Сон разума рождает чудовищ

Сейчас, на произошедшее летом 1922, я смотрю со своего высокого 1940. Прошли долгие восемнадцать лет, но кровь в моих жилах стала только горячее, она прожигает меня изнутри, и я больше не могу молчать. Об этой истории знают одновременно все и никто: помню, газеты пестрили заголовками о смерти самых богатых, самых золотых людей Америки; но только я знал, только я чувствовал, и только я сожалел о них. Сейчас я совсем другой человек, настолько, что, боюсь, мои прежние друзья не узнали бы меня. На это повлияли многие факторы, но ты был сильнейшим из них. Я прочитал каждую книгу, что ты советовал. Я хочу, чтобы ты был главным героем этой истории. Я знаю, что тебе такое нравится. Посвящаю каждую страницу этой истории Гену. Милому Гену. — Мой отец вечно твердил мне: "Если у тебя есть хотя бы малейшая возможность помочь другим – помогай". Было это наставление моим смыслом жизни или проклятьем – однозначно сказать я побаиваюсь. В течение десятилетий, в каждом из них, эти слова будто окрашивались в разные оттенки; каждый из них я теперь стараюсь избегать, в надежде, что каждый новый станет моим любимым. Последний раз старика я видел в родной Миннесоте. Тогда его образ был в дымке, я щурился от облака выхлопных газов, которые извергала тарахтящая машина позади меня. Я знал, что еду в Нью-Йорк надолго, но был уверен, что обязательно вернусь. Он все говорил и говорил, пихая мне в руки конверт с потертыми купюрами, которые, видимо, были выужены из самых потайных мест нашего домишки и наконец-то пригодились, и рекомендательными письмами к его старым знакомым. В ушах звенело от его непрерывной болтовни, а в груди закипало странное раздражение, что было присуще мне в юношеские годы. Я отмахивался, говорил, что опаздываю на поезд. Всегда знал, что отец имел особенное чувство, что-то вроде интуиции. Теперь мне кажется, что в тот момент он уже знал, что видит меня в последний раз. Это было то время, когда многие начинали вылезать из своих укромных местечек, куда забились, чтобы зализать свежие раны, оставленные тяжелой рукой войны. Этот общественный ренессанс давал возможность дышать во всю грудь, не задумываясь о том, что вдыхаемый воздух в конце концов приведет к необратимым последствиям. Мой родной городок, где я жил со стариком, новые веяния достали только к двадцать пятому – тогда я не мог отличить общество наше от нью-йоркского. Вернувшись с фронта, самым ярким и заметным для меня было то, что улицы нашего городишки освещали электрические фонари, а отцу стало внезапно по карману провести электричество и к нам на участок. В общем и целом, внезапно стало чем заняться, а за счет стабильного яркого освещения количество часов в сутках прибавилось вдвое – дела можно было заканчивать даже в полночь. В Нью-Йорк я ехал с целью найти новую работу, ну, и попробовать отхватить лакомый кусочек золота, которого в стране стало в избытке в связи с экономическим подъемом. После войны последнее, что мне хотелось делать, так это продолжать врачебную карьеру. Когда я вернулся в родной госпиталь, руки не слушались меня, а противный звон нечаянно уроненных медсестрой инструментов отзывался во мне треском пуль. На войне был, можно сказать, спад моей медицинской карьеры. Мне казалось, что количество потерь нашей страны за тот год во многом приумножилось из-за моих ошибок. Однако отправляясь в Нью-Йорк я считал, что размениваю настоящего себя на примитивное существование среднестатистического гражданина Соединенных Штатов. Я ведь и вправду горел медициной. С блеском в глазах я закончил университет, пошел в гражданскую больницу, спасал жизни множества замечательных людей. По сравнению с этим раем работа с постоянными денежными махинациями казалась крайне непривлекательной, а