Книга Химеры

      Огромная белая медведица с наслаждением плескалась в крытом бассейне, рассекая воду мощными лапами. На улице ей было слишком жарко: разгар лета, пусть даже английского, а не африканского, не щадил её даже в человеческом обличье — что уж говорить о мохнатом и полярном. А здесь для неё охладили воду до плавающих на поверхности мелких льдинок и специально запустили живую рыбу. Рай, да и только!       Громадные челюсти клацнули, кривые жёлтые клыки впились в скользкое чешуйчатое тело. Медведица мотнула головой, запуская рыбу в воздух, потом снова рывком поймала, положила на бортик и принялась с урчанием терзать. Рика, сидевшая на шезлонге рядом, засмеялась, наблюдая за представлением.       Расправившись с добычей, медведица сморщила чёрный нос, фыркнула и ушла под воду, направляясь к лесенке. И через пару секунд по ступенькам, цепляясь за поручни, поднялась мокрая светловолосая девушка, чья внушительная фигура была затянута в тёмный спортивный купальник.       — Испытание прошло успешно? — уточнила Рика, протягивая ей бокал с ледяным соком.       — На все сто, как вторая кожа, — пророкотала Умка, принимая угощение и опускаясь на соседний шезлонг. В её голосе до сих пор слышались нотки медвежьего рычания.       — Вот Хэнк обрадуется! Это ведь сейчас его любимый проект.       Умка скупо улыбнулась и постучала себя по груди, сдерживая звериную отрыжку.       Рика задумчиво посмотрела на неё.       — А вот интересно, как бы отреагировала такая ткань на твою полуформу? Оборотень в купальнике — или как?       Умка пожала плечами и отпила глоток сока.       — Понятия не имею. У меня нет полуформы.       — Как это нет?! — Брови девочки взметнулись вверх. — А как же… ну… медвежья голова, руки-лапы, урсуноид на двух ногах и с боевым топором, вот это вот всё?       — Я, скорее, панцербьёрн, — усмехнулась та и начала отжимать волосы. — Я не умею частично. Или медведь, или человек. Третьего не дано.       — Но почему? Я думала, это возможно…       Умка неопределённо передёрнула плечами.       — Не знаю. Я тоже думала. Но сколько ни пыталась — не получается. Как будто что-то мешает.       — Можно поговорить с Логаном, он может что-нибудь посоветовать, — тут же предложила Рика.       Умка задумчиво посмотрела на неё и нахмурила светлые брови.       За прошедшие недели она, пожалуй, стала Рике ближе всех из команды «Нова». К кому-то девочка вовсе не лезла, памятуя свои обещания. Кто-то типа Дориана вроде бы и был открыт — а всё же сам близко к себе не подпускал. Лёгкое эхо соперничества по-прежнему не давало ей завязать тесную дружбу с Сатаной, а вот Умка… Бывшая вторая из пары старших в команде оказалась наиболее близка девочке по духу. Так-то они были достаточно разными: одна — более открытая и порывистая, вторая — немногословная и обстоятельная, но… Соединение звериного и человеческого было общим для них обеих. Именно на этой почве они и сошлись.       И именно сейчас начали выползать на белый свет вот такие личные моменты — например, про полуформу.       — Л-логан, — повторила Умка, прокатывая имя по языку. — Не знаю. У него слишком сплавлены сущности, ему и оборачиваться не надо, чтобы быть зверем. А вот профессор Ксавье…       — И верно, профессор! — подхватила Рика. — Во-первых, он всю жизнь работал с мутациями и знает про них если не всё, то очень много. А во-вторых — кто тебя знает, может, причина — у тебя в голове? Это надо проверить! Давай, пошли! Прямо сейчас, я попрошу!       Она залпом допила сок, спрыгнула с шезлонга и нетерпеливо потянула Умку за руку. Та насмешливо фыркнула, но всё же поднялась с добродушным ворчанием, пусть и нехотя. И тут же уточнила:       — Но сперва я в душ — и высушу волосы. А то весь пол в кабинете заляпаю. И в коридорах тоже. Рыбой пахнуть будет. А убирать потом? И кожа от соли шелушится.       