В тесноте, да не в обиде

~ Хуа Чэн ~ Курю на лестничной клетке у открытого окна. Гэгэ постоянно ругается, что я порчу здоровье, но я ничего не могу с собой поделать: это прекрасно расслабляет и помогает очистить мысли. Выдыхаешь, смотришь, как это небольшое серое облачко уносит твои тревоги, и на душе становится легче. В этой квартире не появлялся неделю, но не спешу заходить: несколько минут тишины и покоя мне просто необходимы. Я уважаю людей, которые работают на меня, однако иногда они бывают такими непроходимыми тупицами, что диву даëшься. Но они хотя бы не раздражают меня так же сильно, как жители этой квартиры. Возвращаюсь сюда только ради одного человека. Я готов отдать все деньги, все богатства, всё, что угодно, чтобы увезти его отсюда и дать ему то, чего он действительно заслуживает. Но мой избранник настолько благороден, что отказывается жить за чужой счёт. Когда-нибудь я обязательно придумаю, как выбить из любимой головы, что это нисколько не принижает его достоинство. С сожалением тушу сигарету, а из квартиры доносится шум. Что-то разбили — надеюсь, голову этого недоношенного паразита Ци Жуна. На пороге появляется фигура в белом пальто, которую я узнаю из тысячи. Он не видит меня, так что тихо подхожу сзади и обнимаю за талию. Он вздрагивает, но сразу же расслабляется и льнëт ближе. Прижимаюсь к его волосам, вдыхаю родной запах. Вечер сразу становится в восемьсот тысяч раз лучше. — Саньлан, ты уже вернулся, — произносит нежно, и тут я понимаю, насколько сильно соскучился. — Все вопросы решил? — Да, какое-то время могу не появляться там. Знает, чем я занимаюсь, но не упрекает, не задаёт вопросов, хотя это и противоречит его морали. — Ты самый грозный начальник. Уверен, они всё сделают, чтобы оправдать твои ожидания, — голос у него бархатный, такой спокойный, как и всегда — что бы не происходило, он всегда сдержан и мягок. Как же сильно я люблю в нём это. — Я считал секунды до встречи с гэгэ. Целую его в макушку. Он смеётся, но отчего-то прячет лицо. Роется в карманах, ищет ключи. — Может быть, сходим на прогулку? — пытаюсь уговорить его, потому что ужасно не хочется возвращаться в квартиру. — Но я ведь только с улицы... — он возражает, но вот его урчащему желудку я доверяю больше. — Что-что говоришь? Тарелка ароматных пельменей на пару, с самым сочным и жирным бульоном внутри? — смеюсь и преграждаю ему входную дверь. — Я не говорил такого... — смущается, но я чувствую, что двигаюсь в правильном направлении. — Не послышалось же мне, в самом деле. — Хитро улыбаюсь, касаюсь его подбородка, аккуратно поворачиваю, чтобы он посмотрел мне в глаза. Внезапно замечаю, что на линзе его очков трещина. — Это откуда? Давай зайдëм купим новые. — Нет-нет, не нужно! Я сам потом куплю! — сразу же напрягается так, будто он провинился в чëм-то, а я его сейчас буду наказывать палкой. — Хорошо, не переживай так. — Его живот опять урчит, и это помогает перевести тему. — Но мы всё же идём есть. Отказ не принимается. — Он снова хочет возразить, но я нахожу идеальный аргумент: — Уважь своего молодого человека, гэгэ. Я ведь тоже целый день на ногах, бог знает, когда ел в последний раз. Безумно хочу супа из нашей любимой закусочной! Неужели ты позволишь мне умереть с голоду? — Прости, я не подумал, — он краснеет, и я борюсь с желанием расцеловать это самое красивое в мире лицо. — Конечно, пойдём. Закусочная находится буквально за углом, и на улице уже темно, но, пока идём, успеваю заметить некоторые детали: его пальто в нескольких местах грязное — видно, что оттирал, как мог, но не всё углядел, — с собой ничего нет, хотя на работу он обычно берёт сумку с перекусом. Да и к вещам он относится очень бережно, сомневаюсь, что разбил очки по своей вине. Владелец заведения давно нас знает, особенно меня, сразу же бросается