Как нам включить свет?

      На груди Кроули есть шрам, которого Азирафель никогда раньше не видел.              Только… это не совсем так. Он помнит, как держал в руках нож, который привел к его появлению, как блестела полоска крови, когда он замер, слишком увлеченный игрой огненных бликов на шее Кроули, чтобы обращать внимание на что-то еще. Ритмичное движение мышц между его бедрами; запах пролитого бурбона и дыма костра. Нет, это воспоминание до сих пор запечатлено где-то в глубинах его памяти, и ему пришлось бы разорвать себя на части, чтобы забыть его. Невозможно выкинуть его из мозга, даже если этот самый мозг перестанет существовать. Если (когда) это случится, это воспоминание найдет себе другое место, за которое можно зацепиться, паря, как призрак, до конца всего.              Но Азирафель не видел обнаженной кожи груди Кроули в течение более двух тысяч лет. Оглядываясь назад, можно сказать, что он довольно плохо справился с заживлением пореза. Шрам едва заметен, серебрится под волосами на груди, но все равно виден в определенном флуоресцентном свете. В этом свете.              Жилет Кроули и его черная рубашка лежат на холодном полу единственной неиспользуемой ванной комнаты квартиры. Азирафель не вполне понимает, как это произошло. Кожа в зеркале кажется просто бескрайней — от волосяного покрова под пупком вверх до тени на резкой, четко выраженной линии скулы. Азирафель поднимает руку (Кроули) к этому изгибу, желая ощутить покалывание щетины, ведь он избавил свое тело от нее еще в Эдеме. Проводит длинными пальцами по коже шеи, прежде чем ощутить всеохватывающий прилив вины за вуайеризм, непреднамеренный или нет.              Его несколько тревожит то, насколько завораживающей он находит гримасу в отражении, игру эмоций на лице, даже более знакомом, чем его собственное. Как легко поддалось бы это тело, если бы Азирафель не остановил его.              Как Кроули наверняка вечно приходится останавливать себя.              Кроули, разлегшийся в теле Азирафеля на неудобном диване в своей квартире, заснув вскоре после того, как они поменялись телами.              — Завтра большой день, — проворчал он голосом Азирафеля, который можно было узнать даже несмотря на столь радикально отличающиеся интонации. Казалось, он торопился отключиться. — Даже спустя шесть тысяч лет все равно найдется что-то новое, да? Ну и ну. Доброй ночи, анг… Азирафель.              Что-то новое. Азирафель многого не успел сделать, даже за шесть тысяч лет жизни на Земле. Много сожалений. Так много упущенных возможностей.              Под его беспокойной, ужасно чувствительной кожей ощущается зуд, которого он никогда не испытывал прежде. Словно бездна зияет под неглубоким сводом грудной клетки. Это похоже на боль, эта… тоска по облегчению, которого это тело никогда не находило, сосредоточенная над его бьющимся сердцем. Азирафель мог бы легко прикоснуться к себе, прикоснуться к Кроули. Провести пальцами по его медным волосам, потянуть за них, поцарапать ногтями кожу головы. Прижать руки к тонкой линии ключицы. Влить божественность в его грудь — туда, куда она умоляет вернуть ее, как тогда, в Иерусалиме, когда Кроули глубоко дышал по его просьбе. И снова. И снова.              Руки порхают над грудью без всякого сознательного усилия с его стороны. Пальцы дрожат, чешутся, а глаза Кроули в зеркале умоляюще смотрят на него, переливаясь золотом, как урна, переполненная солнечным светом.              — Пожалуйста, — шепчет Кроули.              Азирафель сжимает руки в кулаки и опускает их вдоль боков.              Ладно, хватит. Азирафель чудом создает купальный костюм под свежей одеждой, солнцезащитные очки и даже клетчатый воротник — свой собственный тихий бунт. Волосы остаются такими же по-мальчишески растрепанными, как и раньше. И, конечно же, он отказывается утолять голод этой кожи, проявляя удивительную сдержанность, которую никогда не демонстрировал в собственном теле. По крайней мере, никто не сможет обвинить его в том, что он ведет себя как-то иначе. Не сейчас.              — С волками жить… — бормочет он. Знакомый хрипловатый голос пульсирует на языке Кроули.              (Азирафель жаждет его, этот язык, но… он уже отправляется в Ад. Нет нужды переусердствовать с грехами).              Он выключает свет. ***       Кроули вышагивает по кабинету.              За все годы, что они провели в обществе друг друга, он почти ничего другого и не делал. Офис в глубинах Ада не дает ему много места для маневра, учитывая его длинные худощавые ноги, но он все равно умудряется преодолевать тесноту. Он предложил Азирафелю занять место за столом прямо напротив Саракаэль, а сам предпочел невозмутимо расположиться на подлокотнике дивана, но продержался там лишь несколько секунд, после чего снова вскочил на ноги. За пределами офиса демонические шипение и рычание становятся все громче и громче, но они не особо привлекают внимание Кроули.              Вообще не привлекают, поскольку в данный момент оно сосредоточено кое на чем другом.              — Ты пялишься, — говорит ему Азирафель.              Кроули по-прежнему не надел очки. Азирафель смутно догадывается, что змеиные глаза скорее помогают ему в Аду, чем мешают, но в любом случае он не собирается жаловаться на то, что может в них заглянуть. Эти глаза не отрывались от Азирафеля ни на секунду, словно Кроули пытается разгадать какую-то загадку с помощью темного облегающего костюма Азирафеля, размазанного по щекам макияжа, по странно знакомой кепке разносчика газет. Что ж, удачи ему с этим. Кроули произносит несколько отрывистых слогов, прежде чем выдает нечто членораздельное.              — Нет, да, просто… до меня только сейчас в полной мере дошло. — Он качает головой, беспокойно сжимая и разжимая опущенные вдоль боков руки. — Что ты сейчас в Аду.              Азирафель неловко косится на Саракаэль, потом снова переводит взгляд на Кроули. Саракаэль тоже смотрит на Кроули с нечитаемым и совсем не позабавленным выражением, как будто многие ее разговоры с Великим Герцогом заканчивались точно так же: вышагиванием и уходом от темы.       — Да, я здесь, — отвечает Азирафель с быстрой, мимолетной улыбкой. — А теперь присядь, чтобы мы могли обсудить, как вытащить тебя из этого...       Но Кроули еще не закончил.       — Нет, погоди, ты... ты замаскировался, ты рисковал жизнью, чтобы попасть в самое смертельно опасное место для ангелов, без чудес, ты прошел по коридорам незамеченным, и все это для того, чтобы... для чего? — Он выглядит совершенно озадаченным. — Чтобы поговорить со мной? Когда до этого мы годами, столетиями не разговаривали друг с другом?       — Ну... — Азирафель несколько смущается, когда Кроули представляет ситуацию таким образом. Возможно, он мог бы еще раз попытаться позвонить… по крайней мере, на этот раз ему не требовалась ведьма. Он снимает кепку и кладет ее на стол, а затем проводит пальцами по волосам, пытаясь распутать их. Ему кажется, что конечный результат напоминает пух одуванчика. — Возможно, я просто хотел надеть костюм.       Кроули потирает скулу. Следующую фразу он произносит в ладонь почти истеричным голосом.       — Шесть тысяч лет, — размышляет он как бы про себя. — Серьезно, прошло бы еще столько же времени, и я все равно никогда бы не подумал, что ты спустишься в Ад… ради меня.       Азирафель обижается на отсутствие веры в себя, за неимением лучшего определения, и отвечает жестким, отрывистым тоном:       — Значит, ты плохо меня знаешь.       Кроули внезапно останавливается. Кажется, его оскорбляет сама мысль об этом. Во взгляде, который он бросает на Азирафеля, чувствуется усталость и уныние.       Но как же Азирафель скучал по нему и отсутствию в нем уныния. Он более изможден, чем обычно, — побочный эффект почти двух месяцев, проведенных взаперти в Аду, словно лишившего его всех запасов человечности. Тени на впалых щеках, волосы лишены привычного блеска, глаза слишком немигающие. Азирафель хочет заключить его в объятия, излечить его от тьмы, которая его мучает, в этом месте, куда свет никогда не доберется. Это же желание отражается и на лице Кроули: его выражение становится более мягким и уязвимым. Ужасно измученным. Словно бы сдувшись, он делает полшага в сторону Азирафеля, будто собираясь...       — Джентльмены. — По челюсти Кроули начинают ходить желваки, плечи напрягаются, возвращаясь к прямой, жесткой линии. Азирафель настороженно оборачивается к Саракаэль.       — Боюсь, у нас больше нет времени на любезности, — продолжает она вежливым тоном. Ее взгляд по-прежнему прикован к Кроули. — Ты принял решение насчет моего предложения?       — Хм? О да, и я говорю решительное нет, — ответ Кроули прозвучал бы вполне любезно и непринужденно, если бы не его оскал. — Во второй раз я на это не куплюсь. Тебе нельзя доверять, особенно после того, как ты влезла во всю эту… историю с Книгой Жизни. Не знаю, что еще ты можешь сказать — мне или Азирафелю…       — Стоит ли мне напоминать тебе, — перебивает его Саракаэль, заставив Азирафеля выгнуть брови, — что если бы не я и не мое «влезание», Азирафеля бы уже не было в живых.       — Не стоит, спасибо, — огрызается Кроули. А затем добавляет себе под нос оскорбление, которое лучше не повторять.       — Я это слышала, — говорит Саракаэль.       — Я сказал это достаточно громко, чтобы ты услышала! — Кроули наклоняется к ней, и его глаза вспыхивают каким-то неистовым огнем. — Еще раз, с чувством: Верховная су...       — На протяжении многих лет я всегда выполняла свою часть сделки, — перебивает Саракаэль таким резким тоном, какого Азирафель еще никогда от нее не слышал. Как будто она совсем другой ангел — не тот, кого он (как ему казалось) мог назвать другом в Раю. Теперь она — Верховный Архангел без всякой приставки «проходящего обучение» и держится так, словно является самим воплощением этого титула. Саракаэль тем временем продолжает: — И ты тоже, до недавнего времени. Нет необходимости отменять запущенный нами план. Неужели в сложившихся обстоятельствах ты действительно считаешь, что у тебя есть другой выход? Подобное... упрямство ниже достоинства Великого Герцога Ада.       — Ниже Ада ничего нет, — саркастически бормочет Кроули, прислонившись к стене рядом с кривым мотивационным плакатом, гласящим: «ДЕЛАЙТЕ МЕНЬШЕ ТОГО, ЧТО ДЕЛАЕТ ВАС СЧАСТЛИВЫМИ». Он поворачивает голову и упрямо смотрит в сторону.       Азирафель сомневается, что у него будет время на полноценный разговор — точно не настолько подробный, как ему хотелось бы. И точно не в их ограниченных временных рамках. Итак, факты, которые он может разобрать: Кроули с Саракаэль работают вместе уже много лет. Кроули с Адамом (и, как следствие, Мор) также работают вместе уже много лет. Адам с Кроули пытались запечатать Мор, чтобы отсрочить начало Армагеддона. Саракаэль солгала остальным ангелам о послании Азирафелю от Бога, о его достоверности… за исключением Метатрона, по-видимому. Все вместе это приводит к одному запутанному, но довольно громкому выводу: агенты Рая и Ада тайно сговорились друг с другом, чтобы положить конец Второму Пришествию.       Это откровение не поражает Азирафеля. Вместо этого он задается вопросом, почему ему потребовалось столько времени, чтобы понять это самому, спустя годы после того, как это сотрудничество предположительно началось. В то время он не разговаривал с Кроули, нет, но общался с Саракаэль. Впрочем, в конце концов, это не имеет особого значения: теперь он знает. А значит, остается лишь большой вопросительный знак на месте Метатрона. Второй по величине, по сути, карликовый по сравнению с тем, что представляет собой Всемогущая, но... вряд ли сейчас для всего этого есть время.       Азирафель поворачивает кресло в сторону Кроули и совершенно излишне уточняет:       — Какие обвинения тебе предъявлены?       Кроули напряженно скрещивает руки на груди. Узел его галстука почти развязался.       — Единственное, что волнует Темный Совет, — немного ехидно отвечает он. — Это сотрудничество с Раем. Которое… демоны особым интеллектом не отличаются, но пазл из двух частей они собрать способны. Меня в Аду не было, когда Богоматерь оказалась скрытой от Рая и Ада. Они добрались до журнала чудес еще до того, как я спустился сюда, и подтвердили, что к нему прикреплено мое имя.       Азирафель сглатывает нахлынувшее на него чувство вины. Спрятать Лайлу было необходимо, да, но в конце концов решение было принято по инициативе самого Азирафеля, и теперь Кроули расплачивается за него.       — Темный Совет, — повторяет он. — Значит, именно они будут решать твою судьбу? У тебя с ними... достаточно теплые отношения?       — Ха, если бы! В прошлом году я подарил им эспрессо-машину со всеми крутыми приблудами! Они меня обожают, — фыркает Кроули, опираясь головой о стену позади себя. — Нет, меня отведут к большому боссу для вынесения приговора. Таков протокол, учитывая мое положение и предъявляемое обвинение, так что... Делайте ставки, поднимусь ли я после этого обратно.       Что-то тяжелое с гулким стуком падает в нутро Азирафеля. Молчание Кроули, его ужас перед появлением Азирафеля, отказ объяснить, насколько высоки ставки на самом деле — вероятное направление, которое вскоре примет судьба Кроули, неоспоримо. Сатана, который печально известен тем, что никогда не прощает, самостоятельно решит, жить Кроули или умереть. Азирафель сжимает пальцами переносицу, чтобы унять начинающуюся мигрень.       — А ты? — устало обращается он к Саракаэль. — Что ты рассказала Метатрону обо всем этом?       Молчание затягивается. Саракаэль наблюдает за ним, сложив руки на коленях. Азирафель с запозданием понимает, что она не собирается отвечать на его вопросы, пока Кроули не вступается за него, оскорбившись.       — О нет, ничего подобного, — почти рычит он, отталкиваясь от стены, и тыкает пальцем (довольно грубо) в сторону Азирафеля. — Если хочешь, чтобы я снова присоединился к вашей команде, то Азирафеля больше не будут игнорировать. Мы уже давным-давно это прошли. Он участвует в разговоре наряду со мной.       — И ты сама сказала, что нужно сверить информацию, — добавляет Азирафель, втайне довольный неистовой настойчивостью Кроули, ринувшегося на его защиту, но в остальном оставаясь непоколебимым. — Вряд ли будет честно, если только я выложу свои карты. Это по определению называется жульничеством.       Кажется, будто Саракаэль вздохнула, не сделав и вдоха. В лучшем случае она выглядит опечаленной, в худшем — совершенно не обеспокоенной, но что-то в действиях Кроули и Азирафеля, выступающих единым фронтом, побуждает ее наконец заговорить.       — Как угодно, — мягко говорит она. — Отвечая на твой первоначальный вопрос, скажу, что работа Метатрона в основном неизвестна Архангелам. Я сочла... вполне возможным последовать его яркому примеру.       — Даже если это будет означать конец Второго Пришествия, — недоверчиво уточняет Азирафель.       Она и глазом не моргнула.       — Верховный Архангел решает, что лучше для Рая, — отвечает она.       Азирафеля такой ответ отнюдь не устраивает. Кроули облокотился на стол по диагонали от них обоих, положив руку на изогнутую столешницу. Он никак не реагирует на происходящее, его глаза безучастно смотрят куда-то вниз, губы плотно сжаты. Азирафель задается вопросом, о чем они с Саракаэль говорили до его прихода — о чем они не торопятся делиться с ним, когда он здесь. Он понимает его нежелание — Адам сказал по телефону, что смысл их обмана в том, чтобы держать Азирафеля в неведении, обезопасить его с помощью незнания, но Азирафель вынужден с этим не согласиться. Так уж сложилось, что те, кто держат его в неведении, делают это ради своей безопасности, а не его.       — Это не имеет значения, — твердо говорит он и, наклонившись вперед в кресле, довольно грубо упирается локтями в стол Кроули. — Важно то, как ты собираешься помочь Кроули выпутаться из этой ситуации. Ты ответила на мою молитву и наверняка придумала что-то, что поможет ему завоевать расположение Ада, склонить его вердикт в сторону невиновности, чтобы он избежал наказания, которое приготовил для него Сатана.       Саракаэль согласно кивает.       — У нас есть единственный вариант обеспечить выживание Кроули, да, — признает она. — Как я уже говорила ему до твоего прибытия, я готова помочь, если это будет сопровождаться восстановлением нашего прежнего партнерства...       — Что ж, — говорит Азирафель, — это не кажется таким уж неразумным.       — ...И, конечно же, Кроули должен раскрыть место, где он спрятал Богоматерь, чтобы Рай мог вмешаться и непосредственно обеспечить безоблачное протекание беременности в течение всего срока, как того требует Метатрон.       Азирафель растерянно моргает.       — А-а, — протягивает он.       