В объективе страсти

Ты в Париже, детка, наслаждайся жизнью!

      Интересно, как много на Земле людей, которые верят в судьбу и в то, что всё происходящее с нами предначертано ею? Не знаю, но с уверенностью могу сказать: я к их числу не принадлежу, поскольку считаю, что жизнь — это не просто совокупность обстоятельств, случающихся с нами и предопределённых где-то свыше. Это последствия наших действий, выборов и решений.              Как по мне, судьба придумана теми людьми, которые по какой-то причине не готовы брать на себя ответственность за собственную жизнь. Они в один голос наивно повторяют заученную фразу: «если случилось что-то плохое, значит, так должно было произойти», и я всей душой её ненавижу! Неужели кто-то готов так просто сдаться и смириться с произошедшим дерьмом, сославшись на то, что оно заранее было кем-то уготовано? Нет, увольте, мне было бы слишком тягостно жить с мыслью, что я не могу повлиять на свою жизнь.              А я могу! Как и все вокруг, вообще-то, но многим почему-то гораздо легче отмахнуться, забить и пойти дальше, чем попытаться всё исправить. Мы и только мы творцы своей судьбы.              И, хотя я нередко в шутку повторяю, что у меня напрочь отсутствует удача, — по правде говоря, если бы всё зависело от неё, не сомневаюсь, я бы по какой-то причине точно не входила в число её любимчиков — это не отменяет того факта, что возникшие у меня проблемы в большинстве своём случаются как раз из-за моих собственных действий.              Вот и сейчас, стоя среди сотен людей в главном аэропорту Парижа Шарль-де-Голль и отчаянно ища свой ярко-жёлтый чемодан, я понимаю, что это тоже результат моего выбора. Нет, конечно, потеря багажа — уж точно не моя вина, только вот я не сильно переживаю по этому поводу.              Куда больше я переживаю о запланированной ещё месяц назад фотосессии, на которую опаздываю. И, хотя для подавляющего большинства парижан опоздания не являются таким уж преступлением, я терпеть их не могу, и мне остаётся только надеяться, что фотограф, который будет работать со мной, не придерживается тех же взглядов.              В своё оправдание скажу: мне казалось, что я идеально рассчитала время. Даже подключила к делу своего братца, попросив его подвезти меня до студии, и по продуманному мной плану должна была успеть и домой заехать, чтобы переодеться после перелёта из Испании. Справедливости ради, я заполнила всю память своего телефона фотографиями оттуда, но это точно не стоит того, чтобы опаздывать на работу!              Если бы я купила билет на более ранний рейс, возможно, не паниковала бы из-за опоздания на долгожданную фотосессию. Но, как всегда, я оставила всё в последний момент. Грёбаные дедлайны и моя привычка выполнять всё впритык по времени!              Словно пытаясь меня добить, на телефон приходит уведомление. И, прочитав короткий текст, всплывающий на экране блокировки, я искренне жалею о том, что вообще достала его из своей сумки.              Всё, что удосужился написать мне мой «любимый» брат, — «прости, сестрёнка, больше нет времени ждать, вызову тебе такси за свой счёт, как освободишься».              Спокойно, Мона, ты сама виновата, что выбрала самый поздний рейс.              Улыбка неконтролируемо появляется на губах после фантазий о нашей встрече с Элиан, которой я определённо буду жаловаться на сегодняшний день не меньше ста часов. И ей придётся слушать меня в любом случае, иначе какие мы подруги?              Я всё продолжаю прожигать взглядом бесконечно движущуюся резиновую ленту чёрного цвета с неумирающей надеждой. Кажется, ещё мгновение — и мой багаж должен показаться в поле зрения, но этого не происходит ни через секунду, ни через минуту, ни через десять.              Неловкое покашливание за спиной заставляет меня развернуться к мужчине средних лет в синем костюме. Я не особо запомнила лицо сразу, но, кажется, именно к нему я обратилась первым делом, когда поняла, что моего чемодана нигде нет.              — Мадемуазель, je suis désolé, я сделал всё, что мог. Вам придётся заполнить заявление об утере багажа.              