Немезида

      Было темно. Темно, холодно и... впору было бы сказать «страшно», но вот это-то ощущение у Рико отсутствовало. В последнее время у него вообще никаких чувств, кроме чисто физических, телесных, не было. Не осталось ничего, что связывало бы его с реальностью, и лишь один верный спутник был с ним постоянно: боль. Теперь она не покидала тело ни на секунду. У Рико уже давно не было сил ни стонать, ни хоть как-то пытаться избавиться от неё. Было больно, адски больно, когда его били, когда казалось, будто сдирают кожу, и потом, когда тело превращалось в один большой кровоподтёк, тоже было больно. А теперь тупая ноющая боль, заполняющая собой каждую клеточку, больше не сводила с ума и стала настолько привычной, что воспринималась просто как факт.       Зато боль вытеснила собой все мысли. Его голова будто была наполнена ватой, которая не оставляла места для тягостных раздумий, для страшных воспоминаний, для горечи, для отчаяния...       В комнате, в которой его заперли, не было окон, поэтому время слилось в размытые полосы и Рико даже не знал, день сейчас или ночь, и даже примерно не мог предположить, сколько времени прошло с тех пор, как он оказался здесь впервые. Да и сама комната походила скорее на кладовую: крохотная и тесная, вмещающая в себя только тумбочку, стул и узкую деревянную кровать. Можно было предположить, что находится каморка где-то в подвале, потому что здесь явственно чувствовалась сырость, а стены, давно покрывшиеся в углах плесенью, источали затхлую вонь, от которой Рико начинало мутить.       Не было ни одной минуты, когда бы рассудок не туманила боль. Рико били, пока он не терял сознание, потом отпаивали какой-то гадостью, кормили, оставляли в покое на некоторое время, а затем всё начиналось сначала. О побеге не приходилось и думать: Рико связную мысль-то поймать не мог, а уж встать с кровати тем более. Сам процесс избиений он помнил смутно, словно происходило это вовсе не с ним, а с кем-то другим, а сам он лишь наблюдал со стороны. Ничего, кроме отрывочных картинок, в которых Рико видел нескольких человек, лица которых вряд ли надолго задерживались в его памяти, не могло бы помочь восстановить цепочку событий. Последним, что Рико видел чётко, всегда были фигуры людей, заходящих в каморку, а дальше всё растворялось в тумане. Говорили ли эти люди что-то? Скорее всего, да, ведь Рико мог вспомнить невнятный гул, доносившийся до ушей, но сами слова почему-то не доходили до его сознания. Был ли среди них Бишоп? Иногда Рико вроде бы узнавал коменданта в одной из фигур, но сказать с уверенностью ничего не мог. Чёткое осознание реальности возвращалось к нему лишь тогда, когда он уже вновь лежал в одиночестве, но с новыми ссадинами на спине и прибавившимся количеством синяков по всему телу.              Временами к Рико приходили галлюцинации и он снова видел мертвецов, которые тянули к нему свои руки с плотью, поеденной землёй и временем, и обдавали гнилостным запахом разложения, но Рико всё было безразлично. У него не осталось сил даже на страх. Он словно сквозь пелену слышал голоса мертвецов и продолжал смотреть в одну точку пустым взглядом, а в минуты, когда ему удавалось хоть отчасти вернуть себе ясный рассудок, Рико всё чаще вспоминал окровавленное запястье Луизы и нож, который она поспешно спрятала, и всё чаще смотрел на собственные руки с виднеющимися сквозь бледную кожу сине-зелёными венами. Но у Рико не было ножа, и первое время он именно этим себя и успокаивал.       