Подчиняя огонь

      Люк пересекает белую линию финиша с вымученным стоном, тут же падая на влажную от росы траву. Ноги дико гудят и это неудивительно. Кросс в десять кругов для него в новинку. Раньше, в тренировочной группе матери, он занимался упражнениями на выносливость, в спорте без этого никуда. Это чередовалось со льдом, и тело успевало отдохнуть от боли. Но сейчас это всё напоминает скорее кошмар наяву. Люцерис бегает, прыгает, отжимается и снова бегает, не переставая, но меньше нагрузки не становится. А лёд всё также не появляется.       Единственная радость в том, что в эти дни он практически не видит Эймонда. Правда, за эти две недели они всё равно успели несколько раз поругаться. Первый раз из-за Арракса, который успел порвать обувь Эймонда. Тот клялся отправить собаку в дробилку, а Люк отвечал так, что стёкла в окнах трещали. Второй раз они сцепились насчёт расписания Люцериса. В нём не было льда. Это напрягало с каждым днём всё больше и больше. Но дядя сразу дал понять, что не собирается обсуждать тренировки с племянником и пресекал любые попытки Люцериса завести этот разговор. В третий раз сорвался уже Люк, когда Эйгон нечаянно — а на самом деле нарочно — разбил его любимую кружку. Тогда летала посуда по кухне, а Алисента лишилась фамильного сервиза.       И видимо в тот момент это стало крайней точкой. Потому что после этого нагрузки Люцериса увеличились в три раза. Эймонд как с цепи сорвался, включив в расписание подопечного несколько новых видов силовых нагрузок и уменьшив время отдыха. Не удивительно, что после третьего такого дня Люк уже без задних ног.       Но зато спит он крепче, чем раньше. Просто каждый вечер буквально валится на кровать и тут же засыпает, забыв про ужин и душ. И каждую ночь ему снится лёд. Люцерис как наяву чувствует его холод, твердость и гладкость. Каждую ночь он скользит по льду, прыгает так, как нельзя прыгать в реальности. Ночь стала его отдушиной. Каждый сладостный сон дарит ему хорошее настроение с утра. Но оно тут же улетучивается, когда голова проясняется и он понимает, что его ждёт очередной день безо льда и коньков.       Не удивительно, что сейчас Люк смаргивает слёзы вместе с потом, пытаясь найти в себе силы подняться.       — Поднимайся, Веларион, — холодно зовёт его Коль, не поднимая глаз и делая пометки в ежедневнике. — Твой результат никуда не годится. Мне не нравится.       — Вам ничего не нравится, — тихо язвит Люцерис, с кряхтением принимая сидячее положение. Он разминает икры, понимая, что они абсолютно забиты. Ему нужна растяжка и хороший массаж, а не очередной кросс, который убьёт его дыхалку и ментальное здоровье.       — Давай, ещё три круга, а потом силовые, — мужчина свистит, заставляя Люка поморщиться. — Давай, поднимайся. Не заставляй меня звать Эймонда.       — Да даже если вы его позовёте, легче мне не станет, — нудит Люцерис, поднимаясь с колен и снова начиная бег.       Это продолжается, пока Люк буквально не валится на землю, запнувшись о развязанный шнурок на кроссовке. Голова кружится после падения и неприятно ноет копчик. Сил, чтобы встать, у него нет. Ему чудится недовольный голос Кристона на фоне, но он не вслушивается в слова. Лежит, пока утреннее солнце не начинает припекать голову и нежную кожу на лице. Отдых закончен, пора снова приниматься за дело.       Благо в тренировочном зале Кристон не наблюдает за ним. Даёт план тренировки и уходит, делая вид, что у него ещё миллион важных дел. Люк озирается по сторонам, понимая, что сейчас он здесь один. Утром ни у кого нет силовых нагрузок. У младших групп, которые взялась курировать Рейнира, по утрам лёд с упражнениями на технику. У средней группы сейчас групповые тренировки на улице. У старших тоже лёд, где уже вовсю идёт отработка программ. Люцерис хотел бы быть сейчас там. Скользить, прыгать, вращаться. Но всё что он может себе позволить — это лишь мечтать.       