светские связи, социализация – пиком бездельничества. Я, наверное, даже продолжил свою прежнюю работу в этом вечно шумном городе, правда, за эталон случайно взял военный опыт. Я все отнимал и отнимал жизни невинных – тех, кого я так отчаянно хотел спасти; а если кому-то и удавалось избежать смерти от моего мутного от окопной пыли скальпеля – все равно до конца жизни оставались калеками. Хотя это, конечно, зависело от степени тяжести ситуации на момент запроса. Рекомендательные письма отца сработали на ура: в первый же день в гудящем Нью-Йорке я устроился в достаточно приличное заведение. Им срочно нужны были “мозговитые и сообразительные”, а я, вроде как, подходил под данный образ. Жилье близ работы оказалось катастрофически дорогим. Я не думал, что цены за аренду квартиры на Манхеттене будут настолько неподъемными. Поэтому как только я узнал об особняке на берегу Лонг Айленда, Вест Эгге, всего за восемьдесят долларов в месяц, с короткой пометкой, что соседи могут быть “капельку шумными”, я мигом согласился. Особняк отдаленно напоминал мне дом в Миннесоте. Он был в меру заброшенный и знакомо уютный. Я, правда, тогда совсем не смыслил в уюте. Старик самостоятельно обустраивал наш быт, у нас было пару слуг. Иногда он мельком спрашивал моего мнения, но всегда только ради приличия, чтобы потом к нему не было никаких претензий. У меня их и без того никогда и не было. Главное, чтобы было удобно жить, было что есть и где спать. Поэтому этот особнячок был сносным временным жилищем, с грудой винтажного барахла. Пространство внутри использовалось крайне непрактично, но у меня всегда была возможность все изменить. После первого рабочего дня я чувствовал себя странно. Было сложно вклиниться в этот вечно пыхтящий офисный механизм, стать одной из сотен, если не тысяч, шестеренок. Я отвык от того, что порой работать приходится в коллективе, где никто не видит в тебе авторитета и, следовательно, не слушает. Но я готов был терпеть, лишь бы не терять это хрупкое спокойствие и концентрацию на происходящем прямо здесь и сейчас. Трудиться не выходило, но, к счастью, ни мой новый начальник, ни коллеги претензий ко мне не имели: новенький, только адаптируюсь. Забавно то, что моя откровенная халтура была считана как невинная застенчивость и неловкость. В какой-то степени это было правдой, мне было действительно некомфортно в новой обстановке, но несколько раз за тот день мне казалось, что за моими плечами были только нервы и глупые слезы, а не годы усердного обучения, в том числе и дополнительного. Заказанная машина остановилась у дверей моего скромного жилища. Было пару минут как заполночь, я чувствовал, что не осилю запланированные десять страниц научного журнала, что я прикупил, исследуя шумный Уолл-Стрит во время обеденного перерыва. Надо было знать, какую прессу тут читать стоит, а какую – нет. Я хорошо помню, как моё сонное внимание привлек мужской силуэт на берегу пляжа, находящегося близ дома. Конечно-конечно, формально здесь мне не принадлежало ни ярда святой американской земли, и тем более песочное пространство перед особняком, но появление незваного гостя меня обеспокоило. У моего дома даже не было забора, а неподалеку, буквально по соседству, бушевали безумные вечеринки, полные пьяных и окрыленных. Странное беспокойство закралось в мою душу. Я никогда не был борцом. Я скорее стерплю обиду, чем потрачу время на разбирательства. Но тогда мое личное пространство было грубо нарушено; будто человек, которого я увидел на берегу, уже сидел у меня под дверью, или, даже хуже, нежился на диванах в гостиной. Я считал этот визит непостижимым оскорблением. К сожалению, даже затуманенный диким желанием спать разум не остановил меня, и я зашагал к незнакомцу. – Извините, Мистер... – интонация