Мотыльки сгорают в огне

      Пятнадцатое наступает слишком быстро и совсем некстати.       Лавирую в толпе школьников, которые радостно несутся утепляться, чтобы отправиться на стадион, пока я в очередной раз набираю номер Риты.       — Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети, — слышу в очередной раз за утро из трубки и чертыхаюсь себе под нос.       На деле сейчас мне совершенно не до неё, но попытаться переключиться просто необходимо.       Думать о школе, об учениках было просто невыносимо, ибо все подобные мысли скатывались к одному: к Ксении, а затем к Волкову, которого хотелось просто размазать по стенке. Если бы не Артём, который добрался до него сегодня первым, то одним скандалом в школе было бы больше.       Эти мысли пугают и не поддаются никакому логическому объяснению. А хуже всего, что поговорить об этом ни с кем нельзя. И без чужих мнений понимаю, что со стороны это начинает выглядеть как минимум странно.       — Кирилл Павлович, можно вас на минутку? — Навстречу сквозь толпу школьников пробирается Леночка — улыбчивая, при параде и, как всегда, в неизменно хорошем настроении.       — Да, Елена Александровна, слушаю вас. — Вижу в её руках небольшую стопку бумаг и тихонько вздыхаю уже понимая, чего от меня хотят.       — Тут на подпись грамоты, вы забыли забрать, — она без церемоний вручает мне бумаги. — Ещё Николай Антонович просил напомнить, что вы открываете праздник.       — Да тут забудешь, как же, — ворчу совершенно безрадостно. Публичные выступления совсем не мой конёк.       — Мне пора идти на стадион, ещё надо закончить некоторые приготовления, — ссылаюсь на занятость и быстро ретируюсь в сторону спортивного зала пока Леночка не вспомнила что-то ещё, чем можно меня обрадовать.       — Ксения занесёт медали! — вдогонку бросает Леночка, но её голос теряется в детском гомоне.       Впрочем, выцепить имя и общий смысл это мне не мешает.       В голову сразу приходит мысль, что всем станет легче, если мышонок будет рядом. Спокойнее мне, Николаю Антоновичу, и, надеюсь, самой Ксении.       Решение принимается быстро и в следующую минуту из динамика телефона доносятся гудки.       — Ты где сейчас? — спрашиваю без всяких церемоний и, получив удовлетворяющий ответ, киваю сам себе. — Жди там и никуда не уходи.       Кажется, что Ксения невероятно предсказуемая, но сейчас это приносит облегчение.       Ускорив шаг, направляюсь к спортивному залу, сворачиваю на пожарную лестницу и тут же останавливаюсь как вкопанный.       Лицо само по себе каменеет, взгляд пустеет, а челюсть крепко сжимается.             Дима выныривает неожиданно, почти налетая на меня.       — Волков, тебе на стадион не пора? — спрашиваю холодно, оглядывая двоих пацанов, которые смотрят волчатами из-за его спины.       — Сам разберусь, — выплёвывает он и проходит мимо, задевая плечом, а за ним его волчата, хоть и не так нагло и уверенно.       Прикрываю глаза, а губы сами по себе растягиваются в ядовитую усмешку, пока язык пробегает по кромке верхних зубов, задевая верхнюю губу.       Утренний разговор возымел хороший эффект. И пусть, как учитель, я немного перешёл границы, позволив себе его припугнуть, это того стоило. В конце концов синяк под глазом не моя работа и за это Дима может сказать спасибо. Синяком дело не кончилось бы.