И нарушать тренировочный процесс. Потому что если ещё один день пройдёт без растяжки, то можно будет заканчивать со спортом.       Люк с удовольствием начинает с лёгкой разминки, постепенно увеличивая амплитуду. Затёкшие мышцы с трудом поддаются и неприятно ноют. Обычно после такого мать отправляла его к массажисту, который от боли не оставлял и следа. Но вряд ли у него будет такая возможность сейчас. В его плане не стоит даже один час с физиотерапевтом. Последней каплей для Люцериса становится пронизывающая боль в левом плече, когда он выполняет очередное упражнение. Она молниеносная, но настолько резкая и неприятная, что даже подкашиваются коленки. Люк успевает уцепиться рукой за станок и не грохнуться на деревянный паркет.       До окончания его тренировки ещё сорок минут. Но Люцерису плевать. Он готов затеять очередной конфликт, лишь бы это закончилось.       Выход на ледовую арену он находит быстро. Почти все коридоры ведут к главному льду, который обычно по утрам занимают старшая группа фигуристов. Люцерис оглядывается, замечая знакомые лица. В одном углу тренируется новенькая одиночница и Алисента явно не довольна, если судить по её взгляду. В другом углу расположились как раз Эймонд и Эйгон. Пространства для манёвров у них больше, но это не значит, что больше техники в движениях.       Эйгон прыгает тройной аксель, но делает недокрут, не обращая на это внимание. Эйгон забывает про каскад и вторым прыжком ставит бабочку, заставляя даже Люка поморщиться. Вот его вращения с явной потерянной осью. Но отчего-то Эймонд молчит, наблюдает за братом, сложив руки на груди. Он лишь раз за разом переключает музыку на начало, заставляя Эйгона совершать одни и те же ошибки. Люк пытается понять логику этих манипуляций, но оставляет это дело после третьей попытки.       — Разве твоя тренировка уже закончилась? — спокойно спрашивает Эймонд, когда Люцерис спускается ближе к арене. Дядя замечает его боковым зрением, но не поворачивается.       — Я хотел поговорить с тобой, — без замедлений начинает Люк, подходя к бортику. Он цепляется пальцами за него, надеясь, что это предаст ему сил. — Я прошу тебя изменить моё расписание.       — Сначала закончи тренировку, потом поговорим.       — Когда потом? Потом тебя никогда нет. Я прихожу к тебе с разговором, а твоя комната закрыта. Я ищу тебя в тренерской, а тебя там нет.       — Меня нет для тебя, племянник, — Эймонд выделяет последнее слово и, подкатившись к бортику, переключает музыку на колонке снова к началу. — Давай, Эйгон. Ещё раз. И постарайся не тупить на вращениях.       Эйгон в свою очередь громко посылает брата. Но откатывается к начальной позе.       — Сначала закончи тренировку, а потом приходи с разговорами, — повторяет Эймонд, наконец-то разворачиваясь к юноше лицом. — Или ты хочешь пойти против тренера, племянник?       — Если его идея заключается в том, чтобы угробить моё здоровье, то да, — Люк твёрдо смотрит в глаза. — Мне нужны часы с массажистом. И немного отдыха. И наконец-то лёд!       — А я и не знал, что дети сестрицы такие нежные. Как же тогда твой братец играет в хоккей?       — А ты у него сам спроси. Он тебе мигом покажет, как умеет зубы клюшкой выбивать.       Эймонд в ответ лишь хмыкает, снова поворачиваясь в сторону брата. Люк тоже засматривается чужой, ещё не до конца отработанной программой. И не видит в ней Эйгона. Он может гораздо лучше. Он умеет делать лучше. Не только Эймонд был кумиром Люка. И у Эйгона случались гениальные прокаты, которые хочется пересматривать до сих пор. Но сейчас Люцерис не видит дядю в этих недокрученных тройных прыжках, на расхлябанной дорожке шагов. Словно и нет здесь действующего чемпиона страны.       