Нетерпение сердца

Мэри

      Кеттлберн придерживает калитку загончика для лунных тельцов, и Мэри проскальзывает внутрь с новой порцией корма. С профессором ей работать нравится: он приятен в общении, доброжелателен, а еще часто рассказывает веселые истории — о приключениях с Ньютом.       — А потом он берет саламандру за хвост и говорит ей: «Куда теперь»? — Кеттлберн смеется, и его усы подрагивают.       И Мэри тоже смеется, глядя на него. Как же хорошо иногда вдохнуть полной грудью зимний воздух, когда он такой стылый, а не влажный, и от души улыбнуться доброй истории.       — Отдыхайте, сэр, — произносит она, заперев загончик. — Я присмотрю за огненными крабами. Слышала, что Хагрид предлагает скрестить их с мантикорой. Что думаете? Звучит опасно.       Кеттлберн задумчиво трогает опаленные усы: на прошлой неделе он пошел к саламандрам без защитного заклинания и снова пострадал. Мэри силой притащила его к мадам Помфри, где они с профессором выслушали долгую лекцию о нарушении безопасности.       — Интересный он полувеликан, Хагрид этот, — Кеттлберн поворачивается в сторону хижины лесничего. — Чего только у него в голове нет! Черт подери, я даже иногда завидую его фантазии. С другой стороны, я старею с каждым годом, Мэри, надо слушать молодых. Ты бы с кем скрестила крабов?       — Ни с кем, сэр. Они и без этого достаточно опасны. Не думаю, что директор одобрит разведение существ, которые способны принести студентам вред.       — Разумно, — Кеттлберн снова поглядывает в сторону хижины. — Ладно, на всякий случай загляну к Хагриду. Уж слишком интересно послушать, как он в теории собирается сводить крабов и мантикору. Это же еще надо, чтобы они спарились…       На лестнице, ведущей в замок, ее догоняет Граббли-Дерг. Ее трубка спрятана в карман — курить внутри школы запрещено, — а прическа снова напоминает воронье гнездо. И Мэри инстинктивно касается пальцами своего крошечного пучка: длины ее волос едва хватает, чтобы закрутить их правильно. Нужно полистать «Ведьмин досуг», может быть, там есть советы о том, каким заклинанием лучше закреплять прическу.       — Идет, смотри-ка, — Граббли-Дерг толкает ее локтем, когда они проходят в Большой зал. — Надо же, грустный какой.       Мэри сердито следует за ее взглядом: Северус идет им навстречу, но словно никого не видит. Его голова слегка опущена, а руки спрятаны в карманах мантии. Граббли-Дерг громко фыркает, когда он равняется с ними и, чуть помедлив, проходит мимо, едва взглянув на Мэри.       — Что-то случилось? — спрашивает она незаметно, делая вид, что тянется за сыром. — Ты мрачный, как грозовая туча.       Северус едва заметно вздрагивает, словно выпадая из своих мыслей.       — Вчера мать заметили в Косом переулке, — произносит он шепотом. — И мне это не нравится. Она обычно не выходит дальше лавки, а в Косом переулке не появлялась с тех пор, как я закончил школу. Тут что-то не так, Мэри. Ты зайдешь ко мне ненадолго?       Мэри едва заметно кивает — так, чтобы не заметили другие. Они проходят в кабинет Северуса один за другим, чуть выждав время. Девочки с шестого курса уже начали болтать о том, что «мисс Макдональд влюблена в этого жуткого зануду», но до Северуса, кажется, эти сплетни еще не дошли. Зато Граббли-Дерг насобирала их целый мешок.       Мэри не знает, почему ей нравится кабинет Северуса с прилегающей к нему комнаткой-спальней. Башня всегда казалась ей уютней подземелья, но здесь, у Северуса, ей уютно и тепло, и осознание того, что где-то наверху плещется вода, успокаивает.       — Боюсь, это связано с Лили, — Мэри ерзает на краешке кресла, и выражение лица Северуса сразу меняется — с задумчивого на усталое и болезненное. И Мэри удивляется, каким старым он кажется в это мгновение. Как человек, который пытается дотянуться до мечты, но она то ускользает, то кружится вокруг него, то исчезает. И человек этот — уже на пределе.       — Я попрошу Дедалуса присмотреть за домом, — Северус говорит это так, словно одновременно спрашивает мнение Мэри — и не спрашивает.       