Забытый

Сынмин не знал, сколько времени он провёл, пытаясь восстановить дыхание, свернувшись в жалкий комок на полу. Но он знал, что не может оставаться там вечно. Неважно, насколько отвратительно он себя чувствовал. Неважно, как сильно он всё испортил. Неважно, как сильно он боялся встретиться с участниками своей команды — у него всё равно были обязательства, которые нужно выполнить. Его расписание не исчезало само собой только потому, что он не хотел этим заниматься. Его обязанности не испарялись в воздух только потому, что он не мог справиться с их тяжестью. Его последствия не исчезали только потому, что он боялся взглянуть им в лицо. Как бы ни кричало его тело, умоляя прекратить это давление, как бы ни вопил его разум, требуя дать себе передышку, он не мог себе этого позволить. Он не мог расслабиться, когда был уверен, что тянет всех назад. Он не мог позаботиться о себе, потому что считал, что не заслужил этого. Глубоко вздохнув, его дыхание ещё дрожало, Сынмин попытался восстановить равновесие. Сердце по-прежнему вырывалось из груди, лёгкие сжимались, а тело сотрясала дрожь — но он заставил себя двигаться дальше. Он не мог позволить себе сломаться. У него не было на это времени. По его расчётам, их десятиминутный перерыв давно закончился — минут тридцать назад. Даже если ему не хотелось двигаться, он должен был заставить себя подняться с пола. Даже если ему хотелось плакать, он должен был сдержать слёзы. Даже если он чувствовал, что на грани, он должен был взять себя в руки. Каким бы жалким он ни казался самому себе, у него всё ещё была работа, которую нужно было сделать. Но прежде чем Сынмин смог найти силы подняться, по коридору раздались шаги, перемежающиеся звуками разговора. Его сердце замерло, и он мгновенно застыл, отчаянно пытаясь контролировать дыхание. — …даже если некоторые в этой группе решили лениться и вредить своим товарищам, я хочу, чтобы вы оставались выше этого, — знакомый голос эхом разнесся по коридору, строгий и поучающий тон заставил Сынмина вздрогнуть. Он говорил о Сынмине. Когда шаги, сопровождавшие голос Чана, стали приближаться, Сынмин инстинктивно пополз к углу стены, пытаясь скрыться из их поля зрения и заглушить свои неровные вдохи. — Я обещаю, мы разберёмся с этим позже. Но, пожалуйста… хотя бы попытайтесь сейчас держать себя в руках, — почти умоляюще сказал он, акцент на его словах выдавал, насколько сильно он был подавлен ситуацией и как отчаянно пытался всё исправить. Сынмин почувствовал, как его сердце сжалось и рухнуло куда-то в глубину. — Мы и так выбились из графика, и не можем позволить, чтобы это повлияло на нашу командную работу, — продолжил лидер, его голос вновь обрёл властный тон, заставив напряжение в воздухе стать ещё более ощутимым. — А чья это вина? — Сухой, саркастический, но пронзительный голос разорвал тишину, словно нож, впиваясь прямо в сердце Сынмина. Как только он услышал эти резкие слова, кровь в его жилах застыла. Ему не нужно было оборачиваться, чтобы понять, кто это говорил. Он мог бы узнать этот голос где угодно. Он уже слышал, как тот звучит раздражённо. Он слышал его, когда он был расстроен. Но он никогда не слышал в нём такого гнева. — Минхо, — предостерёг Чан, однако младший, казалось, не собирался останавливаться. — Он только что бросил зарядное прямо в лицо Хёнджина! Это ненормально! — выпалил Минхо, его голос был пропитан чистой враждебностью, заставив группу замолчать в ошеломлённой тишине. Сколько бы Сынмин ни знал Минхо, тот всегда был прямолинеен в выражении своих чувств. Даже несмотря на его постоянный юмор и сарказм, было довольно легко понять, что действительно чувствует старший, просто взглянув на его выражение лица и язык тела. И хотя Минхо был довольно сдержанным, он не боялся быть открытым, когда дело доходило до сути. Если у него была проблема с кем-то, он всегда смотрел ей в лицо, без малейших колебаний. Он никогда не изменял себя ради других и не сдерживал своих мыслей, чтобы щадить чужие чувства. Но, независимо от того, что он чувствовал, Минхо всегда оставался спокойным, собранным и уравновешенным. Когда он был счастлив, на его лице появлялась кривая улыбка, его подшучивания становились более частыми, и он позволял остальным прижиматься к нему больше, чем обычно. Но даже тогда его эмоции не были слишком выраженными. Когда он грустил, он всё равно продолжал шутить, хотя в его словах появлялась циничность. В такие дни он запирался в своей комнате и избегал общения, но, в