получилась полной грубости, которую я не в нее не закладывал, – Это мой пляж, поэтому попрошу... Силуэт загадочно дернулся только через пару секунд, будто все это время до него доходил смысл моих слов. Только подойдя ближе я увидел, что тот стоял по щиколотку в воде, держа блестящие туфли в руках. Мужчина обернулся, поправляя свободной рукой шляпу на голове. Та, видимо, нужна была для защиты от невероятно опасного лунного излучения (человек передо мной ведь точно решил надеть шляпу по какой-то важной причине ночью?). – Да-да, я сейчас ухожу, – отозвался он, переводя взгляд то на меня, то обратно на небо, куда он изначально и глазел. – Простите, с вашего пляжа она намного красивее. Я невольно поднял глаза на небо. На темном просторе ярко отражала солнечный свет полная луна. Ее окружали редкие звезды, остальные заглушало навязчивое сияние соседнего поместья, который огненным замком возвышался над пляжем. Я тяжело вздохнул, вновь на секунду погружаясь в раздумья о том, во благо ли электричество стали использовать направо и налево. Через еще одну секунду вспомнил, что я уже дискутировал с самим собой на эту тему и пришел к выводу, что все-таки во благо. Ну и что, что звезды стали более блеклыми? Хватит уже этих томных вздохов, полных мечтами о покорении космического пространства. Нам еще далеко до этого… –Мистер Асагири любит смотреть на луну, – продолжил незнакомец, продолжая смотреть ввысь. – Сегодня у него прием. Попросил посмотреть за него, а потом рассказать. Я не очень понял, почему мне это рассказывали. Меня мало интересовали лунные увлечения мистера Асагири. Я закатил глаза. – Рассматривайте её на своем пляже, – отрезал я и развернулся к особняку, перекладывая из руки в руку портфель с бумагами и научным журналом. Когда я выглянул в окно на кухне, что выходило в сторону пляжа, он уже пустовал. И только я и луна знали, что пару минут назад странный мужчина разглядывал её для полночного доклада загадочному мистеру Асагири, который и минутки не нашел для того, чтобы посозерцать верный спутник нашей планеты. Видимо, прием оказался ему важнее. На третий день моего пребывания в Нью-Йорке ко мне пришло письмо от Миссис Бьюкенен. Я хотел было сжечь его, но старик всегда учил на всякий случай проверять даже обреченную почту, заведомо бессмысленную. “Милый Сенку, Слышала, ты приехал в Нью-Йорк. Приезжай в гости. Я скучала. Наш телефон, позвони 1-76-22 Твоя Рури Иш.” Рури. Невероятная красавица, ангел во плоти. Они, кажется, совсем недавно переехали сюда из Чикаго - что-то такое рассказывал мне старик. Но я как всегда его не слушал, потому что семейные узы для меня были уж точно не интереснее исследований, идеи для которых постоянно всплывали в моей голове. Правда, зачастую поставленные задачи я выполнял слишком быстро, и они так же скоро забывались, а все семейные новости в конце концов проплывали мимо. Я не застал её свадьбы. Не был знаком с мужем. Не видел её дочь. Для меня это было в порядке вещей. Все жизни подобных ей тогда для меня были бессмысленной мишурой, ведомой каждым дуновением ветра. Кричаще пустой, наполненной алкоголем, сплетнями, деньгами и конфликтами. Рури я выделял: она была самой сносной кузиной из всех, но это не спасало её от моего холодного безразличия. Жалобная тоска по знакомым лицам натолкнула меня набрать их номер. Оказалось, их дом был напротив замка по соседству, на противоположном берегу, Ист-Эгге. Удобная случайность. Когда я вошел в их поместье, – дом огромных размеров, фасадом к пляжу, и с тыла облагороженный невероятно длинной аллеей, усеянной кустами душистых цветов, первое, что я услышал – ревущий граммофон и тонкий голосок Рури, напевающей незатейлевую мелодию. Я снял шляпу, благодарно кивая слуге, что