Мэри выдерживает его взгляд, потом кивает и встает. Странно, что Северус позвал ее сюда вот так просто, чтобы сказать ей эти слова. Словно сам решить не может?       — Не уходи, Мэри, — произносит он слегка нервно. — Я устал сидеть в этой тишине и проворачивать разные мысли в голове.       Она возвращается на свой краешек кресла и нервно улыбается. Северус, напротив, опускает голову и тяжело выдыхает. Мэри догадывается, о ком он думает: Лили. Вечная Лили, от которой, наверное, невозможно избавиться.       — Ты на этой неделе заглянешь в Паучий Тупик? — интересуется она, следя за его лицом.       — Нет, — его голос звучит неуверенно. — Не могу. И не хочу, наверное. Иногда устаешь от иллюзий. Мне нужно встретиться с Люпиным, пока не знаю, когда — ты сможешь пойти вместо меня? Я не выношу его без надобности.       Мэри кивает, смотря на его склоненную голову и лицо, прикрытое темными волосами, за которыми не видно глаз. Жаль его — такого. Разбитого, уставшего, потерявшего надежду. Хочется сказать что-то доброе, но слова не приходят.       — Как огненные крабы? — Северус резко встряхивает головой.       — Все так же опасны, — Мэри отвечает улыбкой. — Завтра Кеттлберна не будет, так что заходи — покажу, как я их кормлю. Хагрид вообще хочет скрестить их с мантикорой, представляешь?       Северус молча поднимается, проходит по кабинету, сложив руки за спиной. Мэри снова ловит себя на мысли, что он нравится ей, со всеми его недостатками. Нравится — ничего больше. Но от этой мысли по спине ее пробегают странные мурашки. Это просто от одиночества. Одиночество притягивает одиночество.       — Спасибо, — наконец произносит Северус, останавливаясь напротив нее. — Не буду тебя больше задерживать.       Мэри выходит из кабинета с рассеянной улыбкой.       

Северус

      Он откладывает в сторону письмо, присланное матерью. Уже второе. Она просит навестить ее, как и раньше. Ничего необычного в этом письме нет.       Он не пойдет. Ему нужно подумать, понять, что он все же чувствует к Лили. После этих полутора месяцев он даже не знает, что больнее: находиться рядом с ней или далеко от нее. Та Лили, Лили из его головы, Лили из его детства и юности была совсем другой, но этот факт признать невозможно. Разочароваться — в себе и в ней.       Если она другая — зачем существовать? Весь смысл, который он, казалось, обрел после той страшной ночи тридцать первого, на глазах рассыпается на осколки.       Нет Лили, той Лили — нет и его.       Или все-таки есть?       Северус задумчиво достает из стола стопку вчерашних проверочных работ второго курса, чтобы занять раскалывающуюся голову. Потом резко отодвигает стопку на самый край и подходит к овальному зеркалу, висящему рядом с дверью.       Да, разумеется — как тут тягаться с Поттером или Блэком. Ни торчащих в стороны волос, ни смазливого лица — самые обычные черты, скорее некрасивые, тут он всегда был с собой честен. Хоть где-то нужно быть честным с самим собой.       Может быть, потому он и не признался Лили. Казалось невероятным, что она захотела бы выбрать его. С другой стороны, у него есть голова на плечах, и в этой голове есть ум. Он точно есть: глупых Темный Лорд не выбирает, только презирает и убивает — как Поттера.       Но помимо Лили существует Мэри.       И Мэри сбивает его с толку — он и сам не может ответить, чем именно. Просто при ее появлении в висках бьется странная мысль, что в мире существуют другие женщины помимо Лили, но эта мысль быстро исчезает.       Северус тяжело вздыхает: нужно идти в Паучий Тупик. Не сегодня и не завтра — на выходных. Он попробует посмотреть на себя со стороны, посмотреть на Лили так пристально, как только сможет.       Вернувшись за стол, Северус снова придвигает к себе стопку работ. Когда-нибудь, когда Дамблдор или черт знает кто сумеет найти решение или победит Лорда, он швырнет эти работы в огонь, укажет МакГонагалл ее место и хлопнет дверью в Большой зал. И никогда, никогда сюда не вернется.       