Пережив шторм - слушай шепот глубин

Двадцать лет спустя. Гроб медленно опускался в землю, ложась в глубокую могилу. Окруженный людьми, чьи головы прибивало вниз моросящим дождем сильнее, нежели скорбью, он неумолимо все больше и больше исчезал из виду под скрип пеньковых веревок. — Крепус Рагнвиндр был уважаемым человеком во всем Мондштадте. Честным дельцом и неравнодушным гражданином, достойно прожившим свой век, — читал прощальный панегирик сам сенешаль церкви Барбатоса Шеймус Пегг, но его слова тонули в густом, тяжелом воздухе, что с трудом проваливался в легкие и застревал в глотке. Голоса вокруг добирались до ушей лишь слабым, неразборчивым отголоском, словно через плотную толщу воды. Укутанный с головой в плащ от лишних глаз и спрятанный среди слуг поместья, Дилюк не моргая и не отрываясь смотрел на крышку гроба, усыпанную цветами. Не мог поверить до конца и принять, что отец действительно покинул его. Что более не будет вечерних разговоров под ленивую партию в шахматы. Никто не заохает внезапно из кабинета от прихватившей спины. Не раздастся в поместье сердитого, но мягкого ворчания за его очередное непослушание или шалость. В их огромном доме без присутствия Крепуса стало невыносимо пусто и тихо. От этого хотелось кричать, громко петь о своей боли внутри, но сорванный в тот страшный шторм голос так и не восстановился полностью и вряд ли позволит ему сделать это так, как отчаянно того просит стенающая душа. Что уж говорить о том, чтобы не таясь встать с почтением у могилы, как подобает сыну. Проводить и проститься с честью, но сделай он это — никто не узнает в молодом юноше Дилюка Рагнвиндра. А коль признают — то он лишь опорочит имя отца связью с нечистой силой да отправится сам на очищающий костер. В голове без конца мелькали сцены последних дней, проведенных с Крепусом, что уже не мог подняться с постели. Он практически не пил и не ел, все чаще проваливаясь сознанием куда-то далеко-далеко. Уходил за грань, неохотно возвращаясь в болящее, иссохшее тело. Дилюк отрешенно понимал, что час уже близок, но все равно оказался не готов увидеть его в этот миг на своих руках. Казалось, что отец еще поправится, еще мелькнет узнавание во взгляде, а на губах расцветет улыбка, однако он так и не проснулся. Особо ярко стоял перед глазами момент его угасания. Последний слабый вздох, так внезапно оборвавшийся. Странно обмякшее, словно сдувшееся тело. Расплывшиеся во всю радужку зрачки и остекленевший взгляд. Паника тогда поглотила с головой, вместе с осознанием, что в дом пришла гостья, которую не погнать метлой прочь — смерть. Дилюк, задыхаясь и не зная, что ему делать, выбежал из комнаты в поисках Аделинды. Глотая слезы и путаясь в кричащих мыслях, не смог выдавить из себя ни звука, но она, увидев его перекошенное лицо, поняла все без слов. Спешно поднялась вслед за ним к Крепусу, и вместе они ужасно долго сидели в оглушительной тишине перед кроватью, роняя из глаз все не иссякающую горько-соленую скорбь. Дилюк держал отца за руку, прижимаясь лбом к еще теплой ладони, и все не желал отпускать, понимая, что это последний раз, когда он может прикоснуться к нему и выразить свою любовь. Смерть в реальности оказалась далеко не такой драматичной и романтичной, какой ее описывали в книгах. Она просто приходила и забирала свое, оставляя вместо человека лишь остывающий труп. Эти болезненные воспоминания сменялись моментами, полными счастья, где отец был еще молод и силен. Именно таким он навсегда и остался в памяти — пышущим жизнью и селящим в душу непоколебимую уверенность, что любые трудности можно преодолеть. Даже спустя годы, смотря на его высохшие руки и морщины на лице, Дилюк видел ясный взгляд на румяном лице и мягкую улыбку. Пламя вьющихся волос, пылающих в свете