Люцерис сразу представляет то, как он бы сделал это. Как позволил бы себе усилить каскад четверным прыжком, как сменил бы сложность вращения, заменил бы несколько движений перед финальной позой. Композиция ведь великая, из старого, знакомого фильма. Такую музыку называют золотым фондом фигурного катания. Но в тот же момент Люк понимает, что это не его номер. Не его дух, темп, посыл. Такие программы он и вовсе не катает. Однако сейчас был бы рад даже этому.       — С начала, — говорит Эймонд, вновь включая мелодию.       — Ты издеваешься?! — недовольно отзывается Эйгон, еле дыша. Тяжело исполнять одну и ту же программу без перерыва. — Я не могу больше!       — С начала. Давай, живее.       Эйгон бурчит себе под нос, но не смеет противиться. Всё случается по новой.       — Ты его просто изводишь, — вклинивается Люк. Эймонд слегка поворачивает голову в сторону племянника. И тот видит, как чужие губы дёргаются в слабой усмешке.       — Это спорт. И если ты не готов к сложностям, то делать тебе здесь нечего.       — Есть что! — рычит вдруг Люцерис и, легка перегнувшись через бортик, сжимает чужую руку. Та скрыта плотной тканью водолазки и перчаткой. Словно дядя боится прикасаться к этому миру кожей.       Эймонд смотрит сначала на сжимающую ладонь, а потом поднимает недовольный взгляд на Люка. Но тот не отступает, выглядит более решительным, чем несколько лет назад.       Это больше не испуганный ребёнок. Теперь этот ребёнок готов рвать и метать по-настоящему. Эймонд вдруг осознает это ясно и чётко.       — Хорошо, — шипит Эймонд, вырывая руку из чужой хватки. — Я пересмотрю твоё расписание. А теперь иди.       Люцерис не улыбается, скорее скалится, показательно кланяется, разводя руки в стороны. И уходит, не оборачиваясь, когда на очередную просьбу начать с начала Эйгон громко и звонко матерится. Он просто надеется, что к его просьбе прислушаются.       Но проходит день, другой, а никаких изменений не происходит. Он продолжает убиваться на силовых тренировках, выслушивая недовольные комментарии Коля. И теперь Люк чувствует себя полным идиотом, который бьётся лбом о твёрдую стену и никак не может пробиться. Руки опускаются, и у него нет сил даже на скандал.       — Он изводит тебя, это очевидно, — говорит ему Джейс одним вечером, когда Люцерис рассказывает брату обо всём происходящем.       — Да? Серьезно? — язвит Люк, устало падая на стул, опуская руки на стол и роняя на них голову.       — Думаю, что он хочет тебя изжить из группы. Чтобы ты сам ушёл, нарушив контракт.       — Чего ещё умного скажешь? — фыркает Люцерис, подпирая голову рукой, разглядывая то, как брат готовит, ловко орудуя кухонной утварью.       — То, что ты скоро сдашься, — Джекейрис разворачивается слегка, разглядывая чужое, побледневшее от усталости лицо. — Он будет увеличивать нагрузку, пока ты не уйдёшь. Ну, или пока у тебя не остановится сердце.       — Одна перспектива краше другой.       — Можно поговорить с мамой.       — Нет! — резко восклицает Люк, стряхивая с себя накатывающий сон. — Маме мы ничего говорить не будем.       Говорить маме об этом было... стыдно? Да, наверное, так можно назвать это чувство внутри. Ему не хочется подводить её, не хочется, чтобы она переживала по пустякам. Ей и самой сейчас не сладко с малышами, их родителями и начальством. А если ещё на пороге появится Люк, который будет жаловаться маме на злого дядю, то это будет концом конца. Тогда точно придётся уходить из группы, потому что насмешки Эйгона он не переживёт. Да и глупо будет жаловаться, когда до этого клялся, что больше не маленький мальчик и может справиться со всем сам.       Как оказалось, не со всем.       — Физическую нагрузку можно вынести, — тихо говорит Люк, вытягивая ноги под столом, чувствуя, как мышцы после растяжки не болят так сильно, как могли бы. — Обиднее, что это всё мимо. В пустую. Меня даже на лёд не выпускают.       — Так выйди сам, — бросает Джейс, помешивая томатный соус. Молчание повисает всего на мгновение. Но в следующий же момент Джекейрис поворачивается к брату с испуганными глазами. — Люк, даже не думай! Понял?       — Я и не думал, — фыркает Люцерис, пытаясь сдержать улыбку.       — Я вижу по твоей довольной роже! Люк...       — Что? — улыбается всё-таки тот, чувствуя, как шестерёнки в голове начинают крутиться быстрее.       — Если ты куда-нибудь вляпаешься, то я не смогу тебе помочь. Всё, игры кончились. Теперь всё серьёзно.       — Я никуда не вляпаюсь, обещаю, — Люк кладёт руку на грудь, смотря брату в глаза. Джейс кивает, вновь отворачиваясь к плите. — Ну, разве что только в кражу со взломом.       Тут же в Люка под его же смех летит лопатка. К счастью, получается увернуться. Зато радуется Вермакс, который бежит следом за вещью.       Люцерис же радуется тому, что до него наконец-то дошла эта гениальная идея. Великие Семеро, он же может сам тренироваться на льду! Осталось дело за малым. Найти возможность туда пробраться.       В первую очередь он думает о том, чтобы сделать дубликаты ключей. Но это слишком долго и небезопасно. Потому что, так или иначе, о дубликатах узнают. К тому же чтобы их сделать придётся говорить с мамой и просить их на время. А тут точно не получится скрыть правды. Забрать их на время у Алисенты или у Эймонда опаснее вдвойне. Тогда всё закончится грандиозным скандалом. А этот дом и так трескается от ссор и споров. Вытащить незаметно на пункте охраны тоже не получится. Это и вовсе самый безумный вариант.       Тогда-то Люцерис и вспоминает про дедушку.       Не то, чтобы он про него забывал. Визерис — это одно светлое пятно во всей их семейке. Единственный человек, который так стремился объединить две ветви семьи, изучал историю рода, даже восстановил старое поместье. Но Судьба, как известно, не щадит даже самых гениальных людей. Спорт и тяжёлая жизнь подкосили его, и в свои годы он уже даже не ходит сам, предпочитая передвигаться по дому на коляске или с костылём. Люку больно думать о том, что человеку, который учил его кататься на коньках, осталось быть в этом мире не так долго.       И Люцерис даже мнётся, стоя возле двери в комнату дедушки. Неправильно рыться в его вещах. Но эти ключи — единственная надежда. И ему даже хочется думать о том, что Визерис бы понял его. Но времени на размышлении об этом нет. Ручка двери поворачивается легко. В комнате темно и тихо. К счастью все ещё за обеденным столом, делают вид, что им приятно ужинать в компании друг друга. Люк ушёл оттуда первым под предлогом того, что ему нужно выгулять Арракса. И он почти не соврал. В конце концов, пёс пойдёт с ним, чтобы не разрушать придуманную легенду. Да и с собакой ему будет спокойнее.       В спальне дедушки не так уж и много вещей, куда можно убрать связку ключей. Он рыщет в ящиках письменного стола, но там лишь старые документы и канцелярия. Тогда Люк обыскивает прикроватные тумбочки, освещая тёмные закоулки фонариком на телефоне. После очередной неудачи переключается на большой шкаф, в котором на полках стоят шкатулки, коробки и корзинки. И как раз в них и находит ключи: чип для прохода на территорию арены, пропуск через турникет и ключи от раздевалки. Люцерис прикусывает губу, чтобы не запищать от радости. Позволяет себе минутное счастье, а потом вспоминает, что его здесь вообще не должно быть.       И он уже собирается выходить, но останавливается, когда слышит за дверью голоса. Останавливается на месте, сжимая ручку двери и молится всем Семерым, чтобы его не обнаружили здесь. Не хватало ему ещё этого позора.       — Как проходит подготовка к сезону? — слышится голос Рейниры. И Люк тихо выдыхает, понимая, что даже в худшем случае хоть кто-то будет на его стороне.       — По расписанию, — голос холодный, слегка отстранённый. Эймонд.       — Очень хочется увидеть новую программу Люцериса. Первый взрослый сезон. Думаю, что это должно быть феерично.       — Да, так и будет. Мы уже вовсю работаем над программами.       Люцерис скептически изгибает брови. А точно ли дядя говорит о нём? Может, перепутал со... сослепу.       — Если возникнут какие-нибудь трудности — обращайся ко мне. Я обязательно помогу советом.       — Спасибо... Рейнира.       Голоса на мгновение стихают, но Люк не спешит выходить из своего убежища. Он прижимается ухом к двери, пытаясь понять, что происходит в коридоре. Слышит тяжёлые шаги матери, которая поднимается по лестнице наверх. Но не слышит, как уходит Эймонд. А значит, что он стоит на месте.       — Неужели эта дура и правда думает, что ты будешь заниматься её выродком? — это насмешливый голос звучит по-другому. Так в их семье говорит только Эйгон. А значит и он здесь.       — Тише ты, — шипит ему в ответ Эймонд. — Не начинай новый скандал.       — Да ладно тебе. Она должна понимать, что ты никогда не возьмёшься за её сыночка. Его карьере конец.       — Ещё не конец.       — Уже почти. Ещё недельку в таком темпе и он сбежит к мамочке под юбку. Интересно, каково под...       — О, седьмое пекло! Заткнись, Эйгон.       — А что? Значит нашему дяде можно, а нам нельзя? В конце концов, мы должны чтить традиции наших предков.       — Заткнись, я сказал.       Тяжёлые шаги вперемешку со смехом Эйгона становятся всё тише, и через несколько минут Люцерис выбирается на свет. Он прижимается к стенке, пытаясь осмыслить услышанное. Он не дурак и давно догадывался, что все безжалостные тренировки — чёткий план. Но одно дело думать об этом, а другое когда твои мысли подтверждаются. Внутри разрастается целая буря из негодования и злости. Однако вместо того, чтобы высказать всё двум заговорщикам, Люк вдруг срывается на бег. Он цепляет к ошейнику Арракса поводок, хватает заранее приготовленные вещи и выходит из дома. Ехать на автобусе не хочется, да и скорей всего рейсы уже не ходят. Поэтому ничего не остаётся, кроме бега.       Комплекс, как и их дом, находится за городом, где в основном стоит частный сектор. В черте города строить им не разрешили, но сейчас Люк этому даже рад. Куда легче бежать по тихим улочкам то вниз, то вверх, не отвлекаясь на светофоры и машины. Его больная голова не вынесла бы этого. А так есть время успокоиться и понять, что миру между их семьями не бывать и этот поступок обычная закономерность всех случившихся в прошлом событий. Но, наверное, от этого и больнее. Потому что Люцерис понимает, что причастен к этому. Он сжимает поводок в руке, но ему мерещится лезвие от конька.       Люк добегает до комплекса за полчаса, чувствуя, как ноги слегка подкашиваются от интенсивной тренировки. К счастью всё это время он работал на славу и сейчас бег даётся ему куда легче. Оглядывается и с лёгкостью проникает за ограждение, радуясь, что пропуски дедушки ещё действительны. Проходная оказывается вновь пустой и поэтому пройти вовнутрь здания получается проще простого. Ему плевать, если камеры засекут его и всё потом вскроется. Это будет потом. Сейчас же он снова дома. Снова на льду.       Но к удивлению самого Люцериса, за ним не приходят ни следующим утром. Ни через день. Ни через два. Все вокруг него словно великие слепые и ничего не понимают. Или не хотят понимать. Это только в плюс.       