Коридор

Я прихожу в себя медленно, не выпуская тебя и не выбираясь из твоих рук. Это дивно, хотя у нас остается чуть меньше часа до начала выступлений. — Времени с тобой всегда так мало, — сообщаю я, но остаюсь совершенно довольным. И в этот момент звонит мобильник. Он звонит так… ужасно странно, рассказывая про то, как не стоит думать о секундах свысока. И о мгновениях. Это мелодия дедушки, и я сначала присаживаюсь на постели, а потом тянусь к джинсам: — Мне нужно ответить, — объясняю я быстро. — Это очень важный человек. Это правда так, его одного я и любил до тебя. И люблю, конечно, сейчас. Как и он меня — в этом я ни капли не сомневаюсь. — Здравствуй, — отзываюсь я в трубку, и дед, конечно, спрашивает свое извечное и очень честное: — Можешь говорить? Я не мешаю? Я не знаю, как объяснить, что он не мешает мне никогда. Не так уж часто мы говорим, чтобы мне не хотелось этого снова и снова. Дед поразительно умеет быть рядом, но не навязываться. Его мне тоже часто так… мало. Он не паникует и не впадает в тревогу, хотя… ждет моего выступления, я знаю. Но говорим мы о другом. Обо всем, что произошло, хотя… конечно, и о моей программе. Сегодня я непривычно спешу рассказать ему все, захлебываясь новостями, неумолимо подходя к самой сути: — Деда, я хотел сказать… — я останавливаюсь. Дедушка сразу же замечает заминку и реагирует: — Да, я слушаю. Юра, что то случилось? Что с тобой, отчего ты замолчал? — Нет, — я спешу его успокоить, — что ты, со мной все в порядке. Все просто… Отлично. Я… так счастлив, деда, — это такое детское слово, а я собираюсь говорить о таком серьезном. — До сих пор у меня не было никакого близкого человека, кроме тебя. Но… Я… Деда, я влюбился. Я слышу шуршание в трубке и теперь тревожно повторяю недавний вопрос деда: — Почему ты молчишь? — Я просто радуюсь, Юра. Юрочка, мой, такой… взрослый, — и я слышу в голосе дедушки улыбку. — Я рад. Раз ты… Доволен, то это… Взаимно? — Да! — выпаливаю я. — Да, и даже больше: мы встречаемся. А еще… У меня будет совсем новая программа. — О любви? — я слышу и вижу даже, как дед хмыкает в трубку, пряча краешек улыбки в усы. И вдруг понимаю, что да, точнее и не скажешь: — Да, о любви, об Агапе и Эросе одновременно, о том, что любовь много больше даже этих определений. Деда… Ты что плачешь? Я не знаю, как такое представить, но… я даже не слышу, скорее… чувствую? — Нет, нет, что ты, Юра. Я же кремень. И ты тоже, я знаю. И эта программа будет прекрасной, я буду смотреть на тебя, мой… Малыш. Дедушке, конечно, можно так меня называть. От его слов в груди шкворчит, я оглядываюсь на тебя и нахожу твою ладонь. У меня ужасно громкий динамик, и это позволяет мгновенно разделить с тобой все. — Я хочу познакомить вас, можно? — Всегда. Я буду ждать. Это удивительная девушка раз тебе понравилась. И я замираю. Не время и не место объяснять, и лучше бы просто… Я уверен, что… — Я уверен, что тебе понравится мой любимый человек, — говорю я твердо. — Он и правда особенный, удивительный. Повисает пауза, и она успевает напугать меня достаточно. Я не знаю, как буду жить, если дед не поймет меня, но… От тебя я все равно не откажусь! И ты придвигаешься ближе, обхватывая меня руками, а я так нужно, так волшебно чувствую спиной твою грудь и даже… Опираюсь. — Я буду рад познакомиться, Юра. Больше всего я хочу, чтобы ты был счастлив. И я молчу. А слезы странно катятся по щекам. — Юра, ты плачешь? — деду не скрыть тревоги. — Нет, деда, я же как ты — кремень. Только… Посмотри не только мое выступление, ладно? Ты его узнаешь, я уверен. Он… Самый лучший. Так я сразу рассказываю все, потому что в наших с дедом отношениях нет места лжи, как бы мало у нас ни было времени. — Я и не сомневаюсь, Юрочка. Я скучаю. Приезжай, как получится… Приезжайте вместе, я вам пирожков напеку. — Спасибо! Слез становится больше, они беззвучно текут по щекам, и я кусаю губу до крови… Этого нет, нет, нет… — я не плачу. Не с чего ведь… — Нам… пора готовиться… — Я знаю, Юра. Удачи. Я всегда с тобой, помни. — Помню, — отвечаю я тихо. — Я… Пошел. Мы не прощаемся, и