Песнь вещего ворона

      Олег обернулся, отводя взгляд от быстрых вод Волхова. Народ, взбаламученный и напуганный подлой выходкой варяга, шумно галдел и не спешил успокаиваться. Дружинники, стоящие в окружении, растеряно застыли, кажется, так и не успев сориентироваться. Распустились совсем в его отсутствие. На их князя со спины с мечом идут, а они стоят, ворон считают. При оружии в дозоре, а копье кинуть никто не догадался. Хотя не Олегу пенять на невнимательность, сам хорош, не слухом не духом. Милосердие едва его не сгубило. Уже не ждал удара в спину. Да никто бы на его месте не ждал, и никто не успел бы ничего сделать, если бы, конечно, не ведал наперед, что должно произойти.       Олег судорожно искал глазами в толпе того, кто спас его жизнь уже далеко не в первый раз. Нашел. Дыхание перехватило.       Солнце, прорываясь сквозь облака, играло в длинных рыжих волосах, золотом на щеках светилась россыпь веснушек. Олегу подумалось на мгновение «может, все же умер и попал в рай?» Быстро соображать мешали и боевые раны, и ясные голубые глаза. Они смотрели бесконечно преданно, взволнованно и любяще.       Серёжа, несдержанно протиснувшись между ратниками, первым после окончания боя вбежал в круг, быстро преодолевая расстояние меж ними. Тут уж оторопевшие дружинники опомнились. Двое было погнались следом, чтоб защитить своего князя и остановить выскочку. А то мало ли, небезопасно нынче. Но едва тот влетел в распростёртые объятья князя, те сбавили шаг, поглядывая недоуменно.       — Спокойно, свои, — слабым голосом отозвался Олег жестом останавливая подчиненных. Он, прижимая ведуна к себе изо всех оставшихся сил, облегченно выдохнул и прикрыл глаза. Лишь в этот момент он по-настоящему почувствовал, что победил.       Серёжа в его руках трепетал, содрогаясь в беззвучных рыданиях. Все было ясно без единого слова, звука. По загнанному испуганному сердцебиению, по судорожным жадным прикосновениям, по заполошному нервному дыханию. Как страшно было бы потерять единственного близкого человека, как досадно было бы схлопотать смертельную рану и больше никогда не взглянуть в родные глаза, как больно было бы никогда больше не встретиться. Запоздалое осознание выбивало воздух из груди. Снова он его спас. Олег до сих пор жив лишь благодаря своему ведуну.       — Все хорошо, все закончилось, — успокаивая, шептал он на ухо едва слышно. Серёжа лишь кивал, жмурясь, гладил по спине, силясь обнять его всего целиком своими худыми подрагивающими руками. Все мокрые от дождя, от крови, стояли, вцепившись друг в друга, пытаясь осознать, что все и правда закончилось.       Застенчиво проглянувшее сквозь облака солнце стало сильнее пригревать. Мокрая трава самоцветами искрилась под стенами могучей крепости. Найдя в себе силы разомкнуть веки, Олег поднял взгляд. Вокруг сотня-другая любопытных глаз. Снова рядом с ним позабыл обо всем.       Серёжа, проследив за его взглядом, оцепенел и сильнее прижался к нему, настороженно косясь на толпу.       — Долго меня не было, — напрягая голос начал Олег, обращаясь к люду. Те, что стояли ближе, поутихли, прислушиваясь, и стали передавать его слова дальше.       — В странствиях своих на чудских землях обрел я то, о чем должен вам поведать прежде, чем вернуться к княжению.       Лучшего времени, чтобы представить своего ненаглядного всей Ладоге, не найти. Нечего откладывать на потом. Ведун поднял на него взволнованные глаза, конечно же, догадываясь, что речь пойдет о нем. Олег уложил его голову себе на плечо и, ласково поглаживая по мокрым волосам, заговорил дальше:       — Вернулся я не один, а с другом сердечным. Добрее, мудрее и смелее я человека не встречал. Если бы не Серёжа, его умения знахарские, сердце доброе да забота, я бы не стоял сейчас перед вами. Он меня от ран смертельных исцелил, был со мной и в добрый, и в худой час. И сейчас жизнь схоронил, с ним ее и разделю.       