Первые несколько дней Люк не пытается что-то придумать. Он тихо катается по льду, вспоминая основные элементы, прыжки, вращения и шаги. Тяжело совмещать ночные тренировки на льду и дневные занятия в зале. У него получается подремать в перерывах и пока что организм не пытается его остановить. Но возможно им движет лишь идея и через некоторое время он сломается. Однако думать об этом не хочется.       К тому же останавливаться обидно, когда понимаешь, что начинает получаться. Люцерис не осознаёт того, откуда берёт движения, откуда находит связки и идеи. Они возникают в его голове как яркие вспышки. И он следует за ними, выполняя прыжки раз за разом, чувствуя внутренний подъём. Кажется, у него и правда всё начинается складываться.       Правда следующим утром Люк понимает, что поторопился с выводами. Потому что организм начинает подавать ему сигналы о том, что пора прекращать жить в таком ритме. Потому что ненормально, когда у тебя после обычной разминки падает давление и из носа идёт кровь. Его спрашивают о самочувствии, а он молчит в ответ. Ну не может он сказать о том, что последний раз спал нормально неделю назад. Хотя удивительно, что ещё никто не догадался об этом по его тёмным кругам под глазами. В следующий раз точно заподозрят неладное.       Люку стоит прислушаться к этому сигналу. Но вместо этого он заводит будильник на девять вечера и заваливается спать, когда приезжает домой. И этот момент кажется ему самым сладким из всех, которые когда-либо с ним случались. Он спит и не может понять: сон это или реальность. Потому что он снова на льду. И снова эти яркие вспышки. Люцерис бежит за ними, выполняя движения уже интуитивно. Взмах рукой здесь, там четверной флип, его коронный прыжок, там дорожка шагов, драматичная и лирическая, но не оконченная.       И когда Люк просыпается, то наконец-то понимает чего хочет от программ в этом сезоне. Он хочет связности, последовательности, истории. Ему нужная легенда, которая будет нитью связывать две его программы. Эти мысли дают новых сил и Люцерис, несмотря на просьбы матери остаться, спешит с Арраксом на прогулку. А с прогулки уже на лёд, воплощать сны в реальность.       И впервые за все ночи Люк понимает то, как ему двигаться. Как правильно встать в позу, как двигать руками, когда прыгать и когда делать вращения. Это ещё не похоже на программу, но она собирается в его руках. И он не скрывает своей счастливой улыбки, когда падает с тройного акселя. Потому что это очередной шаг к его мечте.       — Слишком маленький разгон для такого прыжка, — раздаётся эхом за спиной. Люцерис аж сжимается на льду, боясь повернуться. — Удивительно, что до этого у тебя получались четверные.       Хрупкое счастье рушится под натиском всего нескольких фраз. Люк не может подобрать слов, чтобы описать своё разочарование.       Подняться со льда получается с трудом. Как будто рассеивается его туманная окрылённость и вековая усталость возвращается к нему. Он до последнего надеется, что ему просто почудилось. Что это второй сигнал от организма. Но это оказывается не так. Эймонд действительно здесь.       Дядя стоит за бортиком, выглядит совершенно не удивлённым. Скорее заинтересованным и всё таким же уставшим. Словно и он сам не спит по ночам, не имея сил сопротивляться своим мыслям. И сейчас Люцерису даже немного стыдно за то, что они столкнулись здесь в двенадцать часов ночи.       — Тоже решил потренироваться, дядя? — бросает первым Люк, подкатываясь ближе. Но остаётся на приличном расстоянии, чтобы чужие руки не смогли до него дотянуться.       — Решил проверить, не врут ли факты. И, как оказалось, не врут.       — О чём это ты?       — Не строй из себя дурачка. Эту роль забрали наши родственники, которые не видят очевидной лжи.       — А я и не скрываю того, что тренер плевать хотел на мою карьеру и желает слить меня. Что уж делать бедному мальчику, кроме того, как спасать свою шкуру?       