Когда Рико в очередной раз очнулся, чувствуя, как острой болью горят на спине рассекавшие кожу кровоточащие ссадины, которых ещё не было перед тем, как он потерял сознание, ничего в окружающей обстановке не изменилось. Всё та же тёмная затхлая комнатка, просыпаясь в которой можно было чувствовать лишь безысходность. Узкая полоска света, как всегда, пробивалась сквозь щель между дверью и полом. Лишь она разгоняла кромешный мрак и позволяла, привыкнув глазами к темноте, хоть немного осмотреть то, что было вокруг. Рико огляделся и вздохнул. Каждый раз где-то в глубине души он надеялся, что всё, что случилось с ним после попытки побега, окажется лишь дурным сном, но реальность вновь и вновь нещадно била по измученному разуму и телу.       Сейчас Рико предпочёл бы лежать без сознания либо находиться в предыдущем состоянии, в котором ему не было дела до боли, чем, будучи в ясном уме, чувствовать каждую царапину на исполосованной спине и молча терпеть. Конечности затекли от неудобной позы, пересохшее горло саднило, но у Рико не было сил ни для того, чтобы поменять положение тела, ни для того, чтобы дотянуться до тумбочки, на которой ему любезно оставили стакан воды. К тому же, Рико знал, что любое движение тут же отзовётся новой волной боли, поэтому старался лежать в одной и той же позе, несмотря на ощутимые неудобства. Ему хватало и того, что влажный воздух неприятно холодил вспотевшую, разгорячённую кожу и временами словно трогал своими лёгкими дуновениями, отчего казалось, будто кто-то, едва-едва касаясь, проводит по свежим царапинам на спине. Рико мог лишь бессильно сжимать зубы и крепко зажмуриваться, пытаясь хоть как-то отвлечься.       Ко всему прочему, мутило. Изо рта не выходил кислый привкус, и не прекращалась тошнота то ли из-за дряни, которой его поили (в первое время Рико никак не связывал её со своим состоянием), то ли из-за огромного кровоподтёка чуть ниже солнечного сплетения. Минуты ясного рассудка сразу после побоев казались самыми мучительными, и не столько боль, ставшая уже привычной, мучила Рико, сколько мысли, которые тут же начинали роиться в голове.       «Что теперь будет?» — главный вопрос, каждый раз тревоживший ум, и ответ на него в эти моменты, когда ноющая боль и страх перед неизвестностью достигали своего пика, представлялся просто ужасающим.       Когда дверь открылась с тихим скрипом, Рико весь напрягся, с одной стороны, понимая, что вряд ли его так сразу придут снова бить, с другой стороны, думая, что ожидать можно чего угодно. Он кое-как сдул упавшую на лицо прядь волос, на секунду зажмурился, ослеплённый светом фонаря, который был в руках у вошедшего, а затем, узнав в этом человеке Бишопа, вперил в коменданта взгляд, полный ненависти, и не отрывал его до тех пор, пока Бишоп не опустился на стул около кровати.       — Пришёл узнать, как ты тут поживаешь, — оскалился Бишоп в ответ на немой вопрос. В следующее мгновение он уже грубо схватил Рико за правую руку, отчего тот едва не взвыл от боли, и стал её внимательно разглядывать, будто хотел увидеть на коже, покрытой синяками и парой ссадин, что-то особенное. Спустя примерно полминуты, не найдя, вероятно, того, что хотел, комендант, наконец, разочарованно и почти брезгливо оттолкнул Рико от себя.       — Зачем я вам? Почему именно я? — тут же прохрипел Рико, скривившись от боли, которой тут же отозвалось сорванное криками горло. Видя, что Бишоп не торопится отвечать, он немного приподнялся на дрожащих руках и, облизнув сухие, искусанные губы, задал новый вопрос: — Почему именно я?       — Знаешь, я и сам не понимаю, — отозвался Бишоп, задумчиво усмехнувшись, и смерил Рико оценивающим взглядом, прежде чем продолжить: — Я знал о том, что случилось с Лаббертом, и очень удивился, когда вместо сильного и опасного противника увидел тебя. Я не думал, что ты окажешься настолько жалким и ни на что не способным.       Он с интересом, даже с удовольствием стал рассматривать спину пленника, на которой не осталось живого места, и Рико невольно съёжился под этим взглядом, изучающим и словно ощупывающим.        — Такой наивный... — наконец проговорил Бишоп, мягко, почти сочувственно улыбнувшись. —Ты ни разу не задумывался, почему всем в Сэвиле нельзя было с тобой разговаривать, а Гауте можно? Думаешь никто не замечал вашу «дружбу»? Думаешь, Лабберт ни разу не обратил внимание, куда ты бежишь каждый раз после хорошей трёпки?       Он внимательно наблюдал за реакцией Рико, будто получая удовлетворение от страданий и метаний пленника, как физических, так и моральных.       — Он никогда не был твоим другом. Ни-ког-да, — отчеканил он всё с тем же садистским наслаждением. — Нам просто нужен был человек, который бы всегда знал, что творится в твоей голове.       Рико чувствовал, как на глаза наворачиваются слёзы, и ничего не мог с собой сделать (да и вряд ли его сейчас волновало, как он выглядит со стороны). Ему хотелось завыть от досады или ударить кулаком по стене с криком отчаяния и невыносимой муки, хотелось громко разрыдаться, хотелось хоть как-то выпустить из себя противное ощущение опустошённости, чтобы перестать чувствовать себя преданным, но Рико мог лишь беззвучно глотать слёзы. В голове, не прекращая, мелькали отрывочные воспоминания...       — Ты так похож на моего сына... — Гауте говорил это так часто и с такой болью в глазах, что Рико не мог не ощущать в душе укол горечи. Гауте часто рассказывал о своей семье: жене и сыне, погибших в первые месяцы после революции. Рассказывал о том, как жили в Рихмии раньше, когда император был ещё жив, и о том, как Август Кауц поднял мятеж, положивший начало бесконечной гражданской войне. Гауте заменил Рико умерших родителей, а Рико нравилось думать, что Гауте видит в нём своего погибшего сына...       Как?.. Как могло всё это оказаться обманом и фальшью?..       Ты ни разу не задумывался, почему всем в Сэвиле нельзя было с тобой разговаривать, а Гауте можно?       «Не задумывался, не задумывался», — отчаянно повторял Рико про себя, задыхаясь от еле сдерживаемых всхлипов, но ответ был совсем другим: задумывался. Много раз задумывался, но каждый раз гнал от себя эти мысли, потому что невыносимо было понимать, что он действительно никому не нужен. Проще было наивно поверить, что Гауте какой-то особенный и что Лабберт, наверное, просто не замечает, что Рико часто ходит в оружейную.       — Что с Гауте? Где он теперь? — глухо прошептал Рико прерывающимся голосом.       — Исполняет свои обязанности оружейника, — пожал плечами Бишоп с деланной небрежностью, но в его глазах, слегка прищуренных, явственно читался интерес.       — А у него... правда была семья?       — Да.       — И он правда служил в императорской гвардии до революции?       — Да, — и на этот раз Бишоп в открытую усмехнулся: — Неужели тебе всё ещё есть дело до него?       — Неважно... — тихо прошептал Рико, прекрасно, однако, зная, что важно, чертовски важно, хотя он сам не понимал почему. Почему ему так важно было знать, правдивы ли были те истории, которые рассказывал ему Гауте? Почему ему так хотелось оправдать того, кто его предал?       — А ему, думаешь, есть теперь дело до тебя? — полюбопытствовал Бишоп с почти детской наивностью, и внутри у Рико будто что-то надломилось от этих слов, а на глаза вдруг снова набежали слёзы.       Рико понимал, что Бишоп абсолютно прав, но слышать эту истину, кажущуюся теперь такой очевидной, было невыносимо больно, наверное, больнее даже, чем терпеть побои. К синякам, к постоянно ноющим царапинам, к мыслям о своём сумасшествии и галлюцинациям можно было привыкнуть, со всем этим можно было сжиться, но заставить себя принять уже свершившийся факт предательства было невозможно. И если бы у Рико появилась хоть самая никудышная и неправдоподобная возможность оправдать Гауте в своих глазах, он бы ухватился за неё, как за спасательный круг.       «Это и есть проявление слабости?» — подумал он, глядя на всё ещё ухмыляющегося Бишопа, который, несомненно, с радостью бы ответил на этот вопрос, но Рико теперь и сам прекрасно понимал, насколько никчёмен и глуп.       