целом, его поведение не сильно отличалось от обычного. А когда он был расстроен, он становился опасно молчаливым и более язвительным, чем обычно, но редко повышал голос или срывался на ядовитую критику. Он почти никогда не терял самообладания. Сынмин почувствовал, как что-то вязкое и тягучее поднимается у него в горле, сдавливая лёгкие и мешая дышать. Видеть Минхо в таком гневе и понимать, что это направлено на него, было не просто неприятно. Это было пугающе. — Минхо прав, — внезапно раздался голос из группы в коридоре, мгновенно привлекая внимание Сынмина. — Мы не можем просто закрыть глаза на то, что он швыряет вещи в людей и снова срывает всем расписание, — продолжил Джисон; знакомая искра гнева в его тоне заставила сердце Сынмина болезненно сжаться. — Джисон, следи за словами, — снова вмешался Чан, явное раздражение звучало в его голосе. Но прежде чем Джисон успел что-либо ответить, напряжение прорезал низкий, тёплый и до боли знакомый голос. — Чан-хён, я понимаю, о чём ты говоришь, — начал Феликс мягко, явно стараясь успокоить напряжение, которое охватило всех семерых участников. — Но как мы можем просто стоять здесь и позволять этому происходить? И вот оно. Тонкая нотка гнева в голосе Феликса. Пусть она и была скрыта под слоями доброты и сочувствия, но эта поверхность начала трещать. Феликс редко злился на других — или, по крайней мере, никогда не показывал этого. Сынмину всегда было сложно читать людей, но за всё время, что он знал Феликса, тот демонстрировал только доброту, уважение и сочувствие. Даже если кто-то раздражал его или проявлял неуважение, это, казалось, не трогало его. Он всегда встречал всё с идеально мягкой улыбкой и не вступал в конфликты, если это не было совершенно необходимо. Заставить его по-настоящему разозлиться — это был бы настоящий подвиг. И, возможно, Сынмин заслужил за это чёртову награду. Каким-то образом он смог разозлить самого понимающего человека из всех, кого он знал. Феликс злился на него. Все злились на него. — Никто здесь не закрывает глаза на происходящее, — спокойно, но твёрдо возразил Чан, обводя взглядом взвинченных ребят вокруг себя. — То, что сделал Сынмин, недопустимо, но мы ведь всё ещё команда, верно? — Он продолжил, резко выделяя каждое слово, прежде чем внезапно остановиться и оглянуться по коридорам студии. Глубоко и тяжело вздохнув, Чан на несколько мгновений замолчал, погружённый в свои мысли. — У нас сегодня плотное расписание. Я не игнорирую ваши претензии — и я бы соврал, если бы сказал, что сам не расстроен, — наконец снова заговорил он, его голос стал тише, но сохранил твёрдость. — Однако, только на сегодня, могли бы мы отложить личные чувства в сторону и постараться максимально эффективно использовать то небольшое время, которое у нас осталось? — Его голос был почти шёпотом, но уверенность и авторитет в нём не исчезли. Сынмин не мог видеть выражения лица или жестов Чана из своего укрытия, но он чувствовал, что что-то не так. Внезапная тишина, перемена тона, напряжённая атмосфера — дело было не только в том, что Чан был расстроен. Он был смущён. Ему было стыдно за то, как громко они себя вели. Ему было стыдно за поведение своей группы. Ему было стыдно, что весь этот конфликт мог услышать персонал. Ему было стыдно за Сынмина. — Я не смогу снова перенести эту съёмку, если мы не закончим сегодня, — предостерёг Чан, однако лёгкая дрожь в его голосе сразу же выдала, насколько сильно он был потрясён. «Я не могу справляться с этим прямо сейчас» — кричал его голос между строк. Для понимания этого не нужно было быть гением. Его напряжённое состояние ощущалось практически физически — и в этот момент казалось, что все мгновенно уловили смысл. Сдавленные, едва различимые слова согласия пронеслись по коридору, и вскоре шаги группы начали удаляться всё дальше от того места, где стоял Сынмин. Ему не нужно было смотреть, чтобы представить себе смешанные выражения стыда, раздражения и разочарования на лицах каждого из них. Но тишина, наступившая после их ухода, была почти удушающей. И вот так они ушли. Поднимаясь на дрожащих ногах, Сынмин заставил себя подняться с пола, цепляясь за стену, чтобы удержать равновесие. Вдалеке он уже слышал эхо их шагов, приближающихся к месту съёмки. Слышал щелчки камер, устанавливаемых на место. Слышал указания, которые персонал раздавал участникам. Съёмка вот-вот начнётся. И если Сынмин не хотел остаться позади, ему, кажется, не оставалось ничего, кроме как следовать за ними.