Вода в бассейне была морская.       Рика, уже готовая бежать и вызнавать, только вздохнула, соглашаясь с логикой доводов.       «Профессор…»       «Слышу, Рика. Слышу. Я попрошу принести ещё одну чашку».              В кабинете профессора Умке было явно неудобно. Сказывалась муштра у Фьюри: «старшие по званию» воспринимались не как мудрые наставники и помощники, а как начальство, которое лучше лишний раз не дёргать. Но хороший чай, вкусные бисквиты и тёплая улыбка Ксавье сделали своё дело, и девушка быстро расслабилась. Тем более что сперва ей предложили провести лишь поверхностную диагностику, а не лезть сразу в глубины подсознания.       Диагностика заняла минуты две. После чего Ксавье отнял пальцы от виска, открыл глаза и слегка нахмурился.       — Интересно… Мисс, вы в курсе, что на части ваших воспоминаний стоят мощные психологические блоки? В частности, тех, что касаются вашего совсем раннего детства.       Умка даже скривилась. Рика поймала от неё целый спектр ярких негативных чувств, связанных с этим периодом в жизни.       — Не знаю насчёт блоков, но своё детство предпочитаю не вспоминать.       — У вас… серьёзные неприятности с семьёй, — осторожно уточнил профессор. — Это как-то связано?       — Давайте говорить проще и прямее: семьи у меня нет, — поморщилась Умка и отставила чашку. — От меня избавились. Как это модно говорить — вычеркнули из фамильного древа и запретили всякое общение. Я никогда не пыталась узнать почему. У нас в России достаточно просто сбагрить куда-нибудь нежеланное потомство. И ксенофобов полно. Ребёнок-мутант — давай, до свиданья. Я всегда представляла себе это так.       Профессор сощурил глаза. Рика уже научилась узнавать это выражение: что-то было не так, какая-то ниточка поймалась за хвост — и отсюда уже можно потихоньку сматывать клубок.       — Вы хотите сказать, что ваш дар проснулся… в каком возрасте?       — Да сколько себя помню, — неопределённо пожала плечами Умка. — Вот только полуформы действительно никогда не было.       — Очень интересно… — протянул профессор, сводя вместе кончики пальцев. — И ещё интереснее то, что это никак не отражено в вашем досье… Дело в том, что ген Икс обычно проявляет себя в период полового созревания, но в раннем детстве — весьма редко. Это характеризуется или чрезвычайно сильным даром, как у Джин, — или особенностями генетики, как у Курта. Возможно, именно ваша память из детства поможет нам пролить свет на этот любопытный момент — равно как и на причину ограниченности вашего дара полной формой.       Умка неловко поёрзала в кресле и залпом допила остывший чай, а потом буркнула:       — А кто же мне так удружил с блоками-то? Раз уж от них столько всего зависит.       — Возможно, зависит, — поправил Ксавье. — А кто удружил, как вы говорите… — И взгляд его вновь стал острым и пристальным. — Вы сами, Умка. Это сделали вы. И поверьте слову телепата: сделали очень качественно, надёжно и с гарантией. А это говорит лишь об одном. В глубинах вашей памяти сокрыто какое-то страшное потрясение, связанное с вашим детством. И если мы соберёмся вскрыть скорлупу, которую вы взрастили вокруг него, это будет неприятно, страшно, возможно — мерзко… и почти наверняка больно. Я должен быть абсолютно уверен в вашем согласии. И вам понадобится страховка.       — Страховка? — переспросила мрачнеющая на глазах Умка. — Это в каком смысле?       Ксавье потёр виски и вздохнул.       — Рядом с вами должен находиться тот, кому вы доверяете и в ком уверены. Вам придётся впустить этого кого-то в свою память, дать увидеть всё, что увидите вы сами. И в крайнем случае — поймите меня правильно, Умка, но в состоянии аффекта вы — опасный дикий зверь. А состояние аффекта может возникнуть с неплохими шансами. Тот, кто будет находиться рядом с вами, должен быть способен сдержать вас, если вы впадёте в режим берсерка.       