Коридор

На ночь Отабек остается у Юры и следовать совету Лили, а что важнее, собственному решению, действительно трудно. Юра вовсю пользуется этим, соблазняя всякий раз, когда только не застывает от ласк. И к часу ночи Отабек грозно сообщает: — Я свяжу тебя и лягу на полу, если ты не войдешь в рамки. Вообще-то ощущений у меня и так хоть отбавляй и оттого, я почти ни о чем не думаю, пока целую или ласкаю тебя — пока ты гладишь и забираешь меня тоже. Но, когда ты выдаешь свою речь, я иду красными пятнами и выдаю обиженное: — Это шантаж. Ты не отпираешься, и я подкипаю, но ты сцеловываешь пар с моих ушей, и я… забываю и забываюсь. С тобой я чувствую так много, так желанно, что никаким мыслям нет места. Но когда мы оба успеваем отдышаться, я обнимаю тебя, не желая отпускать и на минуту, сознание возвращается. И… у меня есть вопросы. Даже не так — один вопрос, помноженный на тысячу: Почему? Почему… Почему?! Почему?! Неужели это из-за старой суки? Я бешусь, но тебе высказывать не собираюсь. Тебя я снова хочу, но лежу смирно, стараясь даже дышать потише. И хорошо бы выключить чертово воображение, которое подсовывает мне картинки одну за другой. Внутри все пульсирует, желая почувствовать тебя больше, сильнее — по-настоящему. Неужели мнение Лилии так важно, блин?! Я стараюсь изо всех сил, но не выдерживаю, все же спрашиваю очень тихо и даже спокойно: — Когда? Ждать всегда легче, если знаешь, как долго продлится чертово ожидание. Отабек поворачивает голову, разглядывая Юру, который действительно держится в этих самых рамках. — В идеале, после свадьбы, — выдает Отабек легко. — Но ты задушишь меня подушкой, если я заставлю тебя ждать совершеннолетия. Поэтому… Юр, я не могу такое планировать, на самом деле. Я очень хочу, но я согласен с Лилией: первый раз не то потрясение, которое может случиться вот сейчас. И так же хорошо… Мне… точно. И очень. А это… вообще, не самое главное. И между нами и просто — для нас. Это ведь… не про секс… верно? То, что между нами? Произнося это сейчас Отабек, даже задумывается, возвращаясь мгновенно к мысли, что для Юры это все временное затмение. — Ты! Что ты такое говоришь?! Почему? Я подскакиваю и сажусь на постели, буравя тебя взглядом сверху вниз, а потом закусываю губу и обхватываю колено, словно прячась. — Я просто не понимаю, почему… зачем вы выдумываете эти сложности? Ты хочешь, и я хочу. Зачем и чего нужно, блядь, подождать? Пока я состарюсь, пока можно будет предъявить миру, что? У меня даже чертов паспорт уже есть. И я не маленький, я достиг возраста согласия! И при чем здесь, — голос вдруг падает, я почти шиплю: — При чем здесь, твою мать, «просто секс»? Думаешь, если бы мне хотелось потрахаться, я бы не нашел кого-нибудь сразу, без бесконечных месяцев ожидания? За мной же ездят эти долбанутые «Ангелы Юрия», уверен, если любой из них предложить… Какого… хуя, вы пытаетесь уберечь меня от счастливых потрясений? Лишившись невинности, я что кататься разучусь? Что-то по Виктору и не скажешь, не ждал же он до встречи с Юри, верно? Я захлебываюсь словами и прижимаю палец к твоим губам: — Подожди, я не договорил! Я самого главного еще не сказал… Голос почти пропадает, потому что самое главное, дрожа, поднимается из груди и встает в горле комом, мешая дышать. — Это вовсе не обязательно, я знаю. И… Я же кончаю, а что там говорят, будет больно страшно и бла-бла-бла…? Думаешь, я бы предложил такое хоть кому-то просто ради оргазма? Вообще, хоть кому-то в мире? Я… хочу, чтобы это было так с тобой. Только с тобой и навсегда… Черт, дерьмо, какие сопливо-розовые глупости я несу! Я злюсь на себя и бью себя по колену — в силу, это правда больно. — Я хочу этого с тобой и думаю об этом, потому что… Я люблю тебя, — произношу я одними губами и роняю лицо в колени. Люблю и хочу, и… как же ты не понимаешь, как это будет иначе, больше, если ты будешь внутри, если мы станем целым и неразделимым хотя бы на… сколько это вообще длиться? Я не знаю и чуть отворачиваюсь, так и не поднимая лица и зажимая уши руками. Почему все должно быть так сложно? Хочется орать громко — в голос — бессмысленное какое-то: ааааааа… И я ору внутри, стараясь стать… хотя бы подобием чего-то нормального. Нужно бы выйти в ванну и умыться, может засунуть голову под холодную воду, но я не могу… уйти от тебя. Ни сейчас, ни вообще. Отабек тоже садится, сгребая Юру в охапку. — Юр… Ну, что ты? Я не думаю так… Но и правда… не совсем понимаю, почему ты так заводишься… Ты не разучишься кататься, но я же