Сладкая отрава

еще не проверено бетой :)

включена публичная бета! заметили ошибку? сообщите мне об этом:)

      Сноу выглядит озадаченным. Он усаживается в свое кресло, придвигаясь ближе к столу, и, взяв в руки карандаш, долго перекладывает его между пальцами. Я сижу молча. Чувствую себя раздавленным и опустошенным. Неужели я правда смогу оставить Китнисс с Гейлом наедине, зная, что за этим последует? Во мне еще живет слабая надежда, что Китнисс не согласится провести с Гейлом ночь, тем более не одну. Мне до боли в сердце хочется верить, что я все-таки что-то значу для нее... Впрочем, доводы разума и сухие факты побеждают – меня ей навязали, а Хоторна она выбрала сама.       Поток моих невеселых мыслей прерывает голос Президента.       – Мистер Мелларк, признаюсь, я не ожидал подобного. Это слишком благородно, даже для вас – по уши влюбленного мальчишки, готового жизнь отдать за ту, которая не ценит и не отвечает взаимностью.       Его слова больно ранят, но ведь это происходит от того, что я и сам знаю – Сноу говорит правду. Мне жизни не жалко для Китнисс, только мне не суждено познать, что означает быть любимым ею.       – Мне не нужна ваша жалость, – говорю я сердито. – Если можете – помогите, а нет – так не разводите пустой болтовни.       Сноу смеряет меня взглядом и делает знак рукой безгласой. Она тут же оказывается рядом с бокалом красного вина. Президент делает глоток, пригубив напиток, и предлагает мне угоститься, но я отрицательно качаю головой.       – «Кузен» мисс Эвердин будет здесь через несколько дней, я вам обещаю, – говорит, наконец, Президент. – И вы можете идти, мистер Мелларк, полагаю, вам нужно время, чтобы обдумать полученную информацию. И, может быть, вы передумаете.       Я уже стою у дверей, но на последних словах Сноу замираю.       – Почему вы решили, что я могу передумать? – спрашиваю я.       Знаю, голос дрожит, я действительно взволнован и мне жаль, что не удается скрыть этого от Сноу.       – Кто бы ни оказался биологическим отцом ребенка, мистер Мелларк, – вкрадчиво говорит Президент, – воспитывать его придется все равно вам. Поверьте, мисс Эвердин не стоит этой жертвы с вашей стороны.        Мне хочется заткнуть уши и убежать, но я стараюсь сохранять чувство собственного достоинства, так что отвечаю:       – Думаю, это уже не ваше дело.       Отворачиваюсь, но Сноу продолжает:       – Еще кое-что, мистер Мелларк. После первого же приема кантаридина я настоятельно не рекомендую вам рисковать и пытаться что-то изменить. Вещество начнет действовать почти сразу, и перепады в дозировке очень негативно скажутся на здоровье мисс Эвердин. Единственный шанс не нанести непоправимый вред ее организму – не мешать докторам постепенно увеличивать количество лекарства.       Вымученно киваю и выхожу, закрыв за собой дверь. Сноу не удерживает меня. Торопливо, насколько позволяет искусственная нога, сбегаю по бесконечным ступеням, мечтая оказаться как можно дальше от удушливого запаха роз и разлагающейся плоти.       Китнисс сидит на бортике проезжей части прямо перед нашей машиной. Ее коленки находятся на уровне шеи, так что, положив голову на колени, она задумчиво смотрит вдаль. Подхожу ближе, и Китнисс вздрагивает от звука моих тяжелых шагов. Она бросает на меня быстрый взгляд и, словно спохватившись, стряхивает со щеки несколько слезинок.       – Китнисс… – начинаю я, но она не слушает. Стремительно встает, отряхивает подол юбки и усаживается в машину.       Глубоко вздыхаю, стараясь унять беспокойный бег сердца. Китнисс плачет. И ей не нужны мои слова утешения – она льет слезы из-за меня.       