Олег прервался, переводя дух, говорить долго и ясно было тяжело, мысли путались из-за ранений, усталости, но он очень старался. Только от его слов зависело, как примет его избранника народ. Важно было не сказать лишнего, но и ни в коем случае не приуменьшить, как много он значит для него:       — Вам говорю, чтоб не было слухов и недовольств за спиной. Я с вами честен и спрашиваю прямо: примете нас обоих — останусь княжить, все будет как прежде. Коли нет — уйдем, и ищите себе нового князя, да в этот раз выбирайте получше.       Князь стоял, опираясь на плечо ведуна, и уверенно смотрел сквозь толпу, окружающую их двоих. Столько внимания в одночасье, сложно представить каково было Серёже. Это Олег привычный быть на виду. Ему неважно, сколько пар глаз на него смотрят и перед сколькими людьми речь держать: перед десятком или сотней. Хотя сейчас, признаться честно, он и сам едва ли сохранял твердость духа. Слишком личное и животрепещущее.       На какое-то время почти повисла тишина, лишь шепотки и взгляды витали в сыром после дождя воздухе, как вдруг, нарастая, послышались голоса:       — Как же так, княже?       — Останься!       — Княжь, Олег.       — Что ты, батюшка. Не нужны нам другие князья.       — Только с того света вернулся, а ужо уходить спешишь.       — Хорошо же, что друга нашел!       — Не нужен Ладоге другой правитель.       — С кем хочешь, с тем и живи.       — Ты наш князь. Нам иного не надобно.       Все эти возгласы быстро слились в одно неразборчивое, но совершенно точно одобрительное. Ну, вот и сладили. На сердце окончательно воцарился покой.       Народ неспеша начал расходиться, подгоняемый дружиной. Ладожане, живо переговариваясь о том, что произошло на крутом берегу Волхова, спешили разнести вести по соседям. Разговоров теперь на целую седмицу, не меньше. Разбредались кто домой, кто в посад, дожидаться, когда развернется празднование.       Радостно восклицая, подбежал Шура, потрепал за плечо. Олег болезненно скривился, слабо улыбаясь, кивал на все. Следом за дружинником к нему потянулись другие, говорили, спрашивали, уточняли приказы. Он, может, и хотел бы ответить, но едва ли удавалось вслушаться и понять, что именно от него требуют, перед глазами чуть плыло. Силы сами собой оставляли, когда уладил все вопросы жизни и смерти.       Вдруг Серёжа прикоснулся к его щеке, взволнованно заглядывая в глаза, и потянул в сторону. Олег жестом остановил всех набежавших, показывая, что пока не желает ни с кем говорить, и, опираясь о заботливое плечо ведуна, пошел за ним. С каждой минутой народа на берегу оставалось все меньше, поблизости только Шура с Макаровыми, пятерка гридей, бдящие поодаль, какие-то зеваки под стенами, да рыбаки на причале. Серёжа подвёл его к большому серому камню, помогая сесть.       — Какой же ты всё-таки упрямый дурак, — тихо и горько произнес ведун, присаживаясь рядом. Бережно притягивая князя к себе, он заполошно зашептал на ухо, — напугал меня до смерти. Думал, больше никогда тебя не увижу.       Олег молчал, обессиленно уложив голову ему на плечо. Просто вслушивался в шум воды и родной голос.       — Еще и покалечился опять! Ты просто невыносим, ты знаешь?! — Тихо, но с чувством продолжал браниться Серёжа. Хотя всё в нем: его голос, его прикосновения, то, как ласково ерошил волосы на затылке, — говорило о том, что тот нисколько не злился. Просто натерпелся за этот ужасный день, и в отличие от Олега сдерживать свои переживания не может и не хочет, — Я же просил быть осторожнее.       — Прости, — тихо отвечал Олег. Голова чуть покруживалась, сил поднимать ее с плеча ведуна не было, но едва заметная блаженная улыбка никак не сходила с губ, — Это ерунда, просто царапина. Серёжа, отстранившись, принялся со строгим и придирчивым видом осматривать и ощупывать все ранения.       — Вот это просто царапина, — ткнул тот в окровавленное предплечье.       В том месте, которым он оттолкнул клинок варяга, кожаный наруч прорезало, легонько зацепляя и руку. Вот зараза. А если б не увел удар, вряд ли бы он сейчас так счастливо улыбался, не факт, что и дышал бы. Олег ослабил шнуровку, стягивая с руки испорченную защиту, и откинул в сторону. Тем временем ведун опустился, внимательно разглядывая самое серьезное увечье на боку.       — А вот это ранение, — встревоженно ворчал Серёжа. Он безжалостно оторвал лоскут от своей и так не сильно опрятной рубахи, и принялся утирать кровь.       Олег даже не скривился. Боль по всему телу разносилась равномерными волнами. Ломило все и сразу, так что особых страданий это не приносило. Напротив, умелые руки ведуна всегда лишь снимали боль.       — Прости, — само собой вырвалось уже в который раз. Почти бессознательно, наверное, потому что все утро голова болела лишь о том, как одолеть врага и как сильно он провинился, расстраивая возлюбленного. Поэтому извинения сами собой срывались с губ раз за разом.       — Прости, — беззлобно передразнил ведун.       Серёжа отвязал один мешочек с пояса, высыпая себе на руку немного перетертых в пыль сухих трав, и стал сыпать на рану. Руки его подрагивали, как и он сам. Волновался, судорожно соображая, чем помочь и как облегчить боль. Хотя лучше становилось просто от того, что он рядом.       — Сначала уехал один, потом не дождался видения, опять под удар полез, а теперь думаешь, одного прости хватит? Я же видел, как все будет. Мы же договаривались.       Не дожидаясь ответа, ведун лоскутом зажал рану и, прислоняясь лбом к его плечу, тихо зашептал свои наговоры.              Олег молчал. Да и что говорить. Очень хотелось бы пообещать, что больше подобного не повториться, что без его ведома и одобрения он и шагу не ступит. Но не в его правилах было давать обещания, которые ему не по силам сдержать. Жизнь непроста и опасна, особенно у князя. Но если подумать, единственное, что он правда может, чтоб ведуну было спокойнее — это начать говорить. Делиться своими проблемами и сомнениями, а не замалчивать, оставляя всю головную боль себе. Ведь в самом деле, человека ближе Серёжи у него никогда не было, ни друзей, не родни, никому он не открывал сердце, никого не подпускал настолько близко. Ведун искреннее желает ему лучшего, заботится о нем, хочет знать, что его тревожит, хочет помочь... и отказываться просто грубо. А самому каждый раз отважно кидаться под удар или в одиночку ломать голову, когда рядом толковый советчик, просто глупо. Удивительно, что до этих простых и очевидных мыслей он додумался лишь сейчас. А Серёжа, добрая душа, терпит его, дуболома, снова спасает в последний момент, выхаживает, жалеет, хотя надо было бы как следует дать по лбу.       От мыслей отвлек мягкий поцелуй в щеку. Серёжа замер, прижимаясь к нему. То, как скоро менялось его настроение, только подтверждало, как сильно его подкосили все эти переживания. Он чуть тоскливо и тихо проговорил:       — А если бы я не успел? Ну почему не даешь себе помочь?       Олег тяжело выдохнул и с искренним сожалением в голосе ответил:       — Прости меня. Я просто привык справляться со всем один.       — Так отвыкай, — чутко отозвался Серёжа, поднимая на него свои прекрасные небесные глаза, — я же научился полагаться на тебя. Твой черёд.       В груди что-то дрогнуло, отзываясь на его слова.       — Я научусь, обязательно, — выдохнул Олег с искренним раскаянием в голосе и крепче стиснул его в объятьях. Невозможно не дивиться тому, с каким невероятным человеком свела его судьба, только кажется, что сильнее восхищаться его смелостью, его умом, красотой просто невозможно, как тот берет и снова поражает до глубины души, с каждым разом влюбляя все больше.              