Игра в отражения

Каминные часы с тихим металлическим скрежетом отмеряли минуту за минутой, а я вновь ощущала себя так, будто балансирую где-то на краю пропасти: один неверный шаг — и хрупкая почва рассыплется прямо под ногами, увлекая меня за собой с обрыва вниз, в зияющую пустоту. Это ожидание неминуемой катастрофы было со мной так долго, что я невольно начала относиться к нему как к должному. «Могла ли между нами однажды возникнуть иная любовь — спокойная, уверенная?» — я и в своей прежней жизни терзалась этим вопросом. В новых же обстоятельствах нечто подобное и вовсе казалось немыслимым. Время шло, но Александр все так же бездействовал, продолжая наблюдать за моими неловкими попытками обольщения. Больше от страха, чем от страсти, соски под моими пальцами болезненно затвердели. Кожа груди пошла мурашками, и я уже почти отчаялась, когда сквозь оглушительное стаккато моего сердца наконец пробилось негромкое: — Вы дразните меня? Эти слова могли прозвучать как упрек, если бы не тень одобрения в его голосе. Горячие, сухие ладони легли поверх моих собственных рук, и я с облегчением выдохнула, чувствуя, как ледяное покалывание в теле постепенно сменяется приятным теплом. — А если и дразню? Не припомню, чтобы вы пасовали перед достойным вызовом. — Боюсь, с главным вызовом я как раз и не справился. — Это с каким же? — переспросила я с недоверием в голосе. Лицо Александра приобрело выражение почти пристыженное, словно он испытывал настоятельную потребность повиниться — хотя бы перед самим собой — за то, что его сила воли оказалась слабее, чем он предполагал. Прежде чем ответить, он отпустил мою грудь и отстранился — чтобы тут же мягко развернуть меня к себе спиной. Ловкие пальцы нетерпеливо пробежались по шнуровке бесповоротно испорченного платья. Влажное дыхание скользнуло по шее, на мгновение замирая поцелуем чуть ниже уха. — Не допустить подобного мезальянса — с каким же еще? Переключив внимание на мой наряд, он как будто вернул себе бо́льшую часть своего обычного самообладания. Я легко могла представить, что это кто-то из слуг помогает мне избавиться от одежды в конце трудного дня: до того выверенными, даже профессиональными, вдруг сделались его движения. И только невесомые прикосновения губ — то к обнаженному плечу, то к нежному центру между лопаток, — сопровождавшие эти в остальном бесстрастные действия, возвращали меня к действительности, где мне непостижимым образом удалось соблазнить камердинера короля. Снова. — Так почему вы сдались? — прошептала я, млея от этой неторопливой, дразнящей ласки. — Потому что избегать искушения мне удается гораздо лучше, чем сопротивляться ему, — невозмутимо заключил он, пока мои бесчисленные юбки одна за другой оседали к моим ногам. «Разве ему было чего избегать до моего появления?» — мелькнуло в голове, но не успела я ухватиться за эту мысль, как она растаяла, оттесненная внезапным дуновением прохлады и вспыхнувшим внутри робким волнением. Корсет глухо шлепнулся о паркетные доски, оставляя меня абсолютно голой, если не считать чулок и остроносых атласных туфелек. Александр тем временем сделал круг по комнате, рассматривая меня с таким внимательным прищуром, с каким смотрит на плоды своего труда довольный собой художник или скульптор. Чувствуя, как под его блуждающим взглядом мое лицо начинает гореть смущением, я не выдержала: — Почему же теперь вы медлите? — Хочу запомнить этот момент. — Говорите так, будто это будет лишь раз. «Лишь раз... Эта фраза уже