Божественная Комедия

Red Sex - Vessel

***

      Телефон дрожал в руках – я едва удерживала его, чувствуя, как напряжение скручивает суставы пальцев. Он был лёгким, совсем невесомым, но сейчас казался мне неподъёмным, словно свинцовая гиря, прикованная к запястьям. Ладони были липкими, а на коже проступили мурашки.              Я сделала глубокий вдох, но он не принёс желанного облегчения. Я чувствовала, как воздух обжигает лёгкие, но уходит в никуда, не успевая не то, что разогнать, скорее, подпитывая тревогу. Вся эта дыхательная практика больше походила на попытку укрыться бумажным зонтиком от надвигающегося шторма. Грудь сжималась, дыхание перешло в сбивчивые, неглубокие глотки, а в висках забился пульс, отзывавшийся гулким эхом в черепной коробке.              Перед глазами снова замелькали образы, наслаивавшиеся один на другой, как треснутая киноплёнка, зажёванная проектором. Кадры путались, выстраиваясь в хаотичный узор калейдоскопа, лица теряли резкость, детали размывались в беспорядочном вихре, но в самом центре всегда оставался Тео.              Спокойные синие глаза. Глубокие, как гладь воды перед бурей. Не пустые – в них было слишком много уверенности, как будто он уже знал, чем закончится любой разговор, задолго до его начала. Его улыбка – чуть растянутая, но не слишком широкая. В ней таилась странная мягкость, будто Тео забавляло происходящее, но причину этого не он спешил раскрывать. Как будто давал мне шанс самой догадаться, но наслаждался тем, что я этого не сделаю. А в руках – мои записи. Держал он их небрежно, но крепко, как человек, который боится уронить что-то очень ценное.              И запах. Резкий, стойкий аромат гвоздики, въедливый, словно кофе, пролитый на белую футболку. Он не исчезал, даже когда Тео уходил, будто воздух запоминал его присутствие и не спешил отпускать.              Я стиснула зубы, а внутри невидимая рука сжала сердце, не давая ему биться ровно. Что-то здесь было не так, походя в своей неправильности на микроскопическую трещину на тонком стекле – снаружи незаметную, но стоило надавить сильнее, и она бы начала расползаться дальше, расширяя свою разрушительную паутину.              – Ви? – послышался встревоженный голос из динамика. – Ты в порядке? Давай я помогу тебе восстановить записи? У меня кое-что есть…              Голос Изи выдернул меня из мыслей, словно кто-то резко включил свет в тёмной комнате, вырывая меня из затянутого тревогой мрака мыслей. Я моргнула, пытаясь сосредоточиться, но в голове всё ещё бились тревожные, липкие мысли, от которых хотелось поскорее избавиться.              – Изи, мои конспекты принёс Тео, – перебила я, не дав ей продолжить. Голос прозвучал сухо и хрипло. – Он сказал, что ты их ему отдала.              На другом конце провода воцарилось короткое молчание. Я нахмурилась, чувствуя, как в груди нарастает знакомый, неприятный холодок. Секунды тянулись, будто кто-то намеренно растягивал паузу. Но прежде, чем я успела спросить что-то ещё, Изи вдруг облегчённо выдохнула.              – Точно! Как же я сразу не сообразила! – голос Изи заметно смягчился, как будто всё вдруг встало на свои законные места. – Мы же договаривались, что я одолжу ему твои записи. Я оставила папку на своём столе в общаге, потом ушла в душ, а когда вернулась, её уже там не было. Сначала я не придала этому значения, подумала, что положила твои конспекты в надёжное место, а потом спохватилась. Наверняка Тео просто забрал их сам, я ведь сама ему говорила, что он может взять папку в любое время.              Я ещё сильнее сжала телефон в ладони, ощущая, как пластик неприятно врезается в кожу. Логично. В конце концов, они действительно обсуждали это заранее. Тео знал, что записи для него, знал, где они лежат. Если он зашёл в комнату, когда Изи не было, увидел папку и забрал её, не написав об этом – это не было чем-то странным.              Нужно перестать накручивать себя. Я зацикливаюсь, раздуваю из мухи слона. Тео ведь хороший парень, который всегда вёл себя вежливо и внимательно ко всем вокруг, и ко мне в том числе. Если задуматься, он никогда не делал ничего такого, что можно было бы назвать по-настоящему подозрительным. Скорее, наоборот, его забота всегда проявлялась настолько ненавязчиво, что я даже не замечала её сразу. Разве это может быть чем-то зловещим? Конечно же нет.              Я пыталась мысленно разобрать всю ситуацию по кусочкам. Тео с самого начала был доброжелательным и спокойным. Да, в его манере общения иногда проскальзывало что-то трудноуловимо странное – лёгкая отстранённость, будто он всегда держал небольшую дистанцию. Впрочем, не все люди одинаково выражают эмоции. Кому-то проще держаться на небольшом расстоянии, чтобы не показаться навязчивым. Да и разве я сама не такая же? Я ведь тоже не подпускаю к себе людей просто так. Может, я так остро реагирую на него, потому что чувствую что-то знакомое?              Чем больше я об этом думала, тем яснее становилось одно: вся его внимательность, все эти небольшие знаки внимания и попытки оставаться рядом… Может я просто всё ещё ему нравлюсь? Я же отшила его. Не грубо, не жёстко, но достаточно ясно, чтобы человек понял. Может, Тео просто не до конца принял это?              Чем дольше я размышляла, тем логичнее всё это казалось. Тео просто пытается поддерживать связь, быть рядом, несмотря на отказ. Это ведь невозможно – просто взять и выключить свои эмоции, поэтому он продолжает искать способы проявить чувства, даже если сам понимает, что ничего не изменится. А я додумываю за него что-то мрачное, выискивая мистические знамения там, где искать не нужно.              Я вздохнула, проводя рукой по лицу. Всё это было чепухой. Накручивать себя на пустом месте – вот что действительно странно. Мне не о чем волноваться.              – То есть, он мог просто прийти, пока тебя не было, взять их и не заморачиваться?              – Ви, – подруга глубоко вздохнула и усмехнулась, а я почувствовала знакомые нотки ехидства. Обычно я относилась к этому спокойно, но тревога слишком сильно терзала душу, и поэтому во мне начинала подниматься волна раздражения, – Давай поговорим откровенно: ты реально считаешь, что Тео – человек, который будет рыскать по чужим комнатам и воровать конспекты? Он же абсолютно адекватный парень, – Изи снова вздохнула, как будто говорила с ребёнком. – Может, немного тихий, но нормальный. Просто мне уже начинает казаться, что тебя он интересует немного... в другой категории, и именно поэтому ты рассматриваешь беднягу как амёбу под микроскопом.              Я закатила глаза, откидываясь на спинку стула.              – Ты опять за своё?              – Я всегда за своё. Потому что, между прочим, если бы кое-кто дал ему шанс, у этого кое-кого сейчас была бы не только доставка конспектов на дом, но и красивый, умный и заботливый парень.              – Изи… – я поджала губы, раздумывая, стоит ли продолжать этот разговор.              – Что? – подруга звонко рассмеялась, не скрывая своего удовольствия. – Это же правда! У тебя ещё есть шанс всё исправить, если ты перестанешь себя вести так, как будто Тео – какой-то одержимый тобой маньяк. Он же просто идеален: милый, дружелюбный, ненавязчивый, но при этом всегда рядом. Может, ты просто не хочешь признавать, что он тебе симпатичен?              