ОВЕРДРАЙВ-44

□ □ □ □ □ □ □ □ □ □

Далее следует не слишком интересная часть с экспозицией мыслей Каффки, которую тот, наверное, попросту не сумел свести в единый короткий момент; но, в целом, Гон лучше видит цепочку мыслей и то, как постепенно тот приходит к неутешительным выводам. Затяжно, но довольно полезно. Каффка видит тенденцию в убийствах. Их становится все больше, и, постепенно, круг жертв сужается: ими становятся либо люди, напрямую связанные с семьей Риэн, либо же те, кто работает с ней в связке. Каким образом Хисока это вычисляет — тот еще вопрос, вероятно, грабит офисы. Каффка опускает этот момент, поэтому остается лишь догадываться. Но вывод довольно очевиден — все нити тянутся к семейству Риэн, и, как думается и самому Гону, и Каффке в тот момент, скоро все они превратятся в крепкую удавку, которая в какой-то момент придушит семью окончательно. Ну, теоретически. Разумеется, даже смысла думать о подобной возможности нет — Хисоке сколько, пятнадцать? Такие бравые убийственные походы против группы хорошо вооруженных людей обычно заканчиваются крайне плачевно, особенно если ты не знаешь нэн. А Хисоке до него еще далеко, Моритонио где-то там, лишь маячит на горизонте… Каффка это тоже осознает. Довольно практично и жестоко. Но что тут еще поделать? Уж кто, а Гон его прекрасно понимает. Но, как выясняется, не только манеризм и некоторые повадки Хисока перенимает от своего учителя; мстительность тоже. В этом легко убедиться в невероятно ярком, но в то же время довольно мрачном воспоминании, где Каффка аккуратным ровным почерком подписывает анонимное письмо, адресованное небольшому еще не тронутому офису семьи Риэн, на имя Нико. В котором собран весь компромат, подчеркнуты все намеки на причастность Хисоки к убийствам… Каффка смотрит на посылку в руках с видом, будто это и есть самое страшное оружие, и тени очерчивают его изможденное лицо. «Ты так и не добил младшего братца, и теперь тот резвится с твоими людьми. Не время ли что-то сделать?» Опасный человек. Затем Каффка падает в кресло и подпирает голову руками; несколько минут смотрит на конверт перед собой, сверля взглядом с таким видом, будто там бомба. Как ни крути, Нико — тоже ребенок, пусть и… довольно жестокий. Лично сам Гон не стал бы его убивать, но вот избить до состояния отбивной — всегда пожалуйста. Там ведь тоже всякие условности, вроде странного деда… Гону разбираться в этом совершенно не хочется, тем более что высока вероятность, что Нико уже давно почил и отправился на тот свет. Ну, в его точке во времени. Но Гон крайне далек от всего этого. Для Каффки и Хисоки — он ужасный человек, но для него самого… Проблема восприятия — такая морока! Тут все так и кричат: «Нико — злодей!», а все, что Гон может думать — ну, мол, окей. — Это может вылиться в конфликт с франшизами и старейшинами Метеора. Если начнется возня, боссу это не понравится, — бормочет сам себе Каффка, продолжая тупо смотреть на конверт. Потирает виски. — Ладно… Сыграем на том, что это вытравит чужаков из города. Будь что будет. Затем, опускает руку на конверт.