Он видел то злорадное удовлетворение, с каким Бишоп наблюдал за двумя первыми слезинками, скатившимися по щекам Рико. Те остатки гордости, которые не позволили разрыдаться под холодным, презрительным взглядом коменданта минутами ранее, покинули Рико, и, издав какой-то нечленораздельный, подобный отчаянному вою раненого зверя, стон, он закрыл лицо руками и упал на постель, не прекращая всхлипывать.       — Я ненавижу вас. Всех вас ненавижу, — горячо зашептал Рико прерывающимся от рвущихся из горла рыданий голосом. — За что вы так со мной? Зачем всё это нужно?       Бишоп, успевший уже дойти до выхода из комнаты, взялся за дверную ручку, собираясь уйти, но вдруг развернулся и смерил Рико лукавым взглядом:       — Почему именно ты? — в глазах коменданта заплясали чёртики, а на губах заиграла ухмылка. — Ты и сам прекрасно знаешь почему. Ты всегда это знал.

***

      С того разговора с Бишопом ничего, казалось бы, не изменилось: побои; противное пойло, лишающее рассудка; не менее противная еда, которую в себя приходилось запихивать почти через силу; галлюцинации, в которых Рико слышал голоса давно умерших людей, — но кое-что всё-таки изменилось: Бишоп стал приходить всё чаще и чаще, и каждый его визит ничем не отличался от предыдущего.       И сейчас тоже всё происходило, как обычно: Бишоп снова сидел на стуле рядом с кроватью Рико, снова доставал откуда-то из кармана кольцо, уже знакомое им обоим, и вопрос его остался тем же, что и в прошлый раз... что и во все прошлые разы:       — Что ты чувствуешь?       Это повторялось уже много раз, и ничего не менялось. Рико лежал либо на боку, либо на животе, чтобы не тревожить истерзанную спину, смотрел в одну точку, куда-то сквозь Бишопа, пустым взглядом и молчал, будто не замечая происходящего вокруг. В реальность его возвращал обычно крепкий удар по лицу или затылку, и тогда Рико медленно поворачивал голову в сторону коменданта и, потратив несколько секунд лишь на то, чтобы сфокусироваться на нём, смотрел отрешённо и безучастно. Бишопа злила эта заторможенная реакция, однако в ней не было ни капли притворства: посещения обыкновенно приходились на то время, когда Рико только-только приходил в сознание после нескольких часов, обычно наполненных галлюцинациями и видениями, вызванными тем странным пойлом, и ещё не мог ясно соображать, однако коменданта это ничуть не волновало. Он повышал голос и бил сильнее, приводя пленника в чувства, заставляя отвечать на заданный вопрос, и, если у Рико были силы говорить, то ответом было краткое, сказанное хриплым шёпотом «нет», но чаще он лишь коротко качал головой. Рико уже привык, что за этим следовала череда ударов. Первый всегда был самым болезненным, последующие казались уже привычными: их Рико почти не чувствовал, только правая рука начинала противно ныть.       — Что ты чувствуешь?       Как и всегда, Рико бросил на кольцо равнодушный взгляд просто для того, чтобы Бишоп поскорее отвязался, но в этот раз что-то изменилось. Всё тот же массивный серебряный перстень с гладким чёрным камнем и гравировками на внешней стороне, которых было почти не видно в полумраке комнаты, но на этот раз кое-что было по-другому: Рико действительно почувствовал. Быстрый взгляд на кольцо отозвался лёгкой пульсацией во всём теле и каким-то странным ощущением присутствия. Рико, сначала даже не поверивший своим ощущениям, попытался сохранить безразличный вид, но что-то в его лице всё же дрогнуло, и Бишоп мигом заметил это.       — Не смей врать, — предупреждающе прошипел он, и Рико ничего не оставалось, кроме как в бессилии потупить взгляд, молчаливо соглашаясь. Бишоп выглядел удовлетворённым. — Так что ты чувствуешь?       