яркого солнца, вместо седой, выцветшей и жесткой копны. Этот образ запечатлелся настолько прочно в его голове, что казалось немыслимым хоронить отца. Ведь еще совсем недавно он был в расцвете сил и… и так незаметно вдруг постарел и обессилел. Гроб практически скрылся с глаз. Сенешаль все читал свою речь под мелкую морось, пока пришедшие проститься деловые партнеры и аристократы нетерпеливо переминались с ноги на ногу и зябко передергивали плечами. Вздыхали, словно куда-то спешили, и их раздражает, что все происходит слишком медленно и затягивается непозволительно долго. Катились бы прочь. Аделинда стояла рядом, превратившаяся за пролетевшие годы из нескладной девчушки в прекрасную, умную женщину и верного друга. Держала Дилюка крепко под руку в заботливом жесте поддержки, но казалось, что она была сейчас бесконечно далеко от него. Тепло ее рук совершенно не ощущалось. Только невыносимая, промозглая тоска и печаль вместе с проваливающимся все ниже в груди сердцем. Словно его тоже медленно опускали в землю, вырезав из тела и положив в центре цветочной композиции — прямо на герб семьи, где гордый орел расправлял свои огненные крылья. «Вот и все», — мелькнула простая, но добившая молотом осознания мысль. Дилюк плотно сжал задрожавшие губы. Действительно — «все». Первые комья земли глухо ударились о крышку гроба, и глаза заволокло обжегшей пеленой, что обратилась непрошеными крупными слезами. Дилюк раз за разом вспоминал и вспоминал последний день отца, проживал его снова и снова, отрешенно глядя, как закапывают могилу. — Семьдесят шесть — почетный возраст. Не каждый нынче может похвастаться крепким здоровьем, чтобы дожить до таких лет, — послышалось сбоку перешептывание, где стояли простые жители и работяги Тернового порта, пришедшие то ли уважить знаменитого дельца, то ли просто со скуки. Такое громкое событие лучше не пропускать, поприсутствовав самолично, чтобы было что вечером рассказать в таверне. — Что толку так долго жить, если даже собственный сын не пришел проститься? Помер-то в итоге в одиночестве, — фыркнули в ответ. — Я слышал, что господин Крепус выслал его в другую страну еще маленьким ребенком. Проблемный был. Так, видать, и там не исправили. Но за наследством всяко явится, как миленький. — Чепуха! Не высылал он сына! — осадил яростный шепот, принимаясь с жаром спорить. — Больной он получился! И урод! Настолько, что собственная мать когда увидала, что породила, то испугалась и сбежала! Не смогла смириться с тем, что долгожданный сын калека. Вот господин Крепус и прячет его в поместье со стыда! Такого людям не покажешь да дела свои не передашь. — А я слышал, что сын-то помер уж давно от лихорадки, — вмешался третий голос. — Так где ж тогда могила? — Так на чужбине! — Да не высылал мастер сына! Уродом умственно отсталым он родился, говорю! Чать, даже не понял, что папка окочурился. Ходит по поместью и слюни пускает. — А ну замолчите! — зашипела на них строго Аделинда, и только попробуй ослушаться ее тона, — Мужики, а сплетничаете да языками чешете, как бабы! Постыдились бы у могилы уважаемого человека, что вас кормит, так отзываться о его семье и порочить честное имя! Работяги пристыженно смолкли, потупив и отведя взгляды, словно вовсе не они только что перемывали кости семье Рагнвиндров, принесшей в их край процветание. Отступили поглубже в толпу, стараясь не встречаться глазами с прислугой поместья. Дилюк их не винил за слова о самом себе. В каком-то смысле он действительно «урод», которого Крепус прятал от людей многие годы в желании защитить, но за отца из-за этих пересуд стало обидно. Не заслужил он такой дурной молвы как родитель, что в одиночку взрастил крайне непростого ребенка, при этом искренне любя и заботясь. День похорон остался смазанным