Мотыльки сгорают в огне

      Когда тебе нет двадцати, то любая попойка, какой бы разгульной она ни была, проходит значительно легче, чем когда тебе тридцать. Вместо лёгкого недомогания и, в целом, возможности привычно заниматься делами, я получил головную боль, тянущуюся вплоть до понедельника. А ведь это была даже не попойка.       Морщу нос и прикрываю глаза от неприятной, даже тошнотворной волны боли в затылке, тянущей свои липкие щупальца к вискам. В этот момент готов возблагодарить кого угодно за то, что пятые и шестые классы на экскурсии. Старшие хоть не горлопанят так сильно.       Губы сами собой складываются в усмешку. Старшие умеют довести и безмолвно.       — Доброе утро, Кирилл Павлович. Вы сегодня рано, разве у вас не окно? — Ирина Викторовна приветливо улыбается, стряхивая капли дождя с яркого, особенно в этот пасмурный день, зелёного плаща.       — Доброе утро. — Заливаю крупные листья чёрного чая кипятком и киваю в ответ. — Вы правы, но дела всегда найдутся.       На самом деле просто не хотелось сидеть в четырёх стенах. Вестей от Дениса не было, как и от отца, да и в целом никаких новостей. Несмотря на не лучшую форму, хотелось выбраться из серой квартиры, которая совсем не располагала к жизни в ней не в солнечные дни. И пусть в школе много раздражителей, они, хотя бы, дают чувствовать себя живым и… Полезным.       Впервые эти мысли заставили сильно удивиться. Удивление посещало теперь слишком часто, показывая всё новые и новые стороны не то меня, не то жизни. В столице — за рутинной, муторной работой и затуманиванием разума — как-то не замечал или, скорее, не ощущал так остро, что дни проходят бессмысленно. А здесь — вдали от столичных соблазнов, в незнакомом месте, с ограниченными возможностями — я вдруг осознал, что хочу жить. Жить, а не смотреть со стороны за бесполезно утекающим временем.       Чуда от такого осознания не случилось. Пока я научился только заглушать эти терзания, но так и не придумал, как удовлетворить свербящее внутри чувство пустоты, разочарования и страха.       Да, страха. Непонятного и непостижимого страха.       Одним из способов борьбы стала школа. Обязанности, общительные учительницы и назойливые ученики.       — Да, дел невпроворот! — Ирина Викторовна соглашается быстро, поправляя высокую причёску из вьющихся светлых локонов. Подхватив миниатюрную дипломатку, она усаживается в кресло, принимаясь выкладывать на стоящий рядом столик тетради учеников.       — Доброе утро, коллеги! — Николай Антонович неизменно в бодром настроении и с улыбкой появляется в учительской и, как обычно, приносит за собой атмосферу кипящей работы. — Кирилл Палыч, хорошо, что встретились. Хотел поговорить с тобой ещё в пятницу, но запамятовал.       Директор не кажется недовольным, а потому не воспринимаю его слова как зловещее предвестие.       — В чём дело?       — Это по поводу Ксюши Мотыльковой. — Он растирает руки, а после заливает воду в чайник.       В голове мелькает мысль, что он так же, как и я, просто стремится быть в обществе. В его кабинете есть всё, что нужно, но вместо этого каждое утро он сначала приходит в общую комнату учителей.       — А что с ней? — хмурюсь, пытаясь вспомнить хоть что-то, что мог слышать от других учителей о её проступках или о том, что было в пятницу. До дома она добралась вполне благополучно раз у неё хватило храбрости подтрунивать над учителем.       Сдержать улыбку не получается, потому тихо кашляю в кулак, пытаясь её скрыть.       — Да тут в очередной раз подняли вопрос о списывании среди твоих архаровцев. Уверен, что Ксюша из добрых побуждений помогает, но неужели не понимает, что оказывает медвежью услугу?       Слова Николая Антоновича вгоняют в ступор. Разве ж с мышонком надо говорить об этом? Но в ответ только киваю, соглашаясь с директором. Поговорить с ней будет проще, чем со всем классом. Да и причины её поведения очевидны. Мышонок — что тут ещё скажешь?       — Разберёмся. — Отпиваю чай и беру пальто, собираясь выйти из кабинета.       — Только не включай терминатора, — голос Николая Антоновича догоняет уже в коридоре, вызывая тяжёлый вздох.       Судя по поведению обалдуев, им наплевать, режим терминатора или ангела терпения. Складывается впечатление, что большинство из них даже не замечают разницу в моём настроении. Чего не скажешь о Ксении.       Вздыхаю, прокручивая слова Николая Антоновича в голове, и киваю. С ней действительно нельзя, как с той же Савичевой. Алиса сильная и крепкая, в ней есть стержень, хоть снаружи колючая, а в голове вата. Ксения же просто боится. Непонятно чего и почему, но складывается впечатление — всего. И меня тоже.       От мыслей, что я могу быть причиной страха такого ребёнка, по телу пробегает неприятная волна дрожи. Невольно морщусь, стискивая зубы, и направляюсь в сторону своей вотчины.       — Лучше?       — Да, спасибо.       Первый голос узнаю далеко не сразу, а со вторым не возникает никаких проблем. С первыми звуками в голове ярко вспыхивает образ, а за ним тут же второй, когда напоминаю себе о невозможности встречи с первым.       «На ловца и зверь бежит», — усмехаюсь угрюмо, устало растирая переносицу. Отчего-то не спешу спускаться по последним ступенькам, а только прислоняюсь спиной к стене, за которой должен быть медпункт, находящийся напротив спортивного зала.       — Может, всё же зайдём? — На моей памяти впервые слышу настоящий голос Орепова, без кривляний и попыток звучать лучше. Оттого погасшая секунду назад усмешка снова возвращается.       — Не стоит. — По скрипу скамейки понимаю, что Ксения села, а приглушённый, звучащий в нос голос говорил о том, что она опустила голову, уткнувшись во что-то лицом.       — Тогда, может, хоть домой отпросишься? — По звукам похоже, что Орепов садится рядом. — Совсем бледная.       — Да всё нормально. — Будто усталый выдох, а затем звук молнии, шуршание, острые ноготки по ребристой пластмассе папки и шелест страниц. — Держи, ты просил домашку.       — О, благодарочка! — теперь Орепов звучит, как и всегда, а потому решаю, что нет смысла скрываться дальше, тем более тема разговора зашла в нужное мне русло.       — За отсутствие мозгов не благодарят. — Выйдя из-за угла, подхожу ближе и жестом требую передать мне улику преступления.       Орепов с кислой миной протягивает мне тетрадь, кидая на Ксению мимолётные виноватые взгляды.       — Родной язык? А я уж, грешным делом, подумал, что для тебя не всё потеряно.       — Сдадите? — Кислая мина Орепова слаще любого мёда, но вместо злорадной улыбки натягиваю серьёзное выражение лица и качаю головой, цокая языком.       — Даже не знаю… — Заниматься этим шалопаем нет никакого желания. Как в целом и с любым из класса. Потому киваю в сторону выхода и голосом, не терпящим возражений, чётко даю понять, чего хочу: — Бегом отсюда. Не дай бог услышу о коллективной работе ещё раз…       Артём всё усвоил с первого раза и, кинув Ксении тихое, едва разборчивое, «извини, увидимся позже», моментально слинял в неизвестном направлении.       — Ну, а теперь ты. — До этого, не обращая особого внимания на Ксению поворачиваюсь, намереваясь отбить у неё желание давать списывать раз и навсегда, но вместо этого озадаченно замолкаю, видя её белее простыни. — Что с тобой? — Сами по себе в голове начинают крутиться возможные объяснения для её сверх нормы заботливой родительницы.       — Ничего, — вымученно выдавливает и качает головой.       Веры её словам ноль, потому подхожу на шаг ближе и бесцеремонно касаюсь её лба ладонью.       Мышонок дёргается в сторону, будто боясь, что я прокажённый. В глазах отражается недоумение такой степени, что готов поверить: слезящиеся покрасневшие глаза вовсе не от плохого самочувствия.       — Ты в зеркало себя видела? — На мой вопрос Ксения округлила глаза, а после сжалась, как ощетинившийся, загнанный в угол зверёк.       — Отражение там во много раз лучше, чем утром субботы увидели вы, — она огрызается, обиженно выплёвывая каждое слово, а я не выдерживаю, усмехаюсь.       