Сладкая отрава

      Меня будит настойчивый стук в дверь. Разлепляю глаза и, путаясь, кое-как выбираюсь из-под одеяла. Китнисс, само собой, тоже проснулась – грохот способен разбудить любого, что уж говорить о той, которая обладает отменным слухом охотника.       Открываю дверь. Передо мной стоит светловолосый мужчина в форме миротворца, его шлем зажат в руках.       – Мистер Мелларк, – говорит он, – Глава миротворцев объявил срочную мобилизацию. Только что прогремели взрывы в здании телецентра. Мне приказано доставить вас на место.       Кровь отливает от моего лица. Нервно сжимаю ручку двери, за которую держусь.       – Дай мне минуту, – прошу я, захлопывая дверь.       Пару секунд перевариваю информацию, после чего начинаю торопливо собираться, натягивая штаны и свободную рубашку.       – Что случилось? – спрашивает Китнисс, наблюдая за моими действиями.       Бросаю на нее ледяной взгляд, будто это она виновата в том, что снова погибли невинные люди. Хотя почему «будто»? Она ведь и вправду виновата – развязала войну, обрекла людей на смерть.       – Тебя это не касается, – рявкаю я, резкими движениями пытаясь завязать шнурки на ботинках. Не выходит, пальцы не слушаются, путаются между собой. Какую еще я могу принести жертву, кроме той, на которую уже решился, чтобы остановить кровопролитие?       Сойка подходит ближе, присаживается на корточки передо мной и пытается помочь: наши пальцы борются за шнурки. Я растерян и очень зол. Отталкиваю Китнисс от себя, она отшатывается и, потеряв равновесие, приземляется на пол.       – Не прикасайся ко мне! – мой голос похож на шипение ядовитой гадюки, которая готова укусить. – Ты!.. Ты!.. Ненавижу! – бросаю я, и ухожу, громко хлопнув дверью и заперев ее на ключ.       Успеваю как раз вовремя: несколько машин с миротворцами уже отъехало, но последняя – та, в которой сидит Мастерс, – еще здесь. Быстро заскакиваю внутрь, и мы трогаемся, свистя резиной колес.       – Что мы имеем? – первым делом спрашиваю я.       – Точных данных о пострадавших еще нет. На месте взрыва – пожар, который стараются потушить, но, вероятно, под завалами телецентра могут быть выжившие, – отвечает Глава миротворцев.       – Насколько значительные повреждения? – задержав дыхание, интересуюсь я.       – Правая башня разрушена полностью, – говорит Мастерс, – левая устояла, но от силы взрыва разлетелись окна, пострадали некоторые перекрытия на крыше...       Тошнота подступает к горлу, когда я вспоминаю внушительное в своих воистину капитолийских размерах здание телецентра. Две башни, уходящие ввысь, пронизанные коридорами и напичканные аппаратурой. Сколько людей могло там находиться? Раннее утро, сотрудники едва успели приступить к работе... Счет идет на сотни?       Повстанцы! У них вообще нет сердца? Уничтожать себе подобных, и ради чего?!       – Полагаем, бомба была заложена ранее, – продолжает Мастерс. – Может быть даже в тот день, когда мятежники напали на больницу.       – Где связь? – не понимаю я.       – Отвлекающий маневр, – поясняет Глава миротворцев. – Мы тогда отправили к больнице почти все патрули, которые обычно задействованы в проверке городской части. Да и многие репортеры бросились на место событий… Здание телецентра и местность вокруг практически никогда не бывают так немноголюдны, как в тот день…       – И повстанцы воспользовались этим, – заканчиваю я его мысль. – Допустим, все так и было, но почему рвануло именно сейчас?       Мастерс отвечает не сразу, он мешкает с ответом и это не укрывается от меня.       – Со вчерашнего вечера по ТВ запустили ролик, на котором ты, Пит, и мисс Эвердин... Ну предложение о свадьбе и все такое… – рассказывает Глава миротворцев. – Местные, жители Капитолия, были в восторге и не переставали умиляться. Да только уже ночью Тринадцатый ворвался в эфир и начал убеждать людей, что Сойку-пересмешницу принуждают к браку. Мол, ты, Пит, предал их правое дело и сам стал мучителем девушки...       Похоже, Койн отказалась от своей ставки на «несчастных влюбленных»? Я слушаю Мастерса и с трудом верю, что все это происходит со мной.       – Они обвинили Капитолий в лживом телевидении, – произносит мужчина. – Обещали заставить его замолчать…       – И заставили, – выдыхаю я и, не сдержавшись, бью рукой по подголовнику переднего сидения.       Машина наконец останавливается неподалеку от того места, где на земле валяются куски бетона и искореженные металлические балки, которые взрывом отбросило сюда. Дальше проезда нет.       Выбираемся на улицу, и я бросаюсь вперед. Мир наполнен какофонией звуков: крики людей, гул работающей техники, которая уже приступила к разбору завалов, слабо различимые стоны раненных и совершенно некстати звучащий откуда-то гимн Панема. Голова мгновенно начинает болеть от всего этого шума, а нос забивается бетонной пылью, пронизывающей воздух. Глаза неприятно слезятся от едкой гари.       Не раздумывая, я присоединяюсь к группе миротворцев, которые лезут в самое пекло. Мне выдают защитное обмундирование и фонарик. Устремляюсь туда, где зияет дыра одного из чудом уцелевших коридоров: потолок местами осыпался, но это лучше, чем ничего. Где-то совсем близко я различаю мольбу о помощи, но как ни подсвечиваю слабым фонарем в провалы, где мог бы уместиться человек, ничего не нахожу.       Один за другим откидываю булыжники и, надрываясь от их тяжести и обливаясь потом, застилающим глаза, продолжаю всматриваться вниз, в щели между обломками.       – Помогите... – чей-то голос совсем близко, но я не вижу человека.       Перешагиваю чуть левее, и плита, на которой я стою, накреняется под действием моего веса. Сразу же откуда-то снизу раздается вопль боли. В ужасе отскакиваю в сторону, пораженный своей догадкой: человек прямо подо мной. Ору, что есть мочи, стараясь привлечь к себе внимание миротворцев, работающих рядом, и несколько из них приходят мне на помощь.       Напрягая мышцы и тужась изо всех сил, я и еще двое мужчин приподнимаем плиту, а остальные вытаскивают из-под нее человека. Его лицо залито кровью, а обе руки неестественно согнуты, но он тихо стонет, значит жив. Подоспевшие санитары уносят спасенного, а мы продолжаем работать...       Час проходит за часом, адская усталость пробралась, кажется, уже в каждую клеточку моего тела, но я не останавливаюсь. Осознание того, что все произошедшее отчасти и моя вина, давит на меня, буквально размазывая по земле. Мои руки стерты в кровь, а на лбу красуется длинный порез, но это мелочи по сравнению с тем, что чувствуют те, кто все еще остается под завалами…       Значительно позже, после полудня Мастерс буквально силой заставляет меня отдохнуть и перекусить, взывая к здравому смыслу: если я вырублюсь от усталости, то уже не смогу помочь. В палатке, установленной чуть в стороне от места трагедии, я встречаю Финника, который тоже заглянул сюда перекусить.       Одейр одет так же как я: штаны, плотная куртка, в которой дико жарко, зато меньше шансов проткнуть себе внутренности, упав и напоровшись на что-нибудь твердое.       – Ты давно здесь? – спрашиваю я, усаживаясь за один стол с Победителем.       – Несколько часов, – отвечает он, захлебывая ложкой суп. - А ты?       – Почти с самого начала, – говорю я и тоже начинаю есть. – Пока удалось спасти семерых. Остальные... Мы находим их уже мертвыми…       Ложка останавливается на половине пути к моему рту. К горлу подступает тошнота от свежих воспоминаний о переломанных конечностях и размозжённых черепах. Финник тоже замирает, смотрит в свою тарелку.       – Скорее всего в Тринадцатом не хотели стольких жертв... – неуверенно произносит он спустя время.       – Серьезно? – удивляюсь я. В моем голосе непривычные истерические нотки. – Они взорвали к чертям телецентр до отказа набитый людьми!       – Капитолийцами... – едва слышно поправляет меня Одейр.       – Что? – я часто моргаю и, кажется, не понимаю, что имеет в виду Финник.       – Для многих жителей Дистриктов, особенно удаленных, капитолийцы... не совсем люди, – неловко поясняет Победитель. – Пока остальная страна пухнет и мрет с голоду, они тут жируют от пуза...       Я с такой силой сжимаю в руке ложку, что, наверное, сейчас переломлю ее. Я не возмущен. Я не зол. Я в ярости! Сотни бесов раздирают меня изнутри, и попадись мне сейчас под руку хоть один мятежник, я не мог бы поручиться, что он ушел бы от меня живым.       – Капитолийцы не люди? Может быть, они не влюбляются? Не женятся? Не рожают детей? – спрашиваю я Одейра пугающе спокойным голосом. – Может быть, они не заботятся о своих стариках? Не оплакивают смерти близких?       Финник смотрит на меня, не моргая, и молчит.       – Что замолчал? – требовательно спрашиваю я. – Они не люди?! Избалованные, развращенные и временами жестокие, но люди! Они такие, какими их научили быть! – я срываюсь на крик. – А кто научил повстанцев, что убивать других человеческих существ допустимо?       – Они любовались, как гибли невинные дети на Играх! – возражает Финник, вскакивая с места.       – И потому мятежники решили разнести город? Сравнять его с землей? – я уже не в силах говорить спокойно: ору, поддавшись эмоциям.       – Заткнитесь оба! – командует Мастерс, входя в палатку. – Мне не нужны сцепившиеся петухи!       Я бросаю на него ядовитый взгляд, но Главу миротворцев это не пугает.       – Здесь моя юрисдикция, Мелларк. Пока вы здесь – подчиняетесь мне. Не нравится – проваливайте! У нас работы невпроворот, а вот времени для разборок нет!       Мы с Финником испепеляем друг друга взглядом, но наконец, глубоко вздохнув, усаживаемся на места.       – Ты тоже прав, Мелларк, – немного погодя произносит Одейр, – не все средства хороши. Даже на войне.       – Война вообще не способ решить конфликт, – обреченно говорю я. – Убивая друг друга, нельзя прийти к компромиссу. Жизнь человека – самое ценное, что есть...       Мы оба замолкаем. Едим в тишине, нарушаемой только ударами ложек о края тарелок да звуками с улицы, где продолжают разбирать завалы.       – Сноу надо остановить, – аккуратно говорит Финник чуть погодя. – Голодные игры, нищета в Дистриктах…       – Я обо всем этом знаю, – устало отвечаю я. После вспышки гнева последние силы, кажется, оставили меня. – Президент обещал, что отменит Игры, если удастся пережить войну...       Одейр недоверчиво смотрит на меня, но я не останавливаюсь:       – И я сам работаю над возможными реформами. У меня есть программа, которая поможет улучшить жизнь в Одиннадцатом, повысит благосостояние в Пятом... Убийства не решат проблемы, а лишь создадут новые...       Финник долго всматривается в мое лицо. Сомневается, не верит моим словам. Наконец он решается, что-то сказать, но не успевает: в палатку заходит новая партия тех, кого нужно покормить, и мы с ним вынуждены уйти.       Я снова иду на завалы. Одейр не отстает. Бок о бок мы работаем почти дотемна, пока Мастерс не дает отмашку, что пора расходиться. Уставшие и израненные – к моим увечьям добавилось несколько синяков, а Одейр умудрился располосовать ладонь длинной зазубриной металла – мы возвращаемся во Дворец.       