в сознании, расплывшимся за пеленой слез и чередой преследующих по пятам воспоминаний. По этой же причине Дилюк не смог выносить более глухую тишину поместья, собрав сумку в тот же вечер. Ему было мучительно видеть пустой кабинет. Смотреть на диван у камина в главном зале, где Крепус любил вдумчиво читать книги, нацепив на нос нелепые очки и складируя прочитанное стопкой прямо на пол. Заходить в обеденный зал, в котором отец прятался за двухчасовым распитием одной-единственной чашки чая. Подниматься по лестнице на балкон второго этажа, облюбованный им, чтобы размеренно мерить пол шагами, изучая скучные документы. Заглядывать в библиотеку, в которой, казалось бы, должны царствовать тишина и покой, но именно здесь всегда проходили самые яростные споры и стояла громкая ругань с Эльзером или Чарльзом. Теперь этого всего не будет. Дилюк чувствовал, что тонет в моментах, безвозвратно ушедших в прошлое, захлебывается своей тоской и не хочет превращаться в неприкаянного призрака, что бродит по пустым коридорам без цели и смысла. Он должен уйти, чтобы не заполнять родные стены своей болью. Оставить здесь светлые воспоминания и однажды вернуться к ним, будучи готовым — залатавшим зияющую дыру в груди. Торопливо сбегая вниз по ступенькам в темноте ночи, он был полон решимости уйти, ни с кем не попрощавшись. Хватит с него расставаний. Однако уже у самой двери, схватившись за ручку, услышал в спину голос Аделинды. — Вы уже так скоро покидаете нас, господин Дилюк? — робко выглянула она из комнаты для прислуги с тусклой масляной лампой в руке. Сама, должно быть, так и не смогла заснуть после выматывающего дня. — Дождитесь хоть утра, куда ж вы ночь глядя-то?.. — Чем быстрее, тем лучше, — вздохнул Дилюк, держась за ручку двери так, словно если отпустит, то уже не сможет переступить порог и оставить поместье. — Не переживайте за меня. Вы знали, что я уйду, и лишь отец удерживал меня от того, чтобы сделать это раньше. Теперь я могу свободно отправиться в путь. — Я понимаю. Должно быть, вам невыносимо одиноко здесь без него, — подошла Аделинда, придерживая на плечах накинутую в спешке шаль. Она словно вся уменьшилась. Вновь показалась Дилюку лишь маленькой девочкой, что только недавно появилась в поместье. — И все же… Не забывайте, что это ваш дом, где вас всегда ждут и любят. Мы будем молиться за вас хоть самому морскому Дьяволу, если это облегчит вам поиски и убережет от беды. — Не нужно молиться Дьяволу. Гоните его лучше под зад метлой, а то истопчет все ковры своими грязными ногами, — слабая улыбка прокралась в уголки губ. Уже столько лет прошло с глупой шутки Марлы, а Дилюк все еще каждый раз представлял себе эту нелепую сцену. — Милая Аделинда, я не забуду вас, куда бы меня ни занесло судьбой. Я безмерно рад, что могу со спокойным сердцем и душой оставить на вас поместье и дело отца. Вы не прислуга в этом доме — вы наш близкий друг. — Тогда к чему столь официальные речи? — мягко улыбнулась она, сдерживая слезы, что предательски заблестели в уголках глаз. Осмелев после его слов, Аделинда подалась навстречу. Заключила в крепкие, материнские объятия, даря тепло, которого отчаянно не хватало. — Возвращайтесь. Обязательно возвращайтесь. Пусть даже не на моем веку. Мы сохраним имя вашей семьи и вашу тайну. — Спасибо. Мне будет вас всех не хватать, — обнял ее в ответ Дилюк, прикрывая глаза и чувствуя, как сжалось от очередной разлуки сердце. Как жадно оно впитывало, выжигало в себе этот момент, что, возможно, более не повторится. — Передавайте Чарльзу и Эльзеру, чтобы не увлекались чрезмерно своими экспериментами с алкоголем. В противном случае, боюсь, Доля Ангелов падет слишком быстро. — Конечно, — тихо откликнувшись, Аделинда украдкой вытерла глаза. — Берегите себя, господин.