Рико чувствовал себя очень подавленно. То странное ощущение словно распирало изнутри. От него хотелось поскорее избавиться, но уходить оно и не собиралось. Наоборот, волнами накатывало на тело, отчего Рико ёжился, будто ему было холодно. Рука, к тому же, снова начала ныть, и всё это вкупе составляло испытывать такой коктейль эмоций, что невозможно было различить ни одну, и в какой-то момент их стало так много, что Рико захотелось заплакать.       — Я не знаю, — тихо прошептал он и зябко повёл плечами. Вот теперь было и темно, и холодно, и страшно.       — Не заставляй меня злиться, — вновь прозвучало предупреждение, и Рико понял, что Бишоп вот-вот занесёт руку для удара. Всё, как обычно, но Рико вдруг снова ощутил тот страх, от которого, как он был до сих пор уверен, избавился после стольких часов, проведённых в этой комнате, — страх боли. Он вдруг накатил с такой силой, что Рико не смог даже попытаться его унять. Он целиком поддался этому страху, который, как надрессировал ещё Лабберт, требовал только одного: сделать всё, пойти на любые унижения лишь бы избежать боли. И Рико судорожно залепетал, путаясь и заикаясь:       — Я не знаю. Я... Я... Я чувствую что-то странное. Как будто чьё-то присутствие, и мне от этого неуютно... Мне хочется избавиться от этого...       Рико начало колотить мелкой дрожью, холод и сырость помещения стали чувствоваться ещё острее. Рико обнял себя за плечи, пытаясь согреться и спрятаться, словно этим жестом мог оградить себя от всего мира и всех невзгод, а по щекам скатились две горячие слезинки, которые обожгли кожу и заставили ещё острее ощутить свою беспомощность.       — Вот и замечательно, — с удовлетворением произнёс Бишоп и поднялся, собираясь уйти.       Когда дверь за ним закрылась, Рико обессиленно уронил голову на подушку, комковатую и тонкую, которая поначалу казалась такой ужасной, а теперь, как и жёсткий пружинный матрац, стала привычной и удобной. Рико смог ненадолго забыться беспокойным сном, ворочаясь с боку на бок и что-то невнятно бормоча.       Очнулся он, резко сев на постели и с шумом втянув в себя воздух ртом, раскрытым словно в немом крике. В первую секунду после пробуждения Рико, всё ещё находясь на грани между реальностями, пытался ухватиться за ускользающее сновидение, но стоило взгляду зацепиться за пресловутую полоску света из-под двери, как из головы тут же начали стираться виденные только что картинки. Мгновение спустя Рико уже даже не помнил, что ему снилось. Он задрожал от холода, потому что выступивший на разгорячённой коже пот начал остывать, и взялся за край одеяла, чтобы натянуть его повыше. Оно тоже было влажным, как и подушка, и простынь, и сам Рико, но, кроме как смириться с этим, ничего не оставалось. В конце концов он уже привык к этому. Почти привык.       Рико дотянулся до стакана с водой на тумбочке, осушил его в пару больших глотков и лёг на спину, не обратив внимания на боль. Он смотрел в темноту пустым взглядом и не чувствовал ничего, кроме возобновившейся пульсации в руке, которую так пристально любил рассматривать Бишоп. Она ныла, теперь уже не переставая, и вся потемнела, так что вены на ней стали почти чёрными и вздулись, образуя на коже странный, уродливый рисунок. В другой ситуации Рико бы уже извёлся от волнения, убеждая себя, что это абсолютно точно начинается гангрена, но сейчас ему было как-то плевать на всё, что касалось здоровья. «Останутся ли на спине шрамы? Что будет с рукой? Как долго он продержится на безвкусной похлёбке и сухарях, прежде чем умрёт от истощения?» — эти вопросы не мучали Рико. Его мучали воспоминания, не дававшие покоя с того самого разговора с Бишопом. Рико вновь и вновь возвращался в мыслях ко всему, что было связано с Гауте, начиная с самого знакомства и заканчивая планированием побега и прощанием. В голове не укладывалось, насколько долго продолжался этот обман, насколько долго Гауте разыгрывал свою партию, прежде чем ударить в спину. Он ведь появился в жизни Рико не в последний год или два. Это продолжалось тринадцать лет. За это время любой бы волей-неволей поверил в искренность «друга».       