В кабинете воцарилось молчание. Умка задумчиво постукивала пальцами по подлокотнику кресла в такт тиканью часов. Рика сидела тихо как мышка, чтобы не спугнуть её мысли. Профессор терпеливо ждал.       — Насколько это действительно может быть связано с тем, что у меня нет полуформы? — наконец спросила Умка.       — Наши мысленные установки — это крайне мощный инструмент, — развёл руками Ксавье. — Необязательно иметь дар, подобный моему, чтобы запрограммировать свою жизнь тем или иным образом. Более того, для этого необязательно даже быть мутантом…       — То есть, я и правда могу сама ограничивать свои способности? — бесцеремонно перебила его девушка, но профессор не стал пенять ей на невежливость и просто кивнул.       Ещё минуту Умка раздумывала над полученной информацией, а потом тряхнула головой и указала на Рику:       — Она. Она может быть моей страховкой?       — Химере вполне хватит сил вас сдержать и не покалечиться при этом… необратимо, — улыбнулся Ксавье. — Вы настолько ей доверяете?       — Она меня понимает, — невнятно буркнула Умка, забиваясь поглубже в кресло. — И не прибьёт со страху и от неожиданности, если я сорвусь.       А ещё у нас не такой большой разрыв в возрасте, и передо мной не стыдно…       Улыбка профессора стала ещё шире, и он прикрыл веки, чтобы скрыть лукавство во взгляде.       — Если Рика согласна…       — Конечно, да! — торопливо закивала девочка. — Только мне надо понять, что от меня требуется.       — Я объясню, — отозвался профессор. — И обеспечу вам обеим полный покой, чтобы вас не тревожили. Что скажете, если мы перенесём наш маленький эксперимент в ближайший лес, Умка? Я смогу работать из кабинета, мне необязательно быть рядом.       Тяжёлый взгляд исподлобья был ему ответом.              Вдох…       Выдох…       По телу разносится тепло. Грудная клетка ритмично поднимается и опускается, лёгкие насыщают кровь кислородом, тело расслабляется, мозг успокаивается.       Вдох…       Выдох…       Рика и Умка сидят друг напротив друга по-турецки, положив раскрытые ладони на колени, и медленно и ровно дышат с закрытыми глазами, утихомиривая сознание и нервы.       Вдох…       Выдох…       Никаких ненужных мыслей, никаких страхов и сомнений. Сознание должно быть полностью открытым и готовым к необратимым изменениям, насколько это возможно. Необратимым, потому что Умка хочет вспомнить всё. И насовсем. А что может помочь вмешательству в психологические барьеры лучше медитации?       Так говорит профессор.       Вдох…       Выдох…       Вокруг — мхи и папоротники, мягкая трава и вековые деревья. Летний гул насекомых и переливчатые трели птиц не отвлекают, но настраивают на единение с природой и собой.       Умке боязно. Но она гонит прочь свой страх.       Рике интересно и жутковато. Но она подчиняет мысли и чувства дыханию.       Сознание профессора присутствует на периферии сознания его подопечных. Нет голоса, только импульсы. Никакого сравнения с отточенным скальпелем или шприцем с сывороткой. О нет! Гениальному телепату не нужны такие грубые инструменты даже в метафорическом плане.       Присутствие Логана где-то рядом, но достаточно далеко, еле ощущается: он закрыт — но успеет в случае чего, и это даёт дополнительную уверенность.       Дыхание завораживает, успокаивает, вводит в транс.       Прикасаться руками или коленями — необязательно.       Они уже едины.       Обе.       Вдох…       Физические ощущения вокруг растворяются. Цветные пятна перед глазами обретают форму. Начинается путешествие в глубины памяти.       Мелькают вспышками яркие картины настоящего и прошлого: школа Ксавье, команда «Нова», казармы Фьюри… снег, дождь и грязь, бетонные каркасы домов, ощерившихся пустыми провалами окон и разрисованных непристойными граффити, — пейзаж российской глубинки, похожий на зомби-постапокалипсис.       