В этом мышонке кроется настоящая крыса.       — Вы что-то хотели? — Ксения правильно трактует мой долгий пытливый взгляд. Хмурится, явно предчувствуя, что ничего хорошего от меня ждать нельзя.       — Хотел поговорить о твоей благотворительности в масштабах класса. — Сажусь на скамейку рядом с ней, делая глоток чая. — Учителя жалуются, что ты всем даёшь списывать. — Решаю оставить без внимания её выпад. Пока.       Ксения судорожно втягивает воздух и сжимает сумку до побелевших костяшек. Не такой реакции я ожидал.       — Разве я виновата? — бурчит она под нос, отводя взгляд в сторону.       — А разве нет? — поджимаю губы видя, как мышонок все больше и больше сжимается, словно слова ударили по-больному. — Ты знаешь, что оказываешь своим одноклассникам медвежью услугу.       — Говорите так, будто это легко — сказать «нет», — её голос становится совсем тихим, а голова опускается ниже.       Ксения редко смотрит мне в глаза, а сейчас вовсе пытается спрятаться от моего изучающего взгляда.       — Да, это несложно, — киваю, но в противовес словам внутри всё вздрагивает. — Если это нужно для твоего благополучия, то это несложно.       — Тогда не вижу проблемы, — бурчит она, вцепляясь в светлую косу, начиная её теребить.       Не нужно быть гением, чтобы понять, о чём говорит мышонок.       Вздыхаю, стараясь подобрать слова.       — Тебе самой не противно? Покупать хорошее отношение одноклассников таким способом? — По повисшей тишине осознаю: слова подобрать не получилось.       Прокрутив сказанное в голове, понимаю, что звучат они так, будто и не старался смягчить.       Поворачиваюсь к Ксении и замираю. Её плечи едва уловимо дрожат, пальцы до побелевших костяшек сжимают косу, а нижняя губа прикушена опасно сильно.       — Слушай, ты ведь неглупая девочка и ты определённо умеешь дружить, — вспоминаю ситуацию с Юлей, как подтверждение своему предположению. — Не знаю, почему ты решила, что обязана так поступать, но в итоге только разобьёшь себе сердце.       Вздыхаю, даже не представляя, как будет разочарован мышонок, когда её усилия не принесут желаемого результата.       — Вы не понимаете, — выдыхает она с усмешкой, как только снова собираюсь заговорить.       — Объяснишь? — По телу проходит едва уловимая дрожь, а сердце ухает вниз, как при падении во сне. В очередной раз всего на миг, но образ Ксении, как по волшебству, размывается, а поверх него вижу Машу. Это выражение лица, взгляд, то, как усмехается. Безысходно, затравленно, будто бьётся в каменную стену в надежде отыскать дверь и вырваться на свободу.       — Не плачь, — подаюсь вперёд и протягиваю руку, касаясь костяшками её скулы и только в этот момент понимаю, что делаю.       Ксения замирает с округлившимися глазами. Вижу, как она дёргается желая отстраниться, но потом, внезапно для меня, закрывает глаза и совсем чуть-чуть, но склоняет голову, прижимаясь к моим пальцам.       Извинения за опрометчивый поступок застревают в горле, а рука наливается тяжестью. Не могу отнять её, а продолжать касаться лица кажется чем-то неправильным, эгоистичным, жестоким для нас обоих. Но Ксения продолжает сидеть, склонив голову к моей руке, и сил одёрнуть её попросту нет.       — Я делаю это не из-за дружбы, — шепчет мышонок, не открывая глаз, — а потому, что боюсь насмешек. Мало быть просто серой мышью, чтобы избежать насмешливых оскалов этой стаи гиен.       Как педагог, да что там, хотя бы как взрослый человек, я должен был понимать вероятность существования подобного ответа, но её слова отзываются глухим стуком в голове.       — Кто-то над тобой издевается? — в этот раз вопрос звучит осторожно и тихо. Ксения наконец отстраняется и выпрямляется, пожимая плечами и мягко улыбаясь.       — Послушай, ты сильнее, чем думаешь и ты не одна. Учителя помогут решить эту проблему. Ты, главное, не иди у них на поводу, не подкладывай сама себе свинью, а с остальным… С остальным мы разберёмся, хорошо?       