это тоже важно, словно дедушка и правда всегда может быть немного со мной. Я оборачиваюсь в твоих руках и смотрю в твои темные глаза. Отабек улыбается и гладит Юру по щеке, стирая пальцем слезу. Разговор Юры с дедом был таким удивительно искренним и наполненным, и Отабеку отдельно лестно оказаться его героем. — Ты невероятно смелый… А дедушка твой удивительный, хотя в этом сомневаться не стоило, конечно. Он же тебя вырастил. В ответ я просто обнимаю тебя, а чуть после нахожу губами твое ухо: — И он не шутил, когда сказал, что ждет нас вместе, — серьезно добавляю я, уже рисуя себе эту картину. То, как познакомлю вас, как мы будем ехать в стареньком дедовом запорожце, как дед прямо в машине начнет нас кормить… Я улыбаюсь, прихватывая мочку твоего уха. — Нам пора, ведь мы уже немного опоздаем. Тренер… сильно будет ругать? Я… могу сказать ему, что это моя вина, ведь так и есть. На меня вдруг накатывают мысли о выступлении: оно ведь вот-вот, почти за порогом. И вот теперь я чувствую привычную тревогу, напряжение и возбуждение. Я никому не рассказывал, но перед выступлением нервничаю ужасно, и это… даже хорошо, потому что позволяет почти не стрематься, когда я выхожу на лед. А я точно знаю, что вот этой новой программой хочу взорвать зал. Они должны это увидеть. Увидеть и оценить. И так удачно, что мы будем друг за другом! Отабек хмыкает. — Юра, не надо покрывать меня перед тренером, тем более, что виноваты мы оба. И Иса, конечно, не ругается на меня, он же не считает меня своим малышом и не тратит сил на мое воспитание, в отличии от твоих. Отабек ерошит Юрины волосы, а потом все же отпускает его и встает. Они собираются довольно споро, несмотря на то, что оба принимают душ, и в общем-то все равно не особенно опаздывают: разминка только начинается. Лилия и правда ждет, а я знаю, куда смотреть, и сразу же углядываю ее в фойе на диванчике. Она сидит закинув ногу на ногу, чуть ею покачивая, вся такая собранная и строгая и, кажется, вовсе не смотрит на двери, только в свой телефон. А там, я знаю, чей-то прокат, скорее всего, даже мой. Но стоит нам войти, как Лилия поднимает голову, словно просто чувствует… Она встает и сама идет нам навстречу. — Я провожу Бека на разминку, встретимся у раздевалки, — сразу предлагаю я ей. — Видимо, я могу лишь согласиться, Юрий Плисецкий, ты ведь не спрашиваешь, а намекаешь, что эти очередные пять минут тебе жизненно необходимы, — Лилия чуть вздыхает. — И я отлично тебя понимаю, — заканчивает она неожиданно, а потом случается… — Но, я все же немного пройдусь с вами, прежде чем оставить вас. — Зачем? — я смотрю на Лилию с подозрением, не может ведь она подозревать, что мы займемся любовью прямо по дороге на арену? Лилия закатывает глаза: — О чем ты только думаешь вместо выступления, Юрий Плисецкий? Я всего лишь хочу проводить Отабека. Я хмыкаю и улыбаюсь, а Лилия берет тебя под руку точно так, как обычно берет Якова. — Поверить не могу, что ты это сказала, — я не насмехаюсь, скорее удивляюсь, но вроде бы не ревную. Лилия точно знает, что должна успеть, потому что… тренер Отабека не сможет запретить Юре проводить Отабека на лед, но Лилия вполне допускает, что Ису может не устроить, если и она сделает также. И от этого как-то… странно тоскливо. Оттого решимость Лилии проводить Отабека хотя бы на разминку, успеть — возрастает. Она не знает, что именно хочет сказать ему, как будто просто хочет побыть рядом, чтобы он знал, чтобы чувствовал ее… поддержку? И нет уже смысла выдумывать: Лилия хочет поддержать Отабека, хочет проводить и пожелать удачи. Отабек не совсем понимает, как относится к вниманию Лилии. Оно неожиданное, странное даже, но все же скорее приятное. Будь на месте Лилии Виктор или Мила, Отабек бы пошутил даже: «Вы теперь будете моей мамой?» — но Лилии он сказать так не может. Она кажется слишком серьезной, и это словно может оказаться правдой… а как относится к этому совсем непонятно. Лилия провожает нас до раздевалок, и я в общем-то не сомневаюсь, что она и туда отправится с нами, чтобы подправить, осмотреть, одобрить