Эймонд хмыкает, растягивая губы в улыбке. Это кажется ему забавным.       Он сейчас смотрит на мальчишку и не может понять, почему не чувствует ненависти. Обычно она разъедает его органы и кости, когда Люк только появляется в поле зрения. Обычно в такие моменты это чувство подстёгивают шутки Эйгона, холодный взгляд матери или недовольные комментарии Коля. Они словно змеи, которые тормошат раненую душу, не давая забыть о пережитой боли.       Но сейчас, когда они наедине, вместо этого лишь... тишина. Он чувствует абсолютно ничего. Словно они и не знакомы. Может быть, именно поэтому сейчас он посмотрел на Люка как будто впервые. Как будто до этого не засматривался нарезками его выступлений, пытаясь проклясть племянника через экран. А тот как будто назло прыгал всё лучше и лучше. Не то, что сейчас. Хотя в этом можно винить и Эймонда. Сам прекрасно знает то, к чему приводит отсутствие практики.       — Как ты догадался? — вдруг спрашивает Люцерис и смотрит своими наивными зелёными глазами. Эймонду аж смешно становится. И курить хочется.       — Я наблюдательнее других, — говорит, присаживаясь на деревянную скамью. В конце концов, он тоже пришёл сюда пешком. — Интересно вдруг стало, почему ты со своей псиной так подолгу пропадаешь на улице. Уходишь в девять, приходишь далеко за полночь. Стал больше уставать. Круги под глазами. Очевидно, что недосыпаешь. А значит, что пропадаешь где-то, занимаешься тяжёлой работой. Всё просто.       — Какой умный, — фыркает Люк, ковыряя лезвием конька лёд. — А может, я просто люблю свою собаку и поэтому так долго гуляю. А недосып и мешки под глазами от твоего дурацкого графика тренировок.       — Так ты и планировал сказать сестрице, когда всё бы вскрылось?       — Ты бы никому не рассказал. Потому что стало бы понятно, что ты не уделяешь моим тренировкам никакого времени. А я слышал, какую лапшу ты вешал матери на уши.       — Я бы не сказал. Но камеры не врут. Как и электронный журнал посещений. Я вдруг заметил, что отец, который уже год не появлялся на арене, вдруг зачастил сюда. Странно, не правда ли?       — Возьми медальку, Шерлок Холмс.       Эймонд вновь усмехается. Он соскучился по этой лёгкой дерзости. Потому что обычно шутки Эйгона черны, как самая тёмная ночь.       Он наблюдает за тем, как Люк снова заходит на круг, выполняя в этот раз аксель безупречно. За такой обычно судьи ставят максимум. Как и за следующий, который делает племянник вновь. Эймонд подмечает, как пружинят ноги, насколько высоко у него получается оторваться от льда, насколько наклонна ось и как рабочая нога делает дугу при приземлении. Это сделано хорошо. Рейнира времени зря не теряла и обучила сына всему. А тот впитал знание с молоком.       Но в голове вдруг всплывают картинки, которые он видел до того, как раскрыл себя. Эти пластичные руки, похожие на взмахи крыльев, вытянутая шея, запрокинутая голова, отточенные вращения и лирическая дорожка шагов. Это не похоже на то, что Эймонд видел у Люцериса до этого. Разве что несколько лет назад он исполнял по наполнению что-то похожее. Вроде бы в тот год его племянник стал чемпионом страны среди юниоров. Однако он не помнит его на пьедестале юниорского Чемпионата Мира. Честно признаться, вообще не помнит Люка в тот сезон. Как будто его и не было.       — Покажи ещё раз.       — Что показать? — переспрашивает Люк, когда останавливается возле бортика, чтобы попить воды.       — Элементы, который ты исполнял.       Люцерис смущённо отводит взгляд. Сколько он видел? Неужели всё? Становится немного не по себе. Словно в самое сокровенное залезли и сейчас там роются. Хотя с другой стороны, он сам решил вынести мысли на лёд. Поэтому стесняться этого даже глупо.       