Напряжённый вздох невольно слетает с моих губ. Как бы мне ни хотелось найти кого-то виноватого, кроме меня, этот мужчина обвинений не заслуживает. Во-первых, сожаление в его взгляде выглядит слишком искренним, чтобы я могла ругаться на него, во-вторых, он не отвечает за багаж пассажиров.              — Извините, это займёт много времени? — мягко спрашиваю я, семеня за работником в неизвестном направлении. Он, в отличие от меня, уверенно лавирует между многочисленными коридорами так, словно знает здесь каждый уголок. — Я очень опаздываю.              — Вы можете быть свободны, как только заполните заявление. Обычно этот процесс требует не больше получаса, — объясняет он, не останавливая шага.              Я издаю вымученный вздох, чем вызываю смущение на его лице. Хоть и понимаю, что сама виновата в произошедшем, мне всё же не хочется задерживаться тут ещё на полчаса.              Мужчина приводит меня в офис регистрации утерянных вещей с низким потолком и потрёпанной мебелью и протягивает заранее заготовленный бланк. Вариантов больше не остаётся, и, как бы мне ни хотелось обвинить авиакомпанию в утере багажа, я понимаю, что это ничем не поможет. Так что, вместо того чтобы тратить время на ненужные скандалы, беру в руки гелевую ручку и начинаю заполнять заявление, аккуратно выводя буквы на шершавой бумаге.              Я трясу ногой под столом и задумчиво кусаю губу, кажется, переборщив с силой. На языке появляется металлический привкус, я заламываю костяшки пальцев, нетерпеливо слушая слова мужчины. Он объясняет всё слишком подробно, отчего я нервно поправляю волосы и еложу на стуле, словно это способно ускорить его речь.              Внимая инструкциям работника, я без единой ошибки записываю все необходимые данные в бланк, однако каждый раз невольно отвлекаюсь на телефон, чтобы проверить время, и понимаю, что точно не успею приехать вовремя. Выдыхаю в попытке успокоиться и машинально ставлю свою подпись в правом нижнем углу листа.              — Мы постараемся сделать всё, что в наших силах, мадемуазель. Ждите звонка, — в уголках глаз мужчины пролегают морщинки усталости, но на губах всё так же красуется дружелюбная улыбка. Так, словно всё хорошо. — Наша компания приносит Вам свои искренние извинения, так что Ваше такси — за наш счёт.              Едва ли это улучшает ситуацию, но я, несмотря на внутреннюю тревогу, всё-таки натягиваю на лицо измученную улыбку. Порой моя терпимость приносит свои результаты.              Высокая брюнетка с алым беретом на голове, которую я встречаю на выходе из тесного офиса, ведёт себя в разы экспрессивнее меня. Она уж точно не задумывается над чужими чувствами и, судя по её не самым лестным словам, обвиняет всех вокруг. Хотя я порой задумываюсь над тем, что, может, стоит быть менее учтивой к окружающим, моя снисходительность никогда не оставалась незамеченной. Сомневаюсь, что перепуганные и покрытые с ног до головы нецензурной бранью работники захотят помочь этой девушке так же, как помогли мне.              Только оказавшись на улице, куда я несусь на невероятной скорости, сбивая всех на своём пути, понимаю, что лето постепенно начинает вступать в свои законные права, хотя на календаре лишь начало июня. Яркое солнце — нечастое явление в Париже — слепит глаза, и я пальцами одной руки опускаю заранее приготовленные защитные очки в белой оправе с головы на нос. Это определённо улучшает положение, позволяя мне спокойно продолжать двигаться по парковке.              Водитель чёрного такси с узнаваемой шашкой на крыше радушно машет мне рукой, призывая к себе. Похоже, это он должен довезти меня до места назначения. Единственное, что радует в этой ситуации, — возможность сэкономить почти шестьдесят евро, хотя вряд ли это как-то скажется на моём бюджете.              — Мадемуазель Лагранж? — спрашивает он и, получив в ответ удовлетворительный кивок, услужливо открывает для меня дверь своего авто. — Меня уведомили о вашей ситуации. Куда поедем?              — Rue de Seine тридцать два, — я сажусь в машину и, согнув ноги в коленях, пристёгиваю ремень безопасности. Хотелось бы мне, чтобы кожаная сумка белого цвета, покоящаяся рядом, была не единственным моим багажом, но увы.              — Седьмой округ? — уточняет водитель. Он садится за руль, приспускает зеркало заднего вида и, задумчиво проведя пальцами по бороде, тронутой сединой, заводит авто. — Часто там бываете?              — Нередко, — улыбаюсь я и открываю окно, запуская в салон машины приятный ветер.              Благодаря своей работе мне удалось посетить не одну страну, познакомившись со многими иностранцами. Каждый из них — лишь мимолётное мгновение в моей жизни, но одна финка заняла в моих воспоминаниях больше пространства, чем остальные. «Вы, французы, такие говорливые», — заявила она с закатанными глазами.              Может, и так, но мне определённо нравится эта черта. Разговоры позволяют чувствовать, что ты не один, и иногда отвлекают от возникших проблем.              — Да уж, а мне удаётся побывать там лишь проездом. И то не всегда. Можете себе представить, что на центральной площади в последний раз я был с семьёй несколько лет назад?              По правде говоря, не могу. Мало того, что модельное агентство, в котором я работаю, расположено в пешей доступности от музея Орсе, из окна моей квартиры открывается завораживающий вид на Эйфелеву башню. Стоит учесть, что ради этого мне пришлось работать день и ночь, изучая теорию и подстраивая себя под стандарты. Но все мои старания определённо того стоили: теперь я, как хотела с самого детства, стала востребованной моделью и живу жизнь своей мечты.              В жизни ничего не даётся просто так, и я хорошо уяснила эту истину.              В ответ на признание водителя я расстроенно поджимаю губы.              — Мне жаль, месье, — понимающе отвечаю я, постучав ногтями по своей сумочке. — Раньше я сама и представить не могла, что буду жить в Arrondissement du Palais Bourbon.              Мужчина удивлённо поднимает широкие брови, не отрывая взгляда от дороги:              — Вы живёте в седьмом округе? — спрашивает он так, словно это что-то из ряда фантастики.              — Да, но, боюсь, если моя фотосессия сейчас провалится, мадам Перрин меня не просто уволит, а, скорее всего, убьёт, несмотря на снисходительность ко мне, — я говорю эти слова, скорее, для себя, принимая неминуемую участь, и усмехаюсь, в очередной раз бросив взгляд на часы в приборной панели. — До назначенного времени всего двадцать минут, мы никак не успеем доехать за это время.              Он вмиг оживляется, вдавливая педаль газа до упора, отчего я оказываюсь почти что припечатанной к креслу. Не уверена, что это законно, но кого волнует закон, когда на кону важная съёмка?              — Что же Вы сразу не сказали? Домчим с ветерком.              Машина разгоняется ещё сильнее, и я ощущаю, как мотор ревёт, вибрируя сквозь кресло. От слов водителя не удерживаюсь и звонко смеюсь, почувствовав, как напряжение начинает отступать. Так что, можно было? Если да, то у меня есть все шансы успеть.              Вивьен оторвёт мне голову, если я облажаюсь.              Знаю, насколько важна эта съёмка для нашего агентства. Я буду представлять его, красуясь на обложке журнала с многомиллионной аудиторией. От осознания этого ладошки потеют, и я вытираю их о ткань джинсовых шорт, не сильно улучшая положение.              Как только мы заезжаем в пределы города, я сразу же ощущаю приятное тепло в груди. Узкие улочки и дома, выполненные в бежевом камне, напоминают мне, почему я так скучала по этому месту, находясь среди испанцев. Хотя водителю приходится уменьшить скорость, когда широкая трасса сменяется тесными дорогами, моя тревожность всё равно не возвращается. Всё, что зависело от меня, я уже сделала.              Взгляд цепляется за османские здания, почти все первые этажи которых заняты многочисленными магазинами, буланжери, кафе, ресторанами и модными бутиками. Оконные ниши жилых этажей украшены зелёными растениями.              Элиан говорит, что я слишком влюблена в Париж. Но разве это плохо?              Из-за крыш невысоких зданий виднеется шпиль символа французской столицы, заметив который, воодушевлённо замираю. Теперь я вспоминаю, почему так люблю возвращаться домой. Я живу здесь все свои двадцать четыре года, но каждый раз радость накрывает меня, словно приезжаю сюда впервые.              