провел меня. Девушка сидела на диване, спиной ко мне. Её плечи были обнажены, а кожу, сильно напоминающую фарфор, ласкали лучи солнца, изредка прерываемые колыханием тонких штор. Когда я видел её последний раз, клянусь, у неё были кудри примерно по пояс. Сейчас волосы были аккуратно подстрижены, приглажены к ушам. Мне сложно описать оттенок, но мой дорогой друг называл их «сочно-яблочными». Наверное, самое точное описание. Рури вдруг обернулась на шаги, в её движениях была неловкость. Видимо, я застал её врасплох. – Сенку, – звука почти не было, только движение губ, – Ты приехал, – чуть громче. В следующую секунду она уже была рядом, сжимала мою шею в хрупких объятиях. Я не был силен в физических контактах, так же как и в общении с людьми, а тем более такими... необыкновенными созданиями. В тот момент я не узнавал в ней свою дорогую кузину, но будто встретился с чудесной нимфой. “Что за чушь!” – подумал я тогда. – Я рад тебя видеть, – сухо произнес я, будто считал обратное. Но сразу же заметив, что кажусь слишком не ласковым, добавил, – Твои волосы стали короче. Рури улыбнулась так мягко и нежно, будто мое наблюдение было самым желанным в её жизни. Она вообще всегда была такой. Такой, будто всё её существование было посвящено одному тебе. Её темно-изумрудный взгляд всегда был очень внимательным, каждый жест был полон заботы и любви к каждому существу на этой планете. Этот мир не стоил Рури. Мне так жаль, что полностью осознал я это только после визита в Нью-Йорк. Как я был слеп всю свою жизнь! Всю жизнь смотрел не туда, делал не то, думал о чем-то далеком… Впрочем, сейчас для истории это неважно. – Присаживайся, – она сказала, отстраняясь и проходя к пышным диванам. – Сегодня жарко. Лили обещала принести мороженое, – Рури подняла с низкого столика серебряный колокольчик, звеня звонко, чтобы прорвать рев джазовой импровизации, но не слишком, чтобы это казалось настойчиво. – Лили! – пропела она следом. – Аномально жарко, но, судя по исследованиям, это даже не пик, – подтвердил я её слова, следуя за ней и присаживаясь на мягкие подушки. Несмотря на то, что это был конец мая, солнце не щадило американский муравейник. На той неделе, помню, на работе много кто падал в обмороки от теплового удара. Мне, как бывшему врачу, конечно же поручали помогать им, следить за их состоянием, пока не приезжали действующие доктора. – Ну, рассказывай же! – нетерпеливо умоляла Рури, подходя к граммофону. Легким движением она сняла иглу с пластинки, после чего жужжание саксофона покинуло солнечный зал. Я вздохнул, почувствовал себя неловко. И о чем ей рассказывать? О том, что война уничтожила во мне любовь к медицине, потому что каждый божий день я стоял на коленях перед дьяволом, в попытках вырвать из его лапищ души благородных военных, но все равно почти каждый раз проигрывал? О том, что из-за этого я решил сменить сферу деятельности, тем самым предавая себя и свои юношеские мечты? Или может о том, как же сложно было уснуть сегодня ночью, потому что все время в соседнем напыщенном особняке громыхала музыка? А может про призрачный силуэт, стоящий по колено воде? Нет, это существо хотело слышать другое. Что-то светлое, что-то хорошее. Жаль, в моем арсенале были только жалобы и слабости. Рури выжидающе смотрела на меня, терпеливо перебирала жемчужный браслет на фарфоровой руке. Кажется, только мне взбрела в голову идея рассказать о том, как накануне моего отъезда отец удачно продал машину соседу, и я уже открыл рот, как вдруг по коридору раздалось стремительное цоканье каблуков, а каждого обитателя дома поразил звонкий женский голос: – Рури, в следующий раз, когда я хотя бы мгновение задумаюсь о том, что идея играть с твоим мужчиной в гольф в сущности не так уж и плоха, разбивай