Сладкая отрава

      Все еще улыбаясь, я поднимаюсь на порог собственного дома.       Увлеченный своими мыслями, я не придаю достаточного значения тому, что для жилища, в котором столько лет не было хозяина, дом выглядит слишком ухоженным. Крыльцо чистое, в трех подвесных горшках растут мелкие радужные цветы, а стекла отражают закатные лучи так ярко, словно кто-то недавно смыл с них следы недавних дождей.       Нажимаю на ручку и толкаю дверь: она распахивается без единого скрипа. Вхожу внутрь и включаю свет. В моем доме чистота и порядок: я ожидал увидеть толстый слой пыли на каждой поверхности, а меня встречают свежие занавески на окнах и корзина с фруктами, выставленная посреди стола.       Меня здесь ждали.       Так и хочется обойти весь дом, чтобы проверить – везде ли так прибрано, но решаю оставить осмотр на утро. Слишком многое приключилось за сегодняшний день. Утро вечера мудренее.       Укладываясь в кем-то аккуратно заправленную постель, я переворачиваюсь на бок, выискивая удобную позу, и неожиданно замечаю длинный темный волос, лежащий на соседней подушке. Когда первое удивление проходит, я пытаюсь найти причину его появления здесь и не нахожу ни одного разумного объяснения, кроме как то, что Китнисс спала на моей кровати, пока меня не было. Это странно. Но вместе с тем волнующе приятно.       Перекладываюсь на другую подушку и стараюсь уловить остаток привычного запаха бывшей жены. Его нет, но я все равно засыпаю, представляя, что обнимаю ее, уткнувшись носом в тонкую шею.

***

      Меня будит странное чувство, что я в комнате не один. Приподнимаю голову, осматривая залитую утренним светом спальню, но не нахожу ничего необычного. Снова ложусь и пытаюсь уснуть. Не выходит: усталость вчерашнего дня отступила, и приятное волнение в ожидании нового дня дает о себе знать.       Где-то рядом раздается шорох – теперь я уверен, что и в первый раз мне не показалось. Сажусь в кровати и, облокотившись на ее спинку, жду, когда незваный гость выдаст себя. Несколько минут ничего не происходит: я единственный, кто есть в этой комнате, однако неожиданно из-за кровати выглядывает темная макушка ребенка.       Мальчик медленно высовывает голову, собираясь взглянуть на меня и, скорее всего, снова спрятаться, но внезапно встретившись с моим взглядом, замирает.       Мое сердце подпрыгивает от неожиданности и вместе с тем утопает в нежности. Голубые глаза мальчика тоже внимательно изучают меня, и, вероятно в числе прочего, ребенок прикидывает возможное наказание за проникновение на чужую территорию.       – Привет, – ласково говорю я и поднимаю вверх обе руки, показывая, что не собираюсь на него нападать. – Тебя зовут Колин?       Сузив глаза, мальчик встает наконец в полный рост и, подбоченившись, строгим голосом отвечает:       – Так точно, мистер. Я – Колин Мелларк, – не без гордости говорит он. – А вы тот, кто вчера напал на дядю Гейла?       Меня коробит от официального тона, с каким ко мне обращается родной сын, невольно защищая Хоторна.       Аккуратно, стараясь не напугать малыша, я откидываю с себя одеяло и спускаю ноги на пол. Колин наблюдает за каждым моим движением.       – Приятно познакомиться, Колин. А я – Пит Мелларк, – произношу я негромко. – Твой отец.       Я ожидал, что сын испугается и убежит или, может, расчувствуется и бросится мне на шею. Однако мальчик остается на месте: он хмурится и, сложив маленькие руки на груди, безапелляционно заявляет:       – Вы врете, мистер. Мама говорит, что врать плохо, – сообщает он, а поразмыслив, добавляет, – кроме особенных случаев.       Мне кажется, я еще никогда не был настолько растерян: как себя вести и как убедить Колина, что я говорю правду?       – Почему ты думаешь, что я вру? – осторожно спрашиваю я.       Ребенок смеряет меня снисходительным взглядом и объясняет, будто я не понимаю очевидных вещей:       – Мой отец живет в Дистрикте номер два, и он не может оттуда уехать. А вы здесь, так что вы – не он, – констатирует мальчик.       