***

Сорок минут. Группа отставала от расписания на сорок минут. Делая медленные, неровные и неуверенные шаги к центру студии, Сынмин держал голову опущенной, избегая зрительного контакта со всеми вокруг, когда присоединился к остальным участникам. Пока персонал готовил съёмку, в воздухе витал лёгкий гул разговоров — от участников, сотрудников и режиссёра. Однако, как только Сынмин переступил порог, любые признаки беседы мгновенно смолкли. Все смотрели. Они все смотрели на него сверлили его взглядами. Все злились на него. Сынмин почувствовал, как ведро стыда вылилось на него с ног до головы, когда осознание пронзило его сердце. Он тянул назад не только своих участников. Он тянул назад всю команду. Компанию, сотрудников, менеджеров, режиссёра, стажёров — всех, кто работал не покладая рук, чтобы поддерживать работу группы и следить за точностью расписания. Все остальные заботились о своей работе. Все остальные уважали чужое время. Все остальные не создавали неудобств для окружающих. Все — кроме Сынмина. Глубоко вздохнув, он держался на почтительном расстоянии от остальных, присоединившись к ним. Он был уверен, что они не хотели, чтобы он находился рядом. И, если быть честным, он их не винил. Сынмин не произнёс ни слова, когда вошёл в студию. Он не хотел привлекать ещё больше ненужного внимания. Но ему не нужно было поднимать взгляд, чтобы увидеть, как разочарование, раздражение и злость заполнили лица каждого. Ему не нужно было поднимать взгляд, чтобы понять, насколько сильно он всё испортил. Ему не нужно было поднимать взгляд, чтобы понять, как сильно он подвёл всех. — Рад видеть, что все, наконец, решили появиться, — раздался незнакомый, но при этом властный и тревожно уверенный голос. Сынмин инстинктивно поднял взгляд, услышав этот голос, и встретился глазами с мужчиной, которого он не узнавал. Однако стоило тому войти в помещение, как весь персонал мгновенно отступил, освобождая ему путь. Седые пряди в его аккуратно уложенных волосах, строгие чёрные квадратные очки, подчёркивающие выразительные черты лица, — мужчина выглядел на средний возраст. Что-то в этом человеке заставляло Сынмина чувствовать себя неуютно, как будто он не мог полностью прочитать его намерения. Но по служебному бейджу, висящему на его шнурке, и высокомерной манере держаться стало ясно, что перед ними кто-то важный. И только когда Сынмин заметил блестящий титул, напечатанный на бейдже, он понял, кто это. Исполнительный директор. Сынмин не узнал его сразу, потому что это был не представитель компании, с которой они работали, а человек из самой JYPE. — Однако, к сожалению, из-за непредвиденных обстоятельств наше время ограничено, — продолжил мужчина, обводя острым взглядом каждого участника группы, словно оценивая их. Сынмин почувствовал, как сердце упало куда-то в пятки, и его тело напряглось под этим испытующим взглядом. — Теперь, когда все на месте, давайте не будем тратить время зря и сразу приступим к групповой съёмке, — объявил он, и команда моментально пришла в движение, исполняя его указания. Настраивая освещение, поправляя реквизит и внося последние штрихи, сотрудники поспешно готовили съёмочную площадку, после чего оперативно усадили участников на сцену. Прежде чем Сынмин успел моргнуть, его буквально втолкнули на место вместе с остальными участниками и заставили занять случайное место в углу. Не успел он даже подумать, как камеры уже начали