Я устало вздохнула, закрывая глаза. Ладно, если подумать объективно… Тео ведь действительно идеальный парень для отношений. С чего я вообще решила, что он «своеобразный»? Тео просто внимательный. А ещё заботливый, но ненавязчивый, умный, но не зацикленный на себе. Он не делает ничего такого, что могло бы раздражать, не пытается влезть туда, куда его не звали, но всегда оказывается рядом в нужный момент. С ним, наверное, было бы просто… спокойно. Тео был тем человеком, с которым можно было бы построить нормальные, здоровые отношения. Без перегибов, без надрыва, без этих бесконечных эмоциональных игр, в которых ты не понимаешь, на каком ты месте – выигрываешь или уже давно проиграла.              Я попыталась представить, как это могло бы быть. Мы сидим в кафе, пьём кофе, обсуждаем что-то обычное, повседневное. Он улыбается мне через стол, в глазах тепло, и я точно знаю, что он не обманывает, не играет со мной в какую-то скрытую игру, не прячет никаких секретов за этой улыбкой. Он просто вот такой – обычный, надёжный. Но почему это кажется таким… скучным?              Моё сознание, как назло, подкидывает мне другую картину. Совершенно другую. Снежно-серые глаза, в которых нет места доброте и спокойствию. Губы, которые не растягиваются в лёгкой, открытой улыбке, а лишь иногда изогнутся в кривую линию, напоминающую усмешку, если ты сумела сказать что-то достойное. Прямая осанка, холодная, почти отстранённая манера вести себя так, будто весь мир – это просто фон. Слова, которые всегда точны. Взгляды, которые всегда оценивают. Человек, который никогда не бросит фразу просто так, но, если что-то и скажет, – будешь думать об этом сутками.              Я резко открыла глаза, стряхивая с себя этот образ, будто меня только что обдало ледяной водой. Нет, и ещё раз нет. Ни за что. Сравнивать Тео с Вергилием – это всё равно что пытаться решить, что лучше: выпить горячий кофе или облиться ведром воды со льдом после прогулки по холодной зимней улице.              Я сжала ладони в кулаки, но через секунду разжала, потому что почувствовала, что ещё немного – и я сломаю себе пальцы, просто пытаясь справиться с раздражением. Как можно одновременно настолько восхищаться кем-то и его же до дрожи ненавидеть?              – Фу, ни за что, – пробормотала я себе под нос, тряхнув головой в попытке выбить эту нелепицу из головы. Вот, что бывает, когда Изи начинает засорять мне голову своей любовной чепухой. – Всё, разговор окончен.              – Ну-ну, я запомню этот момент, – я была уверена, что она самодовольно улыбается. – Кстати, помнишь, мы собирались встретиться? Как насчёт завтра после экзаменов?              Я задумчиво закусила палец. Встреча с друзьями могла бы стать для меня глотком свежего воздуха после недели, проведённой бок о бок с Данте и Вергилием. С братьями, конечно, не соскучишься, но хотелось ощутить немного спокойствия и обыденности.              С другой стороны, если я буду отсутствовать слишком долго, какова вероятность, что они не поубивают друг друга? Или, как минимум, от моего дома не останутся одни руины?              – Слушай, – осторожно произнесла я, надеясь, что голос не выдаст моего беспокойства. – Я сейчас немного занята...              – Да ты всегда занята! – возмущённо перебила Изи. В моём воображении она, наверное, уже подалась вперёд, прищурилась и сжала трубку крепче. – Тебя не вытащить ни днём, ни ночью! Что на этот раз?              – Как тебе сказать... у меня гости, – промямлила я, сразу же чувствуя, насколько слабо это звучит.              – Какие ещё гости? – в голосе Изи прозвучало недоумение, тут же превратившееся в подозрение. – С каких это пор ты пускаешь к себе кого-то, кроме нас с Марко?              Она попала в точку. Изи отлично знала меня – я не была человеком, который даже на пару часов просто так кого-то позовёт. Что уж там говорить про полноценное сожительство с кем-то?              – Давние... знакомые, – уклончиво ответила я, машинально сжимая кулаки от напряжения. – Родственники... друзей.              – Ага, – с нажимом протянула Изи. – Ви, они держат тебя в заложниках?              – Нет-нет, – я устало вздохнула. – Пойми, это всё очень временно. И я действительно хочу встретиться, но у меня сейчас действительно... сложная ситуация. Давай встретимся через пару недель? Как раз у меня закончатся экзамены. Обещаю, я сама тебе наберу.              В трубке повисла тишина на несколько секунд. Когда Изи заговорила, голос прозвучал скорее обеспокоенно, чем сердито:              – Ладно, Ви, буду ждать от тебя вестей. Но учти: если и в этот раз ты исчезнешь, мы с Марко без предупреждения нагрянем к тебе. И мне будет абсолютно всё равно, гости у тебя, наводнение или нашествие динозавров. Ясно?              – Да... – негромко ответила я.              – Жду твоего звонка, – Изи прервала связь, и короткий сигнал в трубке прозвучал отчего-то особенно громко.              Я на миг закрыла глаза, позволяя себе хотя бы пару секунд тишины, прежде чем вернуться в реальность, где за стеной могут быть слышны доносящиеся голоса братьев, снова спорящих из-за какой-то ерунды.              Я резко встряхнула головой, пытаясь вытряхнуть из неё ненужные мысли. Хватит. Сейчас передо мной стоит куда более важная задача – экзамен. Если я провалюсь, то это будет не просто неудача – это будет катастрофа. Я, итак, последнюю неделю постоянно с трудом балансирую между учёбой, сном и всем остальным, и ещё меньше мне хочется в итоге стать личной ассистенткой Марко на весь следующий семестр. Как будто без этого дурацкого спора у меня мало проблем!              Переведя взгляд на конспекты, я медленно расправила страницы и заставила себя начать вникать в написанное. Чёрные буквы на белом листе должны были вернуть здравомыслие, но, конечно же, как только я начала вчитываться, в голове вспыхнул противный голосок, звучащий до омерзения рационально в текущих обстоятельствах: «А если ты всё-таки что-то упускаешь? А если всё это – не простое совпадение? Может, стоит копнуть глубже?»              Я стиснула зубы. Сосредоточиться на учёбе оказалось сложнее, чем я ожидала. Мысли то и дело ускользали, пытаясь вернуться к размышлениям о Тео, о том, что он сказал, как посмотрел, почему так крепко держал папку с моими записями в руках, к взгляду, преследовавшему меня, к странному сну, приснившемуся мне в день знакомства с братьями.              Я раздражённо выдохнула и провела рукой по лицу.              Фокус, Ви. Фокус.              Это не первый раз, когда мозг решает саботировать подготовку к экзамену в самый неподходящий момент, но я знала отличный способ, как с этим справиться – игнорировать и продолжать работать. Я снова провела рукой по бумагам, с тихим хрустом распрямила спину и, прокручивая в руке карандаш, заставила себя снова погрузиться в учёбу.              Время текло мучительно медленно, будто нарочно испытывая моё терпение. Я пыталась вникнуть в текст, но каждое слово расплывалось перед глазами, превращаясь в бессмысленный орнамент, который не складывался в осмысленные предложения – просто заполнял пустоту страниц. Я поджала губы, злясь на себя, моргнула, пробежала глазами по строке снова, но всё было бесполезно.              Мысли, как назло, упорно возвращались к разговору с Изабеллой. Чем больше я перебирала детали, тем сильнее внутри натягивалась невидимая тетива тревоги, готовая в любой момент сорваться и выпустить стрелу в самое уязвимое место.              «Я оставила папку на своём столе в общаге, потом ушла в душ, а когда вернулась, её уже там не было».               Я крепче сжала ручку в пальцах.              «Вполне возможно, Тео просто забрал их сам».              Тонкие чернильные линии перед глазами дрогнули, слились в хаотичные символы, больше похожие на абракадабру, чем на академический текст.              «Ты реально считаешь, что Тео – человек, который будет рыскать по чужим комнатам и воровать конспекты?»              Я раздражённо выдохнула и с силой швырнула ручку на стол. Проведя рукой по лицу, я попыталась согнать напряжение, но оно только сильнее вцепилось в виски, глухо пульсируя.              Я вжалась в спинку стула и запрокинула голову, устремляя взгляд в потолок, как будто там могло быть что-то, кроме редких трещин на штукатурке. Картина, описанная Изи, в общем выглядела логичной. Но стоило начать рассматривать её, анализируя каждую деталь, и что-то как будто бы не сходилось. Если бы это был единичный случай странности в моей жизни, я бы уже давно забыла об этом. Но я не забывала. Чем дольше я пыталась заставить себя думать, что всё в порядке, тем сильнее тревога цеплялась за сознание когтями, оставляя рваные следы сомнений.       – Фокус, Ви. Фокус, – повторила я, как мантру, и снова принялась за работу.              Я наклонилась вперёд, снова уставившись на конспекты и решительно пытаясь загнать все мысли обратно в клетку. Мне нужно сосредоточиться. Мне нужно сдать этот чёртов экзамен. Я открыла конспект и упрямо начала читать так, будто от этого зависела моя жизнь.             

***

      Тьма окутывала его, как невидимые руки, сжимающие свои объятия всё плотнее и плотнее, не оставляя ни малейшего шанса на бегство. Он бежал, задыхаясь и постоянно поглядывая на свою руку, которую прожигала огненная надпись. Она служила своеобразным кнутом, подгонявшим его вперёд. Его ноги скользили по мокрому асфальту, каждый новый вдох давался всё тяжелее, как если бы сам воздух был пропитан страхом. Лёгкие горели, а сердце колотилось как отбойный молоток. Некогда красивое, ухоженное лицо было искажено гримасой ужаса, делавшей его омерзительным. Сознание металось, проклиная за беспечность и глупость, но в голове была только одна внятная мысль: спрятаться, нужно спрятаться.              Если он успеет, если найдёт хоть какое-то укрытие – спасётся. Но они шли за ним по пятам. Шаги, плавные, почти беззвучные, раздавались со всех сторон. Твари, сотканные из похоти и греха, преследовали его. Они не торопились, зная, что ему всё равно не убежать, какими бы быстрыми ни были его ноги, не спрятаться, каким бы изворотливым ни был его ум в поисках укрытия. Он не видел их лиц, но знал, что они рядом.              Ласковые, порочные шёпоты тянулись за ним, как туман, скользя по коже и оставляя следы ужаса, словно кто-то невидимый грязными пальцами чертил странные рисунки по всему его телу.              – Тебе не спрятаться… – тихо шуршали голоса прямо ему на ухо. – Ты уже наш...              Его ноги споткнулись обо что-то, будто нечто невидимое само подставило ему препятствие. Он рухнул. Удар был тяжёлым, руки с глухим звуком скользнули по асфальту, шершавому и прохладному, оставляя на коже неглубокие раны. Они быстро наполнялись кровью, которая мгновенно мешалась с грязью, оставшейся в болезненных царапинах. Но боль была последним, о чём он думал. Сейчас было совсем не до неё.              Ему нужно было укрыться, спрятаться, найти хоть что-то, что даст шанс пережить эту ночь. Он знал, что они не оставят его в покое. Нельзя было ждать помощи – он был один, совершенно один против чего-то, что не мог понять, но того, что предначертано ему судьбой.              Он вскочил на ноги и снова рванул вперёд, бросив на землю кожаный портфель, который раньше был его гордостью, а сейчас – обузой. В его дорогом костюме уже не оставалось ни изысканности, ни элегантности. Помятая ткань болталась, как тряпка. Единственная деталь его образа, напоминавшая былого любимца женщин, – галстук ярко-красного цвета, который теперь был скомкан и просто болтался на шее.              С каждым шагом воздух становился всё более вязким, затрудняя дыхание. Он пытался расстегнуть верхние пуговицы рубашки, но руки дрожали, а закостеневшие пальцы отказывались выполнять простые действия. Они пытались снова и снова, но пуговицы не поддавались. Жёсткий воротник впивался в шею, не давая ему дышать и заставляя чувствовать, как его собственное тело становится чужим. В отчаянии он просто сорвал пуговицы, и их звон смешался с топотом его ног.              Он продолжал бежать, петляя по тихим ночным улицам, где только тусклый свет уличных фонарей разрезал тьму. Редкие прохожие мелькали в переулках, оборачивались, а затем просто уходили, не обращая на него внимания. Никто не знал, что он бежит от чего-то куда более страшного, чем просто смерть.              Они шли за ним, бесшумные, невидимые. Мелькали то в тёмных углах переулков, то в отражениях витрин, то в глубине ночных окон, казавшихся пустыми, но скрывавшими нечто зловещее, притаившееся в темноте.              Он знал, что выхода нет, и не было смысла продолжать бегство, но что-то в нём всё ещё цеплялось за жизнь. Это было не желание выжить, а инстинктивная борьба за каждый вдох. Он упрямо продолжал бежать, хотя знал: спасения не будет.              Снова свернув, он не успел сориентироваться и врезался в холодную каменную стену. Падение было тяжёлым, но гораздо тяжелее было осознание: он в ловушке. Никакого выхода. Никакой надежды. Он мгновенно развернулся, пытаясь найти другой путь, но уже знал, что это бессмысленно.              Он не успел, а они уже были здесь.              В разодранных бордовых плащах с рваными грязно-белыми воротниками, с ржавыми изогнутыми косами в длинных костлявых пальцах, с горящими в серых черепах глазами и огромными ртами, твари, сотканные из ужаса и похоти, шагали к нему. Каждое их движение было медленным, тягучим, как будто они наслаждались этим моментом. Они приближались с издевательским спокойствием, как будто не спешили закончить игру.              Он рухнул на колени. Руки сами сложились в молитвенный жест, а губы сами по себе начали повторять религиозные тексты о спасении, которые раньше никогда не приходили ему в голову. Голос дрожал, прерывался, захлёбывался страхом. Сорвавшись, он закричал:              – Пощадите, умоляю! – но спокойствие ночи, казалось, просто поглотила его слова, не давая им шанса долететь до какого-либо милосердного уха.              Ржавая коса качнулась в костлявой руке. Тварь присела, и он, содрогаясь от ужаса, зажмурился, закрыл лицо руками и замер, ожидая неизбежного удара. Внутри всё застыло, сердце стучало ещё громче, но не было уже места для мыслей о спасении. Он прощался с жизнью, приняв, что конец настал.              Но удара не последовало. Лишь тишина и никакой боли. Воздух, казалось, застыл, и этот резкий контраст заставил его вздрогнуть ещё сильнее. На мгновение ему показалось, что он уже умер. Он медленно и осторожно убрал руку от лица, чтобы, наконец, узнать, что же происходит после смерти, но он находился всё в том же тупике, теперь совершенно пустом от охотившихся за ним тварей, живой, хоть и сильно напуганный.              