Оказавшись в кольце рук, Серёжа, облегченно выдыхая, приник к нему, и зашептал, жалуясь на всех и вся:       — Город твой большой, страшный, народа тьма тьмущая. Я один больше никуда не пойду.       Олег, умиленно улыбаясь, гладил его по голове.       — А ты слушаться ведь не будешь. У тебя дела, а тебе покой нужен, лежать, чтоб рану не тревожить.       Князь, не сдержавшись, тихонько рассмеялся, невольно припоминая времена, когда только попал в избушку ведуна. Теперь уж точно не верилось, что было это чуть больше месяца назад. Вместе они прошли и огонь, и воду, словно с тех пор минуло не год и не два, но на деле сейчас жизнь и их путь только начинались.       — И вообще, ты повнимательнее к своим друзьям присмотрись. Они бестолочи непроходимые. Только и делают, что мешают. Если бы не они, не пришлось бы спешить и выдумывать, как сбежать.       — Откуда? — Переспросил Олег.       — Да эти обалдуи меня в светлице заперли, к тебе не пускали, — обиженно надулся ведун. Олег удивлённо поднял брови и обернулся, выглядывая тех самых обалдуев, мнущихся поодаль возле стен.       Макаровы, приметив его внимание поспешили отступить за спину к Шуре. Олег, строго хмуря брови, с напускной суровостью погрозил им кулаком. Учитывая его вид потрепанного в битве воина, получилось весьма грозно. Даже издалека было ясно, что вся троица поняла, кому это предназначалось, в чем именно каждый из них виноват, и что они, конечно, ужасно раскаиваются.       — Как, дети малые, извини уж их. Еще учить и учить уму-разуму, — снисходительно проговорил Олег, вновь обращаясь к Серёже, и, ласково заправляя рыжую прядь за ухо, добавил, — все обошлось. Снова ты меня спас. Счастье ты мое.       Тот, улыбаясь чуть счастливее, порывисто обнял за шею. Близость ведуна, его забота и маленькая передышка взбодрили и подбавили сил. Валиться с ног уже не хотелось, еще немного продержаться можно.       Серёжа встал с холодного камня, помогая подняться и Олегу. Он стянул с себя бордовый плащ и накинул на плечи законного владельца, скрепляя золотой фибулой с изображением волчьего профиля.       А после, любуясь, ласково огладил складки на плотной ткани и проговорил:       — Мой княже.       Плечи сами собой расправились, а с губ сорвалось глухое, измотанное, но безмерно счастливое:       — Только твой.       Они под руку неспешно побрели в сторону крепости.

***

      Веселый колокольный звон разливался по округе, последний раз город так на ушах стоял разве что по весне на масленицу. В каждом уголке, в переулках, на торгах, в закутках крепости, куда не глянь везде витали оживленные разговоры и радостный смех. В детинце такая суета развернулась, что не протолкнешься. Из стороны в сторону бегала прислуга с поручениями, печи дымили, из погребов тащили бочонки с питьем, ставили столы на дворе.       Коренастый мужчина в годах с пышными седыми усами спешил к княжескому терему, едва успевая сбавлять шаг и отходить в сторону, чтоб не столкнуться ни с кем. Как вдруг из-за угла трапезной выскочил долговязый дружинник, наскакивая на него и едва не сбивая с ног. Но он вовремя остановился, хватая его за плечи, и затараторил сбивчиво:       — Федор Иваныч, вы представляете, Олег живой! Утром вернулся. А Вадимир подлецом оказался!       — Знаю, знаю, Игорёк, — продолжая свой путь, отозвался мужчина, пока тот засеменил следом, желая хоть чем-нибудь удивить наставника.       — А Олег ему вызов бросил, поединок вот только недавно закончился. Это было сильно. Такой бой. А знаете, кто победил?!              — Ну уж точно не варяг, раз пирушка намечается, — прозорливо и слегка насмешливо отозвался Федор Иваныч.       — Да! Но потом, как бой кончился, он со спины зашел с мечом, но в него вовремя нож метнули.       — В кого, в Олега? — Ошарашено остановился тот возле крыльца, таращась на с какого-то перепугу радостного дружинника.       — Да нет, в Вадимира, а метнул тот, который с князем, ну знахарь, который.       — Тьфу, ты, Игорёк, не путай меня, я и без тебя запутаюсь. Пускай Олег сам все и расскажет, — хлопнул он парня по плечу и, опираясь о резные перила, направился вверх по высокой скрипучей лестнице, оставляя дружинника позади.       Оказавшись внутри, он прошелся по терему, пытаясь высмотреть кого-нибудь из обитателей, чтоб спросить, кто где, и наугад заглянул в небольшую тусклую комнатку, в отличие от остальной части терема лишенную убранств. Почти не удивился бы, в думной горнице обнаружив самого князя. Ну, конечно, где же еще ему быть. Только вернулся, а уже к делам, подумал было Федор Иваныч, как пригляделся к открывшейся взору картине.       Окровавленная мокрая рубаха висела на ручке резного деревянного кресла. Олег сидел на краю массивного стола, у окна, там, где света было побольше. С виду потрёпанный, вымотанный, но довольный. Короткие лохматые волосы небрежно подсушил ветер. Помимо свежей раны на боку, очевидно полученной в недавней схватке с варягом, и множества других, застарелых шрамов, грудь юноши была разукрашена пятеркой пока еще ярких отметин от стрел.       Бедный мальчик, подумалось Федору Иванычу. Помотала его жизнь за эти месяцы нехило. Так, что вернулся он совсем другим, еще мудрее, взрослее, чем был прежде. Но взрослее в хорошем смысле. Не как три года назад, когда осиротевшему юнцу пришлось взвалить на себя все княжество. Сейчас это было правильное, нужное взросление. Внешне он, может, и не изменился, но теперь в его глазах ярче прежнего горела матерая уверенность в себе. Как у волка, сумевшего отогнать медведя, защитить свою стаю и свою семью. Олег окончательно стал мужчиной, который доказал, что достоин, что по праву и по своей воле занимает ладожский престол, который сам выбрал свою судьбу. Будь его отец жив, хоть и не сказал бы, но наверняка гордился. Но отчего-то казалось, что этих перемен с князем не случилось, не будь на то причины.       Та самая веская причина хлопотала подле князя, мокрой тряпочкой стирая кровь с его лица. Длинные рыжие волосы, пригожая внешность, белая рубаха с шитьем, какое принято было у северо-восточных народов. Федор Иваныч в свое время много земель объездил, многих людей повидал и больше всего вид этого юноши напоминал то, как ходила меря или чудь. Да и, судя по тому, что раньше в Ладоге он замечен не был, а рядом с Олегом тем более, это наталкивало на мысли о том самом знахаре.       Едва бывший воевода заглянул, шагая в комнату, тот встрепенулся, отступая ближе к князю, но сделав вид, словно никого не заметил, потупил взгляд, продолжая промывать царапину уже на плече.       — Олег, ну что ж ты, ей богу, совсем себя не щадишь! — развел руками мужчина, журя.       — Федор Иваныч, — кивнул Олег приветственно, улыбаясь так ясно, как не улыбался, кажется, с самого детства. Он и утром-то показался живее, радостнее чем прежде, а сейчас и вовсе едва ли не светился от счастья. Видеть своего подопечного таким было хоть и непривычно, но отрадно.       — Так получилось, — пожимая плечами чуть виновато усмехнулся Олег, — жить буду, — он улыбнулся и поднял весёлый взгляд на юношу.       — Если будешь меня слушать, — тихо и слегка ворчливо произнёс тот себе под нос, не переставая оттирать кровь.       — Буду, — покладисто и ласково отозвался князь, беря того за руку и оставляя легкий поцелуй на тыльной стороне ладони.       Воркуют аки горлицы две, мысленно усмехнулся Федор Иваныч, уж ничего вокруг себя не замечают. Он, кашлянув, заговорил:       — Помнится, ты мне представить обещал кого-то. Расскажи уж старику, где же ты чудина отыскал?       — Это он меня нашел, — улыбнулся Олег, не отрывая взгляда от возлюбленного. Но, опомнившись, он поднялся на ноги и, приобнимая, подвел его ближе к своему наставнику.       — Это Серёжа, ведун, знахарь умелый, ну и нареченный мой, — тот, сжимая в руках тряпочку, застенчиво отворачиваясь, фыркнул ему на ухо. Федор Иваныч, хитро улыбаясь, покачал головой:       — Думали с Еленой, как вернешься со сбора дани, разговор затеять о поиске княгини, но, гляжу, ты и сам разобрался.       В дверях показалась прислуга, принесла князю рубаху и материю для перевязи. Серёжа умело перетянул рану на боку и помог облачиться. Шевелился Олег после боя с трудом, но виду не подавал, держался. Следом, шумно гогоча, на пороге показалась еще тройка дружинников, явно уже навеселе.       — Княже, столы уж накрыли, все собрались, пируют во всю. Тебя требуют! В чью честь тосты-то поднимать?!       Олег лишь махнул рукой:       — Иду, — добавляя, когда те скрылись, — балагуры.       — Народ требует князя, — усмехнулся Фёдор Иваныч, — Эх, молодёжь. Все бы веселиться. Ну, я уж не пойду, годы не те, я уж свое отпировал. Мне домой надо, Лене все рассказывать, а то переживает же.       На прощание он одобрительно по-отечески похлопал Олега по здоровому плечу, и направляясь к двери, стал радушно приглашать в гости.       — На пирожки приходите обязательно и Сашку бери с его учениками. Тоже познакомиться охота.       — Придем, Федор Иваныч, — кивнул Олег, — нам о многом покумекать надо.       Остановившись у двери, точно припоминая, тот добавил, наставительно грозя пальцем:       — И смотри, не упахивайся сразу. Полдня на престоле, а уже еле ползаешь, отлежись хоть. Благо, теперь есть, кому за тобой присмотреть, — и, переведя взгляд на ведуна, мужчина обратился вдруг — А ты, Серёж...       Тот, услышав свое имя, поднял удивлённые, пугливые глаза. Прижимаясь щекой к плечу князя, он смотрел растерянно, настороженно, точно искренне не ожидал, что кто-то незнакомый вдруг может с ним заговорить.       — Спасибо тебе, за Олега. Вся Ладога перед тобой в долгу, — одобрительно улыбнулся Федор так, что морщинки добрыми лучиками скопились вокруг глаз, и скрылся за дверью.

***

      Душный зал гридницы наполнился сводящими с ума ароматами жареного мяса, выпечки, душистого медового сбитня, осетрины. Едва блюда подносили к длинному столу, в мгновение ока яства сметали под чистую. Музыка, песни, смех, скоморохи, народ буйствовал в праздной радости. А на дворе, там, где под открытым небом были еще столы, за которыми поили и угощали всех желающих ладожан, кажется, были и танцы. Верный Шура, выбив себе место поближе к виновнику торжества, соловьём заливался, вдохновенно рассказывая всем присутствующим о минувших подвигах. Приукрашивал, конечно, безбожно. Еще немного, и о подвигах их пятерки можно при жизни былины слагать.       Набравшись смелости, а может, случайно лишка тяпнув меда, к нему присоединился и Кирилл. Большим успехом за столом пользовались его частушки. Некоторые потешные, некоторые героические. Витязи смеялись, по нескольку раз просили повторить полюбившиеся. Совсем осмелев и развеселившись, одну про «удалого князя и его вострый меч» Макаров и вовсе, поднявшись с места, выдал в качестве тоста под одобрительные окрики дружины.       А вот сестра его сидела тихо и виновато косилась в сторону ведуна. Извиниться перед ним и перед князем пока не выдалось возможности, вот и тревожилась Лера, хотя Шура не раз уже разъяснял, что раз все живы, ничего непоправимого не случилось, то и волноваться не о чем. Всерьез никто их бранить не будет, если впредь будут думать головой.       Во главе стола на массивном резном кресле восседал сам князь, принимая тосты, поздравления, благодарности. Ничего его не тяготило, на душе было так раздольно, что весь мир обнять хотелось. Враг повержен, тревоги позади, кругом добрые друзья, и душа его на месте рядом с ним, а значит и на сердце благостный покой.       