однажды оказалась пророческой... Неужели все повторится? Неужели в любом из миров в нашем распоряжении только одна ночь?» Александр точно прочел мои мысли, потому как уже в следующую минуту спросил: — Скажите мне, Рене… — Он остановился прямо напротив меня и, опустившись на одно колено, принялся медленно скатывать вниз мои шелковые чулки. — Разве ваше положение стоит ночи со слугой короля? — Вы не простой слуга, и мое положение немногим лучше вашего. Королевская милость обманчива, как весеннее солнце. Разумно ли держаться за что-то столь непостоянное? — Нельзя так легкомысленно относиться к своему будущему. Он осторожно приподнял мою ступню, чтобы удобнее было снять с нее туфлю и чулок. Затем проделал то же самое со второй ногой, и, уперев стопой себе в бедро, нежно, словно изучая, огладил ладонью голень. От неожиданности я еле удержалась, чтобы не начать вырываться. Моя нагота внезапно стала стеснять меня, тем более что сам Александр был одет, и, стремясь устранить эту несправедливость, я потянулась к его шейному платку. Мгновение — и легкий струящийся материал скользнул вниз, обнажая крепкую шею с острым, напряженно выступающим кадыком. — Поверьте, легкомысленность — это последнее, в чем можно меня упрекнуть. Но и жить в будущем, полном горьких сожалений, мне бы не хотелось! — выпалила я и, взволнованно облизнув пересохшие губы, продолжила: — А чего хотите вы? Когда следом я запустила пальцы под лацканы его сюртука, Александр сам поспешил скинуть его с плеч. Сюртук бесформенным кулем сполз на пол, а он поднял на меня горящие странной тоской глаза: казалось, мой вопрос лишь напомнил ему обо всех тех вещах, которые человеку его статуса хотеть не дозволено. — Что, если для начала я просто хочу вас поцеловать? — Ну так поцелуйте. — А если я хочу поцеловать вас… не в губы? — Прикажете мне умолять? — я не удержалась от колкости: в конце концов, это была знакомая мне игра — пусть даже более непредсказуемая и опасная. — Вам никогда не придется меня умолять. — Он коротко усмехнулся и, наклонившись, коснулся губами нежной кожи чуть левее колена. — Но вы можете попросить. — Пожалуйста… Он склонился для еще одного поцелуя — теперь уже на внутренней поверхности бедра. Я почувствовала, как его дыхание потяжелело, как оно стало неровным подобно трепету окружавших нас свечей. Вскоре его губы оставляли на мне поцелуй за поцелуем, поднимаясь все выше, пока не замерли ровно там, где смыкались мои бедра. — Пожалуйста, Александр, — повторила я, ощущая горячую тяжесть нарастающего возбуждения. Одной рукой он бережно отвел мое колено в сторону. Вторая тут же легла мне на талию. Еще один быстрый поцелуй — на этот раз повыше, в ложбинку под одной из тазовых косточек — и вот он уже приник к моей сокровенной плоти, языком раздвигая мягкие лепестки. Я сдавленно ахнула, наши глаза встретились, и мое тело непроизвольно дернулось вперед, прижимаясь к нему с неожиданной силой. В ответ на эту откровенную ласку внутри тугой волной поднимался жар. Мои пальцы цеплялись за его сорочку, мяли тонкую, хрустящую ткань, метались и путались в ниспадающих на плечи волосах. Было так трудно удержаться и не притянуть его голову еще ближе — властным, требовательным движением. В какой-то момент я сдалась: дернула за завязки на вороте, побуждая Александра оторваться от меня и встать, попутно стягивая с себя оставшуюся одежду. И когда тепло наших тел соединилось, ощущение обреченности, преследовавшее меня весь этот вечер, наконец пропало.

