Даст

— Знаешь, всё так херово…       Я не нашла в себе сил продолжить свою мысль. …Так сложно… — Знаешь, в прошлой жизни я постоянно сбегала от людей, от семьи. Мне было хорошо, спокойно в тишине и одиночестве… Ну, максимум с парой самых близких друзей.       Когда дома от тебя ждут идеальности во всём, при том, что ты стараешься, изо всех сил стараешься… Охренеть как больно было слышать, что моих усилий всегда будет недостаточно.       Общество, что ненавидит и шпыняет меня просто от скуки. Семья, что даже не пытается понять меня… Я трусливое ничтожное существо. Бесполезность. Без хоть какого-то предназначения в жизни, я не вижу в ней и йоты смысла. Я настолько привыкла быть чьим-то инструментом, щитом, грушей для битья и издевательств, игрушкой… Чьей-то собственностью… Я уже не представляю свою жизнь без служения чему-либо или кому-либо. Как же это херово-то, а…       Оказалась в другом мире, получила силу и удобное тело, отсутствие проблем с родителями (хах, они ведь мертвы), заботливую старшую сестру, интересный мир и желанную страну… Но мне всё равно так паршиво. Я знаю, я понимаю что без сложностей жизни любой мир утрачивает краски, но… Что я за монстр такой, что мне для «полного счастья» нужно страдать? Почему моё «счастье» выглядит настолько извращённым на фоне счастья других людей? : Но ты ведь хочешь спокойной, размеренной жизни, так ведь?       И что с того? Я не буду в нём счастлива! Финал, в любом случае, теряет краски, когда с его наступления проходит какое-то время. : Делай вывод.       Путь. Путь к финалу, это то, что может длиться вечно и при этом быть разнообразным, интересным… Как «One Peace».       Я склонилась к кровати сестры, утыкаясь в прохладную ткань одеяла рядом с её руками. Внутри всё сжалось. — Я скучаю… Я так скучаю по тебе, сестра…       На телефон время от времени приходили какие-то сообщения, он жужжал в кармане, но я просто продолжала жмуриться и прижиматься лбом к одеялу и макушкой к руке Хай, в глупой надежде, что сейчас она очнётся, поднимет руку и положит ладонь мне на голову. Откроет глаза, слабыми пальцами стянет маску ИВЛ. На писк приборов, фиксирующих состояние, прибегут врачи и жизнь понемногу начнёт налаживаться.       Я шмыгнула носом. Почему же так больно… Уже полгода так больно…

***

      В голове отвратительно шумело. Так шумело всегда, когда я долго плачу, и даже если не плачу, а просто испытываю огромное количество негативных эмоций. Холодный январский воздух совершенно не помогал избавиться от неприятных ощущений.       Я рухнула на скамейку на какой-то детской площадке и откинулась назад, уставившись невидящим взглядом в голые ветки сакуры на фоне серого неба. Когда пальцы начали подмерзать, я всё же решилась достать телефон. «Как ты там?» — от Изуку. «Как себя чувствуешь?» — Куки.       Ещё с десяток сообщений суммарно от нескольких контактов включая Акихико и близнецов Като. Что-то писали в группу класса. «Сходишь со мной навестить брата?»       Я несколько секунд бездумно смотрела на последнее сообщение в открытой переписке с Шото, после чего отправитель вновь зашёл в сеть и отправил ещё одно: «Ну что?»

«Прям сейчас?»

«Да.»

«Поехали.»