о мою голову бокал с шампанским, чтобы привести меня в чувства. Или наоборот, сделай так, чтобы я их вовсе потеряла! – голос излучал непостижимое возмущение и уже через пару секунд руки его обладательницы схватили графин с лимонадом, что стоял на чайном столике у дивана, а сама девушка, не церемонясь, огромными глотками стала пить содержимое. Это была Кохаку, младшая сестра прекрасной Рури. Не помню, чтобы мы хоть раз взаимодействовали до того лета. Она была слишком юна, а я слишком не заинтересован в нянчестве с младшими кузинами. Девчонка и впрямь выросла. Она была выше меня почти на пять дюймов, да и умна была не по годам. У женщин в нашей семье вообще с мозгами проблем не было. Тогда ей исполнился двадцать один год. Светлый, радостный год обретения долгожданной свободы от родителей. Для кого-то уж точно. На Кохаку были легкая летняя блуза и, удивительно, брюки на высокой посадке. И как ей не было жарко? – Я думаю, это мне стоит жаловаться, Рури, - раздался глубокий, хрипловатый мужской голос следом. – Твоя сестра меня ни во что не ставит. Статус чемпиона по гольфу не дает ей право на дерзости в мою сторону. Я с интересом посмотрел в дверной проем. Отец сравнивал мужа Рури с тупой гориллой. Всегда невольно улыбаюсь его словам. Магма и вправду выглядел нелепо, хотя, по-хорошему, достаточно мужественно и, как позже оказалось, даже кому-то нравился до потери пульса. Его широкое мускулистое тело обхватывали очередные дорогие тряпки – на нем был костюм для гольфа. Он, нахмурившись, подошел к граммофону и вновь пустил крутиться пластинку. – Победитель забирает всё! – отчеканила Кохаку, с грохотом ставя графин на место. – Ну все-все, – успокаивающе сказала Рури, парой слов умудрившись сгладить эти острые углы. – Сенку, ты знал, что Кохаку недавно стала чемпионкой по гольфу на международном турнире? – она спросила это так, будто мы долгое время ведем содержательный диалог, и этим вопросом она прерывала не неловкую паузу в общении, а увлеченную дискуссию о, не знаю, созвездиях. Я припоминал то, как отец восторженно показывал мне фотографии Кохаку из газет, рассказывал, что это он подарил ей её первый набор клюшек и то, как он гордился своей девочкой. Я пропускал это мимо ушей, мне было ни горячо ни холодно от факта, что какая-то кузина из десятка стала успешным гольфистом. – Да, я видел в газетах, поздравляю… – сказал я, поднимая взгляд на сестру. Та провела по мне оценивающим взглядом, в нем замерцало равнодушие к моей персоне, и она развалилась на противоположном диване, задумчиво поглядывая в панорамные окна, за которыми чуть левее главной аллеи виднелось поле для гольфа, откуда они только что пришли с Магмой. – Мужьям нужны жены, которые походят на нежные цветы. Госпожа Гольфистка, никому не нужны женщины, которые променяют теплый семейный очаг на охапку белых крошечных мячиков, – вдруг заявил Магма, в следующую секунду протягивая мне свою огромную ладонь – доктор Ишигами, наслышан о вас. – сказал он, благосклонно наклоняя голову. Я опешил и пожал руку, не поднимаясь с дивана. – Да, я тоже наслышан. – буркнул я, стараясь как-нибудь избежать дальнейшего контакта с этой громилой. В этот момент горничная принесла поднос с четырьмя блюдцами мороженого, и мы все занялись поглощением сладкого спасения от мучительного зноя. Рури села на самый край дивана напротив, рядом с сестрой, что задрала ноги на подлокотник и откинулась на спинку, безучастно поглядывая на меня, с сестринской нежностью на Рури и с отвращением на Магму. Было очевидно, что главным раздражителем этой комнаты был громила, поедавший мороженое, по-хозяйнически глядя в окно на аллею. Я хотел узнать, что привлекло его внимание. Не успел я проследить, куда направлен его взгляд, вновь раздался голос