Перечеркивая работу, написанную косым почерком второкурсника, Северус с раздражением думает, что не старается быть хорошим преподавателем. Ему приятно с теми, кто сообразителен и умеет рассуждать и совершенно, до невозможного скучно с остальными. Хуже всего, если к отсутствию сообразительности прибавляются лень и равнодушие к предмету.       Дамблдор, конечно, не стал бы держать такого человека в школе, если бы не крайние меры. Северус усмехается, выводя в ведомости «тролль» напротив очередной фамилии. Заставляете вести опасную игру, рисковать всем, даже жизнью? Терпите. Осталось не так много — во всяком случае, до лета. Ему и самому осточертела эта работа — как можно заниматься ей долго?       Поставив дюжину троллей, Северус берет мантию, папку с заданиями и нехотя идет в класс зельеварения. Сейчас — шестой курс, после него — третий, потом — обед, на котором он увидит Мэри и слегка выдохнет, а потом можно заняться каким-то досугом: поиграть в шахматы с самим собой или почитать «Расширенный курс» для выпускного класса.       Главное — перестать думать о Лили.       Класс зельеварения привычно пахнет сушеными травами, мытыми котлами и сырым камнем подземелья. Шестой курс Северус не любит больше всего: самые наглые и самые любопытные.       — Что смешного, мисс Амбрамсон? — он щурится, глядя на щекастую девочку с подростковым прыщом на лбу.       — Мы видели на улице мисс Макдональд, — сообщает она с подростковой наглостью, и несколько девочек хихикают, прикрывая рты ладонями. — Она возилась с огненными крабами, пока мы изучали саламандр.       — Прекрасно, — Северус скрещивает пальцы, опираясь локтями о край стола. — Еще какая-то ценная информация, которой вы хотите поделиться? Нет? Начинаем. Сегодня мы варим зелье удачи. Да, мисс Олридж?       Девушка с соломенными волосами ерзает на месте, лукаво блестя глазами.       — А Амортенцию мы больше не будем варить, сэр?       — Нет.       — А разве вам не нужна еще одна порция, сэр? — Олридж переглядывается с остальными, и те снова хихикают. — Просто мисс Макдональд…       Северус поднимается на ноги и подходит к ее парте. Эта травля никогда не закончится. Как началась в этой чертовой школе, так и продолжается. И ведь не боятся его — как странно! Продолжая щуриться, он холодно произносит:       — Открывайте учебник на странице сто двенадцать и читайте список ингредиентов вслух.       Но лицо Мэри, с ее розовыми от прохладного воздуха щеками и облачком пара, вырывающимся изо рта, несколько секунд стоит перед глазами. И Северус мысленно отмечает, что на днях нужно заглянуть к ней в Хогсмид.       

Мэри

      У Лили довольно веселый вид: она бодро расхаживает по комнате, иногда выглядывая в окно. Мэри на всякий случай тоже бросает взгляд на старый засохший сад, но ничего не видит. И кого Лили высматривает?       — Слушай, Северус видел Эйлин в Косом переулке, — она смотрит на подругу искоса. — Ты не знаешь, зачем она туда ходила? Я не могу спросить прямо, а Северус на этой неделе не собирается заходить.       Лили хмурится, останавливаясь посередине комнаты. Гарри ползет за ней по ковру.       — Почему?       — Не знаю, — Мэри пожимает плечами.       — Он и в прошлый раз практически сразу сбежал, — Лили поднимает Гарри на руки и снова выглядывает в окно. В теплом вязаном свитере и широких штанах она выглядит невероятно уютно. С трудом представляется, что за стенами дома — незримая война. — Ты принесла мне книги?       — Нет, — Мэри невольно отступает на шаг назад. — Прости, но мадам Пинс отказалась выдавать больше пяти книг. Попросила вернуть старые.       На самом деле, это они с Северусом решили, что Лили хватит и того, что ей уже отдали, потому что очередная попрошенная книга, вроде бы с обычным содержанием, но с уклоном в Темную магию, насторожила их обоих.       — Черт, — Лили не скрывает раздражения. — А я уже на полпути к решению проблемы, Мэри. Я уже говорила, что Дамблдор скрывает подробности, поэтому и не нападает на Риддла. Есть что-то, что делает Риддла таким неуязвимым, и именно эта его неуязвимость и составляет основу Пророчества. Если я докопаюсь до сути… Ведь он годами изучал Темную магию, Мэри. Он мог сотворить что угодно, и я собираюсь с этим разобраться. Например, есть заклинания, которые усиливают твои магические способности в несколько раз. Но это действительно очень Темная магия, причем замешанная на крови. Я бы очень хотела поговорить с Регулусом…       — Регулус у Пожирателей. Уже неделю о нем ничего не слышно, но нападений меньше не стало. Сириус в бешенстве, не находит себе места, Грюм на всякий случай приставил к нему Ремуса, а Марлин наоборот отстранил.       Лили сажает Гарри в детский стульчик и взмахом палочки счищает кожуру с лежащего на тарелке яблока. Потом быстро нарезает его на кусочки и протягивает сыну.       — Мне нужно поговорить с ним, Мэри.       — Исключено.       — Тогда с Северусом.       — Я ему передам, — Мэри улыбается через силу. — Много дел в школе навалилось, и у меня, кстати, тоже. Кеттлберн то болеет, то пропадает на всяких встречах, а я вожусь со зверьем, только повод даю для шуток Граббли-Дерг. А бабушке так лучше и не становится, в Мунго вообще не знают, когда выдадут мне новую порцию зелья — у них какие-то проблемы с ингредиентами. Тяжелое время, Лили, раньше мы и не знали, что такие времена бывают.       Лили быстро отворачивается, и ее рыжие волосы разлетаются по плечам. Она стоит так несколько секунд, в напряжении, потом надломленным голосом произносит:       — Я только сегодня вспоминала, как Джеймс любил этот мой свитер с зимним узором. У нас были парные свитера, и мы частенько надевали их на вечеринки. Кажется, сейчас я снова выгляжу прежней, той Лили, какой была до рождения Гарри. Знаешь, взаперти не так легко скинуть вес, но после всего, что произошло, я совсем похудела — Джеймсу бы понравилось, он не любил толстушек. А теперь я думаю — кому я такая нужна? Красивая или некрасивая? В свитере или в халате? Кому? Сама себе не нужна, живу только для него.       Вместо ответа Мэри только крепко обнимает ее.       

Регулус

      Он приходит в себя в подвале после очередных пыток. Палочку у него отобрали сразу и переломили — он запомнил довольное лицо Родольфуса, который выкидывал ее в огонь. Потом — бесконечная череда вопросов: дважды ему вливали сыворотку правды, которая так и не помогла узнать информацию.       Потом Лорду это надоело, и он сам взялся за Регулуса. Сегодня — очередные допросы, очередные пытки. Если бы Регулусу было что сказать, он бы, наверное, уже сломался. Но говорить — нечего, так что приходится только терпеть боль и голод.       Регулус не знает, сколько дней прошло. Два, три, пять или десять? Он помнит только слова: «Твой брат мертв». Эти слова повсюду.       «Твой брат мертв».       Регулус пытается подняться с каменного пола, на который брошен старый вонючий матрас, но сил нет. Регулус утыкается лицом в матрас, и по щекам бегут предательские слезы. Слабак! Обещал Марлин вернуться, обещал Сириусу справиться, обещал матери… Теперь — пустота. Еще несколько таких дней, и он будет мертв. Странно, что его все еще не убили, ведь он бесполезен, а Лорд ненавидит бесполезных людей. Убеждать его в том, что он был шпионом среди Ордена, Регулус даже не пытается. Лгать он не умеет, а с уровнем легилименции, каким владеет Лорд, это бессмысленное занятие.       Регулус закрывает глаза, ощущая горячие капли на щеках. Вся жизнь — к дьяволу. Жил в иллюзиях, действительно, как наивный мальчишка — и умрет как мальчишка. А ведь столько всего можно было бы изменить! Быть по-настоящему полезным, быть любимым…       Регулус переворачивается на спину, облизывая соленые от слез губы. Очень хочется пить, а в голове так и мелькают картинки блюд, над которыми Кричер колдовал на кухне. Желудок тут же отзывается тяжелым болезненным урчанием, и Регулус закрывает глаза.       На лестнице, ведущей в подвал, раздаются знакомые шаги, и тело отзывается предчувствием боли.       Лорд останавливается напротив него.       — Я шел сюда с намерением избавиться от любимого, но ненужного сторонника, избавиться от этой больной, изжившей себя ветви Блэков. Аристократы тоже изживают себя, Регулус. Но потом я решил предложить тебе сделку. Видишь ли, мне нужен эльф-домовик. Отбирать его у Малфоев я не хочу, будет слишком много жалоб.       — И что я получу взамен? — хрипит Регулус.       — Жизнь твоей матери. Обещаю, что не трону ее, если эльф выполнит то, что я прошу. Но твоя жизнь — у меня в руках.       Регулус с трудом поворачивается к нему: Лорд стоит чуть поодаль, застывший в своем жестоком предложении. Он не требует мгновенного ответа, и у Регулуса остается немного времени, чтобы рассмотреть его лицо: безразличное, пустое, некрасивое, с темными глазами, в которых нет ничего, кроме интереса к самому себе. Почему он не замечал этого раньше?       С другой стороны, людям, которым плевать на нравственность, Лорд может дать почти все — только преклоняйся и будь верным, выполняй приказы, если нужно — убивай. Очень просто и легко. Люциус именно так и живет, да и Нарциссу ничего не смущает. Она кажется всегда такой правильной, просто ангельски кроткой и красивой, а на самом деле — такая же Блэк, как и Беллатриса.       — Эльф умрет? — произносит он тихо.       — Да.       Сердце сжимает, и эта боль сильнее другой. Вспоминается довольное лицо Кричера, крутящегося возле Рождественского стола — а ведь Рождество уже совсем скоро. И он сам сейчас предаст его — существо, которое так верно ему. Регулус снова переводит взгляд на Лорда: возможно, Кричер и не погибнет. Лорд презирает домовиков и не знает всех их способностей, но Регулус читал в книгах по Темным искусствам, что домовики обладают самыми разными способностями. Если он позовет Кричера сюда — тот, скорее всего, придет, но Регулус не хочет рисковать эльфом, да и это поставит мать под угрозу. А еще — Регулус перестает понимать, зачем ему жить дальше. Сириус — мертв, остаться с матерью все равно не получится, в Ордене он не нужен, потому что его будут преследовать… Остается Марлин. Да, ради Марлин стоит жить, но как она примет его после смерти Сириуса? И все-таки…       — Я согласен.       Лорд удовлетворенно выпрямляется. Он привык получать то, что хочет, и даже не сомневается в согласии.       — Что нужно сделать?       — Позвать эльфа. На подземелье наложены самые сильные защитные чары, — Лорд приподнимает палочку. — На несколько минут я их сниму. Мы с эльфом уйдем, а когда вернемся — твоя жизнь окажется совсем бесполезной для меня. Все, что ты мог, ты сделал. Жаль.       Регулус набирает в легкие воздух и негромко произносит:       — Кричер!       

Северус

      В Паучьем Тупике — тишина пустых улиц с заколоченными домами. Северус идет неспешно, изредка оглядываясь по сторонам. Пожиратели, конечно, не следят за этим домом. Пока что он не дал ни одной причины усомниться в себе, хотя это дается с огромным трудом. Его уровень окклюменции все еще недостаточно хорош, чтобы оставаться совершенно спокойным перед Лордом и Беллатрисой — нужно тренироваться дальше. Но Дамблдор, который раньше охотно помогал ему с такими тренировками, теперь постоянно занят.       — Наконец-то, — мать вытирает руки о полотенце и касается его плеча. — Я уже думала, что ты больше не придешь.       — Много работы, — сухо отзывается он, вдыхая запах готовящегося пирога. — У вас все нормально?       Мать кивает, но в кивке не чувствуется уверенности. Северус скользит взглядом по ее усталому лицу и садится за стол, не решаясь подняться наверх. Если Лили захочет спуститься — пожалуйста, нет — у него и так есть о чем поговорить.       — Я говорил с отцом о вас, — замечает он вскользь, но мать сразу напрягается и неестественно расправляет плечи. — Почему ты не хочешь снова общаться со своей семьей? Что у вас случилось?       — Не собираюсь об этом говорить, — лицо матери сразу становится замкнутым. — И с отцом я тебе запрещаю это обсуждать.       Северус улыбается — кажется, по-настоящему за очень долгое время. Ему двадцать один, он ведет двойную игру между Темным Лордом и Дамблдором, а мать думает, что может что-то ему запретить.       — С отцом все хорошо? — спрашивает она после некоторых раздумий, и в голосе слышно сомнение. — Перестал бы ты ходить к нему так часто. Раз в месяц — и хватит, правда. И что за разговоры у вас такие странные? Вы никогда не разговаривали.       