Вполне понятно, что она пользуется ситуацией. Саракаэль получила должность Верховного Архангела, лишь добившись от Мюриэль ненужного признания: она уже знала о плане Азирафеля выступить против Метатрона в Раю, догадалась о зачатии Лайлы по журналам чудес, которые частично скрыла от других архангелов. Она передала всю эту информацию Метатрону, чтобы обеспечить себе должность. Если она хочет остаться Верховным Архангелом, то должна заручиться его благосклонностью. Передав ему новый адрес ФЭРБ, она тем самым упрочит свое положение.       — Что ж, — медленно говорит Азирафель Кроули, задумчиво покусывая нижнюю губу. — Что ты об этом думаешь? Обмен информацией ради твоей безопасности? Не стану утверждать, что я в восторге от предложения, но это вполне справедливо...       — Что я думаю? — риторически спрашивает Кроули, гримасничая. — Если мой единственный шанс на выживание — это Рай, то я предпочту рискнуть и предстать перед стариной Люци, спасибо.       — Да, конечно, только… мне кажется, у тебя нет другого выбора.       Кроули громко скрипит зубами.       — У меня всегда есть выбор, — отвечает он, словно защищая оголенный нерв, который не заживал тысячелетиями. — Всегда. Меня никто не… заставит что-то делать, пока я имею право голоса.       Азирафель, опешив, жестом показывает на кабинет вокруг них.       — И это твой выбор? — спрашивает он с недоверием. — Умереть из-за должности, которую тебя вынудили принять?       — Да, вообще-то, потому что Сатана не вынуждал меня. Он предложил мне выбор, — горячо, но уверенно заявляет Кроули. Он словно бы забыл о присутствии Саракаэль и не обращает внимания на нарастающую громкость и частоту разговоров за дверью; у Азирафеля складывает впечатление, что Кроули уже давно собирался высказать все это, выплеснуть на всеобщее обозрение. — Это все, что он сделал. Я выбрал должность Великого Герцога, хотя легко мог бы остаться на Земле и мучить себя из-за тебя. В любом случае, напился бы до того, что развоплотился и все равно оказался бы в Аду. Нет, я согласился на его предложение, потому что мне давно пора было сделать что-то… что-то хорошее.       Его голос настолько наполнен страстью, что Азирафелю хочется плакать. Уже одно это признание доказывает, что Кроули просто не может спуститься в логово Сатаны и в одиночку принять свой приговор. Демон, столь яростно стремящийся к добру, когда на него навешивает ярлык чего-то прямо противоположного та, что создала его, та, что сама посеяла семена сомнения в его груди, чтобы наказать его, когда они неизбежно принесут плоды... Кроули не должен страдать даже от проклятой занозы, не говоря уже о пытках, которым подвергнет его Князь Тьмы за сговор с Раем... или еще что похуже. Да, Азирафель опасается, что наказание за это будет хуже пыток.       — Тогда останься в живых, чтобы сделать что-то хорошее, — говорит Азирафель, повышая голос. — Ты этого не заслуживаешь. Позволь Саракаэль помочь тебе разобраться с этой проблемой; тебе нужно лишь рассказать ей, где спрятана Лайла. Запиши адрес на клочке бумаги, и твоя жизнь будет спасена.       — Что? Ни чер... в смысле ни за что, — протестует Кроули, яростно жестикулируя в сторону Азирафеля. — Ты не можешь отдать свою жизнь ради спасения человечества и ожидать, что я как ни в чем не бывало сделаю нечто прямо противоположное. Так не пойдет. Если выбор стоит между Богоматерью, которую ты решил защищать, и демоном, не нужно проклятого пророчества, чтобы понять, кто ценнее. — Он проводит рукой по волосам, целенаправленно избегая взгляда Азирафеля. — И... ты принял решение спасти ее, так что если мы сейчас вернемся к этому...       — Да, ты прав, спрятать Лайлу от Рая и Ада было моим решением, — отзывается Азирафель и кивает на Саракаэль. — И если ты доверял Саракаэль настолько, что объединил с ней усилия, чтобы положить конец Второму Пришествию с самого начала, то... то ей можно доверить Богоматерь, не так ли? Не нужно делать выбор, не нужно приносить жертвы. — Кроули упрямо молчит, и Азирафель продолжает: — Наверняка есть что-то, что тебя убедит. По правде говоря, осмелюсь сказать, что это лучшая сделка, на которую мы можем рассчитывать, учитывая, что я только сейчас узнал обо всем этом. У нас закончилось время. Тебе придется выбирать.       На челюсти Кроули вновь ходят желваки, глаза блестят.       — А я уже сказал ей, — говорит он довольно угрожающе, — что выдам местонахождение Лайлы и снова вступлю в союз, только если она пообещает, что ты не будешь вычеркнут из Книги Жизни.       Если бы Азирафель уже не сидел, то пошатнулся бы.       — Что? — недоверчиво спрашивает он. Вот из-за чего он торговался? Хотя Азирафель не особенно хочет быть стертым с лица земли, он, по крайней мере, понимает, что его шансы на выживание за три оставшихся месяца превратились в нулевые. — Это совершенно несправедливые ожидания. Неудивительно, что вы зашли в тупик.       — Несправедливые? — шипит Кроули срывающимся, словно под давлением, голосом. — Ты с ума сошел! Несправедливость заключается в том, что я вынужден вести переговоры с чертовым… с тем, кому я помог... гр-р! — Стол под руками Кроули скрипит от его хватки. — Со мной все будет в порядке, все получится, и… и, кроме того, ты не можешь убеждать меня снова работать с Раем, потому что в прошлый раз именно из-за этого попал под раздачу.       — Я никогда не винил тебя... — раздраженно пробует образумить его Азирафель.       — Ради кого угодно, Азирафель, я практически приговорил тебя к смерти.       Азирафель захлопывает рот. Кроули свесил голову между плеч, упираясь обеими ладонями в край стола. Он словно бы весь понурился под тяжестью чувства вины.       — Мы с Саракаэль знали, что должны убрать тебя с поста Верховного Архангела до того, как Метатрон успеет… убить тебя, устранить, что бы он там ни задумал. Я присоединился к ее команде, помог этому случиться, и на моей совести то, что она... — он ткнул пальцем через стол в сторону Саракаэль, как будто Азирафель мог не заметить ее, — использовала эту должность, чтобы вычеркнуть тебя из Книги Жизни.       — Ну, — осторожно говорит Азирафель, переводя взгляд на Саракаэль, — я... уверен, что на то была веская причина.       Саракаэль кивает. Кроули издает такой звук, словно давится воздухом.       Голоса за дверью становятся громче, шумнее. Дверная ручка дергается, благословенно не поддаваясь, но Кроули беспокойно смотрит на нее, продолжая вышагивать. У них не было времени на споры и раньше, а сейчас — и подавно, а они так ни к чему и не пришли. Вместо этого они вернулись к началу и, возможно, получили еще меньше ответов. Кроули в безопасности не больше, чем в тот момент, когда Азирафель проскользнул в проклятый кабинет, воспользовавшись этой возможностью только для того, чтобы потратить ее впустую.       — Времени не осталось, — говорит Саракаэль совершенно без надобности.       — Да, я понял, — огрызается Кроули.       — У нас уже была успешная договоренность, и, несмотря на твое сопротивление, я прикрыла Азирафеля, солгав Метатрону, что Всемогущая не связывалась с ним. А теперь... — Она разводит руки и опирается костяшками пальцев на ручки кресла. — Я озвучила свои условия. Сообщи мне местонахождение Лайлы и поверь, что моих сведений будет достаточно, чтобы спасти тебя.       Но Азирафель хмурится. Поверь. Он полагал, что Саракаэль с Метатроном были на одной волне относительно видений Азирафеля, но... она не знает, что Метатрон признался, что верит ему, верит, что Всемогущая действительно связывалась с Азирафелем, прежде чем он приговорил его к смерти. Стенограмма в зале заседаний намеренно началась не так рано. «Метатрон не хотел, чтобы Саракаэль поняла, что он знает правду».       Он поверил ему и ничего не сказал Саракаэль. Он поверил, что Азирафель был избран Богом, только чтобы попытаться устранить его... дважды. Что бы она ни думала, что знает, Азирафель понимает, что Метатрон держит ее в неведении. Когда на кону стоит жизнь Кроули, готов ли Азирафель поверить в то, что ее информации хватит для его спасения?       «Мы должны были убрать тебя с поста Верховного Архангела до того, как Метатрон успеет убить тебя или устранить, — сказал Кроули. — Что бы он там ни задумал».       — Я не должен был выжить после того, как открою бездну, — говорит Азирафель, скорее утверждая, чем спрашивая. — Так ведь?       — Да, — отвечает Кроули с напряженным лицом. — Не должен был.       Теперь Азирафелю ясно, как день, как Саракаэль смогла убедить Кроули присоединиться к какому-то плану, который создала из своих непостижимых побуждений. На какие кнопки нажимала, какие слабости использовала. Особенно одну слабость. Кроули настороженно смотрит на Азирафеля, словно читая его мысли, признавая их вместе с ним. Что Метатрон планировал отправить Азирафеля на верную смерть, что Саракаэль работала с Кроули, чтобы спасти его… но в итоге сама предложила вычеркнуть его из Книги Жизни и скрыла это от него, вероятно, пока не стало слишком поздно.       Это приводит Азирафеля к (весьма печальному) пониманию того, что Кроули не согласится работать с Саракаэль после этого. Он не позволит ей спасти себя.       Он никогда не покинет Ад.       Внезапно вокруг них раздается грохот, достаточный для того, чтобы с потолка посыпались клочья пыли, а рамы с картинами ударились о стены офиса. Вибрация то приближается, то удаляется, как раскаты грома, звучавшие слишком близко к земле, но с гораздо большей силой. Находясь так далеко под землей, Азирафель решает, что ему это совсем не нравится, особенно если учесть, что вибрация словно исходит снизу.       — Что это было? — настороженно спрашивает он.       Кроули выгибает бровь в его сторону и оглядывает Азирафеля с ног до головы.       — Это был не я.       Азирафель фыркает.       — Ну, можешь убрать осуждающее выражение со своего лица туда, откуда оно появилось, потому что это точно был не...       Это происходит снова, только на этот раз пол и стены сотрясаются настолько, что флуоресцентные лампы над ними мерцают, и у Азирафеля кровь стынет в жилах. Саракаэль сжимает руки на подлокотниках своего кресла — единственный внешний признак того, что она чувствует то же самое, что и он, вплоть до самых глубин их общего ангельского естества. Адская энергия, которая так странно отсутствовала в Аду, триумфально возвращается.       Раздается протяжный стон, похожий на скрип носовой части корабля под страшным, раскалывающим сталь давлением. Азирафель с тревогой смотрит на Кроули.       — Это?..       Кроули широко распахивает глаза, нервно прикусив язык, и кивает.       — Сам босс следит за вынесением приговора, помнишь? — слишком высоким голосом отвечает он. — Похоже, его только что разбудили для этого ото сна. Он не вставал с постели уже почти десять лет. Думаю, он будет не слишком доволен, что Темный Совет разбудил его из-за меня.       Азирафель наклоняется вперед в кресле.       — Тогда не будь этой причиной, — настаивает он, чувствуя, как дрожат сцепленные на коленях руки. — Прими помощь Саракаэль, объясни все это недоразумением, и...       — О, точно. Меня судят за сговор с Раем, и я доказываю свою невиновность, привлекая в свидетели Верховного Архангела? Это будет забавно. И… и как только большой босс узнает, что Великий Герцог, которого он лично назначил на должность, играл в шпиона Рая? — усмехается Кроули и поправляет галстук, приглаживая волосы. — О, это будет жестко. Жаль, что вам обоим придется это пропустить, правда. Я мог бы достать вам билеты в зону брызг.       — Это не смешно, — сквозь зубы цедит Азирафель, чувствуя себя наполненным до краев чем-то отвратительным.       — О, это уморительно, разве нет? — спрашивает Кроули со своей классической ухмылкой, за которой он обычно скрывается, как за ширмой. — Шесть тысяч лет я увиливал от Сатаны после того, как он начал кровавую революцию, которая привела меня в Ад, и вот он собирается... что? Закончить работу? — Он разражается жутким смехом. — Первого Падения было недостаточно? Он должен прикончить меня в сиквеле?       — Кроули, — предупреждающим тоном зовет Азирафель. — Сейчас не время для...       — Не говоря уже о том, что сиквелы всегда хуже оригинала, так что если думаешь, что пытки после Эдинбурга были ужасными, то подожди, пока Сатана не решит поиграть в «Американского психопата-2» с Милой Кунис, позволив ей...       — Может, хватит? — наконец взрывается Азирафель, оттолкнувшись от стола и поднявшись на ноги. Он чувствует, как под кожей шипит что-то древнее, что-то, что лучше бы оставить похороненным, и фальшивая ухмылка Кроули тут же сходит с его лица. — Может, хватит сарказма, шуток, отказа вести себя так, будто ты осознаешь всю серьезность своего положения? Я... я знаю тебя. — Он ожидает того же возражения, что и во дворе в Уце, когда утверждал то же самое, но его не следует. Тогда он настойчиво продолжает: — И я знаю, когда ты… увиливаешь, чтобы не показать, насколько тебя ужасает перспектива никогда больше не выбраться отсюда. Не выставляй меня дураком, который без нужды беспокоится за тебя, не… не приноси себя в жертву из-за собственного проклятого упрямства!       Кроули ничего не говорит, явно совершенно обескураженным внезапной, нехарактерной для него вспышкой, поэтому Азирафель наклоняется, чтобы яростно добавить, пока не забыл:       — И я пришел сюда не только для того, чтобы поговорить с тобой. Насколько бы ужасно это было! Как будто я стал бы маскироваться и спускаться в Ад по какой-либо другой причине, кроме как найти тебя и утащить с собой наверх! И... — Он тыкает пальцем в сторону Кроули. — И если ты хоть на секунду подумал, что я оставлю тебя здесь, чтобы ты в одиночку встретился с Сатаной, то... что ж, значит, ты думаешь обо мне не лучше, чем о незнакомце, а не об ангеле, который...       Азирафель замолкает, удерживая себя от признания в том, что именно чувствовал к Кроули на протяжении многих лет, веков, эпох, во времена расцвета и падения царств; он не желает говорить об этом в присутствии Саракаэль в самых недрах Ада. Нет места менее романтичного, думает он.       Азирафель тяжело дышит, немного разочарованный самим собой, когда гнев покидает его. Он разжимает кулаки, болезненно разгибает пальцы и делает несколько успокаивающих вдохов, чтобы взять себя в руки. Раньше ему было бы неловко, если бы кто-то из ангелов увидел, как он поддается человеческим эмоциям, человеческим вспышкам гнева, но сейчас Азирафелю все равно. Пусть Саракаэль увидит, что бывает, когда ангел живет на Земле так долго, как он. Увидит, как божественная любовь обугливается и сгорает, и нечто неисповедимое приходит ей на смену. Произошедшее с ним должно напугать ее — должно быть невозможно игнорировать.       Кроули же смотрит на Азирафеля хорошо знакомым взглядом, тяжело дыша с пульсом, ощутимо бьющимся в шее. Странно, но на его губах появляется намек на улыбку — искреннюю, а не зловещую и не сардоническую, как обычно бывало после основательной головомойки. Скорее, он выглядит почти... гордым. Он облизывает губы, прежде чем заговорить.       — Я бы хотел побыть наедине с моим… с Азирафелем, — говорит он Саракаэль, не сводя с него взгляда. — Исключительно деловой разговор, как ты понимаешь.       Саракаэль выглядит ошарашенной.       — Если я не получу местонахождение Лайлы Штерн, то не буду пытаться спасти тебя от приговора, — медленно произносит она, словно Кроули туговато соображает. Азирафель с такой оценкой согласен. — Ты предстанешь перед Люцифером и понесешь наказание, которое он сочтет подходящим. Ты это понимаешь?       — Не понимает, — шипит в ответ Азирафель. — Саракаэль, пожалуйста, если бы я мог...       — Понимаю, вообще-то, — прерывает его Кроули, тряхнув головой, и принимается буравить Азирафеля многозначительным взглядом. Добавляет почти непринужденным тоном: — И я говорю, что ты блефуешь.       Азирафель чувствует, как лицо искажается от резкого, внезапного приступа боли. Предположение о том, что Саракаэль блефует, столь же нелепо, как и идея о том, что Кроули выживет после личной беседы с самим Сатаной, после того как было доказано, что он его предал. Его выживание невообразимо; единственное, что Азирафель отказывается воображать еще больше, так это возможность того, что Кроули перестанет существовать.       — Пожалуйста, — выдыхает он, не зная, к кому обращается.              Но никто не отвечает. Саракаэль просто исчезает с явным раздражением. Для ангелов это способность, предназначенная для совершенно нематериального перемещения; Азирафель никогда не мог с ней разобраться, не прибегая к помощи Кроули для манипулирования материальным миром вокруг них. В том месте, где она была, воздух рябит, словно атомы Ада не знают, как заполнить пространство — более благословенное, чем оно было до ее появления. Азирафель смотрит туда невидящим взглядом.       — Сотрудничество с Саракаэль — единственное, что тебя спасет, — предупреждает он Кроули, причем довольно отчаянно. — Ты совершаешь ошибку.       Кроули хмыкает, опускает глаза и покачивается на пятках.       — Моя специализация, — бормочет он про себя.       В облике демона чувствуется явное беспокойство, которое ощущается в том, как колеблется воздух вокруг них, пронизывая Азирафеля страхом до мозга костей. Это не имеет ничего общего со стуком в дверь, с демоническим голосом, шипящим, чтобы Кроули открыл ее, чтобы сопроводить его к единственному присяжному и палачу. Знакомый вид: определенный изгиб рта Кроули, напряжение в его фигуре, печаль в глазах, на этот раз ничем не скрытых — Азирафель с досадой понимает, что именно так Кроули выглядит, когда прощается с ним.       — Азирафель, — начинает он дрогнувшим голосом с нотками обреченности.       Но Азирафель уже качает головой.       — Нет, — просто говорит он. — Мне жаль, но нет, мы этого делать не станем.       — Я хотел тебе кое-что сказать, — продолжает Кроули и, собираясь с мыслями, отводит взгляд в сторону. Выражение его лица неуверенное, на грани срыва: глаза влажные, губы раздвинуты, дыхание неглубокое и учащенное. — Раньше. До того, как Рай все испортил, до того, как мы... просто раньше. — Он сглатывает и смотрит вниз, на свои ноги. — И я сказал тебе почти все, но... Но. Было кое-что ключевое, что я никогда не мог тебе сказать. И... учитывая, что это наш последний шанс, я... я хочу... хм-м, нет, мне нужно сказать это сейчас.       Азирафель, спотыкаясь, шагает вперед.       — Кроули...       — Я просто ужасно в тебя влюблен.       Кроули поднимает на него глаза с мрачным, решительным выражением на лице. И Азирафель вынужден остановиться, чтобы не запнуться и не упасть.       Слова, которые он жаждал услышать в свой адрес с тех самых пор, как услышал их, почувствовал, как их произнесла Ева в самом начале, прошептала на ухо Адаму, когда они лежали в объятиях друг друга, — эти слова поражают его в самое сердце. В этом чувстве есть что-то человеческое; он не ощущает его как благодать Всевышней, как то, что он ощущает в окружающем мире, испытывая ко всем живым существам, великим и малым. Совсем другое дело, когда это чувство направлено на него. Эта любовь пронзает его, словно копье, будто Кроули нацелился для смертельного удара. Как будто он истекает кровью на пол под ними.       Эта агония ужасна — и яростно, неистово прекрасна.       — И это пугающе, — с трудом продолжает Кроули, не сдерживая текущих по щекам слез. — Непозволительно для демона, по правде говоря. Просто ужасно. Когда я Пал, все ангельские части, которые Бог вырвала из меня, как будто освободили место для всего этого. Для этого чувства.       Азирафель зажмуривается. У него просто нет иного выхода.       — И… и Она не единственная, кто создал нечто лучшее, чем Она сама, создав тебя. Я помню, кем я был раньше. То, что я сделал. — Он фыркает, сжимая и разжимая руки, раздвигает подрагивающие губы, подыскивая слова. Азирафель знает это, даже не видя, потому что отлично знает его повадки. Она знает его лучше, чем самого себя. — И не в этом ли смысл всего этого? Шесть тысяч лет, вечность до этого… мы все просто пытаемся поступать правильно, наверное. Мы все просто пытаемся создать что-то, что переживет нас.       «Я, Земля — мы одно и то же», — сердито сказал он много месяцев назад — целую жизнь, по правде говоря, реальность, которой больше нет.       — И я не знаю, что ждет меня в конце пути, куда я отправлюсь, но где бы я ни был, я… черт, клянусь, Азирафель, что не перестану стараться, пока не буду уверен, что ты переживешь меня.       Позже, в перерывах между поцелуями под бурей в Орегоне: «Ты, Земля... Вы оба не можете существовать друг без друга, это немыслимо». И Азирафель сказал ему, что он ошибся, что он не так выразился, но... теперь он понимает, что, по правде говоря, в этом и был смысл. С самого начала, с самого Эдема. Кроули, Азирафель, Земля — они одно и то же. Разные части единого целого, да, но четко, неразрывно связанные. Они трое. Они всегда, всегда были втроем.       Словно прочитав мысли Азирафеля, Кроули объявляет, не обращая внимания на стук в дверь:       — А сейчас я тебя поцелую.       За то время, которое требуется Кроули, чтобы пройти в конец кабинета, Азирафеля посещают одновременно три мысли.       Во-первых, он хочет, чтобы Кроули его поцеловал. Полагает это само собой разумеющимся.       Во-вторых, в его животе закипает яростный гнев при мысли о том, что Кроули поцелует его в таких обстоятельствах. Он снова вспоминает Орегон, снова представляет их прижавшимися друг к другу под пологом проливного дождя во время грозы. Он говорил Кроули, что однажды один из них поцелует другого, и никто из них после этого не сбежит. Что оба эти решения должен будет принять Кроули, когда придет время. И вот Кроули подходит к нему, зная, что покинет его, как только поцелуй закончится.       «Как ты можешь поцеловать меня на прощание, после всего? Как ты можешь это вынести? Наконец-то сказать, что любишь меня, зная, что это означает, что мне придется жить без тебя то немногое время, которое мне осталось».       «Как ты смеешь?»       Это подводит его к третьему, возможно, самому важному моменту: Иона сам попросил моряков выбросить его за борт. Бог не велела ему прыгать, в конце концов, не так, как приснилось Азирафелю. Иона видел бурю, которая должна была уничтожить их всех, и точно знал, что ему следует сделать.       Кроули поднимает руки, чтобы взять лицо Азирафеля в ладони, но его останавливает прикосновение к груди.       — Я не скажу этого в ответ, — говорит Азирафель.       Кроули как будто не удивлен.       — Нет, ага, конечно нет, — хлюпает носом он и вместо прикосновения к Азирафелю подносит руки к собственным щекам и грубо вытирает слезы. Качает головой. — Я и не рассчитывал. Я не должен был, м-м, послушай… если хочешь, мы можем… ты можешь притвориться, что я никогда...       — Потому что, — медленно, нарочито продолжает Азирафель, расстегивая пуговицы на рубашке Кроули, — вот что мы сделаем вместо этого.       — Эй... — пытается протестовать Кроули, пока Азирафель распахивает его рубашку над вырезом жилета, где волосы взъерошены под одеждой, — послушай, я знаю, что... могу сделать это быстро, поверь мне, но вряд ли... — Азирафель прижимает руку к его грудине, призывая ангельскую любовь из самых глубин своей ангельской души, — это вряд ли... ох. Ох, гребаный Господи Иисусе...       Эффект мгновенный. Кроули стонет, потрясенный, и с дрожью падает вперед, в ждущие объятия Азирафель, который нежно укачивает его, прижимаясь губами к татуировке на изгибе его скулы, и шепчет ему на ухо, что они будут делать, когда окажутся в книжном магазине, после того как все закончится, как методично будет доводить его до неистовства, как в конце скажет Кроули, что любит его. О, как он его любит. Он скажет ему об этом тогда и ни секундой раньше. Он убирает руку, все еще светящуюся от благодати, с груди Кроули и нащупывает его ладонь, переплетая их пальцы вместе, согревая пространство между ними, как при рождении звездной системы.       Именно в этот момент Азирафель просит о чуде.       И именно в этот момент Кроули бездумно, ошеломленно одобряет его, не имея в данный момент возможности осознать, что именно он только что сделал.       Воздух пульсирует вокруг них, в их телах, толкая их друг к другу, а затем разделяя на части, зеркально отражая. Их руки по-прежнему сцеплены между собой так крепко, как только может выдержать каждый из них. То, как тесно они переплетены, отнюдь не следствие чуда и никогда не было. Настолько тесно, что Азирафель чувствует момент, когда Кроули замирает, когда медленно, с ужасом, отступает назад, чтобы увидеть собственное лицо, смотрящее прямо на него.       — Нет, — выдыхает Кроули голосом Азирафеля, в ужасе распахнув голубовато-лазурные глаза. Дверь кабинета с грохотом распахивается.       — Что-то вы, мальчики, задержались, — сардонически говорит Азирафель, отпуская руку Кроули и отстраняясь. Его конечности кажутся слишком длинными, а одежда — примерно такой же удобной, как та, что он носил в Раю. Он не совсем понимает, как Кроули может дышать в этой проклятой штуковине. — Отправьте его наверх, в Лондон, ладно? Он отлынивает от своей работы трубочиста.       — Не мальчики, — раздается до боли знакомый голос.       В дверях стоят два демона, а коридор за ними забит зрителями, наблюдающими за тем, как будут развиваться события. Один из них смутно знаком — так, как знакомы все демоны, после многих лет в непосредственной близости с Кроули; вторая — Шакс, одетая в черную деловую одежду, с волосами, выкрашенными в довольно тревожный оттенок зеленого. Она смотрит на Кроули/Азирафеля с излишней пристальностью, заставив его вспомнить о довольно неприятных попутчиках.       — Ну? — рявкает он. — Полагаю, мы не хотим опоздать.       Рука хватает его за локоть со слишком большой силой.       — Если думаешь, — шипит Кроули со слишком знакомым блеском в глазах, — что я хоть на один гребаный миг...       Раздраженно фыркнув, Шакс отмахивается от него, как от букашки, морща нос. Кроули тут же исчезает, и Азирафель убеждает свое тело не нахмуриться.       — Действительно грязный, как дымоход, — фыркает Шакс. — Он либо в Лондоне, либо на Везувии, не берусь проверять. В любом случае... ты готов умереть?       Азирафель закатывает глаза. Ему никогда не нравились ни она, ни ее тон.       — Полагаю, я могу попытаться втиснуть это в свое расписание, — любезно отвечает он. ***       Коридоры на пути к Люциферу бесконечны.       Как и прежде, они не погружаются глубже в Ад физически, а лишь причудливо петляют по какому-то маршруту, который Азирафель никогда не смог бы воспроизвести самостоятельно, даже если бы пытался запомнить путь. Однако у него возникает ощущение, что они втроем в каком-то смысле спускаются вниз: стены становятся все более грязными и шершавыми, а флуоресцентные лампы над ними превращаются в нечто зеленое и тошнотворное, скорее напоминающее оттенок волос Шакс. Азирафель вскоре начинает потеть, и не от напряжения — скорее, он чувствует себя так, словно лягушка по собственной воле заходит в постепенно закипающий котел, если бы у лягушки была склонность к ярко выраженному мазохизму. «Дело в теле, — мрачно думает Азирафель. — С волками жить…»       Поначалу демоны наблюдают за его путешествием в логово Сатаны, словно на марафонской дистанции. Азирафель ожидает, что они будут осыпать его оскорблениями, пытаться запугать, как в первый раз, когда он отправился на демонический суд в теле Кроули. Он приятно удивлен, что оказался неправ.       — Мы вам верим! — рычит демон, на голове которого красуется гигантский скорпион с моноклем. — Хэштег свободу Кроули!       — Запомните, босс, все так, как вы всегда говорили, — шипит другой демон, в каске, пока он и еще одна группа демонов-строителей долбят одну из стен Ада, словно роют туннель для побега, по одному удару молота за раз. — Хорошо ведущие себя демоны редко попадают в историю!       — Ты бьешь молотком по его голове, — говорит ему Азирафель. Теперь он лучше разбирается в средствах безопасности.       Демон, действительно, последовательно промахивается мимо стены и вместо этого бьет по каске рабочего рядом с собой. Получивший по голове рабочий ошеломленно шипит:       — Один великий человек однажды сказал, что вы промахиваетесь в ста процентах случаев, если не делаете выстрелов!       — Какой выстрел я делаю? — озадаченно спрашивает Азирафель, когда Шакс не слишком любезно пихает его дальше по коридору.       Демон стонет в ответ под ударами молота:       — И этим великим человеком были вы!       В конце концов пятнистый ковер становится черным и каменистым, как вулканическая порода, а окружающее пространство превращается в отвесные зубчатые стены пещеры, которые с каждым шагом кажутся все массивнее и массивнее. Азирафелю вспоминается поездка на пароме на морскую буровую платформу, которая была настолько гигантской, что напугала его, оторванного от твердой земли. Здесь, так далеко под поверхностью Земли, он никогда еще настолько прочно не стоял на твердой земле, но при этом чувствует себя максимально далеким от человечества. Это тревожно, особенно в чужом теле, неправильно до самого основания его существа.       — Мы все за вас болеем, знаете ли, — вкрадчиво сообщает ему демон рядом с ним, когда спуск становится все круче, а тропинка протискивается сквозь расщелины. — Честно. Я провел опрос и все такое. Двое из двух демонов из десяти опрошенных согласились, что Сатана должен оставить вас в живых...       — Говори за себя, червяк, — шипит Шакс.       — Я... я и говорил. Думаю, в этом и есть смысл того, чтобы «говорить», — отвечает второй демон с легким замешательством.       Следующую реплику Шакс адресует непосредственно Азирафелю (в теле Кроули).       — Если бы не братание с этим твоим ангелом на протяжении многих лет, ты мог бы остаться в живых и наблюдать, как я отбираю у тебя титул Великого Герцога, — говорит она с мрачным воодушевлением, едва не соскальзывая с обрыва на своих уродливых каблуках. — До сих пор не понимаю, что ты в нем нашел.       — О, не знаю, — отвечает Азирафель самым невыносимым голосом Кроули, чуть не свалившись в резервуар с пузырящейся серой. — Ненавижу видеть, как он уходит, но люблю смотреть ему вслед.       Внезапно пространство перед ним расширяется, превращаясь в пещеру — большую, чем он когда-либо видел за всю свою жизнь. Непостижимо, насколько она негостеприимна: воздух рябит от волн ужасного, всепоглощающего жара, вяло поднимающегося от земли. Источник жара сразу же бросается в глаза: в центре зияющего скалистого марева находится плоский обсидиановый остров, окруженный бурлящей, медленно движущейся лавой, словно ров огромного замка. По пещерному пространству плавают какие-то обрывки (слишком маленькие, чтобы их разглядеть), но всепроникающие, словно материализовавшееся зло, которое поднимается из логова, не давая вырваться наружу.       А в центре, опираясь своим массивным раскаленным телом на груду обломков размером с Лондонский Глаз, находится сам Люцифер.       Азирафель не может смотреть на него прямо: сама его природа восстает против того, чтобы смотреть в глаза воплощению всего того, чем ангелы не являются и не могут быть, не превращаясь при этом в нечто совсем не ангельское. Ему кажется, что краем глаза он видит витую корону рогов Темного Лорда, его острые желтые зубы. Он чувствует тот же прогорклый запах, что и в самой бездне, даже сквозь водолазный костюм — густой и пагубный.       — Энтони Джей Кроули, милорд, — объявляет Шакс с замысловатым поклоном.       Когда Люцифер говорит, это не столько голос, сколько рычание, издаваемое сдвигающимися тектоническими плитами. Оно ужасно, до тошноты, вибрирует в желудке Азирафеля. Однако под этим скрежетом скрывается нечто вполне человекоподобное и, если Азирафель достаточно сосредоточится, чтобы различить эти нотки — смутно британское.       — Оставьте нас, — велит он.       Ни один из демонов не подчиняется — не сразу.       — Если позволите, ваше вырождающееся превосходительство, сэр, — говорит демон-не-Шакс, смело шагая вперед к обрыву переднего края скалы, — те из нас, кто состоят в группе «Местные пехотинцы 666», просят вас... пожалуйста, пощадите Великого Герцога! Он научил меня, что единственные цепи в этом мире — те, которые освобождают нас! Он может быть виновен, но я думаю, что вам следует... возможно, вы можете пересмотреть...       Все происходит так быстро. В один момент Сатана смотрит на говорящего демона со скучающим видом. В следующий момент камни под ногами демона обваливаются, и Азирафель в ужасе смотрит, как он падает прямо в лаву под ними. Шипение горящей плоти почти заглушает его пронзительные, исполненные боли крики. Почти. Азирафель потрясенно раскрывает рот.       Когда Сатана переводит взгляд на Шакс, кожа которой приобретает еще более неудачный бледный оттенок, она со всех ног бросается прочь, щелкая каблуками в спешке выбраться обратно в более приятные уголки Ада. Вскоре они остаются вдвоем.       Люцифер Денница и Азирафель. Или, скорее… Кроули — это все, что нужно знать Сатане.       При этом Сатана откидывается обратно на свою импровизированную подушку. С тяжелым вздохом он закрывает свои темные глаза, поднимая еще одну вспышка чистого зла, заставляющую беспорядочно трепетать плавающие частички чего-то вокруг них. Несмотря на свое демоническое тело, Азирафель, несомненно, ангел — он чувствует, как глаза слезятся, а в горле першит от завихрений воздуха. Он чихает.       — Ты все еще здесь? — огрызается Сатана.       Азирафелю требуется пару секунд, чтобы понять, что обращаются именно к нему.       — ... Да? — отвечает он, шмыгая носом, не зная, с подвохом ли вопрос или нет. Он уверен, что Кроули так не ответил бы, но страх сковывает его мыслительные способности. — Вы должны... Мне сказали, что я должен явиться перед вами для вынесения приговора?       — О, суд, конечно же, — бормочет Сатана таким тоном, который можно охарактеризовать только как плаксивый. — Я должен прикончить тебя за то, что ты предал меня, да? Преждевременно сослать тебя в бездну, вычеркнуть из самого существования, или… или! Разорвать тебя на части, вырвать твои крылья, выложить это в изобретенной тобой социальной сети? — Он вздыхает, вызывая прогорклый и невыносимо горячий порыв воздуха. — Честно говоря, Энтони, просто скажи мне, какую смерть ты бы предпочел. Я бы хотел вернуться в постель.       — Э-э, — говорит Азирафель, выбирая слова так тщательно, как никогда в жизни. — Что бы... вы хотели сделать? — нерешительно спрашивает он.       Сатана равнодушно пожимает плечами. Его зазубренная кожа трется о валуны позади него с достаточным трением, чтобы превратить их в щебень.       — Разрывание звучит весело, полагаю, — рычит он, но сердце его, похоже, не лежит к этому.       Азирафель вспоминает версию Люцифера, которую видел на авиабазе в Тадфилде, — внушающего благоговение своим древним видом, когда он возник из земли, чтобы найти сына, которого создал и который отказался признавать его отцом. Он думает о словах Кроули, сказанных ранее: «Он не встает с постели уже почти десять лет». Что же такое произошло десять лет назад, что заставило самого Сатану спуститься в свое логово и больше никогда оттуда не подниматься. Несостоявшийся Армагеддон, да, но...       Один из плавающих кусочков приближается, и Азирафель видит темные выцветшие очертания кита. «ОПТИМИЗМ ПЕРЕД ЛИЦОМ СМЕРТИ СТАНЕТ БРЕМЕНЕМ ДЛЯ ВАШЕГО РЕБЕНКА», — гласит плакат, написанный жирными буквами на выцветшей бумаге, но чудесным образом не воспламеняющейся. Теперь, когда Азирафель присмотрелся, все пятна оказались плакатами, и все они — из прошлой антинатальной кампании ФЭРБ, которая была полностью сосредоточена на экологии. В частности, на одном аспекта окружающей среды. «У меня есть сведения, что все, что касается китов, было придумано Энтони», — сказала ему Мор несколько месяцев назад.       «За исключением плакатов».       — Адам, — говорит Азирафель с внезапным осознанием. Он не сразу понимает, что, к сожалению, произнес это вслух.       Одного этого слова достаточно, чтобы Сатана медленно поднялся с обломков; массивные каменные мышцы ходят ходуном от усилий, которые он прилагает, чтобы встать прямо перед Азирафелем. Его глаза больше, чем все тело Азирафеля, независимо от того, в каком теле он находится, и они такие черные, что Азирафелю кажется, будто его может засосать в них по невнимательности.       К счастью, этого можно не опасаться. Сейчас он предельно внимателен.       Сатана наклоняется вперед над лавой, ударяет рукой о склон скалы в нескольких метрах от места, где стоит Азирафель, и опирается на нее, заставляя стены и потолок пещеры опасно содрогаться и сбрасывать куски камня и обсидиана в ждущую внизу лаву. Скверна волнами накатывает на него, закупоривает поры Азирафеля, сжимает легкие, словно змея, обвивающая его горло и грудь. Он чувствует, как глаза Кроули расширяются и становятся совсем желтыми от страха — это нервирующее ощущение.       — Что. Насчет. Адама? — спрашивает Сатана опасно приглушенным голосом.       Азирафель не идиот, несмотря на ситуации, в которые часто попадает; он, однако, глупец, и, как ему кажется, умеет это доказывать. Учитывая, что терять ему больше нечего, раз уж он зашел так далеко, он хрипло отвечает:       — Я подумал о том, почему вы здесь с самого Тадфилда, почему собираете плакаты, которые делает Антихрист, почему не оказываете особого сопротивления Второму Пришествию. И... случайно проговорил свои выводы вслух.       — Правда? И какие именно выводы ты сделал? — шепчет Сатана, оттопыривая верхнюю губу, обнажая черные десны и пожелтевшие зубы, выточенные в виде гребня из клыков.       Азирафель сглатывает, дрожа всем телом, но отчаянная потребность в ответах всегда оказывалась сильнее его чувства самосохранения. Он поднимает подбородок и говорит самому Люциферу:       — Он разбил вам сердце, да? Адам.       Ему определенно не стоило этого говорить.       — Возможно, нам стоит начать с разрывания! — шипит Сатана тысячей голосов, и лава вздымается высокими волнами, выгибаясь вокруг него дугами. Он протягивает огромную руку к Азирафелю, и тот успевает только вскрикнуть, когда Сатана срывает его с края обрыва, зажав лодыжку между раскаленными указательным и большим пальцами. Азирафель болтается, перевернутый вверх ногами, и не может удержаться от того, чтобы не изворачиваться в попытке освободиться, что, несомненно, выглядит нелепо, учитывая длинные конечности Кроули. Сатана продолжает: — Я бы начал с крыльев, но твои ноги и так держатся на волоске. Они как прутики! Как они еще не сломались при ходьбе?       — У меня очень хороший кардиорежим, — отвечает Азирафель дрожащим голосом, — я всегда убегаю от своих обязанностей.       Сатана обнажает свои отточенные зубы в подобии ухмылки. Зрелище это невыносимо, и когда его вторая рука медленно тянется к другой ноге Кроули, чтобы начать процесс его разрывания на части, Азирафель зажмуривается, и...       — Я прерываю интимный момент? — доносится от входа в пещеру.       Азирафель не может как следует разобрать голос говорившего из-за шипения лавы и ревущей в ушах крови. Но, к счастью, Сатана останавливается и резко разворачивается, чтобы увидеть посмевшего прервать его. Азирафель тоже пытается оглянуться, но болтающийся пиджак закрывает лицо. Посражавшись с ним в попытках убрать его с глаз и освободить обзор, Азирафель потрясенно охает.       Саракаэль.       Вход в логово такой же неровный, как и раньше, и Саракаэль скользит по нему, как пятнышко светящегося холодного белого цвета, несмотря на окружающую обстановку. Как обычно, на ее лице самое нейтральное выражение из возможных.       — Да, помешала, вообще-то, — недовольно отвечает Сатана, жестикулируя телом Кроули. Азирафель издает еще один предостерегающий вопль, когда его голова едва не врезается в валун. — Я только начал приводить его приговор в исполнение. Лети домой, ангелочек, тебе здесь не место.       — И ему — тоже, — отвечает Саракаэль таким решительным тоном, какого Азирафель еще никогда от нее не слышал. — Я должна настоять на том, чтобы ты его отпустил.       Сатана смотрит на нее так, будто она особенно тупая.       — Ладно. И почему это я должен щадить демона, который меня предал? — сардонически спрашивает он. — Рай не имеет здесь власти. У меня нет причин прислушиваться к твоим предупреждениям о… возмездии, когда вы уже планируете уничтожить меня. Демон Кроули не в вашей юрисдикции.       — А как насчет ангела? — спрашивает Саракаэль. — Под чью юрисдикцию он попадает?       Сатана прищуривает глаза чернее самой темной ночи.       — Насколько я помню, — отрывисто бросает он, отчего Азирафель неопределенно поднимает бровь в ответ на нахальство Сатаны, — мамочка выбрала своих любимчиков, и ни я, ни Энтони в их число не входим. Кроме тебя, других ангелов тут нет.       — Но они есть, — настаивает Саракаэль, в ее голосе звучит вся мощь Рая. — Ведь демон Кроули — это архангел Рафаэль.       Азирафелю требуются все усилия, чтобы удержаться от инстинктивной реакции на это заявление, тем более что заявление Саракаэль дает ему шанс не погибнуть от рук Князя Тьмы во всей его ужасающей мощи — тем более, что он уже некоторое время ожидал подобных слов от нее, этого признания, что в комнате завелся огромный зверь. И Азирафель не имеет в виду того, кто держит его за лодыжку.       — Невозможно, — отмахивается от нее Сатана.       Но она не отступает; ее кресло дерзко парит ближе к краю обрыва, под которым все еще бурлит лава.       — Когда Второе Пришествие уничтожит Ад и обратит Землю к изначальному состоянию, Кроули займет свое законное место в новом царстве в качестве Верховного Архангела. — Она говорит это с такой суровой категоричностью, что Азирафель почти верит ей. Почти. — Вот что приготовила для него Всемогущая.       Это опасная игра. Что мешает Сатане убить Азирафеля/Кроули сейчас, пытаясь избежать своей участи с отчаянием раненого хищника, загнанного в угол? Сатана — хищник, да, самый сильный убийца из всех, но… он ранен. Именно поэтому Азирафель не удивлен тем, что Сатана медленно опускает его не в бурлящую лаву и не в собственную раскрытую пасть, а на платформу рядом с Саракаэль. Азирафель больно падает на камни (наверняка потом останутся синяки), но в остальном, к счастью, остается невредимым.       — Отлично, — рычит Сатана, возвращаясь на свою платформу в центре магмы все с той же апатией, что и раньше. — Тогда лучше приступайте к делу, — ворчит он.       — Вы меня отпускаете? — невольно спрашивает Азирафель — ему нужно, чтобы это ответ прозвучал как можно яснее. — Вот так просто?       — Я не дурак, — шипит Сатана, но уже не ядовито. — Когда я предложил тебе стать Великим Герцогом Ада, то сделал это не из заблуждений, что ты кого-то спасешь. Я помню, что ты сделал в первый раз. Совершенно случайно остановил Армагеддон. Ты действительно веришь, что я выбрал тебя, потому что у меня была... что, вера? — Он выпускает еще один прогорклый вздох и беззлобно смеется. — Нет. На самом деле, мне нужен был кто-то достаточно некомпетентный, чтобы потерпеть неудачу. Добро, к сожалению, всегда будет побеждать. Зачем мне убивать тебя сейчас, если ты прекрасно справляешься со своей задачей?       Азирафель фыркает и поправляет свою облегающую одежду. Не желая давать ему достойный ответ и снова рисковать смертью, он просто обменивается с Саракаэль коротким нечитаемым взглядом. Односторонним — она без проблем прямо заглядывает в глаза Люцифера.       Сатана вздыхает, качая головой в едва сдерживаемом недоверии. Он снова принимает прежнюю позу, и напряжение покидает его массивное, плотное тело, пока он сам не становится похож на груду валунов.       — Итак, — говорит он. — Это ты сбросишь меня в бездну, да?       Азирафель отвечает не сразу.       — Я... полагаю, да, — лжет он охрипшим голосом Кроули.       С сильным дрожанием земли, словно вулканический кратер, в котором он находится, вот-вот начнет извергаться, Сатана поворачивается к ним спиной.       — Тогда тебе лучше потренироваться в прицеливании, — хрипит он. — Я бы предпочел, чтобы ты не промахнулся. ***       После этого, каким бы прекрасным ни было пребывание в Аду, оставаться в нем не имеет больше смысла.       При тех же обстоятельствах, что и раньше (но с гораздо меньшей помпой), Азирафель с Саракаэль возвращаются по дорожке и проходят через коридоры, где их встречают лопающаяся от злости Шакс и демон, идентичный тому, что был брошен в лаву ранее, но без ожогов и выглядящий... ну, решительно не погибшим в лаве. В коридорах стоят демоны, наблюдающие за их прохождением, и в их голосах слышатся шипение, рычание и хрип, а также тот же самый ошеломляющий уровень поддержки, что и во время путешествия вниз.       — Каждый чертов кирпич, который они пытаются бросить в тебя, используй, чтобы устоять на ногах!       — Ура Кроули! Нет силы более могущественной, чем демон, решивший подняться!       — Запомните, босс, неудача не противоположна успеху! — У этого демона на руке, словно попугай, сидит довольно крупный петух, и физически она имеет некоторое сходство со своим спутником. Включая русский головной платок. Она продолжает: — Это часть, э-э... Что это за часть?       — Хм, — отвечает Азирафель. — Это часть проблемы?       — Да! Да! — говорит она, издав смех, похожий на петушиный крик. — И именно поэтому вы — Великий Герцог Ада!       Наконец они вчетвером достигают терминала лифта, который должен доставить их наверх. Шакс с силой ударяет основанием ладони по кнопке; двери распахиваются перед ними, словно ощущая поспешность их отъезда. Что ни говори об Аде, но он всегда заставляет ценить мелочи жизни. Например, душ. И освежители воздуха. И солнечный свет. Не умерший демон подбадривает Кроули, как и остальные демоны, аплодирующие его выживанию после общения с самим Князем Тьмы... все демоны, кроме одного.       — Спасибо, Шакс, — говорит Азирафель, ступая в кабину лифта и фальшиво ухмыляясь одной из фирменных ухмылок Кроули. — Ты продвинулась в списке «Сотрудник месяца». Может к следующему Армагеддону получишь повышение.       Лицо Шакса искажается от гнева, и она делает один угрожающий шаг к нему.       — Позволь мне сказать тебе кое-что... — шипит она, когда двери лифта с треском захлопываются у нее перед носом, причем гораздо быстрее, чем обычно закрываются двери лифтов — если бы Шакс была хоть на шаг ближе, они втроем оказались бы в весьма неприятной ситуации. Азирафель смотрит на Саракаэль, выгнув бровь.       — Спасибо, — говорит он с приличествующей демону угрюмостью.       Саракаэль фыркает.       — Не за что, — отвечает она, а затем добавляет с резкой категоричностью: — Азирафель.       Он едва не выпрыгивает из кожи и опускает глаза на свое тело, похлопывая руками по талии и ощупывая плотно облегающую, нарочито дорогую ткань — все еще Кроули. Он опускает руки, прежде чем тело успеет отреагировать на подобные ощупывания, и немного настороженно спрашивает:       — Как ты узнала?       Пауза.       — Я работала с тобой несколько лет и знала тебя гораздо дольше, — мягко начинает она. — Я быстро выучила твои повадки, особенно после стольких встреч и заседаний Совета, проведенных в непосредственной близости от тебя, и нахожу твои мотивы столь же прозрачными. Все это вместе взятое рисует образ того, кто склонен к театральности, необдуманным высказываниям, любопытному отсутствию чувства самосохранения и... того, кто, несомненно, готов пойти на верную смерть, чтобы спасти жизнь демона Кроули. — Ее глаза слегка скользят по нему, а затем целенаправленно возвращаются назад. — Несмотря на то, что демон Кроули сам обладает схожими качествами... не так уж трудно прийти к выводу, что ты дважды поменялся с ним телами, чтобы спасти ему жизнь.       Азирафель растерянно моргает. С его глазами это выглядит неестественно — они словно бы косят на долю секунды. Левый, потом правый. Отчетливо по-змеиному и совершенно напрасно. Ему вдруг захотелось надеть солнцезащитные очки.       — К тому же, — добавляет Саракаэль столь же многозначительно, — Кроули вызвал меня в твой книжный магазин и все рассказал.       А, ясно. Что ж, в этом гораздо больше смысла — Азирафель тоже знает Кроули и знает, что тот не стал бы сидеть сложа руки, пока Азирафель в беде. Даже если бы его нечаянно занесло на Везувий, а не в Лондон, Азирафель не сомневается, что Кроули нашел бы выход. Он продолжал бы бороться, как и говорил, до конца и дальше.       Но потом он задумывается над тем, что означает ее согласие спуститься в Ад, и чувствует, как в животе у него что-то падает, и вызвано это отнюдь не инерцией восхождения лифта и чем-то гораздо более сильным, чем гравитация.       Азирафелю даже не нужно это озвучивать, но он все равно это делает.       — Ты знаешь, где Лайла.       Пауза. Затем Саракаэль достает из внутреннего кармана пиджака конверт. На обратной его стороне знакомым заостренным почерком написано: «Спаси его». Азирафель полагает, что этого достаточно для ответа. Он складывает руки Кроули вместе на узкой пояснице, крепко стиснув длинные пальцы, пока в голове тревожно прокручиваются сценарии, ни один из которых не является особенно удачным.       — И когда ты планируешь рассказать об этом Метатрону? — спрашивает он ее, сглотнув.       Она убирает конверт с новым адресом Лейлы и долго молчит. Лифт покачивается вокруг них; ее кресло издает мягкий знакомый гул.       — Кроули привел интересный довод, — наконец отвечает она мягким голосом с едва различимыми нотками иронии. И спрашивает, почти заговорщически: — Очень удобно, не находишь? Обладать информацией, от которой зависит выживание Земли, особенно когда ее скрывают от глашатая, который пытается ее уничтожить.       Хотя по факту все верно, Саракаэль произносит «глашатая» так, словно это какое-то оскорбление. Азирафель невольно смягчается и чувствует, как губы кривятся в улыбке — жаль, что здесь нет зеркала, чтобы он мог увидеть ее на столь любимом им лице.       С другой стороны, Саракаэль как будто немного напрягает это зрелище.       — Что ж, полагаю, этого достаточно, — чопорно произносит она, а затем, слегка постукивая пальцами по подлокотнику, творит чудо.       Порыв ветра раздувает аккуратный пиджак Азирафеля, треплет его рыжие волосы, касаясь горячей кожи под рукавами. Когда ветер утихает, он снова в своем теле, без маскировки, в своей обычной одежде, пахнущей свежим кориандром — Саракаэль даже подобрала его любимые мокасины, с потертостями и прочим. Азирафель вздыхает с облегчением, потягивает шею, затем моргает (своими, правильными) глазами и переориентируется. Настолько, насколько это вообще возможно, когда двигаешься со скоростью, превышающей скорость света.       