работать, снимая и вспышками заливая всю сцену. Стараясь глубоко вдохнуть и восстановить равновесие, Сынмин закрыл рот, изобразив на лице напряжённую, но отточенную улыбку. Его взгляд оставался прикованным к объективам камер — он не смел смотреть на кого-либо или издавать хотя бы звук. Однако было сложно стоять спокойно, когда тяжесть вины давила на грудь, сковывая сердце. Сложно было удерживать улыбку, когда всё происходящее было неоспоримо его виной. Его вина, что группа отставала от расписания. Его вина, что члены команды были так разобщены. Его вина, что все находились в состоянии дикого стресса. Его вина, что исполнительный директор лично следил за ними. — Что-то не так. Сынмин мгновенно замер, его взгляд инстинктивно метнулся к источнику внезапного голоса. Но стоило ему поднять глаза, как он тут же встретился с коротким, пронзительным взглядом директора. — Вы ведь одна группа, не так ли? — произнёс мужчина, и хотя его слова звучали как риторический вопрос, в его тоне чувствовалось требование ответа. Было ясно, что он ожидал реакции. Участники мгновенно напряглись под его пристальным, оценивающим взглядом. Его мощный авторитет накатывал волнами, захлёстывая каждого из них. Тишина стала почти невыносимой, но никто не хотел нарушить её. — Да, сэр, — внезапно раздался голос Чана, прорезав густую тишину. Однако по его осторожному взгляду и чрезмерно вежливому тону было очевидно, что ему с трудом удавалось сохранять маску спокойствия. — Тогда покажите это, — холодно бросил директор. Его короткие, резкие слова обрушились на группу, погружая их в чувство жгучего стыда и неловкости. Резко вздохнув, мужчина сделал шаг назад и повернулся к сотрудникам компании и менеджерам студии позади себя. — Смените порядок. Дайте им другую позу. На звук резкого приказа директора персонал тут же пришёл в движение, меняя расположение участников и направляя их в новую позицию. Однако Сынмин знал, что, что бы они ни меняли и как бы ни старались, он всегда будет центром проблемы. Всегда будет тем, кто тянет их назад. Тем, кто раздражает их. Тем, кто мешает. Он был слабым звеном, от которого они никогда не могли избавиться. Ненужным дополнением, которое замедляло их прогресс, вместо того чтобы помогать. Гадким утёнком, который не вписывался в изящных лебедей. Дисбалансом в группе, который увеличивал количество, но уменьшал качество — настолько, что единственный способ восстановить равновесие был игнорировать его существование полностью. Даже если Сынмин стоял в центре съёмки, его бы никогда не увидели по-настоящему. Даже если бы он кричал, бился или проклинал, его бы никогда не заметили. Даже если бы он разрыдался, погрузился в отчаяние и причинил себе вред, его бы никогда не пожалели. Что бы Сынмин ни делал, всё это казалось бессмысленным, если никто никогда не замечал его. Так вот каково это быть поглощённым собой? Его мысли всегда крутились вокруг него самого: о том, как ужасно и виновато он себя чувствовал, как злился и ощущал себя невидимым, как странно было существовать в собственном теле. Даже когда он думал о других, это были лишь размышления о том, насколько сильно они его ненавидят или продолжают ли злиться. Может, дело действительно было в нём. Может, он и был корнем всех проблем. Может, ему вообще не следовало так много думать о себе. Но Сынмин ненавидел себя настолько, что иногда желал просто исчезнуть — чтобы не чувствовать, не думать и не быть.