даже… я только в теории себе могу это представить, — Отабек вздыхает и касается губами Юриной макушки. — Вообще-то это и с девушками в первый раз бывает непросто и часто вовсе не увеличивает удовольствие. Ты для меня… целый мир, и я хочу быть уверен, что получится, что тебе понравится… И будь мы так же долго вместе, как Юри и Виктор… Неужели ты думаешь, что они иногда не просто засыпают рядом, потому что впереди трудный день? А у нас как раз такой. Все мои возражения затыкаются и сбиваются в болезненный комок где-то на уровне солнечного сплетения. Когда ты обнимаешь… я таю и дурацкой розовой лужей растекаюсь у твоих ног, ну или вот… колен, как сейчас. Я вовсе не считаю этот день трудным, а тот, что впереди тем более, а занятия любовью тем, что хоть что-то может ухудшить, а я не девчонка и хочу тебя! Странно думать, будто я идиот и не понимаю, о чем это. Кроме всего, меня отдельно бесит, что… — Она не имеет права такое запрещать. Они не имеют права распоряжаться мной или моей жизнью! Никто не имеет права. Я уже очень давно делаю и решаю сам, как сам решил остаться с дедом. И никто не будет решать такие вещи за меня. Это… Это хуже программы, хуже костюма, прически и контроля питания! Это то, что я не отдам! Кажется, я кричу, а кто-то настойчиво стучится в дверь, и я резко замолкаю, даже затыкаю рот ладонями. Оборачиваюсь и смотрю на тебя в каком-то оцепенении и жутком стыде. — Кажется, я… всех разбудил, — шепчу я убито. — Откройте, это свои! Вы же все равно не спите, — заявляет Виктор через дверь. — Речь была очень впечатляющей, но я предлагаю перейти от разговоров к делу. Юрио, ты не хочешь прямо сейчас сам выбрать костюм, раз уж мы все не спим? Пока никто лишний не придет и не помешает… Я продолжаю зажимать рот, а потом вскакиваю с постели и все же выдаю очень громкое: — Блядь, — со всей силы хлопая дверью ванной. Там я открываю воду, упорно обходя взглядом зеркало. Какого же черта?! Надо было остаться у тебя. Отабек почти стонет от разочарования. Как же можно было так не вовремя вмешаться?! Отабек не успел даже ответить Юре, а это важно. Важно, что не Лилия повлияла на его решение, что он просто сам так и думал. А теперь Отабек буквально разрывается между двумя этими дверьми. То есть не на самом деле разрывается — он точно хочет пойти к Юре, но Виктор, очевидно с Юри за дверью: ломиться они не станут, но им надо объяснить… Отабек натягивает штаны и, на ходу влезая в футболку, приоткрывает им дверь, глядя грустно. — Мне бы еще хоть две минуты, — говорит он. Ему не хочется сердиться и уличать в подслушивании, он понимает: Виктор так странно пытается помочь, но иногда ему просто ошеломительно не хватает такта. Но Отабек все же отступает, пропуская их в комнату, стараясь не думать о том, как выглядит кровать, а потом отходит к двери ванной, надеясь, что Юра забыл или не захотел запереться. В этом Отабеку везет, и он теперь может наблюдать, как Юра стоит, засунув голову под кран. Отабек дожидается, когда его заметят, и тогда говорит: — Она ничего тебе не запрещала. Она попросила. Но я так решил не из-за нее. Это мое решение, мое желание… И я, ей-богу, не пойму, почему тебе, Юра, настолько на это плевать, если ты меня любишь? Отабек вот теперь внезапно находит удивительное: злость на Юру. Настоящее недовольство им, так, как это было в конце его тренировки утром. Твои слова ошеломляют меня. Я разгибаюсь так резко, что ударяюсь головой о кран. Это тоже больно, но… не так, как-то, что ты говоришь, и я не издаю ни звука, только сжимаю зубы, а щеки мои алеют, словно ты надавал мне пощечин. Башка болит, костяшки болят, внутри все взрывается. Я смотрю на тебя неотрывно, чувствуя себя ужасно голым перед тобой, таким одетым. Это отдельно невыносимо, и я резко стягиваю с крючка полотенце и обкручиваю его вокруг бедер. Мне не нужно спрашивать, я и так вижу: вот теперь уже ты злишься. И злишься на… меня. Этого… не может быть? Голова у меня теперь кружится. Мне так ужасно обидно, что хочется просто… сбежать? И меня разрывает, потому что я все еще не могу. Только стараюсь дышать. Блядские техники релаксации и дыхания — как я их ненавижу! Помогают они мало, но все же лучше, чем ничего. — Мне не плевать, — выдавливаю я. — Не плевать на то, чего ты хочешь, просто… Я не понимаю, почему ты не хочешь меня до конца? Что во мне не так? Я недостаточно нравлюсь тебе? Ты думаешь, что… тебе со мной не понравится? Ты же хочешь меня, а значит, что… Я думал, это значит… Я теряюсь в словах и решаю тогда