Пейринги

Сколько оттенков голубого вы сможете назвать? Десяток, два? А вот я знаю, как минимум, пятьдесят. Как мне это удалось? Да просто у любви, оказывается, голубые глаза. Не карие, не черные, которые мне всегда так нравились, а именно голубые. Но справедливости ради стоит отметить, что они ведь не всегда такие. Небесная лазурь темнеет, стоит Коту разозлиться, и спокойный ровный оттенок тут же превращается в бушующий океан, из волн которого уже не выбраться. И когда кажется, что я изучила уже все оттенки, которые может подарить нам этот красивый цвет, Вася преподносит мне сюрприз. Довольно щурится, и солнечные искорки превращают его светлые голубые глаза в практически бирюзовые. Злится, и зрачок темнеет, делая глаза насыщенного синего цвета. – Капитан-лейтенант Ионов. Парень нехотя протягивает мне руку, а в глазах помимо его воли плещется интерес. Кстати о глазах, красивые. И цвет у них странный. Вроде и на мой похож, но в то же время есть что-то в них необычное. Радужка что ли? Как будто серебристая. И от этого теперь и сами глаза не просто голубые, а отливают не то серебром, не то сталью. И это и завораживает, и пугает одновременно. Хочется спрятаться подальше, потому как кажется, что еще одно мое неосторожное слово, и тонкая сталь вонзится в сердце. Но вместо этого приходится брать себя в руки и осторожно, почти неуверенно, интересоваться у Булатова: – Товарищ контр-адмирал, а можно мне попробовать? – Красивая ты. Мне, наверное, следовало бы думать о только что сказанном комплименте, но как-то не до этого совсем. Меня больше интересуют его глаза. Света фонарика недостаточно, чтобы озарить все вокруг, но и этого хватает, чтобы заметить – глаза приобрели зеленоватый оттенок. И трудно отвести взгляд, потому что этот оттенок притягивает. Он настолько мягкий и теплый, что хочется окунуться в него с головой. Жаль только, что сейчас не место и не время для этого. – Очень своевременный комплимент. Я не слышу ни его голоса, ни грохота водопада. Ощущаю только жаркое дыхание, прикосновение сильных рук и горячие поцелуи. А еще вижу… его глаза. Темно-синие, практически черные. И колени от этого дрожат еще сильнее, и ноги уже не держат, и я вот-вот упаду, если бы не темный омут его глаз. Он завораживает, обещает что-то, о чем я пока и сама толком не подозреваю. Но перед тем как окончательно сгинуть в его пучине, успеваю признаться самой себе – я проиграла. И с губ срывается еле слышное сквозь мой же стон: – Васяяяя… Крови не просто много, ее слишком много. Кажется, что ею пропитано все вокруг. Ее металлический запах ощущается даже во рту, хотя я-то как раз не ранена. Ни царапины. А вот Кот. Может, кто-то посчитает это глупостью, но я следила не за тем, как бледнее его лицо, как меняется частота и глубина дыхания, все мое внимание было приковано к его глазам. – Вот черт! – он хрипит, но пытается улыбнуться, – неудачно меня подстрелили, да, Мурка? Как же хочется, чтобы он ошибался, но нет. Приходится еле заметно кивать головой и, закусив губу, сдерживать рвущиеся наружу слезы. А небесно-голубая лазурь светлеет, становясь все бледнее и бледнее, пока, наконец, не превращается в почти серый цвет. Но не такой как у Физика. Это безжизненный оттенок. – Кот! – он вздрагивает и с огромным трудом моргает, пытаясь приподнять веки. – Прошу тебя, только не закрывай глаза. Слышишь? Не смей закрывать глаза! Он вяло улыбается, пытается что-то сказать, но не получается. Тогда парень вновь улыбается. Только вот зря все это, Васенька, я же вижу все по глазам. Они стали почти прозрачными. – Не думай умирать, Ионов! – все же всхлипываю, – у тебя красивые глаза, не лишай меня возможности ими любоваться. В больничной палате слишком светло. Настолько, что возникает желание занавесить все окна плотными шторами. Может, тогда и его кожа не будет казаться такой мертвенно-бледной? Я успеваю сделать пару шагов по направлению к окну, когда за спиной раздается еле различимый вздох. Резко оборачиваюсь и как раз успеваю застать тот момент, когда он приподнимает веки. Надо же, сапфировый оттенок я вижу впервые. Наверное, глаза оттеняет слишком бледная, почти белая кожа. – Же… – Помолчи, – прикладываю пальчик к его губам, – не напрягайся. Удивительно, но он покорно замолкает. Прикрывает глаза, но, видимо, почувствовав мой страх, тут же распахивает их вновь, чтобы я могла убедиться в том, что теперь с ним все в порядке. В порядке, и сапфир постепенно меняется на мою любимую лазурь. Такую яркую и такую любимую. – Ты что-то говорила про мои глаза? – Говорила. – Мягко улыбаюсь и невесомо касаюсь его щеки. – И еще раз скажу. Но только тогда, когда ты встанешь на ноги. Маленький сверток в моих руках кряхтит и изо всех сил пытается вывернуться. Ничего удивительного, весь в отца. И не смотрите, что такой маленький, ему уже сейчас не лежится на одном месте. Но сын переплюнул Кота не только в этом. Кажется, его глаза имеют еще больше оттенков. И все они, начиная с василькового и заканчивая аквамарином, родные и любимые. На мои плечи опускаются теплые ладони, и я тут же откидываюсь назад и расслабляюсь в таких надежных объятиях. – И чего вы тут делаете без меня? От его голоса у меня всегда мурашки по коже. Кот это прекрасно знает и успешно этим пользуется. Но и у меня есть свое секретно оружие. Слегка поворачиваю голову и целую, невесом касаясь его губ. И когда он тянется за поцелуем, отстраняюсь, чтобы заглянув в его глаза, ответить: – Изучаем пятьдесят оттенков голубого, любимый.