Это «мы» вырывается быстрее, чем успеваю подумать. Это точно не то, чем я собирался заниматься, отсиживаясь в школе.       — Хорошо, — если бы не видел, как шевелятся её губы, то решил бы что мне послышалось: так тихо она говорит.       — Хорошо, — повторяю за ней и вновь протягиваю руку, с непонятно откуда взявшейся нежностью касаясь её светлой макушки. — Всё будет в порядке.       Ксения кивает и поднимается, кидает на меня робкий взгляд, а на губах такая же неуверенная, мягкая улыбка. Будто и не было между нами колких слов и выпадов.       — Точно не нужно позвонить матери? — На вопросительный взгляд в мою сторону обвожу в воздухе перед лицом круги, намекая на бледность и болезненность. — Иди домой, я напишу записку.       — Со мной всё хорошо, спасибо, — Ксения отворачивается раньше, чем успеваю что-то сказать, направляется в сторону классов.       — Мотылькова, — окликаю её, вынимаю телефон из кармана и упираюсь локтями в колени, улыбаясь, — не вздумай забить мой номер под каким-то дебильным погонялом.       Мышонок застывает на месте. Вижу, как дёргаются плечи от усмешки, и она скрывается за поворотом на лестнице.       Вспоминаю, что и сам не сохранил её номер.       Разблокировав телефон, открываю входящие сообщения. Найдя нужный чат и даже не раздумывая, ввожу «Мышонок», а после нажимаю кнопку «сохранить».       Несколько секунд сижу и просто смотрю на сообщение от Ксении, не в состоянии перестать улыбаться.       Кирилл Павлович [03.10 07:49]       Мне ближе песня группы «Дюна» — «Привет с большого бодуна».

***

      — Кир Палыч, ну можно исправить? Пожа-луйста! — не успеваю выйти из раздевалки, как несколько восьмиклашек облепляют меня, оглушая своим «пением» невпопад.       — Раньше надо было думать: когда прогуливали, — фыркаю беззлобно и стягиваю полотенце с мокрых взъерошенных волос. — И чтобы завтра принесли дневники с подписью родителей.       — Отец меня убьёт!       — Востриков, раньше надо было думать, раньше. А теперь иди, разбивай свою хрюшку, гробы нынче дорого стоят, — устало кидаю светловолосому мальчишке, который от досады или скорее из желания показать театральные навыки бьётся головой о стену. Впрочем, несильно, примеряясь предварительно.       Усмехаюсь и подталкиваю двух приятелей артистичного Вострикова и их подружку к выходу из коридора между раздевалками.       — Давайте-давайте, придёте в четверг и исправите свои двойки. Из-за вас я опаздываю. — На деле никакого опоздания.       По плану стоит дополнительное занятие с Ксенией, но после утренней встречи без сомнений уверен, что оно не состоится. Даже несмотря на то, что в течение дня мельком видел своих бандитов и мышонка белее простыни среди них.       — Добрый день, Кирилл Павлович, — не успели скрыться горе-двоечники, как за моей спиной раздался тихий девичий голос.       Оборачиваюсь, удивлённо потирая лоб, и недовольно констатирую болезненную бледность, испарину, совершенно потухший рассеянный взгляд и тихую, будто с трудом дающуюся, речь.       — Ты чего тут? — для чрезмерно ответственной Ксении вопрос наверняка звучит глупо, но гонять загнанное зомби желания нет. Ещё и быть виноватым, если у него что-то отвалится, тем более.       — Факультатив. Вы забыли? — Ксения делает шаг вперёд, собираясь пройти в зал, но я заграждаю ей путь, упираясь ладонью в дверной косяк.       — Ты почему ещё в школе?       Ксения смотрит на меня растерянно, будто не понимает суть и причину моего вопроса. Опускает взгляд и сжимает бежевый спортивный мешок со сменкой.       — А не должна?       — Да, не должна. Ты себя со стороны видела? — тяжело выдыхаю и подаюсь немного вперёд, прищуривая глаза. — Вот не поверю, что никто из учителей не пытался отправить тебя домой.       — Нет причин отправлять домой, всё в порядке, — Ксения поднимает на меня взгляд и внутри всё переворачивается от догадки.       Нет, всё не в порядке. Да, она плохо себя чувствует. Она просто не хочет пойти домой. И этому есть действительно веская причина.       