Кохаку. – Женам нужны мужья, которые не таскают за собой по всему миру стадо лошадей. – ответила девушка на ранее сказанную фразу Магмы и, несмотря на то, что отреагировала она до неловкости поздно, ее слова прозвучали стойко и уверенно. – Это поло-пони, вообще-то, – настойчиво поправил Магма, будто это был решающий фактор для того, чтобы свояченица кардинально изменила негативное о нем мнение. – и, поверь мне, даже самая бойкая лошадка доставит намного меньше проблем, чем своенравная девица, проводящая вечера в пьяном угаре на преступных вечеринках. Кохаку удивленно вскинула брови и расплылась в довольной улыбке. Кажется, такая характеристика стала для нее комплиментом. – Все в порядке, я люблю его пони. И, Магма, моя сестра всегда возвращается домой не позже часа ночи, в нормальном состоянии, – вновь сгладила углы Рури, оставляя пустое блюдце на подносе. – Сенку, ты ведь книги пишешь? – переключила она внимание всех присутствующих на меня. Я завис, переводя взгляд обратно на сестру. Было слышно, что она спросила первое, что пришло ей в голову, лишь бы отвлечь этих двоих от словесных перепалок. Как минимум потому, что в то время от писательства я был далек так же, как все мы далеки от звезд на небе. – Нет, – ответил я – Я работаю в кредитном агентстве… – Вот как! – восхищенная, она вскинула брови. – Всегда знала, что ты на все руки мастер. Помню, как я разорвала коленку, а ты без особых проблем помог нашей медсестре зашить её... Кохаку, ты помнишь это? – она повернулась к сестре, которая лишь промычала что-то в ответ. – Там нечего было зашивать, – сказал я, пожимая плечами, чувствуя себя не очень уютно от поднятой темы – в целом, та девушка справилась бы, если бы не была слепа на один глаз… – И зачем вы поселились на Уэст-Эгге? – прервал нас Магма, исподлобья смотря то на меня, то на мороженое. Вопрос его был полон недоумения, будто я совершил что-то очевидно неправильное. Я вопросительно поднял бровь. – А что в этом такого? – медленно вопросил я. – Не дело такому достойному мсье ошиваться в кругу мигрантов да преступников, – сказал он, вновь задумчиво уставился вдаль, будто прямо сейчас его воздвигли в ряды античных философов и он высказал что-то за гранью понимания всех присутствующих. – Мы все дети мигрантов. – заметила Кохаку, не без нотки обиды. Это была правда, никто из нас не был стопроцентным американцем. Но думаю рассказать о нашей семье чуть позже. За Магму я говорить не мог. – Вы все хотя бы белые, а то бывает… – раздосадовано, Магма покачал головой, хмурясь, будто вспоминая что-то крайне неприятное для его нежных философских мозгов. – На торжественном обеде десять арапчонков за одним столом с уважаемыми людьми. Они захватят власть! Надо же что-то с этим делать! – воскликнул он отчаянно. – Магма в последнее время читает всякие книжки… – начала Рури, но ее оправдательную речь прервал грозный голос мужа. – Не “всякие книжки”, а научные труды Мистера Годдарда, – поправил он её, принимая неточную реплику жены на свой счет. Хрупкое эго националиста было почти повержено парой слов этой хрупкой девушки. – Мистер Ишигами, я уверен, вы наслышаны и даже читали его работы. Мы не должны допустить того, чтобы власть захватили эти… Не успев найти поддержку на моей стороне, внимание каждого в зале привлек противный звон телефона в соседней комнате. Расслабленная поза Кохаку застыла, и теперь она походила скорее на каменную статую, нежели на активную молодую леди, которая решила расслабиться на диване от противного знойного дня. Магма обернулся на звонок со сложным выражением лица, он поставил свое блюдце рядом с блюдцем Рури, тыльной стороной ладони вытирая уголок губ, и, буркнув извинения, широким шагом вышел из зала. Лицо старшей кузины побледнело, а улыбка