      Я мёрзла на скамейке ещё около получаса, после чего со стороны метро появился Шото. Перед тем, как снова отправиться к паутине поездов, Тодороки почти насильно заставил меня выпить купленный им горячий сладкий чай. В целом, я не сопротивлялась этакой заботе, но всё же особого желания вливать в себя что-то не было. Кажется, общение с Изуку (а я знала, что они на постоянной основе переписываются) положительно влияло на социализацию Шото.       До колумбария мы ехали так же где-то полчаса, Шото слушал музыку в наушниках, я смотрела на мелькающие за окном городской электрички (или это называется трамвай? На «родине» это был трамвай, но теперь я в Японии…) прислонившись виском к стеклу. После чая и из-за наличия рядом человека, который, в теории, может взять на себя какую-то ответственность, мне очень хотелось уснуть. А ещё расслаблению способствовало то, что я сидела с тёплой стороны Тодороки и он это понимал, а потому работал как печка. Вместе со сном я боролась ещё и с желанием облапить Шото, сделав из него подушку. — «Что слушаешь?»       Он посмотрел на меня и снял один наушник, молча протягивая мне. Я сняла свои наушники и взяла тот, что протянул мне он. Играла музыка, которую я смутно помнила. Что-то из классики тысячи лет назад. Даже двух тысяч наверное… — Моцарт? — Бах. — Аа… Давно классику не слушала.       Я положила голову на плечо Тодороки и прикрыла глаз.       Я всё-таки уснула. Шото разбудил меня практически перед тем, как нужно было выходить, так что на станцию я вываливалась зевая и старательно промаргиваясь, даже костыль чуть не забыла.       Колумбарий представлял собой вполне обычное здание, только с повешенной на нём табличкой, что «объект укреплён причудой…», короче говоря, некий герой присматривал за целостностью этого колумбария. Возмещение морального ущерба родным и близким погибших, как гласила всё та же табличка, возлагалось на того, кто его нанесёт, а если у него не хватает или нет денег, он всегда может занять их у государства и отрабатывать свой долг хоть до самой смерти. Тут учитывалось, сколько ячеек (герметичных и укреплённых причудой, на минуточку) повредит злоумышленник. Мы с Шото зашли внутрь. В небольшом вытянутом холле было тихо, откуда-то из уходящих в стороны коридоров доносились приглушённые голоса и всхлипывания, тихие диалоги с прахом умерших. В дальнем конце находился ресепшн с упирающимся в самый потолок чёрным шкафом за ним. Шкаф делился на множество мелких ячеек, и чтобы достать до самых верхних пришлось бы использовать лестницу, которая была тут же, прикреплённая к шкафу сверху и снизу. За стойкой сидела пожилая женщина в очках с толстыми линзами. Мы направились прямо к ней. — Добрый день, — Тодороки говорил тихо, вежливо и совершенно без стеснения. Я могла выдать что-то подобное только тогда, когда надевала на себя этакую «маску» уверенного в себе человека.       Пока Шото разговаривал с менеджером о чём-то несомненно важном, я рассматривала шкаф, ячейки которого были закрыты тёмными дверцами с серебристой окантовкой и такими же серебристыми ручками. Я не имела и малейшего понятия, что это и для чего нужно, но подумать над предназначением шкафа на ресепшене мне не дали. Шото взял меня за руку и потянул в сторону одного из коридоров. Я использовала причуду и приподняла костыль, так как идти и стучать им по полу в таком месте мне почему-то было неловко, да и скорость, с которой мы шли, не оставляла мне шансов на то, чтобы вдоволь нахроматься.       Коридор был испещрён ещё десятком ответвлений, которые не были мне видны, так как очень скоро оканчивались дверьми, зачастую закрытыми. На каждой была табличка с фамилией (написанная кандзи и латинскими буквами) и какие-то цифры. Мы прошли что-то около пяти или шести ответвлений и остановились у седьмого, если учитывать, что с другой стороны так же были двери, эта была тринадцатой. На тёмной, как и шкаф на ресепшене, двери в конце короткого коридора располагалась серебристая табличка с выгравированными на ней символами «фамильный колумбарий Тодороки». Дальше там были цифры и краткие сведения о том, с какого времени комната закреплена именно за этой фамилией (очевидно, что там был прах не только родственников Шото, но и всех прошлых носителей этой фамилии). — Мне было четыре года, когда брат исчез, — глухо сказал Шото, смотря на практически не отличающуюся от других ячейку. — Просто… В один момент я видел его глаза, а в следующий я видел по телевизору, что недалеко от нашего дома случился пожар. Я… я не понял, что означал тот взгляд Тойи, но я понял, что он умер, ещё до того, как об этом рассказал вернувшийся отец… — мальчишка фыркнул, а я заметила, что в глазах у него стоят слёзы. — Ну, как сказал, он избил маму за то, что она не остановила Тойю и он ушёл… И погиб… И…       Шото поднял руку и вытер рукавом кофты, так как куртки мы сняли, глаза. Я молча стояла рядом, не совсем понимая, что мне сделать. На душе и так было крайне паршиво, сама сегодня ревела как не знай кто, а тут вот, ещё один ребёнок потерявший сиблинга. Стоит ли его обнимать? Или он не из тех, кто любит такое, когда расстроен? Я помню, что были люди, которые отталкивали меня, когда я хотела их успокоить. Тем не менее, Шото всё ещё держит меня за руку.       