Возможно, он в последний раз остается наедине с Саракаэль — по крайней мере в этом с трудом воспринимаемом смещающемся пространстве, характеризующем их непростое согласие, похожее на сам лифт. Он мог бы воспользоваться ситуацией, а не проводить время в молчании.       — Спасибо, что... помогла мне выбраться из довольно щекотливой ситуации, — говорит он и скорбно кривит рот. — Но вся эта история с Рафаэлем — это слишком, даже для того, кто так склонен к театральности, как я. Если бы я знал, что нам разрешено все просто выдумывать, ты бы мне вообще не понадобилась. — Азирафель нервно поправляет рукава и чувствует, что начинает безудержно молоть языком. — Если бы мы собирались придумать ложь для Сатаны, чтобы сохранить Кроули жизнь, я бы предпочел что-нибудь вроде... ох, не знаю. Кроули, сам беременный Мессией. К счастью для нас, «залет» в «браке по залету» — всего лишь метафора... Ну, за исключением одного раза.       Саракаэль недовольно поднимает бровь.       — Полагаю, нам обоим повезло, что я не солгала Сатане.       Азирафель предложил ей выход — она его не приняла. Он отводит глаза и смотрит себе под ноги, тяжело сглатывая от внезапно накатившего на него беспокойства, которое бурлит в горле, словно лава. Он полагает, что нет смысла притворяться, если Саракаэль не собирается оказать ответную услугу.       — Нет, — просто говорит он, сжав зубы, но отвечает предельно вежливо. — Нет, но, прости, мне кажется, ты ошибаешься.       — Я не ошибаюсь, — настаивает Саракаэль. — Рафаэль положит конец Второму Пришествию, когда утащит Сатану в бездну — это архангел, которого не существует, больше не существует. Ты знаешь, насколько могущественен Кроули. Знаешь, что Рай доверял ему делать до Падения.       Азирафель совершенно отчаянно качает головой.       — Нет.       — Азирафель, прислушайся к себе, к тому, что ты пытаешься игнорировать. Я знаю тебя достаточно, чтобы понять, что ты тоже пришел к этому выводу.       — Ты не знаешь меня...       — Знаю, Азирафель, мы это уже выяснили, — заявляет Саракаэль с такой же убежденностью, с какой говорила с Люцифером в недрах Ада. — Вот откуда я знаю, что ты и сам рассматривал возможность того, что Кроули — это Рафаэль. Как ты думаешь, почему я вообще показала тебе стенограммы?       Азирафель ни капли не верит в то, что Кроули был архангелом, которому суждено вернуться в конце света, чтобы вновь присоединиться к сомну ангелов Рая... Азирафель солгал бы, если бы сказал, что такая возможность не приходила ему в голову, как только Саракаэль показала ему стенограмму. Он не… не рассматривал это, когда попросил Мюриэль принести все книги с именем Кроули, которые только могли попасться ей в руки, когда Адам рассказал ему об объятой золотистым светом фигуре, спускающейся из Рая в конце света — конце, которого сам Азирафель не увидит. Конце, когда менее чем через три месяца родится Мессия, и для этого ему не потребуется спускаться. Ему нужно многое обдумать, взвесить в уме, стабилизировать, как на трехлучевых весах. Один неверный шаг — и Вселенная опрокинется целиком.       — Он не Рафаэль, — решительно заявляет Азирафель, но и сам слышит, что его слова не возымели ожидаемого эффекта.       Саракаэль многозначительно молчит. Азирафель спешит заполнить тишину, пока она не станет настолько довлеющей, что убедит его в обратном.       — А даже если и так, — говорит он нарочито спокойно, — это в его прошлом, а не в будущем. Он всегда, всегда стоил больше, потому что он демон, а не вопреки этому. Всемогущая не может просто отменить свои ошибки. Они так не работают, когда затронутые ими страдают от их последствия. Она не может отменить то, что сделала… натворила, будто этого вообще не было.       — Ты удивишься, — спокойно говорит Саракаэль, — но Всемогущая может делать все, что захочет.       Азирафель стремительно приближается к тому, что, как он полагает, является его «переломным моментом» в отношениях со Всемогущей.       — И чего же Она хочет? — спрашивает он в отчаянии. Какая-то часть его надеется, что он получит ответ, хотя у него нет никаких оснований надеяться на это — ведь не было же прецедента, когда ему давали ответы без того, чтобы он сначала запутался из-за их отсутствия. По воле Всевышней его так долго держали в неведении, что он начинает сомневаться, сможет ли когда-нибудь найти выход.       Саракаэль проливает свет на ситуацию.       — 1-е послание Иоанна 3:8, — вдруг говорит она. — Ты помнишь его?       Азирафель поднимает бровь. Предложенный ею свет довольно тусклый.       Она не ждет ответа.       — Кто делает грех, тот от диавола, потому что сначала диавол согрешил, — произносит она четкими, выверенными слогами. — Для сего-то и явился Сын Божий, чтобы изменить дела диавола.       — Разрушить дела диавола, — машинально поправляет ее Азирафель. Осознав, что она подразумевает этим стихом, Азирафель задумывается над оговоркой, понимая, что именно он, а не Саракаэль, употребил неверное слово. Не Всемогущая в начале времен. В каком-то смысле это перемирие — и он, и Саракаэль знают, что он должен быть стерт, как бы Кроули ни умолял об альтернативе, но Тьма может быть довольно одиноким местом, чтобы страдать в одиночку. Несмотря на их разногласия, Азирафель испытывает тот же трепет, что и в Раю, когда узнал, что не все слова Всемогущей были ему известны — что он еще так многого о Ней не знает. Очень, очень маленькая часть его надеется, что одна из этих неизвестных — это то, что Она добрая.       Но после некоторого раздумья Азирафель, едва заметно сморщив нос, говорит:       — Это не слишком утешительно.       Саракаэль пожимает плечами.       — Скоро ты не будешь знать, что я вообще существовала, — отвечает она, когда лифт замедляет ход и останавливается. Она пассивно поворачивает голову вперед и говорит, словно это само по себе ответ: — Утешайся этим. ***                          Азирафель выходит на Уикбер-стрит в увядающие сумерки.       Октябрьский воздух прохладен, на западе в небе все еще сияют золотые, багряные и фиолетовые цвета, но Азирафель не поднимает глаза, прикованные, словно магнитом, к книжному магазину напротив, как будто у него нет ни малейшего желания смотреть куда-то еще. Внутри темно, тускло освещенные стены омыты золотом пока еще не исчезнувших солнечных лучей. Само помещение магазина полностью скрыто от глаз, окна затемнены — идеальная обстановка для архива.       Неважно. Азирафель уже знает, что его там ждет.       Он переходит через дорогу. Тротуар под ногами теплый, как в Аду — возможно, это ему кажется. А может, это просто быстрый прилив крови, согревающий его изнутри по мере приближения. Скорее всего, это следствие солнечного тепла, нагревшего землю за день, которое медленно уходит по мере того, как меркнет день. Азирафель приветствует его, чем бы оно ни было вызвано, черпая из земли под собой, как из резервуара энергии, полагая, что ему это пригодится.       Двери автоматически открываются перед ним, и он заходит внутрь. В проеме над ним горит единственная лампа, остальная часть помещения погружена в темноту. Глазам требуется лишь одна секунда, чтобы приспособиться к полумраку, и другая — чтобы заметить одинокую фигуру, неподвижно стоящую в дальнем конце магазина.       Кроули.       А где же ему еще быть? Если не здесь, в ожидании Азирафеля?       Двери смыкаются за ним. Через коробки, стопки книг и полупустые полки он молча наблюдает за Азирафелем, низко наклонив голову, свободно свесив руки вдоль боков. Он в своем собственном теле, в слишком обтягивающей одежде; он полностью окутан тьмой, сливаясь с тенями позади него. Это немного пугающее, напряженное зрелище, но пульс Азирафеля учащается по причине, совершенно отличной от страха.       — Ты свободен, — говорит он.       Кроули не делает ни единого движения, свидетельствующего о том, что он его услышал, но тут же раздается знакомый звук чуда и щелчок запирания входных дверей, который отзывается во всем теле Азирафеля.       Он сглатывает. Кроули наконец движется.       Он идет медленно, неторопливо, но его глаза не покидают Азирафеля ни на секунду, даже не моргают.       Он методично обходит коробки, шаткие стопки книг, все, о что можно было бы споткнуться — и все это с нехарактерной для него легкостью. Ходьба никогда не давалась ему так легко. Азирафель даже видел, как он раньше спотыкался о воздух… но сегодня, похоже, Кроули предельно сосредоточен, преследуя одну конкретную цель.       — Тебя признали невиновным, — ровным тоном добавляет Азирафель, несмотря на то, что в его груди разгорается радостное предвкушение по мере приближения Кроули. — Или... возможно, тебя признали виновным. Я не знаю, как работает адская система правосудия, но в любом случае тебя пощадили.       И снова никакого ответа, лишь порыв чуда: единственный фонарь над Азирафелем гаснет, отчего весь магазин оказывается залитым теплым приглушенным золотом заката и окутан тенями преследующей его по пятам темноты. Они скрыты от всех, кто может заглянуть внутрь по мере наступления ночи. Группа из них двоих. Азирафель уже скорбит о том времени, когда все изменится — когда их число сократится до одного; он скорбит о том, как близко сегодня подошел к претворению этого своего страха в реальность.       — С твоей стороны было довольно опасно так блефовать перед Саракаэль, — тихо замечает он, когда Кроули останавливается в нескольких шагах от него, но еще недостаточно близко. — Что бы случилось, если бы я позволил тебе спуститься к Люциферу и встретить свою судьбу в одиночестве? Что бы это говорило обо мне?       Кроули не удосуживается ответить ему. Когда он наконец говорит, его голос грубый, хриплый, как шелест гравия.       — Ты спустился в Ад.       Азирафель смягчается. Он шмыгает носом и смотрит себе под ноги. Медленно, словно давая Кроули шанс отвергнуть его, делает полшага вперед, так что они оказываются чуть ближе; Кроули его не отвергает. Конечно же нет.       — Ты бы сделал то же самое для меня, — говорит Азирафель. — Уже делал. Мне давно пора было выполнять свою часть работы в этом партнерстве, согласен?       Но Кроули качает головой.       — Ты... ты спустился в Ад, — многозначительно повторяет он переполненным эмоциями голосом.       Что-то меняется в теле Азирафеля — что-то наконец встает на свои места. Звуки города словно бы затихают, Земля прекращает свое беспокойное вращение; остаются только Азирафель и Кроули, стоящие вместе на краю пропасти для человечества. В конце концов, как и в самом начале, это все, что им остается. Азирафель долго не сводит с него глаз, в итоге отвечая голосом тихим, уверенным и севшим на несколько октав.       — Я отправлюсь куда угодно.       Он делает еще шаг вперед. Половицы скрипят под его ногами, разбивая тишину на осколки. Его глаза не отрываются от Кроули, словно физически не могут смотреть куда-то еще, притягиваемые гравитационной силой.       — Я буду искать тебя где угодно, — говорит он.       Заходящее солнце, все еще пробивающееся сквозь затемненные окна, освещает комнату: книги на слишком белых полках, полупустые коробки на полу, пыль в золотистых пятнах света. Еще один шаг к Кроули, еще одна рана в его голосе. Он снова чувствует эту волну, поднимающуюся вдалеке, как саван — такой высокий, что он может заслонить солнце или исказить его. Затуманить.       — Я найду тебя. Каждый раз, где бы ты ни был, я... — его голос срывается, но потом становится приглушенным в глубокой убежденности. — Я найду тебя, — торжественно обещает он.       Кроули смотрит на Азирафеля так, словно его ударили ножом в живот. Они уже достаточно близко, чтобы коснуться друг друга, разделяя одно пространство, между их телами движутся все те же молекулы, что и всегда. Назад, вперед, назад, вперед. Кроули следует за ними, качнувшись вперед, словно вот-вот упадет. Пошатывается.       — Пожалуйста, — выдыхает он, дико сверкая глазами, — Азирафель, пожалуйста, только... только позволь мне...       И Азирафель позволяет.       Земля словно бы возобновляет вращение с удвоенной скоростью, и по инерции их швыряет о ближайшую поверхность. Нет времени на разговоры, на то, чтобы притормозить — на это не будет времени и позже. Азирафель стягивает пиджак с плеч Кроули, который, в свою очередь, яростно целует его, с такой силой впечатывая его в книжную полку, что несколько изданий «Джейн Эйр» падают на пол вокруг, чудом не задев их. Азирафель уверен, что Бронте поняла бы его, учитывая обстоятельства.       Впрочем, никто из них не обращает внимания на книги. Азирафель распускает галстук Кроули, который, пренебрегая приличиями, на ощупь пытается расстегнуть его брюки.       — Да, — выдыхает Азирафель в рот Кроули, в его подбородок — в любую часть его тела, до которой может дотянуться, — да, прикоснись ко мне...       Кроули не нужно повторять дважды. Он нетерпеливо проводит рукой по промежности Азирафеля, даже не закончив расстегивать одежду, и прижимается губами к коже под его подбородком, когда тот запрокидывает голову. Земля под ними рокочет, словно что-то пытается вырваться из-под нее. Кроули стонет в кожу Азирафеля даже громче, чем сам Азирафель.       — Вот так? — хрипит он. — Прикасаться к тебе… вот так, ангел?       Его пальцы ловкие, ладонь горячая. Азирафель может только кивнуть, ошеломленный, прижимаясь спиной к полкам позади себя из опасения, что ноги подведут его. Книги снова падают вокруг них. Люстра дрожит, как ветряные колокольчики, внезапно налетевший порыв ветра развевает оторванные страницы.       В другом конце помещения опрокидывается наполовину заполненная полка, и, когда Кроули оставляет засос у него на шее, Азирафель едва не опрокидывается вместе с ней.       — Я держу тебя, — шепчет Кроули, крепко и уверенно обхватывая его за спину, не переставая прикасаться к нему. Он прижимается в поцелуе к влажным прядям волос на виске Азирафеля и судорожно вдыхает, словно успокаиваясь. — Я держу тебя, я не позволю тебе упасть.       Секс с Кроули у книжной полки — это одно, но надеяться, что она удержит Азирафеля, — совсем другое.       — Ты держишь меня? — заплетающимся языком бормочет он, словно пьяный от всего происходящего.       Кроули фыркает.       — Всегда, — хрипло шепчет он. — И никогда не позволю упасть.       Свет над ними мерцает, как и кожа Азирафеля, словно дезориентирующая вспышка фотоаппарата в быстрой последовательности. Он не знает, сколько еще тело будет держать его — как долго, пока его истинная форма не поглотит его полностью... Но что такое истинная форма, если не кости, мышцы и жировая ткань, благодаря которым он вообще может оставаться на Земле? Кто он, если не тело, позволяющее ему усиливать контакт с рукой Кроули, чувствовать вкус пота на его шее, сплетаться конечностями с мужчиной, который любит его так… так, словно Азирафель — это нечто большее, чем его имя. Словно он будет стерт с лица земли только для того, чтобы снова быть собранным воедино благодаря пространству во Вселенной, имеющем его форму, которое Кроули будет крепко обнимать всем своим существом, когда Рождество наступит и пройдет.       Кто такой Азирафель? Душа, управляющая телом, или тело, позволяющее душе вообще чего-то стоить? Да, он существовал до того, как у него появилось тело, но был ли он живым до сих пор?       — Никогда... никогда не чувствовал ничего подобного раньше, — стонет он в ухо Кроули, в его щеку, во впадинку под скулой. Он цепляется за предплечье Кроули, словно это единственное, что привязывает его к Земле, ощущая, как мышцы восхитительно напрягаются под его пальцами. Между ними по-прежнему слишком много одежды. Он чувствует себя обделенным без губ Кроули на своей коже. — Поцелуй меня снова.       Кроули охотно подчиняется, настойчиво прижимаясь к его губам, проникая в рот горячим ищущим языком. Азирафель не знает, как они так долго просуществовали без этого — он просто не может представить себе мир, где этого нет. Движения Кроули становятся все более беспорядочными.       — Боже, ангел, — выкрикивает он, не в силах сдержать богохульство. Его бедра двигаются навстречу Азирафелю, когда он обхватывает его бедра руками и еще теснее прижимаясь с нему. Каждый сантиметр его тела гудит от неистового желания, каждое судорожное движение и содрогание полны отчаяния. — Ты... о Господи, так приятно тебя ощущать...       — Ш-ш-ш, милый мальчик, — нежно успокаивает Азирафель, обхватывая его за талию, чтобы полностью остановить его движения. Как бы волнующе это ни было, он ждал этого момента ужасно долго и намерен использовать его по максимуму. Кроули издает протестующий звук и отодвигается с ужасно потерянным выражением лица.       — Я еще не закончил, — жалуется он немного писклявым голосом. — Мне... мне нужно...       — Я уже знаю, что тебе нужно, — вполне уверенно сообщает ему Азирафель и приступает к демонстрации этого знания. ***       В международном аэропорту Лос-Анджелеса кипит жизнь, когда рейс номер 668 приземляется на взлетно-посадочную полосу. Удивительно, что самолет вообще приземлился, ведь грозовые тучи закрывают солнечный свет, неподвижно застыв над городом. Сам рейс, учитывая, что он вылетел из лондонского Хитроу, переполнен: в салоне самолета Анафема и Ньютон Гаджеты провели все время по обе стороны от своей дочери Алисы Чумбавамбы Гаджет, которая не спала ни секунды.       — Ты миллионерша, — жалуется Ньют, расправляя плечи и неловко ерзая на сиденье. Его втиснули в кресло у окна; Анафема хотела место у прохода, она его получила. — Почему мы не могли раскошелиться на первый класс? Или на частный самолет твоей матери?       — Адам запретил частные самолеты, а первый класс — только у прохода. Анафема встает, неловко потягиваясь. — Ты что, хотел разделить с Элис одно сиденье?       Элис наконец-то задремала. Целый чертов международный рейс, а она только сейчас заснула.       Ньют убирает комплект слизи в ее рюкзачок с фонарем из тыквы, игнорируя то, что размазалось по ковру под ними.       — Почему это я должен сидеть с ней в одном кресле? — протестует он, отстегивая ремень безопасности Элис. — Почему не ты?       Анафема выгибает бровь в его сторону, не удостаивая его ответом.       — Приезжай в Америку, говорит она, — бормочет про себя Ньют, подхватывая Элис на руки и, поморщившись, встает. Ему приходится сгорбиться, чтобы не удариться головой о консоль над креслом. — Немного времени с семьей. Чьей семьей? Ее.       — Если конец света случится снова, я хочу, чтобы мы оказались как можно дальше от Англии, — в тысячный раз повторяет ему Анафема, поднимаясь, чтобы взять оба чемодана из верхнего отделения. Она помогает Ньюту надеть рюкзак, маневрируя лямками вокруг дремлющего трехлетнего ребенка, и они втроем выходят из самолета. — И Калифорния кажется мне охренительно далекой, — бросает она через плечо.       Ее мать ждет их в терминале.       — Mis amores! И Ньютон! — взволнованно восклицает она. За три года существования Элис она несколько раз приезжала в Брайтон, и они общаются по видеосвязи каждое утро и каждый вечер — иногда и в обед, если только Ньют не работает с планшетом, и тогда планшет чудесным образом перестает работать, — и ее мать придумала теорию заговора, что он делает это специально, чтобы у Элис не развилось предвзятое отношение. Она, как и большинство из семьи Гаджет, абсолютно права.       Как только они сходят с трапа самолета на пол терминала, Ньют подпрыгивает, словно его ударили током.       — О боже, — бормочет он полузадушенным тоном.       Мать Анафемы не замечает ничего необычного, обнимая Анафему так крепко, что кости трещат. Из чувства долга она обнимает и Ньюта, который пытается высвободиться, но ее единственная цель — отвоевать у него Элис, на что он с благодарностью соглашается.       — Как прошел полет? — спрашивает она.       — Одиннадцать часов с малышом, — с натянутой улыбкой отвечает Анафема, с благодарностью передавая свой чемодан Эсперансе, личной помощнице и телохранителю ее матери. — Вот как прошел полет.       — Не могу передать словами, как я была счастлива услышать, что ты устраиваешь зимние каникулы раньше времени, — воркует мама, крепко сжимая Элис в объятиях. Она еще даже не открыла глаза, прижавшись к бабушкиному плечу щекой, все еще перемазанной арахисовым маслом с предыдущего завтрака. — И так быстро! Разве я не была счастлива, когда узнала, cariña?       — Да, — стоически отвечает Эсперанса. Ее бицепсы больше, чем все бедро Ньюта.       Анафема хмурится.       — Сейчас ночь.       Ее мать возится с косами Элис, расправляя бантики на концах.       — Хм? Нет, mija, сейчас полдень. Как раз к обеду я попросила Эсперансу заказать нам столик в...       Но Анафема смотрит в панорамные окна терминала на потемневшее небо, которое она приняла за грозу, когда они приземлились. На улице кромешная тьма, звезд нет из-за светового загрязнения, но полумесяц, вырисовывающийся высоко над горизонтом, не вызывает сомнений.       — Сейчас ночь, — повторяет она озадаченно.       Когда они покидали Англию, погода была вполне обычной, вращение Земли явно не было нарушено. Но ночь? В полдень? Однозначно предупреждение библейского масштаба, тем более что Анафема их уже немало повидала. Ее мать отвечает не сразу, но когда она это делает, ее голос звучит потрясенно.       — Так и есть, — озадаченно говорит она. — Когда мы сюда ехали, ничего такого не было. Как странно! В любом случае, вы сказали, что вернетесь в Англию к Новому году, но я настаиваю на том, чтобы вы остались до весенних каникул, не меньше. Или даже дольше! Знаешь, в частной школе, которую ты посещала, в январе открывается осенний набор, разве ты не хотела бы, чтобы Элис выросла «тасманским дьяволом», как и ты? Достаточно звонка, и я смогу навсегда перевезти вас троих в Малибу.       Анафема чувствует, как Ньютон встает рядом с ней и наклоняется ближе.       — Милая, — шипит он, — он поднялся.       — Месяц? Да, знаю, я как раз собиралась сказать... — Но Анафема замолкает на полуслове, увидев выражение лица мужа — невидящий взгляд его слегка безумных глаз, вспыхнувшие щеки. Оно знакомое, интимное и вызывает чувство волнения, которого Анафема не испытывала уже очень, очень давно. Она едва может в это поверить, скептически выгибая брови.       — Что... поднялось? — спрашивает она.       Ньютон стискивает зубы. На его висках выступили капельки пота.       — Он, — серьезно отвечает он. — О черт.       Она окидывает взглядом остальную часть аэропорта и видит, что Ньют не единственный со схожей реакцией. Другие пары заметно менее сдержаны в проявлении привязанности, чем принято на людях; мужья подгоняют своих партнеров вперед, словно торопятся покинуть аэропорт, мужчины неловко переминаются на месте с широко раскрытыми, бегающими по сторонам глазами. Не нужно быть пророком, чтобы понять, что наконец-то произошло, и будь Анафема проклята, если не воспользуется этим так быстро, как только, нахрен, возможно.       — Перерыв на туалет! Присмотришь за Элис, верно? — объявляет Анафема, хватая Ньюта за руку и утаскивая его прочь, прежде чем ее мать успевает ей ответить. — Перелет был долгим, мы будем... через сколько, десять минут?       Ньют серьезно качает головой.       — Пять! Детка, пойдем.       Но у Ньютона осталось достаточно здравого смысла, чтобы сопротивляться.       — Ты не можешь привести меня в женский туалет, — умудряется он, неловко держа рюкзак на уровне промежности. — Мы только что приехали в Америку, и я бы не хотел, чтобы меня застрелили или арестовали. Или и то, и другое.       — Это Лос-Анджелес, — сообщает ему Анафема, затаскивая его внутрь. — Все туалеты гендерно-нейтральные.       — О-о, — выдыхает Ньют и послушно следует за ней внутрь. — Ну что ж, тогда благослови Господь Америку. ***       Одежда летит в разные стороны.       Первым этой участи подвергается проклятый галстук Кроули — на него уходит довольно много времени, но когда Азирафель случайно затягивает его, а не ослабляет, шокированный стон Кроули сродни религиозному просветлению. Азирафель приберегает это открытие на потом, а Кроули тем временем набрасывается на его жилет: его пальцы дрожат от сдерживаемых усилий, дыхание учащенное и тяжелое, лицо раскрасневшееся. После одного особо тревожно грубого обхождения с его одеждой Азирафель открывает рот в знак протеста.       — Да, он винтажный, да, пуговицы сделаны из какой-то части животного, которую больше нельзя использовать, да, я осторожен, — нетерпеливо перечисляет Кроули, и вправду снимая жилет довольно осторожно. Он кладет его на стойку, к которой его недвусмысленно прижал Азирафель, и расправляет, чтобы избежать складок. Азирафель смягчается.       — Знаешь, ты очень мил, — сообщает он ему, совершенно очарованный. — Ты всегда был таким хорошим — гораздо лучше, чем сам считаешь.       — Я... я не согласен, — возражает Кроули, но глаза его после этих слов лихорадочно блестят.       — Как угодно, не соглашайся. — Азирафель обхватывает Кроули за талию, чтобы усадить его на стойку, наслаждаясь кратким чудесным ощущением, когда держит демона в руках, полностью приняв на себя вес его человеческого тела. Он не знает, что за бездумное, голодное выражение появилось на его лице, но при виде его любые оставшиеся жалобы Кроули сходят на нет, а лицо темнеет, как далекие грозовые тучи в угасающих сумерках. Его руки снова скользят по груди Азирафеля, и он наклоняется вперед, чтобы поцеловать его.       Почти… Азирафель останавливает его, уперев руку ему в грудь. Кроули смотрит на него с легким недовольством.       — Думаешь, ты единственный, кто ждал? — спрашивает Азирафель, слегка обидевшись. — Что я не… жаждал прикоснуться к тебе? Видеть, как ты теряешь голову?       Вопрос риторический — Азирафель уже толкает его назад.       — Что? Нет... — стонет Кроули, позволяя уложить себя на стойку, и слегка выгибается, вынужденный убрать из-под себя книгу. — В прошлый раз было достаточно неловко. Кроме того, ты... ты можешь заняться мной позже, ладно, но будет нечестно, если я снова стану первым...       — А я тебе говорил, что это не так работает, — отвечает Азирафель, крепко держась за внешнюю сторону бедер Кроули и двигая его вперед, так чтобы его зад оказался на краю стойки. Его ладони скользят вверх по бедрам. — Мы не будем играть в эту дурацкую игру. Есть кое-что, что я хотел сделать еще со времен Иерусалима, и я не позволю тебе все испортить.       — Клянусь кем угодно, если ты снова вспомнишь этот чертов шемар...       Рывком вытащив полы рубашки Кроули из брюк, Азирафель задирает ее, заставляя демона вскинуть руки над головой, и смотрит на его голую грудь широко распахнутыми глазами, не спеша наслаждаясь видом.       Мышцы живота Кроули напряжены, натянуты, ребра движутся в такт тяжелому дыханию. Под поясом видна затененная щель, создаваемая бедренными костями, на которых ткань натягивается особенно сильно. Азирафель проводит ладонью по мягкому животу, по плоской грудине, запускает пальцы в темно-рыжие волосы на ней так, как всегда хотел. Кроули шипит, словно прикосновение обожгло его, и жадно выгибается, усиливая контакт. Он кусает ткань рубашки, затянутой вокруг его головы, как импровизированный кляп.       Азирафель помнит этот вид.       Кожа под его ладонью трепещет, словно провод под напряжением, мышцы подергиваются, как оголенный нерв, и нежная агония от этого контакта проникает прямо в сердце Азирафеля. Кожа Кроули медово-золотистая в свете заходящего солнца, и Азирафелю просто необходимо попробовать ее на вкус.       Он опускает руки, чтобы обхватить острые выступы бедер Кроули, и пригибает голову, проводя языком по волоскам вдоль его пояса, чувствуя, как металлическая пряжка ремня холодит ему шею. Он ощущает возбужденный член Кроули, упирающийся ему в грудь, но не усиливает контакт с ним, не предлагает никакого облегчения, пока пробует на вкус его кожу — горячую, расплавленную и живую во всех местах, где они соприкасаются. Заставляет его ждать. Что-что, а ждать Кроули умеет.       — Ты меня убьешь, — прерывисто выдыхает Кроули, беспокойно ерзая, удерживаемый на месте лишь крепкой хваткой Азирафеля. Вокруг них продолжает мерцать свет. Его голос срывается, приглушенный одеждой. — Ты... ты хочешь меня убить, да?       — Тише, — шепчет Азирафель ему в пупок. — Еще нет.       Кроули наконец стягивает рубашку и жилет, неловко изворачиваясь, и сбрасывает одежду в сторону, чтобы приподняться на локтях. Кожа на его животе восхитительно морщится. Его волосы дико взъерошены.       — О черт, — хрипит он, как только приглядывается как следует. — Нет, ангел, я серьезно, я… я так долго не продержусь.       — Знаю, — бормочет Азирафель, потянувшись вверх, чтобы расстегнуть ремень, касающийся его груди. — Я этого и не хочу.       — Не хочешь… значит, у меня нет права голоса?       — Нет.       — Азирафель...       Внезапно Азирафелю в грудь упирается нога, холодя кожу под наполовину расстегнутой рубашкой подошвой ботинка. Приложенной Кроули силы оказалось достаточно, чтобы между их телами образовалось небольшое пространство, но не настолько, чтобы уронить Азирафеля на этот раз. Этот вид он тоже помнит.       — Как хорошо, что мы наконец-то до этого дошли, — сухо замечает Азирафель. — Значит, ты всегда представлял себе это именно так?       — Просто мне нужно отвлечься, ладно? — Кроули проводит рукой по лицу, румянец на котором распространился до самых кончиков ушей и вниз по шее, непривлекательно расплываясь по груди. — Много всего сразу происходит, сам понимаешь. Я представлял… мечтал об этом целую вечность. Как доставить тебе... эм, удовольствие. Так что просто... я собираюсь перевести дух и подумать о Мюриэль или о чем-нибудь столь же несексуальном, а потом отведу тебя наверх, уложу на твой ужасный матрас, и... и я собираюсь... — Его голос срывается, веки все более тяжелеют, когда он смотрит на Азирафеля. — Что… что ты делаешь?       Пока Кроули разглагольствовал, Азирафель начал медленно развязывать шнурки ботинка, прижатого к его груди.       — Нет, продолжай, — говорит ему Азирафель. — Расскажи, что ты собираешься со мной сделать.       Кроули разевает рот, проводя языком по внутренней стороне нижней губы. Он смотрит, как Азирафель снимает его ботинок, кладет на стойку рядом с ним и начинает медленно стягивать носок, другой рукой скользя под штанину, пальцами впиваясь в упругую икру. Мышцы на ней судорожно подергиваются.       — Потому что, — многозначительно продолжает Азирафель, чувствуя, как голод вспыхивает в его животе, — я могу рассказать, что хотел бы сделать с тобой. Или... — он вдавливает большой палец в изгиб стопы Кроули и потирает изящные косточки под кожей с достаточной силой, чтобы причинить боль, — я могу показать.       На его слова следует мгновенная реакция. Кроули извивается и опускает ногу, чтобы обхватить бедра Азирафеля обеими и притянуть ближе. Его руки слепо тянутся вверх, чтобы продолжить расстегивать рубашку Азирафеля, который жадно наблюдает за ним, впитывая его отчаяние, словно умирающий от жажды в пустыне при виде воды. Тени, отбрасываемые быстро мерцающим светом вокруг них, создают впечатление, будто он расправил крылья в каком-то фрактальном измерении — настолько черные, что на них больно смотреть человеческими глазами. Кроули торопливо стягивает ткань с плеч Азирафеля, оголяя его грудь и заставляя вздохнуть с облегчением.       Он проводит пальцем по кадыку Кроули, который задирает подбородок, предоставляя ему больше доступа.       — Ты никогда не умел смаковать удовольствие, — с нежностью бормочет Азирафель.       А потом он медленно опускается, проводя рукой по его груди. Он вспоминает Кроули в Нью-Йорке, в гостевой комнате доктора Джайлса, когда теплая от сна ладонь скользила по его телу. Он вспоминает Кроули в пещере; его желтые глаза ярко блестели, когда он запустил руку под одежду Азирафеля, впиваясь пальцами в его бедро. Сейчас, в настоящем, дыхание Кроули учащается, сбивается, когда он закидывает бедра на плечи Азирафелю и беспокойно ерзает под его ладонью, которая на этот раз вполне обычная, не излучающая божественность. Невероятно, на что способна человеческая рука, прижатая к телу другого человека. К телу любовника. Телу Кроули.       Он останавливается, когда достигает пояса брюк, согревая дыханием ткань в промежности, и поднимает глаза, многозначительно смотря на Кроули.       — Ладно, — сдается Кроули, откидываясь на спину, словно у него не осталось сил. Он тяжело дышит, когда запускает руки в волосы Азирафеля, поскребывая ногтями кожу головы. Следующие его слова исполнены откровенной мольбы. — Ангел, ладно, просто покажи.       И Азирафель показывает. ***       — Может, ответ есть в старой телефонной книге, — предлагает Мюриэль.       Над Нью-Йорком разразилась странная гроза, и доктор Билли Джайлс ужинает там, где всегда ужинает по вечерам пятницы одинокий гей, обремененный знанием о надвигающемся библейском апокалипсисе: «Эпплбис». После того как его любимую закусочную сделало отталкивающей событие, которое не нужно объяснить, ему пришлось быстро изменить свой распорядок дня, чтобы не получить травматическую реакцию при виде веганской колбасы, и обещание «Маргариты» за один доллар — единственное, что помогает ему продержаться эту неделю.       Рядом с Билли — Мюриэль. Мюриэль всегда рядом с Билли.       