Тележки с крепницами по-прежнему стоят на асфальтированных тротуарах, и запах сладостей, кажется, проникает даже в салон автомобиля. Обязательно возьму один, как закончится фотосессия. Хотя моя менеджер не очень-то одобряет пристрастие к вредной еде, иногда я могу себе её позволить.              Машина паркуется у четырёхэтажного здания с элегантным фасадом, и водитель улыбается мне напоследок.              — Bonne journée, мадемуазель!              — Merci, хорошей дороги! — пальцами причёсываю волнистые локоны, прикрывая ими лицо, и выхожу из авто, белыми кедами ступая на асфальт.              Кричащая вывеска указывает мне путь, и я вновь достаю телефон, чтобы проверить время. Я опоздала на две минуты, но водитель определённо сделал всё, что мог, чтобы прибыть как можно раньше.              Внезапная прохлада от кондиционеров охватывает моё тело, когда я переступаю порог массивной деревянной двери. Пусть на улице не так жарко, как могло бы быть, контраст температур всё равно оказывается как нельзя кстати.              Я собираюсь обратиться к девушке, сидящей на ресепшене, Амели, судя по бейджу, но прежде, чем она успевает оторваться от стационарного телефона и поднять на меня взгляд, в светлый холл входит рослый парень лет двадцати пяти на вид, позади которого плетётся пышного телосложения девушка. Он зачёсывает копну каштановых волос назад, а темнота карих миндалевидных глаз почти сливается с чернотой зрачка. Может быть, мне кажется, но от этого недовольство, застывшее во взгляде, становится почти физически осязаемым, и даже непоколебимой на вид администратору приходится остановить звонок.              Что-то мне подсказывает, что это не к добру, но моя уверенность не исчезает ни на секунду. И не с такими работали.              — Месье Мартен, уверена, у неё есть весомая причина опаздывать, — блондинка, выбежавшая вслед за парнем, поправляет круглые очки для зрения, придерживая их за дугу двумя пальцами и свободной рукой прижимая к груди какую-то папку.              От произнесённой фамилии я громко сглатываю. Месье Мартен — фотограф, с которым я должна сегодня работать. Надеюсь, что они говорят не обо мне, ведь нельзя выглядеть настолько недовольным из-за трёх минут опоздания.              Похоже, можно. Он, наконец, замечает меня и поворачивает голову в мою сторону. На острых скулах проступила едва заметная щетина, а впалые щёки придают румяному лицу больше строгости. Его естественные угловатые губы плотно сжаты, широкие тёмные брови нахмурены, и всем видом он показывает своё превосходство. Словно я опоздала на год, а не на три минуты.              Но и я не промах. Отвожу плечи назад, выпрямив спину, и гордо поднимаю подбородок.              — Мадемуазель Лагранж? — хриплый голос разрезает тишину, и я даю утвердительный ответ. — Вы опоздали.              — На три минуты, — уточняю я с привычной сталью в голосе. Мне уже не нравится наше знакомство, и я мысленно закатываю глаза, хотя снаружи остаюсь вежливой.              — Это не имеет значения, — отмахивается Мартен, пока его работницы молча наблюдают за нашей словесной перепалкой. — К тому же Вы не готовы к съёмке.              Он проходится по мне оценивающим взглядом, но это нисколько не заставляет меня стушеваться. Напротив, на губах появляется уверенная ухмылка. Я знаю, что хорошо выгляжу даже в шортах и расстёгнутой рубашке поверх белоснежной майки, но всё же вынуждена с ним согласиться: это явно не тот наряд, в котором нужно заявляться на важную фотосессию.              — Excusez-moi, в аэропорту случилась непредвиденная ситуация, — я стараюсь придать своему голосу максимальной искренности, смотря на него с сожалением в глазах. Может быть, признание вины немного задобрит месье? — Мой багаж…              Я не успеваю договорить, так и оставшись стоять напротив Мартена с открытым ртом. Он делает ко мне угрожающий шаг, удерживая руки в карманах свободных шорт.              — Оправдания ни к чему.              Не будь он тем, от кого зависит мой контракт с важным человеком, сомневаюсь, что я смогла бы продолжать так долго оставаться сдержанной. Даже то, что мне не посчастливилось задержаться, не отменяет того факта, что ему стоило бы подбирать хоть немного более понимающую интонацию.              — Вы правы, — киваю я. — Тогда, с Вашего позволения, я бы хотела приступить к работе как можно скорее, чтобы больше не задерживать время, отведённое на нашу фотосессию.              Делаю шаг вперёд, намереваясь обратиться к его ассистентке, — она выглядит куда дружелюбнее. Но, стоит мне оказаться позади месье, он, не оборачиваясь, лёгким движением останавливает меня за запястье, и я, пока Мартен не видит, позволяю себе закатить глаза на этот раз по-настоящему.              — Разве я сказал, что съёмка состоится? — он сощуривает глаза, пригвождая меня к линолеуму.              Чёрт, этого мне не хватало.              — Время, отведённое для Вас, было рассчитано с учётом того, что Вы будете готовы. Нанесение макияжа и причёска могут продолжаться слишком долго.              Я не разрываю зрительного контакта, высвободив свою руку из кольца его пальцев и сжав её в кулак. Ногти больно впиваются в ладонь, но меня не так легко вывести из равновесия.              Разве может человек с первой же встречи создать такое напряжение вокруг? Кажется, одно движение — и меня вместе с его сотрудницами пробьёт разрядом тока. И как они с ним работают? Не хотелось бы мне, чтобы Вивьен тоже была такой требовательной.              Но я должна выполнять работу, вне зависимости от того, нравится мне его характер или нет. Мне нельзя лишиться этой возможности, я уже все уши Элиан прожужжала, что буду на обложке журнала!              — Дайте мне пятнадцать минут. Это не сильно повлияет на те два часа, что предназначены для нашей съёмки, — с напором прошу я. Мои глаза неотрывно смотрят в его, всё так же недовольные.              — Визажист не справится за пятнадцать минут, — протестует Мартен. Он специально занимает оставшееся время?              Но его слова не останавливают меня. Желание доказать свои возможности вмиг растёт ещё больше.              — Я справлюсь, — с натянутой улыбкой заявляю я. — Мне не нужен визажист.              Неужели он думает, что я, с четырнадцати лет шедшая к профессиональной карьере модели, не смогу сделать себе макияж?              Смогу, и Мартену придётся пожалеть о насмешливости во взгляде.              — Даже так? — он скрещивает мускулистые руки на груди, выгибая одну бровь. Сомнение в голосе слишком ощутимо, а улыбка на моих покусанных губах слишком неискренна, чтобы девушки позади нас не стали перешёптываться. Но они, честно говоря, мало меня интересуют.              — Даже так, — с вызовом отвечаю я и повторяю жест Мартена, так же сложив руки на груди и саркастично подняв уголок губ.              — Что ж, тогда Амели проведёт Вас к гримёрной, — указав в сторону администратора подбородком, он разворачивается на пятках, но резко останавливается. — И да, Клэр, проследи, чтобы мадемуазель Лагранж была готова через пятнадцать минут.              С этими словами Мартен удаляется, с громким хлопком закрыв за собой дверь. От неожиданности я прикрываю глаза, а после подхожу ближе к сотрудницам.              Амели суетливо выходит из-за ресепшена и, прокашлявшись, взмахивает волосами. Она начинает движение, бросая на меня косые взгляды, пока Клэр медленно перебирает ногами позади нас. Я же гордо прохожусь по коридору с ровной осанкой. Полагаю, Мартен думал, что его слова смутят или напугают меня.              Но нет уж, я всегда добиваюсь своего.              Цокот каблуков Клэр эхом раздаётся по небольшому пространству, а Амели время от времени поднимает на меня голову.              — Наверное, это не моё дело, — прокашливается она, когда я смеряю её непонимающим взглядом. Пялилась на меня так, будто я отрастила хвост! — Но Ноа… месье Мартен, то есть, — сразу же исправляется администратор, оглядываясь по сторонам, — не очень любит самодеятельность.              — Да-да, — подключается Клэр и, наконец, равняется с нами, ускорив шаг. — Не помню, чтобы кто-то перечил ему, заставляя менять решение…              Амели начинает интенсивно кивать, указав ладонью в сторону коллеги. Но, по правде говоря, у меня это вызывает лишь усмешку.              — Спасибо за предупреждение, но эта съёмка слишком важна для меня, чтобы считаться с его хотелками.              Девушки переглядываются друг с другом, однако больше ничего не говорят. Я тоже много что не люблю, но это не должно мешать другим людям.              Амели открывает передо мной дверь в гримёрную, которая оказывается слишком маленькой, чтобы здесь поместилось больше двух человек. Она пропускает меня внутрь, и мне приходится отодвинуть наряды, свисающие с вешалок, чтобы они не мешали при работе с макияжем. Клэр осторожно проходит следом за мной, положив свою папку на пустой — единственное, что выглядит здесь аккуратным — стол. Девушка протягивает руку куда-то за зеркало, и после короткого щелчка многочисленные лампы передо мной загораются.              — У тебя тринадцать минут, — ассистентка стучит указательным пальцем по циферблату на наручных часах, уже через мгновение оставляя меня наедине с собой.              Что же, это не первый раз, когда мне приходится работать с макияжем в спешке, так что я абсолютно не переживаю по этому поводу.              Ноа — так его зовут — ещё извинится передо мной за свои недовольства.              Оглядываю перед собой белый стол и выдвигаю нижний шкафчик. При виде того, как беспорядочно разбросана косметика, я невольно кривлю губы. Хотя в моём собственном доме редко бывает идеальная чистота, подобное для меня неприемлемо. Не уверена, что этим вообще безопасно пользоваться, так что придётся обойтись находками в моей сумке. Мне повезло: я довольно предусмотрительна, когда дело касается вопроса, что брать с собой в ручную кладь.              Жаль только, что в остальных делах я не так педантична.              Времени остаётся всё меньше, я вываливаю на гладкую поверхность стола содержимое своей сумочки и радуюсь тому, что взяла с собой самое необходимое. Сразу же приступаю к работе, сосредотачиваясь на своём отражении в зеркале.              Если человек говорит, что тринадцать минут для хорошего макияжа — слишком мало, он определённо не знаком со мной.              Растушёвывая тон, я вспоминаю, как мне приходилось наносить косметику на своё лицо за короткое время в самых неудобных условиях. В машине? Есть. В самолёте? Есть. Во время ожидания заказа в ресторане? Есть, есть, есть. Так что тесная гримёрка и пятнадцать минут — это ещё не самый ужасный вариант. И да, не стоит забывать, что всё это по моей вине.              Всё, чем я обхожусь после нанесения тона, который умело скрыл немногочисленные неровности на моей коже, — матовая помада нежного оттенка, тушь для подчёркивания ресниц, хайлайтер для придания лёгкого блеска и совсем немного румян.              Не то чтобы это было шедевром, сравнимым с работами лучших визажистов, но, думаю, за такое короткое время я неплохо справилась. Подмигиваю своему отражению в зеркале и, покрутившись на стуле, смотрю на настенные часы: я управилась даже быстрее, чем должна была.              Клэр опирается спиной о белую стену позади неё, когда я выхожу из гримёрки. Она сверяется со временем и, внимательно всмотревшись в моё лицо, одобрительно кивает. Надеюсь, её начальник окажется таким же благосклонным, в чём я, по правде говоря, уже сомневаюсь.              — Ты неплохо справилась, — дружелюбно отмечает Клэр, быстро перебирая короткими ногами, когда проводит меня до места съёмок. — Но месье вряд ли оценит это. Он слишком ценит пунктуальность, чтобы забыть о своём раздражении так быстро.              — Тогда, может, ты мне расскажешь, как добиться его расположения? — шёпотом спрашиваю я, растянув на губах хитрую ухмылку.              В её больших глазах читается сомнение, и она прикусывает губу так, словно борется сама с собой. Клэр, похоже, не ожидала, что я спрошу что-то подобное, но я не боюсь прямолинейности и стараюсь избегать намёков.              — Не уверена, что это сильно поможет, но… — она вновь оглядывается по сторонам, определённо боясь лишних ушей, и, выдохнув, заправляет длинную прядку за ухо. — Хотя, как уже сказала Амели, месье Мартен не любит самодеятельность, предлагай свои идеи. Ему нравится, когда модели проявляют оригинальный подход непосредственно при съёмке, хотя редко соглашается с чужими задумками. У вас же фотосессия, связанная с приближением лета? Вот и придумай что-то, что будет связано с ним. К тому же в студии достаточно интересных аксессуаров.              