Сладкая отрава

      Этой ночью кошмаров не было, ни одного. Я не помню, когда последний раз так высыпался.       Мне снилось будущее, которого у меня больше нет. Семья – жена и двое детей, наш дом в Деревне победителей, захаживающий в гости старый ментор и долгие разговоры вечером у камина.       Открыв глаза, я долго лежал, глядя в пустоту, и даже не пытался остановить слезы, которые беззвучно стекали по щекам. Сон так и останется сном, ему не суждено было бы сбыться, даже если сегодня был бы не день моей казни. Все исчезло намного раньше, растаяло, как дым в то далекое утро, когда, проснувшись, я понял, что ненавижу Китнисс.       Хеймитч проделал колоссальную работу за последнюю неделю: он сумел доказать мне, что многие из моих воспоминаний ложь – полная или частичная. Я так стремился отомстить Сойке, а вся ее вина, оказывается, сводится к тому, что она просто не любила меня, ей меня навязали.       В одном я был прав: Китнисс всегда стремится выжить! На арене – убивая соперников, после отмены Бойни – продолжая играть во влюбленных, во время войны – круша все на своем пути с единственной целью – спастись.       Наверное, это даже не плохо – с недавних пор она борется еще и за жизнь своего ребенка. «Нашего ребенка», – поправляю я себя. Когда Сойка попала ко мне в плен, ей не оставалось ничего, кроме как настаивать на своей любви. Хорошая актриса – этого у нее не отнять: так искренне отдаваться, делая вид, что разделяет мою страсть.       Мне жаль ее – непомерная ноша для хрупкой девушки. Я был неправ, когда мечтал расправиться с ней: Китнисс – жертва обстоятельств.       Я любил ее когда-то, потом ненавидел, а сейчас...       Сожаление. Вина. Муки совести.       Это самые подходящие слова, чтобы описать то, что я чувствую.       Я держал ее – беременную! – в темнице.       Выжег на ней клеймо, пометил, как вещь.       Позволил Корпиусу причинить ей боль, проткнув живот иглой.       Заставил выйти за меня замуж.       Изнасиловал.       Список бесконечен, а ее вина лишь в том, что когда-то я влюбился в девчонку с косичками и пронес это чувство через всю жизнь.       Приближающиеся шаги я различаю издалека. Как и голос Рисы, которая что-то говорит Хеймитчу. Они единственные, кто пришел попрощаться со мной.       Мне даже не грустно – я противен сам себе, и смерть кажется вполне справедливой карой за все, что я натворил.       Можно ли вообще не бояться смерти? Я был готов умереть на Арене... Готов, но все-таки не хотел этого. Тоже самое было, когда объявили Бойню: необходимость расстаться с жизнью и желание этого – разные вещи. И после – в плену у Сноу, во время войны – я выживал, как мог. Как Китнисс. Вздыхаю, еще одно обвинение в моей голове против нее снято – инстинкт выживания сильнее других.       Однако сейчас я не чувствую даже мизерного желания спастись, мне все равно. Слишком давно я бегаю от костлявой, пора нам встретиться лицом к лицу.       Я заслужил.       Взираю на все с отрешенным спокойствием: Кларисса плачет, обнимая меня, Хеймитч пытается выглядеть спокойным, даже слегка язвит. Когда приходит мужчина с белым костюмом в руках, я понимаю, что время казни почти пришло.       Хеймитч оттаскивает от меня Клариссу, и я мимоходом замечаю, как он прижимает ее к груди – слишком крепко для малознакомых людей.       Мне помогают переодеться. Я выгляжу так же, как в своем первом видеоролике в качестве преемника Сноу: белый строгий костюм и лишь одно исключение – из нагрудного кармана с левой стороны торчит алый платок. Отметка на сердце. Цель для Сойки-пересмешницы.       Появившиеся солдаты в серой форме сообщают мне, что пора идти. Я спокоен, даже сердце не меняет ритма. Так будет лучше для всех, смерть в моем случае это разумная плата.       Риса плачет в голос, но Хеймитч ее больше не успокаивает. Он подходит ко мне и неожиданно обнимает, как старого приятеля, как в былые времена.       – Верь в своих друзей, – тихо говорит ментор. – Игры бывают разными, помнишь?       Я смотрю на него несколько долгих мгновений и наконец киваю – просто чтобы успокоить Хеймитча. Я не говорю вслух, что у меня нет друзей. У меня вообще никого нет – ни друзей, ни семьи. Даже единственная девушка, которую я любил, сегодня примет на себя роль моего палача.       «Игры действительно бывают разные, – думаю я, – и свою я уже проиграл».       Пока меня ведут наверх, вероятно на площадь перед Дворцом, я внимательно осматриваюсь по сторонам, словно изменившиеся интерьеры волнуют меня больше, чем собственная судьба. Помещения сильно пострадали при захвате: много где отвалилась штукатурка, видны следы пуль. Картины, ковры, вазы и бесконечные белые розы в них – все, что стало для меня привычным, пока я жил здесь, исчезло.       Люди – повстанцы – выстроились кое-где вдоль стен, чтобы самолично посмотреть на последний путь Пита Мелларка – предателя и злодея, каким они меня считают.       Наконец я оказываюсь перед высокими дверьми, ведущими прямо на площадь – я был прав, где еще как не там устраивать всеобщую показательную казнь бывшего Президента и его преемника?       С улицы слышен шум голосов – толпа мятежников ожидает развлечения.       – Добрый день, Пит, – произносит мужской голос справа, и я поворачиваюсь, чтобы увидеть человека.        Плутарх Хейвенсби.       – Отлично выглядишь, – говорит он, – тебе идет белый цвет.       – Спасибо, – безразлично отвечаю я.       – Позволь мне изложить тебе план? – воодушевленно спрашивает он.       Не имею ни малейшего понятия, о чем он говорит, так что просто киваю, ради того, чтобы он отстал.       – Ну, так вот, – начинает Хейвенсби, – как только ты выйдешь, сразу попадешь в объектив видеокамер. Постарайся держать голову прямо? Не хочется портить кадры твоей однообразной светлой макушкой.       Он замолкает, и я не сразу соображаю что он, оказывается, ждет, когда я соглашусь. Рассеянно киваю, глядя прямо перед собой.       Я спокоен? Уже не настолько. Крик толпы проникает в меня, ясно давая понять, что все эти люди жаждут моей смерти.       – В центре площади две платформы. Твоя левая. На правой разместится Сноу, – продолжает Плутарх. – Для Сойки-пересмешницы мы построили отдельный подиум, но не переживай, он не далеко от платформ – она не промахнется.       Снова поворачиваю голову в сторону этого странного мужчины. Что он несет? Какие платформы? Мысли разбегаются в голове. Почему Койн разрешила беременной девушке совершить убийство? Двойное убийство? Это бессердечно, аморально, да как ни назови, но не правильно!       Я не слушаю Плутарха: он что-то говорит, но слова пролетают мимо меня. Даже если Китнисс меня ненавидит, так уж случилось, что в ее чреве растет мой ребенок… Как она сможет жить дальше, зная, что моя смерть на ее руках?       Мне хочется защитить Китнисс, но я совершенно не представляю как. Броситься на кого-то из охраны, спровоцировать, чтобы меня пристрелил кто-то из них?       Пока я размышляю, кто-то постукивает по моему плечу, и я понимаю – пора.       Двери распахиваются, и мои глаза слезятся от яркого света. Я несколько недель не видел солнца – сильная резь провоцирует появление слез. Жмурясь, пытаюсь оглядеться. Площадь переполнена – людская масса простирается на весь горизонт взгляда. В центре, как и говорил Хейвенсби, две платформы, перед ними небольшой подиум.       Справа от этих конструкций расположился широкий помост, на котором стоят многие из тех, кто должен был участвовать в Квартальной бойне: Финник, Джоанна, Бити, Рубака, Чума и Энорабия. Слева построена огромная сцена, на которой рядами на лавках сидят лидеры повстанцев. Одно место – в центре – пустует, вероятно, Койн появится к самому началу… «праздника».       