Gli Innamorati

      Тролль почувствовал, что кто-то приближается. Он вскинул голову, но остался покорно сидеть на коленях.       Перед ним предстали трое. Их одежда выдавала высокий статус: мужчины были облачены в мундиры, расшитые серебряной нитью, воротники были вздернуты к горлу, а сапоги отполированы до зеркального блеска. Бархатные плащи были подбиты мехом, хоть и в воздухе не было и намека на холод. Женщина, державшаяся чуть поодаль, носила платье цвета засохшей крови, затянутое на корсете до такой степени, что, казалось, стоило ей вздохнуть, и кости разлетятся вдребезги.       Тролль не слышал их, но видел, как их лица явно искривились в издевательской насмешке.       Самый младший из них, мальчик лет двенадцати, приблизился к уху тролля и широко раскрыл рот. Его горло содрогалось. Ребенок кричал.       Кажется, он хотел проверить, действительно ли тролль ничего не слышит.       Когда-то тролль был человеком.       Он не помнил своего имени. Его покупали, передавали из рук в руки, будто бездушную вещь, пока он не оказался в этом доме, утопающем в дорогом дереве и позолоте, среди высоких зеркал и сверкающих люстр, освещающих тяжелые шелковые портреты. Но света в этом доме не было. Там он не был человеком.       Он не помнил лица своей матери. Возможно, она продала его сама. Возможно, он родился уже в неволе. А какой был в этом смысл? У него не было права задаваться такими вопросами.       Глухой, немой, бесполезный. Именно так отзывался о нем господин дома, тот, кто ходил по залам с чашей вина в одной руке и с плетью в другой. Жена господина морщилась всякий раз, когда замечала его в углу комнаты, словно он был пятном на ковре, которое никак не удается вывести. А их сын... сын находил в нем игрушку.       Друзья мальчика, дети из таких же богатых семей, звали его уродом. Они тыкали в него пальцами и смеялись, показывая языки. Один раз, когда он случайно уронил поднос, ребенок принес собачий ошейник и затянул его на шее тролля в шутку. Он мог лишь мычать, а это лишь веселило их еще больше.       Гости господина развлекались, заставляя его читать по губам: шептали проклятья, ожидая, что он повторит их, а когда он не мог — били, чтобы «научился».       Его толкали, ставили подножки, калечили руки, пока они не опухали так, что было невозможно удержать вообще ничего.       Иногда ему удавалось заглянуть в зеркало. Казалось, слишком обыкновенное лицо, чтобы носить на себе столько страданий. Пусть и худое, с запавшими щеками, с губами, разбитыми в кровь. Стоило ли смотреть? В отражении не было ничего, кроме напоминания о том, что он существует. Что он есть. Но зачем?       Они бросали еду на пол, как собаке, наблюдая, как он будет за ней тянуться. Подбрасывали куски хлеба, а когда он ловил их, хохотали. Его руки были в шрамах, но каждый новый удар оставлял на них еще одну историю.       Однажды господин заставил его простоять на коленях всю ночь. Когда он потерял сознание, госпожа презрительно фыркнула, наступая на пальцы:       — Слабый.       Однако он никогда не отвечал. Не потому, что не хотел. Потому что не мог. Язык его не слушался, а когда он пытался промычать хоть что-нибудь, над ним смеялись сильнее.       Но он видел. Видел куда отчетливее, чем слышащие.       Подкрадываясь, он видел, как по ночам господин покидал дом и растворялся в тенях узких улочек, где за деньги покупал чужих женщин в неведении жены. Другие мужчины из знатных домов поступали так же, собираясь за дверями заведений, чья внешняя респектабельность обманывала лишь тех, кто не чувствовал в воздухе густой запах табака, пудры и дешевых духов. Он видел, как гостям подавали вино в кубках с замысловатыми гравировками, но аромат напитка не напоминал виноград — в нем скользили нотки запрещенных властями трав, оставляющих мутный след в глазах. Однажды один из гостей пришел с младенцем на руках. Однажды один из гостей пришел с младенцем на руках, а уходил уже налегке. И никто не стал задавать вопросов.       