И поэтому он вновь идёт за идеей. Он снова летает над холодным льдом. Снова забывается мечтой о чём-то едином, настоящем. Даже на мгновение забывает о том, что сейчас здесь не один. Настолько отстраняется от реальности, погружаясь в мир своих грёз, где он принц своего королевства.       Принц.       — Не так уж и дурно, — сухо отзывается Эймонд, когда Люк подкатывается к нему, тяжело дыша. — Но ты не чувствуешь ритм элементов. Два первых совершенно не коррелируются с последующими плавными движениями руками. Как и дорожки шагов совершенно разные по стилистике.       — Удивительно, не правда ли? — огрызается Люцерис, дёргая рукава тренировочной кофты вверх. Становится жарко. — Интересно почему? Может, потому что я делаю это всё сам.       — Не язви, если... Что это?       Люк следит за взглядом дяди и понимает, что тот рассматривает рисунок на его руке, который проглядывает из-под кофты.       — Татуировка, — пожимает тот плечами. — Видимо ты очень внимательный, раз не замечал её всё это время.       — Какой смысл мне тебя разглядывать? — Эймонд поднимается и вдруг тянет чужую руку на себя, задирая рукав сильнее. Понимает, что татуировка идёт выше. — Покажи.       Люцерис хмурится непонимающе. Но стягивает с себя кофту и нижнюю майку, разворачиваясь спиной к дяди, чтобы тот смог рассмотреть тату.       Это крылья. Точнее скелет крыльев дракона. Рисунки на теле повторяет схему из какой-то энциклопедии про мифическую нечисть. Раньше он увлекался ею. И когда пришло время бить тату, Люк уже знал, что обратится к своим старым детским мечтаниям. Он мечтал оседлать дракона, а вместо этого рисунок его скелета перекрывает шрамы после операции.       Эймонд не смеет трогать чужое тело, но взглядом буквально облизывает каждую вытатуированную косточку, любуясь тем, как от движений рук двигаются и рисунки. Это завораживает. Как будто заставляет подумать о том, что внутри племянника и правда живёт дракон.       Дракон.       Ему мерещится, что собственная змея на левом предплечье шевелится и щекочет кожу. Хочется разодрать это место в кровь, но он сдерживает себя.       — Дракон значит, — говорит Эймонд, когда Люк снова одевается. — Может тебе и программу такую поставить? Как думаешь?       — Я должен принимать решения? Серьёзно? Тогда зачем ты мне?       — Хочешь услышать правду?       Люк только молча кивает.       — Я совершенно не знаю, что тебе ставить. Если Эйгона я ещё знаю и понимаю, как с ним работать, то ты чистый лист. Хотя скорее сказать пустой, — Эймонд замолкает и замечает, как племянник закатывает глаза. — Но сейчас ты словно... Словно дал мне идею.       — Хочешь, я открою секрет. Так и должно быть. Программы это общий труд. И, в конце концов... прими тот факт, что тебе от меня не избавиться.       — Уверен?       — Уверен. Так давай хотя бы будем полезными друг другу. Сотрудничество это тоже неплохо.       Люк подаёт свою руку. Ему хочется скрепить этот непроизнесённый договор. Видит, как дядя мнётся некоторое время. Но после протягивает ладонь в ответ, сжимая. И только сейчас Люцерис подмечает насколько чужие пальцы холодные.       — Откуда ты взял идею на этих элементов? — спрашивает Эймонд, когда они выходят из комплекса. Время уже близится к трём.       — Я их... Ну, — Люк мнётся и молчит, пока цепляется карабином за ошейник Арракса. — Они мне приснились.       Эймонд тут же цокает языком и закатывает глаза.       — Меня сейчас стошнит от твоей гениальности.       — Тогда, пожалуйста, отверни голову влево. Я Арракса только утром помыл.       Пёс отзывается на своё имя, звонко гавкает, бодро вышагивая рядом с хозяином. Эймонд фыркает, смотря на животное. Хорошо, что Вхагар кошка и ему не нужно заниматься подобным так часто.       Отчего-то он вспоминает то, что из всех новоприбывших животных она полюбила только эту лохматую собаку. Наверное, это можно считать за знак.