Северус угрюмо кивает. Вот именно — никогда. Теперь уже поздно разбираться, кто в этом виноват — мать, отец, оба или он сам. Раз Лили так изменилась в его глазах и голове, то почему отец не может? Да, это трудно. Очень трудно. Говорить с человеком, которого все еще презираешь и пытаешься найти хоть одну причину, чтобы простить его, просто потому что он — твой отец.       — Можешь подняться? — голос за спиной заставляет его вздрогнуть и обернуться, но лица Лили он не успевает заметить, и слова повисают в воздухе, смешиваясь с запахом пирога.       Северус тяжело поднимается вверх по лестнице и заглядывает в комнату: Лили сидит на кровати, приложив палец к губам. Ее волосы заплетены в густую косу, лежащую на плече.       — Ты можешь использовать «Оглохни», — замечает он шепотом, и Лили криво улыбается в ответ, доставая палочку.       — С этим заключением я забуду, как пользоваться магией — не то что как сражаться, — замечает она слегка сердито. — Давно тебя не было. Я не люблю все эти недомолвки, Северус, поэтому спрошу прямо: я тебя обидела?       Он поворачивается к окну, чувствуя, как быстро бьется сердце под черной мантией. Застала его врасплох! Что ей сказать? Правду — что он в смятении — или отшутиться? Шутить, конечно, он никогда не умел. Но и говорить правду — тоже.       — Я… некоторое время представлял тебя иначе, — каждое слово ударяет в сердце.       — Четыре года прошло с окончания школы, — отзывается Лили. — А для нас с тобой — шесть, ведь на пятом курсе, кажется, мы перестали общаться? Конечно, я изменилась, Северус.       — Нет. Я с самого начала представлял тебя другой.       Она с шумом выдыхает — устала, наверное, от ребенка и от заточения тут, да еще и разговоры не самые приятные. Зачем ей все нужно знать? Прошлое уже не вернешь.       Лили подходит совсем близко и заглядывает в глаза — улыбаясь.       — Выдумал меня?       — Похоже на то.       — Частая история.       Они оба молчат, глядя друг на друга изучающе. Лили — все еще с улыбкой, Северус — сжав губы. Лили сглатывает — он видит это судорожное движение и произносит:       — Мэри сказала мне одну вещь… И она все не идет у меня из головы. Она еще в школе говорила мне это несколько раз, но я не обратила внимание. Скажи… Ты правда что-то чувствуешь ко мне? Что-то, кроме той дружбы, что у нас была в детстве?       На секунду Северуса охватывает бешенство. Какого дьявола Мэри сказала это? Зачем она лезет? Но потом порыв проходит, а ему на смену приходит чувство облегчения. Ему самому не пришлось это говорить, и Лили, конечно, не знает ответ. Не знает! Почему Мэри заметила, а Лили — нет?       Он молчит, глядя в ее бледное лицо с зелеными глазами, которые ему дороже всего на свете.       — Я понимаю, что вопрос совершенно дурацкий и не к месту, в Англии война, а я ерундой занимаюсь. И Мэри, конечно, придумывает. Потому что тогда ты ей, кажется, нравился. Но это все так по-детски, Северус. Нам было пятнадцать — какие чувства могут быть в таком возрасте? Они вспыхивают и гаснут, на смену им приходят другие и…       Он уже набирает воздуха в легкие, чтобы сказать ей, хоть он теперь и сомневается, что его чувства были и есть — настоящие. Но в этот момент в дверь негромко стучат, и Северус вдруг ощущает запах яблочного пирога.       — Гарри уже можно? — спрашивает Северус, направляясь к лестнице.       Лили остается стоять у окна, теребя в пальцах косу.       — Да, я сейчас его разбужу и спущусь, — отвечает она совершенно спокойно.       Северус несколько мгновений стоит на ступенях, между комнатой наверху и кухней внизу, как между мирами. Лили больше не спросит — это видно по ее лицу. Северусу кажется, что она все поняла правильно.       Когда она спускается с сонным Гарри вниз, то никак не показывает, что помнит о разговоре: только нарезает пирог, изредка улыбается, наливает матери чай и на прощание обнимает Северуса, как давным-давно, в Хогвартсе. Но объятие это очень осторожное.              