В душе появляется горько-сладкое чувство от того, что мой сын знает правду: Китнисс не солгала ему о том, что я их бросил или еще хуже – умер; хотя, признаться, я опасался чего-то подобного с ее стороны.       Колин не знает, что я вернулся – я никого не предупреждал. Как быть?       – Так и будешь стоять? – спрашиваю я. – Не хочешь присесть?       Хлопаю рукой по кровати рядом с собой, а ребенок, наклонив голову в до боли узнаваемом жесте своей матери, размышляет над моим предложением. В итоге, оценив свои шансы на побег в случае чего, Колин садится на край кровати: далеко от меня, зато максимально близко к входной двери.       – Я не обманываю тебя, – начинаю я, обращаясь к ребенку. – Я действительно жил во Втором, но много и долго работал там, после чего мне разрешили вернуться к тебе и к твоей маме.       Колин внимательно слушает, не перебивая меня, а я пользуюсь случаем и рассматриваю мальчика. Невысокий для своего возраста, широкоплечий. Мне вчера не показалось: лицом он – копия Китнисс. И жесты... это сложно описать, но поворот головы, взгляд исподлобья, привычка хмурить брови – во всем сквозит сходство с матерью. От меня у сына только небесно-голубые глаза. Больше ничего.       – А кем вы работали во Втором? – неожиданно заинтересованно спрашивает меня ребенок.       – Колин, ты можешь обращаться ко мне на «ты», – говорю я. – И я работал строителем: сначала в шахте, потом строил настоящие дома...       Я замолкаю, когда вижу победную улыбку мальчика.       – Вы, то есть ты, точно врешь, – заявляет Колин.       – Почему? – удивляюсь я.       – Мой отец – пекарь! – уверенно заявляет ребенок. Голос мальчика довольный, словно ему полагается конфета за сообразительность.       – Я не вру... – пытаюсь оправдываться я, но меня прерывает громкий и настойчивый стук в уличную дверь.       – Колин, ты здесь? Пит, открой! – Китнисс не на шутку встревожена, ее крик разрывает утреннюю тишину.       Мальчик подскакивает на месте и испугано шепчет:       – Ой, мы с тобой попались.       Мне приятно, что внезапно Колин произнес «мы», хотя он все еще не верит, что я его отец.       – Ты не сказал маме, куда пошел? – спрашиваю я, поднимаясь с кровати, и протягиваю сыну руку.       Малыш смотрит на мою раскрытую ладонь и отрицательно качает головой.       – Мама говорит, чтобы я не трогал чужих людей, – делится он.       – Ах, ну если мама говорит... – вздыхаю я.       Мы вместе спускаемся по лестнице: я впереди, сын следом.       – Вообще-то, я часто здесь играю, – говорит Колин, – не знаю, чего это мама расстроилась...       Он не заканчивает свою мысль, потому что я успеваю открыть входную дверь, и Китнисс врывается внутрь. Едва удостоив меня взглядом, она кидается на колени перед сыном и, осматривая, ощупывает его.       – С тобой все в порядке? – с истеричными нотками в голосе спрашивает она. – Ты напугал меня, Колин! Не смей больше так делать! – кажется, ее испуг отступил, сменившись злостью.       Мальчик пристыжено смотрит в пол, выводя носком правой ноги рисунки за своей спиной.       Я наблюдаю за Китнисс и сыном и чувствую себя неприятно лишним.       – Не представишь нас? – обиженно спрашиваю я.       Бывшая жена смотрит на меня снизу вверх и, наклонив голову, хмурится. «Колин делает так же», – думаю я.       Китнисс встает на ноги и, удерживая сына за руку, тихо произносит:       – Пойдемте в гостиную, надо поговорить.       Я иду следом за своей семьей, а войдя в комнату, всерьез начинаю думать, что ошибся домом. Моя гостиная напоминает игровую: в углу притаилась расправленная палатка, рядом с окном стоит заляпанный красками маленький мольберт, а вокруг него валяются листы с корявыми детскими рисунками. На ковре, на полке камина и даже на диване нашли приют игрушки самых разных цветов.       