готовить еду. — Ну, гэгэ, рассказывай, что нового, — спрашиваю, как только усаживаемся за стол. — Да ничего особо... Эй, ты чево! — возмущается, когда я аккуратно снимаю очки с его носа. — Я просто посмотрю. Ничего без твоего ведома делать не буду, обещаю. Он успокаивается, но всё ещё чувствую, что что-то не так. Очки уже не спасти. Тут не только стекло разбито, ещё и душки искривились. Выкинуть — будет самым милосердным для них решением. — Я... в общем, нечего особенно говорить, — начинает неуверенно. — Сегодня подметал храм, собирал пожертвования... даже немного рассказал посетителям о сохранении чистоты души. Приходила молодая пара с дочкой, и девочка задавала очень много вопросов, мне так понравилось с ней общаться! Дети всегда такие искренние и наивные! Улыбаюсь, потому что самый милый и наивный ребёнок сидит напротив меня. И неважно, что он на шесть лет старше. Он увлекается рассказом, в его голосе появляются радостные нотки, и я сам в них растворяюсь. Он может говорить о чём угодно, я всегда буду его самым внимательным слушателем. Потом он начинает рассказывать про нарушителей порядка, про то, как он их отчитывал, как довёл до слëз рассказами о том, с помощью каких практик человек достигает просветления и что для них ещё не всё потеряно. Приносят еду, и он сразу набрасывается на пельмени. — Так сильно проголодался? — мягко спрашиваю, аккуратно расставляя ловушки. Жду, когда он выдаст себя. — Просто пока горячее, всегда вкусно, — неуверенно смеётся. — Да и встреча с тобой действует как лекарство: сразу улучшаются все процессы в организме, даже аппетит появился. Он настолько обаятельно сочиняет, что я не могу устоять. Такими темпами сам попаду в его ловушку. Накрываю его руку своей, чуть сжимаю. Он переплетает наши пальцы. Медленно тяну на себя, хочу придвинуться ближе, — его рукав спадает, оголяя руку, и открывается вид на синяк. Вот теперь мне действительно тяжело оставаться спокойным. Разум заполоняет гнев и желание собственноручно вырвать кадык тому, кто сделал это с моим сокровищем. — Кто? — Я сам упал, Саньлан, пожалуйста... — Гэгэ, тебе прекрасно известно, что я знаю, как выглядят синяки от побоев. И наверняка этот не единственный. Если ты и дальше будешь молчать, то я буду очень сильно переживать... Ты ведь не хочешь, чтобы я переживал? — Конечно не хочу, — вздыхает, и я прямо физически чувствую, как ему неприятно от этого разговора. От этого чувствую себя паршиво, но не могу просто так спустить это. — Ты ведь вообще не ел сегодня? — спрашиваю мягко. На него совсем не могу злиться. — Я увидел одного бездомного дедушку, он совсем плохо выглядел... Ну, с меня не убудет, а он неизвестно когда ел в последний раз, да и когда поест в следующий... — Я понимаю, это добрый поступок. Но почему ты не купил себе ничего? Тебе ведь платят в храме за каждую смену, разве сегодня исключение? — Я отвёл этого дедушку в больницу, у него сердце прихватило, и получилось немного дольше, чем я ожидал... Когда я вернулся, настоятель храма отругал меня, и, в общем, выгнал. Перестаю дышать. Он и так не может найти место, достойное его заслуг и добродетели, постоянно ходит в прислуге, так его ещё и увольняют стабильно раз в неделю! Чëртовы слепцы! Не способны разглядеть его чистое сердце, трудолюбие, упорство и неприхотливость, ещё и ноги об него постоянно вытирают! Ну почему он отказывается от моей помощи? — Выгнал за то, что ты спас человеку жизнь? — злюсь всё сильнее, но слежу, чтобы голос оставался ровным. — Да и как он мог выгнать тебя? Ты так много делаешь для храма! Они должны на коленях перед тобой ползать! Руки против воли сжимаются в кулаки. — Саньлан, не нужно, — он снова накрывает мою руку, нежно гладит. Заглядывает мне в душу своими ясными глазами, медленно забирая мой гнев. — Я не слишком держусь за место