Он не знал, когда произошел перелом. Не знал, в какой момент его кожа начала грубеть, а глаза темнеть, превращаясь в бездонные ямы. Возможно, в тот вечер, когда господин не сдержал руку. Возможно, в ту ночь, когда его, почему-то посчитав виновным в измене господина супруге, иссеченного ремнями, выбросили на улицу, посчитав мертвым. Возможно, в тот миг, когда он впервые ощутил внутри себя пустоту, настолько ледяную, что не осталось ни места для боли, ни для страха.       И именно тогда темные феи впервые посетили его. Они шептали в его сознании, и потому он мог их слышать. Они ласково касались его кожи, словно мать, которой у него никогда не было.       — Ты хочешь слышать? — спрашивали они и смеялись, когда он кивал, сжимая окровавленные пальцы в кулаки. — Оторви их уши, и мы дадим тебе слух.       Они не лгали. Но и помогать троллю они не горели желанием. Испокон веков единственной целью темных фей было подпортить жизнь светлым феям, а значит, и людям, которых они сопровождали.       Когда тролль начал меняться, феи заметили это первыми. Его кожа потемнела, черты огрубели. Люди думали, что это болезнь. Они заперли его в подвале, не выпуская больше наружу. Там, в сырости и темноте, его тело завершило превращение. Когда он выбрался, он уже не был человеком.       Аристократы Мондштадта верили, что рабы рождены такими. Что они — грязь, которую можно топтать. Они забыли лишь об одном: даже грязь со временем становится камнем. И если давить на него достаточно долго, он либо расколется… либо превратится во что-то новое.       Теперь они только смотрели на него. Ведь слышать больше не могли.       Смотрели. Но не узнавали.       Внезапно глаза вновь ослепила яркая вспышка, и Тарталья вновь оказался в своем теле. В той же самой пещере.       Он медленно сжал пальцы, проверяя, слушаются ли его руки. Слушались. Только тогда он перевел взгляд на Скарамуччу и… нахмурился. Тот тяжело дышал, держась за сердце. Это было, мягко говоря, странно, учитывая, что дышать ему не полагалось, да и сердца у него вроде как не было.       — Ты в порядке?! — встревоженно окликнул Тарталья.       Скарамучча дернулся, открыл рот, но слова так и не сорвались с его губ. Вместо этого… по его щекам потекли слезы!       Тарталья остолбенел. Он никогда, даже в самых смелых мечтах (а они, признаться, у него были) не представлял, что увидит его таким. Мозг лихорадочно пытался осмыслить происходящее, но тело среагировало быстрее. Он шагнул вперед, крепко схватил Скарамуччу за плечи и притянул к себе, уткнув носом в свою грудь.       И только спустя мгновение до него дошло, что он вообще творит. Уши слегка покраснели, и он уже было подумывал отпустить Скарамуччу, списав объятие на секундный порыв… Однако тот вцепился в его рубашку мертвой хваткой, не давая и шанса на отступление.       Сказать, что Скарамучча рыдал, было бы преувеличением. Скорее он тихо всхлипывал, зарываясь лицом в его одежду. А потом, собравшись, он отстранился, торопливо стирая остатки влаги с лица.       Правда, от этого его косметика растеклась еще больше. Черная тушь неровными полосами разошлась по щекам, а подводка смешалась с влагой, придавая его взгляду еще более уязвимое выражение.       Тарталья не мог не признать, что этот слегка растрепанный вид нравился ему даже больше обычного. Впрочем, просто пялиться на Скарамуччу в таком состоянии было опасно для жизни, а потому он полез в карман за платком… и тут же вспомнил, что тот был всё еще запачкан кровью. Той самой, что хлынула из его носа после того, как Скарамучча отправил ему пятку в лицо. Ну, как говорится, что посеешь…       Поэтому вместо платка Тарталья просто покачал головой и спокойно сказал:       — У тебя опять косметика потекла.       Скарамучча раздраженно зафыркал и с удвоенной яростью принялся вытирать лицо тыльными сторонами ладоней.       — Всё? — буркнул он, глядя на него из-под ресниц.       Тарталья безмолвно кивнул, с трудом скрывая улыбку. А затем, как ни в чем не бывало, они покинули пещеру.       Оказавшись под открытым небом, Тарталья невольно вдохнул полной грудью. Скарамучча тем временем, совершенно не сбавляя шага, разглагольствовал об аристократии Мондштадта, об их продажности, теневых сделках и прочих удовольствиях, коими они, по его словам, не гнушались.       — Работорговля, проституция, запрещенные вещества. А ведь они еще и строили из себя благородных! — усмехнулся он.       Тарталья слушал его вполуха, лишь изредка кивая, потому что в голове крутилась совсем другая мысль. Неужели Скарамуччу настолько задела история тролля, что он… заплакал?       Однако и это нельзя было охарактеризовать как самое странное, что Скарамучча вытворил за тот день:              Когда они вновь подошли к дереву, в ветвях которого висел человеческий труп, Скарамучча вдруг остановился и с неожиданной сосредоточенностью принялся разглядывать его.              Тарталья, в отличие от него, не терял времени. Он прикидывал, как бы выйти на подчиненных Дотторе, чтобы те забрали хотя бы этого мертвеца, если уж остальные срослись с пещерой, став не более чем удобрением для тролля. Но у Скарамуччи, похоже, назревал совершенно иной план.              — Давай заберем его, — пробормотал он, касаясь холодной руки покойного.       Тарталья прищурился. Перспектива тащить с собой мертвое тело через пол континента не казалась ему ни заманчивой, ни разумной. В его представлении у людей Дотторе имелся специализированный транспорт, оборудование, сосуд, в конце концов, для консервации тела.       — И что ты собираешься с ним делать? — спросил он с откровенным недоумением.              — Похоронить, — спокойно ответил Скарамучча.       Сначала Тарталья решил, что это какая-то неудачная попытка пошутить. Он даже коротко рассмеялся, но, заметив, что лицо Скарамуччи не дрогнуло, осекся.              — Похорони его вместе со мной, — продолжал напирать тот, и в его голосе не было и намека на смех.       — Что? — Тарталья опешил.       — Как что? — Скарамучча посмотрел на него так, будто именно он сейчас нес околесицу. — Проведем достойный обряд. Пусть его душа упокоится с миром.       — Ну не знаю, Скара…              — А в чем проблема? — искренне поинтересовался Скарамучча. — Это не займет много времени. Мы всё равно успеем добраться до границы со Снежной к ночи.              Вот только если бы время было главной проблемой.              Согласно протоколам Фатуи, всё, что находят во время миссий, подлежит тщательному изучению. И, как бы цинично это ни звучало, трупы, в том числе. А если они вдруг самовольно решат похоронить бедолагу, это можно счесть за неповиновение приказам. В лучшем случае за это грозил небольшой срок в армейской тюрьме. В худшем — понижение в звании и потеря титула Предвестника.              Но даже это было не самым страшным. Куда ужаснее было подорвать доверие Царицы.       — Если мы это сделаем, то ослушаемся приказа Царицы, — выдохнул Тарталья, убирая волосы со лба.       Скарамучча вскинул бровь:       — Что ты несешь?       Тарталья повторил, на этот раз чуть громче и уже начал было объяснять свою позицию, как Скарамучча резко его прервал:       — Какая еще Царица?! — разразился он, отводя взгляд от трупа и в упор глядя на Тарталью. — Тарталья! Это был живой человек! У него была семья, мечты… Или у тебя от крови на руках совсем человечность атрофировалась?!       Тарталья коротко фыркнул, сложив руки на груди. — Ой, только не надо. А где была твоя человечность, когда ты сдавал живого, дышащего человека в лапы Дотторе?       Скарамучча молча закусил губу.       — Что, послушал грустную историю и решил внезапно стать героем? — не унимался Тарталья.       Скарамучча махнул рукой, давая понять, что не намерен продолжать этот разговор, и принялся стаскивать тело с ветки.       Тарталья нахмурился. — Ты вообще в своем уме? — выдохнул он, наблюдая, как тот без лишних раздумий взваливает мертвеца на плечи. — Одумайся. — Он потянул его за край кофты, но Скарамучча даже не дернулся. — Тебя могут снять с должности.       — А никто и не узнает, — холодно отрезал тот, даже не взглянув на него.       Вот же… Знал, что Тарталья не станет на него стучать! Верность — верностью, а товарищей, будь добр, прикрывай, так ведь?       И всё же он не мог избавиться от легкого недоумения. Он-то всегда считал, что Скарамучча действует строго по правилам. Как же его раздражали все эти надменные высказывания, когда он отчитывал его за любое отклонение от протокола!       