Несколько мгновений смотрю на неё, пытаясь убедить себя, что это не моё дело и я совсем не хочу впутываться в дела девчонки, которая и без того заставляет вспоминать о прошлом.       Хотя, может, если узнаю её лучше, то перестану видеть Машу? Перестану путать их силуэты, голоса, запахи. Перестану выискивать этого нескладёныша взглядом среди толпы в коридоре или столовой. Перестану на крошечный миг каждый раз тонуть в её взгляде, болезненно сжимая кулаки для отрезвления, не позволяя выдохнуть такое желанное «Ма-шень-ка».       — Хочешь поговорить о чём-то? — спрашиваю серьёзно и вижу, что мышонок сразу понимает, о чём речь, но только отрицательно мотает головой.       Убираю руку и отворачиваюсь, захожу в зал, ероша влажные волосы. Мне бы ответить, что устал, не хочу или придумать иную отмазку, чтобы отправить её домой, но я упорно молчу. Возможно, оттого, что хотя бы чуть-чуть, но понимаю это чувство. А, может, причина в Маше и их сходстве.       — Ну, и что мне с тобой делать? — ворчу под нос, стаскивая с шеи полотенце, и протираю им лицо не ожидая, что Ксения услышит.       — Начать занятие? — хриплый голос раздаётся прямо за спиной, и от этого невольно вздрагиваю, не замечая и не понимая, зачем она подошла так близко.       Настолько, что, обернувшись, мне хватило бы просто поднять руку, чтобы коснуться её плеча.       — Давай по-взрослому, мышонок, — вздыхаю и отступаю на шаг назад, — мне не влом провести занятие, особенно с учётом твоей успеваемости и внезапно проснувшегося желания тренироваться, но сейчас ты в таком состоянии, что физическая нагрузка и перепад температур в теле только сделают хуже. Мне не хочется отвечать за то, что ты слегка. Да и ты всё прекрасно понимаешь, неглупая и уже немаленькая…       — Вы тоже, — резко обрывает мои нотации Ксения, сжимая до побелевших костяшек мешок в руках.       — Что «тоже»? — моргаю удивлённо и от заявления, и от резкой перемены в лице Ксении.       Словно за один миг маска маленькой наивной нескладной девчонки сменилась на потрёпанную жизнью, уставшую и израненную.       — Всё понимаете, — хрипло выдыхает она и опускает голову. — Тоже понимаете. — Она медленно бредёт к скамейке и тяжело садится, будто в мешке не обувь, а гиря, и ноги, как и всё тело, не особо-то её слушаются.       — Какое это имеет значение, если ты не хочешь об этом говорить? — пожимаю плечами и хлопаю себя по карманам, вспоминая, что сигареты оставил в коморке. — Более того, как будто пытаешься делать вид, что ничего не происходит.       — Обязательно говорить, чтобы понимать?       Замираю, а затем выдыхаю и плотно сжимаю губы, поднимая взгляд на мышонка: — Нет, необязательно.       В этот момент кажется, что она действительно старше, чем есть на самом деле. Кажется, что за наивностью, даже какой-то инфантильностью, некоторой глупостью, неловкостью, отстранённостью от людей, она просто прячет свою чёрную дыру. Дыру, у которой наверняка тоже есть имя.       — Но я всё равно не хочу отвечать, если ты решишь тут ласты склеить. — Шумно плюхаюсь рядом с девчонкой и прижимаюсь затылком к стене. — Есть к кому пойти?       К своему удивлению, слышу тихий шуршащий смех и натыкаюсь на взгляд прищуренных, в конец обнаглевших глаз: — А что? Если нет, то пригласите к себе?       Её слова, как и взгляд, отзываются ощущением, похожим на удар в солнечное сплетение. Не больно, но дыхание останавливается. На периферии мелькают образы, обрывки воспоминаний. Огорошенный, только моргаю перед тем, как снова вернуть дар речи.       — Мотылькова, совсем страх потеряла? — Воздух застревает в горле и слова звучит низко, будто забито горло. — Или тоже любовную лихорадку подхватила от однокашниц?       Ксения закрывает глаза и снова смеётся, прерываясь на лёгкий кашель.       — У них не лихорадка, а течка. Да и часть педагогического состава недалеко ушла. — Ксения упирается в меня взглядом и растягивает губы в улыбке.       Внутри всё встаёт на дыбы.       