//

      — Принесла медали? — спрашиваю сразу, как спускаюсь по лестнице и замечаю Ксению у медпункта.       Она кивает и тянется следом за мной в спортивный зал, держа в руках небольшую коробку.       — Как самочувствие? — интересуюсь таким же тоном, как до этого про медали: будто бы между делом.       — Жить буду, — вяло выдыхает девчонка и сразу плюхается в кресло, как только мы оказываемся в моей каморке.       — Жить можно по-разному, Мотылькова, — бросаю на неё косой взгляд, а затем забираю коробку, в которой обнаруживаются типовые медали, сертификаты на поход в боулинг на несколько человек, билеты в кино и ещё парочка подарочных сертификатов на посещение музея естествознаний.       Усмехаюсь, представляя счастливые лица ребят, которым достанется поход в музей.       — Николай Антонович уже связался с мамой, — выдаёт она почти шёпотом, теребя свои пальцы.       — И что она? — Почему-то кажется, что ничего хорошего мышонок не услышала.       — Она, конечно, беспокоится обо мне, но выволочки за списывание не избежать. — Ксюша вздыхает и складывает руки на стол, а следом ложится на них головой.       — Не вешай нос. Это всего лишь небольшой эпизод твоей жизни. Ещё пару лет, и школа закончится, и ты ещё с улыбкой будешь вспоминать эти мамины уроки. — Усаживаюсь напротив Ксении и принимаюсь рассматривать грамоты, стараясь ставить подпись четко и быстро.       — Думаете? — Ксения упирается подбородком в сжатый кулак и кисло улыбается вздыхая.       — Уверен, — киваю, мягко улыбаясь. — Подростки склонны любые неприятные ситуации чувствовать острее и превращать во вселенскую скорбь. Вот увидишь, через время будешь смотреть на всё это совсем иначе.       — Это не значит, что на самом деле эти проблемы ерундовые, — Ксения хмурится, следя за моими руками, пока продолжаю ставить подписи.       — Я и не говорю, что твои проблемы — ерунда. Просто ты, как и все подростки, склонна драматизировать. Это естественный ход вещей. Когда взрослые говорят вам об этом, то совсем не для того, чтобы задеть.       — А я и не задеваюсь, — забавно бурчит мышонок. Кажется, что ещё чуть-чуть, и она игриво покажет мне язык.       — Вот и славно, — отвечаю, не зная, что ещё сказать.       Почти заканчиваю подписывать грамоты, когда Ксения выпрямляется и встаёт.       — Пойду на стадион, может там чем-то надо помочь.       — Подожди немного, вместе пойдём, — ставлю последнюю подпись и засовываю грамоты в пластиковый конверт. — Тем более главное мы сделали: продумали план мероприятия, составили списки необходимого, а всё расставить, прикрепить плакаты и прочее смогут без нас. Примем работу по факту, — улыбаюсь, глядя на то, как Ксюша скептически смотрит на меня в ответ.       — Никогда не подумала бы, что вы оптимист, Кирилл Павлович, — скрестив руки на груди, нескладёныш смотрит на меня с недоверием. — В любом случае, вам ещё открывать праздник речью.       — Да, кстати об этом, — вздыхаю, тоже поднимаясь из-за стола, — давай ты, а? Если согласишься, то в виде исключения накину оценку, — иду сразу с козырей, зная, как Ксении важно получить больше баллов.       Выступления перед большой аудиторией — совсем не моё. Одно дело в классе один на один с шалопаями. Другое — на стадионе перед толпой разных возрастов.       Сразу вспоминаются школьные годы и дурацкие стихотворные конкурсы, где ты не в состоянии выдавить из себя и строчки под взором грозной классной руководительницы и директора — учителя литературы.       Брови Ксении ползут вверх от удивления, а после внутри неё явно борется желание получить халявную оценку и что-то ещё, что определённо против этой затеи.       — Спасибо за предложение, но я откажусь. Мне хватит той, что получу за помощь в организации в качестве вашей помощницы.       — Да ладно тебе, мышонок! — вздыхаю тоскливо, выходя из-за стола и опускаясь на него своей пятой точкой перед Ксенией, упирая одну руку в бедро, а вторую протягиваю к девчонке в молящем жесте. — Отстрелялась на раз-два и всё, и оценку тебе поправим, сможешь пропустить одно, нет, даже два дополнительных.       — Даже не надейтесь, — она не выдерживает, начиная тихонько смеяться. — И потом, директор просил вас об этом лично. Не отмажетесь.       Театрально вздыхаю, хватаясь за сердце, и возвожу глаза к потолку.       — Бессердечная девочка, не жалеешь своего старого и немощного учителя, — ворчу шутливо. Упираюсь обеими руками в бёдра, и смотрю на Ксению уже спокойно, с улыбкой.       — Ну, вы ещё не такой уж и старый. Предполагаю, в свои тридцать я ещё не буду думать о пенсии, — хоть я и не перестаю улыбаться, под моим вопросительном взглядом Ксения тушуется, правильно понимая моё удивление. — Неужели вы думали, что никто не узнает и не разнесёт информацию о вашем возрасте?       — Боюсь даже спрашивать, но какую информацию ещё узнали и разнесли? — По правде, скрывать мне было нечего, если не касаться причин, почему я оказался тут, но даже это кажется не таким уж страшным; и всё же от слов Ксении интерес узнать, что же там ещё обсуждает прекрасная половина этого учебного заведения, возрастает.       Вместо ответа мышонок что-то тихо бубнит себе под нос про семейное положение и догадки, почему на занятиях я всегда в кофтах с длинным рукавом, и разворачивается на пятках, покидая коморку с румянцем на щеках.       Не улыбаться такой реакции не могу, думая про себя, что видеть её такой приятно. Подхватываю со стола файл с грамотами, проверяю, на месте ли телефон, зажигалка и сигареты, затем беру пальто и выхожу вслед за Ксенией.       — Не спеши ты так, пойдём вместе. Только мне надо переодеться, — окликаю голосом, полным веселья, и, убедившись, что она ждёт возле кабинета медсестры, направляюсь в раздевалку.

//

      На стадионе вовсю кипит жизнь. Трибуны заполнены учениками, а учителя держаться особняком за составленными вместе столами, ближе к полю, перед которыми сделан импровизированный помост с микрофоном, куда предстояло взойти в ближайшее время.       Ксения смотрит на трибуны, явно разыскивая подруг, а я замечаю неподалёку Волкова. Поэтому не даю ей далеко уйти, утягивая за собой к столику, где мы проведём большую часть праздника.       — Ксюш! — Дойти до наших мест не получается. Орепов на всех парах спешит к нам со счастливым и гордым выражением лица. — Ты как?       — Со мной всё в порядке, — Ксюша неуверенно мнётся, поглядывая то на Орепова, то на меня, а затем на мою ладонь, которой крепко сжимаю её пальцы.       Спохватившись, отпускаю и отхожу на шаг в сторону, коротко прочистив горло.       — Потом наговоритесь, у нас много дел, — привираю, сам не понимая почему. — Ксения, тебе ещё нужно обойти все игры и убедиться в безопасности. А ты, Артём, если нечем заняться, можешь помочь и принести снаряжение. Отсюда вижу, что ни мячи, ни мешки, ни прочее так и не донесли до нужных мест.       Довольство как рукой стёрлось с лица Орепова и тот, к моему удивлению, без возражений отправился выполнять поручение. В то время как Ксения смотрела на меня с непониманием.       — Какая ещё безопасность? Это же просто игры, что там может быть не так?       — Люди существа талантливые. Кто-то и на воздушном шарике умудриться повеситься. Так что давай, иди. — На самом деле мысль, что Ксения будет подальше от трибун, где тусовался Волков, была неплохой.       Потому давать отбой или соглашаться с мышонком не спешу, напротив, настаиваю на своём решении.       Ксения пожимает плечами и спускается с трибун в противоположную от изначальной траектории сторону, а я перевожу взгляд на самый верх, где всё ещё стоит Дима со своими приятелями и не сводит глаз с Ксении.       От смурных мыслей отвлекает телефонный звонок.       — Слушаю, — отвечаю не задумываясь, всё так же не спуская глаз с Волкова.       — Здравствуй, Кирилл, — голос из трубки моментально заставляет забыть на время о проблемном подростке, и все чувства обращаются к нему, — ты очень настойчиво пытался со мной связаться. Была в командировке.       — Ты сказала, у тебя ко мне дело? — спрашиваю, стараясь, чтобы голос звучал обыденно, но это даётся с трудом.       — Да, но не думаю, что ты захочешь обсуждать его по телефону, — Рита отвечает спокойно, но по тому, как едва уловимо меняется её интонация, понимаю, что она не уверена. Либо в том, что говорит, либо в том, что хочет сказать.       — Кстати, про телефон. Откуда у тебя этот номер? И кто тебе сказал, что я не в городе? — по-прежнему стараюсь звучать непринужденно, но чем больше говорю, тем сильнее напрягаются голос и тело.       — От Сири. Ну, помнишь, может быть, компаньона Артёма Валерьевича? Был такой Раймонд Рожкалнс, маленький балтийский предприниматель. У него дочь — Сирдсвалда. Недавно виделись с ней, разговорились, вспомнили про Машу, и вот она рассказала, что ты сейчас уехал чуть ли не в деревню на ретрит, — с каждым словом Рита всё больше и больше щебечет, будто и не говорит со вдовцом, раны которого ещё не зажили. Так спокойно, так весело, так просто.       Чем больше она говорит, тем больше теряюсь в потоке информации и чужих имён, которые лишь отдалённо кажутся знакомыми.       — Допустим. А не подскажешь, как могу с ней связаться? — хмурюсь, догадываясь, что найти концы будет сложнее, чем думал.       — Не думаю, что у тебя получится. Она на днях уехала с семьёй в какие-то богом забытые места — у неё сынишка болеет, вот, надеются, что там какой-то целитель поможет. Связи нет, да и если была бы, то всё равно связаться не вышло бы — они сдают телефоны.       — Правда? Может, мы в одних и тех же местах, а я не узнал её? Некрасиво получается, — пытаюсь прикинуться валенком и Рита, кажется, ведётся.       — Да нет, не волнуйся. Ей какая-то её старая подруга дала твой номер, правда, так и не поняла, кто, откуда. Так что насчёт встречи?       — Я и правда сейчас, можно сказать, на ретрите, — сам себе удивляюсь, вспоминая новомодное словечко, — сбежал от всех, сменил номер и потому очень удивлён, что ты нашла меня. Если дело не срочное, давай позже: когда вернусь в столицу? Сейчас неподходящее время.       Слышу шорох на том конце и вздох. Рита явно колеблется, говорить мне или нет.       — Правда не хотела по телефону, всё же дело касается Маши, — она замолкает, выдыхает, будто собирается снова что-то сказать, и вновь тишина.       — Что ты имеешь в виду? — уточняю удивлённо, совершенно не понимая, что может быть связано с Машей спустя столько времени.       — Перед… — тяжёлый вздох, — перед тем, как всё случилось, Маша заезжала ко мне и оставила несколько коробок с вещами. Сказала, что вы затеваете ремонт, а оставлять где-то в ячейке их не хочет — слишком они ценные для неё. А потом было уже не до вещей, ещё позже как-то жизнь закрутила, и вот месяц-полтора назад наткнулась на них и наконец-то вскрыла. Подумала, что ты захочешь забрать их себе.       Молчу в ожидании, что Рита продолжит говорить, и пытаюсь вспомнить, чего не хватало среди вещей после похорон. Кажется, всё было на месте, кроме…       — Карточка ведения беременности с узи и прочим, пинетки, игрушка, а ещё несколько дневников. Личных дневников Маши.       Точно.       Незадолго до свадьбы Маша начала вести дневники, и именно их я пытался найти после всего в надежде узнать, о чём же она думала?..       К горлу подкатил тошнотворный ком, лишая меня способности говорить на несколько секунд. Собравшись с мыслями, вдыхаю полной грудью воздух, прежде чем ответить.       — Я правда не могу приехать сейчас, ты можешь отдать эти вещи Дэну? Денис…       — Я помню, — кажется, Рита улыбается.       — Ты не против, если он свяжется с тобой?       Получаю положительный ответ, а следом короткое прощание, и опускаю руку, отключив вызов.       Шум в голове заглушает гам вокруг. Только неровное биение сердца перебивает его, отдаваясь пульсацией в висках.       Перед глазами снова всплывают липкие, удушающие воспоминания тех дней. Её заплаканное лицо, её обвинения в порыве скорби и боли, моё равнодушное отношение — на деле непонимание происходящего.       