Вновь скрипнувшая дверь вывела Рико из задумчивости.       «Опять?» — пронеслось в голове, но это был не Бишоп и не его шавки. Рико поначалу даже не поверил своим глазам: в комнату, боязливо озираясь, вошла Луиза.       Когда она медленно приблизилась к Рико, он увидел, как дрожат её руки, которыми она сжимала керосиновую лампу.       — Что они с тобой сделали... — прошептала Луиза, прослеживая взглядом, полным ужаса, царапины и красные полосы на спине Рико, и ему впервые захотелось спрятать их. Почему-то для Рико было важно, чтобы Луиза не видела его слабости.       «С тобой...» — было так непривычно слышать от неё такое обращение вместо обычного официально-делового «вы».       — Всё в порядке, — он попытался сказать это уверенно, но голос предательски подвёл, и получился слабый, хриплый шёпот. Рико недовольно скривился и, пытаясь сгладить произведённое впечатление, сел на постели, выпрямив спину, словно его ничуть не беспокоила боль. — Почему ты пришла ко мне?       Она ответила не сразу. Несколько мгновений Луиза молча кусала губы и переводила взгляд то на Рико, то куда-то в сторону, словно сомневаясь, стоит ли говорить.       — Потому что в тебе я вижу себя, — прошептала она почти беззвучно и тут же, будто устыдившись своих слов, упёрлась взглядом в пол, и на её бледных щеках заиграл румянец. — Я такая же, как ты. Такая же невольная, как ты.       — Он мучает тебя? — тихо спросил Рико, и оба они прекрасно поняли, кто этот «он».       — Не так, как тебя. Руку на меня он никогда не поднимал. Он ревнует меня абсолютно ко всем, всё время подозревает, что я что-то скрываю от него, поэтому требует, чтобы я о каждом своём шаге отчитывалась ему, придирается к тому, как я ухаживаю за Аланом. — Она тяжело выдохнула, явно пытаясь справиться с эмоциями, а затем едва заметно улыбнулась: — Зато Себастьян — хороший отец. Он души не чает в Алане.       — А ты? Ты хоть что-то чувствуешь к Бишопу?       — Нет. Я живу как будто в клетке. Иногда мне кажется, что я уже привыкла к этой жизни, а потом снова чувствую отвращение к... ко всему этому, — она сделала неопределённый жест рукой, — ко всему, что связывает меня с Себастьяном. Я мечтаю быть свободной от него, но в то же время понимаю, что не смогу уйти от него, даже если у меня появится такая возможность.       — Почему?       Луиза пожала плечами:       — Окружение. Я выросла, видя кучу несчастливых семей, кучу браков по расчёту; меня научили воспринимать это как данность и как своё собственное будущее.       Рико сразу же вспомнились её слова, над которыми он до сих пор особо-то не задумывался, а теперь ощутил дрожь, когда смысл их наконец дошёл до него: «Не люблю, и никогда не любила. Но я его жена, хоть и против своей воли».       — У тебя не было вообще никакого выбора? — осторожно спросил Рико.       — Выбор? — горько улыбнулась она, словно пробуя на вкус это слово. — Я вышла замуж за Себастьяна, чтобы спасти свою семью, вот и всё. Моя семья принадлежала к одному из древних графских родов. В моем родном городе, Ашене, мы были практически самыми богатыми и влиятельными. Нас обошла стороной революция: в Ашене хватило солдат, чтобы подавить вспыхнувшее восстание, а сам город находится достаточно далеко от столицы, чтобы главы кланов не обратили на него внимание в первую очередь, потому что им было бы просто невыгодно вести армию в такую даль. Но пять лет назад до нас всё-таки добрался Август Кауц. Ашен захватили, и мою семью, скорее всего, ждала бы та же участь, что и многих других известных семей: нас бы расстреляли на глазах у ликующей толпы. Нас спасло лишь то, что я понравилась Себастьяну, которого Кауц оставил своим наместником в Ашене. Вот и всё: я стала женой Себастьяна в обмен на безопасность своей семьи.       