Ночь из сна и сон из ночи

      Я открываю дверь, пропускаю тебя вперёд. Улыбаешься, снежинки на плечах вторят твоему лоску. Позвякивают чаймсы, потустороннее-заманчиво растворяясь в пространстве где-то за нами. Книги, книги, книги. Их старинная пыль режет глаза, но мы настойчиво, ястребиным взглядом, выискиваем лучший подарок. Ты с ленцой водишь пальцем по переплётам, минуешь старика-продавца, награждаешь его лишь приветственным кивком, надменно-расслабленно осматриваясь по сторонам. Ты постоянно поддеваешь во мне что-то своим поведением, своим ухоженным ноготочком, но я продолжаю следовать за тобой, как сейчас, с восхищённой усмешкой любуясь этой горделивой прямой спиной.       И вот подмигивает нам — лукаво и чужестранно — кристалл с потрескавшегося кожаного, похожего на твой любимый шоколадный бисквит, переплёта. С дальней полки, с дальнего стеллажа. Переглядки и бледная проворная змейка ухмылки — о, я обожаю её, такая появляется, когда ты что-то задумываешь — и мы синхронно тянемся к этой книге. Ты уличаешь момент коснуться моей руки невзначай, дразняще-шаловливо, зная, что тебе достанется за это дома. Даже больше — ожидая этого. Под мой вспыхнувший взгляд невозмутимо знакомишься с названием, с оглавлением, там что-то про зиму и легенды, но я не вижу, я сосредоточен на твоём профиле. Со вздохом отрываюсь, погружаюсь в чтение. Листаем главу за главой, вырывая частицы знаний о бытии колдуна, пытавшегося переделать свою возлюбленную на свой лад. Бросаешь на меня многозначительный укоризненный взгляд, мне это неприятно, но проглатываю. Читаем дальше: про разозлившуюся кельтскую богиню любви, решившую испытать колдуна и его избранницу, про то, как гадал он, изменится ли любимая и стоит ли жениться на ней, было ещё что-то про часы, ёлочный шар, зимний лес, какое-то ледяное зеркало, мы всё это перелистываем, это не впечатляет, открываем сразу финал: «Кельтская богиня в образе Метелицы покарала возлюбленных за покушение на личную свободу и заточила их навечно в телах оленя и ястреба, дабы они никогда больше не встретились...»       — Очень интересно, — саркастически изрекаешь, растягивая гласные. — Набор стереотипных зимних сказок с нравоучениями.       Хлопаешь книгой под разъярённый блеск её кристалла и ставишь обратно на полку. Вскоре мы находим подарок, спешно покидаем лавку, гуляем, делаем покупки и целуемся на улице. Вкусно и страстно, но ты снова ворчишь, что я слюнявлю тебя. Хитрый и манкий, ты призываешь к действию, и мне не терпится оказаться дома, но дома мы беспричинно цепляемся за слова, закидываем друг друга по горло упрёками, и весь вечер прозябает под настом обиды. Мы ложимся спать молча, и последнее, на что я смотрю, перед тем как отвернуться, — это поджатые губы, кусачие, с колючими фразами взаперти.       Но мне не спится — сон поверхностный — и в полнолунную полночь я бодрствую. Меня тянет куда-то, скольжу взглядом по украшениям на стене, завтра Йоль. Сажусь — и горит свеча, красная-красная, как твои скулы и уши, когда ты увлечён, танцует нервно огонь, говорит со мною. Всматриваюсь в него. Что я делаю? Это так непохоже на меня, но я гадаю. Гадаю и вижу: разлад. Сквозь голубую завесу коптящей свечи, сквозь ослепительно-рыжее пламя. Так страшно, до дрожи, видеть тебя уходящего, злобно глядящего. Что-то куда-то вниз...       