⊹──⊱✠⊰──⊹

— Могу я спросить?.. Я не представляла, сколько точно прошло времени, но знала наверняка, что непозволительно много: Розетт могла ворваться в мои покои в любую минуту, а мы все еще лежали в смятой постели, тесно прижавшись друг к другу. Это было чересчур хорошо, чтобы продолжаться так долго... Похоже, звук моего голоса вернул Александра к действительности, потому что ощущение объятий сначала ослабло, а затем и вовсе исчезло. Разворачиваясь к нему лицом, я успела заметить, с каким явным сожалением он отодвинулся от меня и перевалился с бока на спину. — Разумеется, спрашивайте. — Из-за чего вы впали в немилость короля? Александр нахмурился так, словно мой вопрос вызвал у него приступ головной боли. Приподнявшись на подушках, он одарил меня неожиданно тяжелым взглядом и с усмешкой протянул: — Я бы не назвал это немилостью… Просто после вашего триумфа со спасением дофина Людовик усомнился во мне. Мы пришли к общему решению, что я принесу куда больше пользы вдали от двора. — Не слишком ли жестоко с его стороны? Ведь вы трудились над раскрытием заговора с неменьшим усердием. — Вам удалось опередить меня. Это главное. Объяснение вышло уклончивым, и меня упорно преследовало чувство, что Александр был со мной не до конца честен. Впрочем, никакие подозрения не могли подготовить меня к тому, что я услышала дальше: — А за что отослали его? — На последнем слове он поморщился, будто сама мысль о какой-то другой версии себя была для него глубоко неприятна. — Ну вот, теперь вы говорите так, будто поверили! — нарочито беззаботно подколола я — и с радостью сменила бы тему, если бы не эта ледяная серьезность в его глазах, вынудившая меня сдаться: — Он рассказал о нас королю. В качестве покаяния вам…ему предложили женитьбу на подходящей партии, но вы… Он. Он отказался. «Отказался — и предпочел исчезнуть без малого на год», — закончила я про себя и, последовав его примеру, откинулась на подушки. Взгляд сразу уперся в балдахин, казавшийся в полумраке комнаты символично черным. На сей раз молчание тянулось дольше прежнего. В какой-то момент мне даже почудилось, что я осталась в спальне одна. Тем неожиданнее было прозвучавшее: — Что ж… Выходит, в чем-то мы с ним действительно схожи. За той лишь разницей, что я сам вызвался уехать подальше от… — Силясь подобрать подходящее определение, он замолчал и задумчиво покрутил ладонью в воздухе. — От нее? — подсказала я, снова поворачиваясь набок и опуская голову на согнутую в локте руку. — От нее, от вас — какая в сущности разница? Правда, столь длительная ссылка в мои планы не входила. Должен признаться, я недооценил отношение к вам короля… — Но с чего вам вообще предлагать ему что-то подобное? С каких пор вы избегаете соперничества? В ответ он только хмыкнул, и его пристальный взгляд, казалось, пронзил меня насквозь. — Не может быть! — вырвалось у меня полузадушенным писком. — Вы же не хотите сказать, что… — Вам так трудно в это поверить? — Но вы сами говорили, что между вами не было любви! Что вы были едва ли не врагами… — А разве речь о любви? Такого я бы себе никогда не позволил. — Он вдруг улыбнулся самыми кончиками губ — печально-мрачное подобие настоящей улыбки. — «Влечение», «мания», «одержимость» были бы больше к месту. — Все эти два года? — Не совсем. Я узнал, что у вас… у нее был запасной план на случай, если не удастся вывести на чистую воду истинных виновников заговора. Такая готовность подставить меня — вплоть до моей вероятной казни — определенно помогла избавиться от ненужных иллюзий. Как и своевременный отъезд. Ровно до… — …моего появления? — Воспользовавшись