В леденящем полумраке стояло нечто иное. Оно дрожало, вторя его трясущимся рукам, будто копируя его движения в извращённой насмешке. Его контур беспрестанно менялся: то округляясь изящными и мягкими женскими формами, то вдруг вытягиваясь в мужские очертания, но и те не задерживались надолго, переходя в нечто среднее и жуткое. У этой тени не было глаз, но отчего-то казалось, что она всё равно наблюдает за ним, заглядывает во все потайные уголки его разума.              Он вскинул взгляд, ещё не до конца веря, что находит в этой беспросветной мгле что-то, кроме ужаса. Слова сорвались с его губ едва слышно, почти беззвучно:              – Вы ангел?..              Вопрос прозвучал неуверенно, словно он спрашивал о чем-то абсолютно немыслимом. В этот миг вся его израненная сущность надеялась на чудо, на милосердие. Он не видел отчётливо, кого спрашивал, – лишь неясную фигуру из полутьмы, дрожащее очертание, похожее то на человека, то на существо из другого мира, – но в сердце всё равно вдруг возникла нелепая искра надежды.              – Я не ангел, – послышался голос, хриплый и низкий, будто в горле говорившего что-то застряло. – И я не демон.              Он, вымотанный, подполз к этой тени на разбитых коленях, чувствуя, как пыль и грязь въедаются в кровь, что текла по его ногам. Надпись жгла руку ещё сильнее, и всё же он продолжал тянуться вперёд, к этой безликой фигуре, что стала его последней опорой в этом кошмаре.              – Спасибо! Спасибо вам! Спасён... Я спасён! – он плакал, как ребёнок, сжимая пальцами то, что можно было бы назвать мантией. На деле это была лишь часть тьмы, меняющей форму от каждого биения его сердца. Но ему казалось, что он наконец нашёл что-то, за что можно уцепиться, как за верёвку, брошенную в пропасть.              Продолжая рыдать, он повторял сквозь всхлипы, что теперь спасён, что всё теперь будет хорошо, что его ждёт новая жизнь. Слёзы текли, обжигая порезы и ссадины на лице, принося облегчение. Но в воздухе повисла тяжёлая, давящая тишина. В ней не было милосердия, лишь зловещая пустота, намекающая на то, что его надежды могут рухнуть в мгновение ока, оборачиваясь новой, ещё более страшной пыткой.              Из тёмного рукава «мантии» к нему скользнул странный отросток. В следующее мгновение он почувствовал леденящее, почти невесомое прикосновение к щеке, будто ему давали понять – здесь нет места радости. Слёзы тут же высохли, он замер. Его глаза в ужасе расширились, а страх начал отбивать чечётку на нервах, порождая новые ритмы дрожи его тела. Щупальце неспеша подползло к его шее, извиваясь и подрагивая, и, наконец, медленно начало обвиваться вокруг его горла – мягко, но небрежно, как палач, равнодушно затягивающий узел петли. Зрение стало меркнуть от паники, но он продолжал наблюдать за этим чудовищным зрелищем.              – Я гораздо хуже, – произнесла тень, и её голос прозвучал так, что казалось, это просто ветер шипел между камней. Щупальце сжало его горло сильнее.              Из глубины этого живого мрака вдруг выплыло что-то, похожее на осколок серого металла. Сначала он казался твёрдым, но вдруг грани его начали размягчаться, а сам кусок постепенно приобретал сначала красный, а потом золотисто-белый оттенок, раскаляясь. Стоило металлу размягчиться, кто-то невидимый будто начал лепить из него что-то, как из пластилина.              Живая, текучая масса приобрела новую форму – теперь это было клеймо. Его конец пылал, как лезвие меча, только что вынутого из кузнечной печи.              – Ты мог забыть и меня, и о том, что должен мне, сбежать хоть на другой конец Вселенной, но, уверяю, – спокойная, будто бы даже доброжелательная улыбка острых белых зубов расползлась по тому, что можно было бы назвать лицом абсолютного мрака, стоявшего перед ним, а щупальце на шее сомкнулось ещё крепче, отрезая ему последний глоток воздуха, – Я всегда забираю то, что мне причитается.              С этими словами невидимая сила вогнала раскалённое клеймо в его грудь, прямо туда, где было сердце. Его мир взорвался ослепительной болью. Кожа на груди вспучилась, а затем лопнула под натиском раскалённого металла. Воздух наполнился густым запахом горящей плоти.              Он пытался закричать, но щупальце сомкнулось лишь крепче. Его рот раскрылся в безмолвной агонии, и единственное, на что он был способен – сдавленный хрип, слабый, сломленный, последний.              Плоть медленно таяла под раскалённым клеймом, но оно не останавливалось на своём кровавом пути. Жар проникал всё глубже, прорываясь сквозь мышцы и нервы, пока не впился в сердце, ещё трепещущее в бессмысленных попытках сохранять его жизнь. Оно содрогнулось, как пойманная в капкан птица. Но не остановилось. Клеймо не разорвало его – сердце продолжало пульсировать, пыталось биться дальше, отчаянно не принимая свою судьбу. Но всё было напрасно.              Щупальце резко отпустило горло, и тень, будто бы потеряв интерес, отвернулась от своей жертвы. Он рухнул, захлёбываясь собственным криком. Боль разгоралась всё ярче и ярче, словно сама метка продолжала разъедать его изнутри.              Казалось, вот он – апогей его кошмара, но вдруг воздух дрогнул. Сначала это было едва заметное движение, почти ласковое, будто кто-то вдруг решил его утешить и провёл тёплой ладонью по его измождённому лицу, стирая грязь и кровь. Затем – новый порыв, закруживший пыль. Он медленно нарастал, превращаясь в яростный смерч, который закружился вокруг него безжалостным вихрем, сжимая пространство. Клетка захлопнулась.              Плоть с громким, чавкающим звуком начала срываться с костей, разрываемая ветряной мясорубкой, словно его тело было не более чем куском сырого мяса в руках безжалостного повара. Он смотрел, как куски его самого разлетаются в стороны, вычерчивая в воздухе кровавые дуги и оставляя густые пятна на стенах, на асфальте, в темноте.              Смерч неумолимо сжимался, оставляя всё меньше и меньше пространства. Вихрь перемалывал его в фарш, и всё, что он слышал – это ужасающий влажный хруст и собственный крик, заглушаемый ветром. Лёгкие развалились, желудок лопнул, но он всё ещё был здесь, ощущающий и наблюдающий. Сам воздух превратился в чудовищный блендер, который прокручивал его тело, оставляя лишь кровавые ошмётки. Всё это хлынуло алыми брызгами по стенам и асфальту, создавая странное в своей живописности место преступления – словно кто-то писал картину, но кистью был ветер, а красками – его внутренности.              Всё стихло так же внезапно, как и началось. Скелет рухнул на землю. Он выглядел пластиковым, ненастоящим, в своей чистоте больше походя на макет, купленный для школьных уроков биологии.              Единственное, что осталось от этого несчастного человека – сердце, которое через мгновение уже скрылось в складках «мантии» тени. А всё, что напоминало о его грехе – огненная надпись прямо на локтевой кости, которая постепенно меркла, становясь чёрной.              Из асфальта выросли две алые паучьи лилии. Их стебли, как змеи, потянулись к скелету, нежно обвивая обнажённые рёбра, как обнимают любимого, которого очень долго ждали. Поодаль, немного в стороне от этого кошмарного зрелища, в лужице кровавой слизи лежал ярко-красный галстук. Последнее напоминание о человеке, которому он принадлежал, служа зловещим памятником его былым подвигам на любовном фронте.             