С грохотом вскрикиваю, прерывисто вскакиваю. Чушь! Изменить! Всё исправить. Но взгляд — и часы молчат. Стрелки стоят на месте, на том же полуночном месте. Всё вокруг замерло. Судорожный полёт мысли и догадка-предчувствие — бегу. Почему бегу?.. На улице вьюга, и я в этой вьюге, и нет ничего, кроме меня и вьюги, белёсой, стоячей. Бесячей. Но она приводит меня к лавке, старинной книжной лавке, та виновато смотрит на меня пустыми глазницами витринных окон. Дверь не закрыта, почему? И внутри тоже двери, их больше, чем было днём. Двери и книги, но я не вижу ту самую. С проказливым кристаллом. Оборачиваюсь — нарядный венок из остролиста приглашает войти в приоткрытую дверь. Внутри большая зала, сновиденно-большая, сновиденно-мутная, откуда она здесь, в тесной старинной лавке? С паркетом, с портьерами. И с ёлкой в центре. Сверкают золотые месяцы и звёзды на ней, я бездумно иду навстречу, ничего не понимая и уже не пытаясь вникнуть. Зачем?..       Ёлочный шар крутится-кружится, серебристо-голубой, с зимним пейзажем, вовлекая меня в этот полуденный пейзаж, холодный, морозный, таящийся. Обволакивает меня сферой, выливая белила в глаза. Кто я? Где я? В лесу. В окружении стройных чернявых деревьев с накрашенными ресницами в инее, с длинными руками, с изломами в многочисленных локтях, одетых в серебристый шёлк, с узловатыми пальцами, ласкающими мою махристую макушку, такую же чернявую. А на опушке ты стоишь, в компании снежных духов-стражей, неявственных белых фигур в плащах. В капюшонах. Они держат перед тобой ледяное прозрачное «зеркало», и ты в нём искажён. Такой далёкий, чужой. Не мой.       Абзац за абзацем, глава за главой. Всё повторяется. Чёртова книга. Я знаю, что это неправда, чары, ворожба, я не верю в происходящее. Но глаза застилает упрёк, один за другим. Ты смотришь на меня сквозь зеркало и произносишь слова. Я их не слышу, как сквозь толщу воды, но они бьют прицельно и в сердце. Мы жонглируем колкостями и варим яд, перебрасывая всё друг другу. Трескается с каждой фразой зеркало, откалываются его льдинки, летят в нас, в грудину. А мы, стылые, не слыша ни себя, ни любовь, холодеем ото льда, пытаемся изменить другого, подмять под себя, слепить нечто удобное. Я понимаю, что нужно держаться и не поддаваться, я чувствую глубоко внутри любовь, но не могу её выразить, все бесполезные и глупые укоры лезут и лезут вперёд. И вокруг усиливается вьюга, твои движения смазанные, сновиденно-мутные, сновиденно-медленные, ты зло щуришься и говоришь. Что-то такое, что я задыхаюсь. Метелица-богиня, богиня-метелица нас укрывает и изменяет. Чтобы мы никогда не изменили друг друга...       Мои рога задевают ветви, мои копытца проваливаются в снег. Ты кружишь над опушкой, с претензией глядя на меня своим зорким глазом ястреба-тетеревятника. Ты красуешься своим чёрно-белым полосатым жабо. Напоследок. Взмах крыльев — и улетаешь. Навеки.       — Спи-спи, — горячий и пышущий, близкий и свой, ты сонно бормочешь, притягивая меня ближе к себе, совсем вплотную, и целуешь в шейный позвонок.       Я загнанно дышу и, слепо моргая, осматриваюсь. Наша родная спальня, праздничные украшения. Падуб, омела и плющ. Самая длинная ночь, канун Йоля. Взгляд с придиркой на шторы — ты опять забыл выключить гирлянду. Но ты верен себе, и я рад этому, безумно рад, распирающе-всеобъемлюще рад. Никогда больше не захочу хоть чуть-чуть изменить тебя, не смею ни желать, ни думать об этом. Я буду всегда любить тебя таким, какой ты есть.       Чувствую тебя спиной. Мой дерзкий и нежный, мой настоящий. Мой...       — Выходи за меня.       — Куда? — сонно шепелявя, с тихой издёвкой, которую, по-моему, только я способен различить.       И мы оба знаем, что ты всё понял.       — Замуж. Будь моим мужем, — чуть напористее.       Ты выдерживаешь паузу, ровно такую, чтобы извести меня, но я знаю, что это ради драматического эффекта. И что ответ уже давно готов.       — Я согласен, согласен. Спи, Поттер. Завтра сделаешь мне предложение по-правильному.       Мой привереда, моя зазноба. Я чувствую затылком твоё дыхание и широченную блистающую улыбку. И сам улыбаюсь, дико и блаженно. Оттого, как сильно я тебя люблю.