Сейчас они сидят в баре и проверяют экзамены, но за два месяца работы помощником Билли Мюриэль так и не поняла, что такое оценка и почему «сто» — это самая высокая из возможных. Для существа, которому тысячи лет, она не способна понять очень многое. За исключением поиска Книги Мертвых — в этом Мюриэль чемпион мира по концептуализации, хотя подавляющее большинство информации о ней непостижимо для всех, кроме нее. Вот ярчайший пример.       — Потому что в них полно мертвецов, — продолжает она. — Стоит найти старую телефонную книгу и обзвонить все номера в ней, чтобы узнать, не знает ли кто-нибудь, где находится Книга Мертвых. Не думаю, что кто-то уже делал это раньше, не так ли?       — Да, могу гарантировать, что никто не делал, — не поднимая глаз, отвечает Билли, выставляя тринадцатую «C» за вечер.       — Именно! — кивает Мюриэль, решительно ставя еще одну «треугольную» оценку. Она утверждает, что она лучше, чем старая скучная «А», потому что в треугольник входит Святой Дух. — Я начну заниматься этим завтра.       — Знаешь, — говорит Билли, откладывая ручку и наклоняя голову, чтобы посмотреть на Мюриэль прямо, и отхлебывает коктейль через соломинку, — можно поговорить о чем-то другом, кроме Книги Мертвых. Ты теперь на Земле и можешь наслаждаться земными вещами помимо наркотиков, мелкого воровства или измерения моей температуры каждое утро и вечер, чтобы проверить, не превратился ли я в вампира из «Сумерек».       — О-о? — удивленно спрашивает она, как будто эта мысль раньше не приходила ей в голову. — Например?       — Ну... ты не думала о том, чтобы сделать наращивание волос? — Если честно, вопрос абсолютно искренний. Он жестом указывает на середину живота. — Длинные волнистые, до сюда. Они бы тебе пошли.       Мюриэль хмурится.       — Звучит так, будто это будет больно, — отвечает она, но затем ее глаза радостно вспыхивают. — Может, она в Лондоне!       Билли хмыкает и возвращается к эссе о Карли Рэй Джепсен и комплексе мадонны/шлюхи. Он всерьез подумывает о том, чтобы спрятать в холодильнике несколько пачек крови, если подыграть Мюриэль с ее гиперфиксацией на «Сумерках», но боится, что ангельские инстинкты Мюриэль сработают в стиле «Зимнего солдата» и он проснется от кола в сердце. Или… не проснется, полагает он.       — Мы уже думали об этом, — устало замечает он.       Но Мюриэль его не слушает.       — А мне кажется, в этом есть смысл. Честно говоря, Лондон — единственное место, о котором, похоже, заботится Всемогущая. И тот пляж в Калифорнии. И Иерусалим. — Она потирает ладоши, словно суперзлодей; ее футболка с надписью «АКТИВНЫЙ СТРЕЛОК» с сербским баскетболистом Николой Йокичем, бросающим баскетбольный мяч в пламя, лишь усиливает это впечатление. — Думаю, есть неплохие шансы, что Книга Мертвых находится в любом из этих мест… о, наконец-то прорыв!       — А где она может быть в Лондоне? — спрашивает Билли уже не в первый раз и продолжает, изображая ужасный британский акцент: — Лондонский мост? Площадь Пикадилли? Подземка?       — Почему… под землей, да! Конечно, Книга Мертвых находится под землей! Мы можем... мы даже можем взорвать Лондон, чтобы добраться до нее!       — В Америке этого говорить нельзя, — машинально замечает Билли, и чей-то голос напротив вторит ему.       По другую сторону от него в баре сидит мужчина, которого Билли никогда раньше тут не видел. Он бы его запомнил, хотя бы потому что парень очень массивный: худощавый, с довольно изящными пропорциями, но почти на голову выше тоже отнюдь не маленького Билли. Одет он в непринужденно стильную одежду, напоминающую уличную одежду азиатов. Под черной бейсболкой он совершенно лысый.       — Но я, между прочим, за то, чтобы взорвать Лондон, — добавляет мужчина, отхлебнув свой мохито и поморщившись.       Билли открывает рот, но тут словно бы что-то разливается в воздухе. Гроза в полной мере вступает в свои права, затемняя окна за жалюзи и принося с собой электрический гул озона, от которого волосы встают дыбом, а кожа на пояснице гудит. Внезапно Билли совсем не возражает, что застрял здесь на время ливня, при том что его так странно тянет к мужчине рядом с ним, словно он знает его уже много лет. Как будто это старый друг, хотя он готов поклясться, что не встречал его раньше. Учитывая его прошлое, Билли смутно чувствует, что здесь происходит что-то сверхъестественное, но ему на это удивительным образом наплевать.       — Красивая татуировка, — говорит Билли с гораздо большим интересом, чем раньше.       На груди незнакомца под рубашкой с низким вырезом виднеется татуировка в виде какого-то мотылька прямо на грудине, его крылья распластаны по обеим ее сторонам. Из-за штриховки кажется, что на спине мотылька нарисован череп.       — Хм? — спрашивает незнакомец, а затем тоже опускает взгляд. — Ах да, мертвая голова. Можно сказать, что я уже сталкивался со Смертью. Подумал, что раз уж я на Земле, то татуировка будет... уместна.       Билли считает, что это довольно драматичное объяснение татуировки, но вдруг понимает, что хочет лишь недвусмысленно спросить, могут ли они перенести эту вечеринку в мужской туалет. Он ерзает на сиденье, ощущая внезапный дискомфорт в джинсах, и мужчина рядом с ним, похоже, чувствует себя не лучше, разглядывая Билли с ног до головы и испытывая одновременно возбуждение и замешательство от этого возбуждения. На Билли не в первый раз смотрят подобным образом.       — Вы здесь один? — спрашивает незнакомец.       — Да, — сразу же отвечает Билли.       С другой стороны от него в разговор пытается вмешаться Мюриэль.       — Здравствуйте, я Мюриэль, писарь 37-го класса, и... — Но оба мужчины предпочитают не обращать на нее внимания.       Билли протягивает руку.       — Доктор Джайлс, — говорит он со всей сексуальностью в голосе, на которую, как ему кажется, способен. Не то чтобы ее было много, но он надеется, что на этот раз у него получится. Ведь это жизненно важно для выживания планеты.       Незнакомец заинтересованно выгибает бровь.       — Врач? — спрашивает он, беря его руку в восхитительно крепкий захват.       Билли смеется, но смех получается с придыханием, совершенно неловким. Он не знает, почему продолжает так представляться, ведь честный ответ никогда не идет ему на пользу. У него не получается искусно подкатывать к нравящимся ему мужчинам, особенно в последние несколько лет.       — Библейского толка, — решает признать он.       Как ни странно, незнакомец смотрит на Билли с еще большей заинтересованностью, полностью повернувшись в его сторону. От него пахнет каким-то знакомым, но непонятным цветком.       — Мой счастливый день, — мурлычет он.       В воздухе витает что-то такое, что делает интерьер проклятого «Эпплбис» гораздо более волшебным, чем он есть на самом деле, наполненным электрическим напряжением, полным потенциала, которого Билли не хватало гораздо дольше, чем четыре года — целую жизнь, по правде говоря. Кожа незнакомца гладкая, без единого пятнышка, почти излучающая собственное медно-бронзовое сияние, и Билли так отчаянно хочется прикоснуться к ней, но в гораздо более реальном смысле он хочет подождать, чтобы предвкушать прикосновения к ней. Доить это чувство до последней капли, пока оно снова не исчезнет.       Глаза незнакомца — манящий оттенок серого, или индиго, или... вот оно. Они практически фиолетовые. Он наклоняется вперед и кладет ладонь на его руку.       — У меня выходной, — сообщает он Билли. — Что скажете, если мы пропустим по рюмочке?       Билли медленно расплывается в улыбке, словно под действием какого-то вируса, овладевшего его телом. ***       В тот вечер Азирафель получает довольно основательное образование.       Не то чтобы ему нужно было узнать что-то еще у Кроули или о Кроули, учитывая, столько времени он провел рядом с ним, как преданный студент. Да и есть ли вообще что-то новое, чего Азирафель еще не знал о демоне? Он никогда прежде не целовал шею Кроули, но до сегодняшнего вечера мог безошибочно угадать точную высоту его ответного вскрика. Темп дрожи его загребущей хватки. Вкус, который он оставит на языке Азирафеля, когда, задыхаясь и болезненно напрягаясь, содрогнется в момент разрядки, прежде чем яростно поднимет голову и практически повалит Азирафеля на пол книжного магазина. Спроси кто-нибудь Азирафеля, он бы перечислил все это до мельчайших подробностей.       Но все же есть то, к чему даже тысячелетние фантазии Азирафеля не подготовили его должным образом.       Например, он узнает, что, когда они целуются, Кроули предельно нежен, с его мягким скользким языком и неуклюжим, слишком широко раскрываемым ртом, но все меняется, стоит его губам оказаться на теле Азирафеля.       — Прости, прости, — послушно бормочет Кроули, когда его зубы вонзаются слишком глубоко, уже не в первый раз за вечер. На мягком изгибе кожи над сердцем Азирафеля уже расцветает красная метка. Она совпадает с отметинами на животе, на шее и в верхней части левого бедра. Скользящие пальцы ни на миг не прекращают прикасаться к его телу, охватывая плоть то тут, то там. Несмотря на свои извинения, Кроули тут же бездумно оставляет еще один синяк на груди Азирафеля слишком острыми зубами.       Азирафель лишь вздыхает в ответ.       — Я никуда не денусь, — говорит он, нежно проводя рукой по волосам Кроули. — Тебе не обязательно… клеймить меня.       Он осознает, что сказал, с некоторым опозданием. Кроули сглатывает и делает паузу в спуске по животу Азирафеля, неистово моргая. Его подбородок, которым он упирается в кожу Азирафеля, дрожит. Его волосы ярко-рыжие в свете заходящего солнца, пробивающегося сквозь окна, и прилипают ко лбу, их влажные концы слегка касаются живота Азирафеля.       Он прекрасен. Азирафель думает, что позволить Кроули заклеймить себя — далеко не самое худшее, что он мог бы сделать в этой данной ему жизни, и чувствует вспышку вины.       — Прости, — шепчет он. — Я не так выразился. Ты знаешь... ты должен знать, что я...       Кроули качает головой и с отчаянным звуком прижимается ртом к бедру Азирафеля, вводя в его тело третий палец. На этот раз, когда Азирафель шипит от боли, он не останавливается.       Это подводит Азирафеля к следующему уроку этого вечера: Кроули, при всей своей развязности и браваде, довольно эмоционален, когда дело доходит до секса. Ну, или... более эмоционален, чем обычно.       — Мой дорогой, — беспомощно бормочет Азирафель, вытирая большими пальцами слезы со щек Кроули. — Я должен спросить, как ты вообще рассчитывал это пережить?       — ...Не думаю, что я на это рассчитывал, — напряженным тоном признается Кроули.       Его неподвижные бедра прижимаются к бедрам Азирафеля, вклиниваясь между ними. Пол под ними твердый и неудобный, но теплый и скользкий от пота. Кроули сопит, потираясь лицом о ладонь Азирафеля. По горделивому склону его носа бежит слеза, неуверенно задерживаясь на его кончике, и Азирафель не может удержаться от того, чтобы не приподняться и не поцеловать ее. На вкус она как морская вода.       — Скажи мне, — умоляет Кроули, словно признаваясь в чем-то ужасном.       Они занимаются этим уже некоторое время. Азирафель выжимает все до последней капли, пока Кроули не достигнет переломной точки, до которой Азирафель так жаждет добраться, чтобы посмотреть, как Кроули отбросит последние остатки самообладания. По сравнению с ним Азирафель может подождать, но окружающий мир говорит об обратном, поместив таймер обратного отсчета над головами их обоих. Азирафель держал бы его здесь годами… но у него есть время только до декабря.       Он беспокойно ерзает, обхватывая бедра Кроули своими, словно тисками.       — Что сказать? — спрашивает он напряженным голосом. — Что ты не выкладываешься на полную?       Но Кроули лишь качает головой; кажется, он уже не совсем в себе.       — Было... что-то еще, — с трудом сглатывая, выдавливает он. Его лицо искажается в ошеломленную гримасу, но он совершенно серьезен, когда старательно собирает слова в предложение. — Ты сказал... ты сказал это в Аду. Ты обещал сказать мне, что ты...       Азирафель медлит, пораженный отчаянием в голосе Кроули, его неприкрытой уязвимостью, когда он выдавливает из себя признание, несмотря на то, что его горло явно сжимается. Храбрый. Кроули всегда был таким пугающе храбрым.       Поэтому Азирафель считает нужным тоже набраться храбрости. Нет смысла притворяться, что он не знает, о чем его просит Кроули и что он уже очень, очень давно хотел ему дать. Ад явно был отнюдь не самым романтичным для этого местом. А вот пол его книжного магазина — самое то.       — Хорошо, — мягко говорит он. — Конечно, позволь мне просто...       Он поднимает руки и берет лицо Кроули в ладони, удерживая его на месте. Пот покрывает все тело Кроули, увлажняя его волосы, придавая им блеск. Ему так хочется поцеловать каждый розоватый квадратный сантиметр его кожи, а потом продолжить целовать его снова и снова, но он задолжал Кроули кое-что гораздо более существенное. Азирафель прочищает горло.       — Полагаю, ты ждешь от меня признания, что я тебя люблю, — говорит он. Кожа Кроули подрагивает под его ладонями; их связь, как и всегда, передает безымянные эмоции между их телами, ощущение правильности, которое Азирафель больше нигде не испытывал. — Возможно, ты ждешь, что я процитирую сонет или прочту поэтические строки собственного сочинения, и я могу это сделать. Я могу рассказывать о своем отношении к тебе дольше, чем нам осталось… но я отвлекся. Я…       Слова даются ему с раздражающим трудом.       — Для начала, если я не совсем ясно выразился, я непостижимо влюблен именно в демона, которым ты сейчас являешься. Не в ангела, вовсе не в ангела.       Подбородок Кроули подрагивает, брови напряженно сошлись, выгнувшись дугой на лбу. Он медленно, ритмично качает головой, но не в отрицании. Его тело содрогается в том месте, где они соединены.       — Азирафель, — тихо, почти беззвучно шепчет он, едва шевеля губами.       — Потому что ангелы созданы из Божьей любви, как ты знаешь. До самых глубин нашего существа. И ты... — Азирафель чувствует себя переполненным эмоциями, словно они изливаются из бездонных глубин, и наконец обретает необходимую храбрость. — Ты сказал, что, когда Она изгнала тебя, место, где была Ее благодать, заняла твоя… благосклонность ко мне. Но... — Он небрежно качает головой. — Но боюсь, я был создан неправильно. Ужасная форма для ангела. Спроси меня, откуда я это знаю.       — Откуда, — тут же шепчет Кроули.       — Потому что я создан не из Божьей любви — вместо нее я всегда был создан из твоей.       По лицу Кроули уже вовсю текут слезы, дыхание сбивается. Он беспорядочно хватается за талию Азирафеля, его бедра, за любое место, куда можно впиться пальцами. Азирафель обнимает его за шею с тихим, запыхавшимся смехом, но чуть не забывает об одной важной вещи.       — И я люблю тебя, — говорит он. — Я люблю тебя, и я люблю тебя, и я люблю тебя...       Кроули неистово целует его, так что соль его слез жалит им языки, и бездумно, инстинктивно толкает в его тело, словно пытаясь прижаться так близко, чтобы они на этот раз друг слились друг с другом — словно он хочет жить внутри Азирафеля вечно.       Но для Азирафеля он всегда там жил.       Его движения глубокие, хаотичные. Азирафель чувствует гул в глубинах своего естества, в тех частях, которые должна была занимать только Бог, пока Кроули, Кроули, Кроули не проник в его тело, как будто оно принадлежало ему, всегда принадлежало, как будто оно никогда не было закрыто для него с самого начала. Как будто Бог создала Азирафеля, зная, что без этого он никогда не будет целым — без того, чтобы Кроули узнал его, увидел его, распахнув окна его тела и позволив солнечному свету наконец, наконец, осветить их обоих.       Он и сейчас светит на них, теплый и яркий.       А вскоре он узнает, что, когда он сам приближается к краю, Кроули подбадривает его самым ангельским языком из своего демонического арсенала.       — Ты прекрасен, — шипит он на ухо Азирафелю, быстрее двигая бедрами и просовывая руку между их телами. Азирафель чувствует, как обугливается, словно бумага под увеличительной лупой, словно свет солнца полностью сосредоточен на нем, выжигая его с земли, пока в руке Кроули не останется ничего, кроме пепла. Книжный магазин кипит вокруг них, слишком белая краска облупляется со стен. Под ней тот же оттенок золотистого света заходящего солнца, который преломляется сквозь капли слез в золотистых глазах Кроули, на его золотистой коже. — Невероятен. Никогда не видел ничего подобного, любимый, ты... о боже, я... ты же знаешь, я тоже тебя люблю. Конечно, я всегда тебя любил. Что еще мне оставалось?       Азирафель уже это знал, но... нет ничего плохого в том, чтобы освежить память. ***

И будет вождь его из него самого, и владыка его произойдёт из среды его; и Я приближу его, и он приступит ко Мне; ибо кто отважится сам собою приблизиться ко Мне? говорит Господь.