***

             Я вскочила слишком резко, как будто кто-то дёрнул меня за плечи с такой силой, что вырвал из глубокого сна. В висках глухо стучало, тело покрылось холодным потом, а страх разливался по всему телу. Несколько секунд – абсолютная тишина. Только гул в ушах и бешеный ритм сердца.              Внезапно я ощутила, как внутренности скрутились в плотный узел, будто невидимые пальцы с силой сдавили желудок, сжимая его, как грязную тряпку. Сладкий и мерзкий привкус тошноты подкатил к горлу, лишая меня способности дышать ровно. Я метнулась к раковине, слегка зацепив стул, на котором я и уснула. Пальцы вцепились в край столешницы, словно это была единственная вещь, которая напоминала мне о том, что я уже проснулась.              Первый рвотный спазм пронзил меня моментально. Организм как будто пытался избавиться не только от содержимого желудка, но и очиститься от того ужаса, который развернулся перед моими глазами во сне. Горькая, обжигающая волна вырвалась наружу, сопровождаемая сдавленным хрипом и едким привкусом кислоты. Глаза слезились, а в ушах стоял тяжёлый звон, заглушающий все попытки мыслить ясно.              Когда я попыталась отдышаться, перед глазами тут же вспыхнули сцены из сна: зловещая тень, раскалённое клеймо, куски плоти, разрываемые ветром. Я вновь почувствовала, как что-то кошмарно скручивает мой живот, и меня пронзила новая волна рвоты, ещё более мучительная и болезненная. В глазах потемнело, а грудь стянуло так, что, казалось, кто-то положил на неё тяжёлую плиту, не давая распрямиться или сделать ровный вдох.              Я с трудом дотянулась до крана и включила воду. Её шелест слился с моими собственными шумными, рваными выдохами. Я попыталась набрать горсть воды и прополоскать рот, но жуткая мерзкая картина вновь всплыла в памяти. Тело изогнулось в болезненных судорогах, волны тошноты шли одна за другой, пока не осталась лишь пустая, рваная боль в желудке и громкий стук моего сердца, от которого кружилась голова. Я всхлипывала, хотя это скорее походило на рваные судорожные попытки вдохнуть хоть немного воздуха. Живот и горло раздирало от боли, а разум не успевал отбрасывать жуткие картины, охотно напоминавшие о себе в мельчайших деталях.              Наконец, порывы отступили. Я прополоскала рот и отодвинулась от раковины, с трудом удерживая равновесие. В ушах всё ещё стоял гул, а сердце колотилось так, будто пыталось вырваться из груди. Руки дрожали, словно я только что выбралась из ледяной воды, а горечь во рту не проходила. Я закрыла глаза, стараясь сделать долгий, ровный вдох.              Я провела влажной ладонью по лицу, стирая выступившие на лбу капли пота и бросила взгляд на часы – семь. В горле першило, а на языке всё ещё чувствовался вкус желчи. Едва передвигая ноги, я добрела до комнаты и зашла в ванную. Зеркало встретило меня незнакомым отражением: бледная кожа, полуприкрытые от усталости веки, а под ними – расширенные зрачки, которые, казалось, занимают почти всю радужку.              Горячий душ должен был привести меня в чувство, смыть всю мерзость, которая паразитом поселилась у меня под кожей. Сжав губы, я схватила мочалку и принялась тереть себя с такой яростью, будто пыталась содрать вместе с кожей и тот страх, который сжимал сердце цепкой, сильной хваткой. Но даже жёсткие круговые движения не унимали чувство, что кошмар до сих пор где-то рядом.              Следующее, что я осознала – чья-то рука мягко коснулась моего плеча, заставив вздрогнуть. Я стояла на кухне и держала в руках ложку, бездумно мешая чересчур крепкий кофе, настолько густой, что больше походил на нефть, и абсолютно не имея понятия, как тут оказалась. Как будто всё, что я до этого делала, было выполнено на автопилоте.              Кожа горела – не от жара, а от того, как яростно я тёрла её в душе, пытаясь стереть с себя кошмар, выгнать липкое ощущение сна, но теперь вся эта болезненность казалась напоминанием о том, что мне не удалось избавиться от этой дряни. Гулкое сердцебиение отдавалось в висках, пульсировало под кожей, будто кто-то забрался внутрь и давил, давил, давил. Желудок всё ещё скручивало, но теперь уже не от рвоты, а от навязчивого чувства, что что-то здесь не так.              – Ви, малышка, – голос был лёгким и расслабленным. – Выглядишь так, будто вчера напилась в одиночку.              Я резко обернулась, как будто меня застали врасплох на месте преступления. Грудь тут же сжалась неприятным узлом, а сердце, казалось, прыгнуло к самому горлу. Но передо мной стоял всего лишь Данте – полностью одетый, но в своей вечной небрежности выглядевший так, словно перед этим его вышвырнули из очередной заварушки. Волосы слегка растрёпаны, и на лице характерная полунасмешливая ухмылка.              Я медленно моргнула, осознавая, что он говорит что-то дальше, но слова доходили приглушённо, как сквозь воду. Мне понадобилось несколько секунд, прежде чем я смогла хотя бы восстановить контроль над собственным голосом.              – Экзамен сегодня, вот и переживаю. Не бери в голову, – ответила я, понимая, что снова лгу ему. Голос прозвучал глухо, почти чуждо.              Врать было неприятно, особенно Данте – я прекрасно осознавала, что он был из тех, кто чует ложь за километр. Впрочем, ещё противнее выглядела перспектива пересказывать омерзительные подробности своего сна. Стоило вспомнить хотя бы одну сцену оттуда, и в животе сразу возникало знакомое неприятное ощущение, которая сразу начинало подкрадываться к горлу.              – Ох, не верю я тебе, – Данте пристально взглянул на меня, а затем перевёл взгляд на кружку с кофе. Я уже знала этот взгляд – он явно собирался снова что-то вытворить. И, разумеется, я не ошиблась.              – Даже не думай... – я попыталась предостеречь его, но понимала, что уже говорю в пустоту.              Данте дёрнулся вперёд. Одно молниеносное движение – и моя чашка с кофе оказалась в руках Данте. Я уже приоткрыла рот, чтобы высказать всё, что я думаю о его манерах, но он бесцеремонно сделал глоток. На секунду Данте застыл, пытаясь понять, что именно он сейчас выпил. Ещё мгновение – и его щёки слегка раздулись, а лицо исказилось отвращением. Данте резко выплюнул весь кофе в раковину, закашлялся и поспешно потянулся к крану с водой.              – Фу, что это?!.. – Данте плеснул себе в рот воды и резко сплюнул.              – Это просто кофе... – произнесла я, искренне недоумевая, чем он недоволен.              – Это не кофе, а приглашение в загробный мир! – воскликнул Данте, продолжая кашлять и выплёвывать остатки напитка. – Ви, малышка, прояви к себе хоть каплю милосердия! Если уж решила отравиться – просто скажи, я достану тебе цианид.              