Распахиваю дверь машины с противоположной стороны, сажусь рядом со своей девочкой, стараясь не коснуться ее, чтобы не побеспокоить, но даже при этом она отодвигается, буквально выстраивая между нами бронированную стенку.       - Домой, мистер Мелларк? – спрашивает Марвел, наш водитель. Я киваю.       Кроме как «домой» нам и поехать некуда, только вот «дом» это что-то теплое и светлое, то место, куда хочется возвращаться. А у нас с Китнисс не «дом», вместо этого мы заперты в позолоченной клетке, откуда не можем вырваться.       Всю дорогу Китнисс молчит, ни разу не повернув ко мне головы, – рассматривает капитолийские улочки, по которым мы проезжаем. Нас с ней уже не смущают разноцветные жители, без дела слоняющиеся туда-сюда целыми днями, мы привыкли. Порой мне даже нравится Капитолий: красивые дома, ухоженные парки, счастливые лица прохожих. И все-таки я, не задумываясь, променял бы все это на безмятежный покой своего дома в Двенадцатом – там «дом», такой, каким он должен быть. Хотя… Что меняет география, если я остаюсь одиноким?       Моей душе не хватает тепла, хоть чуть-чуть, самую малость простого человеческого тепла. Ласкового слова, искренней улыбки… Ничего этого нет. Китнисс делает вид, что меня не существует.       – Приехали, – сообщает водитель. – Приятного дня, – говорит он и добавляет, – и ночи!       Марвел подмигивает, пытается быть дружелюбным, и я благодарен ему за это, только вот Китнисс вспыхивает от его намека и выскакивает из машины, громко хлопнув дверью.       – Женщины… – понимающе бормочет водитель, а мне остается только кивать.       В фойе нашей высотки Китнисс нет, как нет ее и возле лифта. Моя будущая жена не стесняется показать, насколько я ей противен: дожидаться меня – не ее удел. Квартира, в которой мы живем, расположилась на десятом этаже одного из элитных зданий в самом центре города. Даже не каждый капитолиец может позволить себе подобное жилье, а нам оно досталось бесплатно – подарок Президента в честь будущего ребенка.       Мысли снова возвращаются к малышу, тому, которого пока не существует. Стараюсь не думать, каким образом Китнисс может забеременеть – слишком больно осознавать, что придется уступить любимую Хоторну. Быть может, я никогда не сожму Китнисс в объятиях, никогда не познаю сладость ее тела…       Но ребенок. У меня будет маленький мальчик или девочка – малыш, рожденный Китнисс – которому я смогу подарить всю свою нерастраченную любовь… Только как мне пережить минуты его зачатия? Даже намек на Китнисс, обнимающую и целующую Гейла, заставляет мой желудок противно сжиматься.       Господи, дай мне сил позволить Китнисс быть счастливой…       Моя любимая сидит на диване, поджав коленки к груди, и беспорядочно переключает каналы на ТВ, энергично нажимая кнопки на пульте управления. Она не смотрит на меня, когда я сажусь рядом. Снова отодвигается, молчит. Хочется встряхнуть ее за плечи, спросить в чем, по ее мнению я так провинился, что она игнорирует меня, но я и сам знаю ответ – я втянул ее во всю эту историю с несчастными влюбленными. За это и расплачиваюсь.       – Будешь чай? – спрашиваю я.       Темная головка любимой, наконец, поворачивается в мою сторону, серые глаза излучают холодную злость.       - Чай, Пит? – раздраженно говорит она. – После всего, что с нами случилось, лучшее, что ты можешь предложить это чашку дурацкого чая?       Вздыхаю, откидывая голову на высокую спинку дивана. Прикрываю рукой глаза. Интересно, что по ее мнению я должен делать? Пойти повеситься? И мне противно от того, что, возможно, я прав.       – Китнисс, – начинаю я, – все случилось не сегодня. Разговор с Президентом лишь последствия. Мы ничего не можем изменить.       Она отворачивается, снова тыкая по кнопкам на пульте.       – Конечно, не сегодня! – бурчит она. – Надо просто расслабиться и подождать, пока Сноу не сделает из меня свиноматку, рожающую детей по его приказу!       Я сжимаю кулаки, стараясь погасить вспышку гнева. На себя, на нее. На Сноу, из-за которого мы все страдаем.       – Мне жаль, – говорю я. – Если бы я знал, что все так выйдет, промолчал бы на интервью. Нас бы отправили на Арену, и ты, я уверен, смогла бы вернуться, а я, наконец, освободил тебя от своего общества!..       Чувствую, как на глазах выступают слезы, но не хочу, чтобы Китнисс их видела. Резко встаю и поспешно ухожу прочь, скрываясь на кухне за закрытой дверью. Стою, упершись лбом в толстое оконное стекло. Внизу вечерний Капитолий, красивый в своей претенциозной роскоши: город, наполненный жизнью. И только в моей квартирке жизни нет.       Плачу. Мне не стыдно, меня никто не видит. Чувствую, что не могу больше терпеть боль, сжигающую меня изнутри. Китнисс не любит. Я ей не нужен. И моя вина, что она несчастная. Я погубил ее жизнь. Как жаль, что ничего нельзя изменить.       Мне кажется, я слышу легкие шаги за спиной. Зажмуриваюсь, когда руки Китнисс обхватывают меня за талию, и резко выдыхаю, когда она прижимается к моей спине. Это сошло бы за ласку любящей женщины, если бы я не знал, насколько я ей безразличен.       – Прости, – шепчет она спустя долгие минуты. – Ты ни в чем не виноват. Это все Сноу, и я злюсь на него, а не на тебя.       Медленно поворачиваюсь в кольце ее рук, Китнисс не отходит. Наши глаза встречаются, а я несмело обнимаю ее. Моя девочка выглядит подавленной, и в глазах блестят слезы. Целую ее в лоб, и Китнисс прижимается ко мне, положив голову на плечо. Вдыхаю аромат ее волос, каждой клеточкой тела впитывая долгожданную близость любимой. В такие моменты мне хочется верить, что не все, что было между нами – игра на публику. Я нужен ей. Пусть редко, но все-таки бывают минуты, когда я ей необходим.       – Я боюсь, – говорит Китнисс, теснее прижимаясь ко мне. – Я не хочу выходить замуж и рожать ребенка только по велению Сноу. Что нам делать, Пит? – спрашивает она.       У меня нет ответа.       Китнисс не обязательно даже говорить об этом вслух, я знаю, что она имеет в виду – она не хочет всю оставшуюся жизнь мучиться, живя со мной под одной крышей, и растить ребенка, зачатого от меня. Больно. Очень больно. Я не могу исчезнуть из ее жизни – мне не позволят, даже если я наберусь смелости и решимости сделать это. А вот ребенок… Я переживу любые муки, лишь бы Китнисс была счастлива хоть несколько ночей, которые судьба отведет ей с Гейлом.       – А если это будет не мой ребенок? – спрашиваю я, дрожащим голосом.       Тело Китнисс напрягается, она больше не прижимается ко мне. Серые глаза внимательно смотрят на меня.       – А чей? – хмуря брови, уточняет она.       Язык отказывается произносить имя соперника, ревность скручивает внутренности в тугой узел, но я все-таки заставляю себя сказать: – Гейла…       Китнисс отстраняется, делает шаг в сторону. Чувствую противную пустоту рядом, а те места на теле, которые еще недавно знали тепло любимой, ноют, как от боли. Моя девочка прикусывает губу, ее лицо сосредоточено и серьезно.       – Это невозможно, Пит, – осторожно отвечает она. – Никто не позволит.       Я благодарен ей за то, что Китнисс щадит мои чувства, не признавая вслух, что с Гейлом все могло бы быть иначе… «Никто не позволит», сказала она. «Но я бы хотела», услышал я между строк.       