Слегка пошатываюсь, упираясь в перила позади себя и сжимаю их, второй ладонью закрывая глаза.       — С вам всё хорошо, Кирилл Павлович? Вы как-то побледнели. — Назвать этот голос обеспокоенным было сложно, зато различить долю непонятной мне иронии — легко.       — Не беспокойтесь, Маргарита Степановна, я в порядке, — отвечаю выпрямляясь. На душе моментально становится паршиво от того, что не удержал себя в руках.       — Кирилл, ну мы же взрослые люди, — Марго подходит слишком близко, опуская руки на ворот моей спортивной кофты. — Я же не под венец тебя тащу. И потом, ты должен понять: я молодая, здоровая женщина, а ты не менее молодой и здоровый мужчина. Свободный мужчина. Зачем нам портить отношения? Уверена: мы сможем договориться о выгодных условиях для нас обоих.       — Мы уже говорили об этом, — не получается скрыть удивление в голосе из-за резкого перехода в интонации Марго и из-за внезапно поднятой темы. — Это не лучшая идея.       — Кир, ну ты же взрослый мальчик, — она сжимает ворот моей кофты в кулаках и натягивает её в попытке притянуть меня к себе. — Я предлагаю тебе регулярный секс. Хороший секс. Без обязательств.       — Ты не принимаешь ответ «нет», да? — усмехаюсь, приподнимая бровь. В голове эхом звучат эти же слова от Ксении.       По телу пробегают мурашки, но не от возбуждения или предвкушения, а от чувства чего-то неправильного, неприятного.       Сбрасываю руки Марго с себя и отхожу на шаг:       — Здесь не время и не место для подобных разговоров.       — Не проблема: назови время и место, я приду, — Марго улыбается, упрямо глядя на меня своими стальными глазами.       Очевидно, что по-хорошему она не понимает, и на языке вертятся далеко не самые культурные слова, но прежде, чем успеваю произнести их, Марго резко припадает к перилам. А следом слышу разные возгласы.       Оборачиваюсь и вижу, как недалеко от торговых палаток в самом разгаре потасовка. Быстро кидаю взгляд на самый верх трибун и не нахожу Волкова. Из груди рвётся тяжёлых вздох, полный самых гадких предчувствий.       До собравшейся толпы добираюсь быстро, перепрыгивая перила и игнорируя призывы Марго остановиться, мол, расшибусь.       Пробираюсь сквозь зевак, попутно пытаюсь их разогнать, понимая всю честность этого мероприятия.       Оказавшись в первых рядах, невольно застываю, горько отмечая, что опасения оправдались. По земле катаются Волков и Орепов, попеременно оказываясь сверху и время от времени нанося удары друг другу по лицам. А позади них на земле сидит Ксения, прижимающая к груди руки.       — Вы, блядь, что устроили? — мат рвётся сам собой, даже не задумываюсь, что стою в окружении детей, в том числе совсем мелких.       Примеряюсь несколько секунд, а после хватаю Орепова за руку, резко дёргая на себя, пытаясь оттащить.       — Чего ждёшь? Держи Волкова! — рычу какому-то старшекласснику, имени которого даже не помню.       Тот, спохватившись, пытается оттащить Диму, но безуспешно, пока к нему на помощь не приходит ещё один парень.       — Совсем слабоумные? — голос всё ещё мало похож на нормальную спокойную речь, но мне откровенно плевать. — Волков, если отчисление не пугает и срок не сильно заботит, то хоть бы про деда подумал! — срываюсь на крик, удерживая брыкающегося Орепова поперёк, всё сильнее и сильнее сдавливая его, пока тот не начинает сипеть и похлопывать меня по рукам в немой мольбе отпустить.       Отпускать, впрочем, я не собираюсь, лишь ослабляю немного свои «объятия», но не бдительность.       — Я предупреждал тебя, моль! Предупреждал! — Волков пытается вырваться из хватки парней, полностью игнорируя мои слова и будто бы даже не замечая моё присутствие и Орепова, который менее минуты назад так рьяно пытался дотянуться до него.       — Я не понимаю, о чём ты, — Ксения шмыгает носом, но смотрит упрямо, твёрдо, явно собрав всю волю, что у неё есть, чтобы не дрожать как осиновый лист.       — Всё ты знаешь, дрянь мелкая, — Дима делает резкий выпад всем корпусом вперёд, почти вырываясь из держащих его рук.       — Пустите! Дайте я втащу этому трусливому уроду, — Артём моментально возобновляет буйные и безуспешные попытки выбраться из моей хватки.       — Значит так, пока не подоспел Николай Антонович, даю вам шанс успокоиться, потом пеняйте на себя. Особенно ты, Дима, — выжидаю немного, убеждаясь, что Артём меня услышал и не собирается бросаться на Волкова.       Осторожно отпускаю его и обхожу, становясь между ним и Волковым.       — А теперь без чувств, с толком и расстановкой — что случилось? — кошусь на Ксению, которая неуверенно поднялась с земли, благоразумно оставаясь на расстоянии.       — Эта дрянь со своей мамашей накатала заяву, — Волкова по-прежнему держат. Не рискую дать ему свободу движений, а я только подхожу ближе к нему, внимательно на него глядя.       — И что ты собирался делать? Решил, что, если учинишь расправу над слабой девчонкой, что-то изменится в лучшую сторону? У тебя мозги есть? — Осознать всю глубину идиотизма залитого яростью ума Волкова не получается, только удивляюсь его гениальным решениям.       — А вам что, больше всех надо? — Дима упирается в меня взглядом точно у загнанного в угол волка. — Что, при всех не такой смелый, да? — его слова звучат совсем тихо. Так тихо, что едва разбираю их.       Кулаки сжимаются, как и челюсть, до предела, но сделать ничего не могу.       — Ты прав, мне больше всех надо, — соглашаюсь, стараясь, чтобы голос не дрожал от негодования. — Хочу спокойно доработать этот год без проблем и убраться восвояси к своей прежней жизни, а ты всё усложняешь, висишь на шее проблемой. Так что, да, мне надо больше других, чтобы ты перестал рыпаться и наконец-то взялся за голову. Волков долго смотрит мне в глаза не мигая, пока не сплёвывает в сторону и, наконец, высвобождается из хватки других мальчишек.       Он начинает уходить, не оглядываясь, но в конце концов останавливается, сжимая и разжимая кулаки. В один момент он резко оборачивается, преодолевая небольшое расстояние, между нами, за считанные шаги и неожиданно наносит удар мне в солнечное сплетение.       — Да пошёл ты, Кирилл Палыч, — выплёвывает каждое слово Дима, пока я, согнувшись пополам, не опускаюсь на колени, стараясь справиться с нехваткой воздуха, выбитым его мощным ударом.       — Кирилл Павлович! — Не вижу, но слышу, как Ксения быстро бросается ко мне, а затем её тёплые руки ложатся мне на плечи, пока Волков быстро уходит.       — Да жив я, жив, — хриплю, наблюдая за тем, как Ксения опускается на колени передо мной, обхватывая моё лицо своими ладошками.       Сердце останавливается. Едва дёргаюсь, но тут же послушно склоняюсь, позволяя ей касаться моего лица.       Её огромные васильковые глаза смотрят с беспокойством, подсвеченные едва тёплым октябрьским солнцем и от того похожие на два не огранённых сапфира.       Я снова забываю, как дышать, но уже не от боли.       — Мне, вообще-то, больше досталось, — ворчит Орепов, присевший на корточки рядом с нами. Его физиономия уже украшена ссадинами и разбитой губой, но вскорости обещает стать ещё ярче от синяков.       — Да не сделал бы он мне ничего, — не уверен, что Ксения сама верит в то, что говорит. — Не нужно было, Артём, но спасибо.       Перевожу дыхание, прикрыв глаза, а затем поднимаю руку, накрывая ею ладонь Ксении, которой она всё ещё касается моей щеки. Мягко убираю её и как раз вовремя — к нам подоспели другие учителя.       — Что тут происходит? — гремит Николай Антонович уже второй раз за день, а я только усмехаюсь и тяжело вздыхаю, поднимаясь с земли и утягивая за собой Ксюшу.       — Всё в порядке, показывали ребятам приёмы самообороны. Так, на всякий случай. — Разумеется директор прекрасно понимает, что тут было и, уверен, ещё вызовет меня на ковёр для разъяснений, но сейчас делает вид, что съел эту глупость лишь для того, чтобы не портить день остальным.