паузой, закончила я за него и, дождавшись слабого кивка, продолжила: — И что же тогда для вас я? Очередная мания? Стоило этим словам слететь с моего языка, как я уже о них пожалела. Я очень хорошо помнила ту — другую — ночь, которая скорее походила на состязание. Ночь, когда он испытывал меня, а я сопротивлялась. Когда мы подначивали друг друга, и Александр обещал, что заставит меня выкрикивать его имя. Этот Александр, напротив, едва ли проронил хоть слово с моего последнего «пожалуйста». Убедившись в непреклонности моих желаний, он был сосредоточен и сдержан, но каждое выражение его лица говорило обо всем за него. «Вы понятия не имеете, как часто я представлял себе это…» — написано в его затуманенных желанием глазах, в то время как я выгибаюсь перед ним, нагая, на беспечно смятых простынях. «Боже, вы прекрасны», — не дает усомниться почти юношеский румянец, окрасивший его строгие мужественные черты. «Скажите, что вы моя», — как бы приказывает он, замирая надо мной в тот миг, когда мое тело начинает подрагивать от начинающегося оргазма… — Я не знаю. — Не знаете? Александр рывком откинул покрывало, которым мы оба были накрыты, выбрался из постели и принялся одеваться. Я же, наоборот, инстинктивно натянула плотную жаккардовую ткань почти до самого подбородка: казалось, в комнате вновь стало нестерпимо холодно. Только спустя несколько долгих минут, когда он уже стоял передо мной в полном своем облачении, я осмелилась окликнуть его: — Александр?.. — Вы преподнесли мне самое невероятное объяснение тому, что произошло, и хотите, чтобы я вам поверил. Допустим, я это сделаю, — почти равнодушно произнес он, поправляя шейный платок. — Но что, если вы ошибаетесь, и этот мир — мой мир — и есть настоящий? Что будет, когда все, включая ваши воспоминания, просто вернется на круги своя? «Что станет со мной?» — вот что он на самом деле хотел спросить. Не то чтобы схожие мысли не посещали меня прежде, но из уст Александра то же предположение прозвучало совсем иначе. Во мне смешались страх за себя и жалость к нему — и все вокруг будто застыло в странном, тревожном оцепенении. — Даже спорить не станете? — Его внезапный вопрос развеял эти дурные чары, и я нашла в себе силы улыбнуться. — Какой толк спорить с человеком, который научил меня искусству спора? Ответом мне стали тишина и насмешливо вскинутая бровь. Однако взгляд Александра был направлен чуть выше моей головы, словно он намеренно избегал смотреть мне в глаза. — Ваши догадки насчет Луизы стоят того, чтобы их проверить. Я распоряжусь подготовить экипаж. Отправитесь в Бастилию с рассветом. Не проронив больше ни слова, он покинул мои покои.

⊹──⊱✠⊰──⊹

Бастилия с давних пор имела репутацию тюрьмы для аристократов: простолюдины вроде Мари Боссе попадали туда весьма редко, и это всегда означало причастность заключенного к внутренним делам двора. И все же мне было совершенно невдомек, что в темнице может быть столь комфортно — если это слово вообще применимо к подобному месту. Герцогине де Лавальер досталась одна из просторных верхних «комнат»: достаточно светлая, с двумя арочными окнами, из которых открывался вид на воду и заросли камыша. Мебелью она была обставлена не грубой и годящейся разве что для клетушки в заурядном трактире, а той, что выполнена под стать среднему дворянскому дому: кроватью с мягким матрасом, небольшим столом, парой стульев и даже широким устойчивым комодом для хранения вещей. Довершал картину большой камин, над которым красовался абсолютно неуместный в своей наивной жизнерадостности пасторальный пейзаж. Луиза и сама выглядела далеко не как простая узница: никто