деталях следствия! Если не будете сохранять спокойствие и благоразумие, вас увезут отсюда конвоем!         «Господи Иисусе» — мысленно простонал Розе, протискиваясь в гущу теснящих журналистов полицейских. Как только он оказался на безопасном расстоянии от вспышек телекамер, то нашел глазами помощника комиссара Абрамса, Хьюго, злого, как чёрт, который говорил с кем-то по рации: — Следите, чтобы на площадь не заходил никто из посторонних, только со спецразрешением. И выгоните отсюда газетчиков к чёртовой матери. Пусть идут домой и ждут пресс-конференции, а не толпятся тут. — Мы и сами не в восторге от их появления. СТРВ вообще тут с ночи отмораживает задницы. — Откуда они все повылезали? — Где-то загулял слушок, что Ассоциация Хантеров заинтересовалась случившимся, вот все и прислали сюда своих людей, ждали вашего появления. Вы прям звезда.  — Покоя они нам теперь не дадут, это уж точно, — поморщился Розе, не обратив внимание на неуклюжую лесть. Пойкерту нравилось быть на виду и общаться с репортёрами — он же не выносил представителей таблоидов, лезущих во все щели ради эксклюзивного материала, беспринципных выскочек, не знающих ни этики, ни морали. В его неприязни было много личного. Он вспомнил фотографию, опубликованную в «Трибьюн», когда следствие по делу подрывников в Йоркшине уже завершалось. Один из репортеров пробрался на похороны Уилли и сфотографировал гроб во время прощальной церемонии. Теперь этот журналист предупреждает местное население об опасности гололеда на радиостанции в поселке в Сельфосе где-то у Полярного круга.  — Не подскажете, нет ли тут случайно поблизости парфюмерного магазина?         Помощник комиссара махнул рукой куда-то в сторону Северной Фольрек.  — Есть один. Идите дальше по улице, примерно в квартале отсюда есть аптечная лавка, называется «Валлена Ринальди». — Спасибо, я скоро буду.        До «Валлена Ринальди» пешком Розе добрался за десять минут, уничтожив по дороге две сигареты. Обычно во время поездок он мало обращал внимание на окружающую архитектуру, но Ирвинг действительно был завораживающим глаз городом: старинные фасады зданий щедро украшены ажурными орнаментами, черепичные крыши с шпилевидными башенками и флюгерами, готические постройки, мощеные булыжником мостовые. Как из Сказки Братьев Гримм.         Аптека, расположенная в старом здании, внешне выглядела как обычный подъезд, но изнутри похожа скорее на музей, чем на магазин: освещенные хрустальными лампами просторные помещения, поражающие обилием позолоты и фресками, декорирующими стены, лепнины на потолке, мозаичный потолок из мрамора, широкие окна выходили в сад во дворе. Потертая вывеска над дверью с колокольчиком изображает знаменитую скульптуру «Психея, оживлённая поцелуем Амура» Кановы: Амур, сначала уколов Психею стрелой, чтобы проверить, не умерла ли она, нежно приподнимает возлюбленную, очнувшуюся от глубокого сна.         Розе зашёл внутрь. На него тут же навалились ароматы мыла, лосьонов и кремов, запахи ингредиентов для их изготовления, доносившиеся из рабочих помещений. Воздух был напоен ароматами желтого бергамота, сандалового масла, корицы в сочетании с мимозой, наложенные на устойчивую основу из настоящей амбры, цибетина, вытяжки из железы мускусного оленя. На полках в резных шкафах из натурального дерева с эффектными декоративными элементами стояли многочисленные склянки, пузырьки и баночки с эликсирами, эссенциями и бальзамами. В центре магазина стоит реплика скульптуры Кановы, источающая неземное благолепие. Несмотря на ранний час, аптека была битком набита туристами. Прошедшая мимо него пара приостанавливается и со смехом копирует Амора и Психею. Юноша наклоняет свою пассию, придерживая её голову и грудь, и та, будто танцовщица, протягивает к нему руки, в каждом жесте – любовь. Розе смотрит, как смягчается лицо девушки, как замедляются движения век, как губы перестают улыбаться и робко приоткрываются, и представил на её месте свою любимую, гибкую, изящную, трогательно-чувственную, куда больше похожую на Психею.        Розе подошёл к стойке, где его встретила пожилая дама-консультант. Из краткой беседы с ней он узнает, что владелец лавки является потомственным парфюмером в нескольких поколениях и большая часть продукции создана им или его родственниками. Он интересуется, на месте ли владелец лавки. — Подождите минутку, я позову месье Ринальди, — как благозвучно прошелестело в её устах это имя.       Дама уходит куда-то в подсобку. Облокотившись об стойку, Розе смотрит на часы и оглядывается по сторонам. Запахи были прекрасны — но только в первые три минуты, когда от них не начинала трещать голова, вдобавок на что-то во всей этой богатой смеси цветочно-травянистых экстрактов у него явно была аллергия — начали щипать и слезится глаза, а в носу защекотало.       К нему выходит владелец лавки — высокий, худощавый мужчина среднего возраста спесивого вида в хорошо пошитом костюме из шёлка в полоску.   — Эджено Ринальди, владелец аптеки. — по акценту Розе сразу же распознал соотечественника Пойкерта: лающая болтовня и эти отрывистые согласные чистопородных уроженцев Иль-де-Конте.       Владелец лавки смерил его ловким взглядом, ничуть не скрывая, что оценивает его внешний вид, и протянул руку, улыбнувшись ему ртом полным белых зубов, ослепительно блистающих в свете витринных ламп — смуглый, с темно-каштановыми волосами, зачесанными назад и гладко прилизанными. На запястье красовался массивный золотой «Титони» с таким количеством бриллиантов на циферблате, что их хватило бы на промышленный лазер. Золото сияло, бриллианты сверкали, но ни то ни другое все равно не могло сравниться с его зубами, блиставшими ярче сверхновой звезды. Ну и ну, подумал, Розе. Да его костюм вместе с ботинками и галстуком стоят меньше, чем шнурки этого респектабельного щегла. Может, пора попросить у Бинса прибавку к зарплате?  — Розе Паскаль, следственное бюро Ассоциации Хантеров.         Услышав про Ассоциацию Хантеров, брови у напомаженного, надушенного франта приподнялась, а вид стал заметно полюбезнее.  — А я был уверен, что это все слухи. Я имею ввиду, то, что Ассоциация прислала в Ирвинг своих людей. Чем бы я могу быть полезен?  — Скажите, мистер Ринальди, у вас хороший нос?         Парфюмер снова высоко вскинул брови и улыбнулся типичной улыбкой валендамского засранца. — Не жалуюсь, — усмехнулся тот.  Ах, он ещё и острит. Роза не обладал завидным чувством юмора, поэтому не поддержал остроту:  — Возможно, я не так выразился. Как у вас с нюхом? Я хочу вас попросить об одной услуге. Вы окажете нам неоценимую помощь в расследовании, если проявите свои обонятельные таланты.       На словосочетании «помощь в расследовании» вид парфюмера стал крайне заинтересованным. — Какой же, мистер Паскаль? — учтиво осведомился парфюмер.   — Узнать духи по запаху и определить их состав. У вас получится это сделать?         Ринальди со смехом покачал горловой. — Следователь Паскаль, запах невозможно измерить. Можно определить количество ароматических молекул в объёме воздуха, исследовать интенсивность испарения, способность аромата заполнять пространство. Но  человеческое восприятие запаха разное, поэтому я смогу лишь предположить приблизительный состав парфюма, его основу.  — Что вы имеете ввиду?  — Проще говоря, для двух людей один и тот же парфюм будет отличаться по восприятию запаха. Видите ли, молекулы пахучего вещества, пройдя, этот сложный путь становятся для нас запахом только после того, как мозг поделится с нами результатами своей работы. Соответственно, будем говорить о том, что происходило с молекулами аромата до попадания в нос и как мы их «услышали» в итоге. — сделав паузу, Ринальди взглянул на него и спросил: — Вы хотите подобрать парфюм по подобию?  — Что-то вроде того.   — Того человека убили прямо здесь? — спросил Ринальди, когда они поднялись на мансарду. Осматривался он так, будто в любой момент из-за угла мог выскочить труп с петлей на шее. Или убийца. Тут уж смотря чего ждёт сам парфюмер.  — Именно. Вам некомфортно?  — Нет-нет. Просто я никогда ещё не был на месте преступления. — Ринальди сохранял невозмутимость. — Ничего тут не трогайте. Просто подойдите к тому стулу и скажите, что вы чувствуете.         С превеликой осторожностью обходя метки, расставленные криминалистами Управления, Эджено Ринальди приблизился к стулу и остановился возле него, сел на корточки.  — Прежде всего должен сказать, что духи — это смесь множества веществ с различной степенью летучести, создающих нечто вроде пирамиды. — сказал парфюмер вкрадчивым тоном. — Когда мы открываем крышку флакона, то первые запахи, которые мы слышим — верхние ноты. Они самые нестойкие и быстро испаряются, буквально в течение нескольких минут. Далее идёт ядро, сердце любого парфюма, ноты, которые раскрываются спустя несколько часов после нанесения духов, и завершающей стадией испарения являются фиксаторы, продукты, которые обеспечивают силу и стойкость аромата на длительное время. Они состоят из тяжелых веществ растительного происхождения, например дубовый мох, сандал, шалфей, ветивер или животного, мускус или амбра. — Так… — Я подвожу к тому, что если речь идёт о парфюме человека, который был здесь пару дней назад, то мне удастся услышать только запахи фиксаторов. Его верхние ноты и сердцевину, определить, к несчастью, никак не выйдет. — Потому что они уже испарились. — подытожил Розе.  — Верно.          Что ж, никто не обещал, что будет просто. Однако это первая и пока что единственная подсказка, которую удалось обнаружить, чего Розе от себя не ожидал и был доволен собой. А ведь он никогда не мог похвастаться первоклассным обонянием. Чего-то подобного ждешь скорее от Кейми, который по запаху трупа мог определить степень разложения в точности по часам.   — Я вас понял. Делайте своё дело, а с остальным мы разберемся.         Парфюмер склонил свою темную, гладко причесанную голову к решетчатой спинке стула. Его ноздри раздулись, он глубоко вдохнул исходивший от неё аромат. За несколько минут выражение лица Ринальди поменяло выражение несколько раз, от сосредоточения до легкого изумления.  Восхитительный шлейф доставил тонкому обонянию истинное наслаждение. Специфический сладковатый земляной запах натуральной серой амбры с легкими оттенками мускуса, пудры и моря. Тяжелый, тягучий ладонной камеди — неразбавленный, пахнет терпко и выраженно. Бальзамно-древесный, как от табачного дерева, без сомнения  принадлежит пачули. Верхними нотами на столь мощную ориентальную базу предположительно служили какие-то цветочные экстракты, флердоранж, лимонный цвет или бергамот. Шлейфовые ноты накладывались одна на другую, создавая густой, богатый аромат, постепенно разворачиваясь и не ослабевая. — Основа натуральная амбра, сомнений нет. У неё практически нет запаха, но дает очень сильную стойкость, а этот парфюм явно весьма стойкий. С определенной уверенностью могу указать на ладан и пачули. В ядре, вероятно, присутствуют ноты бергамота или ветивера, а может то или другое. Это все, что я могу сказать. Запах этих духов несколько тяжеловатый, густой, пронзительный. Духи ориентального типа, без пряного оттенка, полагаю, относятся к категории высшего класса.  — Могу я вас спросить? Как мог запах остаться спустя двое суток? Я просто не понимаю. — Дерево хорошо впитывает запахи. Если духи на масле, то достаточно коснутся открытым участком кожи, чтобы запах держался до трех суток. — сказал парфюмер с тонкой улыбкой, предназначенной для дилетантов. — Стойкость дает степень очистки и концентрация ингредиентов, которые используются при изготовлении парфюма. Возможно, вместо ладанной камеди использовали масло босвелии, тогда её и за год не выветришь.  — Что значит «высшего класса»? — Так называемой «ручной сборки». Из натурального высококачественного сырья. Их достигает нескольких десятков тысяч дзени. Такие духи делаются только по заказу в единичных экземплярах. Предмет ограниченного спроса, если позволено так выразиться.         Передав Ринальди в руки детективов внизу для оформления протокола показаний, Розе выскочил на улицу. — Утречка, Розе, слушаю тебя. — раздался скрипучий голос Венди. Та, как и Пойкерт, занимались обработкой и анализом информации, полученной в ходе расследования преступления. — Венди, у меня есть для тебя задание. Найди мне всех, кто занимается ручной сборкой парфюма. Я пришлю тебе вводные данные.        На стой стороне — немалая пауза.  — Я… правильно тебя поняла? Мне надо найти вообще всех? Если нет, то повтори-ка ещё раз свою просьбу. — У тебя со слухом всё в порядке. — Дружок, ты издеваешься надо мной? — заявила она свое коронное, — Ты хоть можешь себе представить, сколько в мире людей занимаются авторской парфюмерией? У меня соседка внизу духи у себя дома мешает и продает их через интернет. — Венди, мне не нужны те, кто научился делать духи по онлайн-курсам, — огрызнулся Розе, ущипнув себя за переносицу. — Мне надо, чтобы ты нашла всех парфюмеров, чьи услуги стоят баснословных денег, от сотни тысяч и выше. Они должны заниматься изготовлением духов, удовлетворяя индивидуальные запросы узкого круга лиц в штучном экземпляре. Никаких известных брендов и прочей фигни. Распространи соответствующий бюллетень, разошли по всем отделениям.        Пока Розе говорил, то слышал, как шуршит ручка Венди по бумаге.  — Есть какие-нибудь критерии, которые помогут сузить круг поисков?  — Я пришлю приблизительный состав духов и контакты человека, который даст тебе необходимые наводки… — к Розе подошел детектив, что-то спрашивая, он резко отмахнулся от него, мол, да умолкни ты. — Слушай-ка, а позвони Курук. — Розе вспомнил вспыльчивую и крикливую охотницу за растениями. «Ку-дах», как её окрестила Шиго, с её мерзкой манеркой давать клички всем окружающим. — Она поможет разобраться в компонентах состава. Если в нём есть экстракты или вытяжки редких цветов и трав, то Курук точно знает, где и как их достать.  — И тогда появится возможность отследить парфюмера по поставщикам. Неплохая идея. Скинь мне её номер, только на забудь.   

***

12:37 Главное следственное управление полиции города Ирвинг — Войско уже в сборе, — сообщил ему Пойкерт, как только они с Розе зашли в здание. В этот момент снаружи из фургона двое криминалистов несли по лестнице завернутый в пленку стул. — А Кандин?   — Да ты не волнуйся, приехал он. Ну и ворчливый же, блин. Весь мозг мне вынес. Кстати, Нунан прислал записи с камер наблюдения из дома Нольте. Он сказал, что ему есть чем тебя порадовать, но потом, правда, прибавил, что ты скорее всего будешь рвать и метать.  — Звучит не слишком обнадёживающе.        Абрамс предоставил им отдельный кабинет в конце здания, глухой серый кубрик без окон — три офисных стола, шкаф для документов и компьютеры, которые выглядели так, словно ими пользовались ещё во времени Флинстоунов. Здесь не было окон, но зато было множество полок, а вместо двери тут висели двойные шторы затемнения. Комната примыкала к экспертно-криминалистической лаборатории. На одном из столов стояли три подписанные коробки с промаркированными CD-дисками — записи камер уличного видеонаблюдения с площади Маритогрет из архива.        В вестибюле по дороге к кабинету возле кофейного автомата они встретили Кандина, которого осаждал Блинкен. Пламенный поклонник дословно цитировал его монографию, закидывая его вопросами. Когда он говорил, галстук-бабочка на шее слегка подрагивала. Кандин, сгорбившись на скамеечке, хлебал двойной эспрессо так, словно тот собирался его отнять.  — … в своей статье вы анализируете этологические, психологические и антропологические аспекты тактильной кинесики гоминид, приматов и homo sapiens. — говорил Блинкен самым занудным тоном, который только приходилось слышать Розе в своей жизни. — Какие методы в верификации признаков обмана из пантомимической продукции опрашиваемых лиц вы считаете всё-таки наиболее эффективные?   — Среди жестов-адапторов? — устало, но вежливо интересуется Кандин. На лице — полное безразличие ко всему, в глазах — мольба о спасении.  — Кажется, надо срочно спасать его. — сказал Розе.         Увидев их, Кандин заметно воспрянул духом. Они с ним переглянулись, как бы узнавая друг друга; оба испытывали странное смущение, смешанное с чувством удовольствия от встречи.  — Господи, этот парень не отпускал меня целых двадцать минут, — выдохнул Кандин, когда Розе с Пойкертом увели его от Блинкена. Втроём они зашли в кабинет. Кондиционер гонял вымороженный воздух на полную мощь, воняло хлоркой, будто помещение стерилизовали перед их приходом. Блоки питания гудели на полную мощь. — Вы б хоть сказали, где тут вас посадили, чтобы я мог спрятаться! — Ты торчишь в лаборатории целыми сутками, общение пойдет тебе на пользу. Одна минута беседы не доведет тебя до срыва.  — Кейми ты такого не говоришь. — буркнул Кандин.  — Ну и как тебе Нурарихён? — спросил Розе, садясь в кресло. — Ты неплохо загорел. — Жарко и до черта песка. Ты в курсе, что там сейчас сорок градусов? У них это средняя годовая температура.  — Мне тебя очень жаль. Пойкерт ввел тебя в курс дела?  — Отчасти. Все основное я прочитал в груде протоколов, которые ты прислал, — Кандин водрузил портфель на стол и вздохнул. — Я только что пережил перелет с другого конца мира, дай хоть кофе допить, а? Мне надо вынуть из себя остатки сна.  — На кофебрейк нет времени. — Розе взял планшет из рук Пойкерта, кивнул на соседний стул. — Сядешь?  — Нет, спасибо, я пока лучше постою. Едва чувствую свой зад после самолетного кресла. — Кандин предложил ему кофе. — Нет? Ну как хочешь. Ты правда считаешь, что парень, уговоривший Нольте, связан с Гёней Рёдан?  — Да, осталось только доказать. — оттзвался Розе, потирая глаз, и открыл на планшете файл с видеозаписями камер наблюдения шалле Йохаима Нольте в Лиллесанде, присланные Нунаном.  — Камер внутреннего слежения нет. У Нольте навороченная система безопасности с контрольными приборами и контактными датчиками, доступ к которой происходит через отпечаток пальца и программы распознания сетчатки. Вкратце, весь дом защищен этой системой, которая требует введения биометрических данных во время входа, а также выхода. Все вещи коллекции защищены палладиевым стеклом, прочность которого как у Батавских слёзок. Можно бить по нему штурмовым тараном, и оно все равно останется целым, и на всех висят кодовые замки.   — Кто взломал систему?  — Каточа. Бинс уломал его помочь нам. Пришлось ему повозиться восемь часов, чтобы выжать всё из сетевого накопителя и взломать систему безопасности. — Пойкерт почесав отросшую шевелюру, фыркнул. — Попросил больше его не беспокоить, разве только если мы найдем того, кто придумал систему. В планшете записи со всех камер. — Начнём, пожалуй.        Розе запустил первое видео из двенадцати. Запись начиналась с 22:34. Камера была направлена на подъездную дорожку и двор, захватывая дверь с двойными створками и тяжелыми на вид коваными ручками в виде голов Медузы Горгоны. Никого не было. Горели уличные фонари. Кандин, прихлебывая кофе, стоял позади, прислонившись спиной к стене.         Прошло два с половиной часа.  Ожидание было утомительным, но никто из них не высказал мысль ускорить видео. Все молчали. То, как они напряженно таращились на экран в полном безмолвии напомнило Розе старые времена службы в полиции лет пятнадцать назад. Только выпустившись из полицейской академии, он отбарабанил целый год, исполняя функции технического агента: устанавливал «жучки» на телефоны гангстеров и разных подонков, занимающихся продажей наркотиков, торговлей оружием и детской порнографией, бесконечно дежурил в одиночку возле подслушивающих устройств. Как-то раз он менял радиоприемник в лимузине, принадлежавшем главарю одного из главных мафиози Йоркшина. Новый приемник был в точности такой же, как и прежний, исключая тот факт, что он транслировал все разговоры, которые велись в лимузине, прямо на висевший над головой спутник Департамента обороны. Пришлось провести у передатчика пятьдесят шесть часов прежде, чем бандит сказал что-то стоящее. Сейчас же речь шла о гораздо более значимом и важном, более значимым, чем все, чем Розе занимался в прошлом, и он был готов сидеть и ждать хоть месяц — хоть год, если бы знал, что получит Гёней Рёдан.        В 00:56 на краю обзора появилось какое-то движение, мелькнул огонёк передней фары — на аккуратную, словно наманикюренную подъездную дорожку подкатил чёрный автомобиль. Пойкерт рядом встрепенулся и подобрался, они переглянулись — быстро, коротко, как бы сигнал, как у бойцов-спецназов в горячей точке, проверяющих друг друга на внимание.  — Кто же к тебе пожаловал? — Розе закрыл ладонью нижнюю часть лица, ощущая, как небритая щетина щекочет ладонь изнутри.         Дверь машины распахнулась. Со стороны водителя сидения вышел человек в бело-зелёном спортивном костюме. Им втроем потребовалось около пяти секунд, чтобы через зернистое изображение разглядеть лицо и узнать водителя, а после — пассажиров, которых этот водитель вёз. Благодаря бойне в Йоркшине между Труппой Теней и мафией полгода назад, Ассоциация получила снимки пяти членов организации, три из которых, включая лидера, Куроро Люцифера собственной персоной, красовались сейчас на экране планшета. В течение нескольких ударов сердца все молчали. — Ба, знакомые лица. — проговаривает Кандин, чуть ли не носом утыкаясь в монитор. В стеклах его очков отражались выходцы из Метеора. — Боюсь ошибиться, но… это они, да?  — Ты не ошибаешься. — Розе чувствует, как кожу начало покалывать от возбуждения.        Пойкерт слышит, как в полной тишине Розе втягивает воздух через ноздри и бесшумно выдыхает через рот. Зрачки его, пожирающие людей на видео, если позволено назвать этих человеческих особей людьми, в полутемной комнате  были просто огромными. Он попытался задать какой-то вопрос, но передумал и стал терпеливо ждать. Не отрывая взгляд от экрана, они смотрят, как Куроро Люцифер, Финкс и Шалнарк идут к дому. Финкс несет в руках небольшую коробку.  — Как думаешь, что в ней?  — Понятие не имею. Наверное, какая-нибудь вещица, которую Нольте сможет продать.         Куроро стучит в дверь. Спустя двадцать секунд створка приоткрывается, и за ней показывается человек.  — Кто там? Дворецкий?  — Не видно. Приблизь изображение.         Пойкерт перенастраивает масштаб и вскоре они видят крупную фигуру Куроро во весь экран и частично выглядывающие из-за проема руки.  — Камеры записывают звук?  — Наружние — нет, только те, что внутри.        Вскоре заходят в дом. Розе закрывает видеозапись и открывает следующий файл.         Камера в прихожей. Изнутри особняк выглядел очень респектабельно: стены, отделанные дубовыми брусьями, широкие лестницам, переходящие в круговую балюстраду на втором этаже. С потолков свисали кованые чугунные люстры, полы выложены меховыми коврами из шкур диких животных. Воровская карьера приносила хорошие плоды, и Нольте привык жить на широкую ногу. Камера в коридоре проследила за тем, как Куроро, Шалнарк и Финкс в сопровождении дворецкого идут в правое крыло дома. На стенах мелькали полотна картин, скульптуры, в застекленных витринах — старинные вазы, оружие и более экзотичные экспонаты, такие как отрезанные головы, пряди волос, органы, плавающие в футлярах из горного хрусталя и ценных пород древесины, инкрустированные драгоценными камнями подобно яйцам Фаберже, лоскуты содранной кожи, кисти рук, черепа, уродства, достойные витрин Анатомических музеев… Глядя на всю эту выставку человеческих останков, Розе поймал себя на том, что, всматриваясь в содержимое витрин, ищет глазные яблоки клана Курута. — Как думаешь, сколько в них людей? — спросил Кандин.  — Даже не хочу строить догадки. — хмыкнул Розе.         Следующая запись велась из комнаты, по обстановке схожей с рабочим кабинетом. Камера стояла не в углу, а будто бы где-то на полке, на уровне глаз, но просматривала всю комнату. Одну из стен до потолка занимал массивный книжный шкаф, вдоль противоположной стоял длинный письменный стол. Торцевое окно наполовину прикрыто шторами с гильошем, полы устланы коврами. За столом, в алькове на стене, висела смутно знакомое мрачное полотно с изображением фарисея и Христа.  — Оп-па, Тициан, — Пойкерт ткнул пальцем в экран. На мониторе остался след от пальца. — Что-что?  — «Динарий кесаря» Тициана. Что, не узнали? Пропала из музея Юнибаккена. Фредди за ней лет пять гоняется.  — Вот у кого праздник на улице. — тянет Кандин. — Не дом, а прямо пещера Али-Бабы.        Ближе всего к камере стояли диван и два кресла, обитые бакелитовой кожей. Судя по отсвету и играющим по стенам теням, мебель стояла где-то перед камином, а значит камера располагалась где-то над ним. Финкс, поставив коробку на кофейный столик, развалился в кресле. Куроро Люцифер стоял напротив камеры, заведя руки за спину, обсидиановые глаза смотрят перед собой, и внимательно, и рассеянно: высокий, стройный, лет двадцати пяти-двадцати шести на вид, с бледной кожей, точеными чертами лица, зеленая повязка на лбу под чёрными как смоль волосами скрывает татуировку в виде креста. Весь его облик дышал тем спокойствием и решимостью, какие свойственны людям, привыкшим бороться с опасностью. В свечении камина лидер Гёней Рёдан в костюме выделяется на тёмном фоне аккордом синих оттенков. Монстр в человеческой шкуре. На какой-миг Розе словно увидел его как будто он стоял перед ним — как стрелковая мишень в тире. — Татуировка креста на лбу имеет какое-то значение? — спросил Розе, повернувшись к Кандину. У того была огромная подборка литературы по татуировкам, по символике различных знаков на теле и по ритуальной скарификации. — Особого — нет. Их, как правило, делают националисты и религиозные фанатики. В прошлом в некоторых народах, следующих христианской вере, во время нападения захватчиков люди рисовали на себе кресты, чтобы было ясно, что они принадлежат другой вере.         Отвернувшись от камеры, Куроро опустился на диван, побарабанил пальцами по бедру.   «— Шалнарк. — негромко позвал Куроро. Голос —  богатый тембр, глубокий, бархатный. — Будь добр, убери часы с каминной полки, стола, и двух стеллажей, в левом шкафу снизу и в среднем наверху. — И куда их? — Брось в камин. Спасибо».  — Что это значит? — спросил Кандин, поддаваясь вперёд. — Какого чёрта он делает?         Розе промолчал, охваченный скверным предчувствием. Что этот ублюдок увидел? Финкс с утомленным вздохом поднялся с кресла, направился к шкафу, забрал оттуда настольные часы с бронзовым циферблатом, взял со стола часы в виде блеющего ягнёнка и когда тот приблизился к камину, в ушах у него зазвенела. Видеозапись вдруг накренилась в сторону и после короткой пламенной вспышки погрузилось во мрак.  — ТВОЮ МАТЬ! — вырвалось у Розе, и ударил кулаком по столу. — Сука, чтоб тебя!  — Понятно, почему Нунан сказал, что ты взбесишься… — Пойкерт бросил ручку на стол. — В часы запихнули скрытые камеры. Да как этот уродец вообще догадался, что они в часах? Знал о них заранее?  — Скорее всего. — Кандин кивнул, поддерживая догадку. — Он пробыл в комнате минуту, толком не осмотрев, не обыскав и при этом точно сказал, где находятся скрытые камеры. Это не может быть простым совпадением. Либо он был в кабинете раньше, либо кто-то сообщил о них ему. — Как в таком случае сохранилось видео, если камеры были уничтожены? — Этот кусок записи Каточа достал из сетевого хранилища. Видео со скрытых камер транслировалось через трансивер и передавалось на мониторы в комнате наблюдения в подвале дома. — пояснил Пойкерт.        Розе молча сидел рядом, мрачнее тучи, никак не комментируя. Теперь только сидеть и жевать собственные догадки, о чем они говорили и кто ещё побывал в этой комнате. Догадка о том, что Рёдан и Нольте знают друг друга подтвердилась, но от этого Розе было ничуть не легче.         Третья запись велась с камеры наружного видеонаблюдения. Спустя пятьдесят шесть минут Куроро Люцифер, Шалнарк и Финкс вышли из шалле. Несколько минут они постояли возле автомобиля.  — Есть шанс распознать марку? — без особой надежды спросил он.         Кандин, сидевший на краю стола, однозначно мотнул головой. — По куску бокового стекла? Нет, Розе.         Сев в машину, они уехали. Он бросил взгляд на время записи — 03:14.         Спустя час тридцать восемь минут из шалле вышел Йохаим Нольте, одетый в утепленную дубленку с воротником из овчины. Под дубленкой угадывалась та же одежда, что была снята с его трупа. Розе открыл следующий файл с видеозаписью — из крытой пристройки к дому, вроде гаража для машин. На ней видно, как Нольте садится в двухдверный представительский «Гейдон» чёрного цвета, выезжает на подъездную дорожку и покидает территорию. От Лиллесанда до Ирвинга около семьсот пятьдесят и километров. На дирижабле — где-то часов пять, на машине — максимум восемь. Ближайший аэропорт Кёппен находился в получасе езды.  — Нольте мог добраться до Ирвинга на самолете, дирижабле или на машине. — произнес Розе вслух, дальше — короткие приказы, быстрота и эффективность: — Пойкерт, скажи  Сандрину или Нунану, чтобы запросили в Управлении дорожного транспорта Лиллесанда записи камер со всех трасс, ведущих в аэропорт в промежутке с 03:00 часов ночи до 07:00 утра. Надо отследить маршрут передвижения Нольте и узнать, как он добрался до Ирвинга. И свяжись со службой безопасности аэропорта Кёппен, достань список пассажиров всех рейсов в Ирвинг в это время, в том числе частных. Нольте мог встретиться с Мясником по дороге в аэропорт, в терминале, на таможне, на борту — где угодно. Надо отследить каждый его шаг до той минуты, как этот парень привёл его в Собор Святой Репарты на убой.  — У-укей, — Пойкерт достал мобильник.        Оставив Пойкерта, Розе с Кандином пошли в отдел криминалистики.         Ричард Лайтфут и Джимми Пэрриш, ответственные за сбор и анализ видеозаписей с камер наблюдения площади Маритогрет, сидели в тесной комнатке, ещё меньше, чем та, что выделил им Амбрамс. В ней помещался только один стол, зато компьютер на нём был современный, по последнему слову техники, с тремя мониторами. Оба сидели в кресле перед экранами, что-то монтируя. Рядом с Пэрришом стоял термос с кофе литра на два.         Постучав костяшками об дверь, Розе заглянул внутрь.   — Не возражаете, если мы зайдем?  — А, заходите, мы как раз вас ждали. — Лайтфуд махнул рукой, приглашая внутрь кабинета. — Извините за условия, у нас тут туговато с лишним пространством. Если бы о вашем приезде предупредили заранее, нашли бы кабинет получше. Я Ричард Лайтфуд, — сказал он, —А это Джимми Пэрриш. Мы рады помочь вам. — Взаимно. Мы и сами не ожидали, что окажемся впутанными в это дельце. — сказал Розе, беря низкий стул из угла комнаты, и кивнул на Кандина. — Он уж точно.  — Я ещё двадцать часов назад был на другом континенте. — А вы Нарен Кандин?  — К вашим услугам.  — О! — Лайтфуд с Пэрришем переглянулись. — Блинкен про вас все уши прожжужал. Вы живая легенда. У нас тут все парни… то есть я хочу сказать, все наши сотрудники про вас знают, ну просто все и каждый. — Лайтфуд поднял вверх толстенький и короткий большой палец. — Удачи вам с этим «Другим». Если только вам не неприятно, что я так говорю.  — Надеюсь, с вашей помощью мы его поймаем.        Пауза. На лицах криминалистов застыл немой вопрос. — С нашей помощью? — Видите ли, мы не местные, а нам бы пригодились те, кто знают тут все дороги, улочки, переулки, чтобы воссоздать маршрут передвижений по городу, если мы увидим того, кто за кем мы охотимся.  — Ричарда перевели в Ирвинг из отделения в Маккине всего год назад, а я здесь родился, так что можете на меня положиться. — сказал Джимми Пэррел.  — Отлично. — кивнул Розе. — Только вот что. Мне придется сообщить вам кое-какие подробности. Это касается расследуемого в настоящее время преступления, — сказал он. — Я имею право это сделать, если вы пообещаете не разглашать полученные сведения, пока расследование не закончится. Это важно. На карту поставлено много жизней, и уверяю вас – я знаю, что говорю. Вы можете серьезно ответить: вы способны держать слово?  — Вы что, будете брать с нас подписку о неразглашении?  —  Нет, если ваше слово вообще чего-то стоит. — Мы готовы вам помочь. — кивнул Лайтфуд. — Мы здесь, потому что ищем Гёней Рёдан. Никто за этими стенами еще не произнес словосочетание «Труппа Теней», ведь газетчики весь Ирвинг истопчут, как только это отсюда просочится, поэтому мы просим вас хранить молчание.         