застыла в напряжении. Хотя, наверное, мне так кажется, потому что сейчас я уже знаю в чем дело. Тогда моему взгляду этого видно не было. – Сенку, ты напоминаешь мне прекрасную розу. – заворковала Рури. Ложь, ничего схожего с розой во мне и в помине не было. – Прекрасный бутон, который вот-вот распустится и будет благоухать, наслаждаясь цветением собственной жизни… – она продолжала плести полную чепуху, ерзая на диване, нетерпеливо перебирая жемчужины на браслете. Слышался приглушенный джазом голос Магмы в конце длинного коридора, который вел от главного входа в зал. Рури не выдержала, вдруг встала, быстрыми шажками двигаясь в его направлении, легко махнув слуге рукой, чтобы тот захлопнул за ней двери. В солнечной комнате остался только я, Кохаку и граммофон. Кажется, последний был настроен ко мне намного благоприятнее, чем девушка. Я потупил глаза на кузину и вдруг спросил: – Что происходит? – У него есть пассия в городе, – сказала она, отмерев, продолжая невозмутимо есть мороженое. – Не знаю кто она, но на домашний набирает громиле частенько. Ни стыда, ни совести. – Пассия? – Любовница, если Вам угодно, мсье Ишигами. – она облизала серебряную ложечку, подняла ее на свет и стала смотреть, как солнечный свет переливается на мутной от десерта, прежде блестящей поверхности. Я тяжело вздохнул. Вроде хотел развеяться, а стал свидетелем семейной драмы. Ну сколько можно? За закрытыми дверьми послышался громкий голос Магмы, просивший свою жену отстать. Кохаку заметно сжалась, убирая ноги с подлокотника, заняла обычную сидящую позу. В следующее мгновение двери распахнулись, и Рури, с нервно-натянутой улыбкой, вернулась к нам. Она сразу заметила напряжение между мной и бойкой блондинкой. – Ну же, мои милые розы, вы чего такие грустные? – пропела девушка, поглядывая то на меня, то на сестру. – Ты кого здесь розой назвала, блаженная? – с ухмылкой ответила Кохаку, тон старшей и правда заставил ее плечи расслабиться. Как я чуть позже заметил, и мои тоже. Рури беззаботно махнула плечом в ответ. Она быстрыми шагами подошла ко мне. – Сенку, потанцуй со мной! – воскликнула она, протягивая свои бледные руки ко мне. Эти скачки с темы на тему почти заставляли мою голову кружится. Удивительно, но мелодия на пластинке и впрямь сменилась на подходящую для танцев. Рури, будто волшебница, сделала так, как хотелось именно ей. Я не мог отказать. То ли из жалости к несчастной женщине, то ли из-за того, что моя кузина и вправду была колдуньей и я обессилено сдался ее чарам. Я поднялся с дивана, неловко принимая её руки, и в тот же момент она энергично закрутила меня в головокружительном вальсе под энергичную джазовую импровизацию. Вальс я танцевать не умел, как и не мог почувствовать эту тонкую связь между двумя такими друг от друга далекими стезями искусства. Рури ее чувствовала, поэтому наматывала со мной овалы по солнечному залу, не смущаясь тому, как хаотично я переступал с ноги на ногу. – Ах, Сенку, и почему тебя не было на нашей свадьбе? – вздохнула она, роняя голову на мое плечо. Видимо, внезапно вспыхнувшая искра безудержной энергии также внезапно потухла. Это, скорее всего, был риторический вопрос. Но я не любил оставлять вопросы без ответа. И не чувствовал этих тонких смыслов, вкладываемых в слова светскими господами. – Я был на войне, – ответил я, все еще неловко держа кузину за руку. – Всеми Любимая отговорка, – раздался голос Магмы, который вдруг оказался в комнате и снял иглу с пластинки, прерывая музыку. Он был расслаблен и доволен. В целом, не выглядел как человек, что пару минут назад грубо обращался со своей женой. – Мистер Ишигами, приглашаю вас на ужин в Плазе. Вы человек достойный, был бы рад провести с вами время и обсудить свежую статью Годдарда. Я посмотрел