Задумчиво кивнув, продолжаю движение и сразу же начинаю прикидывать подходящие варианты. Даже странно, что Ноа нравится чужая инициатива, — мне показалось, что он из тех людей, кто любит, когда им подчиняются.              Вскоре мы оказываемся в просторной фотостудии, выполненной в белых тонах — лишь мраморный пол серого оттенка контрастирует со светлыми стенами и тканевым фоном. Из просторных окон в помещение пробиваются яркие солнечные лучи, озаряя пространство естественным светом.              Клэр оставляет меня наедине с Ноа, сидящим на высоком табурете, закинув ногу на ногу и уткнувшись взглядом в телефон. Он определённо не ожидал увидеть меня так скоро, а потому, спрыгнув с сидения, удивлённо приподнимает брови. От брошенного на меня оценивающего взгляда я чувствую себя экспонатом на выставке, но внешне легко выдерживаю его напор.              — Не думал, что Вы успеете, — говорит он, повернувшись ко мне спиной.              — Я и не с таким справлялась, — горделиво отвечаю я.              Мартен подходит к напольной вешалке, которая, кажется, скоро порвётся от количества одежды на ней, и ловко вытягивает оттуда мятное платье из струящейся ткани с расклешённой юбкой. Приложив его к моему телу и прикрыв один глаз, он кивает каким-то своим мыслям.              — Оно будет неплохо сочетаться с золотисто-русыми локонами и подчеркнёт цвет глаз.              Я забираю платье из рук Ноа и оцениваю своё отражение в зеркале. Он прав, это точно мой фасон. Захожу за импровизированную ширму в углу студии и, снимая с себя одежду, начинаю переодеваться. Прохладная ткань приятно касается моего тела, и я не могу перестать оглаживать её кончиками пальцев.              — Да, и кстати, — обращается ко мне Мартен, когда я выхожу обратно со стопкой своих вещей на сгибе локтя. — Я не люблю формальности, поэтому будет лучше перейти на «ты».              Хотя формулировка мне не очень нравится — можно было и меня спросить о комфорте, — я лишь согласно киваю, оставив свою одежду на стуле. Этот парень точно не знает, что такое субординация.              Когда я прохожу к белому фону, почти готовая к съёмке, мой взгляд цепляется за картонную коробку на столе. Из неё торчат аксессуары — заколки в виде бабочек — так, словно ждали именно меня. Я резко меняю маршрут и аккуратно беру в руки четыре украшения, примеряя на свои волосы.              — Что ты делаешь? — раздражённо спрашивает Ноа, ожидающий меня. — У нас и так мало времени.              Я поворачиваюсь к нему лицом, показывая, что придумала. Он, хоть и не теряя своего скептицизма, на удивление, соглашается с моей идеей. Становлюсь посреди белого фона, поправляя на волосах заколки.              — Подожди, стой, — Мартен показательно закатывает глаза, похоже, думая, что я всё ещё не увидела его недовольства, и приближается ко мне. — Попробуй опустить эту, — он указывает взглядом на одну из бабочек, на что я непонимающе хмурю брови.              — Эту? Так? — я чуть приспускаю аксессуар, но он лишь отрицательно качает головой.              — Нет, вот так.              Не успеваю понять, что происходит, как Ноа касается моих волос своими пальцами. Он задевает их едва ощутимо, но этого хватает, чтобы я изумлённо распахнула глаза, хотя в моей профессии прикосновения малознакомых людей давно перестали быть чем-то необычным. Не представляю, чему так сильно удивляюсь — скорее, дело в его сосредоточенном взгляде, отчего-то вмиг утратившем любой намёк на недовольство.              Мартен копошится в моих волосах, пока я замираю на месте, боясь ему помешать. Это настолько неожиданно — не пререкаться с Ноа, а просто молча принимать его помощь, — что я, кажется, даже задерживаю дыхание.              И он определённо замечает это, остановив свои движения и растянув на губах раздражающую ухмылку. Не знаю, что он там себе надумал, но единственное, что вызвало у меня такую реакцию, — желание хоть немного побыть в тишине.              — У нас мало времени, — напоминаю я, сложив руки на груди. — И не смотри так на меня.              — Ты первая начала, — Ноа отмахивается от меня и, наконец, отстраняется. — Теперь всё точно готово, можем начинать.              Он садится на складной стул чёрного цвета, расставив ноги по разные стороны от сиденья, и я, натянув на губы неискреннюю улыбку, принимаю необходимую позу. Нет времени реагировать на выпады Мартена. Мы просто отснимем необходимый материал и разойдёмся так, словно никогда не виделись, как и с десятками остальных фотографов.              Устремляю взгляд в потолок, когда софтбоксы начинают излучать на меня яркий белый свет. Протягиваю руку вверх — Ноа обещает при обработке добавить на фото летающих бабочек, окружающих меня. Я знаю, что фокус объектива его камеры охватывает моё тело в летнем платье, а потому идеально ровно выпрямляю осанку и тщательно работаю над позой.       Я сосредоточена на процессе, а потому почти не замечаю, как Ноа с тихим шорохом перемещается вокруг меня, то и дело ослепляя меня вспышкой массивной на вид камеры. Он крутится с разных сторон, становится то спереди, то позади, то даже снизу меня, стараясь найти лучший кадр.       Не знаю почему, но я выкладываюсь на полную. Не могу сказать, что обычно работаю не в полную силу, однако сейчас отчего-то мне хочется показать большее. Дело ли в том, что эта фотосессия определит обложку для будущего номера успешного журнала, или в чём-то другом, пока не особо понимаю, но обязательно подумаю об этом после.       В данный момент все мои мысли о том, что я должна выглядеть идеально, так что к выбору последующих поз подхожу с должной ответственностью. Мне хочется быть оригинальной, чтобы выделиться на фоне других моделей и чтобы утереть нос Ноа. Пусть не думает, что опоздание равно отсутствие профессионализма.       Может, я и поступила беспечно, предпочтя побыть в Испании подольше, но это точно не отнимает моего умения отдаваться фотосессии без остатка.       Я не слежу за ходом времени, а просто делаю то, чему училась не один год. В детстве, наблюдая за тем, как мама с папой вынуждены работать без выходных, я, как и большинство малышей, мечтала о высокооплачиваемой и простой работе, чтобы помогать родителям и радовать старшего брата. Не знаю, откуда в моей четырнадцатилетней голове появился этот стереотип, но мне показалось, что быть моделью не так-то трудно.       И, к счастью или сожалению, я всегда отличалась твёрдой решительностью. Сказала родителям о своём желании и подала документы в модельную школу. Всё ещё помню, как радостно прыгала по нашей небольшой квартирке на окраине города, когда получила согласие. Десять лет назад я и представить не могла, что моделинг заключается не в том, что нужно просто фотографироваться.       Два часа пролетают как десять минут, и мне даже приходится свериться со временем на настенных часах, чтобы убедиться в этом.       По окончании съёмок Ноа обходится лишь коротким «на сегодня всё», на что я даже ничего не отвечаю. Обычно фотографы ведут себя куда более открыто, чем этот месье-пунктуальность, но не в моей компетенции жаловаться. Фотосессия прошла успешно, — ну, я надеюсь на это — остальное меня не волнует.       Хотя, что странно, в отражении зеркала, когда я прохожусь по своим волосам расчёской, замечаю взгляд его сощуренных глаз, который Мартен не отводит даже тогда, когда я вопросительно выгибаю бровь.       — Обработанные фото отправлю твоему менеджеру. Передай, что с клиентом она будет общаться сама.       Я мычу что-то в ответ, сжав челюсти, когда завязываю шнуровку на своих кедах. Незачем грубить сейчас, когда мне только-только удалось убедить Ноа в своём профессионализме. Всё-таки моя терпимость никогда не подводила, быть может, благодаря ей Мартен не расскажет Вивьен о моём опоздании.       На три минуты.       Захлопываю за собой дверь с громким стуком, нарочито шумно бросив неловкое «ой» и оправдавшись обычным сквозняком, несмотря на то, что в помещении на него нет и намёка. Мне лишь остаётся надеяться, что это была наша первая и последняя встреча, потому что быть вежливой с теми, кто груб со мной, — то ещё удовольствие.