не лишал ее привычного платья, а темные густые волосы были безукоризненно уложены в свежую прическу. Лишь железные решетки на окнах напоминали об истинной природе этого места — с той разницей, что в качестве заключенной выступала мать детей короля. — Вы пришли посмеяться над моим падением? — В обессилевшем голосе Луизы мне почудились обычно несвойственные ей резкие ноты. Похожий вопрос я слышала от нее два года назад, когда, сбежав с проповеди Жака Бениня, застала ее у фонтана в слезах. Броситься ей на выручку было столь же легко и естественно, как приласкать обиженного щенка или пытаться спасти выпавшего из гнезда вороненка. Или, возможно, это просто мое сердце неустанно искало, кого бы еще приветить. Тогда она с легкостью мне поверила, но это было слишком давно… А для этой Луизы, может, не случалось и вовсе. — Не вы ли взывали к моему вниманию, когда вас схватили гвардейцы? Зачем, Луиза, если вы так дурно про меня думаете? — «Дурно» — неподходящее слово, Рене. Я недостаточно… зла для этого. А может, просто недостаточно умна. — Она глубоко и судорожно вздохнула. — Но я не могу забыть, как мы когда-то боролись за одного и того же мужчину. Мой взгляд невольно устремился в окно — туда, где тихая река омывала стены старинной крепости. Извилистый берег серо-зеленой лентой тянулся вдаль, насколько хватало глаз. Знакомая ива была все там же: с моего последнего визита в Бастилию ее крона разрослась еще сильнее, и теперь раскидистые ветви почти касались воды. «Нет смысла доказывать ей, что я уже давно борюсь лишь за одного человека, и это отнюдь не король», — подумала я и, оторвавшись наконец от окна, произнесла: — Мужчину, которого вы, как некоторые считают, пытались отравить. — Некоторые… — Ее глаза осветились надеждой. — Но не вы? — Нет, Луиза. Не я. Герцогиня де Лавальер напрасно упрекала себя в недостатке ума: по крайней мере, она сразу безошибочно уловила в моих словах правильный смысл. — Где вы взяли приворотное средство? Кто надоумил вас, набожную даму, на это безумство? Под моим внезапным напором она вздрогнула и отступила на полшага назад. Я же, напротив, на манер своего теперь уже бывшего наставника заложила руки за спину и, не спуская с герцогини глаз, зашагала по камере — сначала в одну сторону, затем в другую. Несчастная женщина поворачивалась следом за мной: тревожно, дергано, словно боялась упустить меня из виду. Словно я по-прежнему представлялась ей опасным и хитрым зверем, который нападет, стоит только повернуться к нему спиной. И вместе с тем я же была для нее единственным шансом на спасение. — Снадобье я купила у Тринетт. Сама. — Ее голос, когда она заговорила, был тихим и напряженным. — Что до того, кто меня надоумил… Она вновь затихла и потупила взгляд. — Луиза… Я смогу помочь, только если вы расскажете мне всю правду. — Я остановилась прямо напротив нее и постаралась придать своему лицу выражение самого что ни на есть искреннего сочувствия. Вероятно, мне это удалось, потому что Луиза вдруг сжала руки перед собой в кулаки и неожиданно решительно выпалила: — Я знаю, знаю!.. Хорошо. Все началось еще прошлой зимой… Кроткая, стыдящаяся своей любви герцогиня, оказавшись в изгнании, и подумать не могла как-то оспаривать решение Его Величества. Куда там — она скорее считала свою незавидную судьбу заслуженной расплатой за прелюбодеяние, а потому возвращение ко двору расценила как великую милость. Поначалу казалось, что теперь-то ее мечты о тихом счастье наконец сбудутся, но злобные пересуды сплетников и завистниц никуда не исчезли, как не изменился и любвеобильный нрав короля. Вскоре весь придворный свет судачил о том, как Людовик заглядывается на Мадам Скаррон — не только весьма благочестивую, но и отличающуюся острым умом няню дофина. — В Париже как раз входили в моду гадательные салоны. Когда я решилась посетить один из них, это не могло остаться незамеченным. По возвращении в моем экипаже лежала записка: «Галерея Дворца правосудия. Полдень. 