Иримэ

Вастачье поселение пылало. Дома поджигали с нескольких сторон, так, чтобы не потушить. Вооруженные эдайн с факелами переходили от одного жилища к другому, деловито и безжалостно. Вастаки же, совсем недавно считавшие себя хозяевами этой земли, отчаянно кричали, выбегая из огня. Некоторые мужчины, выхватив оружие, пытались отбиваться, женщины падали в ноги недавним рабам и молили о пощаде. Пощады не было. Не далее как пару недель назад вождь прознал, что местные эдайн помогают партизанам, и решил наказать их. Всех, на кого пали подозрения, целые семьи, заперли в амбаре и заживо сожгли. А теперь народ захватчиков настигла расплата. Кровью за кровь, смертью за смерть. Переходя от одного дома к другому, Иримэ чувствовала такое веселье, что готова была пританцовывать по пути. Все вышло просто прекрасно. Дозорных убили быстро и тихо, и проклятое племя мирно спало, пока не стало слишком поздно. Когда-то давно ее бы тронули картины ужаса и горя. Когда-то она стыдилась того, что проливала не черную кровь тварей, а алую кровь эрухини. Но не теперь. Этой ночью резня и пожар приносили радость, а картины вершащейся мести согревали сердце. Орк не выбирает, стать ли ему чудовищем, Моргот исказил и изуродовал его суть. Но человек обладает свободной волей, человек становится тварью по собственной вине. А значит, достоин снисхождения еще меньше, чем гламхот. Иримэ не добивала людей, что поднимали на нее оружие. Ранила и оставляла лежать до поры — ведь разве заслуживали вастаки легкой смерти? Когда от поселения мало что осталось, тех вастаков, что не сумели все же спастись бегством, потащили к старой деревянной мельнице, стоявшей на холме. При новых хозяевах она пришла в упадок — и вот пригодилась. Кого-то гнали древками копий, кого-то тащили волоком. Женщин и детей не трогали, просто отгоняли прочь, не позволяя спасти своих родных. Вастаки понимали, что с ними будет. Кто-то окончательно терял мужество и стелился по земле, моля о пощаде, кто-то огрызался из последних сил. Иные же взывали к Морготу, призывали на головы своих палачей все возможные кары и бедствия. Иримэ и это казалось смешным. Как же смелы, как же самодовольны эти люди против беззащитных! И как жалки они сейчас, когда столкнулись с настоящими воинами! Когда последнего упирающегося человека затолкали в начавшее гнить, но еще крепкое строение, а стены были обложены соломой хворостом и облиты маслом, Иримэ подняла факел вверх и медленно, не рисуясь, но чтобы все успели увидеть этот момент, пошла к мельнице. Затем так же медленно поднесла факел к растопке, которая мгновенно вспыхнула. Она обошла вокруг, и вскоре все здание полыхало. Из него доносились отчаянные вопли вастаков, в щель между досками просунулись чьи-то пальцы, но Иримэ это нисколько не трогало. На некотором отдалении от мельницы рыдали и кричали вастачки и их дети, но им не позволили даже подойти. — На беду, на беду мы пришли на земли белых демонов! — голосила сгорбленная старуха в золотых украшениях, должно быть, мать вождя. — Теперь чудовища пришли за нами! Нет, нет здесь ничего, кроме смерти! Владыка не спасет нас! Никто не спасет! — Она права, — тихо проговорила Иримэ, любуясь на огонь. И в огне виделась ей другая женщина — высокая, как Валар, статная, облаченная в покрытые пылающей медью доспехи. Кровавого цвета волосы струились по ее плечам, руки ее по локоть покрывала свежая, ярко-алая кровь. Яростным, беспощадным пламенем светились ее глаза, и она в торжествующем жесте воздевала вверх длинное копье, радуясь резне и раздору. Иримэ ничего не знала о ней — лишь давние слухи, недомолвки, ходившие среди не эльдар, но Стихий. Но она чувствовала, что видит не тварь Моргота, а нечто иное, дикое, необузданное — и великое. И отсалютовала в ответ.