и улучшить, но она удивляет меня: — Я подожду тут, — сообщает она, прислоняясь к стене. — Костюм в твоем шкафу, Юра. Я киваю и шагаю за тобой в раздевалку. — Она стала такая… — я не могу найти слова. — Она тебя уважает, знаешь? Так что мы не должны упасть в грязь лицом, я поправлю твой костюм, а ты мой… Я знаю, что времени нет, но расстегиваю олимпийку… на тебе. Довожу до конца молнию и быстро-быстро шагаю вперед. Я ворую твой поцелуй, а ты не отталкиваешь. Это длится секунды, но именно от них я бы никогда не отказался. Я чуть подвисаю, но все же стягиваю футболку и роняю джинсы. Вот теперь я стараюсь не думать о том, как ты смотришь, а еще больше о том, как раздеваешься. Но все же поднимаю голову и любуюсь. Отабек не особенно торопится, но все же тревога настигает его, придавая жестам резкость. Он думает уже и об опоздании, и о разминке, и о выступлении. Юра же обычно игнорирует общую разминку, что считается, конечно, вызовом, позой, и теперь Отабек спрашивает об этом: — Почему ты никогда не выходишь на общую разминку? Ты порывист и резок, от чего становишься только еще красивее, и я откровенно мало думаю и о разминке, и даже о выступлении, зато все мои мысли, а теперь вот и фантазии — о тебе. И я применяю всю волю, чтобы держать себя в рамках. Зато перешагиваю через джинсы, и сердце пропускает удар. Нас разделяет всего-то несколько шагов, а я… я так хочу их пройти, но… чертова воля — мое второе имя? — Разминка? Никогда не понимал этих общественных выездов, не люблю демонстрировать элементы и связки, как и показывать костюм прежде, чем начнется выступление. Не умею не смотреть, что делают другие, а это… ужасно сбивает, нарушает… что-то такое важное внутри. Это еще Яков понял, давно, в детской лиге. Но… сейчас мне жаль, что я не буду там с тобой. Но я приду, я надеюсь, что… Можно, я провожу тебя на лед? Я открываю шкафчик и вижу костюм. Это работает отлично: костюм настраивает на нужный лад, но… впервые он так мне нравится, что я хочу надеть это немедленно. — О… Отабек не удивляется ответу: это объяснение и само просилось, и если бы Отабек просто задумался, то угадал бы его теперь: поза Юры, как и обычно, лишь способ скрыть ранимость. — Ну, если ты разрешишь мне проводить тебя, то да. Я так понимаю, что разрешение Лилии я теперь получу даже быстрее, — Отабек, натянув брюки, смотрит на Юру. — И, если ты хочешь проводить меня и на разминку, стоит поторопиться. Отабек чуть улыбается. — Тебе не нужно разрешение. Я ведь сам ужасно этого хочу. Я и не думал, что может быть иначе, — отвечаю я запальчиво. И теперь спешу, застегиваю боди, решив что не разумно просить тебя о помощи, натягиваю брюки и рубашку, даже и не думая поправлять все это. У меня ведь есть и еще время — я все успею. Но я хочу быть с тобой и да, даже лишние пять минут имеют значение! Я застегиваю олимпийку под горло и оповещаю: — Готов, — а потом неожиданно оказываюсь снова так близко к тебе потому, что подходишь уже ты. И я в очередной раз тянусь за поцелуем, теперь неуверенно, словно спрашивая, ведь этот будет последним и перед твоим, и перед моим выступлением. Отабек поправляет Юрины волосы, а потом тянется через него к шкафчику, ухватывая подтяжки с полки. — Ты забыл… Отабек улыбается шало, вдруг ловя Юру этими самыми подтяжками и вжимая в себя, целуя быстро, но жарко. У меня получается только очередное: — Ах! — в твои губы. И ты со мной такой восхитительный. Мне нравится чувствовать себя твоим, нравится, когда ты так… Во мне даже начинают рождаться какие-то слова, но они пока очень невнятны, а ты уже выводишь нас в коридор, пока подтяжки болтаются на твоем локте. Лилия оглядывает нас и, кажется, возвращается к прежним ценностям. Она решительно забирает у тебя подтяжки, а потом поправляет ворот твоей рубашки и проводит щеткой, что у нее, видно, всегда на изготовке, по твоим волосам. — Очень красивый костюм, подчеркивает твою мужественность и уникальность, что в простоте. Теперь замечательно. Отабек не возражает ни одному жесту Лилии, только после застегивает олимпийку. В его ладони