С наступающим

Бывает, что чудо, которого ждёшь, Веришь, надеешься — сбудется. А после него в расстройстве бредёшь: Ну как же такое забудется? Всё перекручено в той мечте: Не те рукава и фасон. А, может, где-то на высоте Задали другой камертон Для утомлённой заблудшей души, Не знающей, что пожелать? И ты за подарок такой не спеши Судьбу свою критиковать. Вдруг новой прилипчивой песни мотив Прорвёт завесу тумана. И вовсе не сбилось чудо с пути, А по адресу, как ни странно.       Наконец-то я справлю Новый год дома. Ну как дома? В смысле, не в армии. Два года этого ждал. И днюху тоже ждал нормальную. Чтобы не в части на тумбочке, б..... Хотя когда я последний раз её нормально отмечал? Вечно беготня с пересдачами в это время. А время сейчас такое, да, только вперёд, как говорится. Из сапог сразу за станок.       Конечно, макеты для реклам рисовать — это не мешки таскать, и всё же не то, о чём я мечтал. Да, уж, совсем не Эрмитаж. Но ладно, с пустыми надеждами давно покончено, а это будут реальные деньги. И хата есть от фирмы. То есть, конечно, сдавать мне её будут. Но за копейки. Убитая, говорят, ну а мне разве не пофиг сейчас? Зато сам буду жить. Не в общаге и не в казарме. В коммуналке по сути… Ну и хер с ним.       Прапорщик вкинул как-то мне идею, работать на одного дельца, а я что, дурак, чтобы отказываться? Я теперь типа встану на ноги, больше не будут меня дядьки подкалывать, что здоровый кабан сидит на родительской шее. Вот они-то уже, видишь ли, с четырнадцати в мастерских шедевры ваяли, а ты в пятнадцать даже не смог в своём городе в художку поступить, пришлось в Москву тянуться. Почти, это самое, по блату: мамина подруга подсказала, что в их шараге недобор на реставраторов. И потом мама всю свою зарплату мне переводила, чтобы я с голоду не помер. Стипухи не было, халтуры не предлагали, а сам я как-то и не привык ходить, просить, чтоб взяли. Мама мне и мастерскую нашла, чтобы рисовать, правда, меня и оттуда попёрли. Картины он мои ещё все себе оставил, гад, в качестве компенсации за пьяный погром. А мы всего лишь пару окон выбили, потому что душно было, и сейчас…       А сейчас всё, хватит, не хочу, чтобы говорили, что осталось только фамилию поменять на мамину, чтобы уж наверняка было понятно, как я пришёл к успеху. Его, правда, особо пока и нет. Только комнату солдатского досуга в Рыбкино раскрасил и всякий наглядный материал по мелочи рисовал. Да и теперь не то чтобы для выставок будет реклама. Так, гондоны, водка, масло. Но и за это спасибо, сейчас хорошо, если куда-то взяли. В основном, всё закрывается и рушится. Надо успевать, крутиться.       И надо было, конечно, к родителям хоть на день заехать, мы толком и не виделись с моих шестнадцати. Я по друзьям больше летом тусовался. И зимой. И весной с осенью. Поэтому и диплома у меня нет. Только погоны младшего сержанта. А где они сейчас, все эти друзья?       — А он у вас до сих пор стишки сочиняет или уже перерос?       — Что, б….?       — Ты чего дёргаешься, Князев? Не отошёл от предпраздничных репетиционных залпов? Говорю, дорогими сижками воняет, а у нас одни папиросы из чипка. И те самые дешёвые и подмокшие.       Показалось. Надо меньше о всякой фигне сейчас думать, мы же набухаться собрались перед тем, как окончательно разъехаться кто куда. Три года художки — и ни от кого ни строчки в часть… Но Толик прав: пахнет действительно не папиросами. Но и не сигаретами. Чем-то странно знакомым. Как из детства, когда с бабушкой в деревне в монастырь ходили. Там тоже дым был, но пах приятно, мне нравилось. Одни глупости сегодня лезут в голову. Дом в деревне родители продали. Бабушки же в том году не стало. Аккурат за неделю до Нового года. Получается, годовщина.       — А откуда, Толян, взять другое курево? Тут и стрельнуть не у кого. Только дед, которому сто лет. О, в рифму сказанул, крутяк! Прикиньте, мужики, я, как Князь, могу басни сочинять! Вот свергну его сейчас с пьедестала…       Саня шутливо пытается спихнуть меня с бортика деревянного кресла, на котором я сижу рядом со своим рюкзаком, бездумно уткнувшись в тетрадь. Вообще мыслей для стихов нет. Будто всё внутри вымерло.       — Не трогай, Сань, Князя, пусть он побудет на шухере, пока мы сгоняем за пивом.       — Да ему нельзя вещи доверять, если не хочешь, чтобы им приделали ноги.       Я поднимаю на Саню глаза, но настроения ни ругаться, ни даже заговорить нет. За меня внезапно вступается старший сержант Злобин. Честь и совесть нашего взвода. И стукач по призванию.       — Когда это Князь у кого что скоммуниздил?       — Толян, ты совсем съехал? Я же не про это совсем. Он в своих каляках-маляках, как всегда.       — Ща проверим. Эй, ушастый!       Достали.       — По кумполу тебе зарядить, Макс?       — О, кажется, связь со штабом наконец налажена.       — Сумки карауль, Репин.       — Что у тебя тырить, Шур? Твой страшный дембельский альбом?       — Типа не ты их всем рисовал? Значит, и твой не лучше.       — Себе я постарался.       — Ага, конечно. У тебя руки уже тряслись, когда ты своим занимался. Он как раз и есть самый кривой и уёб......       — Отъе........ Нет, б.…, мне надо было с вами траву красить! Я как-то не для этого на художника учился. И вообще, мы напьёмся уже сегодня в честь свободы, а?       — Всё-всё, хорош, Суриков, не кипятись. Мы идём уже за топливом.       — Ага, а ты не скучай без нас.       — Переживу я как-нибудь эти десять минут тишины. Два года их ждал.       И не дождался. Тот самый дед, похоже, тоже решил разбавить мной вокзальную скуку.       — Молодой человек, я присяду рядом с тобой?       — Я с компанией. Они просто на пару минут отошли.       — Ну не жадничай, как администрация вокзала. Больше лавок не поставили, а у вас как раз место одно пустует. Придут твои, так я встану. А пока хоть ноги отдохнут.       — Ладно. Падайте.       — Вот спасибо. Уважил ты старика.       Он садится, но замолкнуть, естественно, не собирается.       — А куда сам путь держишь?       Я прикрываю тетрадь и пытаюсь вежливо отбрить незнакомца. Сколько можно постоянно быть у меня над душой? Ещё и заулыбался сейчас чему-то внезапно.       — Вы меня немного отвлекаете.       — Здесь темно, а ты и так щуришься. Не порть глаза ещё больше, тебе пригодятся.       — Ну, давайте, я попрошу, пусть здесь света добавят.       Старик молчит и пристально смотрит на меня. Прикинусь наивным дурачком, может, он свалит? Я поднимаю глаза на потолок и громко говорю.       — Эй вы там наверху, а можно поярче? Мне темно рисовать.       Предсказуемо ничего не происходит.       — Видите, не работает.       — Может, ты плохо попросил?       Я почему-то выхожу из себя. И этот будет меня строить?       — А как надо правильно? Научите меня. Глаза закрыть? Пожалуйста добавить?       Старик не двигается, я продолжаю гнать пургу всё громче и громче.       — Или сказать, как там, не помню, о, точно, с искренней верой в сердце: да будет свет?       — Гляди-ка, действительно сработало.       Чертовщина какая-то, на вокзале будто врубили военные прожекторы. Аж слепит, как в больнице. Я поворачиваю голову: хмурая работница станции крутится у выключателя. Дед продолжает внимательно меня изучать.       Вздыхаю и засовываю тетрадь в рюкзак. Пока до Москвы буду трястись, порисую. Мне с бодуна, может, больше идей придёт. Говорят, все художники чем-то закидывались. На благо искусства. Старик мрачнеет.       — А зовут тебя как, солдат?       — Ну, допустим, Андрей.       — Хорошее имя.       — Я и не жалуюсь.       — А меня Колян по-вашему.       — Это по какому? Ты американский шпион, что ли? Так у тебя акцента нет.       — Ещё чего не хватало, шпионить. По-молодёжному.       Сбрендил, точно. С такими надо поаккуратнее.       — Не, дедушка, ты слишком старый. Тебя уже чисто по отчеству положено звать.       — Боюсь, юноша, что я настолько древний, что отчество давно отпало за ненадобностью. Так едешь в какой город?       — Туда, где сейчас вся культура. В столицу.       — Ты артист, значит?       — Ну почти. Художник. От того самого слова из четырёх букв.       — Я слышал, что и стихи пишешь. Почему ими не занялся?       — Ага, ещё скажите, я их петь должен.       Дед смотрит на меня так, будто ставит оценки в школьном журнале. И сейчас напротив моей фамилии чернилами вырисовывается жирная двойка. Ну и плевать. Скажу, как есть, может, отстанет. Старики — они современное не любят.       — Я в конторе одной буду работать.       — Что за она? С историей?       — Ага. Три одноклассника замутили ещё до распада Союза. А теперь меня позвали. Только художника им и не хватало. В их творческой группе.       — А ты их хорошо знаешь?       — Вообще без понятия. Мы через письма связь держали.       — А как ты их найдёшь?       — Меня сын директора должен на вокзале встретить. Его как отца зовут, но только наоборот.       — Это как?       — Ну в смысле, что у отца отчество, у сына имя. А вообще директор сына в честь любимого поэта назвал. Этого дерзкого и заунывного.       — Решил загадками деда потешить?       — Нет, мне так в письме сообщили. Это цитата, с припиской от сына.       — И ты веришь написанному?       — А во что ещё верить?       — Ну да, твоя правда. И к родителям не заедешь?       — Как познакомлюсь с коллегами и мне скажут, что я принят, так сразу домой с визитом. Вот и ребятки мои, извиняйте, Колян.       — Да-да, конечно. Ну бывай, солдат. Пусть всё будет, как ты говоришь.       Странный старикан. Вроде добра пожелал, а как проклял. -----------------------       Перед глазами уже двоится. Кажется, предыдущую бутылку я вылил на штаны.       — Нет, Князь, так не пойдёт. За погоны пьют только до дна.       — Сань, да его уже в поезд не пустят, а ты ему ещё бухло суёшь.       — Я нормально.       — Видишь, Макс, он в порядке. Давай, пей, Андрюх. За светлое будущее.       — И грязные мечты, Сань.       Я пытаюсь засмеяться, но почти захлёбываюсь. Пиво идёт не в то горло, я роняю бутылку, и нас выгоняют на улицу. ------------------------       Зачем я опять зашёл на вокзал с мороза? Потому что поезд задерживается вроде бы. Только я сейчас не встану уже. Пацаны все уехали, а я один. Ну ничего, если снова не выгонят, покемарю до утра. Вот здесь положу рюкзак поудобнее — и… И меня начинают куда-то тянуть.       — Пошли, пошли, Андрей, быстрее. Опаздываем.       Знакомый голос. Где я его уже слышал?       — Перебирай ногами, солдат! Здравствуй, красавица! Вот наши проездные документы.       — Вы садитесь, а его я не пущу.       — Славная моя, вот ты же после рейса сразу к родителям, да? Молодец, дочка! Ну а его мама с папой как же? Столько сына из армии ждали. Он ведь домой сегодня едет. Правда ведь, Андрей? Такой у тебя маршрут?       Что-то не так в сказанном, но я не понимаю, что именно, и киваю, как болванчик.       — Вот, не врёт тебе дедушка. Ну пусти нас, хорошая моя, а я прослежу, чтобы он не буянил.       — Ладно. Но если что, я его мигом высажу.       — Не высадишь, милая, обещаю, он будет твоим самым спокойным пассажиром.       — Ага, конечно. Просто запихивайте уже поскорее этого бухарика и не дурите мне голову.       Меня кто-то втаскивает в вагон почти за шкирку и укладывает на первую попавшуюся нижнюю полку. Сквозь полудрёму я слышу детский плач, женские вопли, мужскую ругань, собачий лай, звуки драки, бьющейся посуды и вонь забитого туалета. Но наряды приучили меня спать, пока конкретно тебя не трогают. ---------------------------------       Я протираю глаза, а в плацкарте я остался один. Поезд последний раз дёргается и останавливается.       — Выспался, Андрей? Может, сушек тебе отсыпать?       — Спасибо, не надо.       — Ну тогда всё, пора прощаться.       Внезапно подобревшая ко мне проводница подсказывает, где лежат мои вещи, и лично провожает на выход из вагона. А вокзал почему-то подозрительно похож на… Б…., это же реально Ладожский. Какого хрена? И тут мне на плечо опускается рука.       — Пошли, столичный.       Что, в… м…, происходит? На меня угрюмо смотрит мой ровесник. Странно, по письму мне казалось, что сыну лет тринадцать-четырнадцать.       — Почему я на Ладожском?       — Мне откуда знать, нах.. ты такого кругаля давал, москвич?       Почему кругаля? И почему я москвич, если он сам…       — А ты кто?       — Конь в пальто. Горшок я!       — Не понял. Ты же вроде… Фамилия, в смысле, у тебя другая.       — Это у отца моего фамилия. А у меня кличка будет, ясно?       — Ясно. Но я всё равно не догоняю…       — Нет, это я не врубаюсь, хули я два часа морожусь здесь? Там поезд уже по вагонам начали расцеплять, а ты всё не выходил.       Вот куда все делись! Ну круть, но ничего не объясняет.       — Ты к работе хоть готов приступить? Надо уже сегодня.       Э, ну да… Я же за этим и ехал. Но как так вышло, что в Питере, а не…       — Что молчишь? Обалдел от красоты культурной столицы после своей сраной белокаменной?       Просто киваю.       — Вот придурок. И накой батя тебя к нам решил присобачить? «Директором у вас буду, всё буду решать.» Армейского выбрал в помощь. Просто зашибись!       Стоп, ну всё совпало. Батя — директор, а сын встречает.       — Ты из конторы что ли?       Как, ёлки, её название, из головы вылетело.       — Нет, б…., я из королевства кривых зеркал. Шутом там служу на полставки, а на остальные — королём. Ты будешь наоборот. В смысле, сначала король, а потом шут.       Что он мелет?       — Да, с юмором в Москве, я смотрю, совсем беда. А ты на кого, столица, рассчитывал?       На более спокойный приём, если честно.       — И вообще на хрена ты притащился?       — Так это, я на работу, по знакомству. С Севой.       — Чтоб этого Севу. Заодно с моим папашей, блин.       А может, я ошибся? Надо всё-таки проверить.       — Мне нормальную работу обещали. С записью в трудовую.       — Ну и тебя в подвал пропишем.       — Э… Я на квартиру рассчитывал. То есть…       — Хата тоже есть. На Миллионной. Только ей ремонт нужен.       — Это я знаю. Стоп, а как мне на работу ехать с Миллионной?       — На кортеже с мигалками, блин. Ногами доковыляешь.       — До Москвы?       Он сплёвывает и достаёт из кармана пачку. Ну ладно, покурим. Вытягиваю свои папиросы. Б…., пачка совсем мятая, там табачная каша, наверное. Ищу коробок, встряхиваю. По ходу, пустой. Парень кривится.       — Не надо прибедняться, столица, мы здесь такое г…. не курим.       — Поздравляю. У меня других нет.       Он протягивает мне сигарету, а потом и прикрытую ладонью зажигалку. Я втягиваю дым и под его тяжёлым немигающим взглядом закашливаюсь.       — Хреново тебе, москвич? Может, пора бросать, пока не затянуло?       Выпускаю колечко, как мы в учебке навострились. Он неодобрительно хмыкает и отворачивается. И что сейчас было не так? Задрал придираться.       — Мне бы попить. И с градусом желательно.       Он косится на меня.       — А ты пьёшь, столица?       Я пожимаю плечами. А кто нет? Он от порыва ветра ёжится и вдавливает голову в плечи.       — Сева уже ящик притащил. В Там-таме опохмелишься.       Ладно, всё разберём по порядку. Я не в Москве, но меня здесь ждут. И прапорщик тоже здесь. Сами позвали, но теперь не рады. Всё ясно, я спятил. Мне надо в дурку. Но новый знакомый тянет меня за рукав к остановке. Хоть бы узнать, как к нему обращаться. Из письма я не понял.       — А зовут тебя в честь…       — Деда, ага, и Лермонтова этого конченного. Ненавижу поэтов. И то, что отец всем эту легенду рассказывает.       Повезло мне, так повезло. Ну поэтов мало, кто любит, даже они сами.       — Пошли, москвич, нам до Васьки ещё добираться. А, ты же не знаешь, мы так называем…       — Я знаю. Васильевский остров.       — Ещё, скажи, и про Купчино слышал.       — Не просто слышал. Я…       — Ага, ясно. Некоторые потомственные у нас всё знают.       Ничего не ясно. Откуда ему известно про мою родню? И с фига ли художники — великие знатоки городов? А чем ему Купчино так не угодило? И зовут его всё-таки как? До меня внезапно доходит.       — Миша!       — Что Миша?       — Ну, Лермонтов. Он — Михаил Юрьевич. Я вспомнил.       