Северус

      Погода снова портится, и снег — мокрый, предрождественский, падает с неба. Дороги, замерзшие до этого, превращаются в одну большую грязную массу. И эта грязь — повсюду. Филч носится второе утро, пытаясь стереть грязные следы подручными способами.       Хогсмид светится разноцветными огнями. Рождество — через три дня, и в Хогвартсе уже стоит огромная ель, которую вечером будет украшать Флитвик вместе с когтевранцами.       Мэри открывает ему дверь не сразу, как и обычно: наверное, проверяет, закрыта ли дверь в комнату бабушки. Северус поеживается под ветром: он никогда не видел родителей отца и матери. И сразу вспоминаются горящие радостью глаза Лили: она-то всегда получала замечательные подарки от бабушек и дедушек.       — Я не мешаю? — Северус стряхивает капли с мантии и переступает порог.       — Ей последние дни получше, — Мэри торопливо закрывает дверь. — Кажется, лекарство начинает действовать. Если и дальше ей будут помогать, то, думаю, к лету она уже сможет осознавать, кто она и где. Сейчас, к сожалению, память стерта…       Северус проходит за ней в кухню и садится на стул с потертой спинкой. Мэри возится с чайником и взмахом палочки расставляет чашки, потом, привстав на цыпочки, достает с верхней полки печенье.       Северус наблюдает за ней с интересом: худенькая, с этими волосами с золотинками, с холодной, бледной кожей — не теплой, как у Лили — она кажется ему красивой. Да, стоит это признать, раз уж он впервые рассматривает женщину как женщину, а не очередного члена Ордена.       И Мэри, почувствовав этот взгляд, оборачивается.       — Как ты странно смотришь, — замечает она тихо.       — Просто пытаюсь осознать некоторые вещи.       Мэри ставит печенье на стол и садится напротив. Северус вдруг думает, что она неплохой легилимент, потому что пытается проникнуть в ее мысли и не может. Либо сегодня у него вообще ничего не получается — например, составление ведомостей. МакГонагалл только губы поджала и попросила переделать. Дьявол!       — Разочарование — тяжелая штука, — Мэри наливает чай и придвигает ему чашку. — Особенно когда понимаешь, что человек таким был с самого начала, только ты этого не замечал или не хотел замечать. Все переворачивается с ног на голову. Я так хорошенько обожглась, теперь вот… не сказать, что боюсь, но точно не тороплюсь с действиями.       Северус давится чаем, вспоминая слова Лили. Неужели он продолжает нравиться Мэри и сейчас, только она предпочитает молчать и наблюдать? Впрочем, какая разница. Или спросить ее? Но это ничего не даст, потому что его сердце почти мертво.       — Ты поэтому согласилась стать Хранителем тайны?       — Отчасти, — Мэри задумчиво откусывает печенье. — Заодно у меня возобновились занятия по подготовке мракоборцев. Правда, бываю я на них не очень часто, но некоторые навыки там все-таки дают. Ты зачем пришел? Какое-то сообщение от Ордена?       Северус отрицательно качает головой. Но оставлять ее без ответа — некрасиво и незаслуженно, поэтому он говорит совсем не то, что хотелось бы:       — Все эти шутки от шестикурсников порядком надоели. Возможно, стоит на них рявкнуть, чтобы замолчали.       — Насчет нас с тобой? — Мэри широко улыбается, и Северусу кажется, что она слегка смущается. — Олридж, что ли? Такая нахалка. По-моему, единственный курс, который тебя не боится и болтает всякую ерунду. Так она с Роджерсом романы крутит за спиной у своей лучшей подруги. Я-то все вижу и слышу, когда у них занятие у Граббли-Дерг.       Северус сглатывает, глядя в ее зелено-коричневые глаза, словно у лесного зверька.       — Тебе не неприятно это слышать?       Мэри смеется и машет на него рукой с зажатым в пальцах кусочком печенья:       — Ну не с Филчем же они меня сводят, в самом деле. А с мужчиной, у которого ума больше, чем у всего шестого курса. Не волнуйся, меня ничто не обижает. Ты навестил мать?       — Она не помнит, что была в Косом переулке, — отзывается Северус глухо, пытаясь не думать об услышанном. — Ладно, я пойду, Мэри, я и сам не знаю, зачем пришел. Выглядит, словно я жалуюсь на шестой курс, а на самом деле мне на них плевать. Если будет нужна помощь с огненными крабами — я у себя, пароль ты знаешь.       Мэри провожает его до дверей и, протягивая ему мантию, высохшую у камина, случайно касается пальцами его пальцев. Северус удивляется, какие они теплые. Раньше они казались ему вылепленными из фарфора.       