лежит теперь рука Юры, и настрой с каждым шагом меняется. Лилия на самом деле хочет обнять Отабека, но лишь касается его плеча и чуть сжимает, а потом находит и его руку для пожатия: — Гладкого льда, — говорит Лилия просто. Это банальная фраза, именно так и желают удачи фигуристам, Лилия знает о том не понаслышке. Хотя для балерин эта фраза лишена смысла, для Лилии она полнится Яковом. И до сейчас она лишь одному Якову того желала. — Иди только вперед, — Лилия мечтала сказать это своему сыну, но теперь знает, что хочет сказать это именно Отабеку, и говорит. — Я с ним, но я скоро вернусь, — обещает Лилии Юра. И она кивает ему, мысленно уже наряжая в подтяжки: — Жду, — и отпускает их обоих, пока думает о Якове, который уже там, смотрит, настраивает, напутствует Георгия и наверняка присматривает за Виктором и Юри. Если только они уже в зале, конечно. Я провожаю тебя до самой кромки льда: — Ты всегда самый лучший, — и это странное пожелание, даже не пожелание вовсе, а просто… факт? Я обнимаю тебя быстро-быстро и смотрю, как ты выезжаешь. Теперь мне просто не подумать ни о ком кроме. Даже взгляд твоего тренера я пропускаю, хотя стоило бы от него смутиться — он многозначителен. Мне хочется остаться, даже сильнее, чем уйти. Но все же… Это не твой выход, и я отхожу, поначалу странно пятясь, не в силах просто отвернуться от тебя. И от того Яков, оказавшийся рядом, меня почти пугает. — Эй! Ты подкрался! — реагирую я мгновенно. — Нет, просто ты был… слишком в себе. Юра, иди уже, Лилия ждет. Тебе не нужно смотреть и пора уже подумать о программе. Пожалуйста. Это ведь… все еще важно? Вопрос Якова меня потрясает, но не заставляет задуматься: — Конечно, — отрезаю я, и вот теперь возвращаюсь в коридор. Он… ужасно узкий. А Лилия мгновенно берет меня в оборот, беззастенчиво, открывая дверь мужской раздевалки и командуя: — Олимпийку прочь. Сейчас закрепим подтяжки, потом… Раз Отабек не успел, я все же причешу тебя, точнее… начешу, я и лак прихватила. Я таращусь на Лилию, слыша этот ее обычный текст, но словно совсем иным. И, кажется, давлю улыбку, закусываю ее, но не делаю и жеста. И Лилия сама тянет вниз молнию моей олимпийки: — Плисецкий, отомри. Что ты застыл? — Я… просто думаю о тебе. О том, как мы пекли плюшки, когда приезжал Яков. Лилия вдруг краснеет и прикрывает глаза: — Нашел о чем вспомнить. Юра, ты… — Это имеет прямое отношение к программе, как мне кажется, — вдруг перебиваю ее я. — Плюшки? — Лилия очень выразительно поднимает бровь. — Да нет же… Ты… То, как ты их пекла. — Ты, кажется, бредишь… — выдает Лилия. Лилия не желает думать об этом и не готова… она вдруг совершенно не готова к такому Юре и его неожиданным, запрятанным в уголках губ улыбкам. — Юра, стой ровно! — требует она, уже оправляя рубашку, и закрепляя подтяжки. А потом сама подает олимпийку, и Юра надевает ее, застегивая под горло: теперь под ней его тайна. Лилия так странно сейчас ее с ним разделяет. Как разделяла всегда. Ей понятны даже загоны Юры о том, что никто не должен видеть костюм до выхода на сцену. Лилия всегда считала также. Она подталкивает Юру к скамейке и теперь принимается за укладку. Это нравится ей меньше косичек, зато волосы у Юры легкие и послушные, они быстро обретают форму и теперь парят вокруг лица. Лилия знает, что ангелов с такими лицами не бывает и чуть усмехается: — Знаешь, меня тоже звали ангелом… — А что случилось потом? — спрашиваю я с неподдельным интересом. — А потом я встретила Якова. До того он был просто кумиром и мечтой. И я просто открываю рот, но Лилия уходит от обсуждений: — Я принесла тебе плеер, будешь слушать? — Да, — сразу соглашаюсь я. Мы возвращаемся в коридор, я вставляю наушники в уши и увеличиваю громкость до полной. Глаза закрывать не нужно, я легко ускользаю из реальности, но… это больше не одиночество в толпе. Это просто я, мои чувства и мои воспоминания. Я подпираю собой стену, выбивая ритм ногой, а Лилия стоит рядом. Я впервые так сильно замечаю ее, хотя она делала так всегда. А потом музыка уносит меня так далеко… и так близко — к тебе.