Песнь вещего ворона

      Травы покачивались под потолком от слабого сквозняка. В избе царил окутывающий все вокруг уютный сумрак, а за окном, прорываясь сквозь тихий шорох дождя, выводил трели соловей. Печка, остывая, отдавала свое тепло. Уж и одежда после того ливня почти высохла.       В голове все еще не укладывалось. Не верилось. За что? И как он не заметил раньше? Как человек, которого он столько лет считал другом, мог его предать? Мог желать ему смерти и даже приложить к этому руку. Сотворить такое. Пока только в видении, но отчего-то сомнений не было: представься возможность — он не отступится. Столько ненависти, решительности было в его глазах.       И за что? Чем он ему дорогу перешел? Всегда уважал, считал другом, звание воеводы пожаловал. Никогда он ни в чем не нуждался, а ему все мало.       Протяни руку — откусит по локоть — это не про Вадимира. Он как подлый змей из его варяжских легенд, сразу сожрёт целиком, растопчет тебя и все, что тебе было дорого, после себя не оставляя ничего. Досада раздирала. Пригрел змея на шее. Ещё бы чуть-чуть — и петля бы затянулась.       Одно дело — ожидать удара от врагов и чужаков, но от друзей... Впервые в жизни ощутив вкус предательства, молодой князь морщился от горечи, хотелось сплюнуть. Он чувствовал себя слепым.       Кому вообще тогда можно верить? Может, все в его прошлом ложь? Может, все в лицо улыбались, а за спиной ненавидели. Теперь вся жизнь в Ладоге, все его княжение казалось ложью. Хотелось перевернуть эту страницу, закрыть книгу, выкинуть прочь, только бы не возвращаться. Только бы не понять, что и в других близких людях он ошибался.       Казалось, что все яркие воспоминания, все, что он знал, в чем был уверен, все, что называл своей жизнью, окрашивалось черной краской. Тьма накатывала, давила на плечи, душила, опутывала сердце, вынуждая сомневаться во всем. Он никогда не был наивным, знал и о человеческой жестокости, и о подлости, но не верил. Вернее, верил в людей, в лучшее. А, кажется, верить нужно было осторожнее. Ведь доверчивые люди быстро получают нож в спину.       За спиной послышался шорох. Худая, почти белая в сумраке ночи рука оплела его за пояс, а меж лопаток уткнулся холодный нос, опаляя дыханием, точно отрезвляя. И все темное, гложущее, обидное и несправедливое стало расползаться обратно по углам, дальше от него, так что нипочем не достанет.       До этого княжение было для него всем. Предназначением с самого рождения, единственной возможной судьбой. И как бы много не было рядом людей, ответственность за принятие решений все равно была на нем одном. Ему не на кого было рассчитывать, некому жаловаться, не на кого пенять кроме себя самого, негде спастись, скрыться. Оставалось только столкнуться лицом к лицу и справиться с напастью.       Но сейчас, даже если каждый второй из его людей втайне точил на него зуб — ему не страшно. Ему плевать. Пусть так. Он больше не один. У него теперь есть Серёжа. Они теперь есть друг у друга. Его ненаглядный, его родная душа, которая любит его не за то, какой он князь или лидер. А просто любит. Всем своим хрупким, ранимым сердцем.       Олег положил свою руку поверх его, крепче прижимая к себе.       Ведун мирно посапывал, порой рвано дыша во сне. После того, как Олег сказал, что останется и пропади пропадом вся Ладога, которая не заслужила их, он сильно расчувствовался, долго не мог успокоиться, пока так и не уснул в его объятьях.       Олег осторожно уложил его на лавку у печи, где теплее. Сам и не думал о сне, слишком многое нужно было обдумать. Но отойти не смог, Серёжа заворочался беспокойно, да и самому после всего пережитого и на шаг отходить не хотелось. Придвинув вторую лавку, он улегся рядом, оберегать его беспокойный сон.       А сам все думал о Ладоге, о видении грядущего, о предателе-воеводе, о Серёже. Что ради него, ради того, чтоб он был цел, невредим и счастлив он на что угодно пойдет.       От мыслей, что кто-то может навредить, что он может пострадать из-за гнилых усобиц, накатывала бессильная ярость. И несмотря на кипящую в жилах ненависть к воеводе; несмотря на то, что больше жизни хотелось вбить его мерзкую усмешку в его глотку за все то, что он уже сделал и сделал бы; несмотря на это готов отпустить. Готов поступиться характером, справедливостью, готов избежать опасности впервые в жизни. Не ввязываться в игру, потому что слишком дорогое для него на кону. Как показало будущее, Серёжа ему дороже княжества, дороже собственной жизни. Готов просто забыть, оставить все, скрываться тут, в лесах Белозера и никогда больше не показываться в Ладоге. Зато точно быть уверенным, что Серёжа в безопасности и что их тихое счастье никто не потревожит.       