15 декабря». Ей не было нужды пояснять, что произошло дальше. Дворец Сите́, расположенный в паре шагов от собора Нотр-Дам, был известен своими крытыми переходами, которые давным-давно заполонили торговцы и лавочники всех мастей. Но прославился он далеко не этим: помимо товаров, продавцы и покупатели вовсю обменивались посланиями — как устными, так и письменными. В преддверии Рождества там и вовсе было так людно и суетно, что спрятать или незаметно передать клочок бумаги не составило бы труда. Луиза подтвердил мою догадку: — Первое письмо сунул мне в руки мальчишка-посыльный. Прямо там, посреди толпы. В каждом следующем письме были ориентиры тайников — всегда разные. — Вы вступили в переписку с неизвестным? — При дворе я всегда была если не изгоем, то мишенью для постоянных насмешек. А этот человек поначалу проявил ко мне удивительное сочувствие. Можете ли вы винить меня? «Едва ли!» Не мне ли недавно пришлось ощутить, каково это — когда за твоей спиной шепчутся и прожигают недобрыми взглядами затылок? Но вслух я лишь переспросила: — Вы сказали «поначалу»? — Да… Все было довольно невинно. Он… или она… писал о том, что понимает, каково это — лишиться всего и каждый день чувствовать, что это может повториться. Говорил, что я не заслуживаю свалившихся на меня невзгод… А потом вдруг начались все эти странные намеки и заверения, что только смерть короля способна даровать мне настоящую свободу. — Горящие янтарем глаза Луизы наполнились влагой. — В последнем письме описывалось устройство для введения яда. Осознав, к чему меня пытаются подтолкнуть, я пришла в ужас и прекратила это общение. — Как давно это было? — Поздней весной, едва двор перебрался в Версаль. В моей голове все наконец встало на свои места. Однако воодушевление от разгаданной тайны быстро сменилось тревогой, едва я поняла, что означало мое открытие: загадочный отравитель или отравительница — фигура более чем реальная. Всем нам по-прежнему грозила опасность. — И после этого вас саму попытались отравить! Почему же вы молчали? — Я боялась. Одного лишь факта существования такой корреспонденции достаточно для обвинения в измене. «Но отравитель, похоже, не хотел рисковать…» Луиза неспешно прошла к кровати, со вздохом опустилась на самый край и сокрушенно покачала головой. — Я бы никогда не посмела причинить вред Его Величеству, Рене, — продолжила она, закрывая лицо руками. — Я люблю его, в самом деле люблю. Но те письма так растревожили мою душу, что я решилась на грех. Приворотное зелье у меня уже было. — А инъектор? — Случайно увидела у одного из королевских лекарей, что приходили к Его Величеству… К концу последней фразы ее голос совсем ослаб — отскочив от стен камеры, он камнем ухнул вниз, и между нами вновь воцарилась гнетущая, неудобная тишина. Мы обе понимали, что — отравительница или нет — ко двору Луиза уже не вернется. И тем не менее сдаваться я не собиралась. — Я найду этого человека, Луиза, и сделаю все, чтобы вас пощадили. Она встрепенулась и подняла на меня умоляющий взгляд. — Я не первый год мечтаю о том, чтобы сбежать от дворцовой жизни — уйти в монастырь кармелиток в предместье Сен-Жак… Как считаете, быть может, теперь мне дадут позволение?.. Я готова была поспорить, что прозвучало это почти мечтательно.