Михаил Юрьевич смотрит на меня… Ну в общем, и подтверждает взгляд своими словами.       — Да, блин, мозгами тебя, москвич, явно природа обделила. Спасибо тебе, папа, за одногруппника. То, чего нам всем так не хватало. ---------------------       Мы надыбали мне сигареты и зажигалку в ларьке на остановке и теперь курим у входа в какой-то буквально погорелый театр. Миша периодически смотрит на меня и молча качает головой. А я уже устал спрашивать. Потом он опять хватает меня за рукав и тянет за собой. Странные рисунки, закопченные стены — и мы оказываемся в небольшой комнатушке. И теперь на меня пялятся ещё трое примерно моих ровесников. Я думал, команда будет постарше. Что они про меня думают, я не знаю. Они молчат, руки для пожатия мне за сегодня в родном городе никто ещё не подал.       — Шура, Лёха, Рябчик. Лёха — мой младший брат, он вместо Пора, который плац топчет. Главные — мы с Шурой, ну и Саша будет, когда вернётся.       — Вы одноклассники?       — С Шурками. Какого х.. ты всё содержание писем переспрашиваешь? Не нравится что-то, так не надо было приезжать.       — Я…       — А тебя все знают. Лучше бери инструмент и работай.       Я оглядываюсь по сторонам, но никакого ватмана не наблюдаю. Миша очередной раз закатывает глаза.       — Только не говори, что и гитару ещё нормально не освоил.       Да, надо было письма внимательнее читать, а не по диагонали.       — Ну могу Хоя…       — А я могу по роже тебе съездить, москвич, пока мой батя не вернулся. Садись, б…., я пару песен тебе сам покажу.       Я пытаюсь повторить аккорды, но получается криво. Не очень много у меня было практики. Да и на фига она такая художнику?       — Да как ты пальцы держишь, бестолочь? Вот, смотри.       Сердитый Миша сам ставит мне руки, но через десять минут раздражённо спихивает меня со стула.       — Просто петь будешь. Слова хоть выучил?       Я мотаю головой.       — Как знал.       Миша пихает мне в руку неразборчиво исписанную бумажку. Они меня к съёмкам решили припахать? Мы так точно не договаривались. Но я не успеваю об этом сообщить. Потому что Миша швыряет в меня мятой кофтой и штанами, напоминающими пижамные.       — Переодевайся, скоро наш выход. -----------------------------------       Ну что я хочу сказать? Для человека, который впервые взял в руки микрофон, пел я неплохо. И упал в чужих ботинках всего раза три. Или четыре. За одну песню. Что там получилось на камере? Непонятно. Как и для какой рекламы. Но у Миши напрямую спросить я боюсь, потому что он смотрит на меня, будто готов убить.       — Б.., парни, следите за мной, а то я ему всеку сейчас точно.       — Я не…       — Артист из тебя х....., я уже понял. А где твои обещанные наработки, гений?       Обидно, я же, блин, не на актёра учился. Я достаю из рюкзака тетрадь. Чёрт, не та. Но Миша выхватывает её из моих рук.       — Ну, посмотрим, что нам предложит Москва, да. Чем она нас уди…       Он внезапно замолкает, судя по всему вчитываясь в тексты. Хорошо, что я старался писать аккуратно. А то бы и за почерк явно прилетело, как от классухи. Миша ошарашенно переводит глаза с текстов на меня — А это… вот… это… ты, да?       Не могу понять эту перемену. Только что Миша беленился, а теперь… Ну если бы тетрадь была девушкой, я бы назвал это явление — зацепила с первого взгляда. Он не дожидается даже моего ответа и сунет тетрадь под нос крашеному блондину.       — Смотри, Шур. Нет, ты не листай, всё читай. Круто ведь, скажи?       Блондин тоже ничего не успевает ответить, потому что тетрадка утыкается в лицо брата-барабанщика.       — Лёх, зацени, ну класс ведь, да? Это мощно прям. Рябчик, иди, тоже почитай. С этим можно работать.       Ну нет, я не согласен.       — Это не для рекламы.       — Ясен пень. Мы их сразу петь будем.       — Я сказал нет.       Из-за наших спин внезапно раздаётся голос.       — Добрый день, молодые люди! Миш, я хочу извиниться перед тобой и твоим отцом. Саша «Лось» выбрал московскую группу. Так что останетесь вы пока без бэк-вокалиста.       