Только сейчас Тарталья полностью осознал, насколько же всё-таки Скарамучча отличался от других Предвестников. Любой другой на его месте уселся бы ножка на ножке, заставляя Тарталью разбираться со всем в одиночку, а не гонялся бы вместе с ним за феей. А Скарамучча? Он не просто участвовал в этой абсурдной охоте, а делал это с похвальным упорством. Да, с явным раздражением, да, бранясь сквозь зубы, но всё же.       Это выглядело ещё более странно, если учитывать, что фея вовсе не реагировала на него. Возможно, она просто не воспринимала его как человека, а потому и не видела смысла ему пакостить. Вела она исключительно Тарталью. Скарамучча мог бы и не вмешиваться.       Конечно, это могло быть из-за того, что именно из-за него Тарталья оказался здесь, и он чувствовал себя немного виноватым. Но и это уже можно было счесть за прогресс по сравнению с остальными Предвестниками.       Скарамучча уже собирался уходить, бережно придерживая мертвеца, который был в два раза больше его самого. Физической силы у Шестого Предвестника, конечно, было не занимать, но Тарталья всё равно шагнул вперёд:       — Давай, я с тобой.       Наверное, Скарамучча, хоть и пытался делать вид, что всё в порядке, всё-таки немного обиделся:       — Не нужно. Я сам, — коротко отрезал он и зашагал прочь.       Тарталья нахмурился, догнал его и с легкостью перехватил запястье.       — Ну чего ты? Давай его сюда. — Он кивнул на мертвеца. — Я согласен провести с тобой обряд.       — Я сам! — рявкнул Скарамучча, с силой вырывая руку.       — Скара, ты не думаешь, что ты сейчас выглядишь как маленький упрямый кретин?       — Еще одно слово, и я тебя закопаю вместе с ним. Я. Сам.       Ну сам, так сам.       Когда Скарамучча исчез в лабиринте из руин, Тарталья немного поплутал, прежде чем присесть на корточки у одной из стен.              В воздухе висела сырость. Среди рассыпавшихся колонн пробивались дикорастущие розовые цветы, словно природа пыталась выкрасть это место себе обратно.       Он задумался, чем занять себя до возвращения сослуживца, но уже спустя пару десятков минут в тишине раздалось негромкое хихиканье. Он замер, тут же напрягшись. Темные феи, которым, видимо, стало нечем заняться без тролля, решили вернуться?              Подняв валяющийся на земле лук, он осторожно выглянул из-за стены, выискивая источник звука. Было бы хорошо поймать хотя бы одну такую фею для отчета. Пусть это и означало, что сперва придется ее убить.       До ушей вновь дошел смех, и в обрушенном оконном проеме мелькнула широкополая шляпа.       Теперь-то Тарталья явно убедился, что это была никакая не фея!       — Скара! — выкрикнул он, срываясь с места.       Скарамучча, не сказав ни слова, бросился прочь, растворяясь меж обрушенных стен. Бегал он, конечно, ловко и при этом еще умудрялся смеяться.              Они вроде как не сговаривались играть в догонялки, но Тарталья вовсе и не был против поноситься.              Где-то под ногами хлюпала вода, древние плиты скользили под сапогами, но азарт гнал его вперед. Временами Скарамучча скрывался за очередным завалом, а Тарталья ускорял шаг. Но, стоило ему завернуть за угол, как тот снова оказывался впереди, гоготая. Пара раз он даже умудрился спрятаться настолько хорошо, что Тарталье приходилось сбавлять шаг и прислушиваться к руинам, пытаясь определить, откуда придет следующая атака.              И вот, на мгновение замешкавшись, Скарамучча потерял свою шляпу. Она плавно приземлилась на землю. Убедившись, что Тартальи нет рядом, он остановился, чтобы поднять ее.       Однако этого мгновения оказалось достаточно. Тарталья налетел буквально из ниоткуда, схватив его за плечи! От толчка несчастная шляпа вновь полетела вниз, а Скарамучча оказался прижатым к стене.       — Поймал! — радостно объявил Тарталья, тяжело дыша.       Смотря друг другу в глаза, они не удержались от хохота. Любое напряжение, которое могло остаться после того небольшого конфликта, словно ветром сдуло.       Скарамучча чуть склонил голову набок, притворно надувшись:       — Может, хватит меня везде зажимать?       — Не нравится?       