Я еле заметно перевела дух и решилась сделать шаг к нему. Мальчишка отреагировал тут же, совершенно обессиленно наваливаясь на меня и шмыгая где-то за ухом. Тем не менее, он всё ещё стоял на своих двоих, так что я не нуждалась в особой помощи причуды, чтобы удерживать неожиданно расклеившегося Тодороки. — Почему всё так несправедливо? — пробурчал он, свободной от моей ладони рукой прижимая меня к себе. — Почему мне достался такой отец?       Я молчала. Что я могу сказать? Что ему пиздец как повезло, что хотя бы мать на него не давит со своими желаниями (хах, она ведь «всего лишь» в психушке)? Или что «нет, мне было во много раз хуже», потому что на меня наседали с ожиданиями со всех сторон?       Я лишь погладила мальчишку по спине. Что ж, раз уж мне выпала доля компанейского психолога (учитывая то, что очень многие из моей «компании» друг с другом не знакомы от слова «вообще»), на которую я нарывалась в прошлой жизни, но так и не получила, теперь я не имела права отказываться. — «Знаешь, в Христианстве есть такая мысль, что чем больше Бог любит человека, тем сложнее испытания он ему посылает,» — осторожно «произнесла» я. — По этой логике мы с тобой самые большие любимчики, — Шото уткнулся носом куда-то мне в плечо.       Я только хмыкнула. — «Думаю, мы действительно можем оказаться божественными любимчиками.» — А ты видела Бога?       Повисла тишина.       В комнате, со всех сторон от пола до потолка заставленной шкафами с ящичками, в которых хранились банки с прахом, были мы одни, именно поэтому Шото позволил себе так расклеиться.       Он немного отстранился от меня, заглянул в глаза… Глаз, вопросительно наклонил голову к плечу, так что красные пряди волос касались синей кофты. — Watashi… Watashi wa Kami o mita, — наконец произнесла я. Да, я ведь не соврала, я видела то, что называет себя Богом. — И… Что? — разноцветные глаза Шото немного расширились и приобрели ещё больше заинтересованности. — «Ничего особо интересного,» — я отвела взгляд. — «Бог в целом является собирательным образом божественных существ из разных книжек и комиксов.»       А затем от продолжения неловкого разговора об уБожестве меня спасла зашедшая в комнату старушка. Она не сразу обратила на нас внимание, так что Шото успел отойти, а я опереться на костыль. Вот только затем женщина подняла на нас глаза и её грустное лицо стало ещё более печальным. По спине пробежался нехороший холодок. — Ри-чан, неужели… После стольких месяцев ты снова тут?       Я в недоумение нахмурилась. Разве я когда-то видела эту женщину? Или это кто-то знакомый ещё прошлой хозяйке тела? — «Простите, я потеряла память и не помню вас,» — вместо меня произнёс переводчик. — «Мы были знакомы?»       Старушка вздрогнула и замерла на несколько секунд, после чего горько вздохнула и подошла ближе. — Да… Немного, — она рассматривала меня так, будто я была её внучкой, которую она долгое время не видела. — Я Ичиго Юрико. Не переживай, мы с тобой не родственники, просто часто пересекались возле ячеек однофамильцев.       Она покачала головой и, вглядевшись тусклыми глазами в ряды ячеек со стеклянными дверцами, за которыми располагались одинаковые банки с прахом. Или же эти ячейки были пусты, очевидно, зарезервированные для тех, кто ещё был жив, но планировал посмертие своего тела заранее. — В прошлом году моя дочь вышла замуж, а теперь… — женщина вздохнула и сморгнула выступившие слёзы. — Теперь я и с вами, юноша, буду периодически пересекаться, — она посмотрела прямо в глаза Шото.       Какое-то время мы с Тодороки в тишине наблюдали за тем, как Ичиго Юрико отыскивает ячейку своей дочери, кладёт в неё маленькую деревянную фигурку и покидает комнату. От этой неожиданной встречи внутри у меня остался какой-то непонятный осадок. — Это его ячейка, — без какого-либо вступления произнёс Шото.       Я с трудом отвела взгляд от давно закрывшейся двери и посмотрела на ячейку, возле которой стоял мальчишка. Пустая ячейка, на дне что-то лежит, но с того расстояния, откуда смотрела я, и из-за лишь частичной прозрачности дверцы рассмотреть содержимое не представлялось возможным. Шото провёл пальцами по стеклянной (но это точно было не обычное стекло) дверце и открыл её, взяв содержимое в руки. — Это Тойя, — он показал мне небольшую квадратную карточку, на которой был изображён беловолосый и голубоглазый мальчик на вид лет десяти-двенадцати. Обычный красивый ребёнок, о котором точно могли бы сказать что-то вроде «пошёл в мать». «Только глаза папины»…       Что за дурацкая история Гарри Поттера. — Понятно, — я протянула руку и фотография без каких либо проблем перекочевала ко мне. Шото отвернулся к пустому ящику, явно думая о чём-то печальном.       Телефон с открытой камерой оказался у меня в руках быстрее, чем я успела подумать о том, что подобное может быть не правильным, а фотография маленького Тойи отправилась в галерею раньше, чем Шото вновь повернулся ко мне, чтобы забрать квадратную карточку.       Покинув комнату полную ячеек с прахом людей по фамилии Тодороки, мы двинулись по коридору в обратном направлении. — Та женщина говорила, что вы пересекались возле ячеек твоих родителей. Не хочешь посмотреть на них?       Я вздохнула и отрицательно покачала головой, натягивая куртку и шапку. Даже если теперь эти люди были «моими родителями», я не чувствовала к ним ничего, кроме отголосков благодарности за создание этого тела, да и… Я бы хотела навестить их прах вместе с Хай.