Серёжа отважно сидел по правую руку. Тихий, спокойный, чуть отстраненный от всего, словно после всего пережитого сегодня на тревоги у него уже просто не осталось сил. А посидеть час-другой в шумном, людном зале легче, чем упустить из виду своего возлюбленного. Глаз на народ он не поднимал, по сторонам не смотрел, в разговоры совсем не вслушивался и не выпускал руку Олега из своей, лишь время от времени на ушко спрашивал у князя о самочувствии. Олег, приободряюще сжимая его руку, заботливо подкладывал ведуну на тарелку разные угощения, да и сам охотно вкушал яства. Голод и вкус наконец вернулись к нему, а радость пьянила сильнее самого крепкого меда.       Олег, счастливо улыбаясь, оглядывал зал полный пирующих людей. Может, он и не выбирал становиться князем, но его выбрал его народ и судьба. Это стало неотъемлемой его частью. Как бы тяжело не было, как бы не тяготила ноша, но без нее он уже не может. Серёжа был совершенно прав, когда говорил в тот вечер перед тем, как покинуть избу, что Олег не сможет без дела всей своей жизни. Лучше него ведал, как все будет. Его чудо с чудских земель. И совершенно неважно, что будет завтра, сколько еще испытаний предстоит пройти, но сегодня ему хорошо, как никогда.       Вдруг, подбежал захмелевший Игорь. Опираясь о плечо сидящего за столом и возмущенного боярина, он высоко поднял чашу, радостно затевая тост:       — За князя и кня... — замялся он на полуслове, и пригнувшись, тише спросил, одутловато уточняя, — а как? Не княгиня же...       — Не княгиня, — подскочил из-за стола Шура, сидящий по другую сторону. Дождавшись-таки своего часа, он, торжественно поднимая палец вверх, воскликнул, — а княжин! За князя с княжином, — поддержал он тост. Все дружно подхватили, разнося радостные возгласы по гриднице и шумно стукаясь чашами.       Серёжа поднял на него пораженный взгляд. Смотрел так удивленно, словно ему и в голову не приходило, что, связав свою жизнь с князем, он и сам неминуемо обретет то же положение в Ладоге. Олег взглянул на него с нескрываемой гордостью и теплом и крепче сжал его ладонь.       На пиру пробыли недолго, уважив гостей, выслушав еще несколько тостов и поздравлений, удалось-таки наконец улизнуть из-за стола в тишину и покой. Ну, а праздник продолжался дальше без них, мед лился рекой, угощения стряпали и съедали, опустошая погреба. Ликуя, сытые и напитые гости разбредались по городу, разнося с собой песни и радость.       Надолго запомнится этот светлый день народу, а в летописи войдет так: «Вернулся князь Олег с того свету, и привез с собою волхва вещего из роду чуди; и пал варяг окаянный, и настала благодать на ладожских землях на два лета да зиму.»

***

      Солнце только начало неспешно клониться к закату, но этот мучительно долгий день, казалось, уже вытянул все силы.       Очутившись на пороге светлицы, Олег удивленно окинул взглядом открывшийся взору беспорядок. Битые глиняные черепки хрустели под сапогами, опрокинутая лавка, утварь раскидана по полу, в воздухе слегка попахивало дымом. Он поднял на ведуна обеспокоенный взгляд, но Серёжа лишь, слабо улыбнувшись, пожал плечами. Мол, не бери в голову — дело прошлое. Князь, безмолвно соглашаясь, тяжело выдохнул и подтянул к себе, окутывая объятьями. Ведун, выдыхая облегчённо, опустил голову ему на плечо, чувствуя, как бережно сильные руки скользят по спине.       В тишине и полумраке княжеских покоев отголосками слышался далёкий гул никак не стихающей пирушки в гриднице и во всем городе. Только вот виновники этой радости словно тени укрылись в стороне. Вымотанные, изнеможденные, для них громче и важнее всех тех звуков звучало, как рядом размеренно бьется родное сердце.       