□ □ □ □ □ □ □ □ □ □

Кадр меняется. Цвета становятся до лихорадочного яркими, Значит, вновь Хисока. Камера фокусируется на нем: типичной городской крысе в ободранной одежде и шальным взглядом. Вот он… тот самый Хисока, что после спасения от Редана вновь бросается на Куроро. Один в один. Говорят, некоторые люди учатся на своих ошибках, пытаются понять, что приводит их к поражению, к беде; но Хисока явно испытывает какое-то невероятно странное удовольствие от прыжков по одним и тем же граблям. Хотя, что с него взять? Когда с самого детства все не в порядке, то и моральные горизонты расширяются до совсем непозволительных границ. Гон знает это, потому что страдает ровно тем же — непониманием, что он делает не так, когда другие ужасаются. Сидя на крыше, он пристально наблюдает за тем, как из служебного автомобиля выходит Нико и возвращается в офис. Водителя нет, значит, за рулем он же; скорее всего тот ужасающе мрачный секретарь, размышляет Гон, учит Нико быть самостоятельным и умелым человеком, понимающим, как ведутся дела в подполье. Вполне логичное занятие; лучше, чем если пихнуть на пост главы семейства выращенного в тепличных условиях ребенка. Провожая брата взглядом, Хисока аккуратно, как кошка, спрыгивает вниз, тянется к поясу… Ножи, да? Впрочем, в дальнейшем он просто меняет их на карты; умения же явно идут отсюда. И вновь крайне любопытное наблюдение, которое Гон вовсе не ожидает тут отыскать. Образ Хисоки начинает складываться, как пазл. Он останавливается у входа… Потом запрокидывает голову наверх, на зажегшиеся окна на третьем этаже, улыбается блаженно, больной нездоровой улыбкой, и ступает внутрь. Замирает лишь у щитка, смотрит ровно секунду, потом бьет ножом — и свет полностью выключается. Темнота… Но лунный свет вместе с фонарями в окне дают достаточно представления, что происходит. Это можно описать одним красивым и коротким словом — резня. Чем-то это напоминает их с Киллуа и остальной группой вторжение во дворец в Восточном Горуто. Ни секунды на лишние размышления, простое и эффективное устранение. Хисока, видимо, все же понимает, что шанса против вооруженных более сильных взрослых у него нет, а потому действует грязно: использует уловки, вроде атаки исподтишка, в темноте это гораздо удобней. Паника и неожиданное нападение — два товарища, дающих отменный результат. Хисока хорошо пользуется преимуществами, явно устраивает налет в то время, когда в офисе меньше всего человек… Это напоминает о планах по ограблению караванов. Поразительно простое и разумное решение, сработающее лишь единожды. Видимо, в офисе все же никто не знает нэн; Хисока вскрывает им глотки безо всяких проблем. Не стреляют; боятся попасть по своим, что дает ему еще больше преимущества. Вся сцена резни напоминает съемку одним кадром со стороны, сбоку. Темные силуэты людей, черные, без деталей, и блекло освещенный фон. Ужасающе красиво… Вдруг посещает мысль: в отличие от Каффки, который просто отдает воспоминания, явно их не редактируя, Хисока пытается показать даже эти ужасающие события театрально. Представлял ли он и до этого так свои бои? То, что он любитель покрасоваться — это давно известный факт, но как-то даже не думаешь, что все может быть еще более запущенно. Какой же он… Выпендрежник… Просто невероятно… В какой-то момент веселая нарезка подчиненных Нико прекращается; потому что Хисока достигает верхнего этажа, и, как в тех старых играх про водопроводчика, сейчас перед ним должна появиться надпись: «вот она, твоя принцесса». Буквально секунду Хисока медлит, прежде чем войти, потом дергает ручку… Отскакивает назад, когда хлипкий картон двери выбивает выстрелом; Хисока даже не моргает, просто смотрит на внезапную дыру взглядом маленького злого волчонка. — Я так и знал, что ты, сукин сын, сюда припрешься! Думаешь, я так просто дамся?! Неожиданно, голос Нико приобретает крайне истеричные нотки. Хисока лишь угрожающе сужает глаза, сидя за углом. — Если я такой, то и ты, стало быть. Ого!.. Спасибо, что не образ молчаливого мстителя. Хотя, ради бога, они говорят о Хисоке. Вот уж кто явный любитель поболтать во время схватки. Еще один выстрел сносит