Колин садится прямо на ковер, но Китнисс одергивает его, настаивая, чтобы он занял место на диване. Я пристраиваюсь рядом. Сладкое волнение переполняет душу: мы все втроем так близко, рядом. Мог ли я мечтать об этом?       Китнисс бросает на меня обеспокоенный взгляд, словно ища поддержки в предстоящем нелегком разговоре. Для меня очень необычно, что ей требуется моя помощь: помнится, эта девушка отвергала мои попытки быть нужным ей. Морщусь – теперь уже далекие, но от того не менее противные воспоминания пытаются испортить волшебный момент. Я не позволю.       – Колин, – начинает Китнисс, – я хочу тебя кое с кем познакомить…       Мальчик рассеянно кивает, дергая ногами – очевидно, что он жаждет скорее сбежать поиграть, а не выслушивать нотации матери.       – Это, – она указывает на меня, – твой папа.       Ребенок наконец превращается во внимание и переводит удивленный взгляд с матери на меня и обратно. По глазам вижу – он сомневается.       – Мама, он – строитель… – пододвинувшись ближе к Китнисс, Колин громким шепотом сообщает ей великую тайну.       Девушка удивленно смотрит на меня: вспоминаю, что мы с ней толком даже не поговорили… Хотя уже умудрились заняться любовью. У нас все не как у нормальных людей!       – Я все еще немного пекарь, – улыбаясь, говорю я, стараясь разрядить обстановку.       Китнисс спокойно кивает, принимая новую информацию, а вот ребенок куда более подозрителен.       – Чем докажешь? – спрашивает он.       Растерянно развожу руками, почти признавая свое поражение, как вдруг мне приходит в голову свежая мысль:       – Хочешь, я испеку тебе что-нибудь? – спрашиваю я.       – Да! – не задумываясь, выпаливает Колин. – Что-нибудь сладкое-сладкое!       – Тебе нельзя много сладкого, – напоминает ему Китнисс, теребя темные волосы сына.       Он разочарованно вздыхает, но соглашается:       – Тогда, что-нибудь такое сладкое, чтобы мне было сладко, а маме нет, – предлагает он.       И я, и Китнисс непроизвольно улыбаемся – хитрый растет мальчуган.       – Хорошо, Колин, – говорю я, – но тогда твоей маме придется пойти со мной на кухню и помочь мне готовить.       Девушка удивленно вскидывает брови, но не спорит. Оставив ребенка в гостиной, мы с ней перемещаемся на кухню.       Первое время висит неловкая тишина. Я, не зная, что сказать, молчу, доставая все необходимое для теста, а Китнисс сидит на стуле и пальцем рисует узоры на столешнице.       – Это здорово, что дом не пустовал, – пытаюсь начать разговор, пока высыпаю муку на стол. – И продукты в холодильнике, и… ты спишь в кровати наверху…       Щеки Китнисс вспыхивают, словно я поймал ее на месте преступления.       – Как ты узнал?.. – начинает она. – А впрочем, ладно…. Знаешь, Пит, – с трудом говорит она, – извини, что я не убрала игрушки Колина, – мы не знали, что вернется хозяин дома.       Меня коробят ее слова.       – Мне не мешают игрушки, и ты такая же хозяйка здесь, как и я, – произношу я. – Ты моя жена.       – Нет, – помрачнев, спорит Китнисс. – Ты развелся со мной. Разве забыл?       Она отворачивается от меня, мнет в руках подол своего платья. Я бегаю глазами туда-сюда и пытаюсь понять, какие мои слова способны ей все объяснить.       – А ты бы вышла за меня замуж? – неожиданно даже для самого себя спрашиваю я. – Снова?       Китнисс резко оборачивается, сверкая глазами, в которых стоят слезы.       – Не шути так, Пит! – зло говорит она. – Это ни капельки не смешно!       Девушка встает со стула, явно намереваясь уйти, но я бросаюсь к ней. Даже не думая о том, что мои руки перепачканы в муке, я хватаю ее за плечи, заставляя остаться.       – Пожалуйста, Китнисс, – прошу я. – Дай мне шанс! Дай нам обоим шанс…       Она смотрит на меня своими серыми глазами, дрожит и все-таки начинает плакать. Я притягиваю ее к себе, а Китнисс утыкается носом мне в шею, и ревет, не сдерживая себя. Видимо почувствовал неладное, на пороге кухни появляется Колин.       – Эй, отойди от мамы! – требует он, стараясь протиснуться между нами. – Не обижай ее!       Китнисс отстраняется и, присев на корточки, произносит:       – Все в порядке, родной, твой папа не обижает меня. Уже нет… – добавляет она.       Я провожу рукой по волосам, оставляя на них белые следы. Когда я мечтал о том, что вернусь в Двенадцатый, то почему-то не думал как именно собираюсь мириться с Китнисс. Перспектива получить свободу была слишком эфемерной, чтобы стоило беспокоиться о дальнейшем. И вот я здесь: Китнисс плачет, сын не верит мне.       Мне не приходит в голову ничего лучше, кроме как присесть рядом с теми, кого я люблю. Мы все на одном уровне: Китнисс не перестает всхлипывать, Колин косится то на меня, то на мать, а я сам решаю, что сейчас, именно сейчас, должен произнести самые важные слова.       – Колин, я не обижаю твою маму, – честно говорю я. – Я люблю ее, очень люблю. – Я смотрю в глаза Китнисс, стараясь, чтобы она поняла, что мои слова идут от сердца. – Ты и она – самое важное и самое ценное, что у меня есть в жизни. Я совершил много ошибок в прошлом, я… был болен, но я поправился… – запинаюсь, не желая омрачать свое признание ложью. – Почти поправился, – уточняю я. – Я готов сделать все, что угодно, только бы ты, Китнисс, простила меня, – я уже говорю лично с ней, слова льются легко, освобождая томящееся сердце. – Я люблю тебя. Больше жизни люблю! Не прогоняй, не отталкивай…       Китнисс молчит, уже не плачет. Колин неловко стоит между нами, понимая, что взрослые говорят о чем-то важном.       Молчание девушки затягивается, и с каждой утекающей секундой, мне становится все больнее. Я открылся перед ней, вывернул душу, не получив взамен ни слова.       – Не торопи меня, Пит, – тихо произносит Китнисс, спустя бесконечные несколько минут. – Я не знаю, что чувствую к тебе.       Вот так просто.       Она не знает.       Поднимаю глаза, всматриваясь в ее лицо: Китнисс не врет – ее слезы искренние. Она запуталась.       Я понимаю ее и не осуждаю.       – Только останься со мной? – прошу я.       Китнисс отводит взгляд, проводит рукой по волосам Колина.       – Куда я денусь? – грустно отвечает она. – Колину нужен отец… Хотя бы сейчас.       Спустя какое-то время мы поднимаемся наконец с колен и возвращаемся к тому, с чего начали: ребенок скрывается в гостиной, увлеченный катанием машинки, я готовлю, а Китнисс сидит на стуле и молчит.       Не решаюсь больше заговорить, не хочу снова расстроить девушку – вероятно, для одного раза признаний и так слишком много.

***

      – Папа? – Колин пробует это необычное для него слово. – А ты научишь меня готовить такие же булочки? – спрашивает он.       Я киваю, решаясь впервые в жизни коснуться сына. Протягиваю руку и повторяю жест, который уже видел у Китнисс: глажу ребенка по волосам. Они мягкие, легко скользят сквозь пальцы. Малыш не отстраняется, а наоборот улыбается.       – Конечно, научу, – соглашаюсь я. – Я научу тебя всему, что ты захочешь!       Китнисс тихонько сидит на своем месте, поглядывая на нас и надкусывая очередную, четвертую по счету булочку. Я не знаю, какие мысли роятся в ее голове, но хотя бы она больше не плачет и не пытается уйти, забрав с собой сына.       – Ты уже был у пекарни? – спрашивает она, а я от неожиданности чуть не давлюсь горячим чаем.       – Нет… – медленно отвечаю я, – еще не успел.       – Некуда там идти, – сообщает она чуть мягче, – на ее месте построили новый магазин… Мне жаль…       Она прикусывает губу, видимо, жалея, что завела разговор о моей семье.       «Она убила твоих родных!» – вспоминаю я фразу, произнесенную когда-то Сноу.       «Это неправда», – повторяю я сам себе.       – У моей семьи есть… могила? – спрашиваю я у Китнисс, и она кивает.       – Да… Если хочешь, я могу сходить туда с тобой…       Едва заметно качаю головой, соглашаясь. Мне нужно побывать там, мне нужно сказать им «до свидания», пусть я и опоздал почти на шесть лет.