***

Терновый порт не спал. Отовсюду с улочек лилась наперебой музыка, доносились смех и обрывки громких фраз. Терпко пахло нечистотами, морем и крепкой выпивкой. Дилюк невольно то и дело морщился, не привыкший к столь плотному букету ароматов, но, глядя на огромные корабли, заснувшие у пристани и в бухте, у него захватывало дух от их величия. Ранее он видел суда совсем далеко от берега, плывущими за горизонт в дальние страны, гордо расправив белоснежные паруса по ветру. Вблизи они казались настоящими гигантами, что сложили свои крылья, подобно уставшим от долгого полета морским птицам. Ласковые волны мягко покачивали их, как младенцев в люльках. Пели нежную колыбельную, поглаживая прочные корпуса-бока, и величавые корабли довольно похрапывали скрипом дерева и высоких мачт, увитых веревками. Вокруг муравьиным роем сновали грузчики с тюками, ящиками и бочками, заполняя трюмы судов. Набивали их пустые, голодно урчащие животы ценным грузом, что отплывет под защитой тяжелых пушек ранним утром, с первыми разлившимися над морской гладью лучами света. Причал возмущенно кряхтел под множеством уставших ног, а уровнем ниже, под пристанью, возбужденно плескались пьяные портовые волны. Гавань пылала тысячами огней и кипела скоротечной жизнью матросов, пытающихся урвать удовольствие здесь и сейчас, пока в карманах водятся деньги за успешный рейс. В таверне неподалеку шумно напивались моряки, только сошедшие на твердую землю после нескольких месяцев в море, но их уже вновь шатало, словно в сильную качку. Проплывали мимо окутанные туманной вуалью приторных духов и откровенно разодетые девицы, предлагая свою любовь и улыбки за деньги. Дилюк с настороженным интересом осматривался, изучал все вокруг пытливым взором, как любопытный ребенок. Все это было для него в новинку. Он бывал в Терновом порту лишь несколько раз вместе с отцом. При свете дня и не покидая экипажа. Ночью это оказалось совершенно другим местом, полным разгула и неприличия. — Пшел прочь с дороги! Блаженный, штоль? — зарычали внезапно сбоку, толкая, чтобы не мешался под ногами, зазевавшись и засмотревшись. Дилюк, извинившись, торопливо отскочил в сторону от грозного мужика, что нес на плече тяжелую связку дубовой доски. — Смотри по сторонам, осел! — тут же пихнул в плечо моряк с противным голосом и жутко обгоревшим на солнце лицом. Дилюк неосторожно наткнулся на него спиной и совершенно невежливо наступил на ногу, уворачиваясь от длинных досок. — Прошу меня извинить, — вновь сорвалось по привычке с языка, и на него уставились с крайним непониманием и подозрением. — Ты перепутал пристань с великосветским приемом, юнец? — окинули насмешливым взглядом, пожевывая губами и сплевывая под ноги. — Потерялся? — Вовсе нет. Я отплываю рано утром, — ответил Дилюк, чувствуя, как обдало невыносимой вонью немытого тела, пропитанного алкогольными парами и отсутствием всякого дружелюбия. — Да? И на каком же корабле? — усмехнулся обгоревший мужик, шатко переваливаясь с ноги на ногу. — Еще не знаю, — взгляд задумчиво обвел пришвартованные бриги. — Какой из них чаще прочих заглядывает в пиратские порты? — Ты решил в пираты податься? — лающе рассмеялись на это, фривольно и с силой хлопая натруженными руками по плечам. — Из дома, чать, сбежал, с отцом повздорив? Возвращался бы, пока не избили да не ограбили. Уж слишком ты привлекаешь к себе внимание. — Не сбежал. Ушел, — поправил Дилюк, мимолетно оглядывая себя и недоумевая, чем же он выделяется. Специально ведь выбирал самые простые и неприглядные вещи: льняная рубаха, штаны да скромный жилет без излишеств. Яркие волосы — гордость рода — заплел в косу, что спряталась под плащом с высоким воротом, а голову обмотал платком, водрузив сверху шляпу для