Меня передёрнуло от его слов, но вместо того, чтобы возмутиться, я просто стояла, сжимая губы, не в силах ответить ему что-то внятное. Внутри смешались злость на бесцеремонность Данте, не проходивший ужас от кошмара и ощущение, что я просто схожу с ума.              – Ты, как всегда, драматизируешь, – наконец, выдавила я, стараясь унять дрожь в пальцах, которая и выдала меня.              Данте сделал несколько шагов назад, но всё равно не переставал внимательно смотреть на меня. Взгляд его голубых глаз был не менее пронзительным и цепким, чем у брата. Я чувствовала, что Данте видел не только меня, но и все мои глубокие переживания.              – Я как всегда честен, – Данте с лёгким прищуром покосился на чашку в руке, будто ожидая, что её содержимое вот-вот оживёт и попытается на него напасть. Молча, без тени сожаления, он взмахнул запястьем, отправляя тёмную жидкость в раковину. Раздался глухой всплеск. – Ви, признай, ты не могла сварить такую гадость, если бы всё было нормально, – он сделал шаг ко мне, и его взгляд стал не просто изучающим, а по-настоящему пронизывающим. – Я же вижу, ты со вчерашнего дня сама не своя. Неужели только экзамен так напрягает?              Он смотрел внимательно, изучающе, методично выискивая в выражении моего лица ответ на свой вопрос. За время общения с братьями, пусть и недолгое, я много раз убеждалась, что Данте вовсе не был дураком, хоть вёл себя легкомысленно, мастерски разыгрывая из себя идиота. И в нужные моменты он видел гораздо больше, чем хотелось бы, особенно, когда что-то не так.              – Да, – хмурясь и сжав зубы, я упёрлась глазами в пол, не выдержав внимательного взгляда Данте. – Всё из-за экзамена.              Между нами повисла короткая, напряжённая пауза. Данте продолжал обеспокоенно глядеть мне в глаза. Я чувствовала этот взгляд, но смотреть на него в ответ не могла – было ощущение, что он и без слов поймёт, что что-то не так. А если поймёт — начнёт копать глубже. Я просто продолжала смотреть в пол, как нашкодивший ребёнок, которого отчитывает родитель.              – Ладно, – Данте шумно вздохнул, разочарованно опуская голову. – Как скажешь, малышка, – он взмахнул руками в излишне театральном жесте, показывая, что умывает руки.              – Развлекаетесь? – холодно, но с едва уловимой насмешкой прозвучал голос из дверного проёма.              Я дёрнулась, а Данте даже не оглянулся. Он лишь закатил глаза, как будто услышал что-то, чересчур предсказуемое.              – Ещё как, – небрежно бросил Данте в ответ. – Извини, братец, но на игры с тобой у меня нет времени – долг зовёт. Пицца сама себя не доставит, – Данте развернулся ко мне и, козырнув на прощание двумя пальцами, ушёл, оставляя меня наедине с Вергилием.              Вергилий медленно перевёл на меня взгляд, изучая так, будто видел впервые. Ни один мускул на его лице не дрогнул, но в глубине холодных ярких глаз вспыхнула мимолётная искра научного интереса. Он смотрел на меня, не видя человека – лишь объект исследования. Вергилий анализировал каждое движение, каждый жест, каждую эмоцию.              – Неужели не будешь снова бросаться в меня всем, что под руку попадётся? – его голос был ровным, бесстрастным, будто вопрос носил чисто риторический характер.              Ни следа усталости, ни малейшей неровности в тоне. В нём эхом прозвучала только лёгкая насмешка – не открытая, не слишком очевидная, но отчётливо различимая. Однако, в отличие от его обычных провокаций, сказанное не было злорадным подначиванием ради собственного удовольствия. Он снова испытывал меня. Проверял, насколько далеко я готова зайти, если он начнёт давить сильнее.              Я видела, что его забавляла эта игра. В этом ледяном взгляде читался не цинизм и не презрение, а нечто гораздо более тревожное – чистое научное любопытство. Вергилий не просто наслаждался моей реакцией, он изучал её, оценивал, где начинается раздражение, в какой момент оно перерастает в злость и, самое главное, когда человек начинает ломаться.              Я почувствовала, как к горлу подступает знакомое жгучее раздражение, наложившееся на стресс, пережитый из-за сна, но быстро взяла себя в руки, насколько могла это сделать. Уступить сейчас – значило проиграть.              – Я бы с радостью, – я скрестила руки на груди, намеренно не отводя взгляд. – Но жалко портить вещи о такого как ты.              Светлые брови едва заметно дёрнулись вверх, а уголки тонких губ слегка дрогнули. Лёгкий оттенок скуки мелькнул во взгляде, как будто Вергилий задумался, стоит ли ему тратить на меня своё драгоценное время.              Я уже собиралась уйти, решив, что наше противостояние наконец подошло к концу, но, стоило мне сделать шаг в сторону, Вергилий грубо вцепился в моё плечо и резко дёрнул назад, вынуждая меня оказаться прямо перед ним. Я ахнула, теряя равновесие, но, прежде чем успела осознать, что произошло, холодные пальцы сжались сильнее, помогая мне устоять на ногах.              – Ты что творишь? – возмущённо выпалила я, гневно вскидывая голову.              Я дёрнулась, пытаясь высвободить руку из болезненной хватки сильных пальцев, но Вергилий даже не шелохнулся. Он просто смотрел на меня сверху вниз – как смотрит король на простолюдина, который посмел перечить его воле. Его глаза оставались ледяными и пустыми, а во взгляде скользило отвращение.              Я злилась, внутри всё закипало. Прекрасно понимая, что физическая сила бессмысленна, я всё равно попробовала разжать его пальцы своей рукой, но он даже не обратил на это внимание. Моя попытка вырваться в его глазах походила не более, чем на лёгкое движение воздуха, не стоящее какой-либо реакции. Вместо этого он молча скользнул свободной рукой в карман, достал что-то, завёрнутое в тёмную ткань, и одним небрежным движением кисти развернул свёрток.              – Я всего лишь пришёл вернуть твою вещь, – его слова прозвучали спокойно, почти безразлично, но в них едва уловимо проскальзывало превосходство.              Он держал кольцо так, будто оно было ничего не значащей мелочью, совершенно не стоящей его внимания и времени. Я уже потянулась, чтобы забрать украшение, но в ту же секунду Вергилий изящно махнул рукой, накидывая ткань обратно на перстень, и свёрток исчез в сжатой ладони.              Я застыла. Вергилий даже не пытался скрыть, что не собирался отдавать его просто так. Я медленно перевела взгляд с его руки на его лицо. Он прищурился, наблюдая за мной в ожидании реакции, прочитать каждый оттенок эмоций, и на этот раз уголки его губ изогнулись в самой настоящей усмешке.              