Иеремия 30:21

***       Некоторое время спустя Азирафель и Кроули лежат на полу книжного магазина, ошарашенно глядя на люстру над собой.       Они не касаются друг друга — не совсем. Кроули положил одну руку под голову, его кудрявые волосы едва касаются нижней части его бицепса там, где Азирафель лежит немного по диагонали от него, почти на полметра ниже. Руки Азирафеля сцеплены над обнаженным животом. Покрывающее их обоих вязаное одеяло достаточно большое, чтобы прикрыть их в районе талии, но не более. Они оба уже некоторое время молчат. В какой-то момент закат превратился в ночь, а затем и в рассвет; золотистый свет покинул их, и вместо него появились бледные, ярко-желтые оттенки середины утра. Ни один из них не находит этот факт особенно примечательным в контексте всего остального, что им приходится обдумать.       — А ты знаешь, — первым нарушает тишину Азирафель, — что девственницы-весталки в Риме должны были воздерживаться от секса в течение тридцати лет, пока ухаживали за священным огнем богини Весты, иначе их хоронили заживо?       Кроули хмыкает, похоже, ничуть не обеспокоенный выбором темы для «постельного разговора».       — Ну, — отвечает он, — не знаю, по-моему, мы преодолели тридцатилетний рубеж.       — Да, думаю, нам ничего не грозит.       В любом случае, девственность — это человеческое понятие. После того, что произошло в пещере в Иерусалиме, Азирафель даже не считал свое человеческое тело девственным, поскольку столь продолжительные прикосновения к Кроули всегда были своего рода сексуальным опытом. Но все же шесть тысяч лет девственности в человеческом смысле, то, как они только что пытались слить свои души в слиянии человеческих тел... Очевидно, за этот срок можно кое-чему научиться. Особенно это касается Кроули. События последних нескольких часов проносятся в голове Азирафеля, словно кадры кинопленки.       — Ты был очень хорош, — странным тоном говорит он, чуть помолчав.       — ...О, э-э, — неловко начинает Кроули, хмурясь, — спасибо?       — Нет, я имею в виду, ты был... — У Азирафеля нет слов, чтобы выразить то, что он пытается сказать — уж точно не таких, которые было бы уместно произнести вслух. Поэтому он просто выдыхает, надувая щеки, и проводит тыльной стороной пальцев по груди Кроули, бездумно поигрывая с волосками на ней. — То есть... ты точно уверен, что не делал этого раньше?       Когда Кроули наконец отвечает, голос его звучит ужасно неуверенно.       — Помнишь, — неловко начинает он, — письмо, которое мне написал?       Азирафель выгибает бровь.       — Да, — ровным тоном отвечает он, убирая руку. — А ты?       — Стал бы я спрашивать, если бы не помнил? — беззлобно огрызается Кроули. Он слегка потягивается и вновь ложится, икрой задевая ногу Азирафеля под одеялом. — В общем, в нем ты упомянул, что там, наверху, с тобой был... «я». Или, ну, не совсем я, но и не совсем ты. Возможно, плод твоего воображения. Материализация твоего разума в Раю.       — Не только в Раю, — уточняет Азирафель. — И если бы не тот «ты», который предупредил меня, чтобы я отпрыгнул от пропасти, я бы споткнулся и упал в бездну еще в марте.       Кроули ничего не говорит, как будто он и так это знал. Затем он понимающе хмыкает и сглатывает, собираясь с мыслями.       — Ты мне снился, — тихо признается он. — Часто. Навязчиво. Это был не ты, только… только это был ты, я знаю, что ты, но не думаю, что ты это знал. В глубине души я надеялся, что ты таким образом обращаешься ко мне из Рая, чтобы тебя за этим не поймали. Я ждал, пока усну, а потом...       — ... Занимался акробатическими выкрутасами? — спрашивает Азирафель, изо всех сил стараясь не улыбнуться.       — Иногда, — отвечает Кроули.       Азирафель весьма многозначительно молчит в ожидании продолжения.       Кроули довольно быстро сдается, признаваясь:       — Ну да, в большинстве случаев, но тем не менее... — Он опирается на локоть, поворачиваясь лицом к Азирафелю, который наклоняет голову набок, в свою очередь смотря на него. — Иногда этот «ты» снабжал меня информацией — тем, о чем Саракаэль не стала бы тебя спрашивать, чтобы не вызвать подозрений. Туда входили и планы по здравоохранению, и я использовал их, потому что думал... думал, что они даются добровольно. — Его голос наполняется беспокойством. — Представь мое удивление, когда мы встретились на скамейке, а ты и понятия не имел, что я — Великий Герцог Ада. Понял это только на месте.       Кусочки пазла встают на свои места. Азирафель списал периодические взлеты и падения эмоций Кроули на разбитое сердце, когда они воссоединились, и в каком-то смысле так и было. Кроули был убит горем из-за событий, произошедших за несколько лет до этого, но была тут и другая сторона, нечто не столь очевидное, чего Азирафель не заметил, будучи обремененным указаниями от Бога. В тот вечер, когда они встретились в Сент-Джеймсском парке, у Кроули тоже земля ушла из-под ног, и Азирафель скорбит о том, что был слишком погружен в себя, чтобы это заметить.       — Ты сердишься на меня за то, что я этого не сказал? — спрашивает Кроули.       — Хм? О, нет, конечно нет, — честно отвечает Азирафель. По правде говоря, он и сам это подозревал, учитывая, как хорошо Кроули известно о ходе мыслей Азирафеля — только тот, кто буквально владеет частью его разума, мог добиться подобного. — Я бы сделал то же самое на твоем месте, честно говоря. Проводил бы все имеющееся время в порыве страсти. И ничего бы не добился.       — О-о? — задумчиво спрашивает Кроули. — Почему же ты тогда этого не делал?       Азирафель приподнимает голову, чтобы прямо заглянуть в глаза Кроули, и корчит виноватую гримасу.       — Потому что «ты» в моей голове — тот еще засранец.       В ответ Кроули разражается смехом — куда более беззаботным, чем когда-либо в трезвом состоянии, звонким и наполненным теплотой — и закидывает ногу на бедро Азирафеля, чтобы устроить голень между его ног, вновь создавая ту непринужденную близость, которой так чудесно способствовали часы, которые они провели, тесно сплетясь телами, чего никогда прежде не делали в своих чудесных одинаковых формах. Азирафелю совсем не нравится, что придется испортить это настроение.       — Нам нужно о многом поговорить, — осторожно произносит он.       Кроули неопределенно хмыкает в знак согласия и бездумно трется коленом о мягкий изгиб бедра Азирафеля.       — Я серьезно. О моей встрече с Люцифером в твоем теле. О вашем с Адамом плане. О том, как много Саракаэль знала тогда и как много знает сейчас. К чему готовиться теперь, когда ей известно местоположение Лайлы. К чему тебе… к чему нам нужно готовиться, когда мы достигнем конца года.       Но Кроули предпочитает не обсуждать ни одну из этих тем. Азирафель словно слышит, как в его голове вращаются шестеренки, как он взвешивает варианты, какими бы они ни были. Затем совершенно серьезно выдает:       — Ты отстаешь в счете.       Азирафель хмурится.       — Я... что?       Но Кроули не отвечает, а садится, медленно переворачивается и вытягивается на локтях и бедрах, выгибая уголки рта в слабой интимной улыбке. В его глазах появляется знакомый манящий блеск. После всего случившегося это ясное намерение все еще бьет Азирафелю прямиком в (теперь покрытую засосами) грудь.       — Нет никакого счета, — укоряет он, хотя его сердцебиение вновь учащается при виде Кроули, возвышающегося над ним с обнаженной грудью и все еще скрытыми под одеялом бедрами.       Кроули не останавливается и, упираясь руками в пол по обе стороны от Азирафеля, опускается, прижимая их друг к другу. Они оба шипят при первом контакте их тел, словно между ними проскакивает статическое электричество. Кроули тяжело опускает голову и проводит губами по шее Азирафеля, лишь слегка касаясь кожи зубами и горячим языком.       Азирафель приподнимается и крепко притягивает его к себе за шею.       — Кроули, — отчасти предупреждающим тоном говорит он.       Кроули улавливает намек.       — Что? — бормочет он в его кожу, кладя руку (естественно) на внешнюю сторону бедра Азирафеля, и вжимаясь в его бедра своими. — Не думал, что ты будешь против. Ты ведь не против, правда?       — Ну, нет, но... — фыркает ему в ухо Азирафель. — При таком раскладе наш «счет» останется на том же уровне, что и раньше, знаешь ли.       Он чувствует, как Кроули улыбается.       — Я думал, что никакого счета нет.       — А я думал, ты позволишь мне сказать.       Кроули тоже хмыкает, поднимает голову и окидывает Азирафеля раздраженным взглядом. Опираясь на руку, он убирает с его лба всклокоченные от пота локоны.       — Продолжай, — вздыхает он, опустив бедра. — Я слушаю.       Как это его озорство очаровательно и совершенно нечестно.       — Это нечестно, — говорит Азирафель, и слышит в ответ довольное хмыканье.       — Тогда я начну, — просто говорит Кроули. — Ты пришел и вытащил меня из Ада.       Азирафель фыркает, запрокидывает голову и смотрит в потолок.       — Здесь что, эхо? — спрашивает он в раздражении. — Знаешь, дорогой мальчик, я и вправду начинаю обижаться...       — Ты не слушаешь, — говорит Кроули, наклоняясь ближе, и произносит следующие слова тихо и многозначительно, перебирая пальцами волосы Азирафеля, когда они оказываются нос к носу. — Ты думал, что я в опасности, и взял дело в свои руки. Ты сделал все, что в твоих силах, чтобы обеспечить мою безопасность, даже подверг себя риску, и ты все еще ждешь, что я буду вести себя по-другому? — В его голосе слышен укор, но в глазах пляшет что-то неуловимое, одновременно раздраженное и ласковое. — Это значит, что я всегда буду спасать тебя, ангел, даже если сама Бог хочет твоей смерти, чего она никогда не хотела, так что… я не смирюсь с иным исходом. Не-а, ни за что, ни при каких обстоятельствах.       Что же такого Азирафель сделал в своей жизни, чтобы заслужить такую любовь? Он никудышный ангел, и его отношение к людям оставляет желать лучшего. Возможно, дело в том, что он не сделал ничего достаточно достойного того, что Кроули чувствует к нему, да и не должен был — любовь не обещается в обмен на золотые звезды в каком-то вечном архиве.       Она дается свободно, когда находит что-то, за что стоит зацепиться, — это выбор, а не требование делать добро, быть добрым.       — И тебе, — Кроули нежно проводит губами по скуле Азирафеля, по его шее, по засосу, оставленному им ранее, — придется найти способ жить с этим очень, очень долгое время. Сечешь?       Азирафель не знает, почему он это говорит. В один момент он смотрит в потолок, прослезившись от слов, произнесенных в кожу его груди, с горлом, пересохшим от прозвучавшей в них убежденности, а в следующий момент судорожно выдыхает:       — Джайлс с Мюриэль не ищут Книгу Жизни.       Кроули замирает, а затем медленно, неуверенно поднимает голову от ключицы Азирафеля и смотрит на него ужасно настороженными глазами.       Азирафелю остается только идти напролом, закончить начатое. Он проводит ладонями вверх и вниз по спине Кроули, от основания его нематериальных крыльев вниз по жесткому своду грудной клетки, по обе стороны от позвоночника, успокаивая их обоих. Кроули смотрит на него, как за тикающую бомбу, которая может взорваться в любую секунду.       — Когда мы распрощались, Билли ясно дал мне это понять, — поясняет Азирафель. — Иного и ожидать нельзя. Книга Жизни, чтобы спасти меня, Книга Мертвых, чтобы спасти всех; для человека это не особенно сложный выбор. Если они вдвоем смогут найти только одну из них, я бы предпочел, чтобы они потратили свои усилия на спасение планеты. — Он сглатывает и протягивает руку, чтобы откинуть назад упавшие Кроули на глаза прядки винно-рыжих волос к остальным, столь же потным. — Это не их вина, и я должен настоять, чтобы ты не пытался запугать их и заставить передумать. Это не сработает. Думаю, профессор бы тебя живьем съел, если бы ты попытался.       Кроули, похоже, не понимает его.       — Но доктор Джайлс сказал мне еще кое-что, — продолжает Азирафель. Его глазам приходится прыгать туда-сюда между глазами Кроули, которые находятся слишком близко. Ни на одном из этапов своего приговора он не чувствовал себя настолько смелым, чтобы самому найти Книгу Жизни — нет смысла, когда Метатрон так окончательно озвучил его судьбу. Но Азирафель понимает, что не может лишить Кроули шанса, тем более сейчас, после всего что между ними произошло. Хотя Азирафель знает, что саван приближается, отчетливо видит его даже ночью, когда закрывает глаза или смотрит туда, где его нет... он знает, что конец близок.       И все же… он должен дать Кроули шанс.       — Книга Жизни, — закачивает Азирафель. — Думаю... да, думаю, что знаю, где она хранится. Я понятия не имею, сможем ли мы получить к ней доступ и что произойдет, когда мы ее найдем, но тем не менее...       Кроули нахмуривает брови, смотря на Азирафеля сверху вниз, и каждый мускул его тела напрягается до невозможности. Очевидно, что теперь он прекрасно понимает Азирафеля. Он ждет, когда упадет последний молот, где бы он ни был и что бы собой ни представлял. Он словно бы предвкушает боль, но предпочел бы не чувствовать ее, даже если это означает, что придется пасть вместе с ним.       И тогда Азирафель спрашивает:       — Составишь мне компанию в поисках?