Отхожу к раковине, смачиваю лицо в ледяной воде, смывая старые слезы и не давая пролиться новым. Все пустое, Китнисс не виновата. Только я.       – Предложение с чаем все еще актуально, – говорю я, меняя тему.       Моя любимая кивает, усаживаясь на высокий стул, а я ставлю чайник. Молчим. Неловко и тоскливо. Стук в дверь заставляет меня вздрогнуть.       – Кто это? – удивляется Китнисс. – Пойду, посмотрю.       Она буквально вылетает из кухни, очевидно, воспользовавшись благовидным предлогом, чтобы не торчать тут со мной. Пока ее нет, разливаю кипяток по чашкам, ставлю по центру стола тарелку с парой сырных булочек, которые испек утром. Китнисс возвращается с двумя большими пакетами, зажатыми в руках. На одном из них написано ее имя, на втором – мое.       – Что в них? – спрашиваю я заинтересованно, когда она протягивает мне мой пакет.       В нем еда – те блюда, которые я люблю. Всегда поражался, почему Сноу приказал нас кормить – я мог бы готовить и сам, но указ Президента не нарушают – каждый день мы получаем пищу, готовую к употреблению, только до этого дня меню всегда было общим. Из своего пакета Китнисс извлекает на свет несколько контейнеров, также наполненных едой. И, когда мне кажется, что ее пакет уже пуст, моя девочка достает оттуда продолговатый футляр серого цвета. К нему прикреплена бирка.       – Лекарство для иммунной системы. Подпись Доктор Корпиус, – читает Китнисс, открывая футляр. В нем шприц, наполненный каким-то желтым раствором. – Раньше такого не было. Почему?       Я знаю «почему». Потому что раньше никто не пытался накачать Китнисс возбуждающим ядом! Выхватываю футляр из ее рук и, переломив его пополам вместе со шприцем, выбрасываю все в мусорное ведро.       – Что ты делаешь? – восклицает Китнисс, глядя на меня широко распахнутыми глазами.       – Я… Твоя иммунная система справится и без лекарств, – поспешно говорю я, не зная, что еще придумать.       Китнисс хмурится, сложив руки на груди в замок, но не спорит. Она осматривает контейнеры с едой и сообщает, что проголодалась.       Мы устраиваемся на диване в гостиной перед телевизором, ужинаем, выпиваем по чашке чая, и Китнисс еще съедает одну из моих булочек. Я размышляю о том, как наивно со стороны Сноу было полагать, что я позволю Китнисс вколоть себе лекарство, зная, какой эффект оно произведет. Не хочу, чтобы тело моей девочки страдало.       Проходит несколько минут, на экране ТВ мелькает какая-то капитолийская мелодрама, а я боковым зрением замечаю, как Китнисс неуверенно ерзает на своем месте, сидя на другом конце дивана. Поворачиваю голову в ее сторону, и тревога прокрадывается в душу, царапая сердце острым коготком: Китнисс зачарованно гладит свою коленку, прикрыв глаза, и постепенно край ее платья поднимается все выше.       – Китнисс? – зову я, и она поднимает на меня глаза. Такие же серые, как всегда, но подернутые легкой дымкой, чуть безумные. Жаждущие.       Ее губы приоткрыты, и Китнисс непроизвольно облизывает их, когда ее взгляд задерживается на моем лице. Пальчики ее руки продолжают задирать платье, открывая моему взору все больше белоснежной кожи.       Я сижу, словно пораженный громом. Как же так? Она ведь не успела вколоть себе кантаридин, тогда отчего она… так распалена? В глазах Китнисс огонь желания. Страсть. Мое сердце предательски ускоряет бег, отказываясь подчиняться голосу разума, когда Китнисс придвигается ближе, так что наши ноги касаются друг друга. Ее губы тянутся к моим, а едва различимое, «Пит», доносится до моих ушей.