Повисает молчание. Криминалисты, кажется, не совсем понимают, как им отвечать на это заявление. Кандин стоит, прислонившись плечом к притолоке.  — Гёней Рёдан… Это которые из Метеора? — напряженным тоном спрашивает Пэррел. С серым остреньким лицом, он напоминал каменную лисицу.       Вопрос заставляет Розе догадываться, о чем они сейчас думают: о событиях в Йоркшине пятилетней давности, когда все причастные к поимке жителя Метеора взорвались и разлетелись на куски. Или же о недавней бойне в том же Йоркшине, где местная полиция месяц собирала трупы по улицам города.  — Вы можете отказаться от участия в деле. — раздался голос Кандина. — Ассоциация Хантеров потому нас и прислала, чтобы поиском Гёней Рёдан занимались профессионалы. Нисколько не умаляя ваших достоинств, коллеги, но при всем уважении эти парни вам не по зубам.  — Чёрт возьми, мы и сами в курсе! — воскликнул Лайтфуд, уставившись на него испуганными глазами. — Геней Рёдан… свихнуться можно.  — С чего вы взяли, что это они?  — Плащ. — кратко пояснил Розе. — Точно такой же, как у Куроро Люцифера, судя по снимкам из Йоркшина. На этом основании мы высказали предположение, что этот «Другой» и Гёней Рёдан связаны.  — Ясно, — помолчав, сказал Лайтфуд. — Каковы шансы, что если они… Труппа Теней прознает о том, что мы на них охотимся, мы попадём под раздачу?        Рот его приоткрылся, Розе видны были его зубы, и на какое-то мгновение молнией вспыхнула иная картина…  — Не знаю. – Это прозвучало довольно резко. — Не знаю, — повторил Розе более спокойно. — Боюсь, с учётом того, с кем мы имеем дело, то мы не можем дать никаких гарантий вашей безопасности.          Не прошло и минуты, как Лайтфуд, извинившись, покинул кабинет. Розе мотнул головой, мол, это ни к чему. Когда хлопнула дверь, вновь повисло молчание. — Не могу винить его, что он ушёл. У него жена беременна и, ну, сами понимаете… — Конечно. Что ж, благодарю за то, что вы остались.  — Сделаю свое дело, как только смогу, следователь. А вы думаете этот парень ещё здесь? Убийца. — Честно — весьма сомневаюсь в том, что он ещё не покинул Ирвинг. Но будьте очень осторожными, когда обсуждаете с кем-то дело, чтобы не подумали, что убийца шастает где-то поблизости. Люди и так уже напуганы. Если ляпните лишнее, а уж тем более про Рёдан, то пальба поднимется, как в Баменди, когда по городу прокатятся волной бытовые убийства по неосторожности.         Розе сел на освободившийся стул напротив компьютера. Кандин остался стоять на месте. Пэррел, отставив термос в сторону, повернулся к мониторам.  — Записи с каких камер у вас есть?  — Полиция изъяла видео с камер почти всех заведений и учреждений, находящихся на площади Маритогрет, а также камеры наружного видеонаблюдения вокруг Собора Святой Репарты. Также у нас есть доступ к записям с общественных камер округа Бальцер. Бальцер, восточный округ Ирвинга, состоит из трех районов: Гатов, Мариендорф и Адлерхайм. Секунду. — Пэррел, защелкал мышью. Руки молниеносной быстротой сновали над клавиатурой, пока на среднем мониторе не появилась карта округа Бальцер. — Видите? Площадь Маритогрет находится вот здесь, в Мариендорф. Этот район небольшой, состоит из всего из нескольких улиц, Северная и Восточная Фольрек, Фалькенберг и Райниккендорф. Последняя заканчивается вот здесь. — он ткнул пальцем в монитор. — У форта Векад. Было бы проще, если бы вы сказали, что нам нужно искать.  — Я полагаю, кто-то из Гёней Рёдан мог быть в городе или на самой площади в момент убийства, — сказал Розе.  — То есть, вы имеете ввиду?… Они были здесь?  — Повторюсь: пока что это предположение. С какого часа начинаются записи?  — Большинство где-то с девяти-десяти утра, когда открываются заведения.  — Надо смотреть записи с камер Гатова, Мариендорф и Адлерхайма. Если Рёдан и был в Ирвинге, то в одном из трех ближайших районов к площади Маритогрет. Где-то с десяти до четырех вечера. — сказал Розе.  — Почему такой разброс?  — Нольте добрался до Ирвинга из Лиллесанда не раньше десяти часов, даже если брать в расчёт самый ранний рейс, на который он успел попасть или если, к примеру, летел на частном дирижабле или самолёте. Тогда мы засечём его в одном из этих районов. Если Рёдан действительно побывал в Ирвинге в Пасхальный четверг… — …что звучит почти невероятно… — … То они точно были где-то неподалёку. — закончил Розе.  — Ты так уверенно говоришь…         В голосе Кандина слышался неприкрытый скепсис. Его взгляд так и говорил: «Мне нужны факты, а не их интерпретация».  — Нет, Кандин, я не очень уверен во всем этом. Да и кто вообще может дать стопроцентную гарантию? Я просто хочу воспользоваться имеющимися зацепками. — А если их всё-таки не было в Ирвинге? Они могли увидеть убийство в интернете или по новостям. В газете, на худой конец.  — Вот и выясним это, как только просмотрим камеры.  Пэррел запустил видеозаписи на мониторах. — Начнем с Мариендорфа, да? — щелкнув мышью, он вывел видео на экран. — Ну, поехали.        И вновь началось длительное ожидание. Все еще взбудораженный утренней зацепкой в Соборе Святой Репарты, Розе подзабыл о том, что большая часть поиска, особенно при большом желании успеха, составляет ожидание: ожидание, поиск новых улик, время, проводимое в душном офисе много часов подряд за изучением вещдоков, волокитой заключений и отчетов экспертов в предельной концентрации лишь бы не упустить ни одну деталь. Розе нетерпеливо постукивал пальцем по подлокотнику, переведя взгляд с одного экрана на другой. Кандин, в отличие от него, был спокоен, как удав.         На то, чтобы просмотреть записи камеры с тридцати восьми камер Райниккендорф у них ушло почти четыре часа. Ближе к пяти вечера Пэррел вышел за кафе и вернулся спустя пять минут.  — Вы ведь устали, хотите кофе? – спросил Пэррел.  — Нет.  — Воды?  — Нет.  — Как насчёт «Шпеци»?  — Пожалуй, нет. Но спасибо за предложение.       С самого утра Бинс звонил ему два раза. Розе пропустил оба звонка, и отклонил третий сообщением. Прошло ещё какое-то время. Розе взглянул на часы. Половина шестого. Рейс в Тансен из Ирвинга у них с Пойкертом забронирован на 23:24.  К шести Пэррел вывел изображения с камер на Фалькенберг. Район преимущественно состоял из прогулочных аллей, торговых улочек, популярных кафе, баров и ресторанов, джаз-клубов и молодежных театров. Вдоль улицы Хайлигензе, по центру которой тянулась аллея, украшенная к празднованию Пасхи, происходящее снимали шесть камер. Первые часы не происходило ровным счётом ничего. Время от времени Пэррел выводил на полномасштабный режим то одно видео, то другое. Розе, сложив руки на груди, вытянул ноги и развалился на стуле. В замкнутом кабинете пахло застоявшимся кофе, гуталином, мужским дезодорантом и типографной краской. Розе, не мигая, уставился на монитор. Белки глаз горели, под веки будто песка засыпали. Пэррел, хлебая кофе, то и дело смешно морщил нос, поправляя очки.        14:32. Вдоль аллеи в ряд были выстроены торговые шатры и сборные деревянные домики с прилавками, возле которых толпились жители Ирвинга. Публика вела себя как обычно в таких случаях. По ярмарке праздношатающимся косяком шастали туристы, огибая уличных художников, аниматоров и зевак, застывших посреди дороги с фотоаппаратами. Дети с шариками и сластями носились, играя в салочки, заходились в смехе… Все казались веселыми и  беззаботными. Громыхали по булыжным дорогам велосипеды с привязанными к багажнику пакетами с покупками. С правой стороны аллеи стояло кафе «Гансвурт», из которого каждую минуту заходили-выходили посетители. Напротив кафе раскинулся шатёр с ледяными скульптурами и деревянная палатка с кофе навынос. Козырек был украшен гроздьями ягод можжевельника, пучками омелы и стрелолиста. К нему тянулась длинная очередь мнущихся на холоде. В 14:38 от палатки отошла влюбленная парочка и влилась в толпу прохожих. Спустя минуту очередной обслуженный посетитель покинул ларёк. Розе отвел взгляд на соседний экран, и когда вернул обратно спустя спустя тридцать секунд, то нахмурился, вглядываясь в экран.  — Стой. — Что?         Не ответив, Розе взял мышку, щелкнул по видео, отмотал на шестнадцать секунд назад. Он почувствовал, как Кандин, склонившись, положил руку на спинку кресла. Целую минуту в комнате висела тишина, нарушаемая лишь дыханием, пока они смотрели на замедленной скорости, как из «Гансвурт» выбежал человек, остановился напротив палатки, после чего исчез в людском столпотворении. Время — 14:40. — Останови. Увеличь изображение. Вот здесь.        Увеличив масштаб, Розе круто развернулся и торжествующе взглянул на Кандина.  — Разрази меня гром... Неужто Финкс? — тот снял очки. По обеим сторонам носа стали видны красные полоски.  — Так, — Розе резко провел ладонями по лицу, повернулся обратно к монитору. — Джимми, как с улицы Хайлигензе попасть на Маритогрет?  — Самым коротким путем — по улице вниз до форта Векад, потом на перекресток Маттиаса Клаудиуса и по Фольрек прямо до площади. — доложил Пэррел.  — Есть ещё какие-то варианты пути?  — Можно через переулок Даллдорф, он начинается в середине аллеи, — Пэррел привстал, показывая на монитор, — Но пешком выйдет на двадцать минут дольше. Самый быстрый путь — через форт.  — Включите запись у форта. — Ты не заметил, что он выскочил из кафе будто сломя голову? — быстро проговорил Кандин. — Как-будто что-то заставило его оттуда сбежать.  — Да, я тоже обратил внимание. Я позвоню Мадлине, спрошу, что она нашла по камерам на Маритогрет, потом поедем в кафе. Может, кто-то из официантов узнает Финкса, и посмотрим их записи с камер.         Розе выскочил из здания Управления, щелкая зажигалкой и прикуривая прямо на ходу. До Мадлины он дозвонился только с четвертого раза. — Я была в суде, только сейчас добралась до видео, дай мне двадцать минут…  — Ищи Финкса, слышишь? — оборвал он её на полуслове. — Прогони все видео по нашей программе распознавания лиц, с двух до трех часов дня, именно в этом промежутке.  — Розе, вы что-то нашли?  — Не то слово. Давай, жду звонка.         По дороге обратно он зашёл в туалет и умылся холодной водой. Когда он вернулся в кабинет, Кандин с ходу доложил:  — Одна из камер перехватила передвижение Финкса у форта Векад.  — Отлично, значит он пошёл по короткому пути. — Розе схватил пиджак со стула, нащупал в кармане ключи от арендованного «Тирок». — Погнали. И захвати на всякий случай свой набор!       К началу седьмого они подъехали к «Гансвурт», и зашли в кафе. Обстановка внутри была по-семейному уютной — тёплое, золотистое местечко с горящими свечами, разнаряженное к Пасхе вербовыми веточками в вазочках на столах, гирляндами из терна и лилий, подвесками с кроликами и цыплятами.  Улыбчивые официантки тут ходили в нарядах пастушек с венками из сухоцветов, из динамиков лились бодрая музыка.         Розе нашел менеджера и в общих чертах объяснил ситуацию, не вдаваясь в подробности, что человек, которого они ищут, принадлежит к опасной преступной группе. Душевное состояние свидетеля очень важно при сборе показаний, потому что в противном случае от него невозможно будет ничего добиться. Розе знал по профессиональному опыту, что ненужные подробности только сеют в людях панику, которая заставляет их враз глупеть, и вдобавок отшибает им память. — Скажите, кто из ваших сотрудников работал шестого апреля в первой половине дня?  — Хм-м, в дневную смену… Дайте-ка подумать… Сара, Молли и, кажется, Фрэнсис. — ответил менеджер.  — Они сегодня работают? —  Сара и Фрэнсис в зале.  — Можно с ними поговорить?        Менеджер подозвал к ним официанток. Обе девушки были молодыми, на вид не старше двадцати, похоже, студентки колледжа, подрабатывающие в свободное от занятий время. — Добрый вечер, девушки. Мы расследуем дело о недавнем убийстве на площади Маритогрет. В четверг во время вашей дневной смены в кафе заходил человек, которого мы ищем. Мы хотим, чтобы вы взглянули на фотографию и сказали, узнали вы его или нет.        От неожиданности те заморгали, у одной из них приоткрылся рот. — Хорошо, постараемся, — отозвалась официантка, у которой на бейджике написано «Фрэнсис». — Но сами понимаете, у нас тут столько народу каждый день проходит, всех ни за что не запомнишь.  — Разумеется. Этот человек мог запомниться одной из вас тем, что очень поспешно покинул кафе, возможно, не закрыв счёт. Вглядитесь в его лицо хорошенько и не спешите, подумайте как следует.          С этими словами Розе показал им фотографию Финкса. — Я помню его! — воскликнула Сара спустя буквально секунду. На лице — праведное негодование. — Этот тип сидел за моим столом!  — Расскажите поподробнее, всё что помните.  — Нечего и говорить. — сказала Фрэнсис, сложив руки на грани. — Он пришел в начале третьего, ну где-то так примерно, точно не могу сказать. Сидел не больше получаса, вон за тем столиком у окна. Грубый гов… извините, мужик, неотесанный весь, в спортивном костюме и с такой недовольной мордой…. Сидел, сидел, значит, а потом вдруг подорвался с места и понеся на улицу, не заплатив за пасхальный пирог! И два бокала разбил впридачу, мне пришлось платить за них из своего кармана!         Розе с Кандином переглянулись. — Мы можем взглянуть на камеры в зале?          Менеджер отвел их в подсобное помещение, где стоял компьютер. — Все архивы с записями с камер текущей недели хранятся в этой папке. — защелкала мышь; на мониторе появилась папка с подписью «Апрель». Внутри неё хранились папки по числам месяца. И спросил, как бы между прочим: — А вы уже выяснили, кто жертва? — Пока нет, работам над этим. Большое спасибо за помощь, дальше мы сами. — сказал Кандин, и посмотрел за плечо, так как администратор всё ещё стоял у них за спинами, — Мистер Линдон, мы вас позовём.         Тот, что-то проворчав, шаркая заношенными туфлями вышел из подсобки.         Кандин запустил видеозапись. В 13:57 Финкс зашел в кафе. Официантка отвела его за столик у окна. С того ракурса, на который была наведена камера, просматривалась лишь пара метров от витрины. Спустя двадцать минут, поднося ко рту то ли бокал для вина, то ли для коньяка, он повернул голову в сторону витрины. Спустя секунд двадцать полной неподвижности Финкс с грохотом вскакивает со стула, снеся собой стол вместе с посудой, и несется на улицу, сбив по дороге входящего в кафе мужчину и официантку, которая от испуга роняет поднос с блюдами. Кандин приостановил запись, навел курсор на ползунок и отмотал назад, там, где Финкс поворачивает голову к витрине, после чего глубоко вздохнул, сцепляет руки на затылке. — Ну, что думаешь? — говорит Розе. — Что-то определенно привлекло его внимание снаружи. — заключил он, сняв очки.        Розе приблизился к монитору. Картинка была кошмарного качества, сплошь зерно и цветастые разводы, и с трудом смог разглядеть силуэт, примерно на два фута — ноги, обутые в ботинки, и одетые в джинсы или штаны чёрного цвета. — Этот человек? — Вернемся и посмотрим ещё раз ту запись с улицы, может, удастся понять, на кого он обратил внимание…        В кармане у Розе пищит телефон. Звонила Мадлена. Едва он принял вызов, та сразу затараторила без преамбулы:  — Розе, 15:06, переулок Лунгано, Северная Фольрек, возле букинистического магазина! В следующий раз камера засекла его спустя восемнадцать минут возле кофейни «Кофе Бюро» с четырьмя другими из Гёней Рёдан. Я вышлю запись прямо сейчас!        На осунувшемся лице Розе слишком ярко блеснули глаза. Пока он открывал присланный Мадленой видеозаписи, пальцы у него подрагивали.  — Быстрей, быстрей, мать твою ж…        На первом фрагменте в гуще людей на площади камера засняла белобрысую шевелюру Финкса. Он стоял возле магазина «Дель Пар» и, судя по согнутой к голове руке, говорил с кем-то по телефону. Спустя минуту, расталкивая прохожих, он углубился к центру площади и исчез из поле зрения камеры. В 15:24 Финкс уже стоял,  согнувшись в три погибели, словно у него внезапно прихватил живот. В этом положении он находился около минуты, пока не упал на колени. У ног образовалось темное пятно — то ли его рвало кровью, то ли кровь шла откуда-то ещё. Еще через несколько секунд несколько людей обступили Финкса во всех сторон.  — Нобунага, Мачи, Фейтан и здоровяк Франклин. — голос Кандина доносился до Розе будто из другой комнаты. — Они все были на площади и видели, как наш парень прикончил Нольте.        Франклин подхватил Финкса, и все четверо скрылись в толпе.  — Погоди. Отмотай назад, — Кандин вернул видеозапись на десять секунд назад. — Гляди.        Смуглый палец ткнул в угол экрана. Вокруг творился настоящий хаос. Испуганные люди метались по площади, бежали с неё, кто-то снимал происходящее на камеру. В замешательстве и атмосфере всеобщей панике никто не обращал внимание на группку людей, стоящих на площади. Кроме одного человека. Он был в свободной тёмной куртке, армейских штанах и в кепке, со спортивной сумкой наперевес. Только он стоял и смотрел. Стоял, смотрел, пока не скрылся. Стоял и смотрел… Наслаждаясь созерцанием последствий своей работы… В сознании вспыхнула красная лампочка, загорающаяся всякий раз, когда он встречал уже виденный когда-то телефонный номер. У Розе громко застучало в висках. Он почувствовал, как по коже у него побежали мурашки.  — Это он. Мясник. — Ты в этом уверен?        Розе медленно кивнул.  — Но если он охотится на Рёдан, почему тогда просто стоял? Почему смотрел и ничего не делал?         Глядя на экран, Розе прижал ко рту костяшки сжатых пальцев, неотрывно глядя на экран с видеозаписью плохонького качества. — Он любуется… — прохрипел он. — Любуется своей работой.        И вдруг догадка пронзила его, и перед ним разверзлась преисподняя.  — Это не Мясник охотиться на Рёдан, а Рёдан охотится за ним. И нарывается на то, чтоб они его поймали.        Несколько мгновений Розе невидящим взглядом смотрел на мигающие огоньки на телефонном аппарате, как рыбак на поплавок. В тот момент, когда все совпало, когда словно щелкает выключатель и все разрозненные части изображения сливаются воедино, когда мысль пробивается наконец сквозь туман — вот тогда ощущаешь тот самый взрыв бешеной, животной радости. — Что им от него нужно? — Пока не представляю.       Кандин давно отметил, что лексиконе Розе не присутствует фраза: «Не знаю». Он всегда говорит её с приставкой «пока», что, в общем-то, намекает на некие черты его характера.  — А если Рёдан ещё в Ирвинге?  — Нет. — возразил Розе, постучал указательным пальцем по нижней губу. — Либо они уже встретились с этим парнем, либо у них вскоре будет встреча... Что, интересно, было с Финксом?   — Может, он болен чем-то? Или был ранен. — Когда успел? Выглядел вполне бодрым, когда пришел на площадь.  — Значит, что-то случилось за эти восемнадцать минут, пока он был на площади. И кому он звонил?  — Думаю, Финкс связывался с остальными. Они были где-то неподалёку, вероятно, высматривали Мясника. Финкс преследовал его несколько кварталов от Хайлигензе до самой площади… — Розе задумчиво почесал затылок. — А что если Мясник ранил его, чтобы задержать?  — Зачем? И когда бы он успел ранить его, если в это время оприходовал Нольте в соборе?  — Не знаю… Я не… Нэн-способность?  — Кейми в заключении ни слова не писал о нэн. Сам посуди: ранил Финкса с помощью нэн, но при этом прикончил Нольте обычным обвалочным ножом с петлёй на шее? Где логика? — Раз он собрался идти против Рёдана, то обязан быть нэн-пользователем. — твердо сказал Розе.  — Допустим, убийца владеет совершенной техникой зецу или каким-то образом способен не оставлять следов ауры. Хорошо. Но даже если предположить, то он все равно был слишком далеко для того, чтобы использовать технику на Финксе. Любая нэн-способность имеет ограничение по расстоянию.        Розе не ответил. Критическое мышление Кандина, ставящего любой довод под сомнение, здорово служило толчком для его размышлений и чаще направляло его по нужной траектории. Он знал, что нельзя опираться только на догадки и интуицию, нельзя позволять ничему необоснованному завлекать себя, иначе велик шанс, что упустишь важные факты.         Розе поставил локти на стол и потёр уставшие глаза   — Но труп Нольте определенно был для них посланием, иначе бы Мясник не стал напяливать на него плащ с нарисованным крестом Святого Петра сделав из него чучело Куроро Люцифера.  — Я правильно понимаю, ты думаешь, что с помощью трупа убийца оставил Рёдану некое послание, в котором зашифровано предложение о встрече? — и следом недоверчиво покачал головой. — Звучит, как полное безумие. — И всё же это наш шанс. Вдруг в трупе Нольте спрятаны подсказки, которые мы не заметили? — сказал Розе. — Нутром чую, этот парень знает много чего про Рёдан, и выведет нас на них. — Главное, чтобы он первый до них не добрался, да, старик?        Когда они с Кандином вернулись обратно в Управление, то первое, что Розе увидел, подъезжая к зданию, как из такси вылезает Дитер. Видно, что он только с трапа и ещё не успел даже заехать в отель.  — Как дела? — спросил его Дитер после того, как хлопнул Кандина по ладони.  — Кейми в морге изучает тело Нольте, Кандин получил новую зацепку по делу Ренджи, он, кстати, здесь. — Вообще-то, я спросил, как у тебя дела.  — Лучше не бывает. — Хочу сказать, Розе, что общаться с людьми не так уж и трудно. — заметил Дитер со снисходительным смешком, пройдясь по нему оценивающим взглядом — скользнул по поверхности, не углубляясь слишком внутрь.  Некоторыми психиатры из-за профдеформации  в повседневной жизни волей-неволей начинают измерять психиатрическим лекалом обыденную жизнь, анализируя не только своих пациентов, но и всех вокруг — то ли со скуки, то ли от гордыни. Неотъемлемая часть их работы становится привычкой, которая нередко приводит туда, где их совершенно не ждут, и те, располагая средствами воздействия на психику человека, начинают строить чужую жизнь по своему усмотрению и давать непрошенные советы. Дитер нравился Розе по многим причинам, но в частности и потому, что не страдал подобными заморочками — его отличала компетенция и деликатность, и он всегда знал, где находятся чужие границы.       Дитер работал в психиатрической Больнице Бригама и преподавал аспирантам в университете Аскима курс судебной психиатрии. Вместе с тем он вёл курс «Прикладная криминалистика» и «Программа профилактики особо тяжких преступлений» агентам-новобранцам, опытным детективам и полицейскому начальству Национального бюро безопасности и Сагельсткого отдела Международной полиции, вводя их в научную психопатологию, тем, кто занимался переговорами с захватчиками, с террористами, экстремистами, с заключенными, которые держали в плену своих жертв, маньяками-убийцами. Понимание происходит в голове у взявшего заложников принесет огромную пользу переговорщику и спасет человеческие жизни. Кто-то может посчитать, что это слишком субъективно, индуктивно и излишне эмоционально, но маньяка или серийного убийцу, если он не глуп, поймать трудно. Особенно психопата или садиста. Во-первых, нет мотивов преступления. Значит, этот путь закрыт. Во-вторых, почти никакой помощи от информаторов. Чаще всего задержание преступника — результат доноса, а не собственно разыскной работы. В таких делах стучать просто некому. Поэтому приходится брать след — иногда единственный — и думать, воссоздать картину, найти закономерности его поведения. Основное внимание уделялось важнейшому вопросу — мотиву. Розе знал по собственному опыту, что чем больше их встречаешь, тем меньше полагаешься на факты противоправного действия, и больше на интуицию и предположения, почему человек совершил данное конкретное преступление.       Вводя Дитера в курс дела, они зашли в оживленный вестибюль. На КПП сидел крупный темнокожий человек огромного роста в опрятной полицейской форме. Ему выдали магнитную бирку-ключ с кодом, подобную той, что висела на лацкане пиджака у Розе. Турникет выплюнул магнитный пропуск Розе на входе.  — Прости, что вырвал тебя с экзаменов, но мне нужны твои глаза и мозги. — сказал Розе, пока они с Дитером шагали по коридору мимо офиса, где творился бедлам: на столах, отгороженных рогожками, вовсю стрекотали телефоны, полицейские в униформе перемещались из одного отдела в другой, детективы, заваленные кипами дел, хлебали кофе из кружек, другой рукой составляя отчёты.  — Без проблем, ты же знаешь, я всегда готов помочь. Мне уже самому интересно, что тебя так зацепило, раз ты решил вызвать меня.        Как только они подошли к лестнице, навстречу им попался Абрамс. Он был в штиблетах и полотняном костюмчике и смотрелся что надо, пока не раскрыл рот. — Паскаль, вот вы где. У нашего криминалиста для вас есть подарочек… А вы ещё кто? — спросил Амбрамс, поглядев на Дитера близко посаженными глазками.   — Дитер Райтер, судебный психиатр. — вежливо отозвался тот с протянутой рукой. — Вы что, тоже из Ассоциации? — неприязненно спрашивает комиссар. И он явно не собирался обменяться с ним рукопожатием. — Консультирую своих коллег время от времени.  — Скоро вообще вся Ассоциация сюда съедется. Форменный цирк с конями. — хмыкнул тот, но достаточно громко, чтобы оно услышали. Розе пришло в голову, что было бы неплохо двинуть этому Абрамсу локтем в челюсть, и когда он отвернулся и повел себя очень непрофессионально, состроив рожу вслед. Дитер прыснул смехом, и спрятал тот за кашлем.       Начальник Управления провёл по считывателю рядом с дверью пропускной картой и нажал на кнопку. Красный свет погас, и зажегся зеленый.       Криминалистическая лаборатория была небольшой, люди работали методично и неторопливо. Общая комната завалена ящиками и коробками с вещественными доказательствами, присланными сюда со всего штата. Куски клейкой ленты, которым заклеивали рты и связывали руки. Разодранная в клочья окровавленная одежда, простыни, в которые были завернуты трупы, выловленные из рек, канализацией или закопанные в земле.        Прошипел воздушный шлюз, и они зашли внутрь. Розе кивнул всем и улыбнулся несколько тускловато, не на полную мощность, надеясь, что правильно рассчитал количество ватт. Несколько человек ему приветственно кивнули. Лаборант в спецуниформе за соседним столом под руководством эксперта изучал плащ Нольте с крестом Святого Петра. Сильно щурясь, он смотрел через плечо лаборанта, который склонился над гелиево-кадмиевым лазером, пытаясь нащупать узким, как игла, лучом скрытый отпечаток и заставить его засветиться. То и дело загорались какие-то точки, но это были всего лишь частицы пота. Отпечатки не появлялись.  Лавируя между коробками, они подошли к лабораторному боксу и увидели женщину с прической точь-в-точь как у Барбареллы. Та колдовала над детским комбинезоном, подвешенным на кронштейне над покрытым белой бумагой столом. Работая при ярком освещении в комнате, где напрочь отсутствовало движение воздуха, она водила по комбинезону металлической лопаточкой. По ворсу и против, вдоль рубца и поперек. На бумагу сыпался мелкий дождик из пыли и песка. Вместе с ним, но немного медленнее опустился на стол туго скрученный волосок.        Абрамс постучал по стеклу бокса. Та стянула с рук белые перчатки, положив их возле листа бумаги, и вышла из бокса.  Представившись, они пожали друг другу руки.  — Элизабет Ашер.  — Розе Паскаль.  — Шеф Абрамс сказал вам о находке? Нет? Тогда сразу к делу. Мы тут изучали джутовую веревку, на которой повесили жертву и нашли кое-что интересное.         Криминалист подвела его к столу, где на щитке для вещдоков специальными закрепками лежал кусок веревки.  — А где Моди? — спросил её по дороге Абрамс. — Застрял в суде. Когда вы звонили, он как раз давал свидетельские показания.          Элизабет Ашер подкатила к себе стульчик, и установила профессиональное увеличительное стекло на среднюю треть веревки. Глядя в окуляр, она настраивала чекость изображения, после чего пригласила к окуляру его.  — Это шерстяная ворсинка? — спросил Розе. — Не совсем. Видите, как она изогнута? На кончике у неё что-то вроде крохотной луковицы. Похоже на ресницу, правда?  — Если тут имеется фолликула…  — Схватываете на лету.       Фолликул волосяного стержня имеет эпителиальные клетки, имеющие ядро, а ядро — хранилище генетического материала.  — Возьмем её на кариотипирование, установим пол. Если выйдет мужской набор, то сравним с ДНК Нольте. Если кариотип будет идентичный, то ресница его, и мы с вами рано обрадовались. А если же нет…       Розе снова склонился к окуляру и вглядывался в него не меньше минуты. Подняв голову, он потер ладонью шею, побарабанил костяшками пальцев по столу.  — Ресница светлая, и Нольте светловолосый. Высока вероятность, что ресница принадлежит ему. Если же ресница принадлежит убийце, то он либо блондин, либо рыжий, либо с нарушениями пигментации, альбинос или старик.  — Либо он выгорел на солнце, у него нарушена работа эндокринной системы, имеется анемия или стрессы. — добавила с улыбкой Ашер.  — Вы просто умница. С меня бутылка игристого. — Лучше пива, у меня от шампанского голова наутро трещит.        Элизабет подвесила веревку на металлический штырек над разложенным на столе белым листом бумаги, осмотрела с помощью лупы. Потом, не выпуская лупы из рук, тонким пинцетом сняла с поверхности ресницу.  — Всё, – произнесла Ашер. – Одна ресница длинной семь миллиметров. Постараюсь управиться с кариотипом за сутки.          В другой части лаборатории Абрамс Стайн наблюдал, как Розе говорит с Элизабет Ашер, а потом и с другими экспертами-криминалистами. Розе быстро удалось найти с ними верный, деловой тон. «Мы сразу выйдем на связь, если что узнаем». — «Буду очень обязан». Он спросил у Блинкена:  — Что скажешь об этом Паскале?  — Я с уверенностью могу сказать, что он мастер своего дела. — Иными словами: хоть он и не главный, но всё равно решает он. — В нашем с вами случае – да. — Блинкен развел ладонями. — Паскаль и остальные из Ассоциации Хантеров. Если они вмешиваются в наши дела, боюсь, нам ничего не остается, кроме как помалкивать и делать то, что они скажут.        Абрамс смотрел на Паскаля так, словно если бы тот даже значился в списке насекомых, которые находятся на грани исчезновения, он не раздумывая раздавил бы его каблуком. На столе зазвонил телефон. Абрамс взял трубку и прорычал:  — Что?… «Ирвинг Ньюс»? Не собираюсь с ними разговаривать!.. Ладно, соединяй, но если это опять «наши читатели интересуются, как идет расследование», то смотри. Да, комиссар Абрамс… Во сколько?! Кто у вас подошел к телефону?… На коммутаторе? Позовите-ка её… Повторите, что он вам сказал…