уборщика в храме. В этом городе ещё сотни таких же храмов и тысячи куда более хороших мест. — Это ведь не вся история? — гляжу на него с надеждой: совсем не хочу слышать про его неудачи и страдания, но, если они были, я должен знать о них всё. Хватаю обе его руки, прижимаю к губам. — Не вся... — отводит взгляд, стыдится. — Мне заплатили за отработанное, пусть и меньше положенного, а на обратном пути... я встретил не самых добропорядочных мужчин. Сердце колотится в бешеном ритме. Моё самое дорогое сокровище ограбили и избили, и меня не было рядом! Целую его пальцы, запястья, аккуратно задираю рукав выше, проверяю на наличие других синяков. Как же сильно я хочу спрятать его в своих ладонях от всего мира и никогда не выпускать! — Всё в порядке, правда, синяков практически нет... — Он хочет забрать руки, но я так просто не отпускаю. — Саньлан, я не умираю, всё хорошо, честно. — Кладет руку мне на щëку, заставляет посмотреть ему в глаза. — Ты помнишь, как они выглядели? — спрашиваю вроде вполне сдержанно, но сердце никак не хочет успокаиваться. — Двое, где-то с тебя ростом, у одного борода, другой лысый... Темно было, я лиц не запомнил, прости. — Ничего, ничего, главное, что с тобой всё хорошо. — Снова целую его руку. Ощущение родного тепла это единственное, что помогает мне сейчас не сойти с ума. У него в глазах бесконечная нежность и ещё капелька стыда за всю эту ситуацию. Ему самому неприятно ощущать свою слабость, вижу это, но мою помощь принять будет ещё сложнее. У него есть пунктик на это: он почему-то решил, что если раньше жил за счёт родителей, то теперь непременно должен всего добиться сам. Очень уважаю его выбор, но как порой хочется стукнуть его по голове, связать, отвезти в пентхаус и окружать любовью и заботой до конца жизни. До конца ужина он болтает обо всём на свете, старательно отводя мои мысли подальше от недавней ситуации. Слушать его, а тем более понимать, что он так старается ради моего спокойствия — одно наслаждение, но всё же полностью сосредоточиться на его голосе не могу. Возвращаемся уже довольно поздно. Останавливаюсь у подъезда, провожая своё сокровище взглядом. — Гэгэ, поднимайся, я останусь на пару минут, покурю. — Буду ждать, — он улыбается лучезарно, светло, но, как только скрывается за дверью, моё хорошее настроение пропадает вместе с ним. Сворачиваю за угол, ловлю под локоть мелькнувшую в переулке тень. — Куда спешишь? Совсем не рад мне? Целую неделю не виделись. — Вдавливаю скользкого поршивца в стену. Фонарь давно разбили, но это не мешает мне разглядеть страх вперемешку с неприязнью в его взгляде. — Это была прекрасная неделя, — выплëвывает. Ищет пути для побега, но я его так просто не отпущу. — Почему не охранял его? — проговариваю медленно, с холодом. Кто угодно бы уже испустил дух, но только не Хэ Сюань. Этот слишком самонадеянный. — Я что, должен 24 часа в сутки крутиться около него? — Не многовато ли гонора для того, кто живёт за чужой счёт? — Хватаю наглеца за горло: меня уже изрядно бесит это всё. Пытается сбить мою руку, но я только надавливаю сильнее. — На него сегодня напали. Тебе несказанно повезло, что он не пострадал. Впредь у тебя на первом месте должна быть главная цель, а не разведение рыб и флирт с инвалидом. — Сдался мне... этот инвалид... — пытается прохрипеть. — Что вы все пристали с ним... — Не меняй тему. — Встряхиваю его. — Если подобное повторится, будь уверен, что от тебя даже мокрого места не останется. Всё понял? — Понял... отпусти, сумасшедший... — Двое высоких мужчин, один лысый, другой с бородой. У тебя сутки на поиски. Разжимаю горло, отстраняюсь. Он падает на колени и пытается отдышаться, под нос себе бурчит какие-то ругательства. — И передай то же самое Инь Юю. — кидаю из-за спины и скрываюсь за углом. Я научу жителей этой квартиры уважению.