Дальше, дальше, дальше… Мимо голода, страха и злости, мимо осознания своей силы, мимо одиночества и ожесточения… Туда, где почти нет мыслей, только ощущения: где тепло, хорошо, вкусно и безопасно.       В раннее-раннее детство.       …       Рики здесь нет. И она здесь. Только каким-то краешком, частицей, бликом — достаточным, чтобы не забыть себя, но и достаточным, чтобы не мешать. Это память Умки.       Это квартира. Всё как в тумане, но Умка помнит звуки, запахи и цвета, которые сливаются в единый образ: дом.       Всё такое большое… потому что она такая маленькая.       Под ней — чистая и мягкая ткань, вокруг — деревянные рейки, откуда-то слышны невнятные голоса взрослых.       Детская кроватка…       Она не одна в кроватке. Розовые ручки и ножки — как у неё. Ноет и агукает — как она.       Большие-большие женские ладони опускаются сверху. Гладят, поправляют пелёнки. Вот этот раскатистый гул — это смех мужчины. Звуки складываются в слоги. Слоги — в слова.       Ле-ноч-ка…       Ни-ноч-ка…       Любопытство младенца. Сидеть, покачиваясь, ползти, хлопать ладошками по одеялу. А потом…       А потом всё меняется. Голова идёт кругом, звуки становятся резче, запахи отчётливее, а зрение туманится ещё больше. Чуткий звериный нос втягивает воздух. На собственных лапах — белая шерсть и кривые чёрные когти.       Медвежонок в этом возрасте держится куда увереннее, чем человеческий детёныш.       Всё интересно. Любопытство усиливается. Всё осмотреть, обнюхать, попробовать на зуб. Рядом — что-то мягкое и пахнущее молоком. И хрупкое. Странно, невероятно хрупкое…       Что-то хрустит на зубах, в пасти появляется солоноватый привкус… И страшный удар обрушивается на голову, а откуда-то сверху, практически на ультразвуке, звучит истошный женский визг…       И снова не лапы, а нелепые пухлые ручонки, и мир поменялся, и сведённые судорогой мужские руки в порыве больной ненависти тянутся к шее, но их останавливают женские… И чувство абсолютного непонимания происходящего затапливает всё вокруг, и оно такое тёплое, густое, солёное — и красное, красное, красное…       …       Умка кричит. Страшно, душераздирающе, срывая горло. Рику трясёт до судорог, когда она вжимается в неё, не давая вцепиться ногтями в лицо.       Умка бьётся на земле, нанося беспорядочные удары — себе, лесу, воздуху, Рике… Руки её — медвежьи лапы, и каждый коготь — это кинжал, но девочка не чувствует боли тела. Потому что болит душа.       Слёзы текут по щекам, смешиваясь с травяным соком, кровью и землёй, забиваются в рот вместе с жёсткой белой шерстью. Умку корёжит: она меняет форму то сразу, то по частям, и на какой-то момент Рике приходится сжимать руками огромную медвежью пасть, потому что если такая вопьётся в плечо — то перекусит пополам…       Звериный рёв и надрывный человеческий вой раздаются на поляне, с которой уже давным-давно во все стороны порскнуло смышлёное зверьё.       Рика тоже воет, давясь слезами и кровавыми соплями из носа, разбитого твёрдым медвежьим лбом, и крепко-крепко обнимает то девушку, то зверя, то человекоподобного урсуноида — как Дженет из старой-старой легенды… Вот только её «Там Лин» вырывается так, как не снилось ни одной, даже самой большой змее, а боль от этих объятий не сравнима даже с добела раскалённым железом, не то что докрасна.       И железная воля того, кто следит со стороны, удерживает от падения в пучину безумия их обеих: той, что вспомнила всё, и той, что пережила это вместе с ней, её чувствами, её мыслями, её памятью — как своими. И Рика изо всех сил пытается дотянуться, достучаться, докричаться до зверя и человека, которых сейчас наизнанку выворачивают боль, вина, стыд и чудовищное отчаяние.       Ты не виновата, ты не понимала, ты не нарочно!       …ты не виновата, ты не понимала!..       …ты не виновата!..       …ты не…       Ни-ноч-ка…