***

      Кейми в несвежем халате сидел в лабораторном помещении, примыкающем к секционной, в окружении ротационных микротомов, процессорами, модульными станциями для заливки препаратов и стейнерами. Стол был завален биопсийным материалом, снимками и исписанными бумагами. За сутки заключение о вскрытии Йохаима Нольте утолщалось примерно вдвое: Кейми, как и все судмедэксперты, работал по принципу «Чем подробнее тем лучше». Все окружающее пространство напоминает отсек научно-космической станции «Скайлэб», а кнопка запуска гигантского мультистейнера, стоящего в углу, напомнила ему сверхразумный бортовой компьютер HAL 9000 из «Космической Одиссеи». Рядом с принтером для маркировки гистологических кассет стоит радио, на  коротких волнах которого Кейми искал ретрансляцию футбольного матча из Локарно. Его любимая команда «Этрури» играет с гнусным и ненавистным «Пратоманьо».  — Ты вообще отсюда выходил? —спрашивает Розе, протягивая ему стакан с двойным эспрессо. Он обратил внимание на рисунок человека на стене, в точно переданной анатомической позиции и заключенной в окружность, как рисунок человека у Леонардо да Винчи; одни внутренние органы были заштрихованы, другие оттенены. — Только в душ утром сгонял, а так спал на диване... А, нет, спасибо. Ещё одна порция кофеина и я взлечу в стратосферу.         С этими словами он бросил в рот таблетку каннауджийского гинкго. Запить было нечем, он проглотил её всухую, после чего прекратил терзать радио и пошёл в секционный зал. Розе последовал за ним к единственному столу, где горела рабочая лампа. Кандин был уже там, сидя на стуле с протоколом вскрытия — пытаясь сосредоточиться, он часто моргал, словно его разбудили среди ночи с постели пинками. Он единственный надел резиновый халат, который по правилам нужно носить всем присутствующим в морге. Такие же носили все младшие научные сотрудники судебно-медицинского отдела Ассоциации, владениях Кейми, делающие всю грязную работу. Между своими Кейми называл этих сотрудников Игорь.        Кейми открыл холодильник, с грохотом выдвинул поднос, на котором лежало тело и с помощью санитара переложил его на секционный стол с фаянсовым верхом; стальные дверцы шкафов, хранящих троакары и бесчисленные упаковки с составом для промывания брюшной полости, многократно отражали белый фаянс стола.  — Почему всякий раз, когда я захожу в морг, мне хочется мяса? — Пойкерт подкатил к себе табуретку, сел в метре от стола.  — Это всё формальдегид. Он вызывает желание съесть что-нибудь мясное. Готовы, господа?         Не дожидаясь ответа, Кейми сдернул простынь, будто фокусник, представив на обозрение окоченевшее тело Йохаима Нольте. Труп преодолевал третьи сутки разложения, но благодаря температуре два градуса по Цельсию в холодильной камере этот процесс не происходит слишком быстро. Такая температура препятствует быстрому развитию гнилостных процессов, но в то же время сохраняет воду в трупе в жидком состоянии, что очень важно для сохранности трупа для дальнейшей танатологической экспертизы. Волосы, перепачканные засохшей кровью, напоминали прилипшую солому. Рядом с телом на подносе лежали полупереваренные куски органов, вытащенные из желудка Нольте — почки, печень и поджелудочная железа, помещенные в специальный раствор для сохранения целостности тканей. Лицо покойника выражало пустое посмертное безразличие ко всему, а инфракрасная лампочка ИК-спектрометра придавало ему фальшивый розовый оттенок.   — Ты не зашивал его? — спросил Дитер. Он стоял, сложив руки на груди, глядя на расщелину посреди живота, где внутри прятались поврежденные органы.  — Пару часов назад повторно вскрыл, чтобы кое-что проверить и оставил как есть, чтобы вы с Кандином оценили его, так скажем, в первозданном виде. Ты читал заключение?  — Да, пока летел сюда в дирижабле. — Дитер, нацепив очки, взял протянутую Кандином толстую пачку листков в хлипкой бумажной обложке. — Тогда кратко и по делу. Йохаим Нольте, гедонист, вор, коллекционер из Метеора и любитель останков мёртвых тел, а если быть точнее, собирать и продавать их своим клиентам и друзьям с дурным вкусом. Преследуется за кражи мировых произведений искусства из галерей, музеев и частных коллекций, торговле на чёрном рынке, убийствах с целью наживы и ещё целом списке из сорока пунктов, представленных в его досье. В четверг на площади Маритогрет на глазах у сотни очевидцев Нольте повесили на джутовой веревке из мансардного окна Собора Святой Репарты. Приблизительное время смерти 15:18, причина — механическая асфиксия и перелом шейных позвонков. Во время падения его толстый и тонкий кишечники вывалились наружу из данного разреза, выполненный за несколько минут до смерти обвалочным ножом. Кто не знает, это нож для разделки мяса. Есть профессиональные обвалочники, используемые мясниками перед нутровкой скота на бойне и кухонные, который у каждого есть дома. Клин длиной семнадцать сантиметров и шириной шесть и два. Эксперты пару часов назад прислали заключение на основании экспертизы раны. — Кейми ушел в лабораторию и вернулся с распечатками ужасного качества — то ли принтер вымучил их себя на последнем издыхании, то ли у кого-то не хватает денег на краску. Глазам Розе предстали схемы клинка со сложными геометрическими чертежами, а также фотографии раны, сделанные с разного ракурса, на которых оружейные криминалисты делали какие-то вычисления. — Мелсон заключил, что рана сделана обвалочником «Вюстхоф», модель 4958W, выпущен четыре года назад в количестве пяти тысяч штук, стоит в районе тридцати тысяч дзени. Конструкция фулл-танг с накладками на цельнометаллическом клинке, лезвие из порошковой стали M390, высокое качество, отличная заточка, притин мельхиор с гардой. Мелсон тут же разослал данные фирмам, торгующим «Вюстхофами», запросив сводки продаж с момента выхода.  — Сколько покупателей? Предварительно.  — Пока тысяча восемьсот тридцать два. — Парень вполне мог купить его с рук, — заметил Кандин.  — Да, опираться на список покупателей будет с нашей стороны глупо и недальновидно. Но выбор ножа говорит в пользу того, что наш парень понимает толк в холодном оружии и умеет с ним обращаться. — Розе повернулся к Пойкерту, — А что там с татуировками Нольте? — Пока ничего.  — Целые сутки прошли, подгони Янгина, пусть пошевеливает задницей.  — В крови Нольте обнаружен целый коктейль из наркотиков в малых дозах: диацетилморфин, то бишь героин, морфий, фентанил, оксикодон, экгонилбензоат или же старый добрый кокаин. — продолжил Кейми. — Слизистые носа атрофичны, на предплечьях и внутренней стороне бёдер следы от инъекционных уколов, словом, Нольте — наркоман с богатым стажем. — Кейми взял из коробки перчатки. — Касательно раны. Вертикальный разрез длинной пятнадцать сантиметров от мечевидного отростка грудины до нижней трети живота, на три сантиметра ниже пупка. Разрез единственный, удар выполнен левшой. Повреждена кожа, жировой слой, мышечные слои с апоневрозами и фасциями, брюшину, часть тонкой и толстой кишки вместе с брыжейкой. Глубина разреза пять сантиметров, сделан снизу вверх в подвешенном состоянии. — Кейми взял скальпель. — Убийца вспорол ему живот быстро, воткнув нож вот здесь. — кончик скальпеля уперся в нижний конец раны. — И двигался вверх, выпуская из него кишки. Глубина не менялась на протяжении всего разреза, намерения повредить какой-то конкретный орган не было, Мясник просто вскрывал его. От момента ранения до смерти прошло не более пяти минут. — Насчёт способа повешения. — Розе открыл дело на том разделе, где криминалист из Отдела волокон дал свое заключение. — Нольте повесили средневековым способом, так называемым «длинным прыжком». Его использовали в казнях во времена инквизиций. Веревку для неё не растягивают, поэтому после повешения жертва ещё дергается какое-то время в предсмертных конвульсиях.  — В Средние Века от скуки, видимо, избавлялись с помощью казней. — Пойкерт коротенько засмеялся. У него было странное чувство юмора — его забавляло всё несмешное. — Что дальше? Распятие? Колесование? Гаррота? «Кровавый орёл»?  — «Кровавый орёл» — это обычай жертвоприношения викингов, а не казнь. — поправил его нездешним, невыносимо однообразным голосом Кандин. — Жертве, лежащей на алтаре, прорубали короткие ребра зазубренным копьём и вытаскивали легкие наружу из спины, чтобы распластать их. В таком виде они походят на крылья птицы. Вся эта операция по разрезанию костей и извлечению органов была организована как своего рода кровавый праздник. — Реально? Я слышал, что «Кровавый орёл» это выдумка. Вроде страшилки, которую придумали сами викинги, чтобы сеять страх среди своих врагов. — общительно сказал Кандин. — А тебе много такого видеть приходится? Не точно такого, я этого не имею в виду, но вроде того? — спросил Пойкерт, раскрывая пакетик с жареным арахисом.  — Может, мы вернемся к делу? — Розе выразительно вскинул бровь, кивнув головой на труп. — Я вас прошу.       Дитер осмотрел тело, прижав костяшки пальцев к губами.  — А мне больше напоминает Ян де Бана. — Господи, и ты туда же!… — О чем ты? Что за де Бан? — Пойкерт захрустел арахисом. — Слушай, обязательно попробуй орешки. Просто очень вкусно. — Дай-ка и мне штучку. — Кандин протянул руку к пакетику. — «Братья де Витт, подвешенные у Груне Зодье на холме Вейверберг». Картина Ян де Бана из музея Махмуда Халиля в Вергеросе.        Пойкерт набрал в интернете «Ян де Бан» и вскинул брови. На фоне мрачного пейзажа — двое мужчин с оскопленными лицами и вспоротыми животами, подвешенных за ноги на перекладину на коле.  — О, и правда. — Пойкерт заглянул ему через плечо на секционный стол. — Только Нольте повесили не вверх тормашками. Но если перевернуть экран… — Кстати, согласно истории труп кошки засунут внутрь одного из братьев, а не лежит рядом с ними.  — Спасибо за комментарий. Хорошо, что у нас тут нет никаких кошек, — буркнул Кейми, налаживая температурный режим в камерах хранения.    — «Картина с братьями пропала из музея два года назад». — сказал Пойкерт, скользя глазами по содержимому статьи. — Ума не приложу, кому бы захотелось держать её у себя дома. Если б я решил что-то украсть из музея, то стырил бы «Сикстинскую Мадонну». По-крайней мере, на неё приятно смотреть. — Если нашлись люди, которым нравится смотреть на заспиртованные части человеческих тел, то точно найдется человек, которого зацепила картина подобного жанра… — Мы поговорили о казнях, поговорили об искусстве — продолжим работать или нет? — теряя терпения, повысил голос Розе, прерывая дискуссию. — Тц, вот зануда какой… — Я всё слышу, Пойкерт. — Не будем нервировать нашего босса, у него и так аритмия, ему сердечко надо беречь. — тихо посмеивается Кейми. Розе абсолютно точно не закатывает глаза. — Итак, на теле нет отпечатков, повсюду следы латексных перчаток. Нашли несколько мельчайших частичек засохшей крови, но для того чтобы определить группу, количество явно недостаточное. На ушных раковинах я обнаружил немного производственного талька. Одежда Нольте пропитана потом и его собственной кровью.         Дитер, натянув с щелчком перчатки, приподнял верхнее веко, всмотрелся в белки глаз.  — Кровоизлияния. Его душили?  — Да, самые ранние следы удушения выполнены голыми руками — в точках яремных вен и сонной артерии цепочка кровоизлияний. Странгуляционных борозд четыре, видимая одна и она же последняя, остальные обнаружены в подкожно-жировой клетчатке шеи во время вскрытия. Каждая образовалась с промежутком в пять-шесть минут, все от одной и той же петли. Короче говоря, Нольте вешали несколько раз, не доводя дело до конца.  — Пытка?  — На ум больше ничего не приходит. Может, у пытки была цель, а может Мясник просто садист, который упивался его мучениями.  — Если у пытки имелась цель, то это был допрос. Парень что-то из него вытаскивал, а когда тот артачился, выбивал у него из-под ног опору и держал подвешенным в петле, а потом снова ставил опору. Причем информация обязана была быть достаточно существенной, раз потребовалось вешать его целых три раза, чтобы вытряхнуть её из Нольте.  — Хранил их под страхом смерти, — с иронией прокомментировал Кейми. — Теперь к самому главному.         Подкатив предметный столик, он взял контейнер с кусочками органов и открыл его. У Дитера в глазах застыло вопросительное выражение. О находке в желудке Нольте в заключении не написано. — Без лишних прелюдий представляю печень, почки и поджелудочную железу.  — Я полагаю, тут какой-то подвох, потому что когда ты рассказывал о ране, я видел, что печенка у Нольте на месте. — после паузы сказал Дитер.  — За наблюдательность можешь поставить себе высший балл.  Органы принадлежат не Нольте. Розе полагает, что они были взяты у его жертв из коллекции, которую наша жертва хранит, простите, хранил у себя в шалле в Лиллессанде. Кариотипирование клеток каждого куска показало наличие сорока шести хромосом, двадцать третья пара гомогаметная.  — Женщина.  — Именно. Органы, частично переваренные в желудке нашего подопечного, принадлежали двум представительницам прекрасного пола.  — Двум? В смысле, их что, две? — переспросил Пойкерт. — Клетки почек и печени имеют сходный генотип, а поджелудочная железа другой, что свидетельствует о том, что органы взяты у двух разных женщин. — Кейми поочередно тронул внутренности затянутым в перчатку пальцем. — Сейчас мы выясняем, кому они принадлежат. Я выполнил ПЦР-СТР тест из клеток органов, пока получил шесть сайтов. Как только будет десять, я загружу результаты в базу данных, после чего останется только ждать совпадения. А теперь надо обсудить еще один вопрос… — Провалиться мне на этом месте – тебе хочется получить гонорар.  — Так точно.  — Кейми, сегодня — всё, что угодно.  — Он их ел? — спрашивает Дитер у всех присутствующих сразу. — Никаких доказательств того, что Йохаим Нольте был каннибалом нет. — после короткой паузы отозвался Розе. — Я думаю, Мясник взял эти органы с собой и заставил Нольте их съесть перед тем, как убить. — Органы частично переварены желудочным соком, что значит трапеза произошла по-крайней мере в течение получаса перед смертью.  — Зачем он это сделал?        Розе развёл раскрытые ладони. — Я надеялся, что ты прольешь свет на этот вопрос.  — Ты что-нибудь знаешь о каннибализме?  — Ну, скажем, ни черта о нём не знаю. Выкладывай все подряд.         Дитер прошелся взглядом по телу, после чего вернул его в отчёт, и начал говорить, не отрываясь от него, будто зачитывал заранее написанный текст. — В древности каннибализму приписывали разный символизм. Выделяют три основных мотива — вера, голод и ярость. Самый основной, конечно, голод. Нехватка пищевых ресурсов в суровых экстремальных условиях может толкнуть на каннибализм и современных людей. Ритуальное поедание в племенах такомбау различных частей тел убитых врагов, умерших сородичей был основан на убеждении, что сила и другие свойства убитого переходили к поедающему. У аборигенов Граваса каннибализм был распространен среди жрецов. Ежегодно они приносили в жертву одного из своих богу Манду во время ритуального поклонения, и если тот, по их соображениям, принимал жертву, то они съедали её, чтобы быть ближе к нему. Племя яномама, например, традиционно поедали прах своих кремированных родичей, смешанный с банановой кашей.         Послышалось хрюканье — Пойкерт, кто бы сомневался.  — Деликатес.        Кейми манерно закатил глаза.  — Я тебя сейчас съем.  — Но одним из наиболее первобытных мотивов каннибализма это ярость, инстинктивное желание уничтожить врага в буквальном смысле этого слова. — Дитер потёр близорукие глаза под очками. — Примеры такой ярости представляет история культурных народов, когда разъярённая толпа, убив ненавидимого ею человека, терзала его на части, пожирала его сердце, лёгкие и так далее. Слепая ярость осмысливается впоследствии представлением, что съедением врага последний совершенно уничтожается…  — А в христианстве есть какие-нибудь упоминания о людоедстве? — прервал его Розе.        Дитер замолчал, переглянулся с Кейми, обратив на него взгляд с безмолвным вопросом, застывшим в глазах. Тот помахал рукой, мол, потом поясню.  — В христианстве? В смысле в истории или в Библии?  — Книга Левит. — ответил вместо него Пойкерт, повернувшись лицом к ним, сев на стул верхом и положив руки и подбородок на спинку. — В Ветхом Завете упоминается каннибализм, вызванный голодом среди евреев, когда Бог принуждает их поедению своих товарищей. Во время кар, которые приводят к этому, он не просто мучил людей голодом и они поступили так чтобы выжить — это была часть его плана, он целенаправленно доводил их до каннибальства. «Если же и после сего не послушаете Меня и пойдете против Меня, то и Я в ярости пойду против вас и накажу вас всемеро за грехи ваши, и будете есть плоть сынов ваших, и плоть дочерей ваших будете есть». В Книге Иезеркиля тоже говорится, что Бог направлял людей к тому, чтобы есть своих же. В Завете вообще Бог систематически принуждал людей к каннибальству за их грехи.  — Пойкерт, ты что, ходил в воскресную школу? — спросил Кейми.  — Ну да, ходил. У меня вся семья католики, я не мог этого избежать.        Дитер посмотрел на Розе. Тот щелкал ручкой и молчал так и не пояснив. Потом посмотрел наверх. Большие настенные часы показывали без десяти девять.  — Дитер, ты был когда-нибудь на скотобойне? — спросил он.  — Да. Вроде того. Я, кажется, был там еще ребенком. — Не то это местечко, чтобы водить туда детей. — заметил Розе, вытряхивая из пачки сигарету. — Эй, убери эту дрянь сейчас же! — Кейми вскинул руку. — Не смей тут курить, Розе! Я серьезно!  — Это не твоя прозекторская, Кейми. Правила твоей епархии тут не работают. — пламя зажигалки подожгло фитиль. Розе убрал её в карман, стянул пиджак и бросил его на пустующий по соседству секционный стол. — Кто тебя водил смотреть на забой скота?  — Никто меня не водил. Сам пробрался. В детстве я жил в Берналийо на ранчо рядом с фермой, где забивали овец, были летние каникулы, и мне было скучно. Развлекался как мог.  — Тогда ты понимаешь, о чём я подумал, когда увидел труп. Ты ведь знаешь, как забивают скот?  — В общих чертах.  — Если вкратце, то забойщик сидит сверху на деревянном станке, куда свиней запускают по одной. Он надевает им на голову что-то вроде металлической шапки в форме колокола и стреляет из тридцать второго калибра или же оглушает электрощупом, после чего подвешивает свинью и вспарывает ей брюхо обвалочным ножом.  — Но забойщик не сделает такой разрез. — прервал его Кандин, навалившись локтями на стол. — Твой убийца, Розе, может и знаком с работой на убойной ферме или понимает в этом деле, но в то же время разрез выполнен слишком аккуратно для нутровки скота, что больше говорит о хирургических навыках. Разрез похож на забойный, но рука не грубая — вы только посмотрите какие ровные края… Кстати, почему ты спросил меня ночью, нет на трупе следов сексуального насилия?  — Я в тот момент думал о его жертвах, предполагал, как он их убивал и задался вопросом, испытывал ли Нольте сексуальное влечение к мертвым. Если бы он был некрофилом и с его жертвами были случаи… постмортальных совокуплений после смерти, то Мясник бы точно повторил это и с ним, изнасиловал его чем-то. Будь Нольте некрофилом, это дало бы нам наводку и могли бы сузить круг поисков его жертв. — пауза —меньше секунды, — прежде чем продолжить. — Он сравнивает его с животным, выставляет напоказ его деяния, то, что Нольте творил со своими жертвами. Он порезал его, как скот, заставил его сожрать органы, которые он коллекционировал, тем самым заставив быть каннибалом, словно хотел тем самым унизить его. «Раз смотришь на части тела, то почему бы тебе самому не попробовать их на вкус?». Он словно… карает.          Розе пришла на ум цитата, которую Пойкерт нашел в Ветхом Завете, когда они искали сравнения убийства с библейским сюжетом. «Как глина у горшечника в руке его, и все судьбы её в его произволе, так люди — в руке Сотворившего их, и Он воздает им по суду Своему».  — Но признаков… э-э… надругательств не найдено. — говорит Пойкерт, заглядывая в пакетик с арахисом. — Получается, Нольте не был некрофилом.         Дитер поднял на Розе глаза, которые уже давно отвыкли удивляться. — Что ж, с учетом его пристрастий к неживой человеческой плоти, вполне допускаемо, что Нольте мог чувствовать к ним влечение и желание близости. — Под «желанием близости» ты имеешь ввиду иметь трупы?        В голосе Кандина Розе уловил отвращение. Поняв это, Дитер смутился и сделал вид, что ищет по карманам платок.  — Именно, просто Дитер слишком вежлив, чтобы сказать прямым текстом вслух. — усмехнулся Розе.  — Никогда не понимал, как люди становятся некрофилами. — Девиация некрофилии проявляется как правило из-за сексуальной подавленности. Покойники не могут «отвергнуть», они относительно легко доступны и беспомощны. — ответил Дитер. —Если полагать, что Нольте не был ни каннибалом, ни некрофилом, то он не испытывал желание поглощать их, чтобы показать свою силу. Нольте не желал никакой близости с жертвами, он просто хладнокровно убивал их из эстетических соображений. Нет следов нэн?  — Ни одного.       В морге висело молчание — обыкновенное для здешних обитателей. Все думали о своих предположениях, сопоставляли имеющиеся факты, пытались связать их в одно единое, чтобы создать портрет человека, убил человека в двух метрах от них.  — Практически полное отсутствие улик, методичный подход в убийстве, контроль происходящего…  — Дотошен в мелочах. — пробормотал Розе. Пойкерт видит что в глазах напарника бежит какая-то сложная мысль. — Если хочешь сделать что-то, то делай идеально, иначе не имеет смысла. На стуле нашли ворсинки шерсти и кашемира, не совпадающими с составом ткани одежды на Нольте и плаща с крестом. В отделе волокон определили, что плащ сшит из смеси эластана и хлопка, а штаны и рубашка под ним — из шелка. Волокна кашемира из пуха сельфоских козлят, нежное вычесанное руно редкого и ограниченного спроса. Сто грамм такого пуха стоит около десяти тысяч дзени. Он пользовался духами, редкими и очень изысканными со слов парфюмера. — И… это значит, наш парень при деньгах? — почесав небритую щетину, спросил Пойкерт.  — Это значит, что он не только обеспечен — у него есть вкус. Он образован, умен, внимателен, с широким кругозором.  — Мужчина или женщина?  — Криминалист Абрамса нашла ресницу на веревке, на которой повесили Нольте. Сейчас проводят тесты, скоро даст нам ответ. — Розе повернулся к Дитеру. — Прежде, чем ты поделишься своим мнением, я хочу рассказать о том, к чему мы с Пойкертом пришли сегодня утром.  — Слушаю.  — У нас возникла мысль, что убийство — пародия на библейский текст о смерти Иуды Искариота. Я объясню все по порядку. Ты ведь в курсе, как умер Иуда?  — Повесился после того, как продал Христа. — ответил Дитер.  — А что именно с ним произошло во время повешения?  — Не пойму, к чему ты клонишь…        Порывшись в портфеле, Розе вытащил книгу. Из среза торчало несколько закладок. Открыв Евангелие от Матфея, он процитировал вслух:  — «Бросив тридцать сребряников в храме, Иуда ушел на поле горшечника и удавился, и когда низринулся, расселось чрево его, и выпали все внутренности его». Сначала мы решили, что Мясник совершил убийство, опираясь на христианский первоисточник и выставил Нольте Иудой. Как мы знаем, Иуда был вором, предателем и вероотступником. То, что он вор, и так понятно, но где скрыт смысл предательства? — Розе перелистнул Библию на Книгу Чисел. —  «Всякий, прикоснувшийся к мертвому телу какого-либо человека умершего и не очистивший себя, осквернит жилище Господа, да истребится человек из среды народа». Если сопоставить цитату с  желанием Нольте коллекционировать мертвых, то можно трактовать это как предательство против воли Божьей.  — Крест Святого Петра тоже символ вероотступничества?  — Ничего подобного, — отозвался Пойкерт. — Крест Святого Петра люди ошибочно принимают за символ поклонения Дьяволу. Согласно Страстям, апостола Петра распяли римляне, и во время казни тот сам выбрал такой вид казни, поскольку он посчитал для себя недостойным умирать на кресте так же, как и Иисус Христос. А весь этот бред с сатанизмом, который якобы олицетворяет крест Святого Петра стал дрейфовать в умах от того, что люди, страдающие христианством головного мозга, посчитали, что раз вершина и концы горизонтальной перекладины символизируют Отца, Сына и Святого Духа, то нижний конец его означает царство Сатаны. — Но апостол Пётр, согласно Библии, отрёкся от Христа.  — Но не считался предателем. — возразил Розе.        Дитер покачал головой. — Тогда вся эта ваша библейская интерпретация не подходит для объяснения убийства. И где тут связь с Геней Рёдан?  — Хороший вопрос, и у нас на него есть ответ. Нольте не Иуда, а лишь инструмент для воссоздания новозаветного сюжета. Убийца сделал из него чучело Куроро, чтобы изобразить повешение Иуды.         Дитер с Кейми переглянулись.  — То есть… Погодите-ка, Иуда — Куроро Люцифер?         Кивнув, Розе положил Библию на стол.  — С точки зрения первоисточника христианской веры, Гёней Рёдан, как и убийца, вдохновлялся Библией. Во-первых, их число — изначально их было двенадцать, не считая Куроро Люцифера. Двенадцать апостолов. Во-вторых, крест Святого Петра на плаще Куроро Люцифера. Тут я и сам не понял, как следует его трактовать, либо как символ отступничества от Бога, либо как намёк на то, что лидер Рёдана считает себя недостойным Его. Из этого у нас возникла догадка, что в Метеоре исповедуется какое-то направление христианской религии, и Куроро решил создать что-то вроде секты, которая отрицает их заповеди. Тогда он предатель, Иуда, что изобразил нам Мясник.  — Розе, прости, что прерываю, а может ли этот парень, в таком случае, быть жителем Метеора, и таким образом показал, что ждет Рёдан за предательство? — сказал Дитер.         Розе вскинул голову. — Я об этом как-то и не подумал… — Тогда мы, вероятно, должны искать убийцу среди жителей Метеора. — сказал Кейми.  — Ещё, и это самое очевидное — Люцифер. Падший ангел, любимец Господа, пока не предал его и изгнан из рая в преисподнюю. — Розе нашел закладку на Книге Исаи. — «Взойду на небо, выше звезд Божиих вознесу престол мой и сяду на горе́ в сонме богов, на краю севера; взойду на высоты облачные, буду подобен Всевышнему». К слову об апостолах — в Откровении Иоанна Богослова «утренняя звезда» была эпитетом Иисуса Христа. — Потрясающе. Нет, серьезно. — Кейми всплеснул руками. — В жизни бы не подумал изучать Рёдан с точки зрения Библии. Вы просто чертовы ищейки.        Розе неровно усмехнулся, держа палец между страниц.  — Не мы — наш убийца. Это он додумался до всей этой библейской галиматьи, а мы всего лишь угадали его мысли. И тут больше не моя заслуга, а Пойкерта, который Библию знает вдоль и поперёк.  — Скорее моему католическому воспитанию. — прибавил Пойкерт с улыбкой. Да, спасибо его родителям, истово верующим сектантам-иезуитам, благодаря воспитанию которых он в шесть лет цитировал наизусть всё Евангелие.         Розе посмотрел на Дитера.  — Давай, — Кейми щелкнул по лампе над столом. — Дай нам предполагаемый анамнез психических отклонений этого любителя библейских толкований.        Судебный психиатр убрал с тела Нольте простынь и долго стоял возле него, не меньше пяти минут. Комната для него будто опустела, остались только он и труп. В секционном зале термометр был настроен на поддержание температуры не выше пятнадцати-шестнадцати градусов, но тело лежало вне холодильника больше сорока минут, и в воздухе начал появляться сладковато-кислый душок.  — Он ему не нравился. — Нольте мне тоже не особо нравился, но я не собирался пускать ему кровь как свинье.  — Как же я скучал по твоим ироническим замечаниям, Розе. — сказал Дитер. — В любом случае, умер он естественным образом. — Ествественным?  — Естественным для людей такого рода занятий.         Дитер уперся кончиком указательного пальца в подбородок. — Ты считаешь убийцу сумасшедшим? — спросил Розе.        Дитер отрицательно покачал головой.  —  Не думаю, что сумасшедший может быть настолько осторожным и продуманным. — Я тоже не думаю, что он псих. Вернее, думал, но передумал.  — Что сподвигло тебя поменять мнение?  — Можно сказать, начал лучше его понимать. — Большинство серийных убийц, к слову, не сумасшедшие. — строго сказал Дитер. — И не психопаты. Они скорее исключение, чем правило. Это огромная ошибка, подгонять всех преступников под критерии расстройств личности.  — Да, я в курсе. — А мне кажется, что он псих. — Кейми поправил очки.  — С чего ты взял?  — С того, что он устроил своей выходкой на площади целое шоу на глазах у кучи народу. Ты видел записи видеосъемки, изъятые у свидетелей? Это просто гребанный спектакль! И где этот ублюдок убил Нольте? В соборе, во время Пасхальной литургии, зарезал человека, пока внизу сотня прихожан выводили псалмы. Как человек мог стать таким чудовищем? — Я воздержусь от выбора между наследственностью и воспитанием. В любом случае, это ничего не значит. Психопаты делают из убийства публичное представление, чтобы привлечь к себе внимание, чтобы люди знали, что они кого-то убили. Но эта театральщина была поставлена для особого гостя, Гёней Рёдан, с намеченной целью. — Дитер пожал плечами. — Нельзя расценивать эту выходку как желание внимания.  — Но психопаты используют жестокость не только ради публичности, но и для достижения определенной цели. — в ответ на возражение говорит Розе. — Будь у него возможность совершить убийство в укромном месте, он бы его совершил, если бы точно знал, что Рёдан его увидит.        Розе взглянул на черепную коробку Нольте, прошедший не так давно через процедуру трепанации, и тронул пальцем грубый шов на макушке, за который скрывался мозг. Отягощенный неясными догадками и белыми пятнами в собственном сознании, он сейчас желал бы, чтобы при этом прикосновении ему удалось прочитать мысли мертвого человека. — Хочешь знать, что я об этом думаю? — Очень хочу.        Остальные слушали его с не меньшим вниманием, чем начинающие каратисты – лекцию по анатомии.  — Когда мы представляем психопата, то нужно понимать, что они лишены всего человеческого, то, что делает нас людьми. Они не способны к состраданию, к привязанностям, у них нет совести и сожалений. Психопаты не могут понять, что чувствуют другие, и сами того же не чувствуют, они лишь имитируют эмоции. Абстрактных понятий, любви, к примеру, или ненависти для них не существует. Нам хорошо, когда мы делаем плохим людям плохо. Так вот психопаты не испытывают такого. Желание наказания у них может присутствовать, но оно идёт из их тотального эгоизма, а не из стремления совершить возмездие из чувства негодования или праведного гнева. Скажем, психопата мог кто-то толкнуть на парковке возле супермаркета и не извиниться, и ему может придти в голову придти к нему домой и зарезать его семью. Просто потому что человек неуважительно к нему отнесся. Они лживы, импульсивны, агрессивны, стремятся потакать своим желаниям, даже если они причиняют дискомфорт или грозят опасностью для окружающих, социальных норм для них нет, поэтому расчетливость и осторожность для них нехарактерна. Наркотики, алкоголь, беспорядочные половые связи, убийства, все это способы получить эмоциональную разрядку. Словом, я подвожу к тому, что исходя из всего вышесказанного и того, что из  представляет убийство Нольте, убийца действовал не как человек, страдающий психопатией. Поведение человека отражает его личность, его характер. Убойный разрез и найденые органы внутри желудка демонстрируют осуждение — эмоцию, не свойственная людям со стойким расстройством личности. Неизвестно, сочувствовал ли он жертвам Нольте, но осуждение позволяет построить кое-какие догадки. Тут личное отношение к убитому, вернее, к его пристрастиям.  Убийца презирал его и считал животным. Относишься к людям, как к мясу, тогда и сам будешь убит, как мясо.  Акт жестокости, направленный на Нольте сочетается с безжалостностью и хладнокровным, почти техническим, хоть и несколько экстравагантным исполнением. Он опытен в насилии, знает, как убивать, чтобы не оставить следов, как пытать, как добиваться своего. Он не боится быть пойманным, умеет держать себя в руках.  — И определенно получил удовольствие от того, что помучал Нольте и отправил его на тот свет. — сказал Розе. — Садист уже в самом раннем возрасте проявляет агрессию, так что возможно за ним в прошлом будет числиться «задок»: обвинение в жестоком обращении с животными, поджог или угроза расправы… — Он не садист. — Уверен?  — Абсолютно.  — Ты серьезно? Да он же его фактически разделал. — Кейми задвинул тело Нольте в холодильник. — И какой у него мотив убивать Нольте? Почему он выбрал именно его?  — Нам ещё предстоит это выяснить, но я знаю, что Мясник приведет нас к Рёдану. — сказал Розе, упершись бедром в стол. — Ты только сам не помри в этой гонке. — Кейми швырнул резиновые перчатки в бачок. — Зачем убийце может быть нужна его смерть? — Пойкерт сминает пустой пакетик и выкидывает его в ведро. — Я работаю в Ассоциации Хантеров. Моя смерть всегда кому-то нужна. — отпустив мрачный смешок, ответил он.        Розе вышел на улицу покурить. Сидя на скамейке перед зданием полицейского управления, он смотрел, как садилось солнце. Как голубеет и холодеет земля. Над сквером пролетела скопа. Когда трупа перед глазами больше не было и не нужно было думать, что и как делать, все вдруг резко изменилось. Стоило ему на минуту расслабиться, как все, чем они только что занимались, дошло до его сознания. Он почувствовал себя неуютно и немного растерянно на улице, в окружении живых. Он испытывал настоятельную потребность вернутся обратно в секционный зал, чтобы снова заполнить голову работой.         Вскоре к нему присоединился Дитер, сев возле него, и протянул банку «Шпеци» с запотевшими стенками из автомата.  — Когда я говорю людям, что мир катится в тартарары, они просто улыбаются и отвечают,  что я старею. Что это один из симптомов. Но иногда я думаю — что толку от моих знаний? Чья совесть от них заболит? Тех, кто делает это? — Дитер мотнул головой в сторону здания, имея ввиду морг.  — Ты спасаешь жизни. — Розе протянул ему пачку сигарет.  — Знаешь, один агент как-то раз подошел ко мне после лекции и пошутил, что курс следовало назвать не «Прикладная криминальная психология», а «Профилактика трагедий».  — Умник доморощенный. — хмыкнул Розе, затягиваясь.  — Как ты относишься к тому, что жертва ничуть не лучше убийцы?  — Я стараюсь об этом не думать.  — Потому что опасаешься того, что проявишь к нему симпатию? К убийце.  — То, что он укокошил мерзавца, продающего части тел, не делает из него положительного героя. Я в эти сказки не верю. В добрые — нет, а в страшные — сколько угодно. Ничто не оправдывает подобную жестокость. Хотя спасибо ему за то, что оставил нам целый ворох подсказок. Тем более мы знаем, что он хочет добраться до Гёней Рёдан, а Нольте был приманкой.  — И что он с ними сделает?         Розе ослабил узел галстука, поводил рукой по горлу.  — Вероятно то, что сделал с собой Иуда.  —  «Бросив тридцать сребряников в храме, он вышел, пошёл и удавился, и когда низринулся, расселось чрево его, и выпали все внутренности его»...— Дитер положил руку на спинку скамейки. — Он хочет убить только Куроро Люцифера? Что с остальными Пауками? С ними он ничего делать не будет?  — Насчёт их судьбы Мясник не оставил нам подсказок.  — Мясник потому что разрезал Нольте, как свиную тушу?  — помолчав, он спросил. — Как погибли другие апостолы?         У Розе вырвался смешок. Вообще-то, и ему это в голову пришло, когда он разглядывал витражи в Соборе Святой Репарты.  — Решил раскрутить Библейский сюжет на полную?  — Раз ты подозреваешь, что смерть Йохаима Нольте, инсценированная Мясником, пародия на самоубийство Иуды, то что насчёт Страстей апостольских?       Розе взглянул на Дитера. —  Все апостолы, за исключением Иоанна и Иуды, погибли мученической смертью — Иоанн умер от старости, Иуда наложил на себя руки. Апостол Андрей, Филипп, Фаддей и Петр, все умерли на распятии. Апостол Иаков убит мечом, Варфоломей сначала распят, затем с него заживо содрали кожу и  обезглавили. Матфей после долгих мучений был заколот стрелами и умер на костре. Фома убит копьем, другой апостол Матфей и другой Иаков побиты камнями, апостол Павел обезглавлен, а Симон заживо распилен пилой.  — Боже сохрани... Вот и делай добрые дела.  — Чего нельзя сказать про Нольте. Мучения апостолов были, мягко говоря, несправедливы, а тут — прямо к месту. Но я не думаю, что нам следует ожидать подобных убийств. — Розе, прищурившись, посмотрел на Дитера. — Он не использует Библию в качестве пособия по убийствам. Заметив символические элементы, крест Святого Петра и прочее, убийца просто воспользовался ими, чтобы привлечь их внимание.    — Гнилое дело, да, Розе?  — Куда уж гнилее. — спрятав руки в карманы пальто, он вытянул ноги и прислонился затылком к изголовью. — Мы с Пойкертом сегодня ночью улетаем в Какин. Надо поговорить с одним человеком по делу Ренджи. Если не произойдет ничего не предвиденного, то в понедельник вернемся. Сегодня вечером Кейми с трупом Нольте отправятся в Ассоциацию. Я могу попросить вас с Кандином остаться на пару дней в Ирвинге?  — Конечно.   — Как ты?  — Порядок. Не видно?        Розе отвел взгляд. Над ровной полосой облака один за другим летели стрижи.  — Я был у Лизы пару дней назад. Выглядит ничего. Медсестра сказала, что она стала чаще выходить выходить на улицу и аппетит улучшился. Даже набрала немного веса.        Обычно люди избегали касаться упоминаний о его семье даже вскользь, но Дитер был исключением. Он был младшим братом его жены и имел обширные связи с корифеями психиатрической практики, в том числе и теми, кто ушел в частные учреждения. Насмотревшись разных ужасов в государственных клиниках для душевнобольных с разными недоношенными лечебными программами — пристанища боли, где с пациентами, бродящими по коридорам в ночнушках, как привидения, зомбированные хлорпромазином, обращаются, как с дерьмом, обкалывая лошадиными дозами транквилизаторов до состояния отупления и распыления личности — Розе с помощью Дитера подыскал для Лизы частный реабилитационный пансионат «Эппельвикен», далекий от государственных «домов скорби». В нём не было ни палат с замками, ни безразличного медперсонала, ни подвалов с изоляторами, где люди надрывались до хрипоты и грызли решетки на окошках даже деснами, когда оставались без зубов. Там были прекрасные врачи, достойный уход, а за большинством пациентов, как и за женой, приглядывала личная сиделка.  — Карен еще упомянула, к ней на днях подруга из колледжа заходила. — Дитер смял окурок в металлической пепельнице-покрышке.  — Дженни, наверное. Мы с ней неделю назад созванивались, она обещала навестить Лизу. — по небу со стороны замка Ридель с громкими воплями пролетела стая диких гусей. Розе стряхнул пепел с сигареты. — Она когда-нибудь придет в себя?  — Трудно сказать. На ваших глазах вспороли горло вашему сыну. Не знаю, можно ли от такого оправиться.          Тишина.  — Извини. За это ты мне и нравишься, Дитер — ты всегда говоришь как есть. — Ничего страшного. — Розе, если ты подумал, что я намекаю на то, что ты бесчувственная скотина, раз не потерял рассудок, как Лиза, то это не так. — Знаю, что не намекал. — отмахнулся он. — Ты судебный психиатр. Твое дело — люди из мира насилия. Ты не обязан уметь подбирать слова для сочувствия, а определять, сидит ли крыша на месте у преступника или нет.  — Сейчас я не психиатр, а твой друг и часть семьи. Я с тобой так же честен, как был честен с любым своим пациентом. —  Вот как? С пациентом? — криво усмехнулся он. — Нет. Я прежде всего хочу, чтобы мы были с тобой друзьями, и, по-моему, так оно и есть.   Дитер положил руку на его плечо:  — Мой дом для тебя всегда открыт.  — Спасибо, но у меня всё в порядке, — сказал Розе, словно отказывался от куска хлеба.       До него уже дошло, что до конца своей жизни он проведет в надежде, что к Лизе вернется рассудок. Первые годы он спрашивал себя, неужели придется привыкать к этому? И сможет ли он привыкнуть? А сейчас понял — привык. Боялся только того, что перестанет надеться.        Розе навещал Лизу каждые выходные. В прошлый раз ко дню рождения он накупил подарков: духи, шелковый плед и серьги сапфирового стекла, под которым свободно перемещались ограненные алмазы. Он пил кофе, пока Лиза сидела в кресле и пыталась развязать узелок на упаковке подарка. Через несколько минут та отчаялась развязать узелок и теперь сидела, беспомощно уставясь на коробку. Розе разрезал упаковку карманным ножом — в палатах запрещали держать острые предметы. Жена расцвела в улыбке, словно вынырнула из забытья.  — Ты, наверное, считаешь меня дурехой! — Нет, милая. Никакая ты не дуреха. Просто нет в жизни справедливости.  — Ты виделся с моей мамой?         Её мать умерла, когда ей было десять лет — разбилась в автокатастрофе.  — Очень давно.  — Она меня никогда не навещает.  — Знаю. Меня она тоже не навещает.        Лиза попросила его передать ей привет и уговорить как-нибудь её навестить. Розе пообещал выполнить её просьбу.  — Ты работаешь?  — Да. У меня все нормально.  — А где ты живешь? Я ведь даже не знаю, где ты живешь.  — Я живу в квартире в Лентале. Уже несколько лет. — Может, летом я навещу тебя…  — Конечно. Летом обязательно.  — Спасибо за подарки, Дитер.        Розе, улыбнувшись, ничего не ответил, и поцеловал костяшки её пальцев. Лиза смотрела на него с нежностью, хотя и не узнавала, называя разными именами. Про сына они никогда не говорили.         У него зазвонил мобильный. Увидев номер на экране, он нахмурился и, извинившись, поднялся со скамейки, отойдя на приличное расстояние. В это время к Дитеру спустился Кейми. Халат он оставил в морге. Засунув руки в карманы, Кейми смотрел на форт Макнэр на противоположной улице. Так обычно стоят и ждут выхода врача в приемной отделения интенсивной терапии. — Я беспокоюсь за него. — вздохнул Дитер. — Он делает все, что может, но из него словно душу вынули.  — Ну, когда у людей убивают детей и снимают с них скальп, то они волей-неволей ожесточаются. Ты так не считаешь?         Обычно Кейми занимался телами, насильственная смерть которых была связана с использованием нэн-способностей, диковинных зверей, тех, кто погиб во время Экзамена на хантера или иными обстоятельствами, интересующими Ассоциацию. В исключительных случаях ему приходилось работать с трупами, помогая в расследованиях для Бюро безопастности или других ведомств. В силу специфики работы ему крайне редко попадались дети, но он бы никогда не подумал, что одним из них будет ребёнок его друга. По негласному правилу, существующему в любой отрасли медицины, врачи не участвуют в лечении своих родственников и друзей. Объяснение этому очень простое — сохранить при этом хладнокровие и беспристрастность по отношению к ним почти невозможно. То же самое касается и судмедэкспертов, к которым мог попасть на стол их знакомый или кто-то из близких, но когда Розе попросил его взять на себя вскрытие Уилли, Кейми не смог ему отказать. По его собственному многолетнему опыту работы, на свете есть мало вещей более болезненных, чем вскрытие детского трупа, и уж точно нет ничего мучительнее вскрытия тела ребёнка, погибшего насильственной смертью. Он выполнил все обязательные формальности при расследовании любых убийств, но именно тогда до него окончательно дошло, почему в работе стоит сохранять дистанцию с теми, кто тебе дорог. Розе попросил разрешения посмотреть на тело сына, которое было так изуродовано, что его пришлось отпевать в закрытом гробу, на нанесенные ему увечья. Он поражался тому, что родители убитых детей обычно хотят знать подробности содеянного с их ребенком, как будто стремясь разделить и принять на себя страдания своих детей. Чаще всего после их смерти родители уходили в себя, спивались, подавляли горе работой, застревая где-то между стадиями торга и бесконечного траура. В другую сторону работало иначе — дети, чьих родителей убили, становились сгустком подавленной злобы.  — После того, что случилось, я наладил взаимоотношения со своей старшей дочерью. Мы не общались с ней два года, а сейчас мы встречаемся с ней каждые выходные. — Ты только не говори ему об этом, а то звучит так, словно благодаря убийству его ребёнка ты сблизился со своей семьей. — предупредил Дитер.  — Немного грубовато, но в общем ты прав. Я вот недавно развелся с женой.  — Чёрт, соболезную. Что произошло?  — Я регулярно ей изменял. — буркнул Кейми и потёр рукой шею. — Серьезно? Ну ты и козёл. И как она узнала?  — Пару месяцев назад мы сидели за ужином, когда Кандин прислал мне смс-ку: «Тело на автостраде четырнадцать». Я пошел собираться, а Ева говорит: «Ну можно позавидовать этому телу, с ним муж проведёт больше времени, чем со мной. Это немыслимо... Где-то нашли покойника, и он оказался важней, чем я». Когда я вернулся домой на следующий день, она подала на развод.  — Знаешь, Кейми, я не удивлен. —покачал головой Дитер. — Ты всегда кидаешься к трупам при любом удобном случае. — Ты это о чём? — О том, что тебе с живыми людьми неинтересно. Когда тебе скучно или ты расстроен, ты всегда идешь искать утешения к покойникам. — Потому что они не делают неприятных замечаний. — проворчал Кейми.   — Скажи это своей жене… Ой, прости — бывшей жене. Кто знает, может, она простит тебя.  — Завались!          Закончив звонок с Бинсем, Розе с минуту стоял, уставившись на погасший экран, потом поднял голову. Неподалёку от Управления, в милях двух, стоял военный аэродром для чрезвычайных ситуаций. Им иногда пользовались в полиции, чтобы побыстрее добраться до места происшествия, если оно находилось, к примеру, на крупной магистрали, в лесу или за чертой города. Там же в ангарах стояли турбовинтовые санитарные самолеты для перевозки пострадавших или мертвых тел. На одном из них сегодня вечером тело Нольте отправиться в Ассоциацию Хантеров.         Из здания управления вышел Блинкен. Вид у него был запыхавшийся, очки съехали набок. Он так быстро мчался, что плотный габардин, из которого были сшиты его брюки, свистел, рассекая воздух — Следователь Паскаль!         Кейми и Кандин синхронно обернулись. Розе, прищурившись, увидел, как эксперт машет ему рукой.  — Что случилось? — спросил он, когда подошел.  — Вы привезли сегодня стул с мансарды собора?  — Да, я, а что… — Пойдемте со мной. Мы вам кое-что покажем.         Розе с Кандином зашли за Блинкеном в лабораторию в отдельный бокс. Внутри было жарко, как в сауне. Гудел масс-спектрометр, обрабатывая образец. Стул стоял на низком лабораторном столе. Возле него стоял криминалист в белых перчатках для работы с вещдоками. Даже за маской было видно, что на его лице застыло озадаченное выражение.  — Что произошло?  — Мы приступили к нему минут десять назад, как только… В общем, вы лучше сами посмотрите.        Криминалист перевернул стул набок. Изнутри, на дне сиденья, были выцарапаны буквы:        «Отвратительное может быть вкусным?». — Твою мать… — рыкнул Кандин. — Этот сучий потрох с нами играет!         Розе стоял у окна, подергивая за шнурок жалюзи, и смотрел не отрываясь на глухую кирпичную стену напротив. На самом деле он, как ни силился, не мог обнаружить в себе ничего, кроме холодной тошноты.  Северная Азия. Королевство Какин. Аэропорт Готогавара. 15:37 по местному времени.       За окнами-иллюминаторами самолёта стояла кромешная тьма. Половину полёта Розе читал письмо Ренджи, вооружившись карандашом, проходился по письму мелким гребнем, обращая внимание на всё. Он читал обстоятельно и вдумчиво, чтобы не упустить какую-нибудь деталь.         Само письмо читать было противно. Судя по содержанию, оно было написано для его сестры по имени Реви, умершей около десяти лет назад во время вооруженного нападения на алмазные шахты в их родном городе, в Касане. Письмо, как и трупы шестидесяти хантеров, были обнаружены на кладбище в Серенгети — оно находилось в двадцати километрах от ныне заброшенного поселения. Вместе с его сестрой тогда погибли и двое её старших детей, Ишида и Нацуки. Осталась жива только младшая дочь, Рика, которой тогда было восемь лет. — «Мне остается только ждать нашей встречи, но не жди меня слишком скоро. Мне нужно заботиться о Рике».         Прочитав эти душещипательные строчки, Розе с презрением фыркнул. К чему вся эта ностальгия? За что Ренджи просил прощения? Как все происходящее сейчас вообще было связано с исчезновением, с этим письмом?        «Где же ты облажался, скотина?».        С шумом выдохнув, Розе сполз по креслу (эконом-класс, середина ряда из пяти кресел) вниз. На какое-то время он отвлекся от письма, хмуро рассматривая пятнышко на своем галстуке.  — Чувак, ты прочитал его уже раз двадцать. — сказал Пойкерт, выдернув из уха наушник — с начала взлета он включил себе какой-то сериал на лэптопе. — Советую тебе прикорнуть пару часов. Реально, потом попытаешься найти в нем зацепки, почему Ренджи решил кокнуть тех хантеров.  — Он говорит о каких-то ошибках прошлого. — проигнорировав совет, задумчиво сказал Розе, постукивая карандашом по подлокотнику. — «Если бы только можно было все исправить, клянусь, я бы сделал все». Его сестра ушла в мир иной, и теперь он уже ничего не исправит.  Может, он как-то испортил ей жизнь и теперь хочет искупить вину, заботясь о её дочери? — Думаешь, Ренджи ищет девчонку?  — Если ещё не нашел. — сложив распечатку, Розе засунул её в карман. —  В любом случае мы дадим ей прочитать письмо и заставим выложить о Ренджи всю подноготную.  — А если не выйдет?  — Я участвовал в переговорах по захвату заложников, значит и тут как-нибудь справлюсь. Прямо сейчас меня больше волнует не то, почему Ренджи убил наших, а что было до того, как он исчез. — Розе повернулся к напарнику и продолжил, понизив голос на полтона. — По словам Морау Ренджи искал тех, кто был причастен к нападению на Касане, но их поймал не он, а спецслужбы Федерации девять лет назад. Они арестовали их и засунули за решетку в Гарону. И приблизительно с того времени Ренджи перестал выходить на связь.  — Его племянница была с ним?  — Морау говорит, что нет.  — Может, он бросил её?       Розе откинулся на спинку стула, пожевал губами и шумно вздохнул.  — Тогда будем надеятся, что она очень злопамятная.  — Добрый вечер, сэр. Что желаете, угорь в соусе унаги с рисом или вегетарианский ужин?        Возле их ряда стояла стюардесса с тележкой.  — А курицы нет? Или хотя бы говядины. — Сожалею, но нет, только угорь или овощи.  — Тогда буду сидеть сосать лапу. Мэм, а можно мне ещё виски? Если есть, то «Максвелл», двойную порцию безо льда. — Конечно. С вас пятьсот дзени.   Розе вытащил бумажник, отсчитал наличные и протянул стюардессе. Та вернулась со стаканом с виски. Поставив его на салфетку, она  покатилась тележку дальше.              Закрывая бумажник, он задержался взглядом на фотографии, сделанной на полароид с Лизой и Уилли в день покупки их дома семь лет назад. Дом Розе продал два года назад, перевез всю  мебель и вещи на склад для хранения вещей. После продажи он переехал в однокомнатную конуру в паре кварталов от штаба Ассоциации, но появлялся там редко. Дела отдела, в том числе и те, с которыми нужна была помощь подведомственным организациям, федералам или полиции  постоянно мотали его по Сагельте, Республике Минво, Кука-Нью и ещё бог знает скольким местам, так что возвращался в квартиру он четыре-пять раз в месяц с чемоданом, полным грязного белья и воспоминаниями об одинаковых гостиничных номерах.          Розе повернул мобильник экраном к лицу. У него было ещё шесть часов, чтобы позвонить Курапике и сообщить о результатах расследования. Он положил телефон в карман, повернул голову к иллюминатору и сделал глоток виски. Рассекая слой воздуха, насыщенный озоном после разрядов молний, самолет, попав в зону турбулентности, вибрировал от раскатов грома.          Размышляя о визите к Курапике, Розе только спустя сутки признался себе, что во время переговоров он вёл себя далеко не как профессионал. Его позиция была недостаточно уверенной, к тому же он использовал подлый прием шантажа, к которому обычно не прибегал, ещё и пошёл на поводу, согласившись на сделку. Пойкерт был прав насчёт того, что этого парня можно было  привлечь за отказ сотрудничать и противодействие следствию. Предъявили бы обвинения и тот вякнуть не успел бы, как его бы уже обрабатывали дознаватели, залезли бы во все щели его упрямых мозгов, чтобы вытащить о Гёней Рёдан всё, что нужно.         Но он этого не сделал. И знал, почему, не сделал, но не сказал Пойкерту. Курапика имел право злиться — и на Ассоциацию, и на полицию — а у него не было аргументов, чтобы оспорить это право. Когда-то его подвёл закон, и не было ничего удивительного, что теперь он ему не доверяет. Розе верил в то, что мстители и каратели мало чем отличаются от преступников — око за око и такими темпами весь мир ослепнет. Но кому объяснишь этот мучительный гнев, когда кто-то отнял у тебя то, что ценнее всего на свете  — незаслуженно, несправедливо — и обрёк на то, чтобы жить с ним до конца своих дней? Если и существует понятие, которое, по его опыту, больше всего ненавидят близкие погибших от рук чудовищ, то это «готовность примириться с утратой». По всеобщему мнению, именно это нужно скорбящим —  отпустить, примириться с утратой, оставить прошлое в прошлом и жить дальше. Но любой, кому выпало пройти «испытание» убийством близкого человека, знает, что примириться с подобным невозможно. Скорбь в итоге становится не настолько невыносимой, но не исчезает насовсем, равно как и невосполнимые пустоты в жизни и надеждах на будущее, вызванные его гибелью. Особенно когда убийцы кто-то вроде Рёдана. Ты хочешь убить их, ты желаешь им смерти, готов на всё, чтобы упрятать их за решетку на веки вечные, и никто тебе не докажет, что это чертово безумие.        Розе взял стакан виски и сделал большой глоток. Как-то несколько лет назад, ещё во время работы в полиции он участвовал в допросе одного преступника, убившего пятеро детей. Каждый был не старше восьми. Первые несколько дней он не признавался, куда упрятал трупы, но в итоге он сообщил, что расчлененные останки находятся в нескольких канализационных коллекторах рядом с его домом. Одного мальчишку вынесло течением и его нашли в лесу с ранением черепа и с ножом в горле. Под конец допроса тот признался, что хотел кого-нибудь убить с тех пор как себя помнит. Сказал, что если окажется на свободе, то сделает то же самое.  Спустя пять месяцев они поймали  серийного убийцу, изнасиловавшего, а затем убившего одиннадцать девушек, а после него — маньяка, который прикончил дюжину человек, некоторых из которых после умерщвления съел. И подобных им было столько, что в какой-то момент Розе сбился со счёта. А потом вовсе перестал считать.        Порой он просыпался ночью и предельно ясно чувствовал, что ничего миру так не хватает,  как какой-нибудь ужасной силы, которая способна замедлить этот несущийся поезд. Он не знал, какая польза от того, чтобы лежать без сна и думать такие мысли. Но лежал и думал. И если говорить совсем уж начистоту, там, в доме отца Фунро, ему хотелось сказать, что он надеется, что никакого Бога нет. Ему претила сама мысль об этом, а если в мире Он все-таки есть, то это жестокое, напыщенное и бесконечно упёртое существо, называющее себя Богом, которое направляет человечество по худшему пути, как будто такая ему была уготована судьба. — Слушай, братан… — слышит Розе рядом голос Пойкерта. — М? — Я вот всё в голове, кручу, что это значит — «отвратительное может быть вкусным?». — Это значит, Пойкерт, что наш убийца считает себя умнее нас.        Только спустя час Пойкерт увидел, как напарник наконец немного отмяк – словно расслабилась сжатая в кулак рука.           Самолет приземлился в международном аэропорту Готогавара во второй половине дня — шлюзовый коридор, досмотр, блестящий пол зала прилётов. Багаж они не сдавали, но покинули транзитную зону одними из последних — прямо из очереди на паспортный контроль их увели в душную комнату без окон, где их личные документы, визы и следственные лицензии хантеров забрали трое недоверчивых офицеров таможни Какина. Проверяя их, они переговариваясь между собой на кёцуго. Их лица не выражали ровным счетом ничего, как будто они были бездумными автоматами, функционировавшими с точностью реймских часов. Они не слишком удивились проверке — оба прекрасно знали о том, как к хантерам относятся в Какине. — Что-то не так с документами, офицеры? — с натужной любезностью спросил Розе спустя двадцать минут. От двух стаканов виски желудок у него вскипел от кислоты.       В ответ — молчание. Пойкерт наклонился к нему и спросил на ухо: — Что-то не то с визой? — Не думаю.       Как представители власти, виза у них была особого статуса и имела бессрочный характер, давая разрешение на въезд в большинство стран, в том числе и в Какин. Будь у них одна лицензия хантеров, то визу они бы получали точно также, как и все туристы — путем трёэтапного собеседования в консульстве и сроком всего на пять дней.       Несколько раз они уходили куда-то и приходили с тем же отсутствующим видом, пока не пришел ещё один таможенник, но с капитанскими лычками. Тот был при всем параде: фуражка, наручники, сияющие бляха и белые перчатки. Капитан задал им несколько вопросов о цели визита, после чего они продолжали тараторить на кёцуго, не обращая на них никакого внимания. Один держал его лицензию, другой — его паспорт, третий — паспорт Пойкерта, а капитан скреб свой какинский подбородок, будто именно он решал их участь. Через какое-то время капитан вышел и оставил их наедине с таможенниками, буравившими их тяжелыми взглядами, словно нелегалов, пойманных на незаконном пересечении границы. Спустя сорок минут, прилипнув потной задницей к серому, отливающему голубизной металлическому стулу, Розе уже начал думать, что они с Пойкертом фигурируют в каком-нибудь чёрном списке и настало ли время обратиться к Бинсу, как вернулся капитан, наклонился и что-то сказал своим коллегам. Не прошло и минуты, как первые три офицера вышли из комнаты. Сев напротив, капитан отдал им паспорта с лицензиями и сказал на всеобщем с сильным акцентом: — Господин Паскаль, господин Сапен, приношу вам свои извинения за беспокойство, которое мы причинили вам. Произошло досадное недоразумения. Вы можете идти, вас встретят снаружи.       Они с Пойкертом переглянулись. — Прошу прощения, какого рода недоразумение вы имеете ввиду? — сухо спросил Розе, — Мы торчали тут почти час без каких-либо пояснений, почему нас сюда привели. Не соизволите ли объяснить?       Какинский таможенник наклонил голову и уставился на него. — Видите ли, в нашей стране хантеры проходят более строгую проверку на таможне и должны иметь при себе специальное разрешение на въезд, которое выдается посольством Какина. — Впервые об этом слышу. — В правилах всё прописано, господин Паскаль. Я бы мог вас подробно ознакомить с ними, но мы и так вас слишком задержали, к тому же за вас поручились, поэтому вы можете спокойно идти. Однако в следующий раз прошу вас быть более внимательными, иначе нам придется отказать вам во въезде в страну. Желаем приятного времяпровождения в Какине.        Капитан лично препроводил их через таможню, забыв даже поставить штамп в их паспорта. — Ты слышал, что сказал этот капитан? — протянул Розе. — Кто-то за нас поручился? — Понятие не имею. Может, они связались с нашим штабом?       Аэропорт Готогавара был набит битком, по большей части — бизнесменами в костюмах с лоснящимися лицами и маленькими чемоданами, и туристами с огромными багажами, галдящими без умолку студентами и семьями с детьми. Из соседнего зала прилетов вытекла международная делегация, судя по флажку на чемодане, который один из них катил за собой, из Сельфоса. Электронный голос по громкой связи объявлял о начале посадки, о задержке рейса, о переносе рейса и подгонял опаздывающих пассажиров. Какин находился в Северной Азии, поэтому погода тут несильно отличалась от той, что в Ирвинге — пасмурная весенняя сырость. Набухшие водой облака стремительно текли по небу. Ветер кусался — остро, влажновато. Как только они вышли из стеклянных дверей аэропорта, он сразу бросился им в лицо холодный, шквалистый, северо-западный, дующий с залива Донгай.  Стоя под порывами, Пойкерт крутил головой в поисках такси, одновременно настраивая роуминг. Номер в отелей «Сэтаяга» у них был забронирован в районе Нисэко на юге Тансена на двое суток с возможностью продления. Розе возился в портфеле в поиске распечатки, чтобы показать её водителю, как к ним подошел незнакомый темноволосый мужчина в чёрном костюме с иголочки. Розе не обратил на него внимания, пока тот не произнес:  — Господа Паскаль и Сапен?         Практически безупречный всеобщий, так и излучавший любезность. Акцент, если и имеется, то неуловим слуху, но внешность безо всяких сомнений говорит о принадлежности к азиатам, и притом совершенно безликая: в отглаженном чёрном костюм с белоснежной сорочкой, вычищенные броуги, аккуратно уложенные тёмные волосы, черты на плоском лице как бы стерты — взглянешь один раз и ни за что запомнишь, но Розе сразу заметил выпирающие углы поясной кобуры для пистолета.        Розе бросил взгляд на Пойкерта. Тот вскинул брови.  — Вам чем-то помочь?  — Добро пожаловать в Тансен. Моё имя Мацуи. — совершив поклон, незнакомец вежливо улыбнулся, старательно скрывая холодный взгляд тёмно-карих глаз за радушным выражением лица. — Госпожа Исаги-сама прислала меня встретить вас из аэропорта, чтобы помочь добраться вам до города, если вы того пожелаете.        На мгновение — только на мгновение — его охватил ступор. Но прежде, чем он успел что-то ответить, Мацуи продолжил.  — Что ж… Понятно… Хорошо. Как любезно с её стороны, — сказал Розе, чуть не прибавив «но вовсе не обязательно».  — Вы ещё не успели вызвать такси? — поинтересовался мужчина.  — Нет.  — В таком случае, позволите вас отвезти до гостиницы?         Розе безо всякого стеснения открыто прошелся взглядом по посланцу. Не нравилось ему это. Он бы с большим удовольствием предпочёл добраться куда надо своим ходом, но в свете предстоящей беседы отказываться будет опрометчиво. Он был наслышан о национальной вежливости азиатов — их учтивости, внимательности, вшитых в генетический код, как и о крайней щепетильности в вопросах этикета и обидчивости, когда кто-то к этому этикету относится неуважительно. Может, у них тут так принято — кто знает? — Думаю, не стоит отказываться, — сказал ему сзади голос Пойкерта.  — Ладно.  — Благодарю за оказанную честь.        Мацуи снова сложился в поклоне, и протянул ему визитку. Розе от всех этих поклонов было неловко. Он взял бумажную карточку из рук и прочитал её. Не ней было написано: «Мацуи Катаяма» и номер телефона. Внизу, посередине визикти, на матовом фоне чёрного цвета — золотистая монограмма с птицей.  — У вас нет багажа? — поинтересовался посланец. — Нет, мы налегке. — Тогда прошу, пройдемте со мной.       Мацуи Катаяма указал на роскошный «Роллс-Ройс», стоявший у тротуара метрах в десяти от них.  Двери в машине обшиты изнутри натуральным махагони и распахивались настолько широко, что не приходится каким-то образом тесниться, занося ноги внутрь. Они сели в салон внушительного и респектабельного кроссовера. Повсюду — дорогая кожа, хром и высококачественный карбон. Розе так привык к болтанке на сиденьях седанов, что прохлада и плавность машины казалась плотной, нездешней, и он даже не понял, что они двинулись с места. Кожаные сидения были невообразимо мягкими, а места для ног столько, что можно было вытянуться чуть ли во весь рост, а под сидением на коврике лежали тапочки. Пахло, как сказал бы Кейми, раздутым банковским счётом.  — Столько такая тачка стоит? — шёпотом спросил Розе у Пойкерта. — Лямов сорок где-то. — Она знала, когда мы прилетаем.         Пойкерт промычал в ответ что-то невнятное, не зная, что сказать. Розе тоже не знал.          В салоне повисло непроницаемое молчание. Пока машина плавно двигалась вдоль дорожного потока, начался дождь. Розе разглядывал мелькающие за окном пейзажи. Широкие, приземистые поля с рассаженными терминалами A, B, C, E, самолетным парком, контрольно-посадочными вышками и диспетчерскими, инженерными блоками и бесконечными автомобильными парковками сменились на хвойный лес по бокам от скоростной магистрали, пока на его месте не начал вырастать Тансен: сначала промышленные районы на периферии, тихие кварталы жилых пригородов, а чем ближе они приближались к центру, тем выше небоскрёбы с неоновыми экранами рекламы тянулись к самым небесам. Причудливые очертания буддистких и синтоистских храмов, традиционных матия соседствовали со стеклянными высотками, торговыми и бизнес-центрами невиданных конструкций в разноцветных вечерних огнях. В самом центре на проспектах — бешеный трафик. Кажется, они попали в час-пик. Ливень шел стеной. Со всех сторон доносился рев автомобильных гудков. Людей было несметное количество, ещё больше машин, автобусов, мотоциклов, несущихся по дорогам. Из подземки вытекали пассажиры или втекали на надземные станции. Вот вдалеке и чуть справа возник устремленный к небу силуэт Телебашни Тансена. Розе с изумлением провожал взглядом скоростные синкансэны, движущийся по железным рельсам прямо над городом между зданиями. На каждом светофоре толпилась дорожная полиция, регулируют движение, выборочно тормозя тех или иных водителей.        Прибавив скорость, «Роллс-Ройс» мчался по городу в южном направлении. На углу перекрестка в Хигасияма один из дорожных копов засигналил им ещё издалека. Выражение лица водителя в зеркале заднего вида оставалось ровным и невозмутимым. Включив повольник, он притормозил у обочины. К автомобилю подошел «дорожник» в дождевике и кислотно-зеленой униформе и настойчиво  постучал в окно. Мацуи открыл боковое окно, в которое сунулось суровое недоверчивое лицо. Приветствие надзирателя правил дорожного движения на кёцуго прозвучало низким гортанным голосом. Тот попросил его документы. Мацуи протянул руку к бардачку и достал оттуда что-то похожее на удостоверение и безмолвно раскрыл его перед лицом полицейского. Едва взглянув на него, коп весь переменился и  скривил лицо с выражением, которое можно было понять как льстивую улыбку. Более не задавая вопросов, полицейский кивнул Мацуи и дал отмашку. Кроссовер медленно двинулся вперед, отражая огни уличных фонарей наклонным ветровым стеклом. Розе заметил краем глаза, как на лице Пойкерта мелькнула мальчишеская ухмылка.        Наконец он смогу управиться с роумингом и загрузить карту города на всеобщем, а не на иероглифах. Найдя на ней их отель, Розе обратил внимание на геолокацию. — Можно поинтересоваться, куда вы нас везете?  — В гостиницу.  — Чудесно. В какую?  — «Сэтаяга».        