Крики толпы оглушают меня, и я иду на свою позицию, сопровождаемый двумя солдатами. Моя голова не клонится к земле – я смотрю прямо перед собой. Не потому, что так просил Плутарх, а скорее оттого, что от напряжения свело шею, и я просто-напросто никак не могу расслабить ее. Когда я оказываюсь на своей трибуне, меня ставят к столбу, руки связывают позади.       Шум сводит с ума. Начинается сильная головная боль.       Под новые неистовые крики толпы из тех же дверей, откуда привели меня, демонстративно выводят Сноу. Публика сходит с ума. Бывшего президента привязывают к точно такому же столбу, как и мой, хотя это совершенно излишне. Ни ему, ни мне некуда бежать. Наши игры закончены.       Гремит военный марш, и перед публикой появляется Сойка-пересмешница.       Она действительно похожа на птицу-мстительницу. На Китнисс темно-синее, местами ближе к серому, платье в пол. На груди красуется знакомая брошь. На плечи девушки наброшен плащ, и от дуновения ветра он развевается, что можно принять за символические крылья. Цинна мог бы сделать все куда искусней, да только стилист не дожил до сегодняшнего дня. «Я так и не сумел разгадать тайну его исчезновения», – с сожалением добавляю про себя.       Мой взгляд задерживается на теперь уже очевидном и будто специально подчеркнутом платьем животе Китнисс. Нашему малышу семь месяцев.       Сглатываю. Лучше не думать об этом. Все равно ничего не изменить.       На плече Сойки неизменный лук. Он смотрится нелепо в сочетании с очень женственным платьем и выделенным животом Китнисс, но, должно быть, на это и сделана ставка.       Глядя строго перед собой, не моргая, Китнисс проходит на подиум. Она стоит лицом ко мне, но даже не смотрит на меня. Я старательно всматриваюсь в нее. Бледная, изможденная. Уставшая.       Под приветственные крики, которые заглушаются новым громом марша, выходит Койн. Она выше, чем мне казалось, ее лицо не выражает ничего. Волосы уложены один к одному. Холодная, беспощадная. Властная.       Все камеры устремляются на Койн, и я вижу ее на больших экранах, установленных по периметру площади. Новый президент зачитывает список преступлений Кориолана Сноу – голос женщины ровный, торжественный, пропитанный сладким вкусом победы.       – Приговор – смертная казнь через расстрел, – заканчивает свою речь Койн.       Значит, Сноу решили убить первым?       Китнисс сохраняя все тоже бесстрастное выражение лица, тянет руку назад и достает стрелу. Устанавливает ее в лук, целится. Экраны любезно показывают Сноу. Бывший президент не теряет собственного достоинства. Его величественность остается при нем до последнего. В его глазах нет ничего – ни страха, ни раскаянья, ни гнева. Сноу спокойно смотрит вперед – на Китнисс, и даже не думает умолять о пощаде.       Секунда.       Я словно в замедленной съемке наблюдаю, как пальцы Китнисс отпускают тетиву.       Стрела летит вперед.       Я не слышу звука разрывающейся плоти Сноу.       Толпа молчит.       Экраны показывают, как вокруг его сердца расползается кровавое пятно.       Сойка-пересмешница не промахнулась.       Один из величайших правителей расстался с жизнью.       Ничего уже не вернуть.       Неожиданно начинает играть гимн Панема. Запоздало понимаю, что это традиция – хороший или плохой был президент, но на его похоронах всегда играет главная мелодия страны.       Внезапно ловлю на себе взгляд Китнисс, и звуки музыки затихают для меня. В ее глазах целая палитра чувств: сожаление, обида, решимость, жалость, печаль. Мне не нужны все эти оттенки, я хотел бы увидеть всего один: любовь. Ну, или два: еще прощение, но ни того, ни другого нет.       Минуты, когда мы смотрим друг другу в глаза утекают, как песок.       Наступает тишина, тело Сноу, оказывается, уже успели убрать, и я вновь слышу голос Койн. На этот раз она перечисляет мои действия, направленные против благополучия страны и ее жителей. Итог тот же, что и для Сноу:       – Приговор Пита Мелларка – смертная казнь.       