***

      Воздух был холодным, немного влажным и определённо солёным. Воздух был таким, каким он должен быть у моря зимой.       Шото стоял оперевшись спиной о каменный бортик, обозначающий начало пляжа, генерировал тепло, смотрел вдаль и молчал. Я жалась к его тёплой стороне, сквозь зубы проклинала то, что согласилась после колумбария отправиться «просто прогуляться», игнорировала периодически оживающий сообщениями телефон и даже не пыталась начать разговор. — Расскажи мне о своей прошлой семье, — попросил Шото.       Кажется, я уже говорила ему о них. Или нет? В любом случае, я могу повторить. — Бля… Нас было трое детей, я старшая и два мелких брата. Мать препод, отец на заводе работал… Что ещё… — я нахмурилась, пытаясь вспомнить, что кроме негатива мне несла семья-из-прошлой-жизни. — Ёбаные склоки каждый день, упрёки, ссоры, скандалы, заказные убийства… Так, блять, не из той оперы, — на последнем пункте брови Шото стремительно взлетели вверх, но моя кривая улыбочка превратила удивление на его лице в скепсис. — Если кратко, то я была совершенно безответственным, что касалось «семьи», неблагодарным ребёнком, позорящим мать-преподавательницу и отца-диванного-философа. Короче пиздец полный, это даже не интересно уже. — Почему?       «Почему» что? «Почему не интересно»? «Почему ты была таким человеком»? «Почему жизнь так несправедлива»? — Заебёшь же, — я вздохнула и прикрыла глаза, формулируя мысль. — Потому что я живу в этом времени два года, и за эти два года так дохера всего произошло, что я уже понемногу забываю свою прошлую жизнь.       Я посмотрела в двухцветные глаза Шото. Он смотрел на меня так же прямо, практически в упор, совершенно не чувствуя дискомфорта или неловкости от столь близкого нахождения рядом с другим человеком. Я же не любила ощущать чужое дыхание на своём лице. Никогда. Наверное… Было одно исключение. — «Пойдём отсюда, пока я не замёрзла окончательно,» — я отодвинулась от мальчишки и похромала в сторону лестницы на асфальтированную площадку. Костыль не застревал в песке, всё же, песок тоже в каком-то смысле пыль.       Шото догнал меня, когда я уже поднялась на последнюю ступень. До метро мы шли молча, в вагоне снова слушали что-то из классики, а потом разошлись на моей станции. Ему требовалось пересесть на другой маршрут, а мне наконец добраться до дома.       Однако возвращаться в квартиру мне совершенно не хотелось, а потому я ещё долго, пока не стемнело, бродила по району.

***

      Беловолосый и голубоглазый мальчик на вид лет десяти-двенадцати. Обычный красивый ребёнок, о котором точно могли бы сказать что-то вроде «пошёл в мать».       Ага, как же.       Прокуривший свои лёгкие великовозрастный лоб, шитый-перешитый и с серыми, грязными ледяными сосульками вместо волос. «Поднимайся, со мной пойдёшь.»       Я зарылась носом в пушистый рыжий шарф, который связала мне Махиру-сан вместо того, что остался у Ёшино. Дымящий какую-то помятую сигарету парень фыркнул и презрительно усмехнулся, глядя на меня своими бесконечно уставшими и глубокими, не только от того, что ввалились из-за голода и обилия горелой плоти вокруг, бирюзовыми глазами.