С одной стороны, я должен бы отчитать её, возмутиться выражениям и вообще тому, как панибратски она ведёт себя с учителем. И плевать, что я не являюсь лучшим примером. С другой же стороны мою голову посещали похожие мысли. И не мне отчитывать мышонка за подобное, когда и сам ушёл недалеко.       Прежде, чем осознаю, что делаю, по залу разносится раскатистый смех. Мой смех. Протянув руку, касаюсь ладонью её горячего и влажного лба, и качаю головой, когда она совсем немного, но подаётся вперёд, будто не мышонок, а кошка, жаждущая немного тепла.       — Без шуток, Мотылькова, тебе нужно принять лекарства и в постель. И лучше дома, чем у подружки или… — с губ почти срывается что-то невнятное и неприличное о парнях, но вовремя останавливаюсь, отнимая руку ото лба Ксении. — Всё, подъём и по домам.       — Вам нравятся мейн-куны? — Вопрос застаёт врасплох, не позволяя встать.       Снова смотрю на Ксению и вздыхаю.       — Не любитель животных. У меня даже кактусы дохнут, — ответ из разряда расхожих, на отвали.       Обсуждать что-либо не хочется, так как внутри действительно зарождается тревога, что ещё немного и Ксения поплывёт, и везти её придётся не домой, а в больницу. И отчитываться потом придётся тоже мне. И перед Николаем Антоновичем, и перед матерью девчонки.       Последнее особенно напрягает.       — Да? Жаль, — тянет Ксения, усмехаясь и принимая ровное положение сидя. — Вы сейчас очень похожи на этого большого пушистого кота. Такой же растрёпанный, — она глупо хихикает, снова превращаясь в себя обычную. Впрочем, нет, обычная Ксения более серьёзная и сдержанная. Сейчас она скорее ближе к Савичевой.       — Мышонок, я теряю терпение. — На самом деле мне абсолютно всё равно.       Единственная причина, почему заставляю собираться — её самочувствие. Если бы не оно, то, возможно, я и не возражал бы. Мне тоже совсем не хочется возвращаться в пустую квартиру. Компания нескладёныша лучше, чем тишина и унылость, что липко пробираются в самую мою суть, утаскивая на дно воспоминаний.       — Значит, вы меня съедите? — голос её звучит растерянно и тихо.       Откровенные глупости тоже не злили, даже забавляли, и может в другой ситуации я бы их поддержал. Но показывать этого не могу.       — Хуже. Сдам тебя маме с потрохами. — В голову не лезло особенно много её проступков. Да и проступками её прорывающиеся несмелые взбрыкни назвать язык не поворачивается. Но я уверен, что сама Ксения уже успела составить список своих провинностей до мелочей и напротив каждой указать полагающийся вид наказания.       Мышонок ёжится, обхватывая себя за плечи и втягивает голову, утыкаясь носом в высокий ворот пушистого фиолетового свитера.       — Лучше бы съели, — выдыхает она как будто серьёзно и поднимает взгляд на меня. И в этот момент кажется, что в глубине васильковой бездны зарождается обида.       — Я не ем костлявых и больных. — Делаю шаг вперёд и протягиваю руку, беря Ксению за предплечье.       В свитере она кажется не такой худой, но рука спокойно смыкается вокруг предплечья, и на секунду хмурюсь, опасаясь, что могу сделать ей больно.       — Хватит валять дурака, Мотылькова. Судя по всему, у тебя достаточно высокая температура, раз ты несёшь такую чушь. — Тяну мышонка на себя в попытке поднять её на ноги.       Как и ожидалось — она лёгкая и никакого сопротивления. Захочет кто украсть — хватай и беги. Хорошо, если умеет громко кричать и царапаться.       — У вас волосы мокрые, — Ксения ничуть не возражает и даже не вздрагивает, как обычно, когда прикасаюсь к ней. Видимо оттого, что стоит на своих двоих весьма неуверенно, а идёт ещё хуже: почти опирается мне на руку.       — Ничего, не сахарный, не растаю. Дома кто-то есть? — спрашиваю без особой надежды, уже прикидывая, к кому можно было бы отвезти этого горе-нескладёныша. Не оставлять же её одну в таком состоянии в самом-то деле.       — Есть, — понуро отзывается мышонок, когда усаживаю её на скамейку уже в коридоре перед медпунктом. На секунду мелькает мысль, что, может, стоит обратиться к сестричке, но раздосадовано вспоминаю, что у неё сегодня сокращённый день.       