на него пустым взглядом. – Боюсь, я очень загружен работой, – ответил я, собираясь что-то добавить, но громила перебил меня. – Вы знаете наш номер. Позвоните, если передумаете, – широкими шагами он достиг стеклянной двери и вышел на улицу, стремительно удаляясь в сторону конюшни. Рури проводила его таким же пустым взглядом. – Наконец-то, - цокнула младшая сестра и рывком встала с дивана, метнулась к чайному столику и выудила прижатое подносом письмо, которое там лежало все это время. – Почтальон, наверное, перепутал адреса. Тебе письмецо. Она протянула мне конверт. Рури выпустила меня из своих ангельских рук и вновь засияла. – Надо же, как хорошо, что оно попало к тебе, Кохаку! – улыбнулась девушка. Сестра покосилась на нее, еле удерживая себя от того, чтобы закатить глаза. Я нахмурился, принимая письмо и сразу проверяя отправителя. Мне мало кто мог писать. Я подозревал, что это либо письмо с работы, либо от отца. Никому, кроме Рури, мой адрес известен не был, а с ней мы сразу же перешли на телефон. Но как оно оказалось у Кохаку? Почтальонам тоже можно было развозить письма в окрыленном состоянии? Чувствовался не скрытый подвох. Ген Асагири Это был первый раз, когда я увидел его имя, острым почерком выведенное на бумаге. Если бы я только знал, что с этого момента жизнь больше никогда не будет прежней... Резким движением я порвал конверт и достал бумагу с письмом. “...Для меня будет честью пригласить вас на мою ближайшую скромную вечеринку. Она будет проходить в доме, что вы видите каждое утро. Искренне ваш, Ген Асагири.” – Ха! Ну со “скромной” он конечно загнул, – над ухом зазвенел веселый голос Кохаку, которая с интересом заглянула в потерянное письмо – я тоже туда иду! – Какое совпадение, Кохаку! – даже не поинтересовавшись, от кого и о чем письмо, тепло улыбнулась Рури. – Сходишь с Сенку, он заодно проводит тебя домой. Кохаку нахмурилась, я следом сделал то же самое. – С чего вы взяли, что я пойду? – спросил я, но смягчился, увидев расстроено-поднятые бровки старшей кузины. – Я не хочу тратить время на вечеринки, Рури, – спокойно ответил я, сжимая в руках бумагу со старательно выведенными, красивыми словами. – Я даже не знаю кто такой... – Мистер Асагири? О.. Это Великий человек! – не дослушала Рури. – Его вечеринки –самые роскошные во всем Нью-Йорке и всех близлежащих штатах. Тем более, это твой сосед! – Грех не навестить его!.. – подтвердила Кохаку. – Я не… …собираюсь уподобляться этому глупому народу, тонуть в океане разврата и алкоголя, посещать дом человека, которому неохота самостоятельно выйти на пляж любоваться луной, поэтому он посылает своих слуг любоваться за него. Хотел сказать я, но меня в очередной раз за день перебили. – Сенку, считай, что я прошу тебя приглядеть за моей младшей сестренкой. – сказала она спокойно, мягко, но в ее интонации эхом отдавалось что-то, что покоряло себе. Я нахмурился еще сильнее. Да и чего им так сдалась эта вечеринка? С другой стороны, мне было интересно изучить тенденции нового общества изнутри, а вечеринка была отличным шансом понаблюдать за каждым звеном этого сумасшествия. Тем более, я вроде приехал сюда менять обстановку – такое кардинальное изменение должно пойти на пользу. Да и Мистеру Асагири не мешало бы послушать короткую лекцию о луне, раз его это так интересовало. Я точно рассказал бы о ней лучше, чем его чудаковатый слуга. – Ладно, – бессильно кивнул я, сжимая в руках бумагу с изящными буквами. Лицо Рури расцвело, а Кохаку довольно ухмыльнулась. Пару секунд назад она всем своим видом показывала, как я был ей не кстати, а тут вдруг улыбнулась?.. – Тогда увидимся, Сенку, – кивнула активная блондинка, срываясь с места и, потрепав Рури по аккуратно причесанным волосам, стойкой походкой вышла из зала.