Рико отвёл взгляд куда-то в сторону, почему-то чувствуя себя виноватым. Ему было жаль Луизу, но слушать её историю было чересчур больно.       — Ты знаешь, зачем я здесь? Зачем я твоему мужу? — спросил Рико, просто чтобы перевести тему, даже не надеясь услышать что-то конкретное, но Луиза ответила удивительно легко:       — Потому что ты Меченый, Нильс.       Настоящее имя резануло по уху, так что Рико даже поморщился. Оно казалось ему чужим, и Рико никогда о нём не вспоминал. Что, кроме разочарования, дала бы ему мысль о том, что он сын расстрелянного императора? В чём смысл вспоминать о том, что Рико потерял навсегда? Думать о том, что всё могло бы быть по-другому, что у него могла бы быть семья, которая его любила, было слишком больно.       — Я Рико Найт, — твёрдо произнёс он. — Нильс Родерик умер вместе со своей семьёй. Я Рико.       Луиза выслушала его с горькой, обречённой улыбкой.       — Им без разницы, как ты себя называешь. Главное, что ты Меченый и твои способности можно использовать, — на секунду повисла тишина, а затем Луиза вздохнула и продолжила, и в голосе её ещё более явно звучала обречённость: — Сегодня Себастьян напишет Кауцу, что у тебя начала проявляться метка, и, когда Кауц приедет сюда, всё будет кончено. Тогда ты уже точно никогда не сможешь сбежать.       Рико сжался, ощущая безысходность, понимая, что Луиза абсолютно права. Он бросил на неё взгляд, ища поддержки, пытаясь найти хоть какое-то утешение, но Луиза, поджав губы, молча смотрела куда-то в сторону, будто избегая встречаться глазами с Рико, и бледными дрожащими пальцами мяла подол своего платья.       — Какие способности? И кто такие Меченые? — спросил Рико, нервно сглотнув.       — Ты не знаешь? — с явным изумлением промолвила Луиза.       Рико отрицательно помотал головой, и тогда она объяснила:       — Это люди, которые обладают... — Луиза на секунду замялась, подбирая слова, — способностями. В прошлом Меченых рождалось достаточно много, и их считали чем-то вроде нечисти. Сначала убивали, а потом научились контролировать их способности и стали использовать в качестве рабов — живого оружия. Это время называлось Эпохой Разрушения. Всё изменилось после того, как Николас Родерик, твой предок, смог поднять восстание и захватить власть. Так началась Эпоха Власти, которая продолжается до сих пор. Меченые из рабов превратились в элиту и пришли к власти почти во всех странах мира, но потом их стало рождаться всё меньше и меньше, и вот, с момента появления на свет последнего из них прошло уже несколько сотен лет. Сейчас многие считают, что Меченые — это лишь миф, выдаваемый за правду. О том, что ты родился с меткой знал очень узкий круг лиц, среди которых был и Кауц. По традиции, то, что ты Меченый, должно было держаться втайне до тех пор, пока у тебя окончательно не проявится отметина в виде змеи на правой руке.       Рико выслушал Луизу с задумчивым выражением, и то, что она только что рассказала звучало... странно. Лабберт изучал с Рико литературу, письмо, математику, географию и другие науки, но всегда обходил стороной историю. Из библиотеки, где Рико проводил большую часть времени, тоже тщательнейшим образом были убраны все книги, связанные с историей. Как бы Рико ни пытался найти хоть какие-то упоминания династии Родериков, чтобы узнать больше о своей семье и о том, как правили его предки, ни одного упоминания об этом нигде не было. Он знал какие-то отрывки из рассказов Гауте и из художественных произведений, затрагивавших какие-либо исторические события, но в них никогда не фигурировали упоминания о Меченых.       — Это маги? — спросил Рико.       — Нет, по крайней мере, их никогда не называют магами, хотя суть в общем-то такая. С научной точки зрения способности Меченых объяснить невозможно, зато церковь в этом смысле постаралась хорошо. Согласно их теории, способности Меченых даруются богиней Смерти тем, кто способен употребить их во благо.       — Так какими способностями обладают? — задал новый вопрос Рико, но Луиза вдруг стушевалась и, будто испугавшись, торопливо прошептала:       — Тебе лучше не знать. Я не хочу об этом говорить.       Рико такая реакция насторожила, так что он нахмурился, вновь чувствуя нарастающее внутри волнение. Мозг отказывался воспринимать всё то, что рассказала Луиза. Рико не мог поверить в то, что он обладает какими-то ужасными, судя по всему, способностями, которые Луиза даже не хотела упоминать.       Внезапно вспомнился Лабберт — жестокий, бездушный Лабберт, избивавший с садистским удовольствием, а затем... тоже Лабберт, но уже жалкий, беспомощно всхлипывающий, лежащий в луже собственной крови и умоляющий прекратить...       «Нет!» — Рико упрямо стиснул зубы, пытаясь остановить поток воспоминаний, но внутренний голос уже успел задать вопрос, который ещё больше разбередил рану в душе:       «Как думаешь, это и есть те способности?»       «Хватит! — Рико вновь мысленно прикрикнул на себя и, кажется, на этот раз смог на время отделаться от так и лезших в голову навязчивых, противных и страшных мыслей. — Нужно просто не думать об этом, и тогда всё будет хорошо. Тогда я не сойду с ума».       Рико умел забывать. Видимо, и о Меченых ему придётся забыть, чтобы не испытывать разрывающих душу эмоций.       «У меня нет никаких способностей. Это ошибка. Это сон. Это ложь. Мне просто опять врут, поэтому не нужно ничего придумывать. Я никакой не Меченый», — Рико несколько повторил эти слова про себя, как мантру, крепко зажмурив глаза, и только потом обратился к Луизе:       — Так зачем конкретно я нужен?       — Кауц хочет стать императором, но вот уже больше пятнадцати лет у него всё не хватает сил, чтобы устранить все остальные кланы. А у тебя есть такие способности, которыми можно превратить в пыль любого. Скоро они должны проявиться, — Луиза кивнула на почерневшую руку Рико и продолжила, — у тебя уже начала проявляться метка.       И Рико вздрогнул от этих слов и попытался унять начавшуюся дрожь, а внутри, напротив, радостно запульсировало то же странное ощущение, какое возникло сегодня при взгляде на кольцо с чёрным камнем, и умножилось во сто крат при упоминании такого знакомого (опять же из рассказов Гауте) имени. Кауц. Август Кауц, который отправил семью Рико на смерть, — человек, к которому Рико с самого детства подсознательно испытывал ненависть.       — Если бы я только могла тебе помочь... — вдруг прошептала Луиза.       — Я уже слышал это однажды, — отозвался Рико с горькой усмешкой, чувствуя, как в горле снова встаёт ком, — и теперь лежу здесь, избитый и никому, как оказалось, не нужный... Я не должен верить тебе.       Рико хотелось верить Луизе, вернее, хотелось верить хоть кому-нибудь, просто чтобы не сходить с ума в одиночестве. Это была его слабость, которая однажды уже сгубила, но сейчас Рико готов был вновь ей поддаться. В конце концов, могло ли стать хуже, чем теперь?       «Я хочу быть другим, — вдруг удивительно чётко оформилось в голове Рико. — Я хочу перестать быть трусом, я хочу перестать быть таким наивным идиотом... Мне не нужна физическая сила, я просто хочу, чтобы мне доставало характера, чтобы постоять за себя».       «Я хочу быть свободным», — подумал Рико, прекрасно сознавая, что надежды сбежать больше нет. Об участи быть... как там Луиза сказала? живым оружием?.. Рико думал с содроганием и леденящим душу ужасом. Теперь он окончательно понял, что единственный его шанс обрести свободу — это умереть.       — Я не обещаю, конечно, но, может, у меня получится прийти к тебе ещё раз. Я могла бы что-нибудь принести. Что ты хочешь?       «Клубнику», — подумал было Рико, но потом, нахмурившись, опомнился и твёрдо произнёс:       — Принеси мне нож.