⊹──⊱✠⊰──⊹

Когда под настороженным взглядом коменданта я покинула Бастилию, экипаж дожидался меня на прежнем месте. Я сразу заметила, что что-то не так: шторы на всех окнах были плотно задернуты, а сырая от близости воды почва хранила свежие следы чужой повозки. Впрочем, возница при виде меня лишь коротко кивнул и продолжил лениво наблюдать за снующими вдоль берега чайками, а значит… — Александр! — воскликнула я, едва распахнув дверь кареты. — Мадемуазель. Он помог мне забраться внутрь, подал знак вознице, и экипаж, тяжело покачиваясь, тронулся в путь. Не желая терять ни минуты, я тут же поведала Александру все, что узнала от герцогини де Лавальер. — Использовать в своих дьявольских планах уязвленную, обиженную женщину — весьма хитро, вы не находите? И это заставляет меня задуматься… а была ли Луиза единственной такой женщиной? — Возможно, что не единственной. Но меня беспокоит другое… — задумчиво протянул Александр. — Кто-то стремится обставить все как преступление ревности. Не значит ли это, что на деле оно… — …таковым не является! Его лицо просветлело. Он одобрительно кивнул, и все мое нутро тут же затопило теплом и небывалой нежностью. Вынужденные сохранять секретность нашего разговора, мы сидели достаточно близко, чтобы его тепло и знакомая смесь запахов невольно обволакивали меня, мешая сосредоточиться. Все в нем — от сцепленных на коленях рук до струящихся вдоль шеи темных волос — так и манило меня прикоснуться. И если бы не печальное послевкусие от нашего последнего разговора, даже мысли о расследовании не удержали бы меня на месте. — Что, если бы я притворилась одной из таких женщин? Ведь герцогиня Марли когда-то пыталась заполучить короля, а о ее мстительной натуре наслышан весь двор. Это же настоящая находка для того, кто за всем этим стоит... При упоминании короля Александр неопределенно дернул плечом, но потом, к моему удивлению, согласился: — Полагаю, это может сработать. — И вы даже не станете спорить со мной? — подколола я, переиначивая его же недавние слова. — Убеждать, что это опасно? — Какой в этом толк? Ведь это я научил вас искусству спора. Когда он осторожно поднял руку и коснулся моей щеки, у меня перехватило дыхание. Игнорировать его близость стало просто невозможно. Чай и корица: я слышала, что так пахнут корабли, прибывающие в порт из далеких стран. В таком случае наш корабль, похоже, угодил в шторм, лишившись не то что компаса, но даже штурвала. Я понятия не имела, куда мы отныне двигались, но явственно ощущала, что между нами все неотвратимо изменилось. — Почему вы приехали на самом деле? — тихо спросила я. — Мой отчет мог подождать до Версаля. Вместо ответа Александр вдруг одарил меня одним из тех своих пронзительных взглядов, которые всегда говорили громче любых слов. А потом он наклонился ко мне, накрывая мои губы глубоким и удивительно нежным поцелуем. Если мне что-то и хотелось еще сказать или спросить — я быстро забыла об этом, растворившись в пьянящей сладости подступающего желания. Минуту спустя он с хриплым стоном оторвался от меня и, прижавшись своим лбом к моему, горячо зашептал прямо в припухшие от поцелуя губы: — Вы, Рене, безумие, которое я не в силах понять. Вы обещали, что та ночь поможет мне избавиться от наваждения, но теперь мне лишь отчаяннее хочется поверить, что вы говорите правду, какой бы невероятной она ни была. Я ожидала чего угодно, но точно не этого, а потому была близка к тому, чтобы разрыдаться от счастья. И только одна мысль не давала мне покоя… «Что, если вы ошибаетесь, и этот мир и есть настоящий?» — Что, если я ошибаюсь? — выдохнула я и лишь потом осознала, что произнесла это вслух. — Хотел бы я знать, как вам помочь… — Александр притянул меня к себе, так что моя голова легла ему на плечо. — Но, боюсь, эта загадка даже ученым мужам Кольбера не по зубам. Карета дернулась, попав колесом в какую-то рытвину, но сильные руки надежно придержали меня за талию, не дав упасть. Только мое сердце теперь колотилось в сотни крат быстрее — и вовсе не от испуга и не от остроты долгожданных признаний. Я думала о том, что Жан Батист Кольбер действительно организовал первую в стране академию наук, и у меня — придворной дамы и приближенной короля — был доступ к лучшим умам Франции. Моя история всегда казалась мне чем-то исключительно мистическим. Но раз уж оккультное знание не смогло дать ответы на все мои вопросы… «Быть может, пришла пора поискать их где-то еще?..»