не говорить, только кусаю губу. — Не объясняй, — отвечаю я тихо. — Просто дай мне пять минут. Я скоро вернусь, и мы… обсудим костюм. Чертов костюм я тоже ненавижу. — Только не уходи. Я больше… я больше не буду, — обещаю я глухо и тоскливо — жалко, разглядывая плитку на полу ванной и алея лицом. Я, конечно, не понял, но главное — уловил. Этого достаточно. — В тебе все так, — отзывается Отабек так же глухо. — И мне понравится, но я хочу быть уверен, что смогу… не спешить и сделать хорошо. Ты готов на все, я вижу, но для меня любовь в том, чтобы не брать это «все». Я так не хочу. Я такой, Юр. Возможно, не подходящий тебе, на самом деле. Я вздрагиваю, и дрожь эта не прекращается, теперь дрожит уже все внутри. А чертовы слезы встают в глазах. И самое время для девочковых: «Только не бросай меня,» — но я сглатываю и… кажется, просто умираю. Без всяких особых драм и лишних слов. — Ты уйдешь? — спрашиваю я едва слышно, смотрю на тебя секунду и снова опускаю голову, потому, что одна из слез предательски скользит по щеке. Ты не понимаешь, но это ведь ты думаешь об этом. Ты не можешь знать, что не подходишь мне, значит… на самом деле, ты думаешь, что я не подхожу тебе. И я мысленно умоляю тебя дать мне шанс. Всего один — я… сумею — я подойду. — А надо? — Отабек теперь не решается подойти к Юре, хотя гнев уже ушел, осталось лишь ощущение того, что Юре плохо. И плохо из-за него, Отабека. — Прости, я не могу сделать то, что ты хочешь, так и тогда, когда ты хочешь. Это важно для меня. Это моя забота, пусть даже ты не понимаешь ее смысла и не хочешь мне верить. Но… я не могу по-другому, если… я уступлю, то… Я себе перестану нравиться, я себя сломаю. — Не надо, — четко и внятно, возможно, слишком громко говорю я. — И извиняться тоже не нужно, не за что. Я не сержусь. На тебя не сержусь, — уточняю я, а слез становится больше. — И я не спорю, видишь? На самом деле, мне очень страшно. И больно. И хочется вдруг сломать ногу. Я ненавижу уже не Лилию — сам лед. Лед сделал меня каким-то. Лилия сделала меня примой. Ты увидел меня на балете, а потом это… Я нравлюсь тебе таким? Таким, каким нравлюсь ей, Якову, Виктору и даже всем тысячам гребанных фанатов? Я не хочу изменить тебя, тем более сломать — ведь даже гнуться так… тяжело. Но что-то внутри меня послушно гнется. Для них я не готов, но для тебя — да. Это ведь простое решение. Оно не требует времени на размышления. Я знаю, как нужно. Даже умею и практикую. Только… после твоих слов я жутко боюсь тебя коснуться и хочу одеться. Мне даже холодно, и внутренняя дрожь грозит перейти во внешнюю. Отабек вздыхает: — Не споришь, но и не соглашаешься. Мне очень жаль, Юра. Отабек вдруг обхватывает голову руками и устало сползает по стене на пол. Происходящее не вмещается в него: то, что он считает правильным, хорошим для Юры — причиняет тому боль, и получается, что уступить этому его желанию — лучше? Но как же… — Я просто не готов, Юр. Ни к твоему, ни к своему первому разу. Мне становится вдруг совсем уж жутко: я так сильно… обидел тебя? Я быстро стираю слезы и иду к тебе. Остается шаг, но я не могу его сделать, а вдох застревает в горле, и вот это уже совсем дерьмо — это истерика. И я готовлюсь рыдать, но хочу тебя успокоить и утешить. И задержать. Хоть на немножко, ты увидишь… Увидишь, я больше не буду настаивать. — Бек, прости, — я стараюсь, чтобы голос не дрожал. — Я не хотел. То есть я совсем другого хотел, а вовсе не расстроить тебя. Все будет так, как ты захочешь и когда захочешь. И мне все нравится. Очень нравится. Я… Я не даю себе спросить эту фигню: типа можно ли до тебя дотронуться? Такое идиотское. Только сильнее расстроит тебя, наверное. И я без спросу опускаюсь на колени рядом с тобой и касаюсь твоего предплечья, глажу тихонько — очень-очень прилично. Так чтобы ни тебя, ни себя не раззадорить. Но я… Мне ужасно-ужасно жаль, что я возбуждаюсь на тебя так легко. И я не знаю пока, что с этим делать. Но я справлюсь. Отабек в очередной раз шумно выдыхает, а потом притягивает Юру к себе, обнимая. Ему ничего не хочется больше говорить и нравится просто обнимать. Единственное, что Отабек отыскивает внутри: — Я люблю тебя, — и это, наверное, самое главное. Я млею в твоих руках, понимая, что почти не дышал все это время, обвиваю тебя за шею и утыкаюсь в тебя носом, не позволяя себе больше ничего. И так уже очень хорошо — ты же не уходишь, а обнимаешь меня. А слезы катятся снова, но они уходят в твою футболку, и я надеюсь, что ты ничего не заметишь.