Его лицо застыло. Пойкерт глянул на профиль напарника, неудоменный и в то же время с характерным налетом раздражения, которая появлялся, когда тот был на взводе.  — Я премного извиняюсь, но откуда вы знаете, что нам нужно именно в эту гостиницу? — процедил Розе.         Мацуи махнул взглядом по зеркалу заднего вида.  — Господин Паскаль, я получил распоряжение довезти вас из аэропорта до гостиницы. Боюсь, большей информацией я не располагаю.        Водитель говорил на каком-то странном диалекте кёцуго, при этом ему удавалось каким-то образом не размыкать губ, и его челюсти оставались крепко сжатыми. Розе, помолчав секунд десять, произнес:  — Так. Благодарим за оказанную услугу, непрошенную, надо заметить, но мы выйдем тут. Остановите машину.         Тут он почувствовал, как Пойкерт вцепился ему в плечо, притянул к себе.  — Что случилось? Ты чего делаешь?  — Ты не понимаешь?  — Что — не понимаю? — переспросил он в замешательстве.  — Не видишь, как это выглядит, мать твою?! — шикнул Розе. — Эта девица знает, во сколько мы прилетели, знает, где мы живем, может, знает ещё, что у меня в сумке упаковка «Алка-Зельтцер» лежит! Всё это мне не нравится.         Пойкерт неуверенно молчал. Было видно, что он хочет что-то сказать, и сдерживался, чтобы не говорить. — Пойкерт… — Не кипятись, старик. — он глубоко вздохнул, двинул в сторону водителя и прошептал: — Видел, что было в аэропорту? Ты же знаешь, что хантеры в Какине на государственном контроле. Выражаясь понятнее, сидят на зарплате у правительства и подчиняются напрямую кабинету министров. Ничего удивительного, что они узнали, что к ним едет парочка охотников из Ассоциации — мы же билеты по лицензии покупали. Привелегии и вседозволенность хантеров, как в других странах, тут не распространяются. Вероятно ей поручили за нами присматривать, вот и всё. Не воспринимай это за личное. Иначе у нас возникнут кое-какие проблемы.         Розе глянул в сторону водителя и увидел, что тот вперил в него лишенный какого-либо выражения взгляд через зеркальце заднего вида. Он отвел свой.  — Ладно.  — У Ассоциации большая пашня, но на Какин она не распространяется. — Тебе не кажется, что она намеренно назначила встречу в Тансене?       Пойкерт не ответил.        Минут через двадцать они подъехали к отелю «Сэтаяга» — шестиэтажный рёкан, облицованный белым камнем здание с изогнутой крышей. У входа в фойе швейцар высвистывал такси группе бизнесменов, переминаясь с ноги на ногу и дуя на свои затянутые в белые перчатки руки.       В холле, несмотря на внушительную очередь к стойке, стояла тишина. Портье на ресепшен лезла из кожи вон, чтобы их обслужить. Пока он забирал свой паспорт, женщина успела поклонится ему несколько раз прежде, чем протянула ему ключ-карту от номера 408, и указала в сторону лифта, после чего ещё раз поклонилась на прощание.  — Доброго вечера, сэр. Приятного отдыха.       Два разных лифта. Бесконечный коридор, красный ковролин. Розе бросил сумку в прихожей, прошелся по номеру и зажег весь свет, какой был — настольную лампу, ночник, все лампочки на люстре. Номер был небольшой и скромный, но обставлен со вкусом, в традиционном азиатском стиле: низкие потолки, просторные комнаты сёдзи, бамбуковыми решетками, оклеенными рисовой бумагой, пол уложен циновками-татами, вместо кровати — футон. Вид из окна открывался великолепный, на деловой центр Хигасияма и подсвеченный фонарями парк дворцового комплекса Хиода с прудом с цветущей сакурой, склоняющейся к воде у самого берега. Номер стоил недешево и большую часть цены определял именно этот вид. К стене напротив кровати был приставлен столик с чашками для чайной церемонии и коробка с листовым чаем. Он приподнял крышку чайника, глянул внутрь, потом заметил, что рядом с сахарницей стоит конверт. Конверт был кремово-бежевого цвета, с вплетенными в плотную бумагу шелковыми нитями. На нём значилось его имя.        В голове что-то загудело, и Розе ощутил сигнал тревоги. Он протянул руку к конверту — отдернул. Сработавшие профессиональные инстинкты словно второе сознание заставили его вернутся в прихожую, взять из дорожной сумки перчатки и флуороскоп. Взяв конверт, он прижал его к твердой поверхности стола и весь его прощупал. Хотя бумага была толстая и плотная, он бы сразу выявил наличие батарейки для часов, подсоединенной к листу пластиковой взрывчатки С-4 и готовой взорвать его. Флуороскоп, которым в Ассоциации проверяли всю корреспонденцию, не показал ни проводков, ни батареек. Чушь это все, конечно, но чему работа в полиции его научила, так это лишний раз перестраховываться.          Он вскрыл конверт и извлек из него сложенный лист. Поскреб его пальцем — великолепная веленевая бумага с тканевой сеткой. Небрежным, размашистым, кривоватым почерком с наклоном влево с узкими буквами на ней было написано следующее:        «Следователь Паскаль, добро пожаловать в Тансен. Смею надеяться, что ваш полёт до Какина прошёл комфортно и не вышел слишком обременительным. Жду вас с вашим напарником в «Клермон» на площади Колоане сегодня в 18:00. Я взяла на себя вольность позаботиться о том, как вы доберетесь до места встречи — машина заедет за вами в 17:30.  С наилучшими пожеланиям, Рика Исаги».        Розе перечитал записку два раза, сложил её, положил в карман, взял сумку из прихожей и вышел из номера с неприятным ощущением в животе, словно только что облился чем-то холодным. Спустившись вниз, он подошел к стойке регистрации и постоял минутку, дожидаясь, когда дежурный портье закончит разговор по телефону.  — Здравствуйте ещё раз. — Да, сэр, чем я могу вам помочь?  — Я бы хотел поменять номер.         Портье воззрилась на него с недоумением. Даже недоумение у неё получилось изобразить вежливым.  — Простите? Вы сказали — поменять?  — Я бы хотел поменять свой номер четыреста восемь на какой-нибудь другой. Я готов доплатить, если нужно. У вас сейчас есть свободные номера?  — Сэр, вас что-то не устроило в вашем номере? Если у вас возникли претензии к чистоте или шуму из соседних номеров, мы немедленно их исправим.        Причина. Точно, причина. Чёрт. Надо было продумать её, когда он спускался. Но раз уж тут все такие обходительные и стремятся угодить гостям, то со сменой номера не должно возникнуть проблем, так ведь?  — Вид из окна не очень. — Вы имеете ввиду вид на деловой центр и королевский сад? — уточнила портье после коротенькой паузы, заморгав так, словно он произнес нечто немыслимое.  — Именно, не нравится мне смотреть на небоскрёбы… Просто дайте мне другой номер. — и спросил, изобразив вид понедовольнее. — Или это проблема?  — Нет-нет… — и с широкой улыбкой… Что? Зачем опять кланяться-то? Ей-Богу, не поймет он их этикет. У неё спина не отваливается под конец дня? — Никаких проблем, сэр. Сейчас же приготовим для вас другой номер.        Спустя пару минут Розе уже ехал на лифте на четвертый этаж с ключ-картой от номера 419, по ходу отправив сообщение Пойкерту. Номер ничем не отличался от предыдущего, только вид из окна был на проезжую часть. Зайдя в него, он положил сумку на пол, достал из него технический кейс. Покупка билета со следственной лицензией обеспечивала освобождение от досмотра багажа и ручной клади на таможне, что было очень удобно, если провозишь с собой устройства, нарушающие границы личной жизни посторонних людей. Розе поставил «жучки» АРМАК в сетевой удлинитель, на внутренней стороне крышки стационарного телефона возле кровати и в держатель для туалетной бумаги — выглядел в точности, как шуруп. Затем подошел к телевизору, осмотрел его со всех сторон. Приличный «Хайер», экран на тридцать два дюйма со встроенной веб-камерой. Ему потребовалась пара минут, чтобы заменить камеру Wi-Fi-видеоглазком. Монотонную, унылую работу техническим агентом в прошлом он вспоминал без малейшей ностальгии, но не мог не отметить пользу приобретенных навыков. Наладив связь и проверив работу каждого устройства, он глянул на циферблат настенных часов — 16:32.         Розе опустился в кресло, положил ноги на стол и долго сидел, уставясь на свои башмаки, потом пошёл в ванную. Он брился, когда позвонил Нунан.  — Вы с Пойкертом уже в Тансене?  — Только заехали в отель. Выкладывай, что там у тебя.  — Пришло совпадение по результатам ПЦР-СТР и коротким тандемным повторам тех органов, которые Кейми достал из желудка Нольте с образцами из базы. Органы принадлежали двум женщинам, Хинате Хирокадзу, двадцать лет, и Ивасе Корэда, двадцать два года. Если быть точнее, то почки и печень взяли у Хирокадзу, а поджелудочную железу вытащили из Корэда. Но это ещё не всё. Обе девушки совершили самоубийство с промежутком в восемь месяцев.  — Как они себя убили?  — Повешение. Обеих нашли в петле — Хирокадзу обнаружила ночью соседка по квартире, другую родители в её комнате, когда вернулись из отпуска. Девушка была студенткой Университета Миволл, училась на факультете истории искусств. Корэда проходила аспирантуру в галерее Юнибаккена в Ридерзаал при Институте искусств Бредиуса.        Странная связь не ускользнула от внимания Розе. Прижимая мобильник ухом к плечу, он потянулся к сумке и достал оттуда дело.    — Если мне память не изменяет, в прошлом году Нольте читал курс лекций об истории искусств в Миволл, — листая страницы, сказал Розе. — Когда умерла Хирокадзу?  — Сейчас, погоди… Почти два года назад, третьего мая.  — Обнаружены какие-то мотивы? — Я позвонил тебе сразу как только получил результаты анализа. Я ещё даже их дела не успел прочесть, просто пробежался глазами, чтобы позвонить тебе не с пустой головой.  — О’кей… — отозвался Розе, почесывая бровь, — Пришли мне оба дела этих девушек, показания свидетелей, списки всех знакомых, отчеты криминалистов и заключения судмедэкспертов. Не на рабочую почту, на личную. Прямо сейчас.  — Будет сделано. Ты думаешь, это Нольте их прикончил?  — Мы это выясним.  — Начать готовить процедуру эксгумации тел? Кейми сделал анализ на ПЦР-СТР, три цвета одновременно, на одной полосе, в геле, получил десять сайтов. Этого достаточно, чтобы сказать определенно, они это или не они, но для разрешения суда нужно тринадцать. Суток ему хватит.  — Нет… Погоди-ка. Не спеши. Я хочу сначала почитать отчеты о вскрытии Хирокадзу и Корэда. И найди мне контакты судмедэксперта, который их делал. — Розе вытряхнул ноутбук на кровать, нашарил зарядку. — Скажи Кейми, чтобы в Ассоциации взял у всех предметов коллекции Нольте образцы на ДНК-дактилоскопию. Пусть Этертон возьмет у Кандина полный доступ ко всем базам криминалистов и судмедэкспертным бюро в Сагельте, Кука-Нью и Минво.  — Вонь поднимется до небес. Особенно из штата УВБ. Эти ребята нас просто ненавидят, но ещё больше они ненавидят, когда мы лезем в их дела        В Управлении внутренней безопасности Сагельты, по существу, работали обычные копы, которые вечно вели войну с федералами, а так как Ассоциация Хантеров имела полноправный доступ ко всем базам данных правоохранительных органах и никого не спрашивала разрешения, на собраниях они смотрели на них так, словно задавались вопросом, почему матери не задушили их в младенчестве. — Если почувствуешь аромат, скажешь, что это мое распоряжение.        Нунан отключился. Розе с минуту сидел в кресле, смотря в экран выключенного телевизора, переваривая новости. Если Нольте замешан в убийстве этих двух девушек, то это станет началом полномасштабного дела. По первым оценкам, в поместье Нольте хранилось несколько десятков предметов «мёртвого искусства», частей тел, внутренних органов, ногтей, волос и жидкостей, не считая похищенных шедевров вроде картин и скульптур. Поместье Йохаима Нольте стало одним гигантским хранилищем улик и подсказок, ниточки от которых поведут их в самые разные направления. И всё это из-за человека, появившегося на сцене в Пасхальный четверг, который, совершив сложносочиненное преступление, откланялся и исчез.  Розе плохо понимал, за что хвататься в первую очередь. С одной стороны, у них было убийство с жирным намёком на то, что Мясник знает Гёней Рёдан и знает о них что-то такое, что заставило их охотиться за ним, либо же он сам является жертвой их охоты на него по каким-то причинам.        Послышался стук в дверь. Розе по привычке обернулся и крикнул: «Открыто!», потом вспомнил, что он не у себя в кабинете.  — Чем тебе четыреста восьмой не угодил? — спросил Пойкерт, переступив порог.  — Угодил. Просто решил поменять. И тебе советую.  — Почему?  — Просто подстраховался. Он мог быть «заразный».  — Ты нашел «жучки»?  — Нет. Я и не искал. Просто взял другой номер. — Старик, мне кажется, ты параноишь, — после непродолжительного молчания заключил Пойкерт. — Зачем ей ставить «жучки» в номер?  — А зачем их ставят, Пойкерт? Может быть, ей тоже нужна информация о Ренджи. — вернувшись в ванную, он быстро закончил бритье, умыл лицо и вернулся в комнату. Напарник в это время рылся в мини-баре. — Ты ведь в курсе, что я не буду платить за шоколадный батончик, который ты держишь в руках?  — Тебе жалко что ли пару сотен дзени?  — Пойкерт, мне каждый раз выставляют счёт за мини-бар, который опустошаешь ты. Когда ты вернешь мне все, что наел, тогда и обсудим, чего мне жалко. У тебя в номере, к слову, есть свой.  — Жмот, — буркнул тот. — Звонил Абрамс, по поводу той ресницы с веревки. Тест показал, что ресница принадлежит мужчине. При сравнительном анализе с ДНК Нольте — полное несовпадение.         Сейчас Розе выглядел, словно охотничий пес, который принюхивается и делает стойку.  — Они загрузили результаты в базу?  — Первым делом. Программа распознавания может искать совпадения по ДНК до трех дней, так что у нас есть время поработать с имеющимися зацепками. — Пойкерт с батончиком приземлился в кресло.         Он познакомился с Розе пять лет назад, когда тот перешел со службы из Международной полиции в Ассоциацию Хантеров. Звёзд с неба не хватал, хоть его личное дело предрекало мнообещающую карьеру: сдал экзамены в юридический в шестнадцать лет, прямо и непреклонно следуя по пути к полицейской академии, куда был принят сразу после окончания университета. Закончив академию с высшим отличием, был принят в сначала в отдел оперативно-розыскной работы в полицию Йоркшина, потом в отдел убийств, проработав там пять лет перед тем, как его забрали к себе федералы, но управленцем так и не стал, хоть его гений и озарял всю работу правоохранительного агентства. Розе просто ненавидел людей, которые думают, что могут избежать наказания за свои проступки, и его реальная работа заслуживала гораздо большего, чем те немногие поощрения, которые выпали на его долю. Из-за того, что он не испытывал желания лезть в игры карьеристов, руководство своего его не слишком любило: ветеран внутренних войн ведомств, Розе был бельмом на глазу у всех поддерживающих систему отношений «ты – мне, я – тебе». Принципиальность и некоторая неуживчивость были частью его неправильного поведения в полиции. В итоге он стал восходящей звездой, застрявшей на полпути. — А что если этот Курута возьмет Рёдан прежде нас? — спросил Пойкерт, глядя, как напарник роется в сумке. — Он много чего знает про них, и наверняка припас пару козырей в рукаве, о которых нам не сообщил.  — Я не собираюсь соревноваться, кто первый поймает Рёдан. Если Курапика положит их в гроб, я не сильно расстроюсь, что не сделал этого сам. Я буду только счастлив, что они больше не смогут выйти на охоту. Тем не менее, то, что я сказал, никоим образом не влияет на то, что я воспользуюсь любым шансом засадить их в Беракдар, Трик-Тауэр или любое другое место в мире, похожее на ад на земле, и заставить ответить за все их преступления.  — Тебе не показалось, что пацан немного «того»? — Пойкерт покрутил пальцем у виска. Розе, чертыхаясь, возился с бумагами. — Надо быть чокнутым, чтобы в одиночку бросаться в пасть этих монстров.  — Логика — это не единственное, что побуждает человека к действию. Одержимый местью человек броситься в пасть к кому угодно, не думая о том, что может потерять, что ему это даст или куда это в итоге может привести. Но это, — Розе достал из мини-бара бутылочку виски, плеснул на два пальца в стакан, — не наше с тобой дело.        Сев на стул, Розе раскрыл папку, которую все это время держал под мышкой. О дальнейшей судьбе племянницы Ренджи Садахару после того, как её мать и старшие братья умерли не было неизвестно ровным счётом ничего. В первые дни после того, как выяснилось, что Ренджи причастен к смерти хантеров в Серенгети, отдел запросил всю имеющуюся информацию о его родственниках во всех бюрократических инстанциям Федерации Очима, но не нашли никаких сведений в органах опеки, в соцслужбах и прочих организациях, занимающихся детьми-сиротами. Отец развёлся с матерью, когда ей было четыре, и подписал отказ от ребёнка через несколько дней после похорон, после чего Ренджи просто куда-то дел свою племянницу без бумажной волокиты и оформления опекунства. Отсутствие официальных сведений могло объясняться тем, что Ренджи, которого и в то время жаждали уложить под землю немалое количество людей — если ты занимаешься заказными убийствами, это являлась закономерной издержкой твоей профессии — хотел упрятать девочку подальше, чтобы никто из его врагов до неё не добрался. С другой стороны, Розе плохо понимал, как может ребёнок-сирота жить где-то безо всяких документов. Он помнил, какой ворох бумаг был у его сына, когда они с Лизой отдавали его в детский сад, записывали школу, ездили вместе путешествовать или когда его положили в больницу с острым аппендицитом: свидетельство о рождении, доверенности об опеке, какие-то справки... Если только в какой-нибудь глуши на краю света без связей с цивилизацией. Как Золдики. А если документы были фальшивыми? Тогда они и вовек бы ничего не нашли. Последним шансом было найти её отца, чтобы выяснить хоть какую-то информацию, но тот умер в прошлом году от рака поджелудочной.       Розе пытался узнать и понять, какие события происходили предыдущие десять лет в жизни Ренджи, которые привели к такому исходу. Но у него были только кусочки края пазла, по которым не вырисовывалось никакой картинки, даже смутных очертаний. Чтобы воссоздать цельную картину, необходимо было найти другие части пазла, и втайне он возлагал большие надежды на сегодняшнюю встречу. Он взглянул на распечатку скана письма Ренджи Садахару. Сорвавшееся орудие раскачало доселе неподвижную лодку. «Сорвавшееся орудие раскачало судно», подумал он, глупо радуясь двум флотским метафорам, будто они логически уравновешивали друг друга, ведь до вчерашнего дня их кипучая деятельность развивалась в замкнутом круге — по аналогии с засасывающей воронкой смерча или с нулем. Но тот факт, насколько плодотворно орудие  раскачает судно зависит от человека, с которым ему предстояло встретится сегодня, его нисколько не радовало. Ему не хотелось встречаться с Рикой Исаги, с этими её долгими паузами в разговоре, со светскими любезностями, и непроницаемым видом. Несмотря на кое-какое пояснение от Курапики, Розе до сих пор не мог найти ответ, почему люди — и довольно многие,  — изъявляют желание стать её работодателем. Не знал, почему. Та  производила жуткое впечатление, по-крайней мере на него, но люди готовы на все, лишь бы встретиться с ней. Судя по тому, как подчеркнуто холодно говорил о ней Курапика, коллег эта девушка тоже не приводила в бурный восторг. Тем не менее, когда Розе рассказывал о встрече с Исаги после допроса, взгляд парня был направлен на него в упор, и в нём мешались самые разные чувства: от неприязни и отвращения до настойчивого интереса.        Все кандидаты при приеме на работу на представителей «Большой Пятерки» проходят строжайшую проверку в целях выявления психической нестабильности,  выносливость и надежность в том случае, если при каких-то непредвиденных обстоятельствах жизнь кого-то из членов семьи одного из глав V5 будет в опасности. Никакой воды, еды, возможности справить нужду, а  при попытке заснуть комната начинала вибрировать от белого шума или оглушительных электронных голосов, повторявших бессмысленные фразы. Никто из дознавателей ни разу не повысил голос, но это действие — ловить на крошечной несостыковке, настолько крошечной, что никто и не заметил бы — давило на допрашиваемого не хуже, чем побои. Бесконечные часы они неотступно и настойчиво задавали вопросы, но в комнате всё время с момента начала допроса висела гробовая тишина. Вроде, за все время девушка вообще не произнесла ни единого звука.        После почти двух суток беспрерывного допроса Розе ожидал встретить не слишком тёплый приём и был готов к любым оскорбительным репликам, колкостям, вспышкам бешенства или гнева, но он помнил, как его поразила прозвучавшая в ответ на его приветствие мягкость. Раздетая почти догола, Исаги сидела за столом, привинченном к полу, и разглядывала блестящую поверхность. Когда он зашёл в камеру, она подняла голову. На какое-то головокружительное мгновение Розе показалось, что от её пронизывающего взгляда исходит жужжание, но это шумело за решетками галогенных ламп на потолке. Девушка поприветствовала его — от долгого молчания в её голосе был слышен скрежет — и предложила ему сесть, как если бы он пришел к ней в гости.       Розе сел за стол. Они поговорили с ней от силы минуты две. Девушка не выглядела так, словно была готова из кожи вон лезть, чтобы угодить ему, но вместе с тем её внимание, направленное на тебя, странным образом завораживало. Оно будто внушало, что ради тебя готовы сделать всё что угодно. Розе не мог припомнить, чтобы кто-то смотрел на него с тем же полным, безраздельным вниманием. Ренджи, напротив, всегда выглядел так, словно от того, чтобы перерезать тебе горло его отделяло лишь отсутствие или же наличие желания это сделать. Всё время беседы у него кувыркалось в груди сердце, все тело ломило, его бросало то в жар, то в холод, ладони мокли, он весь обливался потом. Одышка при малейшем движении была такой, словно он только что взбирался в гору. Розе не мог припомнить, когда ему было настолько хреново, как в тот день.  — Господин Паскаль, скажите, вы курите?  — Хотите сигарету?  — Нет. А вы?  — Не курю. Бросил недавно.         Рика Исаги вгляделась в его серое лицо. Чуть позже на её лице появилась улыбка, но в остальном оно оставалось лишенным выражения. — Знаете, от никотиновых пластырей и умереть можно. Клейте пару штучек.        А потом, тем же вечером, загремел в больницу. Лежа под капельницей в отделении интенсивной терапии кардиологического корпуса, Розе всё думал о той фразе, сказанной как бы мимоходом. В первый день после выписки он выкинул никотиновые пластыри и выкурил пачку сигарет.  — Розе.         Напарник не отреагировал. Глаза его туманили какие-то воспоминания, и когда Пойкерт щелкнул пальцами у него перед носом и позвал его во второй раз, Розе с усилием вернулся в свой номер.  — Насчёт Исаги… — начал Пойкерт , потом вдруг замолчал. Молчал-молчал, пока снова не заговорил. — Старик, она не абы кто.  — Это я уж понял. Пусть хоть царицей Иезавелью назовется, мне наплевать. — отозвался Розе, даже и не стараясь скрыть граничащую с презрением неприязнь, и накинул полотенце на плечи, словно судейское облачение перед вынесением смертного приговора. — Если мне хоть на секунду покажется, что она что-то скрывает о Ренджи, я церемониться с ней не буду. Хватит с меня одного строптивого хантера. Я могу испортить ей жизнь так, что вся её репутация канет в бозе.  — Да. Я знаю, что ты способен на это. — следственная лицензия, которая была только у пяти хантеров во всей Ассоциации, включая его напарника, позволяла лишить статуса хантера даже Зодиаков и Бинса, если были веские доказательства их предательства по отношению к Ассоциации. — Но… Я не совсем про то...  — Что? — не выдержал Розе.  — В общем, у неё много всяких не безобидных странностей. Лучше не пытайся на неё давить, провоцировать или шантажировать, как того парня, Курута. — Я так понимаю, ты имел с ней дело. — констатировал Розе.  — Да. Было дело.         Последовало молчание. Розе сидел на стуле, не сводя с напарника глаз.  — Ну что ж… Ладно. И как мне найти к ней подход? Дашь пару советов?  — Будь с ней повежливее. И ничего не рассказывай о себе. Ты не хуже меня знаешь, что со свидетелями приходится не только идти вперед, но и отступать, и повторяться, а иногда и отвечать на вопросы самому. Но не говори ей ничего существенного о себе, никаких подробностей.        Раздалось фырканье. Звук, вышедший из него, был отрывист и странно глух. — Намекаешь, чтобы я с ней любезничал? А если девица упрется рогом и не захочет говорить? Улыбаться и вымаливать? — он мотнул головой с едкой усмешкой. — Да брось, Пойкерт… — Если ты ей понравишься, она сама даст тебе всё что хочешь.   — Как великодушно, — влил яд в елей Розе. — Чёрт подери, ну что за семейка. Хуже Золдиков. Чувствую, они попьют у нас немало крови.        Розе пролистал папку, скользя взглядом по строчкам, сопоставляя личность племянницы Ренджи со скудным объемом информации, изложенным на листах. Лицензия получена два года назад, хантер из Чёрного списка. Обычно в нём фигурируют охотники за головами, такие как Сайю и Ренджи, охотники за преступниками, вроде Липпо, одиозные личности, работающие на организованную преступность, привет, Курапика Курута, и те, кому самое место в тюрьме или в дурдоме, как Бинольту или Хисоке: маньяки, каннибалы, садисты, серийники и прочие психи, каким-то чудом ухитрившиеся сдать Экзамен, чтобы вволю резвиться на свободе. В Ассоциации Хантеров не найдется ни одного совершенно обыкновенного охотника, но Черный список почему-то собрал в себя больше всего ненормальных. С учетом этого, Розе задумался, что, собственно, из себя представляет деятельность Исаги, и достал из кармана визитку. Провел большим пальцем по монограмме  изящной птицы с удлиненным телом, крохотной головой, широким разрезом рта и рыхлым, охристым оперением, заключенной в кольцо, по краям которого читались иероглифы.  — Знаешь, что это? — спросил Розе, развернув визитку к Пойкерту. Тот, хлебнув газировки, вытер ладонью рот и нагнулся вперёд. — Гуахаро-мон. Герб клана Йонебаяши. Очень богатый и влиятельный клан в Какине. Денег столько, что могут купить небольшое государство в Союзе Митен. Держат всю финансовую систему в Северной Азии. — Исаги на них работает?  — Ходят слухи. Типа они её покровители и всё такое. В Тансене её называют «нинкё дантай». «Специалист по улаживанию деликатных дел», на всеобщем. Кто-то говорит, что не они, а  королевская семья. Мол, есть те, кого с детства обучают при дворце, чтобы те в будущем стали частью личной армии короля или принца, а она с одним из Его Высочеств на короткой ноге.  — Цериднихом? Её бывшим работодателем? — Точно? — Что у неё за отношения с этим принцем? Она его любовница?  — Вроде, нет. — Пойкерт потер глаз. — Говорят, они очень близки, но имеют ли их отношения… э-э-э… интимный характер неизвестно. Принц Церидних — покровитель культуры и искусств, меценат, щедро жертвует в музеи, библиотеки, аукционные дома, картинные галереи, он спонсирует всяких молодых художников, музыкантов, писателей. Его видят на концертах, благотворительных приемах и выставках с весьма привлекательными женщинами, некоторые из них хорошо известны в Какине: художницы, писательницы, оперные дивы, попечительницы музеев, музыканты... Многие из них работают в благотворительных организациях и вообще занимаются такого рода деятельностью. Я вообще всегда считал, что он гомосексуалист.  — С чего ты это взял?  — Да вся эта фигня – искусство, штучки-дрючки всякие. Камерная музыка, еда как на званом чаепитии… Я лично ничего против не имею, если тебе так уж нравятся такие люди или у тебя есть такие друзья. — Пойкерт, если человек увлечен искусством, это вовсе не значит, что он гей или ещё кто. Странно вообще слышать подобные предубеждения от человека, который родился в Валендаме, где на каждом шагу спотыкаешься об музеи и оперы.  — Я просто поделился своим мнением, не надо меня обвинять в сексизме! — подняв перед собой ладони, съехал Пойкерт. — Всё, иди, мне надо дочитать досье. Королевство Какин. Десять километров от Тансена. Пригород Датокобе.       Остановившись позади дома, доктор Гарланд Коке, ведущий специалист в клинике репродукции Айсава вышел из своего «Бугатти Широн» и потянулся, чувствуя себя одновременно усталым и бодрым. Всю дорогу от Тансена приходилось преодолевать сильный боковой ветер, поэтому руки, отпустившие наконец руль, обтянутый кожей, ныли от усталости. Вытащив ключи из машины, Коке посмотрел на время на приборной панели. 14:12. До вечернего приема в клинике было ещё три часа, и пока он мог заняться своей работой — трудом всей его жизни, который ждал его в подвале дома. К своему детищу он питал почти религиозный трепет. Надежды, загнанные когда-то глубоко внутрь, зашевелились, почти готовые сбыться, когда Коке думал о том, что скоро его усилия приведут к результату, который потрясет всё научное сообщество.       Коке запер машину и направился к входной двери, когда позади него послышались шаги. Он хотел обернуться и уже почти обернулся, как вдруг сбоку по голове его ударили чем-то плоским, но тяжелым. Коке непроизвольно вскинул руки — чьи-то пальцы сдавили горло, перекрыв воздух. Когда через несколько секунд он смог сделать вдох, в нос ударил тяжелый запах хлороформа.        Пространство, отведенное под лабораторию площадью примерно десять на десять квадратных метров находилось в подвале под домом, пять или десять метров под землей. К нему вела длинная узкая лестница в задней части дома. Сам подвал, помимо лаборатории, состоял из нескольких помещений. Справа находилась котельная. Слева — кладовка со старой мебелью и коробками. В глубине коридора имелись еще двери — стальные, с цилиндровыми замками. Стены из шлакоблока и стеклобетона не давали ни одному звуку покинуть подземельный коридор.         Коке приходил в себя медленно и с большим трудом. Голова была как в дурмане. Во рту стоял кислый привкус хлороформа. Хотя он всё еще находился в полубессознательном состоянии, он не лежал, а сидел, выпрямив спину, затылок прижат к стене. Шея его веревкой была притянута к петле в полу, как на коротком поводке. Как на удавке. Руки скованы наручниками сзади, а ноги от лодыжек до бедер перемотаны веревкой. Коке пощупал наручники, но понял, что расстегнуть их не сможет: они были стянуты настолько плотно, что руки у него онемели. Коке скорчил гримасу и попытался принять более комфортное положение. Из одежды на нём были лишь нижнее белье и кляп.  Какой-то звук… Какой-то громкий звук…  Какой-то звук настойчиво пробивался сквозь гул в ушах: раскатистый, мощный, столь громкий, что вибрации, сотрясавшие воздух, оседали на его голой коже мурашками. Коке крепко зажмурился, потом распахнул веки.  Мизмар, фулани и барабаны тайко звучат в комнате, наращивая громкость: навязчивое повторение мелодии уда, словно волны гнева, захлестывающие уши.   Где он?    Коке вдруг почувствовал резкий рвотный позыв и судорожно сглотнул. Он помнил, как шел к себе домой, как успел открыть дверь... Потом… Что же было дальше? Он вспомнил, как ему оттягивают назад голову, ужасную силу. Он стоял у двери, затем задыхался от чего-то холодного, пытаясь отвернуть лицо, но его голову сжимали с чудовищной силой… Всё шумело от остатков хлороформа. Коке снова поперхнулся подкатившим к горлу горьким комком. Сидя в таком положении, он боялся, что его вырвет, но рот был чем-то залеплен. Голова болела в месте удара, боль в затылке была такой, словно ему раскроили череп. Почему он привязан к стене? Дыша через нос, Коке оглядел взглядом окружающее его пространство. Перед глазами все плыло. В душе нарастал страх. Надо понять, где он находится. Место, где он сидел, расплывалась в очертаниях, все рябило и покачивалась, как видение в пустыне.        На потолке сияли все лампы. На несколько секунд Коке удалось перебороть действие хлороформа и понять, что он находится в своей же лаборатории, как он увидел, что в нескольких метрах от него за столом сидела молодая женщина, закинув ногу на ногу и листала какие-то бумаги, мыча себе что-то под нос.       Коке широко открыл глаза и глубоко вдохнул. Было слышно, как колотится его сердце. Мысли закрутились в голове, как угорелые. Замерев на миг, как хищник на охоте, та повернула в его сторону только голову и углядела это едва заметное изменение – переход от бессознательного состояния к состоянию предельного, противоестественного самоконтроля.       Барабаны издают заключительный грохот и умолкают, заполнив слух Коке звенящей тишиной.         