хлипкую дверь с петель окончательно. Хисока на секунду выглядывает; там, внутри, за столом стоит Нико с зажатым в руке револьвером. Целится отменно; буквально в ту же секунду, как Хисока высовывается, то место становится мишенью. Чего, а меткости ему не отнять, это уж точно. Но Хисока отчего-то лишь улыбается, жестко. И произносит: — Два. — Так и будешь там стоять, ссыкло?! Давай, подойти сюда! Я тебе покажу, с кем надо связываться, а с кем нет! Или пришел поплакаться по своему глупому братишке?! Взгляд Хисоки темнеет, но он не произносит ничего. Еще один выстрел, и вновь — новое бормотание себе под нос. Мда, ну Нико и скотина. То есть, Гон даже может его понять, потому что Нико, скорее всего, напуган до усрачки, но, эй, можно же как-то повежливей… Куроро, например, унижает Хисоку по полной, но делает это элегантно и с высоко поднятой головой. Дело вкуса! Хотя, чего от него требовать. Нико тоже не шибко много лет. Противостояние детей, закончившееся кучей трупов. Нет, у них в семье явно у всех с головой проблемы. Кроме Хило, наверное. На месте Нико и Хисоки даже сама мысль об убийстве должна быть противна, а они даже не смотрят на трупы под ногами и так и горят желанием друг друга прикончить. Вот поэтому Хило и умирает. Потому что он — просто слишком нормальный для разборок этой дикой семейки. Еще несколько выстрелов. — Четыре. Пять. — Пока ты там торчишь, прибудет подмога! — рычит Нико, продолжая целиться в проход. — Выбирай сам: либо я пристрелю тебя быстро и милосердно, либо мои ребята выбьют из тебя дерьмо вновь! И поверь, в этот раз я позабочусь, чтобы наше развлечение с хайвеем никто не прервал! Хисока делает осторожный шаг вперед… Немного выступает в сторону коридора, и тут же скулу ему обжигает выстрелом. Отшатывается, но вместо испуга в глазах — лишь азарт, невероятное довольство, будто вот-вот и он добьется желаемого. После чего Хисока роняет последнюю фразу — «шесть» — и Гон все понимает. Считает выстрелы. Провоцирует доведенного до нервоза Нико, чтобы тот палил без разбора. У Нико стандартный револьвер с шестью патронами. Значит, ему потребуется время на перезарядку после полного опустошения магазина; из комнаты слышится тихая ругань сквозь зубы, и Хисока резко вылетает в коридор, а оттуда — прыжком проникает в комнату. В ту секунду, когда он еще не успевает приземлиться на стол перед Нико, их взгляды пересекаются: тот в полном ужасе, явно не ожидает, что его попытка перезарядиться будет так нагло прервана, а в глазах Хисоки — пьяное торжество. Следующим ударом ноги он выбивает оружие из рук брата, и патроны рассыпаются по полу, стуча о паркет. Потом он накидывается на Нико. Они сцепляются; как драка диких кошек. Нико тяжелее и старше, сильнее; у него нет свежих травм, но на стороне Хисоки — полная отбитость и убитые поездкой позади мотоцикла нервы. У него ведь реально неправильный болевой порог, это заметно по крайне безмятежному отношению к ранениям на Арене и Острове Жадности, особенно на первой при всей потере конечностей… Кастро и Куроро передают привет. Плюс Хисока проворней, быстрее. И у него нож… Который в этом бою играет из себя весомый аргумент, потому что после некоторой возни Хисока замахивается и от души всаживает лезвие прямо в руку Нико, чуть ниже запястья. С такой силой, что хрустит кость, ломаясь. Тот орет — болезненный громкий стон. В конце концов… как ни крути, но Нико — все еще нормальный человек. И довольно юн. Поэтому нет ничего удивительного, что сразу после этого прекращаются все попытки борьбы; Нико с громким всхлипом сжимает раненную руку и валится на пол, забывая о нависшей угрозе. Начинает дрожать, когда рядом поднимается высокая тень, смотрит, как загнанный зверь — разъяренный, но несчастный, напуганный. Косится в сторону, на револьвер, но тот слишком далеко… Хисока смотрит на него исподлобья. Сплевывает кровь на пол, переворачивает нож в руке… Когда делает шаг ближе, Нико вдруг совсем уж отчаянным тоном взвизгивает: — Погоди! Тот делает шаг. — Пожалуйста! Хи… Следующим движением хватает Нико за раненую руку и резким четким движением сгибает ее пополам; в том месте, в каком рука