надежности. Отец бы на это сказал «вырядился, как разбойник». — А есть разница? — улыбнулся мужик, демонстрируя оскал из длинных желтых зубов. Поглядев внимательно на моряка перед собой, Дилюк понял, в чем тут дело: одежда на нем новая, чистая, а кожа бледная, словно он солнца в жизни не видал. — Чего глаза вытаращил свои? Ушел так ушел. Я тебе не мамка, чтобы отговаривать. Коль хочешь в пиратский порт, то могу поговорить со своим капитаном. За отдельную плату подвезем, но предупреждаю сразу — на личную каюту и удобную койку можешь даже не рассчитывать. — Буду вам весьма признателен, — вежливо кивнул Дилюк. — С кем имею честь? — Румяный Фил меня звать, — небрежно махнув рукой, он побрел дальше по пристани — напиваться и кутить напоследок. — На рассвете отплываем, если не передумаешь. И заканчивай давай лебезить. Где ты видал пирата, чтоб так разговаривал? Смех да и только! Задумчиво проводив взглядом моряка, Дилюк нахмурился и оглянулся на тихо мурлычущее море. Однако глубокие воды были на его стороне, подбадривая. До рассвета оставалось еще пару часов, и Дилюк из любопытства — а то и из заглохшего чувства самосохранения — захотел заглянуть в пьяно гудящую таверну. Поддался манящей атмосфере всеобщего веселья и вседозволенности, протискиваясь сквозь пляшущую у входа толпу. Смотрел на творящуюся внутри вакханалию, словно занятный спектакль. Моряки гремели чарками, расплескивая вокруг пенное больше, чем вливая в желудки. Грохали со всей души днищем об столы, где лежали забытые еще в начале вечера, а ныне уж засаленные и вымокшие карты. Стучали выброшенные из рук игральные кости, звонко пели проигранные — а кем-то и выигранные — монеты. Хриплый смех и возмущенные выкрики взвивались к потолку вместе с едким дымом из трубок. Азарт, напряжение и опасность гудели в воздухе, пропитывая потные, соленые тела, что взорвутся, подобно пороху, от малейшей искры. Осторожно, стараясь никого не задевать, Дилюк шел к стойке, но замер на полпути от раздавшегося на всю таверну многоголосого крика, что прошил насквозь тупой болью. — За мастера Рагнвиндра! — друг о друга ударились звонко чарки. — Хороший был мужик! Добряк! — За его вино, что знают по всему миру! — добавили с соседнего стола, поднимая бутылку и присоединяясь. — За господина Крепуса! Земля ему пухом! Компания моряков в углу взревела лихое «Хей!», одним глотком опрокидывая в себя выпивку. Дилюк поглядел на них искоса так, словно они стучали своими чарками об его голову. Даже здесь поминали, как умели, отца, и эти пьяные, раскрасневшиеся лица показались искреннее, чем каменные морды аристократов на похоронах. Народ действительно любил Крепуса за честность, за его труд и вклад в развитие торговли. Они стали жить лучше, как того всегда и хотел мастер. Очередной толчок в плечо вынудил отмереть. Печально вздохнув и протолкнув ком в горле, Дилюк продолжил пробираться к стойке, чтобы скоротать как-нибудь время до отплытия. Торговые суда отца тоже стояли сейчас в бухте. В последнее время на них участились нападения пиратов, что потеряли всякий страх и безмерно обнаглели в своей жажде наживы. Флот Мондштадта хоть и гонял без устали морских разбойников по приграничным водам, но откровенно не справлялся. Контрабанды в Терновом порту становилось все больше, а найти достойную команду все сложнее и дороже. Моряки охотнее нанимались на пиратские корабли, где деньги приходили в руки быстрее, нежели зарабатывались честным трудом. Да и безопаснее было находится в рядах тех, кто нападает, чем среди бедолаг, коих грабят. Торговые корабли вооружены слабее, и, загнанные в угол, чаще сдаются без боя, не рискуя жизнями и судном. — Проклятый капитан совсем из ума выжил, — услышал краем уха Дилюк, приваливаясь