Незваная гостья соскальзывает со стула и приближается к нему, по дороге опуская руку в карман. Вытаращив глаза, Коке отчаянно мычит сквозь кляп и дергается на удавке, пытаясь выкрутится.  — Тихо, тихо, — слышится голос сквозь стрекочущий гул в ушах, после чего под нос ему подносят флакон с нашатырным спиртом. Уставившись на грязную стену, Коке откашлялся. Из его горла вырвался невнятный звук, так как рот его был заклеен. — Вы меня слышите, господин Коке? — спрашивает женщина. — Дышите глубже, пока еще есть такая возможность, это поможет вам — в голове скорее прояснится. Я сейчас сниму вам ленту со рта, и вы мне скажете все, что хотите. — она подняла нож. — Как полагаете, вы в состоянии удержаться от криков? Кивните, если можете.        Уставившись на грязную стену, он откашлялся и заговорил. Голос Коке был хриплым от действия эфира:  — О боже! Кто вы?! Что вам от меня нужно?!  — Вы пришли в себя. Это хорошо. Вам не холодно? Может, укрыть вас одеялом?  — Что вы тут делаете?! Как вы сюда попали? — Я принесу одеяло. — женщина встала с корточек, положила нож в карман. — Вы переживайте так. Отдохните пока, а я скоро вернусь.       Удаляющиеся шаги.  — Кто вы?! Что я здесь делаю?!         Он не мог повернуть голову, посмотреть, куда она идёт — голос сорвался на крик.  — Искупаете свои грехи, господин Коке, — ответили из дальнего угла комнаты.        Коке услышал шаги в коридоре. Кто-то поднимался по лестнице. Он все еще надеялся, что это сон. Он попытался вывернуть запястья, изо всех сил напрягая мышцы, пока боль в кисти и предплечье не лишила его последних надежд на то, что все это лишь ужасный ночной кошмар. Нет, он не спал. Коке попытался быстро собраться с мыслями. Нашатырный спирт привёл его в чувства.        Ему показалось, что он слышит тяжелые шаги наверху. Но это могли быть и удары его сердца. Он попытался думать. Изо всех сил попытался думать. «Возьми себя в руки и думай,  — шептал он себе. — Возьми себя в руки и думай». Шаги возобновились. Женщина спустилась вниз и через полминуты появилась в комнате, неся в руках бутылку воды и шерстяное одеяло из гостиной. Она укрыла его им до самого подбородка.  — Можно… Можно мне воды? — прохрипел он.       Та наклонилась и щедро дала ему напиться из горлышка. Коке жадно глотал.  — Кто вы?  — Это неважно. — вздохнула она, поставив бутылку на пол. Коке промямлил что-то невнятное, затем его голос обрел некоторую твердость.  — Послушайте! У меня есть деньги!  — Хм. И у меня. — пожала плечами незнакомка. — У меня много денег! — воскликнул Коке. — У меня есть пятьсот шестьдесят миллионов дзени на счету, я скажу тебе код от банковской ячейки, можешь взять всё!  — Спасибо за щедрое предложение, но я, пожалуй, откажусь.   — Я не знаю, кто вы, и знать не хочу. Я работаю в частной клинике, я очень хорошо зарабатываю…        Гробовое молчание. Затем скрип тяжелых кожаный ботинок на шнуровке. Солдатских. Или как у охотников. Женщина села перед ним на корточки, поставив один локоть на согнутое колено, подперла кулаком подбородок и с усталым вздохом посмотрела на него так, словно не знала, что с ним делать.  — Что же это такое. Из раза в раз одно и то же. В этом главная проблема вам подобным. Вы все смотрите на других людей исключительно сквозь призму денег и не допускаете даже и мысли о том, что милосердия к вам проявят в той же мере, в какой вы сочувствовали своим жертвам.  — Скажите, чего вы хотите? Мы могли бы с вами договориться… — Мы, конечно, могли бы, — безучастно оборвала его та. — Но не станем.  — Что вам от меня нужно? Я вас не знаю! Кто вы?!  — И не надо меня знать, поверьте. Честно говоря, я бы тоже предпочла никогда не знакомиться с вами. Но что поделать? Чему быть того не миновать. Вы здесь, и я здесь. — женщина посмотрела в сторону, за его плечо. — Господин Коке, вы же понимаете, почему оказались в таком положении?  — Что?… — Вы понимаете, почему привязаны к металлической трубе за шею в наручниках со связанными ногами?          Ровное дыхание. Женщина в выжидании глядела на него, невозмутимая, как река во время штиля. — Нужна подсказка? Или сами скажете?        «Главное — не выдавать себя. Не выдавать раньше времени. Надо узнать, чего он хочет. Что ей нужно».  — Послушайте… Я не понимаю, что вы от меня хотите. Вы не могли бы мне объяснить, что происходит? Почему вы меня связали? Я сделал вам что-то дурное?  — Вы употребили это выражение, чтобы подчеркнуть свои дружеские чувства. — от её улыбки Коке содрогнулся. — Ну что ж, мне это нравится, господин Коке. Думаю, мы сможем с вами поладить. С господином Нольте, увы, сразу не получилось. Он был ужасно шумным и совершенно не понимал, о чем я ему толкую. Много кричал и обвинял меня в том, что я его похитила. Он оказался таким эмоционально неустойчивым, что мне пришлось вешать его в петле целых три раза прежде чем он привёл свои эмоции в порядок и у нас получилось говорить друг с другом благоразумно, как взрослые люди. Мы ведь будем говорить благоразумно?        Коке, сглотнув, ответил далеко не сразу в попытках разобраться. — Где… Где Нольте? Где он? — Он не придет на вашу встречу, если вы об этом. Какую вы собирались заключить с ним сделку? — молчание. — Вы хотели купить у него ещё одну пару глазных яблок? Или голову? Господин Нольте не успел уточнить, что именно вас интересует.  — Никакой сделки я не собирался заключить!  — Собирались. Сколько он вам за них пообещал?  — Не знаю о чём ты, черт подери! Что ты сделала с Нольте?!  — Мы с ним взглядами не сошлись. К тому же, он нарушил кое-какое обещание, данное мне. Не задавайте вопросов о Нольте — больше он не должен вас волновать. Придется вам разговаривать со мной.        Коке молчал. Лоб у него взмок от пота. Понятно. Значит, Нольте мёртв. Вот почему со вчерашнего дня он не отвечал на звонки. Нольте нет — и товара теперь тоже нет. И кто его прикончил можно было не догадываться.  — О Господи, — прохрипел Коке. — О Боже. — Вы верите, что Бог видит вас, Гарланд?  — Что? — пауза. — Я… не знаю.  — Вы молитесь Ему сейчас?  — Все люди обращаются к Нему… — И как, Бог помогает вам? Ответьте честно.  — Не знаю, я… обычно потом я забываю об этом… Хотя, наверное, не стоило бы. — Не стоило бы. Ну что ж, посмотрим, что вам скажет Бог.        Женщина поднялась на ноги, подошла к его одежде, сложенной на стуле, вытащила из кармана его бумажник, достала больничный пропуск и прочитала вслух то, что на нем написано.  — «Гарланд Коке, врач-репродуктолог, клиника Айсава». Доктор наук в области биологии, медицины и генетики. Известный специалист в профессиональных кругах. В последние годы жизни профессор-эмерит Центра репродукции и эмбриологии Университета Рийокан. — увидев страх, исказивший лицо мужчины при словах «последние годы жизни», женщина заговорила тише. — Там вы участвовали во множественных исследования клонирования животных из взрослых соматических клеток. Но в последнее время решили, что настало время проводить опыты над людьми… Хм. Господин Нольте рассказал о вашей тайном работе. Об этом подземельице-лаборатории. О том, чем вы тут занимаетесь. О ваших экспериментах.          Коке отвернулся от неё. Он попытался думать. Изо всех сил попытался думать. Он заметил, что мелькнуло что-то белое. На его плечо положили руку. Потом настойчиво сжали. Коке повернул голову. Женщина приблизила свое лицо к нему, будто собиралась поцеловать. Впервые за всё время, находясь в сознании, Гарланд Коке вгляделся ей в лицо. Непримечательное и очень молодое. Должно быть, не старше двадцати. Женщина ткнула пальцем в другую вправо. — Ваши достижения, Гарланд?         Они оба посмотрели туда, куда указывал палец, словно одновременно услышали какой-то шум оттуда.        Вдоль противоположной стены стояли два высоких, в потолок, застекленных шкафа. На каждой полке в ряд были выставлены колбы с чем-то явно органическим, но не совсем внятным содержимым — банки из стекла наполненные до краев помутненной жидкостью, в которых плавало нечто разных форм и размеров, абстрактные биомассы серовато-бледного цвета со сморщенной кожей. При ближайшем рассмотрении у некоторых из этих «нечто» можно было заметить руки, ноги и даже ничего не выражающие лица младенцев. Каждый объект подсвечен лампой. Подобное, в обычном мире наверху, нам доводится видеть в анатомических шапито с заформалиненными трупами, именуемых «кунсткамера».  — Полагаю, этот нелегальный оборот неродившихся детей —ваших рук дело.  — Это моя коллекция… — Угу. — прервала его она. — Коллекция.        Женщина вернулась столу. Коке неотрывно следил за ней взглядом. Сев на стул, она взяла и раскрыла перед собой его ежедневник в кожаной обложке, спрятанный в сейфе, но каким-то образом попавший в её руки. На краю стола Коке заметил большую спортивную сумку, судя по выпирающим бокам, туго набитым чем-то. Что там было? Какое-то оружие? Он облизнул пересохшие губы, оцепенев от смятения, но мысли в голове скакали и прыгали, словно табун взбесившихся лошадей. — Что тебе надо от меня?         Женщина молчала, небрежно развалившись на стуле. Перевернула страницу. Её глаза читали рукописный текст сверху вниз, как какой-то считывающий механизм. Потом он поступит ей в мозг по зрительным нервам, в затылочную долю коры больших полушарий, где будет проанализирован и обработан. В ворохе бумаг, лежащих на столе, где Коке делал пометки о промежуточных результатах, Коке увидел чашку. Продолжая читать, женщина подхватила чашку, подула на кофе, сдувая едва заметный парок, и отхлебнула немного. — Вкусный кофе. Хорошая у вас кофемашина. Вы извините, что взяла без спроса. Что за зерна? Я не нашла упаковку.  — Пошла к чёрту, сука проклятая!! Думаешь, напугала меня?! — взорвался Коке. — Сама не понимаешь, что делаешь! Ни хрена я тебе не скажу! Можешь хоть пытать меня! И здесь ты ничего не найдешь! Нет их тут!        Исаги улыбнулась и вытащила из кармана футляр. Слегка пожала плечами. Посмотрела на носок ботинка, опустила ногу, потерла носок о штанину и снова положила ногу на ногу.  — Они были в сейфе вместе с этим ежедневником. Так что вы собирались приобрести у господина Нольте?        Ноги онемели. Коке, не имея возможности опустить голову, опустил глаза до предела, и увидел, что стопы опухли и стали плеснево-белого цвета. Веревка туго перевязывала лодыжки, наложенные друг на друга, сдавливая кровеносные сосуды, от чего нарушился кровоток. — Ответьте.  — Нольте обещал принести мне голову.  — Уже не принесёт. Она была для ваших экспериментов? Полагаю, вы тут клонированием занимались или чем-то подобным. Решили вывести новую породу с помощью алых глаз?  — Ты труп. Слышишь меня? Если не отпустишь меня, тебе конец.  — О, все мы тут трупы. Разве вы этого не знали? Но этих вот, — повернувшись к шкафу. — Вы сами сделали. Не лучшая работа, скажу я вам.  — На кого ты работаешь? Кто тебя послал? — Никто.  — Думаешь, тебе это сойдет с рук? — Мм… да? — Ах ты, сука гребанная! Чокнутая стерва! Ты ещё об этом пожалеешь. Если ты убьешь меня, тебя найдут. Есть много людей, которым важны результаты моих исследований! Многим они важны! Ты даже и представить не можешь! Они будут искать тебя, и найдут!  — Кто меня будет искать? Разве у меня есть мотивы убивать вас, кроме собственного желания? Никаких. Мы видим друг друга первый раз в жизни. И последний. Мы никак не связаны. Кто же меня найдет, а, господин Коке? — в ответ — ни звука. — К слову, ваши результаты так называемых «исследований» мне и задаром не нужны. Оставьте их себе — приберегите в аду, будете вашего друга господина Нольте развлекать.  — На кого ты работаешь? — На кого работаю? На саму себя.   — Ты что, пришла за кого-то мстить?  — Ненависть, месть…Нет. Мне ничего этого не нужно. Разве у меня должны быть причины оставлять в живых кого-то вроде вас?         Коке выругался, между зубами у него выступила пена. А затем у него вырвался громкий, резкий, рокочущий смех.  — Значит, ты просто полоумная тварь, которая захотела прикончить меня просто так? Так, что ли?         Женщина посмотрела на него. Положила раскрытый ежедневник на стол, встала со стула. Увидев, что она приближается, Коке забился в путах. Сердце в груди бешено заколотилось. Женщина подошла к нему. Он не мог задрать голову, чтобы увидеть выражение её лица, понять, что задумала эта тварь — он видел только солдатские ботинки и ноги, облаченные в чёрные брюки. В руке её появляется сверкающее лезвие, оно словно вырастает из ладони. Она наклонилась и легко похлопала его по плечу, но Коке продолжал изворачиваться и дергаться, не давая ей до себя дотронуться. — Пошла ты!! Уйди от меня! Не приближайся!         Чужая, неожиданно тяжелая рука цепляет его за затылок и крепко прохватывает за волосы, вздёргивая наверх. От ножа странно пахло, как от сырого мяса. Нож был остро наточен, его лезвие надавило ему поперек горла. — Вы, кажется, расслабились, господин Коке? Не стоит.       Гарланд вдруг ощутил, как леденящий страх разрывает ему грудь, и, потеряв самообладание, заметался в путах. Коке пытается вырваться, дергается всем тело, как форель, выброшенная на берег, мотает головой, пытаетая укусить её, но рука, схватившая его за волосы, расположена слишком далеко.         Вдруг Коке перестает чувствовать нож у горла, и видит его прямо перед глазами. Но недолго. Кончик лезвия вонзается под лобную вырезку. Он решил, что та хочет выколоть ему глаз, но лезвие находится слишком высоко — и слишком близко к точке выхода тройничного нерва. И тут же мысль обрывается, вспыхивает и взрывается в огне жгучей, ошеломляющей, невыносимой боли.        Низкий и звучный рёв раздается по подпольной лаборатории, отбрасывась от стен; вены на шее Коке вздулись, дикие, буйные вопли разрывали глотку многие секунды. Нестерпимая боль, сосредоточенная в одной-единственной точке на голове минуту лишила его рассудка. Он был уверен, что его мозги в черепной коробке вот-вот взорвутся и разлетятся на части, кровь, ткани вместе осколками отпечатаются и будут стекать по стенам.       Коке даже не заметил, когда лезвие с лица исчезло. Тихий голос прозвучал прямо над ухом. Как пугающе спокойно он звучит. Ужасно спокойно и как-то странно.  — Как некрасиво, господин Коке. Опомнитесь. Вы же так хорошо начали. Хотите закончить, как господин Нольте? Быть повешенным в петле с кишками наружу? Одно ваше слово — и я это устрою.        Свесив голову, Коке, пытался отдышаться, втягивая воздух короткими, свистящими всхрипами. Его грудь тяжело вздымалась куполом, набирая кислород.  Он сидел, зажмурив глаза, пока те жгли и слезились. Аккуратно приподняв его голову за подбородок, женщина пальцами приподняла ему веко. Перед глазами снова все плыло.  — Больно, да? Знаю. Потерпите, скоро пройдет. И всё же теперь вы на какую-то долю понимаете чувства ваших жертв. Это не может не радовать. Но для полного понимаете пока ещё рано. — ему снова поднесли под нос нашатырь. Коке пришел в себя, ощущая во рту кислый привкус и тяжесть в груди. Его чуть не вырвало. — Оставайтесь, пожалуйста, в сознании. Мы с вами ещё не закончили.         Тем временем, оставив его, она взяла со стола ежедневник и подошла к шкафу. Остановилась перед ним, заведя руки за спину. Посмотрела сверху донизу. Банки с эмбрионами и младенцами, выстроенные в рядок. У одного светло-зелёная кожа, «волчья пасть» — отсутствует перегородка между носом и нёбом. У другого шестипалые ноги, анэнцефалия — нет мозга и черепной коробки. На одном стенде в формалине плавают матки, тут есть внутритрубная беременность, опухоль, которая задушила ребёнка — ребёнок здесь же, видны маленькие пяточки. Исаги берет одну банку с маркировкой «Образец восемь: Четырнадцать недель». Зародыш в ней перетекает из одного края в другой, как желе. В нём не было костей. Когда неустанные поиски и разоблачения подводят нас к вещам совершенно бесстыдным и непристойным, полезно посмотреть, что именно все ещё представляется нам мерзким и отвратительным. Какие события и явления по-прежнему достаточно сильно бьют по нашей холодной вялости и податливой совести, чтобы привлечь наше внимание? Что-то, похожее на это. Взяв ежедневник со стола, она отлистала до протокола восьмого эксперимента.  — «Из яйцеклетки образца восемь  было изъято гаплоидное ядро и генетический материал клетки из клетки роговицы главного яблока помещен вместо него»… Нет, не то. — шелест листов. — «Двадцать третьего марта скончался последний образец под номером тринадцать, кровопотеря в результате отслойки плаценты…». Последняя запись. Вы, значит, тринадцать человек убили? Все эти женщины были донорами яйцеклеток для ваших экспериментов? Вы использовали их вроде как инкубаторов, чтобы выращивать этих зародышей. — Исаги наклонилась, чтобы получше рассмотреть содержимое банки. — А вы знаете, что клонирование людей запрещено и карается пожизненным заключением, господин Коке?  — Что, засудишь меня? — процедил он, глядя на неё.  — Если бы я хотела вас засудить, то здесь бы уже вовсю орудовала полицейская штурмгруппа, но мы с вами здесь только вдвоём. — она постучала пальцем по банке с эмбрионом сроком восемь недель. — По всей видимости, ни один опыт не прошел удачно. — Коке молчал. Она обернулась. — Вы осознаете, какое это извращение?  — Ты имеешь ввиду мои опыты и открытия?  — Нет, я имею ввиду вашу голову. Вы здесь их держали? Тех женщин, чьи дети сейчас плавают заспиртованные в этих колбах.  — Вы спрашиваете о тех особях, которые оказались ни на что не годны?   — Особи? Ну и ну! Вы просто безнадежны. Ни капли уважения к людям, которым вы причинили боль и поломали жизнь.        В другой банке более сформированный эмбрион с плавающей рядом плацентой. На этикетке — «Двенадцать недель». Взяв его с полки, её глаза всмотрелись в закрытые сморщенные веки. Исаги делает глубокий вдох. Самообладание возвращается к ней: впечатление такое, будто спокойствие постепенно спускается со лба, от линии волос к подбородку, и укрывает её невидимой вуалью.  — Не спросишь, ради чего я это делаю, а? — соскаливашись, выплюнул Коке. — Не спрошу. С вами все и так понятно. Не вижу смысла мусолить с вами аспекты ваших действий.         Исаги подошла к столу, раскрыла сумку и достала оттуда пеньковую веревку, купленную на оружейной выставке: канатная свивка, трёхпрядная, средне-тугая, гладкая и совсем не царапает кожу, но при связке очень тугая и отлично держат форму.  — Знаете, что это? Веревка для шибари. При разработке и выполнении обвязок особое внимание уделяется анатомическому строению объекта бондажа, поэтому для связывания — животного или человека — подходит как нельзя лучше.        Исаги говорила, а руки её продолжали действовать. Она возилась с веревкой, завязывая на его конце с вилкой петлю, какую делают палачи для казни через повешение. Веревка глухо шуршала, пока она наворачивала традиционные тринадцать оборотов, как это делает профессиональный палач. Дернув за вилку в последний раз, она завершила изготовление петли и положил ее на стол. Вилка торчала вбок.  — Вы ведь знаете, чем всё закончится?  — Ничего я не знаю. — Знаете. И я знаю. Только вы ещё не смирились с этим.  — По-твоему, я боюсь смерти?       Та посмотрела на него и усмехнулась.  — Да, думаю, вы боитесь. Все люди боятся умереть.       В подпольной лаборатории очень свежо, и она наблюдает, как он преображается на её глазах. Кажется, что даже меняется его внешность. Заметила, как расширились его зрачки и чаще забилась жилка на шее. Как дыхание стало прерывистым. Она отходит от него, приближается к столу и надевает петлю ему на шею. Потом развязывает веревку, которой учёный был привязан к полу, подняла его на ноги и толкнула к стене. Его затрясло так, что стоять было невмоготу. Затем продела веревку в заготовленную петлю и затянула настолько, что тому пришлось встать на цыпочки. Коке почувствовал, как висельная петля сразу же глубоко впилась ему в горло.  — Не слишком туго? Дышать можете? — Исаги ослабила веревку на сантиметр и пристегнула его к стене. — Я не хочу, чтобы вы сразу задохнулись. Некоторые считают повешение скучным способом казни, но мне он нравится. Он удобен тем, что не требует особого оснащения, только мастерство завязывания узла. Удавку делают либо из девяти шлагов, по числу жизней кошки, или из тринадцати, как напоминание о «несчастливом числе» для осуждённого. Но оно будет для вас напоминаем кое о чем другом. К тому же, по опыту, он крепче, чем из девяти.         Удавка так сильно врезалась ему в  горло, что он был не в силах что-нибудь ответить. В висках у него стучало. Коке не мог перенести тяжесть тела на ноги, не рискуя удавиться. Попытался было ухватиться пальцами связанных рук за бетонную стену позади, но зацепиться было не за что. Коке попробовал встать на цыпочки и сделал несколько хриплых вдохов. Доли секунды он испытывал неведомое до тех пор чувство: его тело и душа воссоединялись. Он слышал каждый вдох и шорох одежды женщины так ясно, словно звуки раздавались из наушников.       Исаги положила руку на веревку и надавила. Его лицо побагровело, глаза дико вытаращились; она держала руку на его горле до тех пор, пока его кожа не начала синеть. Когда она опустила ладонь, из его горла вырвался громкий страшный всхрип.  — Теперь, я надеюсь, вам страшно?         Девушка достала из-за пояса нож «овечье копытце». Вскинула голову. Посмотрела на него. — Хочешь… содрать… с меня шкуру?  — Ну нет, мне ваша шкура мне ни к чему. И чтоб вы знали, если кожу сдирают для развлечения, жертву подвешивают вверх ногами, чтобы кровяное давление в голове и груди поддерживалось как можно дольше и сознание сохранялось, а не за горло. Но прямо сейчас, господин Коке, мне от вас действительно кое-что нужно — чтобы вы сильно не дёргались.         Девушка подошла к шкафу, взяла образец с эмбрионом «двенадцать недель» в формалине, вскрыла крышку ножом, как консервную банку.  — Испарения технического формалина вызывают поражение центральной нервной системы головокружение, чувство страха, расстройства зрения, судороги, головные боли.  Это все из-за высокотоксичного формальдегида. Но вы и сами знаете. — Исаги от острой, удушающей режущей глаза сладкой вони  у Коке на глазах вскипели слёзы, в носу засвербело, горло сжалось.  — Я хочу, чтобы вы как следует запомнили этот запах, и унесли его на тот свет. — он попытался увернутся от банки, задержать дыхание, но тут же закашлялся. — Нет. Вдохните как следует, иначе я залью формалин вам прямо в глотку и вы им захлебнетесь. Хотите?         Повиновавшись, Коке вздохнул запах — и тут же обмяк.  Голова кружилась. Коке кажется, что он уже видел все это когда-то давным-давно. Почти как сон. Déjàvu. Он слышал её словно сквозь красный туман.  — Зачем вы делаете это со мной? — Коке хрипло часто дышит через удавку. — А почему вы делали то, что делали? — Исаги заметила, что его кожа начала синеть — пора было закругляться. — Вы удовлетворяли свои желания и потребности, господин Коке, а я удовлетворяю свои. «Всякого влечёт своя страсть», как сказал бы Вергилий. Понимаете, о чем я?        Ему с трудом удалось разглядеть её силуэт, удаляющейся от него, он плыл и раскачивался, как в приступе галлюцинации. Коке попытался дотянутся до пола, но не мог перенести тяжесть тела на ноги, не рискуя удавиться. Попытался было ухватиться пальцами за бетонную стену позади, но зацепиться было не за что.         Девушка отошла к сумке, вытащила из неё рекурсивный арбалет, опустила его на землю и вставила ногу в стремя, после чего нагнулась и оттянула тетиву на себя. Пальцы при взведении скользили вдоль ствола. Исаги вспомнила, что инструктор рекомендовал тянуть не бицепсами, это достаточно тяжело, а лучше спиной, как при становой тяге. Произошел щелчок, но она не отпустила руки, пока не убедилась в том, что замок действительно сработал и схватил тетиву. Взяв две стрелы, она установила их в направляющий паз, задвинула их до упора назад, сделала два шага в сторону человека, остановившись на расстоянии двух футов, положила приклад на плечо, приложившись к нему щекой, как к винтовке, сняла с предохранителя и чуть опустила веки, прицеливаясь.  — Какое-нибудь пожелание напоследок? Последнее слово?  — Стреляй, психопатка проклятая! Стреляй! Только целься получше! Стреляй и что б тебе гореть в аду!          Исаги приподняла голову от арбалета, посмотрела мужчине в глаза.  — Все вы так говорите, но на самом деле этого не хотите. Никто из вас не хочет умирать. И господин Нольте не хотел. Слышали бы вы, как он умолял оставить его в живых! Видимо, грехи, которые отягощают его карму, поистине чудовищные. Поверьте на слово, он был готов на всё, чтобы отложить воздаяние ещё на несколько лет.       Коке отвернулся. — Нет. Смотрите на меня, — сказал она.       Он поглядел и снова отвернулся. — Не отворачивайтесь. Я хочу, чтобы вы смотрели прямо на меня. И не закрывайте глаза. Если вы закроете их, я просто вынуждена буду приколотить вам веки ко лбу гвоздями.         Арбалет выстрелил в горло зарядом стрелы десятого диаметра. Исаги подошла к нему и перерезала веревку. Коке упал на пол и лежал на полу корчась и булькая кровью, хлещущей из сонной артерии. Держа арбалет в руке, она встала, глядя на упавшего. Тот лежал на спине зажав рукой горло вокруг торчащей стрелы, но кровь хлестала фонтаном меж его пальцев и текла на пол. Коке глядел на неё, пытаясь что-то сказать сквозь пузырящуюся кровь. Исаги опустилась на одно колено, оперевшись на него локтем. Спросила: — Что? Что вы пытаетесь мне сказать?        Мужчина двигал головой. Хрипел и изо рта у него бежала кровь. Захлебывался собственной кровью.  — Вы слышите меня? Сейчас вы понимаете, что я делаю, господин Коке?  — спросила она. Тот не ответил. — Будем считать, что молчание — знак согласия. У вас во дворе я видела много свежих клумб. Пока вы были без сознания, я нашла парочку тех женщин, кого вы использовали в качестве удобрение для фиалок. Вы закопали свои использованные образцы, как навоз. Тем ножом, который вы видели, я могу менее чем за минуту расчленить вас, отрубить голову и кисти рук. Хотите, я и вас с ними закопаю? Нет?       Коке смотрел на неё, издавая придушенные всхрипы. Вокруг его головы уже собралась лужа крови, и он весь трясся словно в ознобе. Он постепенно перестал бить ногами. Лежал почти неподвижно, только судороги пробегали по его телу.  — Сделайте мне одолжение, Гарланд. Уверяю, оно вас не затруднит. — Исаги перезарядила арбалет. — Если встретите по пути господина Нольте, передавайте ему от меня привет.        Стальной наконечник стрелы вонзился ему в голову, пробив насквозь, и порядочная часть мозга облепила пол. Исаги сидела с арбалетом на колене, наблюдая, как лопаются капилляры в его глазах. Как гаснет в них свет вместе с промелькнувшим удивлением. Как исчезает её отражение в том уходящем мире. Потом поднялась на ноги и постояла немного, скрестив руки на животе. В позе гробовщика. — Это было полной неожиданностью, да?         Коке не ответил. Он был уже мёртв. Охвативший её трепет не уступал по остроте чувству голода.  Она откинула голову и на минутку прикрыла глаза. Несколько долгих секунд её переполняют чувство пронзительного удовлетворения. Это именно то ощущение, которое убийство обещает, но всегда недодает. На губах застыл слабый металлический запах, свернулся на нём — запах железных монет, алюминиевых вилок и чугунных пресс-папье. Вытерев губы тыльной стороной кисти, Исаги наклонилась, выдернула из горла и головы стрелы, вытерла их от крови и мозгов, развязала веревку с трупа, свернула в моток и положила их вместе с арбалетом в сумку, после чего осмотрела две зияющие раны, во лбу и в ярёмной ямке. Из зияющей белой костью дыры во лбу сочились кровь и мозг.          Что ж, первый опыт оправдал ожидания. Исаги постояла какое-то время, глядя на раскинутый труп. Пульс немного частил, где-то сто ударов минуту. Она подождала, пока он придет в норму. «Страсти улягутся» — как сказал бы Церидних. Страсть это вовсе не то, что нужно, когда занимаешься подобными вещами, она источник неприятностей. Именно из-за неё происходят все проколы, из-за неё-то все и попадаются. Впрочем, страсть это то, что было присуще всем убийствам Церидниха. Страсть, вызванная скукой. Парадокс, но что есть то есть. Скажем, если ему всё наскучило и захотелось создать небольшой хаос, чтобы не умереть от тоски.        Приклад арбалета держался на плече немного непривычно, вероятно, из-за веса, но тут скорее дело привычки. Стоило попрактиваться настраивать прицел, да и оцентровка ещё хромает — стрелы попали на полдюйма левее, чем нужно. Исаги посмотрела на покрасневшую ладонь, сжала её в кулак, повела плечом, где лежал приклад. Хмм… Может, прикупить стрингер для натягивания тетивы, чтобы сократить время натяжения? Впрочем, об этом позже.         Коке в позе зародыша лежал в растекшейся красной луже. Исаги отошла от него, чтобы кровь не испачкала ей ботинки. Сильный запах крови, отдающий медью, и зловонный запах фекалий — чувствуя приближающуюся смерть, тело Коке опорожнилось. На минуту она присела на стул, глядя на тело. Глаза Коке были открыты и уже остекленели. Она взяла со стола ежедневник в кожаном переплёте, и положила в сумку вместе с ноутбуком Коке, арбалетом и стрелами. Повесив её на плечо, она прошлась по подпольной лаборатории. На одном из лабораторных столиков, как на выставке, стояли чашки Петри с питательными средами для выращивания клеточных культур на любой вкус. Исаги постояла, читая наклейки на пузырьках и бутылях. Буфер фосфатный Дульбекко. L-глутамин. Глюкоза. Фибронектин. Нитрат калия. Телячья эмбриональная сыворотка. Поднеся к лицу, Исаги понюхала одну. Сладковато-кислый запах. Мясо-пептонный агар с лошадиной кровью. Или с чьей-нибудь ещё кровью. В углу, возле гофрированных труб, стояли цистерны с химикатами. Технический формальдегид, метиловый спирт, дистиллированная вода для приготовления формалина. Наполовину пустые. Дальше — пластиковый шкаф с застекленными дверцами. Исаги открыла его. На полках стояли различные банки с витаминами и питательные смеси для беременных: высококалорийные, протеиновые, насыщенные витаминами,  фолиевой кислотой и минеральными комплексами. Прочитав состав на этикетке одной из коробок, она поставила её обратно, закрыла дверцы. В комнате было полным полно шкафов, содержимое которых вместе со всем прочим создавало впечатление некого репродуктивного цеха по производству новой жизни в лабораторных условиях. В ящиках хранились препараты, стимулирующие созревание яйцеклеток: клостилбеги гормональные препараты, искусственно синтезированный хорионический гонадотропин.        Никак не отделанное помещение с грубыми бетонными стенами соседствовало с хранилищем и было отделено от нее двойными дверьми с резиновым уплотнением. В нём находилась холодильная камера, заполненная пробирками — криовалами, где хранились яйцеклетки, а в стальных криоконсервантах чёрт знает что ещё. Три огромных сосуда Дьюара. Внутренняя и внешняя колбы из высококачественной нержавеющей стали, а горловина — из прочного армированного пластика. Наверняка в них жидкий азот. Исаги наклонилась и увидела, что так и есть — на боковине внешнего встроен термометр, показывающий, что температуру жидкого азота в лабораторных условиях — минус двести градусов по Цельсию.         Вернувшись обратно в лабораторию, она остановилась посередине помещения. Эмбрионы, «медицинские отходы» от выкидышей и абортов, одинаково равнодушные вне зависимости от сроков развития, глядели на всё устроенное ей безобразие из стеклянных сосудов, выставленных на полке. Сосуды были разного размера — от крошечных, размером с аптечные пузырьки для лекарств до однолитровых. На некоторых бирках можно было прочесть числа 14, 24, 27, 40 с конкретными датами и фамилиями женщин. Всего было двадцать шесть эмбрионов, половина размером примерно в половину ладони. Собрав все бирки, Исаги взяла одну из банок, касаясь пальцем стенки. Формалин внутри отдавал желтизной. На бирке значилось имя — Катарина Рютте. Стоило ли послать его в качестве припозднившегося подарка на день рождения?…. Нет, ни к чему его отвлекать. В данный момент его голова была забита другими вещами, в которых ему предстояло решить в самое ближайшее время.        Держа банку в руке, Исаги обернулась на Коке. Её рука лежала в кармане, а ноготь проводит по закругленной кромке ножа.       Спустя двадцать минут Исаги вышла в коридор и наткнулась на тяжелую железную дверь с окошком. Остановилась, прислушалась. Ни звука.  