Мэри

      Квартирка, в которой живет Люпин, прячется в одном из домов на окраине Лондона.       Мэри шепотом произносит «Алохомора» перед дверью, которую могут заметить только предупрежденные, и осторожно заходит внутрь. Пахнет старым деревом и сырым камнем фундамента. Поднимаясь по скрипучей лестнице, Мэри слышит голоса в гостиной: низкий, тягучий женский и сильный и возражающий — голос Сириуса. Несколько секунд она медлит перед дверью, потом с силой толкает дверь.       Комната с темными занавесками кажется очень маленькой, едва вмещающей трех человек, которые пытаются держаться друг от друга подальше. Женщина в черном платье с холодным благородным лицом, на котором выделяются большие блестящие глаза, стоит в напряженной позе у камина. В углу мечется Сириус. Его волосы растрепаны, губы — красные. Мэри так и чувствует всей кожей: еще чуть-чуть — и он сорвется. Только Люпин, замерший у окна, всем своим видом выражает спокойствие и сразу обращается к Мэри:       — Снейп решил не приходить?       — У него отработки, — Мэри всматривается в лицо женщины и негромко произносит, обращаясь к ней: — Добрый день, миссис Блэк.       Та смотрит на нее исподлобья, потом поднимает голову:       — От тебя, кажется, будет больше толку, чем от упрямого мальчишки Снейпов.       Сириус с шумом втягивает воздух и обращается к матери:       — Зачем ты пришла?       — Хочу понять, могу ли я еще надеяться.       — Миссис Блэк, но ведь у вас есть домовой эльф, — Мэри переглядывается с Люпиным, и тот почему-то сразу мотает головой. — Вы не можете отправить его на поиски? Обычно эльфы могут проходить через все заклинания вплоть до запрета трансгрессии, как в Хогвартсе.       Вальбурга складывает руки на груди, не сводя взгляда с Сириуса.       — Кричера уже третий день нет дома. Исчез — как в воздухе растворился.       — Неужели тебе приходится все делать самой? — усмехается Сириус, и Мэри смотрит на него сердито.       Люпин отталкивается от подоконника, и на лице его, обычно спокойном, отражается волнение.       — Если бы Пожиратели Смерти не относились к домовикам с презрением, нас бы давно обнаружили, — произносит он с дрожью в голосе, подчеркивая слово «нас», и Мэри понимает намек на Лили. — Лучше не рисковать с Кричером, так мы подадим им ненужный пример.       — Значит, надежды нет, — Вальбурга поворачивается к огню. — Как безжалостно быстро идет время.       Сириус смотрит на нее странным, тяжелым взглядом: словно ее страдания ему приятны, но в то же время — болезненны. И он сам мечется между этими двумя чувствами, не зная, что сказать и стоит ли говорить. В конце концов, гордыня побеждает, и он только поджимает тонкие губы.       — Тебе я не был так нужен, — замечает он глухо.       — Я тебе совсем была не нужна, — отвечает Вальбурга тем же тоном и медленными шагами доходит до двери. — Помощи от меня ждать не стоит. Если Кричер вернется — я не сообщу. А если вернется мой сын, то я спрячу его от вас и от всего этого безумия так далеко, что сам Дьявол не отыщет.       Сириус бросается в кресло, кладет ногу на ногу и закрывает лицо руками. Комнату на несколько минут охватывает тишина, и только потом Люпин нехотя замечает:       — Мэри, мне нужна помощь Ордена, чтобы прислали еще кого-нибудь. Хоть Марлин, хоть Дедалуса. Я не справляюсь. Он порывается сбежать по несколько раз на дню, как ребенок, который не понимает всей опасности. Потом некоторое время он соображает нормально, потом все повторяется.       — Не впутывай сюда Марлин, — Сириус не отнимает рук от лица. — На ней младший брат, да и после похищения Регулуса ее дом могли вычислить, не нужно ей никуда выходить. А еще лучше — пусть переезжает.       Мэри тихонечко выдыхает воздух, накопившийся в легких, и выдерживает взгляд Люпина. Нет, она сама здесь не останется — на ней школа и странные приступы одиночества Северуса. Дамблдор, насколько она понимает его правильно, хочет, чтобы она приглядывала за Северусом хоть одним глазком, но Мэри присматривает двумя.       Сказать об этом она не успевает: посреди комнаты появляется Кричер, перемазанный грязью и зеленой слизью, хватает Сириуса за руку и с громким хлопком исчезает.