Сойка-пересмешница выходит из ступора и начинает двигаться.       Стрела в ее руке.       Намеренно отведенный взгляд.       Натянутая тетива.       Глубокий вдох.       И резкий поворот налево.       За секунду по толпе пробегает шепоток, перерастающий в глухой гул.       Китнисс целится в Койн.       Я нервно сглатываю, лихорадочно соображая, что происходит. Сойка собирается убить и второго Президента? Для чего? Китнисс спасает меня?       Оглушительно громко звучит для меня ее голос, когда Китнисс начинает говорить:       – Я – Китнисс Мелларк, перед лицом каждого из присутствующих требую от тебя, Альма Койн, немедленной отмены смертного приговора для моего мужа. Мы заключили договор, и по условиям «Соглашения Сойки-пересмешницы» Пит Мелларк не может быть признан предателем, его жизнь не должна подвергаться опасности!       Я замечаю, как приходят в движение серые мундиры, и тут же перед глазами встает будущее, на которое себя обрекает Китнисс. Допросы, пытки, и такая же, как сейчас, публичная казнь. Я не могу этого допустить! Не могу позволить жене и матери моего ребенка умереть!       – Китнисс, не делай этого! – отчаянно выкрикиваю я, но девушка даже не дергается от моих слов.       Ее тело напряжено, стрела смотрит точно в цель – в сердце Койн.       – Вы совершаете опрометчивый шаг, солдат Эвердин! – произносит Койн. Ее голос звенит от ярости.       – Моя фамилия Мелларк! – чеканит Китнисс.       Воздух на площади пропитан напряжением, зрители застыли, раскрыв рты, и ожидают развязки невероятной выходки Сойки.       – Пожалуйста, Китнисс! – прошу я, но меня снова игнорируют.       – Советую еще раз подумать над своим поступком, – угрожает Койн. – Иначе придется арестовать вас!       – Я тоже настаиваю на выполнении «Соглашения Сойки», – громко говорит Одейр, делая шаг вперед.       Лицо Койн искажается от удивления и злости.       – Поддерживаю, – произносит Джоанна, выходя к Финнику.       – И я...       – Я тоже...       Все до единого Победители заявляют о своей солидарности с моей женой.       Это невероятно!       В толпе раздаются одиночные крики, которые постепенно переходят в общий рев. Мятежники поддерживают тех, кто сражался на Играх. Повстанцы поднимаются против своего лидера.       Люди снова встают под знамена Сойки-пересмешницы.       – Тихо! – приказывает Койн.       От спокойствия, которое она излучала в самом начале, не осталось и следа. Альма Койн пышет гневом и ненавистью, направленными целиком на не подчинившуюся Китнисс. Господи, что же ты наделала, Сойка?       Поразмыслив, Койн произносит стальным от напряжения голосом:       – Полагаю, дело Пита Мелларка может быть пересмотрено. Повторный суд назначаю на завтра, в два часа. На сегодня это все, можете расходиться, – говорит она. – А этого… – Койн кивает в мою сторону, – вернуть в камеру до дальнейших распоряжений.       Я не успеваю перемолвиться с Китнисс даже словом: когда меня буквально тащат прочь, я выкрикиваю ее имя, но Сойка делает вид, что не замечает этого. К ней подходят Победители, а она, понуро опустив голову, слушает то, что они говорят.

***

      Сутки в темнице пролетают незаметно.       Ко мне никого не пускают.       Все мои мысли о Китнисс и малыше. Ну, зачем, зачем Сойка сделала это? Она не любит меня, я в этом уверен, так зачем она, глупая, рискует своей собственной жизнью и жизнью нашего ребенка ради того, чтобы спасти меня? После всего, что я с ней сделал, девушка должна мечтать о моей смерти.       Ответ, наверное, прост. Сострадание. Китнисс всегда пыталась помогать тем, кто оказывается в критической ситуации. Такая уж у нее натура. И тут ни при чем нежные чувства и прочее.       Я не позволяю себе надеяться на спасение. Койн не так проста – она придумает способ отомстить за свое унижение. И я молюсь, чтобы мстила она только мне. Я не прощу себе, если Китнисс снова пострадает из-за меня.