Она взялась за ручку. Гавкнув, дверь поддалась, пропуская её внутрь тёмного и сырого помещения. Душный, затхлый воздух. Женщин Коке держал здесь. Гладкие цементные стены звуконепроницаемы, единственный источник света — над головой, лампа за решеткой, расположенная достаточно высокая, где-то метра три-четыре, чтобы нельзя было дотянуться и сорвать, а также повеситься. В углах потолка было три камеры видеонаблюдения. У левой стены было расположено гинекологическое кресло. Вдоль правой стены, где лежал тонкий стеганый матрас из грубой ткани, тянулась железная труба, изрядно исцарапанная висящими наручниками. Рядом с матрасом стояло пластиковое ведро для испражнений. Что-то лежит у стены. Какой-то лепесток. Это ноготь. Женский ноготь с остатками лака. Обломанный низко, почти до основания. Исаги присела на корточки, посмотреть на трубу. Поскребла ногтем по самой глубокой царапине. Должно быть, тот браслет от наручников, что скован с трубой, жертва использовала в качестве лобзика. Наручники сделаны из добротной стали, подстраивающейся под размер запястья, так что вывихнуть руку и выбраться из браслета не выйдет.   От матраса шел телесный запах пота и страха. Исаги легла на него, вытянувшись во весь рост, глядя на жужжащую до подсознательного гула, мигающую лампочку, и представила, как тьма вокруг гремит от стука их сердца, от их громкого дыхания, едва уловимый звук смыкающихся век, когда те зажмуривали глаза. Показалось, что даже воздух пропитан криками захлебывающихся в отчаянии людей. Исаги едва заметно дёрнула головой от этого неслышного шума в тихой камере. Просоленное слезами изголовье местами темнее, чем серо-голубоватая пеньковая ткань. Какое-то время она тихо лежит на узкой подстилке, сложив руки на груди Поворачивает голову к креслу. Далеко. Отсюда до него никак не дотянутся, ни руками, ни ногой. Камера была просторной, ничто здесь не мешало свободе передвижения, только вот двигаться было некуда. Пол был квадратный, площадью метров пять на пять, в центре — небольшой сток. Пол явно представлял собой дно глубокой закрытой шахты. На полу возле двери валялся кусок тонкой бечевки. Исаги поднимается с матраса. На ощупь она казалась обычной кухонной бечевкой, затертой, шероховатой, неоднократно использованной. Как она сюда попала? Осматривая бетонный пол, её глаза натыкались на темные пятна разной природы происхождения, где-то кровь, где-то испражнения. Прямо возле  кресла нашелся ещё один кусок, покороче. Вероятно, бечевки служили для того, чтобы привязывать к креслу.        Дом стоял в уединенном, глухом пригороде к северу от Тансена, по другую сторону залива Донгай. Ближайшие соседи жили в пяти километрах отсюда. Выйдя из подвала, Исаги поднялась по лестнице, оставив двери открытыми, направилась на кухню. Поставив сумку на пол, она открыла холодильник, достала банку апельсиновой шипучки, вскрыла указательным пальцем и стала пить, не беспокоясь, не встревожил ли дом железный щелчок баночного ключа. Потом долго стояла с холодной запотевшей банкой в руке, разглядывая кухню из хромированной стали. Поставила полупустую банку на кухонный стол, закрыла холодильник, повернулась к плите. Плита была газовой, с четырьмя камфорками. Не зажигая газ, она выкрутила ручки всех четырех, потом нашла где хранится посуда, насыпала в чашку кукурузных хлопьев, залила их молоком и принялась есть, расхаживая по дому, зажигая свет во всех комнатах. В прихожей она остановилась, заметив почту валявшуюся на столике. Медленно жуя, Исаги смотрела на конверты, потом подошла к двери, поставила тарелку на столик и стала просматривать письма. Перебрав почту, Исаги остановилась на счёте за телефон. В списке звонков значился номер из Республики Минво. Она сложила счёт, сунула обратно в конверт, положила в карман, взяла хлопья и пошла через столовую в гостиную, где уселась в стоявшее в углу в богатое набивное кресло, пухлое, оборчатое, в строгую полосочку. Поставив миску рядом на столик и положив руки на подлокотник, она лениво осмотрела гостиную. Двигались только её глаза. Современный загородный интерьер, мебель массивная, из натурального дерева: большой обеденный стол со стульями с широкими спинками, тяжелые шифоньеры, табуреты из клёна. Под журнальным столиком крест-накрест лежат тапочки. На полке камина выставлены в рядок резные статуэтки животных, керамические вазочки, чернофигурные аттические амфоры. На стене висела картина Франческо Мельци «Леда и лебедь». Оригинал? Нет. Копия. На столике лежат журналы «Арт Деко», советы по дизайну интерьера частного дома, журнал «Ланцет», ведущее научное издание, авторитетные «Человеческая репродуктология», «Генная инженерия», «Медицинская генетика». Исаги пролистала выпуск журнала. Некоторые фотографии носили явный отпечаток ненависти и жестокости. К стене у окна был приставлен комод из красного дерева, на котором стоял домашний стационарный телефон. Исаги поднялась к креслу, подошла к комоду. Обыкновенная модель со станцией и спикерфоном, встроенный автоответчик, часы и будильник. Потом она нагнулась под стол, где к розетке тянулся телефонный кабель. Подняв станцию, Исаги перевернула его дном к себе. На маркировке серийного кода и года выпуска модели был записан абонентский номер. Она сохранила номер к себе в мобильный, выдвинула полку, нашла зажигалку и прошлась огнём по полимерному покрытию кабеля, подпалив его, пока не обнажилось оптическое волокно. Запахло жженным пластиком. Положила зажигалку в карман, поднялась на ноги, посмотрела в окно. Подоконник был завален белыми горлышами ледяного града. Бассейн на заднем дворе казался совершенно посторонним синим пятном среди темно-зеленых кипарисов и серебристой листвы оливковых деревьев. Постояв, глядя в окно на улицу, на тусклый свет фонарей во дворе, она вышла из гостиной и поднялась по лестнице на второй этаж. На верхней площадке остановилась и прислушалась. Всё тихо.       Повернув в восточное крыло, Исаги прошла через анфиладу комнат, зашла в кабинет в задней части дома. Сдержанный, без излишней роскоши. На стенах — сертификаты о повышении квалификации, дипломы, патенты. И ни одной фотографии. Мебель выполнена преимущественно из дубового массива: бюро, книжный шкаф, секретер, кресло обтянуто натуральной кожей. Пол выстелен ворсистым ковром.  Повернув металлический абажур настольной лампы, Исаги направила свет на стол, выдвинула верхний ящик и вывалила содержимое на стол. Какое-то время она сидела, разбирая его вещи, время от времени поднимая что-нибудь и разглядывая в свете настольной лампы. Дорогая ручка. Портмоне. Визитка центра репродукции. Визитка клиники ЭКО. Взвешивая эти вещи в ладони словно медиум способный таким способом что-то понять об их владельце.  В среднем ящике под грудой бумаг лежало по меньшей мере двадцать папок с анкетами женщин из центров планирования семьи — доноров яйцеклеток. Исаги полистала одну из них. Результаты анализов крови, УЗИ, краткая личная информация, включающая в том числе адрес постоянного проживания с номером телефона, фотографии женщин. Уголки нескольких анкет были помечены жирной точкой. Исаги облизнула ложку, оставила миску с хлопьями в сторону, закинула ноги на стол, отложила помеченные анкеты в отдельную стопку и принялась поочередно их разглядывать.         Никайдо Арагаки, двадцать шесть лет, проживает в районе Китахара, объявлена пропавшей без вести полицией восемь месяцев назад. Эрика Осима, двадцать два года, из Дайтэ, пропала три месяца назад. Взяв анкету Ёсиоки Рихо —исчезла после утренней пробежки в Хигасияма полгода назад — Исаги коснулась пальцем её красивого лица. Образцы как на подбор — не старше тридцати, привлекательные, здоровые, с высшим образованием, без вредных привычек и наследственных заболеваний, словом, ничего, что могло бы повредить геному. Содержимое ящика прямо-таки дышало евгеникой. Имея доступ к базе центров репродукции, Коке с легкостью доставал необходимую информацию о кандидатках на донорство и выбирал самые лучшие образцы для своих научных трудов. Её ключевые пункты, в том числе подробное изложение каждого этапа, хранились в ежедневнике, бумагах и ноутбуке горе-евгениста. Интересно, у кого-то из оставшихся владельцев будут похожие заскоки? Глазные яблоки Курута прямо-таки сводят людей с ума. Просто поразительно. У Церидниха они хотя бы на полке стоят ради любования, а не участвуют во всякого рода гнусных экспериментах.         Засунув анкеты в сумку, Исаги вышла из кабинета. Вторжение в логово другого существа — древнейшее табу. У некоторых нарушение табу вызывает холодящее чувство возбуждения: так оно случилось и сейчас, когда она зашла в спальню Коке и почувствовала специфический тельный запах. На мгновение она подумала, что кто-то лежит в постели, но потом зажгла свет, потрогала смятые, чуть влажные простыни. Душок немытого тела и семени. Лицо её оставалось лишенным эмоций, а то, что за ним, не почувствовало ни отвращения, ни брезгливости. Водил ли Коке сюда тех женщин, чтобы насиловать? Нет, они были «особями» для опытов. Скорее всего, он ублажал сам себя, фантазируя и упиваясь собой, а мысленные образы всего, чем он занимался в подвале, выплывали у него вместе разрядкой? Вспомнив выставку эмбрионов, она задалась вопросом, были ли в это время глазные яблоки там, внизу, или стояли здесь, на прикроватном столике, наблюдая за происходящим и не давая ослабнуть возбуждению? Её взгляд переместился на соседнюю половину кровати. На подушке и на простыне под откинутым уголком одеяла — пятна крови.       Исаги села на кровать и легла точно также, как в подвальной камере на сыром матрасе, где лежали покойные жертвы. Вторгаясь в личное пространство человека, можно ощутить с ним большую близость, а постель — это вообще особое место, где происходят самые интимные моменты. В ней человек находится в самом уязвимом и беззащитном состоянии: в ней под подушкой, могут прятаться его кошмары, в ней он познает любовную близость с другим человеком и в ней же размышляет о самом страшном и сокровенном.         Глядя в потолок, Исаги думала. Коке жил один, семьи у него не было. Он работал успешным врачом в центре репродукции. Процесс происхождения новой жизни для него был лишен всякого таинства и представлял из себя по большей части банальный технический процесс, в котором он руководил созданием новой жизни. Могло ли осознание данного факта окончательно расстроить его мышление и подтолкнуть на то, чтобы похищать женщин и делать из них инкубаторы, создать нечто более выдающееся, чем продукт очередного представителя homo sapiance? Ему, надо думать, захотелось создать что-то своё, что-то более уникальное. Считал ли он эти эмбрионы своими достижениями? Гордился ли он тем, что посмел реализовать свои самые смелые идеи? Ощущение власти, поражаемого убийством, невероятно возбуждает, но ощущение власти над тем, что создаешь жизнь, наверное, ещё более всеобъемлющее… Проще простого завестись с пол-оборота и уже не остановиться. Люди, совершающие подобные деяния, нередко выбирают в качестве профессии медицину. С другой стороны, как мог умный, образованный, респектабельный человек, как врач, помогающий бездетным парам, совершить нечто настолько ужасающее? Как такое возможно? Возможно и случается. Некоторые запросто поставят собственные желания выше здравого смысла, а некоторые и вовсе игнорируют все социальные нормы морали, чтобы их осуществить. Для Йохаима Нольте жизнь, недолговечная, незначительная — не то что произведения искусства, которые он коллекционировал. Жизнь не имела никакой ценности, поэтому он делал с ней что хотел. Его ненасытная жадность к вещам требовала от него жертв и чтобы удовлетворить свою жажду, он мог запросто лишить человека жизни. То ли дело Коке… Эти мысли вызывали у неё чисто абстрактное любопытство, в них не было ничего связанного с её собственными целями. Между тем потребность во что бы то ни стало удовлетворить какое-то желание было не чуждо и ей, и как это свойственно людям со зверскими аппетитами, они неплохо понимали друг друга.        Исаги поднялась с кровати, взяла сумку и покинула спальню, оставив дверь нараспашку, спустилась по лестнице, вышла на улицу.        Стояла сырая, промозглая погода. Солнце, подернутое дымчатыми облаками погрузилось в низкие синие холмы, видневшиеся впереди — расплывчатое, мрачное, а свет от него тусклый, чистилищный. По равнине растекся холодный сумрак. Некоторое время она наблюдала за медленным течением озера. Низкие облака неслись над башенками поместья, направляясь к востоку, а поднимающийся ветерок гнал пыль по подъездной дорожке, где стоял «Хаммер». Даже за закрытыми окнами и дверьми слышно, как внутри гремит музыка.  — Отвези меня домой. Хочу переодеться. — Исаги закинула сумку на заднее сидение и села в машине. — Хорошо. — Нараки скосил на неё взгляд, темная бровь поползла вверх. — Ты в курсе, что у тебя лицо заляпано кровью?  — Волшебно, — Исаги хлопнула по бардачку. В салоне было так накурено, что стояла густая дымовая завеса. — Ты бы хоть окна открывал. Дышать нечем. Есть влажные салфетки? — Увы, но нет.        Нараки включил фары и так резко рванул вперед, что взревел двигатель, завизжали и задымились шины. Миновав подъездную дорогу, тяжеловесный «Хаммер» выехал на мост. Фары выхватили из тумана какую-то крупную птицу сидевшую на алюминиевых перилах моста. Исаги нажала кнопку чтобы опустить боковое стекло. В машину ворвался прохладный воздух с озера. Птица присела и расправила крылья готовая взлететь. Когда «Хаммер» с рёвом пронесся по мосту, сжигая резину, та издала громкий крик, вспыхнула в свете фар, ослепительно-белая, метнулась и исчезла в густоте леса. Исаги вытащила из кармана мобильный и позвонила по сохраненному номеру.        В эту секунду искра, вырвавшаяся из поврежденного кабельного волокна телефона в гостиной вступила в термохимическую реакцию с природным газом, утекающим из камфорок и кислородом воздуха, запуская необратимый процесс. Нагретый до тысячи градусов газ издал звук щелканья хлыста, чёрная вспышка.        Взрыв ухнул с такой силой, что задрожала земля. Взметнулись и скрутились обломки, рёв огня и горячего ветра выбили стёкла в окнах и разнесли в клочья двери. Горящие балки и оконные рамы круто взлетели вверх, медленно описывая светящиеся окружности в вечернем небе. Пылающий «Бугатти» опрокинуло набок. Взрывная волна разнесла большую часть дома: весь первый этаж, то, что под ним, и прокатилась по «Хаммеру», легонько тряхнув его. Под огненным дождем падающих во двор обломков загорались растения. Не сбавляя скорость, Нараки глянул в зеркало заднего вида на полыхавший дом, толстый столб дыма и искр и оранжевый узор горящих деревьев. — Мать вашу! — он обернулся посмотреть, как горит охваченный пожаром особняк. — Хорошо, что я взял «Хаммер», иначе бы нас унесло к чертям собачьим. Ты переборщила со взрывчаткой. — Не было взрывчатки. Утечка газа. — рассеяно отозвалась Исаги. — Прям в щепки разлетелся. А что с хозяином дома?  — Конец хозяину дома. Ничто в мире не вечно.        Дым и треск пламени. В холодном вечернем воздухе висел резкий запах пороха. Как после фейерверка.         Вырулив на скоростное шоссе, габаритный «Хаммер» с матово-чёрными боками разогнался по направлению в город. Зарево пожара расплывалось по небу, дым валил из-за леса. — Твою ж, поворот пропустил.        Зажав сигарету в зубах, Нараки, упер руку в изголовье пассажирского сидения, сдал назад, свернул на съезд М-39, ведущий в Тансен, вжимает педаль в газ и топит на всей скорости — двести миль в час. Он ведет машину, постукивая пальцами по рулю, играя с ней, то делая перегазовку и включая пониженную передачу, и где-то на середине пути включил радио.         «Добрый вечер наши любимые слушатели! С вами снова Марико и Тосимицу в вечерней передаче «Хиого Тансен»! Не будем вас долго мучать после тяжелого рабочего дня и расскажем новости за прошедший день. Правительство оценило вероятность разрыва дипломатических отношений Какина с Федерацией Очима»… «Полиция сообщает о сорока восьми задержанных в Гантан в ходе конфликта во время политической демонстрации»… «Крупные авиакомпании Какина начали получать сообщения об угрозе взрыва на рейсах»… «Продолжается расследование вооруженного нападения членов организованной преступности на площади Калайя…».  — Как там дела с Кси-Ю? — спросила Исаги. — Босс занят сдерживанием залпов. С одной стороны наседает Лонгбао, с другой Штайнер и Гантай. Поставки товара в Федерацию и Союз Митен приостановлены из-за ужесточения надзора в портах и проблем с береговой охраной, наши корабли из Какина выплыть не могут. Убытков уже на несколько миллионов. Ирене всё ещё в Сенге, ищет Морену, Кионе решает дела в Каннауджи.        Исаги ничего не ответила.  Нараки повернулся к ней. Прижав лицо к холодному стеклу, та смотрела, как накрываются пеленой дождя беззвучно двигающиеся машины, как серый асфальт при вспышках молнии внезапно озаряется сверкающим светом. — У тебя сегодня вечером встреча со следователем из Ассоциации? — спрашивает он таким тоном, что Исаги сразу понимает — издалека заходит. — Да.   — Пойкерт говорит, этот Розе Паскаль ищейка. Он очень настойчив и подозрителен.  — Надеюсь, что так.  — Что ты собираешься сказать ему про Ренджи?  — А что говорить? — она разводит руками. — Мне нечего ему сказать. Ну, может поинтересуюсь, приличный ли у них яд, а не какая-нибудь химическая моча вроде пентобарбитала для гуманной эвтаназии.  — Он… Ренджи не делал попыток с тобой связаться?  — Ты спрашиваешь с намерением узнать, какие действия я предприму если это произойдет? — она откидывается на сидении. — Думаю, я поступлю как добропорядочный и законопослушный гражданин.  — Сдашь его Паскалю? — хмыкнул Нараки.  — Почему бы и нет? Порадую их. Им это сейчас очень нужно. У Ассоциации Хантеров нынче скверные времена из-за его проделок в Серенгети. Пусть в конторе поиграются с ним в «доброго и злого следователя» и прочие штучки, потом отправят на плаху. И воцарится мир во всём королевстве.        «До тех пор, пока они не узнают про Чёрного кита» — думает про себя Нараки. — Босс знает про Ирвинг. — говорит он после недолгого молчания. — О том, что Нольте убит. И ему интересно узнать, кто это сделал.  — Мне тоже интересно.  — Он считает, что его смерть как-то связана с Гёней Рёдан. — продолжил Нараки.  — Я бы на его месте тоже так подумала.  — Нольте был торговцем частей мёртвых тел.  — И не только. Он вообще был человеком со множеством увлечений и интересов.  — И, разумеется, его смерть никак не связана с визитом к тому человеку, чей дом сейчас вовсю полыхает.          Послышалось коротенькое сопение — Исаги, придуриваясь, принюхалась к воздуху: — Чую какие-то намёки, Нараки...  Он резко дал по тормозам, съехал на обочину и, не дожидаясь продолжения реплики, сунул руку в карман её пальто, вытащил пару футляров с глазными яблоками. Исаги даже не дёрнулась. — Что это за хрень? — Нараки впился взглядом в её лицо. — Что ты хочешь услышать?  — Правду, Рика. Какого хрена происходит?! Почему Бенджи говорит о том, что Курапика Курута заключил сделку с Рином и помогает им избавиться от Готфрида? Зачем ты втянула этого парня в наши дела?  — С чего ты взял, что это я?  — Не дури мне мозги! Это ты оставила ему записку и он нашёл по ней наших людей в Ренгео! — Да? А Бенджи читал записку? В ней ни слова ни сказано про Хейл-Ли.        Положив руки на руль, Нараки набрал воздуха в легкие и зажмурился, надеясь непонятно на что. В салоне повисло молчание. Исаги смотрела прямо перед собой с безучастным выражением. — Что ты собираешься делать с этими глазными яблоками?         Та молча поскребла пятно засохшей крови на щеке.   — Что это значит? — он кивнул на глазные яблоки. — Ярость. Или горе. Может, отчаяние. Не знаю. Сложно сказать. А ты что в них видишь?  — Я вижу, что твои выкрутасы с этим парнем дорого нам обойдутся!  — Ну, не настолько дорого, как твои обойдутся тебе. Шиф ведь ещё не знает, за что ты отмотал срок в Ривада?         Тишина.  — Будет скверно, если она получит, скажем, анонимное письмо, в котором узнает, чем ты промышлял. Твои навыки хирурга здорово пригодились для того, чтобы вырезать из почивших пациентов органы, и торговать ими на чёрном рынке через дедулины связи с якудза. Ты, вроде, всего пару лет отсидел из пожизненного? Поразительно, что никто об этом не знает. И твоё дело из полиции чудесным образом испарилось — никаких упоминаний. Сейширо-сама постарался? Вытащил тебя из тюряги взамен на обещание, что станешь его ручным псом? — У меня не было выбора…  — Был у тебя выбор. Но ты ничего не сделал. Просто подчинился ему. Ты что же, забыл об этом?        Тишина. Исаги забрала глазные яблоки и положила их обратно в карман.  — Поверить не могу, что ты меня шантажируешь, — хрипло отозвался он.  — Да что ты. Какой шантаж. Это напоминание. Мне казалось, уж ты-то понимаешь, что значит «дорого обходиться». Если нет, то я могу устроить так, что ты поймешь.        Нараки крепче сжал руль — и челюсти. Исаги криво усмехнулась.  — Позволь спросить, мы долго будем торчать посреди дороги? Буду признательна, если ты поспешишь. Не хочу опоздать на встречу.         Нараки снял машину со «стопа» и выехал на мокрую трассу, пропахав по грязной, взбученной ливнем земле вперемешку с травой. — Через четыре дня Шиф должна быть в Валендаме. К семи часам. Я пришлю адрес.         Исаги сразу уловила, как у него перехватило дыхание.  — Ты можешь обещать, что она будет в безопасности?  — Как пойдет.  — Рика… — Ты что же, за неё волнуешься? — спросила Исаги, скрестив пальцы на животе; по губам скользнула горькая улыбка, но глаза оставались холодными. — А разве не ты позволил обрёчь её на участь преступницы и лишил нормальной жизни? Я что-то тебя никак не пойму, Нараки. Ты всегда поздно спохватываешься, когда речь идёт о том, чтобы кого-то защищать, м?       Слова царапнули пересохшее горло и повисли в салоне. — Закончим на этом. День и так был так себе. — Исаги отвернулась к окну. При вспышках молнии он видел на оконном стекле отпечатки лба, носа, рта и подбородка — лицо, сквозь которое по стеклу сползали капли дождя.        Нараки остановился на другой стороне улицы и заглушил мотор. Выключил фары. Зеленые светящиеся цифры часов на приборной доске показывали 17:02.         Рядом с круглосуточным супермаркетом на углу стоял киоск. Продавец раскладывал новые выпуски судоку «Канагава», как мимо него проехал на велосипеде разносчик газет и рядом с ним на землю шлепнулась еще теплая пачка свежего вечернего номера «Никкей Каккин». Киоскер присел на корточки, раскладывая на стеллажах «Канагава». У него и без того накопилось много работы: дневные сменщики редко утруждали себя тем, чтобы аккуратно разложить все по своим местам.       Краем глаза продавец заметил, как к киоску приблизилась пара черных ботинок на шнуровке. Очередной зевака. Нет, носки ботинок были направлены прямо на него. Кто-то желает купить газету. Киоскеру хотелось закончить раскладывать «Канагава», но настойчивое внимание жгло ему затылок. —  Ну что вам? – буркнул он, не поднимаясь.  — «Никкей».  — Придется подождать, пока распакую пачку.         Ботинки не сдвинулись с места. Они были слишком близко. — Я сказал, вам придется подождать, пока я распакую пачку. Что непонятного? Видите, я занят!         Рука с зажатой в ней блестящей сталью протянулась к лежащей рядом с киоскером пачке и разрезала шпагат стопки газет. На пол перед ним со звоном упала монета в сто дзени. Извлеченный из середины пачки экземпляр «Никкей» потянул за собой на землю лежавшие сверху газеты.        Киоскер поднялся на ноги. Щеки вспыхнули. Незнакомец уходил, держа под мышкой газету.  — Эй! Эй ты!         Незнакомец молча обернулся. Им была девушка:  — Вы меня?  — Тебя, тебя. Я же сказал…  — Сказали что?        Она вернулась и подошла  к киоскеру почти вплотную.  — Сказали что?         Обычно грубый тон продавца сердил покупателей. Но в неожиданном спокойствии этой было что-то устрашающее. Киоскер опустил глаза и заметил за чуть распахнутым пальто на белой футболке темно-алые пятна: —  Вы забыли сдачу.       Девушка повернулась и зашагала прочь. Еще полчаса у киоскера горели щеки.         Исаги зашла в подъезд и поднялась на третий этаж по лестницам в темных пролетах. Квартира в тридцать два квадратных метра давно требовала ремонта, но, так или иначе, это была крыша над головой. Крыша над головой в Накагё — крайне непрестижном районе Тансена с унылыми четырехэтажными домами из блеклого кирпича, а о самой квартире вообще ничего хорошего сказать было нельзя.        Как всегда, внутри квартиры было темно. Слабый свет от единственной горящей лампочки пробирался по узкому коридору в темную прихожую из гостиной, по-совместительству спальни и кухни. В светильнике на потолке перегорели две лампочки из пяти. Воздух был спертым. Не обращая внимания на бардак во всех углах, она стянула ботинки, бросила сумку на пороге и пошла внутрь, на ходу стаскивая с себя вещи. Крошечную спальную часть с железной кроватью со смятым постельным бельем от остального пространства отделяла раздвижная ширма с расписным изображением цветущей сливы. Вдоль высокой стены — от пола до потолка метров десять — располагались забитые книгами полки. Кроме книг, ширмы и громоздкого антикварного шкафа здесь больше не на что было смотреть. Мебель производила такое впечатление, будто принесена с помойки. На рабочем столе возле окна стоит дорогостоящий ноутбук, последнее слово техники — среди всевозможного хлама, валялись остатки еды в бумажных коробках из «Чифань» (дешёвая забегаловка на углу: мигранты из Сенга, порванные обои, оглушающая музыка, липкая клеенка на пластиковых столах и утиные язычки в кисло-сладком соусе) и банки из-под газировки, скомканные листки с записями, немытые кофейные чашки и пустые обёртки от конфет, а если часть всего этого и попадала в корзину, то последняя не опорожнялась неделями. Грязи явной не было, но небольшое пространство было удручающе захламлено.       Исаги бросила на ширму пальто рядом с белой рубашкой с красным пятном от вина. В следующую секунду задетая вещь сползает на пол, словно какое-то брезгливое существо, которому не понравилось нежданное соседство. Хозяин этой футболки тоже частенько жаловался на брезгливость. Всякий раз, заявляясь на порог, Церидних говорил, что ненавидит этот дом и её квартиру.        «А ты не боишься, что когда-нибудь на тебя нажалуются соседи и вызовут социальную службу?» — презрительное кривя нос, выдал он после последнего визита, водружая на стол из хрустящего пакета магазина деликатесов «Вера даль 1926» кусок сыра пуле (пятнадцать штук за унцию) и белые трюфели из первого урожая нынешнего сезона вместе с бутылками «Шато д'Икем» и «Батар-Монраше». В окружении немытых чашек и пустых пластиковых упаковок из-под быстрорастворимой лапши они смотрелись также уместно, как яхта на выставке экскаваторов. Исаги натянуто улыбнулась, но ничего не ответила.         В ванной пахнет стиральным порошком и бетадином. На краю раковины валяется открытый ящик с шовным набором; грязные в крови игла и пинцет до сих пор валяются в раковине. Шланги от стиральной машины и от сушилки убраны на место и закреплены пластиковыми полосками. Исаги кладет брюки и пиджак на крышку стиральной машины, вынимает охапку чистого белья из машины и засовывает её в сушилку. Потом снимает с себя блузку и бросает её в барабан; за ними следует перепачканный кровью лифчик. Потом она включает машину. На ней только носки и нижнее белье, да еще нож «клип-пойнт», засунутый в чехол на голени.  На спине и на ребрах свежие царапины, на локте содрана кожа. Под лопатками и на бедрах кожу покрывали синяки цвета плесени, на них виднелись черные кровоподтеки. Какие-то, на бедрах, более старые, имели зеленовато-желтый оттенок. Один, свежий, двухдневной давности, слева на животе, под ребрами, покрылся синевой распада. Она потёрла его пальцем. Синяк в ответ откликнулся притупленной болью. В ванной темно и слышно лишь, как теплая стиральная машина вздыхает и плещет водой.         Спустя десять минут с влажными волосами, в футболке, с зубной щеткой во рту она подошла к столу. Свет здесь тоже не горел, и помещение освещал лишь уличный фонарь за окном. Отодвинув в сторону стопки книг, газеты и бумагу, Исаги открыла ноутбук. Загрузив сайт мукулатурной газетенки общенациональной прессы Сагельты «Трибьюн», она находит раздел последних новостей. Большая часть из них представляла собой захватывающее повествование об убийстве в Пасхальный Четверг в Ирвинге. Несмотря на дурную репутацию, «Трибьюн», как всегда, впереди планеты всей, и первым успевает пустить в массы снимок, сделанный на площади Маритогрет — фотография, на которой частично запечатлен стоящий вдалеке среди детективов полиции Розе Паскаль. Так и не получив от полиции конкретных деталей, Льюис Стайн, ведущий репортер, сдабривал свой рассказ леденящими кровь подробностями, созданными собственным воображением. Исаги они показались начисто лишенными оригинальности. Однако боковая колонка была поинтереснее.                    «Льюис Стайн: Ассоциация Хантеров, в настоящее время расследующая массовое убийство в Федерации Очима самого кровожадного в истории, находящегося сейчас в бегах, пребывает в Ирвинг для расследования дела об убийстве в Соборе Святой Репарты.        Ассоциация, бросившая силы на поиск Ренджи Садахару, до сих пор пребывает в тупике. Однако её усилий потребовало иное событие, поражающее своей жестокостью, случившееся днём шестого апреля во время Пасхальной службы в городе Ирвинг, штат Толан, где в Соборе Святой Репарты был убит и повешен человек. Официальные лица полиции округа заявляют, что жертву пока не опознали. Трибьюн выяснила, что на помощь в расследовании дела Ассоциация прислала опытного следователя Розе Паскаля. Что за интерес у Ассоциации к делу об убийстве в Ирвинге? По словам инсайдеров, до недавнего времени именно он возглавлял отчаянную охоту на хантером-маньяком, лишившим жизни шестьдесят охотников. Почему же его отправили туда?        До службы в Ассоциации Паскаль — старший следователь по особо важным делам в Ведомстве специальных задач Международной полиции. На его счету раскрытие нескольких громких дел, одними из которых было похищение одного из высокопоставленных чинов Минво террористической сектой Дараш, операция «Цанханим», в ходе которой МП поймали дезертира разведки Вергероса Халеда Редфа. Пять лет назад его пригласили в Ассоциацию Хантеров, любящей привлекать к себе таланты. Ассоциация известна тем, что не связана ни с каким из политических и правоохранительных институтов, его деятельность не регулируется официально законодательством никоим образом, поэтому нередко Ассоциацию характеризуют как «государство в государстве»…        Кажется, пронырливые журналисты понятие не имели, что Ассоциация Хантеров под Советом V5 — просто в отличие от других «политических и правоохранительных институтов» на поводке подлиннее.         Во рту пощипывало от ядреной мяты. «Мятная экстрасвежесть на двенадцать часов!» обещает производитель на тюбике. Она полощет рот, выходит из ванной и возвращается за стол, выдвигает ящик, достает из него смятую пачку «Бенсон» и коробку спичек. Закурив, Исаги ставит одну босую стопу на край стула, берется за мышку крутит сайт вниз. Наткнувшись на подретушированную фотографию Нольте, висящего на стене собора Святой Репарты, она усмехнулась:  — Хмпф. Ну и видок.          Откинувшись на спинку стула, она попыталась суммировать весь ход событий – или, на самом деле, просто немного понаслаждаться зрелищем, слушая, как течет вода в ванной, а затем гул в трубах, когда стиральная машина начала новый цикл работы. Рядом с ноутбуком лежит дело Розе Паскаля, «Эрдингер Пост» — первая полоса посвящена проекту Готфрида Ратнера «Новый Эрдингер» по реконструкции города. Через два дня, в честь полномасштабного развертывания проекта в Готгатан намечается публичная пресс-конференция в здании Городского Совета. Под ними — кипа газет «Вейн Ньюс», «Саут-Уэйн Пост», «Паезе сера», «Иль-де-Конте Интернасиональ» и другие с хронологией расследования Ренджи чуть ли не по дням. Под каждой статьей помещался небольшой портрет бывшего охотника с жирно выделенным номером телефона и подписью:

       «ПОМОЩЬ В РОЗЫСКЕ ПРЕСТУПНИКА. СУММА ВОЗНАГРАЖДЕНИЯ ЗА ПОИСК — ОДИН МИЛЛИОН ДЗЕНИ. ВСЕМ, КТО РАСПОЛАГАЕТ ИНФОРМАЦИЕЙ ПРОСЬБА ЗВОНИТЬ ПО ТЕЛЕФОНУ». 