к стойке и заказывая себе для отвода глаз сам не зная что. Пить нечто, абсолютно дурно пахнущее кислым, он не собирался, с сомнением сунув нос в чарку. — Рыщет по всем морям, как бешеный пес. Мотается аж на самый край света, откуда прочие не возвращаются. Охотится все за каким-то невиданным сокровищем. Уже сколько людей загубил, кораблей пограбил да на дно пустил, а все ему неймется. Коль уйду однажды в пираты — на его борт ни ногой! — Да кто ж тебя туда возьмет-то, если Проклятый капитан и его посудина — это все россказни и только! — Ничего не россказни! Мой брат давеча вернулся из плавания на торговце — так он видал то судно с сотней парусов! — Твой брат и до десяти не досчитает! Куда ему до сотни! — пьяно рассмеялись в ответ, подначивая. — А полуживых матросов от такого такелажа он тоже видал да всех пересчитал? Да и вообще, кто с таким именем рискнет выйти в море, не страшась встречи с морским Дьяволом? Потонул бы еще в гавани! — хохотали, барабаня кулаком по столу и схватившись за живот. — Ты моего брата не трожь! Он человек пусть и необразованный, а голова на плечах светлая! Коль сказал, что видел — значит, так оно и есть! — сердито поджали губы. — И про сокровище на краю света-то тоже все знает? Ему сам Проклятый капитан на ухо нашептал? — икал от смеха мужик, пока его собутыльник все сильнее и сильнее злился, заметно мрачнея. Запахло намечающейся дракой. — Прошу меня простить, что вмешиваюсь в ваш спор, — Дилюк спешно соскреб со стойки свою чарку и подошел поближе, заинтересовавшись занятной байкой моряков, — но о ком вы говорите? — А ты не знаешь? Уж лет десять как эта дурная молва ходит. Одна история краше другой! Все одно — сказки это, малец. Не забивай свою голову. Сколько я плавал и ни разу не видал ни этого корабля, ни его капитана. — Куда тогда в прошлом полугодии подевались два фонтейнских флагмана, вооруженные пушками до зубов? Это все он потопил их! Некому больше с таким вооружением тягаться! — возразил рассказчик. — Так почему же его зовут «проклятым», если он столь неуловим и непобедим? — любопытно спросил Дилюк. — Проклятье, мол, на нем висит страшное. Говорят, сделку с самим морским Дьяволом заключил, чтобы отомстить! — найдя себе новые, более благодарные уши, вновь воодушевился мужичок. — Ты садись, садись давай! Выпей с нами! — Отомстить за что? — примостился на свободный стул Дилюк, внимательно слушая. — А!.. — открыв было рот, он запнулся, поворачиваясь ко второму, что с сарказмом на лице вздернул кустистые брови. — Ты слышал что об этом? — Сказки все это, чтоб детей пугать, да таких остолопов, как ты! — А я тебе говорю, что на пустом месте молва не пойдет! Этот пират проклят, и несет свое проклятие каждому кораблю, что ему попадется! Сделки с Дьяволом — не шутки! Упаси Архонт встретиться с ним лицом к лицу! Чур! Чур меня! — суеверно отряхнулся и перекрестился рассказчик. — Пущай сгинет черт проклятый на краю света! — Что же за сокровище он ищет, так далеко уплывая? — спросил Дилюк, любопытно глядя. — Да кто знает. Может, то и не сокровище вовсе. Может, проклятье свое хочет снять, но зуб даю — с головой у него беда! Озверел совсем! Три корабля один за другим обчистил! Благо хоть ко дну не пустил. — Видать, место в трюмах-то и закончилось, раз твой брат на торговце целым ушел, — фыркнул со смехом скептически настроенный товарищ и получил следом за это в глаз, опрокидываясь вместе со стулом на пол. — Ах ты ж сволочь ядовитая! Достал! — под улюлюканье и гомон толпы завязалась драка, и Дилюк от греха подальше попятился обратно к стойке, кривя губы от вида разбитых носов и окровавленных лиц. Мир за стенами поместья показался ему диким и безумным, но все же жутко интересным местом, полным неизведанного.