***

      Наконец, у решетки моей клетки оказывается Хеймитч. У меня во рту пересохло от волнения, а лицо бывшего ментора похоже на маску – не поймешь, что под ним за чувства.       – Суд закончен, – говорит он. – Казнь тебе больше не грозит.       Выдыхаю.       Это возможно?       У Китнисс получилось?       – Ты не особенно рад… – произношу я осторожно. – Что-то с Китнисс?       Хеймитч проходит к моей койке, садится рядом. Проведя рукой по светлым волосам, он сообщает:       – Китнисс признали сумасшедшей. Точнее – «временное расстройство психики», связанное с повышенной выработкой гормонов из-за беременности, стресс от пребывания в плену, насильственный брак и прочая белиберда.       Голос ментора тихий, пустой. Для него Сойка почти как дочь, он переживает за нее.       – Койн распорядилась выслать Китнисс в Двенадцатый. Навсегда. Без права покидать пределы Дистрикта.       Снова выдыхаю.       Неужели обошлось? Что может быть страшного в жизни в родном Дистрикте по сравнению с теми ужасами, которые я себе уже напредставлял?       – Почему ты расстроен? – спрашиваю я.       – Из-за тебя, парень, – сразу же отвечает Хеймитч.       Нервное напряжение возвращается.       Что придумала Койн? Если она не может убить меня, то что?       – Ты, Пит, по-прежнему считаешься изменником. Твою жизнь спасло только «Соглашение Сойки» и поддержка Победителей, – произносит ментор.       – Я им благодарен! – искренне говорю я.       – Койн решила, что теперь ты будешь жить во Втором – помогать в восстановлении Дистрикта, работать в шахте, – продолжает Хеймитч.       Я не понимаю его ужаса: ну поработаю в шахте, что с того?       – Ты будешь продолжать считаться заключенным, Пит, – не замолкает ментор. – И ты не сможешь покинуть Второй. Никогда. Это ссылка, парень. Пожизненная ссылка.

***

      Надежда погасла так же быстро, как и зажглась.       Смерть или пожизненная ссылка, такая ли уж большая разница?       Я никогда не смогу подержать на руках своего ребенка.       Мне не суждено даже попытаться вымолить прощение у Китнисс.       Это конец.       Такой же безвозвратный, как сама смерть.       Я стою на перроне возле вагона, который доставит меня во Второй дистрикт. На улице пасмурно, слегка покрапывает дождь. Рядом только Хеймитч, даже Клариссу я попросил не приходить.       Единственная, кого бы я хотел увидеть – Китнисс, но ее в первый же день заставили уехать в Двенадцатый. Мы даже не попрощались. Не судьба.       – Передай это ей, – говорю я, протягивая ментору конверт с документами.       Хеймитч принимает бумаги, но долго перекладывает их из руки в руку.       – Ты уверен, парень? – спрашивает он наконец.       Мне кажется, за последние недели ментор стал совсем седой, похудел. Переживает. Теперь я верю, что и я ему не безразличен, именно поэтому я решился передать документы о разводе через него.       Нет смысла удерживать Китнисс.       Уже не важно, кто кого любит или ненавидит.       Она никогда не покинет Двенадцатый.       Я до конца своих дней буду жить во Втором.       Наш брак был обречен с самого начала, а сейчас… Сейчас я даю Китнисс свободу.       Она заслужила.       – Абсолютно, Хеймитч, – говорю я. – Так будет правильно.       Он кивает. Молчит.       Протяжный гудок поезда сообщает, что пора в путь.       – А что с ребенком? – спрашивает ментор, когда я уже захожу в тамбур вагона.       – Я буду посылать деньги. Каждый месяц, так много как только смогу, – отвечаю я. – Китнисс не обязательно знать, что они от меня. К чему бередить старые раны?       Снова кивок ментора.       Глаза щипет от подступивших слез.       – И знаешь, без нужды не звони, – произношу я напоследок. – Так всем будет легче. Теперь у каждого своя жизнь.       – Постарайся вернуться! – кричит Хеймитч в уже закрытые двери вагона.       Я слышу его, но не успеваю ответить. Да, и какой смысл?       Я не смогу вернуться.       Это конец.

Отзывы? "Нравится"? Фанф находится в разделе "Ждет критики" - принимаю тапки и помидорки))