Я выжат, как лимон. И морально, и физически. Итог дня: разрушенный телецентр, прерванная телетрансляция капитолийского ТВ, восемьдесят семь погибших, двадцать шесть тяжело раненных. Во мне, кажется, не осталось сил даже для ненависти и злости к повстанцам, только зияющая пустота и холод внутри.       Отпираю дверь спальни и почти сразу натыкаюсь на хмурый взгляд Сойки.       – Где ты был? – строго спрашивает Китнисс. Заметив рану у меня на лбу, она добавляет испуганным голосом: – Что с Гейлом?       Я считал, что не в состоянии злиться? Я ошибался! Эта дрянь вообще может думать о благополучии хоть кого-то на свете, кроме себя и своего любовника?       – Давно хотел посмотреть, как его мозги будут смотреться на кафеле, – злобно говорю я, сузив глаза до размеров двух щелок.       Моя стрела попадает в цель: за одно мгновение на лице Сойки сменяется то недоверие, то страх и наконец появляется ярость. Она бросается на меня, стремительно сокращая расстояние, и с воплями начинает наносить хаотичные удары по моему и без того измученному телу.       – Ты гад! Ты убийца! – кричит Китнисс, размахивая кулаками. – Как ты посмел?! Ненавижу тебя!       Мне требуется совсем немного времени, чтобы перехватить ее запястья и, обездвижив Сойку, хорошенько ее встряхнуть. Так сильно, что голова девушки запрокидывается назад и Китнисс наконец замолкает.       – Вот видишь, как чудесно? Наши чувства в кои-то веки взаимны, – произношу я сквозь зубы. – Ненависть – твоя сущность. Ты пропитана ей сама и распространяешь вокруг!       Я отталкиваю Китнисс от себя, и она падает на кровать, поднимая вверх ворох одеял. Руки чешутся броситься к ней и удушить несчастную, но я кое-как заставляю себя отступить и иду в душ.       – Убийца! – орет мне вслед Сойка, а я только с грохотом захлопываю за собой дверь.       Встаю под воду прямо в одежде. Мое тело измученно настолько, что даже удары воды о кожу кажутся чувствительными. Колени подгибаются, и я сползаю вдоль стены на пол душевой кабины. Мои слезы смешиваются с потоком из крана.       Снова погибли люди, а я не смог их спасти. Как легко было раньше винить власть – правительство и лично Сноу – а теперь я в ответе за жизни многих людей, но не справляюсь. Мне больше нечего отдать: все, что у меня было, я уже принес в жертву. Я слаб. Я – глупый мальчишка, который мечтал спасти страну. Пламя, зажженное огненной девушкой не погасить. Оно сожрет всех нас...       Когда я более или менее прихожу в чувство, моя кожа уже размокла и побелела от воды. Подушечки пальцев сморщились. Боль отступила, а струи воды будто смыли с меня слабость: если я расклеюсь и сдамся, станет только хуже. Вновь на ум приходят слова, которые сказал мне однажды Сноу: «Надежда сильнее всего, что есть на этом свете». Он прав. Я буду бороться, пока дышу. Даже если я спасу лишь некоторых, это лучше, чем ничего.       Неожиданно я ощущаю себя таким грязным, что на коже начинается зуд. Стаскиваю с себя одежду и, схватив мочалку, тру все тело до красноты, буквально сдирая верхний слой, а вместе с ним и запах гари, и привкус крови на губах.       Выйдя из душа, обнаруживаю Китнисс, стоящей лицом к окну. Она не могла не слышать, что я вернулся, но Сойка делает вид, что в комнате она по-прежнему одна.       Молча подхожу к кровати, укладываюсь на свою половину. Китнисс все еще не двигается. Мне уже начинает казаться, что она – изваяние, как я наконец замечаю легкое подрагивание ее плеч.       Плачет.       Оплакивает смерть Гейла.       Мне становится грустно и одиноко. И завидно. Да, я завидую Хоторну: он был всегда впереди меня в борьбе за сердце Китнисс. Даже не так: охотник с самого начала занял все место в ее сердце, мне не досталось билета даже в дальний ряд.       – Я не убивал его, Китнисс, – тихо говорю ей. – Я даже не видел Хоторна сегодня.       Сойка, наверное, не расслышала меня, потому остается неподвижной. Уже открываю рот, чтобы повторить, но решаю не делать этого. Пусть помучается: я из-за нее потерял всю семью, а она только любовника. Разница лишь в том, что я не услышу на утро слов о том, что мои родные живы, а ей про Гейла я все-таки скажу. Утром.       Почти засыпаю, когда в мое сознание пробивается голос Китнисс, бесцветный и будто чужой.       – Спасибо, что не убил его, – шепчет она, а мне становится еще хуже.       Я совершенно один. Никому не нужен.       Забытье сна сменяется стойким запахом дыма и гулом взрывов. Паленая плоть. Вопли людей, переходящие в мой собственный ор.       – Нет! – кричу я, резко вырываясь из лап Морфея, и оказываюсь в другом плену: в руках Китнисс.       Она прижимает меня к себе, гладит по волосам и произносит слова успокоения:       – Это сон, Пит, – бормочет Сойка. – Кошмар. Только плохой сон...       Первое, что я чувствую – состояние близкое к покою, но почти сразу в мою реальность врываются воспоминания: погибшие люди, предательство Китнисс, ее слова о том, что она меня ненавидит...       – Я же говорил – не трогай меня! – резко произношу я.       Она разжимает руки и пересаживается на край кровати. Морщусь от тяжести в теле: нагрузки предыдущего дня оказались непосильны для меня, и мышцы противно ноют.       – Ты расскажешь мне, что случилось, и где ты пропадал? – подает голос Китнисс со своего места, я упрямо молчу. Помедлив, Сойка предпринимает еще одну попытку наладить контакт: – Ты ранен, я могу обработать раны.       Я долго размышляю, наконец решаю, что веду себя глупо. Попытки Китнисс притвориться заботливой и любящей непонятны мне, но сейчас я нуждаюсь в помощи. И готов принять ее даже от Сойки.       – Хорошо, я не против, – произношу я.       Китнисс поспешно бросается к аптечке с медикаментами. Набирает полные руки склянок и возвращается ко мне. Расставляет все это на полу и снова исчезает в ванной: берет прозрачную миску и наполняет водой. Я отворачиваюсь от Сойки. Звук текущей воды успокаивает, приводя воспаленное сознание в состояние близкое к умиротворению. Прикрываю глаза и выдыхаю. Конечно, Китнисс не заслуживает доверия, но и я не должен позволять себе лишнего. Как ни крути, рядом беременная девушка. «Беременная от меня», – напоминаю я себе. Стоит быть мягче.       Замечаю, что Китнисс не возвращается, а вода продолжает течь. Поднимаю голову и смотрю на нее. Край миски выглядывает из-под ее руки: она давно переполнена и, переливаясь, вода стекает на пол. Сойка не движется. Она словно застыла, стоя в расползающейся под ее ногами луже. Понимаю, что что-то не так.       – Китнисс! – зову я, но она не двигается.       Поднимаюсь. Что еще задумала Сойка? Подхожу ближе и заглядываю ей через плечо. Китнисс смотрит на живот, ее нижняя губа подрагивает, а правая рука гладит по животу.       – С ним что-то не то, Пит, – шепчет она и проводит по округлости. Я слышу, как Китнисс громко сглатывает: – Там что-то мешает…       Меня начинает потряхивать.       –Тебе больно? – едва сдерживаясь, спрашиваю я.       – Нет, – еще тише отвечает Китнисс, я с трудом различаю ее голос, хотя стою к ней вплотную. – В животе что-то лишнее. Раньше такого не было.       Мы смотрим друг на друга, ни один не решается задать вопрос вслух. Наконец, Сойка не выдерживает:       – А вдруг это убивает его? – спрашивает Китнисс, с истеричными нотами в голосе.       – Китнисс, я… – на самом деле я растерян и не знаю, что сказать.       – Пит, – почти не контролируя себя, стонет Сойка и падает на колени прямо в лужу воды, – спаси его, Пит! Что-то не так с ребенком…