Скарамучча ответил не сразу. Вместо этого его рука лениво скользнула вверх, пальцы легко прошлись по груди Тартальи и замерли на алом шарфе, будто невзначай, но с какой-то изучающей, чуть дразнящей медлительностью.       Он потянул за ткань, притягивая его ближе.       — Нравится, — негромко ответил он.       В этот момент Тарталья почувствовал, что его губы слегка пересохли, и он облизнул их.       Уголки губ Скарамуччи приподнялись, а взгляд стал откровенно лукавым. Он чуть подался вперед, почти сомкнув расстояние между ними, и прошептал:       — Мне не нравится, что ты не продолжаешь.       Проклятье! Тарталья действительно смутился. Он коротко хмыкнул, пытаясь свести всё на шутку. Однако этого и не требовалось. Судьба сама решила избавить его от этой неловкости: у их ног раздался странный, едва уловимый шорох.       Оба резко обернулись.       Шляпа Скарамуччи, брошенная рядом, дрожала, словно под ней что-то шевелилось. Из-под полей доносился слабый прерывистый писк — почти детский плач.              Скарамучча осторожно поднял шляпу, и в тот же миг снизу открылся мягкий голубоватый свет.       Наконец-то обычная фея.       Она была привычного синего цвета, правда, крошечной и хрупкой, едва ли не вдвое меньше привычных фей. И что удивительнее всего, вероятно, она не могла взлететь.       Создавалось впечатление, что своим жалобным писком она умоляла о помощи.       Тарталья присел и, протянув ладони, аккуратно подхватил ее, позволяя соскользнуть в чашечку своих рук. Фея затрепетала, но не пыталась вырваться — напротив, едва заметно прижалась к его коже, продолжая тихо пищать.              — Похоже, она хочет домой, — предположил он, задумчиво наблюдая за крохотным существом.       Однако как же им отыскать путь, если фея была лишена способности парить и не могла указать им дорогу?              К счастью, решение нашлось само по себе: стоило им немного побродить, как они заметили, что фея, стоило им свернуть не туда, начинала тускнеть и пищать жалобнее. А в правильных местах ее сияние разгоралась ярче, напоминая маяк среди темных морей.       Так, ведомые ее светом, они вновь пробирались сквозь заросшие тропы и полуразрушенные арки, пока не остановились у покосившейся статуи, облепленной диким плющом.       Фея, едва Тарталья приблизил ее к выщербленному постаменту, забилась в руках, чуть ли не выпрыгивая.       — Ладно, ладно. Уже понял.       Он осторожно поднес ее к статуе, и стоило ей коснуться камня, как ее тело растворилось в мягком свечении, впитываясь в древний монумент.       На мгновение наступила тишина. А затем статуя дрогнула.       Старый камень затрещал, осыпая их мелкой крошкой. Корни, оплетавшие поверхность, начали медленно отступать, втягиваясь в землю, а недостающие фрагменты, будто вызванные невидимой силой, вернулись на свои места.       По очищенному пьедесталу побежали тонкие линии письмен, ранее скрытые под вековым налетом.       Тарталья, вглядываясь в них, нахмурился: язык был ему совершенно незнаком. Скарамучча же, скользнув по строкам взглядом, без труда прочел:              — «Фея с ее возлюбленным бежали по раскалывающимся землям этого мира, пока катастрофа не настигла их. Они были жестоко наказаны и разлучены на веки, и даже воспоминания их друг о друге были рассеяны в прах».       Тарталья задумчиво потер подбородок. — Интересно, что это значит…       Скарамучча пожал плечами, словно не придавая происходящему особого значения.       — Знаю лишь, что феи некогда были процветающей расой. Но со временем они потеряли свою мудрость, забыли почти всё. Даже друг друга.       Тарталья невольно поежился.       — Звучит жутковато. Представь, если бы такое случилось с нами.       — Ну да. Тебя-то забудешь, — прыснул Скарамучча.       — Эй, это еще что значит?!       — То и значит. Ты же такой громкий и надоедливый. Еще и живучий как зараза.       — А ты, по-твоему, мог бы просто исчезнуть с твоим-то вечным нытьем?       — Может быть, — усмехнулся Скарамучча. — Но вот ты бы точно прискакал меня искать.       Тарталья взглянул на него, прищурившись.       — Уверен?       Скарамучча развернулся и тихо хмыкнул:       — Если честно, нет.