обычно не гнется. Крик Нико становится громче, отчаянней, на глазах проступают слезы. Гон смотрит на это все… но не ощущает сочувствия. То есть, чисто по человечески — Нико жалко, а кого нет? Пытки — это не то, что приятно наблюдать. Хотя, опять же, это то, что становится причиной конфликта с Киллуа во время беготни с муравьями: Гону далека эта драма, вот он и смотрит на нее более трезво. Так что, пожалуй, эту тему в разговорах упоминать не стоит… Не в таком ключе уж точно. Далее Хисока садится на брата сверху. Заносит кулак; его лицо необычайно бесстрастно. Следует избиение. Просто и со вкусом: Хисока явно оттягивается сполна. Месть во всей ее красе, даже без каких-то едких фразочек, лишь удар за ударом. Нико не успевает защититься, Хисока бьет его по лицу, превращая некогда его, некогда красивое, в кровавое месиво. Сломанная рука хрустит громче, сопровождаемая вопреки всему стихающим криком, а кожа на костяшках у юного мстителя сбивается, обнажая мясо. Хисока встряхивает рукой, и по руке Гона словно проходил судорога — как ходят мышцы над костями. В этом нет никакой грации, обычно присущей Хисоке. Лишь жестокость. Думается, над Куроро бы он издевался так же. Хорошо, что не вышло. (странно размышлять об этом в таком ключе, конечно…) Так продолжается несколько минут. Даже дольше, вероятно. Сложно судить по воспоминанию. Хисока останавливается лишь в тот момент, когда изуродованная кровавая масса под ним с трудом вкидывает руки и умоляюще, унизительно, наверное, для такого человека, как Нико, шепчет разбитыми губами: — Пожалуйста… Хисока крепко сцепляет зубы; его явно тянет рявкнуть в ответ что-то грубое, резкое, но он сдерживает язык за зубами и резко дергает сломанную руку на себя, так, что кости жалостливо хрустят; Нико разрождается новым болезненным стоном. У него уже нет сил на крик, на защиту. Скорее всего сейчас Хисока его и убьет. Это будет логично… Как окончание первой ступени на пути к абсолютному падению. Но Нико вдруг роняет: — Д-думаешь… Это легко… Работать с дедом?.. Хисока тянет руку к поясу, на котором закреплена цепь, похожая на ту, с какой на шее находит один труп Каффка. Пробует на прочность с жутко деловым видом, даже не смотря на Нико, пока тот умоляющим тоном продолжает: — Он… меня… точно так же ненавидит… Все что я пытаюсь — просто выжить… — Поэтому ты убил брата? Голос Хисоки обманчиво спокоен. Он небрежно отбрасывает руку Нико в сторону, игнорируя его вялые попытки защититься, обматывает цепь вокруг глотки. Пробует пару раз, как ездит металл, потом сжимает пальцы окончательно. Нико смотрит на него в полном ужасе. На губах у него пузырится кровь. — Если бы он не взбесился… Взбесился? — Оставь все так… Дед бы меня убил… — Чушь. Так произносит Хисока. После этого он начинает душить Нико. И вновь — исключительно жестокость, мерзкая и отвратительная, ни грамма обыкновенно присущей ему грации. Но оно и понятно, это лишь зарождение пути, окончательная потеря родных и закат семьи Риэн… Поэтому Хисока ни за кого не держится. Не боится, что его будут шантажировать. Ведь не остается никого. Хисока — сам по себе. Кожа на шее у Нико синеет, глаза закатываются, и вместе с кровью на губах проступает пена. Хисока движется к своей цели уверенно, этого у него не отнять. Молчаливое хладнокровное убийство, победа в бою, где против него, искалеченного подростка, выступают вооруженные обученные люди. Каффка предвосхищает подвиг Винга и Биски и создает свое маленькое чудовище, способное на что угодно. Создает… Но Хисока все равно не успевает. В коридоре слышатся тяжелые цокающие шаги. Он слышит это; мгновенно вскидывает голову и оглядывается назад, в темноту коридора. Отпускает звенья цепи, и, не дожидаясь, прыжком бросается в окну, и уже оттуда — вниз. Лихорадочно яркие цвета постепенно сгущаются до едва различимого полумрака, в котором лицо прибывшего Каффки выглядит болезненно белым. Он смотрит в открытое окно бесстрастно, словно и сам не зная, что должен сказать. Затем опускает взгляд вниз, где на полу слабо дышит Нико. Еще живой. — Ну что? — роняет Каффка озлобленным холодным тоном. — Каковы тебе свои же средства на вкус?