//

      Впервые с тех пор, как оказался в этом богом забытом городке, возвращаюсь в квартиру с радостью, чувствуя её как нечто похожее на дом.       После завершения спортивного праздника пришлось неслабо попотеть, чтобы убрать стадион. Даже несмотря на дополнительные руки помощи, легко не было. А в конце Николай Антонович потребовал немедленного визита к нему в кабинет.       Разговор оказался не из лёгких, но закончился привычными задушевными разговорами и парой рюмочек, которые затянулись допоздна.       Потому оказавшись, наконец-то, дома, я с облегчением выдыхаю.       Не включая свет, стягиваю с себя вещи, не заботясь о том, куда и как они упадут — уберу потом.       Больше всего сейчас хочется в душ, чтобы смыть этот день, и лечь спать, чтобы забыться.       Сон приходит быстро, но так желаемого облегчения и отдыха не приносит.       Мои руки скользят по бёдрам Маши, сжимая их сквозь коротенькую полупрозрачную, шёлковую ночную рубашку. Поднимаюсь по её талии вверх, сжимаю небольшую налитую грудь и с жадным стоном припадаю к её коже губами там, где съехала шёлковая ткань.       Всего миг и, стянув ночную рубашку, отбрасываю её куда подальше, удобнее устраивая Машу на своих бёдрах.       Скольжу губами вверх к её ключице, затем ярёмной впадине и, наконец, касаюсь шеи. С её губ срывается тихий стон. Она отклоняет голову назад, прогибаясь в пояснице, и обнимает меня за шею одной рукой, второй крепко сжимая мои волосы.       Маша ведёт бёдрами, и из-за этого жарко выдыхаю, крепче прижимая её к себе.       Ладони спускаются и вновь ложатся на её бёдра. Впиваюсь в них пальцами, прекрасно понимая, что на утро там могут остаться лёгкие отметины — настолько её кожа нежная — но сдержаться невозможно.       Она смеётся, упирается мне в плечи и толкает с силой, заставляя лечь на спину.       Её поцелуи начинаются от моих губ и влажной цепочкой опускаются вниз до самых бёдер, нежно проходясь по возбуждённому члену, едва лаская его языком — дразнит.       Когда Маша снова целует меня в губы, мы оба стонем в унисон.       Внутри неё так тепло, так нежно.       Направляю её бёдра руками, задавая темп движениям. Подаюсь ей навстречу и в конце концов не выдерживаю — обхватываю её руками и подминаю под себя, укладывая на постель, сразу же толкаюсь в неё с желанием и страстью.       — Кир… — её голос ласкает слух, и, переполненный чувствами, слегка прикусываю нежную кожу её шеи, стараясь сдерживать себя, чтобы не быть грубым.       — Кир, — зовёт она снова, — Кир, посмотри на меня, — стонет она, и её тёплая ладошка — слишком хрупкая — ложится мне на щёку, заставляя прервать поцелуи. — Хочу тебя. Господи, как же я безумно хочу тебя.       Васильковые глаза, точно два сапфира, слезятся от переизбытка эмоций. Тонкие руки скользят по моим плечам и нежно обнимают за шею, стараясь притянуть ближе к себе.       По телу проходит разряд тока от осознания, что со мной совсем не Маша.       — Блядь, ты в конец спятил. — Сажусь рывком в кровати, упираясь локтями в колени, и закрываю лицо ладонями.       Тяжело дышу, особенно сильно чувствуя в ночи, как бьётся о рёбра сердце, разгоняя по жилам жар возбуждения, не желающий исчезать после пробуждения.       За окном ещё не занялся рассвет, на часах всего лишь два двадцать семь ночи.       Со стоном поднимаюсь с постели и отправляюсь в отрезвляющий душ, который не сразу, но приносит облегчение телу, но не сердцу, душе и разуму.