Розовая заря

      — Сколько ей лет?! — Ынсу уронила отрез хлопковой ткани.       — Тринадцать, — повторила Чжао, замечая, что сказанное неприятно удивило лекарку.       — Да разве же это много?       — А разве мало?       Не понимая недоумение друг друга, обе женщины были готовы покрутить пальцем у виска.       — В самом деле видно, что ты нездешняя: и в семнадцать лет считается, что девка засиделась дома, а уж в твоём-то возрасте… Дикость какая! Неужто в Корё так принято?       — Ничего не засиделась! — Ынсу не стала объяснять, что учёба в университете, поиски приличной работы и приобретение жилья в современном мире более приоритетная задача, чем женитьба. Для создания семьи и мужчине, и женщине важно сперва встать на ноги. — Женить по сути ещё детей — вот настоящая дикость!       Они пустились в увлечённый спор. Под конец Чжао насупилась и предупредила: «В люди выходим. Не смей сболтнуть там лишнего!»       В деревне Фу предполагалась чья-то свадьба. Семья невесты была бедной, и поэтому приданное ей собирали знакомые. Жена кузнеца посоветовала Ынсу сделать благое дело: отдать ткань ей на пошив постели для молодых. В благодарность за оказанную любезность лекарку пригласили на праздник, но больше, конечно, для того, чтобы заразить её положительным примером. «Что тут может быть хорошего?» — Ынсу не скрывала, что не одобряет это мероприятие.       На это Чжао ответила ей, что родители невесты были уже немолоды и не настолько здоровы.       — Не дай Будда, останется одна и тогда некому будет заботиться о ней. Кто знает, какая участь тогда ей будет уготована. А за хорошим мужем будет как за каменной стеной, ей никогда не придётся голодать.       Ынсу была вынуждена признать, что в этом аспекте жена кузнеца была права: и в её прогрессивном столетии некоторым женщинам проще выбрать себе роль жены-домохозяйки или чьей-то любовницы. Например, её сеульская подруга, получившая высшее образование, вышла замуж за чеболя*, и необходимость работы для неё попросту отпала.       — Но всё равно, тринадцать лет — это очень рано!       Юнь Чжэньбяо заговорщически подмигивал, говоря, что на свадьбу пригласили ещё и сваху, которая помогла молодым обрести друг друга.       — Баба она толковая, может быть и тебя удастся пристроить.       Ынсу расхотела туда идти ещё больше и искала для этого предлоги.       — Работы много, да и… как же я оставлю свою больницу? Многие приезжают сюда из других селений…       — Можно подумать, в ляоянской округе живут одни хворые, — ответила Чжао. — Ничего за день не случится. Ты же не вдова, чтобы вести себя как затворница. Оглянуться не успеешь, как в старости будет нечего вспомнить, а вокруг только твои травы да коренья.       Делать нечего — пришлось идти, чтобы старики перестали стыдить её, что она не умеет веселиться. Ынсу на празднике вела себя дружелюбно, но всё равно старалась поближе держаться к невесте. Осторожно беседуя с ней, лекарка выяснила, что та вовсе не против выйти замуж в столь юном возрасте.       «Не против, — возмутилась Ынсу про себя. — Может ли этот глупый ребёнок знать, что делает? Наверняка она ещё в куколки играет!»       Деревенские люди — приверженцы скромных и стыдливых нравов для своих дочерей. Вряд ли родственники стали бы объяснять этой девочке, откуда у неё и её девятнадцатилетнего жениха в будущем появятся дети…       Накалять отношения с приютившей лекарку семьёй кузнеца и ставить их в неловкое положение перед обеими семьями молодых не хотелось. Жизнь научила женщину вовремя наступать себе на горло и не лезть не в своё дело. «Положим, это просто праздник, очередной из тех, что случаются в течение года. Так здесь заведено». Абстрагировавшись от неприятного факта, Ынсу планировала воспользоваться положением званного гостя и попытаться хорошо провести время, наблюдая за древними обычаями местных жителей. По китайской традиции голову невесты принято покрывать красной фатой из газа или более плотного шёлка, расшитого серебром и золотом. Денег на излишества не было — бедную девочку замотали как в мешок в нечто аляпистое.       «Такая плотная ткань больше бы подошла для пошива подушек или матраса, но никак не для фаты», — заметила Ынсу и предложила матери невесты:       — Зачем ей закрывать такие волосы? — лекарка посмотрела на блестящую чёрную косу в своей руке. — Не лучше ли обойтись просто красивой укладкой, сестрица? Я бы могла помочь с причёской…       Руки чесались. Попытку Ынсу взяться хотя бы за что-то вновь восприняли в штыки. Нарвавшись на обидные намёки по поводу её на днях неудачно окрашенных хной волос, она окончательно махнула рукой на этот балаган.       — Отстань от девки со своими глупостями! Сядь на место, я тебе говорю! — Чжао замечала всё и оттого шипела на Ынсу. — Хочешь, чтобы нас выгнали отсюда?       — Если Вы будете меня так дёргать и толкать, то тогда нас точно выгонят. Никому не нужны драки на свадьбах.       — Ты мне грозишь?       — Уже нет… Выпьем до дна!       Чарки зазвенели, ударяясь друг об друга.       — За молодых!       — Гуляем всю ночь!       — Пусть один ребёнок родится в начале года, а другой — в конце!       «Неслыханное варварство и глупость!» — лекарка вынужденно улыбнулась, чокаясь с другими гостями.       Что ж, хотя бы скромные угощения и домашнее вино тут были вкусными. Привыкнув не знать, чем грозит ей следующий день, Ынсу наедалась впрок. Сидя между женой кузнеца и местной свахой, она успела пару раз подавиться. От разговоров о возможном замужестве спасло бы только бегство, но «жених» уже замаячил на горизонте.       Монгольский пастух не только подарил молодожёнам недавно родившегося козлёнка из своего стада, но и играл на моринхууре. Наряд Ынсу чужую свадьбу тоже не был слишком дорогим и изысканным: алая юбка, молочно-белая рубаха и зелёный жилет сделаны не из шёлка и не расшиты даже цветной нитью, но произвели впечатление на чабана. Специфический ритм исполняемой мелодии замедлился, когда он заметил её среди гостей. Зутгэлбох пристыженно опускал голову всякий раз, когда Ынсу ловила на себе его влюблённый взгляд, и от этого ей становилось не по себе.       В небольшом доме было людно. Ынсу не пила много, но от этой духоты слегка кружилась голова. Периодически подходя к окну, лекарка затем решила выйти на улицу и прогуляться до болотца, заросшего камышом. Набравшись смелости, чтобы заговорить, чабан последовал за ней. Держался на расстоянии, спрашивал и рассказывал обо всяких пустяках. «Взрослые люди. И всё вокруг да около». Ынсу чувствовала его неловкость и почтение перед «городской лекаркой» и думала, что со стороны они похожи сейчас на старую экранизацию героев какой-нибудь народной повести.       «Даже смешно. Не каждый монгольский дикарь будет вести себя так целомудренно и сдержанно. В этом случае есть польза от врождённых дефектов… Может быть, увидит, что шансов нет, да сам отвалится?» — посчитав свои рассуждения несколько аморальными для врача, Ынсу остановилась. Не дело так думать о больном, но это общество за спиной вызывало у неё и жалость, и раздражение.       Первая любовь — сонбэ**, который променял её на «богатую страхолюдину», гей, которому нужно прикрытие перед консервативной роднёй, и постыдная интрижка с плюгавеньким мужичком при деньгах… Ынсу определённо не везло с кавалерами, ей бы никогда не пришло в голову заботиться об их чувствах и подбирать выражения. Пастух же смотрел на неё, как на божество, сошедшее с Небес. Пусть он и был хорошим человеком, но он не был Чхве Ёном…       В алкогольном опьянении наступила фаза депрессии.       Показать человеку свои слёзы — значило пойти с ним на сближение. Вместо этого Ынсу тряхнула головой и озадачилась, как отшить нежеланного мужчину. Современная женщина по характеру отличалась от стеснительной и деликатной Чунхян***: будь Ынсу на её месте — магистрат Пён, наверное, бы её сразу казнил. Но как назло в затуманенную вином голову не пришёл ни один вариант, при котором бы Зутгэлбох не обиделся.       — Ты бы хотела остаться здесь?       Понимая, к чему ведёт вопрос, она улыбнулась и ответила так:       — Семья Юнь очень добра ко мне, да и я сделала немало хорошего для этой деревни. Погостить здесь — неплохая идея.       — Я не об этом, — голос монгола дрогнул, он сделал шаг навстречу, но Ынсу отступила и ему пришлось замереть. — Я люблю тебя и хочу провести остаток жизни рядом с тобой. Что ты на это скажешь?       — Мне очень приятно… Но я не могу выйти за тебя.       Она услышала горькую усмешку.       — Я понял.       Стоило ли говорить чабану, что её сердце принадлежит другому, ради его утешения? Это не его дело. Лекарка решила промолчать и не подслащивать пилюлю.       Жизнь, складывающаяся из печалей, мелких радостей и побед над чужими проблемами, продолжала течь в своём ровном и неторопливом темпе, как и та грустная колыбельная, сыгранная пастухом на свадьбе. Можно ли назвать отсутствие каких-либо событий — неважно, плохих или хороших — счастьем? Ынсу было сложно сказать. Но она определённо пожалела, когда подобие душевного покоя вскоре кончилось.       На рынке судачили: со стороны болотца, где недавно произошло объяснение с пастухом, раздавались звуки выстрелов. Семейство Юнь отреагировало так, будто это происходит сплошь и рядом.       — Да, такое случается в наших краях, — подтвердил сын кузнеца. — Линьши разбойников ловят. Наверное, опять эти бродяги кого-то ограбили.       — Нашла из-за чего шум поднимать, — тут же заворчал Юнь Чжэньбяо, однако в той стороне глава семьи женщинам наказал больше не бродить.       Выстрелы повторились и на следующий день. Юнь Пэйлун вбежал в пристройку, запыхавшись, он сообщил, что отец велел позвать её во двор и побыстрее.       — Что за срочность?       Одно из окон пристройки Ынсу было сломано: нижний уголок вощёного листа отклеился от рамы и завернулся. Пригнувшись, лекарка сильнее отодвинула лист и заглянула в просвет.       — Что им здесь надо?       Во дворе вместе с кузнецом стояли двое линьши и о чём-то разговаривали. Неужели со столицы ветер донёс сведения о беглой рабыне, и они пришли, чтобы вернуть её назад? Ынсу занервничала, но вышла к ним.       Переговариваясь между собой, линьши в своих словах не стеснялись, но, заметив появление женщины, они смущённо переглянулись.       — Ах ты, неотёсанный болван! За моей спиной женщина, а ты молчишь об этом.       Не обращая внимание на сконфузившегося товарища, другой спросил:       — Это и есть хвалёный столичный лекарь? — в голосе явно сквозила брезгливость и превосходство. — Мы ещё вернёмся к этой теме. А пока есть другое дело.       На этот раз пришли не по её душу — у Ынсу отлегло. Линьши указал на две волокуши с раненными, одетыми в такую же одежду, как и он сам. Ынсу осмотрела их: один — уже труп, второй — «тяжёлый».       — Как видите, хатагтай****, — с тем же презрением в голосе он обратился к ней. По национальности, наверное, этот линьши — из побеждённых народов. Осмотрев одежду Ынсу, он ошибочно принял её за монголку, — этот раненый жив…       Ынсу уже чуть лучше говорила на китайском языке, но всё равно попросила кузнеца остаться и переводить разговор.       — На службе возиться с ним некогда. Полежит в этом доме, пока мы не закончим.       — Вы правы, больному лучше остаться здесь, чтобы получить надлежащее лечение и уход, — Ынсу проигнорировала, что оба линьши восприняли её не как врача, а как сиделку.       — Вовремя подать ему воды не составит для Вас труда, верно?       Чувствуя свою влиятельность, эти люди вели себя заносчиво и высокомерно. Просить помощи у женщины, очевидно, было ниже их достоинства, но пришлось это сделать снова. И снова. Это гладило самолюбие Ынсу, но и хлопот доставляло немало. В деревне даже объявили что-то вроде комендантского часа, в импровизированную больницу стали привозить раненных в форме чуть ли не на постоянной основе. Положение, возможно, было серьёзнее, чем о нём говорили.       Большое количество работы осложнялось случавшимися неприятностями. При каждом появлении претенциозные господа решали, что имеют право игнорировать наличие очереди. Само собой, приезжавшие из других деревень крестьяне возмущались, когда линьши пытались протиснуться вперёд. Когда ситуация выходила из-под контроля, лекарка выходила на улицу и пыталась разобраться с разгневанной толпой. Жалобы и скандалы причиняли неудобства не только ей, но и семье кузнеца.       «Одна я уже здесь не справляюсь, — вынужденная необходимость толкала Ынсу пойти к своему конкуренту. — Неужели придётся просить помощи у этого жалкого выскочки и шарлатана?»