***

— Не подходи! — крикнул Дилюк, однако вместо крика из горла вырвался лишь шипящий шепот. Румяный Фил неприятно оскалился в ответ, покачивая веревкой в руке. Утром, всходя по трапу на борт корабля, Дилюк не обратил внимания на косые взгляды в свою сторону. В конце концов, многие так смотрели на него и в порту, словно на диковинную птицу, залетевшую в курятник. Он действительно выделялся опрятным видом и гордой осанкой. Юным и светлым лицом, нетронутым тяготами жизни. Ему было не место на таком корабле, да еще и одному, без сопровождения. Честно заплатив за свой проезд, он наблюдал за снующими по палубе матросами, что готовили корабль к отплытию. С восторгом на лице смотрел, как расправляются огромные крылья-паруса, подхватывая попутный ветер. Слушал непривычную, громкую брань вокруг и пытливо изучал, как устроена работа на судне, стараясь никому не мешаться. Однако все равно раздражал всех своим праздным шатанием по палубе без дела. В итоге, найдя себе укромное местечко на корме, Дилюк провожал взглядом все сильнее отдаляющийся берег и порт. Прикрывая глаза, подставлял лицо соленому ветру и брызгам, наслаждаясь пением моря. Прощался с домом и спокойной, размеренной жизнью, уплывая в неизвестность и пока что даже не задумываясь о том, как он собирается отыскать в этом огромном мире ту, что никогда не видел. Дилюк лишь знал, что обязательно найдет. Возможно, море ему поможет. Если бы Дилюк только мог спросить бескрайние воды — это во много раз упростило бы поиски, но они, к сожалению, оставались абсолютно глухими к просьбам. Не понимали их. Лишь искренне радовались тому, кто слышит голос глубин, чувствует сердцем и душой особую связь, что никому из людей не дано познать. Капитан показался человеком хоть и скупым на слова, но приличным, а значит, рассудил Дилюк, и команда должна быть подобающая, несмотря на неприветливость. Работа на корабле слишком тяжела, чтобы оставались силы на вежливые беседы. Это для него день в плавании пролетел незаметно, полный воодушевления и всего нового. Однако уже вечером, далеко-далеко от Тернового порта и дома, выяснилось, что он ошибся в своей наивности. Корабль встал на ночную стоянку в открытом море. Подали ужин, что не отличался приличным вкусом, но все же был приготовлен из свежего, обещая не устроить отравления. Не успев протолкнуть в желудок стряпню местного кока, Дилюк едва не оказался связан своим новым знакомым и его друзьями. Подойдя сзади, они схватили под руки, быстро утаскивая в закуток под лестницей. На прежнем месте осталась только лужа из мутной похлебки да перевернутая миска с ложкой, что выпали из пальцев. Сообразив, что происходит, Дилюк взбрыкнул, упираясь ногами. Вырвался каким-то чудом из мозолистых рук и выбежал наверх на пустую палубу, потерянно оглядываясь. Сердце зашлось в страхе, путая мысли. Вправо? Влево? Вверх по вантам? С корабля-то в любом случае некуда деваться. — Куда собралась, пташка? — не спеша поднялся за ним Румяный Фил, нараспев растягивая слова и забавляясь. — Папочки здесь нет, чтобы ему нажаловаться. Следом на палубу вылезли и его приятели, медленно окружая и прижимая к фальшборту. — Не подходи! — стоило Дилюку попытаться повысить голос, как о себе дали знать поврежденные связки. Сиплый шепот мало походил на крик, что только всех развеселило. — Что-что? Не слышно ни черта! Должно быть, волны о борт бьются. А вы, парни, слышали что-нибудь? — обернулся он к остальным, что рассыпали свой хриплый смех по палубе. — Как же чудно все выходит. Пташка-то не певучая попалась. А то крики сильно раздражают капитана. Дилюк вцепился в борт за спиной, насилу глубоко вдыхая соленый воздух. Прикрыл глаза, слушая родной голос моря, что звучал особенно отчетливо вдали от берега. Волны игриво наваливались на корабль в предвкушении. Пели, радуясь долгожданному воссоединению. Успокаивали своим мягким, текучим урчанием. Сосредоточившись, Дилюк медленно выдохнул и вскинул уже совершенно спокойный взгляд на матросов. Будь он обычным юношей — не сошел бы более на твердую землю, но в его жилах текла кровь порожденной морем. Дар то или проклятие — околдовывать голосом людские умы и сердца? — Прыгайте за борт, — сказал Дилюк, наблюдая, как на лицах, сожженых солью и солнцем, пропадают мерзкие улыбки, а взгляды сменяются очарованными. — Вам очень хочется понырять для меня за ракушками. Несколько всплесков воды от упавших в ее объятия тел заглохли в шуме укрывших волн. Море ликовало, приветствуя свое дитя.