***

      Я стою перед надгробьем, на котором выгравированы имена моих родных: отца, матери и двух братьев.       Плачу. Беззвучно, горько.       С каждой слезинкой вытекает по частям боль, которую я носил в себе долгие годы.       Китнисс стоит рядом, прижавшись к моей спине. Ее руки сами собой обвились вокруг моей талии, но я даже не подумал, накрыть ее ладони своими. Слишком не готов я оказался к встрече со смертью – знал ведь, куда иду, и все равно…       – Мы поставили им памятник сразу после возвращения в Двенадцатый, – тихо произносит Китнисс, когда мы идем обратно в Деревню победителей. – Найти тела уже не было возможности, но мы решили, что память о твоей семье должна жить.       – Кто мы? – зачем-то спрашиваю я. Мне ведь все равно, что это меняет?       – Хеймитч первый предложил, а твоя… его подружка, – поправляет себя Китнисс, – поддержала эту идею.       – Ты все еще ревнуешь меня к Клариссе? – глухо спрашиваю я, потирая глаза.       – Наверное, – тихо отвечает Китнисс.       – Почему? – я останавливаюсь, вынуждая и ее встать рядом. – Почему ты ревнуешь меня, если не любишь?       Наверное, я слишком расстроен из-за «встречи» с семьей, но сейчас я забываю о том, что обещал себе и ей не торопить события. Китнисс хмурится, ее глаза бегают туда-сюда, никак не желая останавливаться на чем-то одном.       – Я не говорила, что не люблю тебя, Пит, – наконец произносит она. – Все слишком сложно…       – Ты занималась со мной любовью! – настаиваю я. – Вчера! Всего лишь вчера, Китнисс, а сегодня ты говоришь, что не знаешь, что чувствуешь ко мне!       Я почти кричу. Мне больно. И снова одиноко.       Я не осуждаю Китнисс, но мне нужны ответы.       Мне нужна хоть какая-то определенность: слишком долго я не знал, что такое уверенность в завтрашнем дне.       – Я люблю тебя! – Китнисс тоже срывается на крик. – Я знаю, что чувствую, но ты сам… Я не нужна тебе, тогда зачем все эти признания?       Я чувствую тошноту, подступающую к горлу.       – Бога ради, Китнисс, почему, почему ты решила, что не нужна мне? Я не могу без тебя жить! Я не смог забыть тебя, даже после того, как Сноу пытал меня и травил ядом, заставляя ненавидеть тебя! – я произношу все на одном дыхании, хочу, чтобы она поверила мне. – Люблю тебя, люблю! – повторяю я.       Китнисс начинает плакать. Я не решаюсь прижать ее к себе.       – Не надо, Пит! – просит она. – Ну, пожалуйста, дай мне время! Не дави на меня… Я люблю тебя, но мы почти чужие…       – Почему ты так говоришь? – тихо спрашиваю я, мой голос не слушается.       – Ты любил меня, потом ненавидел. Теперь пришел и говоришь, что снова любишь… Я запуталась. Ты сам, Пит, запутался! – не прекращает она. – Просто давай оставим все как есть: я не хочу ни поцелуев, ни близости, ничего. Не торопи! Я должна сама решить, что мне делать со своей жизнью!       Прикрываю глаза. Больно.       У меня есть только «наша жизнь», а у Китнисс – «ее» и отдельно моя.       – Хорошо, – выдыхаю я. – Извини… И пошли домой – Колин ждет.

Отзывы и "нравится" ? :) :) Без одной страницы триста ))))) И осталось всего несколько глав...