Терпение. Я старательно пыталась сохранить его, но, чем дольше холодные глаза наблюдали за мной, тем сильнее во мне росло раздражение. Вергилий явно знал, что я на грани. Просто уйти, не допустив эмоциональный взрыв, казалось самым верным решением – я точно знала, что, если сорвусь, выскажу ему абсолютно всё, что о нём думаю.              Я развернулась, с силой сорвав с плеча его руку и направилась к выходу, но, стоило мне оказаться в шаге от спасительной двери, ровный голос остановил меня:              – Если куда-то идёшь одна, всё же стоило бы иметь при себе подобный артефакт, не находишь? – Вергилий слегка склонил голову набок, позволяя свету скользнуть по чётким скулам. Его взгляд скользнул в мою сторону. В этой небрежной фразе звучал тихий вызов. – Кто знает, что может случиться?              Я застыла, вцепившись ногтями в собственные ладони, едва удерживаясь от того, чтобы не сказать что-то резкое. Казалось бы, короткая фраза, но как же в ней чувствовалась эта фирменная снисходительная насмешка, от которой хотелось то ли снова швырнуть в него чем-то, то ли закатить глаза и уйти, хлопнув дверью. В воздухе повисла напряжённая тишина, пропитанная холодным самодовольством и разгорающейся злостью.              «Он чертовски прав», – мелькнуло у меня в голове. Если кольцо и правда обладает защитными свойствами, не лишним было бы иметь его при себе. Мой пульс всё ещё не успокоился после ночных кошмаров, а Вергилий умело пользовался моё неспокойным состоянием, чтобы заставить нервничать ещё сильнее.              Я глубоко вдохнула, пытаясь с воздухом втянуть в себя каплю здравомыслия и остудить нарастающий пыл, а затем нехотя развернулась к нему. На этот раз я постаралась говорить ровным голосом, хотя внутри всё сжималось от смешанных чувств – раздражения, усталости и непонятного беспокойства:              – И что же тебе мешает просто отдать его? – слова слетели с губ чётко и резко. Я недовольно скрестила руки на груди, стараясь выглядеть настолько же невозмутимо, насколько это получалось у Вергилия.              Мой вопрос повис в воздухе, но ответ не заставил себя ждать. Тонкие губы Вергилия дрогнули в подобии тени улыбки – не доброй, не открытой, а той самой, от которой обычно становилось холодно на душе.              – Мешает? – переспросил он, будто удивляясь самой постановке вопроса. Я заметила, как он слегка приподнял брови, делая вид, что действительно задумался. В этом движении сквозила грация, выверенная до мелочей, словно любое его действие было частью заранее просчитанной партии. – Ну, например, твоё поведение, – невозмутимо продолжил он.              Буквально минуту назад я уверяла себя, что возьму эмоции под контроль и не позволю ему вывести меня из равновесия, но эта короткая фраза почти выбила меня из колеи. Утро, которое и без присутствия Вергилия уже пошло под откос, теперь становилось ещё более отвратительным.              Вергилий снова испытывал меня. Я видела, как он пристально следит за моими реакциями – любое моё движение или слово могло стать для него очередным «ходом» в этой незримой схватке. Он знал, что я едва держусь, и намеренно подливал масла в огонь.              Я заставила себя на миг закрыть глаза и представить, как держащееся на волоске моё самообладание не даёт вспыхнуть открытой перебранке. Если я снова дам волю эмоциям, окажусь в ловушке, а он получит то, чего добивался.              Сердце билось слишком быстро, по венам разливалась обжигающая смесь гнева и страха. Я знала, что Вергилий ничуть не смутится, если я сорвусь на крик или попытаюсь ударить его: наоборот, ему будет даже интересно увидеть моё поражение, как зверю, который жадно ждёт, когда жертва сама выбьется из сил.              Жгучее ощущение бессилия резануло изнутри: что я, простой человек, могла противопоставить старшему наследнику Спарды, если бы он решил перейти к более решительным действиям? Я чувствовала, как напряжение сжало горло. Вергилий был воплощением хладнокровия, одним своим присутствием давил на нервы, подчёркивая разницу между нами: я – простой человек со своими слабостями, он – холодный, сдержанный, нечеловеческий.              – Разве я в прошлый раз не объяснила, что не намерена играть в твои дурацкие игры? – наконец произнесла я, скрещивая руки на груди в попытке придать себе уверенности.              Я видела, как ледяные глаза чуть прищурились, и он еле заметно склонил голову набок, будто бы обдумывая мои слова. В этом движении таилась насмешка: не открытая, а та самая, которая заставляет усомниться в том, что ты хоть на йоту можешь его задеть. От его спокойствия и собственного бессилия внутри всё закипало: любую мою вспышку гнева он способен поглотить, отразить или обернуть против меня же.              – Называй это как хочешь, но ты уже участвуешь, нравится тебе или нет, – отозвался Вергилий. Он говорил так, будто мой протест – всего лишь детский каприз, не заслуживающий серьёзного внимания. Я сжала губы, с трудом сдерживая себя от того, чтобы дать ему именно то, чего он жаждет: новый срыв.              – Верни мне кольцо. Пожалуйста, – я вставила «пожалуйста» почти сквозь зубы, стараясь сохранить остатки самообладания. На секунду мне даже показалось, что это сработало. Но всё это было бы слишком просто.              Небрежным движением пальцев Вергилий начал демонстративно покручивать свёрток, в котором хранил моё кольцо. Казалось, он играет им, как уличный фокусник, но на лице не читалось ни намёка на лёгкость. Напротив, это была открытая демонстрация власти: кольцо – моя вещь – находилось у него, и он делал с ним, что хотел.              – Неубедительно, – сквозь холодную ухмылку проговорил Вергилий. Голос прозвучал так, словно он только что приговорил меня к проигрышу в игре, правила которой были известным только ему. Это короткое слово, произнесённое с такой надменностью, на которую способен только Вергилий, походило на горсть сахара, брошенную в кипящий кофе – мгновенная и сильная реакция. В висках заломило от злости, а сердце пропустило удар, когда я осознала, насколько глубоко он вцепился в мои нервы. Больше я не могла сдерживаться.              – Знаешь, что?! – слова сами начали слетать с губ прежде, чем я успевала их обдумывать. Я вскинула голову, и в голосе прозвучал истерический надрыв. – На секунду мне показалось, что ты хоть раз решил повести себя нормально, но нет! Оказывается, ты – ещё больший засранец, чем я думала. Может, ты на самом деле не такой уж и крутой, раз так отчаянно самоутверждаешься за счёт других?              