А Ладога... А что Ладога? До него двести лет стояла и без него еще тысячу простоит.       Он аккуратно, чтоб не разогнать тревожного сна ведуна, повернулся, обнимая его и трепетно поглаживая по раскинувшимся повсюду непослушным прядям.       Олег этой свежей после дождливого дня ночью, под звуки потрескивающих на ветру деревьев, стрекот кузнечиков и ночного соловья, посреди глухой чащи, в самый темный волчий час, в этой крохотной обветшалой избенке, внезапно осознал, что и у него за пределами этого леса больше ничего не осталось. Все, что он любит, чего желает, на что надеется, здесь, рядом с ним, размеренно дышит во сне, прижимаясь щекой к его груди.       От этого осознания на удивление не стало более одиноко. Одиноко было раньше.       Когда под вечер все гости, купцы, ремесленники, дружинники оставляли его, когда дворовые, заканчивая хлопоты, расходились по домам, тогда княжеский терем, казавшийся слишком большим, пустым и холодным, стихал, словно засыпая крепким сном.       Может, его бы тревожило это чувство, только вот, к счастью, сил не оставалось на душевные терзания, только на то, чтоб, едва коснувшись головой подушки, уснуть, подгоняя приход очередного полного забот дня.       А по всей Ладоге вечерами в окошках зажигались тусклые огоньки лучины.       Женщины пряли, мурлыча под нос песни. Старики-сказочники рассказывали удивительные истории о ведьмах с костяными ногами, русалках, болотниках и о древних забытых богах. Пока детвора, устроившись по лавкам, затаив дыхание слушала. Мужчины после долгого дня, попивая горячий сбитень, глядели умиленно на свои семьи.       Девицы тайком выбегали из отчих домов, чтоб в ночном сумраке с возлюбленным, с котором тятя запрещает видеться, целоваться в саду под пышной кроной белого налива.       Дружинники, не занятые в дозоре, собираясь, бродили по слободе, весело балагуря о нелегкой жизни воинской за чаркой медовухи.       Все ссорились, мирились, хлопотали, пели, смеялись, плакали, ненавидели, любили.       Все вокруг жили.       А он не жил.       Он княжил.       И был в своем княжении одинок. Но только сейчас, оглядываясь назад, осознал, что именно гложило. Да, под его рукой было все княжество, но чувствовалось отчего-то, что у него за душой не было ровным счетом ничего.       Князь — великое дело. Одного не станет, придёт другой. А отличие будет лишь в порядках, лучше или хуже суть одна. А человек под золочёной фибулой на плаще? Чего он хочет? О чем мечтает? Кого любит? Кто любит его? Чем горит его сердце? Кажется, он наконец сумел найти ответы. И фибула с головой волка была заброшена в дальний угол вместе с пробитой кольчугой и мечом.       Ночи в это время короткие. Незаметно за окном начало светлеть. Серёжа, отлежав бок, заворочался и поднял на него глаза, красноватые из-за того, как усердно он тер их вчера, оттого ещё более ясно голубые.       — Не спал?       Олег отрицательно качнул головой. Серёжа выдохнул и вновь прижался к груди.       — Я не знаю, что должен делать. Отговаривать тебя или наоборот радоваться, что останешься. Не знаю. Просто скажу, что люблю тебя, и будь что будет. Я приму любую судьбу, которая не разлучит нас, — проговорил он тихо, чуть вымотано.       Олег, чувствуя, как в груди разливается тепло, мягко поцеловал в макушку, гладя по спине.       Он полностью разделял эти мысли. Иначе чем судьбой их встречу не объяснить. Оказаться за пятьсот верст от дома, в крошечной избушке, затерявшейся среди бескрайних лесов, встретиться с Серёжей, который оказался там же в результате такой же воли случая, ведомый своим богом. Неудивительно, что с каждым шагом их тропинки сближались, в конце концов слившись в одну.       — Серёж, — вдруг позвал Олег.       Рыжий встрепенулся, так и не успев вновь уснуть, поднимая на него глаза.       — Расскажешь, как по вашим обычаям женихаются?       Тонкие губы тронула робкая улыбка, на усыпанных веснушками щеках впервые за минувшую мучительную бесконечность переживаний вновь заалел живой румянец, а в уголках глаз заплясали солнечные лучики.