Всё, как всегда, вовремя.       — Вот и отлично. Сиди тут, я переоденусь, заберу вещи и пойдём за твоей курткой, а после — домой.       Убедившись, что Ксения понимающе кивнула и не собирается прилечь на холодный пол, мысленно повторяю порядок действий, быстро направляясь в свою каморку.       Решаю не переодеваться от греха подальше и не тратить время. Вид у мышонка доверия не внушает: бледная, но с нездоровым румянцем на щеках, с осоловелым взглядом, покрытая испариной и абсолютно точно обессиленная, с неспособностью трезво мыслить.       Закидывая последние вещи в сумку, проверяю наличие пачки сигарет и зажигалки, когда в ящике стола начинает вибрировать мобильный.       Морщусь от своей рассеянности и радуюсь, что понадобился кому-то именно сейчас — возвращаться из дома в школу было бы лень.       — Слушаю. — Мыслями определённо не здесь, а потому даже не проверяю, от кого внезапный звонок.       — Кирилл Огнев? — на том конце смутно знакомый женский голос, но никак не получается нащупать хотя бы ниточку в памяти, где я мог его слышать?       — Да, слушаю. Кто это? — Закрываю шкафчик и на ходу подхватываю сумку с вещами и направляюсь к выходу из зала.       Мне бы начать беспокоиться, сомневаться, ведь этот номер известен ограниченному кругу лиц, которых можно посчитать на пальцах одной руки, но не придаю этому значения до тех пор, пока не слышу знакомое имя, и замираю в проходе, глядя на обхватившую себя руками Ксению, согнувшуюся пополам.       — Рита Антипова. Подруга Маши. Была её свидетельницей на вашей свадьбе, помнишь?       Киваю, не сразу соображая, что собеседница этого кивка не видит: — Да. — Голос предательски дрожит и стоит больших усилий, чтобы сфокусироваться на мышонке, а не на нежном образе из воспоминаний того дня.       — Мы могли бы встретиться? — Рита звучит обыденно, даже радостно, а я не знаю, что сказать, как в дурмане пялясь на больную Ксению.       — Зачем? — Спрашиваю будто не я, а кто-то за меня.       Где-то на задворках сознания понимаю, что этот разговор лучше отложить. Она даже не может мне звонить, ведь не должна знать этого номера. Никак не должна и не может.       — У меня есть маленькое дело к тебе. По телефону неудобно, так что давай встретимся? — Рита щебечет как ни в чём небывало, явно улыбается в трубку, а на фоне слышна музыка, отдалённые голоса людей и звон посуды. — Слышала, ты не в городе сейчас. Могу подъехать куда скажешь — это не проблема.       Её жизнь не изменилась. Место лучшей подруги теперь занимает кто-то ещё.       Прежде, чем успеваю ответить, Ксения поднимает голову и вымученно смотрит на меня, пытаясь что-то сказать и резко, насколько может, разворачивается, упирается руками в скамейку и склоняется к полу, закашлявшись.       — Перезвоню. — Рита говорит что-то ещё, но уже не слушаю. Прячу телефон в карман и в несколько быстрых широких шагов оказываюсь рядом с Ксенией.       — Ты ела сегодня? — Будь на её месте кто-то другой, и не подумал бы спросить, но видя, как её мутит, волей-неволей вспоминаю худощавое тело, мешковатую одежду и тонкую руку под моими пальцами.       Ксения кивает, но потом опускает плечи и мотает головой. Опускается ещё ниже, прижимаясь к прохладной лакированной поверхности скамейки щекой.       — Поехали в больницу, мышонок. — Перекидываю сумку через плечо и тянусь к Ксении, чтобы помочь ей сесть, а затем встать, придерживая за плечи.       — Домой. Просто отвезите меня домой.       Едва слышный шёпот Ксении убеждает меня в обратном, но она упорно мотает головой, повторяя слово «дом».       В этот момент её глупая шутка о приглашении к себе начинает играть иными красками.       Всё это время я был плохим учителем и становиться лучше не собираюсь. Но, похоже, стать хуже определённо придётся.       Обычно подростки не говорят «спасибо» взрослым за правильные поступки, которые призваны им помочь.