Мои слова прозвучали звонко, оглушая даже меня саму. В воздухе повисла тяжёлая тишина. В ту же секунду спокойное лицо Вергилия неожиданно расслабилось, точно его настигла пощёчина, которой он не ждал, а противная, унизительная ухмылка вдруг исчезла. Но уже через мгновение на дне его глаз вспыхнул хищный, опасный огонь, похожий на внезапную вспышку молнии в грозовом небе. Он оценивающе оглядел меня, словно пытался понять, какую именно границу я сейчас переступила, усомнившись в его силе. Его холодный взгляд из-под опустившихся, и без того низко посаженных бровей, обжёг сильнее любого пламени.              Вергилий скрипнул зубами, и я заметила, как челюсти напряглись с такой силой, будто он сдавливал их до боли. Он сделал один шаг ко мне – тихий, размеренный, но исполненный угрожающей определённости. Потом второй. Нос резанул цитрус, смешанный с хвоей, и я почувствовала, как ноги сами по себе хотели отступить, но упрямство удержало меня на месте. Каждый его шаг больше напоминал плавное движение кобры, раздувающей капюшон перед смертельным броском, и я не могла отвести взгляд, загипнотизированная этим безмолвным вызовом.              – Я, должно быть, ослышался? – его тон был слишком спокойным, но в этой сдержанности таился настоящий ураган. Я понимала: Вергилий даёт мне шанс забрать свои слова назад, извиниться, признать свою ошибку. Но чеку гранаты не вставить обратно, если отпустить предохранитель.              – О, нет, ты всё услышал правильно, – выпалила я, в глубине души уже сожалея, что не хватает сил промолчать. Но чувства бурлили, и не давать языку воли было уже просто невозможно. – Ты – высокомерный, заносчивый придурок, который думает, что весь мир должен ему поклоняться только потому, что он – сын великого Спарды!              Я видела, как лицо Вергилия на мгновение застыло в удивлении, словно не поверил, что я осмелилась договорить до конца. Но этот миг быстро миновал – и теперь его глаза стали ещё холоднее, а их цвет стал темнее.              Несколько томительных секунд Вергилий молчал. Я ощутила, как в воздухе повисла мёртвая тишина, способная раздавить одним своим весом. Казалось, он размышлял, какое наказание заслуживает моя дерзость. Весь его вид, от идеально выпрямленной спины до чуть приподнятого подбородка, ясно говорил: он не потерпит, чтобы кто-то оспаривал его место на самой вершине пищевой цепи.              Он медленно, но ощутимо приблизился ко мне, собранным, будто готовым к мгновенному броску. Я невольно сделала короткий вдох, когда он с высоты своего роста, не наклоняясь, не опуская головы, взглянул в мои глаза. Вергилий знал, что сейчас я не посмею его перебить.              В этот момент я ясно осознала, что зашла слишком далеко. Я знала, что стою на пороге чего-то опасного, но не могла заставить себя ни отступить, ни опустить взгляд. Казалось, что вокруг нас всё исчезло: остались лишь мои тяжёлые, рваные вдохи и безмолвная аура величия, окутывающая его фигуру. Вергилий не кричал, не пытался поднять на меня руку, но то, как он стоял и смотрел, казалось гораздо страшнее занесённого над головой клинка. Напротив меня был именно тот Вергилий, которого я видела в «Devil May Cry 3»: холодный, абсолютно уверенный в собственном превосходстве и потому недосягаемый, как далёкая заснеженная вершина, на которую никто не посмеет подняться.              Наконец, Вергилий соизволил заговорить. Губы его чуть дрогнули в подобии снисходительной ухмылки, обнажившей на миг оскал стиснутых зубов. Он ровным, почти отстранённым тоном, в котором звучало презрение пополам с уверенностью, спросил:              – Неужели ты считаешь, что можешь противопоставить мне что-то, кроме своего безрассудства? – лова ударили по мне точнее, чем любой клинок, ведь я знала, что он говорил это совершенно серьёзно. Мне будто стало тесно в собственном теле. Я не успела даже сглотнуть, как он продолжил: – Позволь напомнить, что, по сравнению со мной, ты – всего лишь шавка, тявкающая на проходящего мимо льва. Твоё счастье, что я пока не решил, бесполезна ты, или ещё можешь на что-то сгодиться, иначе ты бы уже захлебнулась собственной кровью, не успев понять, что произошло.              С этими словами на смену его оскалу пришла полная безучастность. Казалось, всё, что он хотел сказать, уже сказано – и ничто не может изменить этого факта. В один миг ухмылка исчезла с его лица, уступив место холодной, почти мраморной невозмутимости. Вергилий перевёл взгляд на небольшой свёрток, лежащий в его руке, словно только что вспомнил о нём. Одним коротким, равнодушным движением он встряхнул ткань, как бросают оголодавшей дворняге кость, решая – спасётся она или мучительно сдохнет.              – Забирай, – коротко бросил он, словно не желал тратить больше ни единого слова.              Его голос прозвучал ровно, но чуть тише и ещё более презрительно, чем прежде. Он двинулся к выходу из кухни размеренными шагами, а я не могла отвести взгляда от кольца, всё ещё подрагивающего на холодном полу.              Пока я смотрела на кольцо, лежащее на полу, Вергилий двинулся к выходу. Каждый его шаг, казалось, бил по моим нервам, как молот по наковальне. Я уже была почти готова выдохнуть с облегчением, решив, что он уйдёт и оставит меня в покое, когда у самой двери он вдруг замер. Сердце моё сжалось от нового всплеска страха: что, если он передумал? Если решил, что нет смысла оставлять меня в живых? Но он лишь повернул голову на четверть, чтобы я могла увидеть сверкнувшую сталь в его глазах – в точности как лезвие Ямато.              – Следи за своими вещами, – он коротко хмыкнул, – И за своим языком.              В этот миг я отчётливо ощутила, насколько старший из сыновей Спарды далёк от всего человеческого. И если раньше я могла увлечённо восхищаться им, сидя за экраном компьютера, то сейчас понимала: в реальном столкновении с ним, неважно, физическом или словесном, любую оплошность придётся оплатить собственной жизнью.              Услышав, как стихли его шаги в коридоре, я облегчённо выдохнула сквозь стиснутые зубы. Казалось, сама комната вздохнула, освобождаясь от страшной ауры, которую принёс с собой Вергилий. Склонившись, я подняла с пола кольцо: металл был холодным, как напоминание обо всём, что сейчас произошло.              Я зажала кольцо в ладони и с горечью подумала о том, что в игре он был кем-то вроде кумира, чья суровая красота и безупречная манера сражаться завораживали меня с экрана. Но теперь, в реальном столкновении, я ясно поняла, о чём именно меня предупреждал Данте. Вергилий не забудет моих дерзких слов, а я не смогу забыть его ледяного взгляда.              И, по правде говоря, я не была уверена, что смогу продержаться, когда придёт время платить по счетам.