Миша изумлённо поворачивает голову от незнакомого седого мужика снова ко мне.       — А ты что, не сын кгбешного генерала? ------------------------------       Миша идёт рядом, засунув руки в карманы и пиная пустую пачку от сигарет. Опять набирает в грудь воздуха.       — Я понял, Миш. Просто совпадение. Такое бывает.       — Не бывает. Это судьба, понимаешь, Андрюх. Ну какие шансы, что ты поезд перепутаешь? Что не пошлёшь меня сразу? Что выйдешь на сцену?        — И что? Ты мне, кажется, всечь собирался за это выступление.       — Я не знал, что ты не Лось.       — А что поменялось? Я не умею играть, никогда… Ну, получается, один раз в жизни пел.       — Твои тексты меня устраивают.       — И что?       — И всё. Ты нам подходишь. Я даже на генеральского сына из Москвы был согласен, а ты… Ты принят, короче.       — Нет, Миш, извини, это полный бред. Ты меня весь день хотел придушить.       — Я ошибся, блин, как ты не врубаешься?       — А сейчас всё правильно?       — Да. Нет. Вот что ты…       — Я уезжаю. С Московского. Сегодня.       Он молчит и снова пинает пачку. Она попадает мне под ноги. Я пасую её ему, он запутывается в ногах и делает мне подсечку. Я пытаюсь отбиться и вдруг слышу папин голос.       — Андрюшка?       Отец вылазит из служебной машины, стоящей на аварийке и поднимает нас с Мишей из какого-то сугроба. Мы виновато отряхиваемся, как расшалившиеся подростки. Хорошо, что форма у меня в рюкзаке. Вот бы видок сейчас был.       — Привет, пап! Ты откуда здесь?       — Мне, Андрюш, Надя только что на работу позвонила и сказала, что из милиции тебя искали. В Москве сегодня днём погром у коммерсанта одного случился. Всех на месте положили.       Голос отца срывается.       — Там были твои рисунки. И записка, что ты с утра приедешь и тебя надо встретить на вокзале.       Я роняю свой рюкзак, и Миша еле успевает его подхватить и удержать меня под локоть. Отец спохватывается и крепко обнимает меня. Целует в щёку, отстраняется, утирает внезапную слезу и протягивает дрожащую руку Мише.       — Сергей. Отец Андрея.       — Миша. Мы… это… сегодня… не был он в Москве точно, я могу подтвердить…       Батя даже Мишиного имени не услышал. Он опять стискивает меня руками за локти, словно давно не видел. И так оно и есть.       — А Надя сказала, что ты бы никогда не уехал на работу прямо из армии, не повидавшись с родителями. Правду говорят, материнское сердце не обманешь. -------------------------       Три недели, как я больше никоим образом не москвич. И вот у меня на руках весточка с большой земли, что мне всё-таки не надо переться в вечернюю школу. И лучшее место, где её можно рассмотреть, после отдела кадров — подвал Эрмитажа.       — Идиотизм, Мих. Что я здесь буду делать? Я классический рисунок изучал.       — А по диплому написано, ты — маляр. Отец сказал, что ты должен быть благодарен, что после твоих фокусов с карикатурами на преподов тебе такой выдали, а не уборщика производственных помещений.       — Таких дипломов у них точно нет.       — Специально для тебя бы сделали. И держал бы ты сейчас в руках швабру.       — Иди нахрен. Ты вон тоже, оказывается, маляр. Нечего выкобениваться.       — Да я тебе самую большую комнату в коммуналке под кабинет для сочинения стихов отвёл вообще-то, Андрюх! А ты…       — И под самостоятельный ремонт. Ага, спасибо.       — Там Рябчик всё делает. А ты только рисуешь.       — Тихо, идут. Готов, Мих?       — Всегда готов!       — С наступающим Старым Новым годом!       Мы с завываниями кидаемся с разных сторон на пожилого мужчину. Он сначала грозно хмурится, а потом по очереди оглядывает меня и Миху и качает головой.       — А неплохо вы спелись, проказники! И вас с наступающим!       И уходит, оставляя нас недоумевать, кто этот странный старик, появившийся буквально из стены и ушедший в неё же. Наедине с запахом, которого только что ещё не было. Перебившим и краску, и пыль, и цемент, и растворитель. Ароматом с вокзала после моего дембеля.