□ □ □ □ □ □ □ □ □ □

Следующая сцена — Каффка сидит на диване в ярко освещенном помещении. Выглядит как какой-то офис; в общем-то, так оно и оказывается, потому что камера демонстрирует человека напротив Каффки, в котором Гон распознает уже виденного им человека — это тот очкарик, который сопровождает Нико в другом воспоминании, секретарь какой-то… Скорее всего какой-то подчиненный деда. В строгом костюме и все со столь же субтильным выражением лица, он, однако, почтительно кланяется Каффке, который на его фоне кажется прибывшим из самых злачных мест Амдастера; хотя, так-то оно и есть, и все эти яркие тряпки лишь это подчеркивают. Но не только они вдвоем в комнате, о, нет. Сначала Гон не замечает Нико, но тот тоже тут; сидит на диване в самом уголке, весь побитый и измученный, когда как на месте искалеченной правой руки болтается пустой рукав. Неудивительно. Хисока так переламывает ему кости, что даже с чем-то уровня лечащего хацу Курапики восстановить такое будет проблематично. А может, дед, который и заведует семейным бюджетом, жмотится на лечение, как было с выкупом. Все же, как думается Гону, в тех оправданиях об угрозе жизни со стороны патриарха была чуточка истины. А может, это служит уроком. Жестоким. Если Нико после всего такого может даже сидеть, то, стало быть, проходит несколько дней точно. Тот тут явно скорее для красоты, чем как непосредственный участник нападения, и Каффка смотрит на него недолго. Возвращается взглядом к секретарю, пока тот щепетильно перебирает неизвестные бумаги. — Вот так и выходит, Веспа-се, что Ваша неосмотрительность приводит к столь многим жертвам. Видимо, это середина разговора; голос Каффки полон холодной ярости, хотя лицо в целом спокойно. Веспа, тот секретарь, не моргает, продолжая выслушивать обвинения все с тем же постным лицом. — Если бы Вы не потакали чужим желаниям и сделали бы хоть что-то в возникшей ситуации, то мы бы лишились целого вороха проблем. Однако Вы решили научить своего ученика… Полагаю, Никошинван-се получил самый лучший в мире урок, что стоит за бессмысленной жестокостью. Веспа чуть кривит рот, опуская уголки рта все ниже и ниже, но он не выглядит так, будто сейчас начнет спор. — Ошибки часто пишутся кровью, Вы абсолютно правы. — И что, стоит пускать все на самотек?! — Каффка угрожающе сжимает кулаки, отчего сидящего молча до этого Нико пробивает на крупную дрожь. — Столько людей умерло, и все почему! Неужели Ваш патриарх настолько безжалостный ублюдок, что сначала закрывает глаза на гибель одного внука от рук второго, а потом на массовые смерти подчиненных? — Вы сами ответили на свой вопрос. Голос Веспы холоден и спокоен, отчего у Гона создается ощущение, что он и сам не слишком-то рад происходящему. Честно говоря, довольно бессмысленный разговор… тем более по итогу всего произошедшего. — Кто вообще контролирует бизнес клана? Тронувшийся умом старик? — Без комментариев. — Сначала Вы замалчиваете проблемы, а потом происходит это! — Каффка резко поднимается на ноги, грозно нависая над Веспой. — Несколько детей умерло из-за того, что Вы не сумели додуматься разобрать проблему лично, а не приказывать своему безалаберному подопечному решать все жестокостью. Да и сам он, взгляните! — указывает рукой на Нико. — Калека! Но телесные раны заживут, время их излечит. Душевые же… — Если Вы называете себя «учителем» этих детей, то Вам стоило следить за ними лучше, — парирует Веспа. На шее у Каффки вздувается вена. — Я сам решу, как мне их воспитывать! Мы здесь не святые из трущоб, чтобы кичиться чистой совестью! Мы с Вами тут не поборники морали! — Стоит учить детей, на кого рыпаться нельзя. — Да? — Каффка угрожающе сужает глаза. — А значит, на меня можно? Помнится, в сравнении я в более высоком положении, чем Вы, Веспа-се. Более высоком… Руководство Каффки страшнее, чем патриарх семьи Риэн? Видимо, часть с упоминанием, кто же на самом деле скрывается в тени покровителя, остается в упущенном начале диалога; но Веспа заметно осекается. Некоторое время они молча буравят друг друга глазами, не обращая внимания на баюкающего на фоне голову Нико, после чего резко отступают, оба. Каффка опускает взгляд вниз, злой и расстроенный, когда как Веспа с крайне разочарованным видом поправляет галстук. Затем вздыхает, тяжко. — Прощу прощения за то, что вспылил. Сами понимаете… — Да. Разумеется. Затем Каффка опускается на диван и барабанит пальцами по коленям, размышляя. В нем явно борется раздражение, злость на самого себя и Нико, но вместе с тем — и понимание, что так дальше продолжаться не может. О, Гон прекрасно понимает эти чувства… Переплетая пальцы между собой, Каффка вдруг произносит. — Но все же Вы правы, Веспа-се. Это и моя вина тоже. Поэтому… Поднимает глаза — и смотрит, прямо в камеру. Прямо в душу. — Я лично устраню возникшую проблему. Но если кто-то вмешается, я его убью. Ах… Вот оно. То самое нарушенное обещание. Каффка, как и Хисока, явно любит повторяться и совершать одни и те же ошибки раз за разом.