Серёжа, отстранившись, невесомо погладил ссадину на скуле. Смотрел на Олега, а наглядеться не мог. На его улыбку, длинные ресницы, соболиные брови, теплые глаза, в уголках которых притаилась безмерная усталость. Что за упрямец. Сам на ногах еле стоит, а все его успокаивает, подбадривает да княжеские обязательства исполняет. Никогда он не отворачивается от людей, которые нуждаются в нем. Даже если самому гораздо хуже. Такой он у него: слишком добрый, милосердный, заботливый, бесстрашный и самоотверженный.       Серёжа несдержано подался ближе, припадая к устам. Вкладывая в поцелуй, первый после того, как думал, что потерял его, всю свою нежность, благодарность, злость, страх и любовь, от которой сводило ребра и разрывало в клочья. Хотелось бы вечность стоять и целоваться, не замечая ничего вокруг и ни о чем не думая. Но больше этого хотелось скорее лечь и забыться во сне от тревог и боли, только вдвоем.       Доковыляв до широкой дубовой кровати, Серёжа стянул сапоги и первым опустился, расправляя покрывало. Мягкая перина, пышные подушки, звериные шкуры для тепла, словно оказался в мягком уютном сугробе, не сравнить с жесткой лавкой или печью. Он забрался под одеяло довольно закусывая губу и протянул руки навстречу, заманивая князя в объятья.       Когда Олег опустился рядом, приобнимая за талию, и рвано выдохнул ему в шею, прикрывая глаза, накатило вдруг такое спокойствие. До этого боязно было потерять его из виду, отпустить его руку на людях, словно мог взять и исчезнуть, как минувшим утром. Но теперь Серёжа почувствовал, что он рядом, что никуда не денется, что они одни.       Все закончилось. Кончилась дорога от родной избушки до порога нового дома. Покончено с кознями варяга и с ним самим, с толпой ладожан, никак не желавших отпускать своего князя с праздника. Можно выдохнуть. Достаточно испытаний на их долю. Наконец наступил долгожданный покой и их законное счастье. Или, может, оно наступит завтра, когда проснутся отдохнувшие, или наступило счастье еще на Купало, когда поцеловались впервые. А, может, каждый день состоит из маленьких счастий и несчастий, которые и складываются в жизнь.       Серёжа, устраиваясь поудобнее, придвинулся еще ближе, и аккуратно, так, чтоб не задевать ранения Олега, стал гладить его. Никому его не отдаст и больше никого не потеряет. Ведь он ведун, настоящий, ведающий то, что другим не дано, способный предотвратить, исправить все. Столько бед, переживаний, слез и криков за один день, но они того стоили, ведь он смог, сберег то, что дорого. Теперь он верил в себя, как никогда раньше.       Не в силах сдерживать подступившие чувства, ведун, подняв голову с подушки, принялся упоенно целовать в щеку, в лоб, в скулу, в шею, в плечо, прижимая его ближе к сердцу, бьющемуся в груди. Олег глаз не открывал, только улыбался. Хотелось окутать его нежностью, исцелить все его раны, показать, насколько он дорог, нужен и важен, чтоб больше не смел так собой рисковать. Невесомо целуя горячий лоб, Сережа суетно зашептал:       — Может, рану еще раз промыть?       — Не надо, все хорошо, завтра, — едва слышно отозвался Олег, оглаживая того по пояснице.       Ведун, соглашаясь, опустил голову на подушку, вновь расслабляясь. Он при всем желании сам едва ли смог бы подняться на ноги. Усталость накрыла тяжелым одеялом, как снега накрывают поля до весны. От того, как тепло и умиротворенно было, сама собой подступала дрема, веки тяжелели.       — Спи, отдыхай, — Серёжа тихо зашептал на ухо, поглаживая по широкой спине, словно баюкая, — Ты всех одолел, всех защитил. Самый сильный, самый храбрый, ты со всем справился.       — Мы справились, — тихо поправил Олег, не открывая глаз, и прошептал точно сквозь сон, обжигая шею горячим дыханием, — Спасибо.       — За что? — сонно отозвался ведун.       — За то, что ты есть у меня.       Ноющие раны, телесные и душевные, звуки, чувства, всё отдалялось дальше и дальше. Они сами не заметили, как наконец погрузились в темные манящие объятья сна.