       Последняя статья была посвящена решению управленцев Ассоциации Хантеров положить судьбу Ренджи Садахару на плаху, поставив подпись в его приговоре под названием «Чёрный протокол». Поговаривали, что за всю историю существования хантеровской организации «Чёрный протокол» закрыл страницу истории «Тени» —ныне канувшей в лету организации, члены которой обладали силой, способной поставить хантеров и их нэн на колени. Это не та страница истории, которая изучается в школе, как и многое из того, чем занималась Ассоциация по заказу V5 за кулисами общественных глаз. Теперь, с учётом всего произошедшего в Нурарихён, им явно придется пересмотреть кадровую политику в отношении тех, кого нанимают подчищать весь неугодный мусор.         Исаги долго рассматривала фотографию, медленно водя указательным пальцем взад и вперед по грубой газетной бумаге. На пальце остался черный след типографской краски. Она лизнула его и вытерла бумажной салфеткой. Под «Вейн Ньюс» валялась визитка. На ней — ровная надпись каллиграфическим шрифтом, имитирующим рукописный почерк заместителя председателя Ассоциации Хантеров — Паристона.       «В ресторане пятизвездочного отеля «Севран» в элитном квартале Йоидон в центре Тансена люди пьют послеполуденный коктейль перед ужином, легкие закуски: устрицы, креветки, крохотные осэти-рёри, кимпира из говядины вагю, миниатюрные блинчики из рисовой бумаги с икрой — время ланча, заняты все столики, обычный шум, как надоевшая головная боль. За баром время от времени раздаются хлопки — открывается шампанское, марочные «Теттенже», «Луи Родерер», «Дом Периньон», разливаются с шипением в охлажденные бокалы и разносятся официантами. Гости непрерывным потоком текли в ресторан из вестибюля, в зале играет классическая музыка, Стравинский, «Аполлон Мусагет» — хоть и классика, но вообще-то на нервы давит.        Завидев Паристона издалека, Исаги взглянула на наручные часы. Заместитель председателя Ассоциации Хантеров был пунктуален до минуты. Подойдя к столу в сопровождении хостес, он её сверкающей улыбкой и протянул руку. — Здравствуйте, здравствуйте! Прошу прощения за опоздание, чуток заблудился в вестибюле. Заждались?  — Добрый вечер, господин заместитель. — поднявшись, она пожала его ладонь. — Рада снова вас видеть.         У того на лице отразилось нечто вроде лёгкого удивления.  — А мы разве раньше встречались? Что-то я вас не помню. — Вы были на последнем этапе Экзамена на Хантера два года назад. Замещали председателя Нетеро во время вводной лекции. — напомнила Исаги. — О, вот оно что! — тот просиял. — Льстит, когда тебя помнят! Можно поинтересоваться, какую стезю выбрали? За чем охотитесь?        Ответа не последовало.         Исаги наблюдала, как Паристон усаживается за столик, где они договорились встретиться. Каков фигляр, однако. Весь такой аккуратный, ботинки начищены, косточки в воротничок рубашки вставлены правильно, сам воротничок отутюжен, но не производил впечатление типичного функционера, всеми правдами и неправдами пробивающегося в верхушку Ассоциации. Паристон был одним из Зодиаков, дюжины людей, признанных председателем Нетеро, и которым было предназначено перенять Ассоциацию в непредвиденных ситуациях. Каждый из них получил от него кличку, и большинство, дабы отдать дань уважения, старались соответствовать этой кличке, меняли свои имена и даже имидж. Но были и исключения — одно из них сидело сейчас перед ней.       Сам Паристон тоже видит, как Рика Исаги ненавязчиво разглядывает его через стол. Он оделся на встречу как обычно — костюм, рубашка и притворство. Официантка кладет перед ними меню кухни и бара, и быстренько исчезла — так птичка вспархивает с подоконника. — Я, пожалуй, пока остановлюсь на кофе и-и… шоколадном фондане. — полистав меню, сказал Паристон, вскинул голову. — Хотите кофе? Десерт?  — Нет, благодарю, я ничего не буду.  — Спешите?  — Я уделю нашей беседе столько времени, сколько потребуется.  — Хорошо. Мисс Исаги… Можно я буду называть вас Рика?         Та подняла ладонь в знак согласия.  — Знаете, вас не так-то просто было отыскать! В реестре Ассоциации, к сожалению, не указывается номер и домашний адрес, пришлось подключить кое-какие связи, чтобы найти вас в Какине.        «Да уж, к сожалению». — Сразу скажу — это неофициальная встреча, и я надеюсь, все её детали останутся между нами прямо здесь, за этим столиком. Никаких официальных бумаг о неразглашении — только личная договоренность.  — Не переживайте, господин заместитель. Я не болтлива.  — Ну-с, тогда к главному. Мне нужна помощь по делу, которое совершенно не касается вас лично, но вскоре может коснутся.         Закончив фразу, Паристон водружает себе на колени портмоне и достает внушительного размера папку, туго набитую бумагами — не меньше сотни, у некоторых наружу торчат уголки. Для пущего эффекта тот будто специально кладет её с хлопком на стол, после чего открывает и раскладывает перед ней фотографии. Их содержимое не столь лучезарное, как выражение лица того, из чьих рук они легли на стол. Исаги берет одну фотографию мертвого мужчины, распластавшейся навзничь в луже крови. Мозги выбиты напрочь, выпуклые сероватые края входных отверстий, тонкие следы почерневшей крови, отсутствующее выражение на лицах. Опустевший взгляд сквозь полуприкрытые веки направлен в небеса, он словно хмурится, пытаясь что-то вспомнить. На другой — рука, кажется, правая, лежит рядом с отрубленной головой, повернутой лицом вверх. На третей — снова труп, тоже расчлененный на куски. Обрубок шеи прикрыт полотенцем, туловище изуверски разрублено вдоль пополам от плеча до подвздошной кости.        Не прошло и минуты, как Исаги положила снимки на стол. Пальцем она подвинула верхний так, что тот аккуратно совместился с нижним, после чего пристально смотрит на Паристона поверх бокалов. — На том снимке, который вы держите, охотник за сокровищами Веннит. А тут, — Паристон ткнул пальцем по-соседству, — Наёмный охотник Юрас. И последний — охотник за редкими растениями Шикенье. С прискорбием вынужден сообщить, что всех их убил ваш дядя Ренджи.        Паристон делает траурную паузу, обращая взгляд на фотографии, словно держит минуту молчания.  — А с чего вы взяли, что это Ренджи?  — Вам трудно в это поверить?  — Нет, вовсе нет. Скорее нахожу неожиданным, учитывая то, что вы же объявили его пропавшим без вести много лет назад. — Да уж, как гром среди ясного неба! — Паристон сокрушенно покачал головой. К столу подошел официант, принёс заказ — кофе-гляссе с шапкой взбитых сливок и фондан с орешками. Заместитель председателя, очевидно, был неравнодушен к сладкому. — Мы и сами никак не могли предположить, что это он. Трупами… телами наших товарищей занимались наши лучшие охотники за расследованиями из Следственного отдела Ассоциации. Мы установили непосредственную причастность Ренджи к преступлению по следам нэн, оставленных на ранах. Заключение не подлежит сомнению. С другой стороны, вы, наверное, рады, что он жив?   — Рада ли я, что он вернулся из небытие, уложив по дороге целую толпу хантеров? Даже не знаю, что вам на это сказать… Да и какое это имеет значение?  — Неужто для вас не имеет?  — Почему? Из-за того что у нас сходный ДНК-чертеж?  — Ну-у…       Паристон взглянул на неё. Лицо Исаги оставалось бесстрастным. — Господин Паристон, вы с Ренджи в прошлом были приятелями?  — С чего вы так решили?   — Когда вы произносите его имя, у вас прямо глаз загорается.        Паристон несколько раз моргнул. Его брови поползли вверх, с губ едва не слетел смешок.  — У нас с Ренджи были сугубо деловые отношения. — Сугубо деловые… Что будет, когда вы его поймаете?  — Сейчас наша первостепенная задача — поймать Ренджи как можно скорее, пока он ещё кого-нибудь не загубил. У нас тут еще и служебное расследование в самом разгаре, а наше руководство завалили гражданские иски от родственников жертв. Прямо ума не приложу, как будем всё это разгребать. Придется поломать голову как следует. Исчезновение Ренджи не лишило его лицензии — он по-прежнему является членом Ассоциации Хантеров, правда, ненадолго. Сами понимаете, у него нет ни одного шанса её… — Давайте без прелюдий, господин Паристон. Чего вы от меня хотите? Я вас слушаю.         Тут тон Паристона изменился, став обволакивающим, более вкрадчивым.  — Если вдруг Ренджи придет к вам… Погодите-ка. Прежде, чем я начну, возьмите мою визитку. — достав из нагрудного кармана, он положил на стол прямоугольный клочок бумаги. — На всякий случай. Я на связи в любое время дня и ночи.         Исаги опустила взгляд на визитку, и через каких-то пару секунд вернула обратно к Паристону, взяла визитку. Потёрла бумагу большим пальцем, поскребла ногтем по оттисненным шелкографией буквам: немного шероховата, оставляет приятные тактильные ощущения и отбрасывает сдержанный матовый отблеск, словно хорошо выделанная кожа.  — Ренджи силен, вооружен и хорошо обучен. Он ужасно опасен и сбежал по трупам, поэтому нам нужно собрать как можно больше информации. Поделитесь с нами, где он может скрываться. Есть ли у него какое-то убежище или место, куда он мог бы сбежать. Родственники, приятели или знакомые, о которых мы не знаем. Те, с кем он поддерживал связь. Нам поможет любая информация. Мы имеем дело с профессиональным наёмником, поэтому нужно быть во все оружии.        «И правильно думаешь», — мысленно отозвалась Исаги. — «И мудро, к тому же». Это его лоснящееся благожелательностью лицо может кого угодно ввести в заблуждение. Улыбка во всю физиономию, но глаза как у дохлой рыбы. Вряд ли от того, что он горюет о хантерах, сыгравших в ящик. — Скажите, заместитель, вы считаете себя хорошим человеком?  — Никогда о себе так не думал. — Паристон поигрался с ложкой в чашке, положил на край блюдца. — Мне кажется, хороших людей вообще в природе не существует. Ну или это вымирающий вид, который встречается очень-очень редко… Поймите меня правильно, я забочусь о благе Ассоциации. Искренне, честно. От всей души. И сейчас Ренджи является для неё угрозой, как для членов, так и для всей организации в целом. Как заместитель председателя Нетеро, и как хантер, я чувствую свой долг устранить эту угрозу. Понимаете, о чем я?         Исаги усмехнулась про себя. «Ясно. Наконец он сказал что-то интересное, хоть сам и не знает, что именно. Его ручные охотничьи гончие уже кинулись на его поиски».  — Я думаю, этот долг должен объединять всех профессиональных хантеров. Нам нужно сотрудничать. Как коллега с коллегой. — он отломил кусочек от фондана. — Боже, какая вкуснятина! Десерт просто великолепен! Честное слово, ничего лучше в жизни не пробовал. Как думаете, если я попрошу у кондитера рецептик, он даст его мне?         Рика Исаги молча смотрела на него, не подавая сигналов, что реагирует на услышанное. В мысли проскользнуло, что Паристон был худощав. И сломать ему позвоночник было бы легко. — Мне нужно от вас совсем немного. Это очень просто. Вы можете это сделать... — Разумеется, я могу. Но неужели вы полагаете, что я буду сотрудничать из пресловутой хантеровской солидарности? Оставьте этот жалкий тупой инструмент для патриотов вашей конторы.         Видно было, что её слова повергли Паристона в замешательство. Впрочем, тот быстро оправился. С негаснущей улыбкой, поправив манжеты, он наклонился, положил локти на стол, сплетя пальцы перед собой. — На счету Ренджи шестьдесят убитых охотников. Вас это не беспокоит?  — А должно?         Вдруг громко, как циркулярная пила, заработал блендер в баре и жужжал, кажется, невероятно долго.  — Кстати, как они там оказались, все эти хантеры? В Нурарихён.  — Боюсь, я не вправе разглашать секретные сведения. — Паристон с сожалением развел руками, тем не менее продолжая давить улыбку. — Скажу только, что они выполняли крайне важное поручение от руководства Ассоциации. На вашей родине нынче весьма нестабильная обстановка. Последние десяток лет в южных регионах Федерации смена власти происходит чуть ли не каждые полгода, один военный переворот за другим… И Ренджи их убил.  — Почему?  — Кто ж его знает? — Затаил обиду?  — Надо подумать.  — Чего ж тут думать.  — Вы так говорите, что я начинаю подозревать, что вы что-то знаете, — прищурившись, протянул Паристон, сложив кулаки вместе и подперев ими голову. — Поделитесь? — Вы намекаете, не скрываю ли я информацию о том, почему Ренджи уговорил тех хантеров? Не глупите. Мне это ни к чему. — Исаги, чуть улыбнувшись, посмотрела на него. — Смешно ли, но я, признаюсь, подумала о том же самом.   — Мне не говорили, что вы прямолинейная. — зачерпывая ложкой шоколадный соус, сказал тот.  — Вас плохо проинформировали.  — Ну, зато я знаю, что этот отель и ресторан принадлежат вашему бывшему работодателю. Принцу Церидниху, вроде, правильно? — Паристон покрутил пальцем, обрисовывая пространство. — Может, замолвите словечко за десерт?  — Я не занимаюсь благотворительностью, господин заместитель. Вы просите уже сразу о двух услугах, но пока не озвучили за неё цены. Одну я, пожалуй, готова оказать бесплатно. Из уважения, что вы проделали длинный путь и потратили время, чтобы встретиться со мной. Но только одну. Вы можете предложить мне что-то в обмен на информацию?  Хоть что-нибудь.       Паристон, казалось, никоим образом не удивился сказанному, напротив — вид у него стал таким, будто он погрузился в глубокие раздумья: — Хм… Дайте-ка подумать… Могу достать вам билет в вип-ложу на «Битву Олимпия».  — Вы думаете, меня можно купить парой билетов? Я же не шлюха в юкаку, истекающая слюной при виде чулок и шелкового пеньюара. Ваша просьба будет стоить гораздо дороже. Достаточно прямолинейно?       За столом повисает гробовая тишина. Паристон широко улыбнулся, испепеляя её лучезарной улыбкой.  — Вы, я вижу, не очень хотите сотрудничать. А ведь мы могли бы подружиться.   — Несмотря на то, что вы не готовы называть себя хорошим человеком, я думаю, вы именно им и являетесь. Знаете, как я это понимаю? Зачастую хорошими людьми называют тех, кто умеет скрывать свои дела и мысли. Но если с таким человеком подружиться, обнять, приласкать и выспросить хорошенько, то из него потечет, как гной из проколотой раны, всякая нелицеприятная мерзость. Это будет неплохой ценой. Что скажете?        Молчание длилось всего минуту, но достаточно долго, чтобы ответ был ясен обеим сторонам.        К их столику подошел метрдотель: — Ещё что-нибудь желаете, Исаги-сама? Кофе? Десерт?        Девушка обращается к терпеливо застывшему над ней работнику «Анси-Севран»:  — Йордо, пожалуйста, принеси ещё один фондан и счёт, десерт упакуйте с собой. И попроси кондитера дать этому гостю рецепт шоколадного фондана с миндалём.  — тот, услужливо кивнув, тут же ускользнул в битком набитый зал исполнять указания, а Паристон тут же понял, какую услугу ему готовы были оказать бесплатно. Исаги достала из кармана пиджака свернутую пачку банкнот, скрепленных зажимом, и положила купюру в тысячу дзени на стол.  — Для бывших работников скидки не предусмотрены? — Паристон вздёрнул бровь. — Не пользуюсь скидками. Всегда предпочитаю платить полную стоимость. — ответила девушка, поднявшись из-за стола. И огляделась по сторонам, будто высматривала кого-то, — Знаете, у ресторана, где мы сейчас с вами находимся, богатая история. С начала прошлого века «Анси Севран» посещали аристократы, чиновники, торговцы и интриганы Тансена… И с тех ничего не изменилось. — наконец, она повернулась лицом к нему, — Господин заместитель, мы с вами можем честно говорить друг с другом?  — Вполне.  — Как вы считаете, если крысы убегут с корабля, он утонет или останется на плаву?        Паристон протянул руку за чашкой, не сводя глаз с молодой женщины. Его улыбка стала ещё шире.  — Они расстроятся, если он утонет. Рика, а позволите мне кое-что спросить у вас? Вы не боитесь, что Ренджи придет к вам не с самыми благожелательными намерениями?         Мгновение Рика Исаги стояла неподвижно. Потом надела пальто, и, поправив манжеты, повернулась к нему, вывернув свою голову:  — Пусть приходит. Отчего ж нет? Семейные встречи после долгой разлуки — что может быть лучше?        Выкинув визитку в ведро под столом и вдавив окурок в пепельницу, Исаги стянула с себя футболку, бросила её на незаправленную кровать и подошла к шкафу. Шкаф был старый, красивый, но часть изображений на нем потускнела; несколько золотых чешуек напоминали о том, что здесь когда-то был изображен дракон, – его белые вытаращенные глаза все еще были на месте и смотрели куда-то вдаль; от морды другого дракона остался только красный язык, остальное выцвело и исчезло. Лаковое покрытие было цело, но сильно потрескалось. Надев перчатки, она поддела внутреннюю стенку шкафа и отодвинула в сторону. В стену была «впрессована» пластифицированная взрывчатка с кодовым набором, состоящая из «плиток» с флешеттами. «Плитки» представляли собой самодельную трубчатую бомбу с гексогеном в стандартных шашках, соединенные проводами с переключателем. Сформированный из них заряд представляет собой упаковку, в которой шашки переложены поражающими элементами. Всего шашек восемь, и взрывчатого вещества в них было достаточно, чтобы снести с лица земли целый этаж, и ещё два этажа под ним. Положив арбалет, ножи и футляры с глазными яблоками, она закрыла створку и взяла вешалку с чехлом.        

***

       Ресторан «Клермон» считается эталоном высокой кухни. Бертран Гребо, владелец и шеф-повар этого ресторана, вывел классическую реймерскую кухню на совершенно новый уровень, и мог посоперничать с шеф-поваром не менее именитого «Анси Севран» Хироясу Кавате. Стенные панели зала обтянуты расписным шелком с мотивами восточной пейзажной живописи суми-э. Уникальные буазри, свитки именитых мастеров каллиграфии, выполненные тушью ямато-э, антикварная мебель и люстры из горного хрусталя достойны лучших мировых музеев. Сверкающее серебро столовых приборов и стекло бокалов, цветы, струи света от ламп, а аппетитные ароматы с подносов лавирующих между столиками официантов в хаори-юката накрывают посетителей, пробуждая их древнейший инстинкт: телячий хлеб, белая спаржа с карпаччо из репы, каламата боттарго, гёдза из сморчков, икра и чернила кальмара, жареный моти с морским лещом в бассейне с соком кимчи. Меж тем метрдотель подходит к гостям, ненавязчиво справляясь, всё ли в порядке. Комбинация в сервизе белого с золотом — символ старого, унаследованного богатства устоявшихся кланов высшей касты Какина и роскошной жизни, верх элегантности, олицетворяющий настроение здешней публики. Несмотря на изысканный интерьер, гости были одеты скромно, но с тем шиком, что не бросается в глаза, но шепчет всем окружающим о статусе.         Столик, за которым их посадили, находится на втором этаже возле круговой баллюстрады. Мерцающий свет играет бликами в каррарском хрустале люстры с латунным литьем, покачивающейся под потолком, отбрасывает отблески на стоящие в нескольких футах тяжелые самурайские доспехи. Снаружи, за стеклом высокого, куполообразного потолка небо было серым, несущим дождь. Дневной свет постепенно меркнет, близится ночь. Большинство столиков заняты, но разговоры едва слышны.          Официант принес кофе в тяжелых чашках и молочник. Добавив сливки из молочника, Розе помешал ложкой в своей. Он давно уже взял за правило являться на место встречи заранее, чтобы осмотреть позицию с некоторого расстояния.  — Напряженный у тебя видок, дружище. — сказал сидящий рядом с ним Пойкерт, готовя свою привычную сладку бурду — тонна сливок и пять ложек сахара.  — Дедукция — твоя суперспособность.  — Расслабься. — закинув руки за голову, сказал напарник, растекшись по стулу. — Не съест она тебя.         Розе, отхлебнув кофе хмыкнул.  — Спасибо за совет, Пойкерт. Будем надеятся, следователи ей не по вкусу.         Боковым зрением Пойкерт задержал взгляд на напарнике. Тот всегда становился сварливым и начинал хамить, когда его мысли пребывали в беспорядке.          Розе смотрел на дымящийся серебристый кофе. Его лицо качавшееся в кривом зеркальце темной жидкости. Все становится непредсказуемым. Это была его последняя мысль перед тем, как он поставил кружку, поднял голову и увидел Рику Исаги в сопровождении метрдотеля.  — Началось.         Розе потер запястье, словно ему мешали часы, и поднялся из-за стола, наблюдая как та приближается к ним. Была в её походке какая-то неуловимая, урчащая крадучесть — как будто тигра, живущего на голых инстинктах, что привык охотиться и рвать добычу на диких просторах, запустили в вольер с антилопами. Розе отмахнулся от непрошенных мыслей. Пока она шла мимо столов, он заметил, как несколько людей подняли на неё глаза. — Господин следователь, добрый вечер. Прошу прощения, что заставила вас ждать. Очень рада вас видеть.        Её тон, поза, расстояние, на котором она остановилась, — все было воплощенная учтивость. Пожимая ей руку, Розе почувствовал, как по коже у него побежали мурашки. На ней был тёмно-оливковый шерстяной костюм-тройка из жакета и брюк прямого кроя в клетку и сорочка с супатной застёжкой. — Наконец-то мы с вами встретились, мисс Исаги. — отозвался Розе. Голос вроде бы звучит нормально. — Думали уж, что это никогда не произойдет.        Не меняя выражения лица, та изогнула губы в полуулыбке, по которой пробежала тень усмешки. — И вот мы здесь. Замечательно.         Сев обратно за стол, Розе понял, что инстинктивно напрягся. На холке возникла напряженная скованность, как у пса, которого взяли за шкирку. Она смотрела на него. Серые глаза. Широко расставлены. Невозмутимые. Спокойные. Тёмные волосы. Неуловимый налет странности. Чего-то, с чем Розе ещё не встречался, но похожий на то, что он видел у Ренджи. В её лице вообще было много всего, ужасно напоминающего Ренджи. Насилие ей не чуждо — давно и определенно, — и это заставляет Розе на мгновение пожелать, чтобы она забыла его лицо. За свою жизнь он насмотрелся разных физиономий и остался в живых потому, что научился читать выражение на них написанное, но сейчас ему казалось, что он смотрит на какое-то животное в человеческом обличье, по которому ничего невозможно прочесть.         К ним подошел официант, отдал меню.  — Вы голодны? Здесь подают очень вкусное каре ягнёнка. Рекомендую взять его.  — Мисс Исаги… — Называйте меня Рика.  — Хорошо. Думаю, тогда и вы можете называть меня…  — Господин Паскаль. Это более всего соответствует вашему возрасту и положению, — ответила она, отложив меню в сторону. Заметив на столе пепельницу, Розе опустил руку в карман, нащупал пачку. — Не возражаете, если я закурю?  — В Какине ещё не запрещено курить.   — Вдруг вам не нравится сигаретный дым.  — Не беспокойтесь об этом. Вы будете есть?        На Пойкерта Исаги особо внимания не обращала. Розе взглянул на её руки. Ногти чистые, без покрытия, аккуратный маникюр. На указательном пальце кольцо, на запястье часы — больше украшений не было, кроме запонок в манжетах: серебро, палладиевая отделка, строгая и суровая классика. Розе, повидавший и провинциальных стиляг, сумевших пробиться в верхние эшелоны руководства, и матёрых чинушей во фланелевых костюмах с часами за сотни тысяч дзени, мог сказать, что вкус у неё определенно имелся, хотя в восемнадцать лет молодые девицы таким вкусом обладать вообще-то не должны. В своем костюме не первой свежести, выглаженном на скорую руку гостиничным отпаривателем, без галстука и туфлях на толстой подошве, он почувствовал себя неотёсанным — как в самом начале карьеры, когда ещё был простым простым помощником детектива в Йоркшине.  — Пожалуй, откажусь. Плотный обед ещё не улёгся. Пойкерт, ты как, будешь заказывать что-нибудь? — Да не, я, наверное, не буду есть. Ну или какой-нибудь десерт… Надо глянуть. — пробормотал тот, взявшись за меню.         Розе, вскинув бровь, никак не прокомментировал, потянулся за атташе-кейсом и положил папку с делом об убийстве шестидесяти хантеров на стол. В течение нескольких ударов сердца все молчали. Исаги разглядывала рот следователя Ассоциации. Уголки его губ были опущены и напоминали перевернутую подкову, знак невезения, прибитый судьбой у порога его жизни. Лицо не из тех, которое обращает на себя внимание, из тех, что не остаются в памяти, но взгляд особый — в нём кроется неослабевающая настороженность и бдительность.         После того, как официантка, приняв заказ, отошла от столика, Исаги положила локти на стол и подперла подбородок кулаком.   — Рика, вы знаете, зачем я просил вас о встрече.  — Разумеется. Правда, я была уверена, что увижу не вас, а господина Мизайстома, но он послал своего заместителя интервьюировать меня. — Вы разочарованы?  — При всем уважении, вы ещё не успели произвести на меня впечатление, чтобы я успела разочароваться.        Ему удалось выжать из себя улыбку. — Вы правы, я всего лишь заместитель. Тем не менее, мы ведь встретились не для того, чтобы обсуждать меня и моё руководство. Вы уж посудите во время нашей беседы, обладаю ли я достаточным профессионализмом и компетентностью, а в конце сообщите мне о результатах ваших наблюдений.  — Ммм, — произнесла Исаги, не сводя с него глаз. — В самом деле… Посмотрим, сможете ли вы к тому времени вообще воспринимать хоть что-нибудь        Розе опустил взгляд в записи. По позвоночнику пробежал холод. Долгие пристальные взгляды слишком беспокоят и заставляют замыкаться в себе. Розе заметил, как крылья носа дрогнули, будто принюхиваясь к его напряжению.       «Получится ли у меня завалить этого зверя?».        Он знал, что Исаги была пользователем нэн, но данных о её способностях не имел, в том числе и о том, какому они принадлежат типу. Розе прогнал ауру по телу. При условии, что пользователь нэн достаточно опытен, при соприкосновении с чужой аурой он мог более-менее достоверно предположить, к какому типу относится другой пользователь. Но он ничего не почувствовал. Совсем ничего. Никаких ощущений присутствия чужой ауры. Только легкие сейсмические волны, исходящие от Пойкерта. За исключением чрезвычайных обстоятельств, пользователи нэн всегда держали сёко открытыми, чтобы улавливать присутствие себе подобных на близких расстояниях, используя тэн как своеобразный локатор, ведь их тела буквально излучают жизненную энергию. Но от девушки не шло никаких сигналов. Они сидели в двух футах друг от друга — со столь близкого расстояния даже первоклассное зецу можно почувствовать.         «Что за чертовщина?». Розе никак не мог усвоить информацию – у него возникало такое ощущение, будто в голове выскакивает окошко с надписью: «Информационная перезагрузка».  — Так как вы являетесь важным источником информации, Рика, Мизайстом стремится заручиться… — Мизайстом стремится заручиться? Он, должно быть, действительно занят по горло, если был вынужден обращаться за помощью к вам.  — Именно, потому он хочет…  — Занят делом Ренджи?  — Верно.  — И он послал вас ко мне, расспросить о нём… обо мне. — Это так, и я пришел потому, что нам очень нужна ваша помощь. — и вновь заговорил, стараясь не слишком затягивать паузу: — Я полагаю, что вы могли бы поделиться с нами своими соображениями, куда он исчез девять лет назад и где может скрываться сейчас. — А что вам известно о Ренджи?  — Не очень много. О нём вообще всем известно очень мало.  — Только то, что было напечатано в газетах? — Немногим больше. — Розе пододвинул к себе чашку пальцем за блюдце. — Позволю заметить, вы говорите о своём дяде, как о постороннем человеке.  — Правда? Ну, мы давно не виделись. Теперь, вы, используя меня, хотите пролить свет и попробовать разобраться в его достижениях, чтобы продвинуть следствие вперёд? — У вас есть возражения? —  Нет, никаких возражений. Пожалуй, я могу попробовать сделать это… — далее её слова зазвучали совсем другим тоном, очень серьезно и взвешенно: —Я хочу засвидетельствовать мою добросовестность и уверить вас, что я ничего не скрываю. Как человек абсолютно надежный и абсолютно честный. Что-то вроде того.  — Поэтому мы прождали встречи с вами целых три недели? Что-то ваша добросовестность любительница потянуть время. — вышло язвительнее, чем хотелось бы. Розе знал, что не должен был острить — в переговорах ты знаешь, где обязан промолчать, каких бы трудов это не стоило, чтобы установить контакт с собеседником, но потеря инициативы в разговоре была ещё хуже.  — Сожалею, что заставила вас ждать. Я не очень люблю оправдываться, но у меня были неотложные неурядицы, которые надо было уладить перед тем, как сесть с вами за один стол.  — Надеюсь, они были действительно неотложными.  — Прошу, не сомневайтесь. — Исаги положила ногу на ногу. — Ну-с, ab initio, как говорится.         Розе открыл папку  с делом Ренджи Садахару дюйма в четыре толщиной — сплошная кровь, боль и ужас под картонной обложкой цвета буйволиной кожи с надписью кроваво-красными чернилами. Там же лежала и распечатка его письма.        Миновав столик у баллюстрады, где сидели трое гостей — двое мужичин и молодая женщина, официантка «Клермон» направилась к дальнему столу, за котором сидела гостья, закрывшаяся меню. На подносе — белый рис, слегка обжаренные овощи с тофу, самое простое, что было в меню.  — Госпожа, ваше блюдо.         Сенрицу опустила меню, чтобы видны были только её настороженные глаза. — Да… Большое спасибо.        Официантка поставила тарелку на стол: — Bon appetite.