Сердцу не прикажешь

Балы, красавицы, кадеты, юнкера

И вальсы Шуберта, и хруст французской булки.

Любовь, шампанское, закаты, переулки,

Как упоительны в России вечера…

/Автор: Виктор Пеленягрэ/

Владимир выглянул в окно тарантаса и убедился, что экипаж с детьми и няньками не отстает. Наступил вечер, впереди еще более недели пути. Отогнав мысли о влюбленной в него красавице служанке, оставшейся в Ростове, о холодности Анны Платоновой, Владимир погрузился в воспоминания о своей первой в жизни влюбленности… Она случилась с ним в пятнадцать лет. Предметом его любви стала Екатерина, воспитанница Смольного института, пятнадцатилетняя девушка благородного происхождения из небогатой семьи. Ее нельзя было назвать красавицей, но юному Владимиру она очень нравилась: он всякий раз с трепетом ожидал ее появления на кадетском балу. Сначала Катя привлекла юношу как партнерша по танцам: ее легкие грациозные движения, воздушность хрупкой фигурки радовали глаз. Их считали одной из лучших танцевальных пар: чаще всего именно они открывали бал. А несколько позднее между Владимиром и Екатериной завязалась тайная нежная дружба. Катя дарила юному Корфу сувениры, сделанные ее же руками, или подписывала открыточки с милыми пожеланиями. Он же воздерживался от ответного подарка: ему казалось смешным и зазорным что-то мастерить и дарить девице, однако Катины подарки он небрежно-вежливо принимал. И тщательно оберегал от посторонних глаз свои особенные, как ему тогда казалось, отношения с Катей… *** В столичном Кадетском корпусе по традиции каждые три-четыре месяца устраивались балы, посвященные дням воинской славы и юбилеям училищ. На эти торжественные вечера неизменно приглашались воспитанницы женских гимназий и Смольного Института. Юнкера и кадеты обязаны были демонстрировать светские манеры: умение безупречно танцевать, вести беседу, цитировать классиков и разбираться в литературе, музыке и живописи. Подготовку к балам кадеты всегда выполняли сами: переоборудовали классы и лаборатории в дамские комнаты, салоны и курительные; рисовали и декорировали помещения, а также приспосабливали учебную мебель под буфеты. Старшие кадеты и юнкера вносили личные финансы, брали на себя обязанности распорядителей праздника, отвечали за танцы и порядок. На балах осуществлялся сословный фильтр, чтобы ограничить проникновение девушек низкого происхождения и недостойного поведения. Поэтому на балы допускались преимущественно воспитанницы Смольного, Мариинского и других столичных институтов. Основными развлечениями были танцы: котильон, вальс, кадриль, мазурка, а также игры в «перышко», «музыкальные стулья», карты и фанты. Музыкальное сопровождение обычно обеспечивал духовой оркестр Преображенского полка. Начинавшиеся в семь часов пополудни балы, как правило, заканчивались только под утро. *** Учеба в кадетском корпусе казалась Владимиру скучной. Весьма одаренный от природы, юноша учился легко, быстро усваивал материал, ему не нужно было зубрить или прилагать особые усилия для достижения успеха. Ближе к балам он оживлялся: становился мечтательным, нервным, способным на нелепые поступки. Чтобы скоротать время до наступления долгожданного вечера, он старательно помогал старшим кадетам в переоборудовании классов. …Итак, Екатерина, встречаясь с юным Владимиром на балах, баловала его подарками и открытками. Он же радовал Катю лишь своим вниманием: на танцах отдавал предпочтение именно ей, а в перерывах беседовал с нею: блистал остроумием и демонстрировал свои познания в живописи, литературе и искусстве. Они чудесно смотрелись вместе: высокий темноволосый кадет и стройная институтка среднего роста со вьющимися рыжими волосами и россыпью веснушек на точеных скулах. Корфу в ней все казалось прекрасным: волосы отливали золотом, изумрудного оттенка глаза манили глубиной и ласковостью, руки — изяществом. Ему мерещилось, что ее бальное платье сидит на ней лучше в сравнении с другими девушками. А когда она говорила или танцевала с ним, то особенно оживлялась: ее лицо становилось одухотворенным и прекрасным. Он часто мечтал о ней, она — о нем. Она грезила об уединенной прогулке с ним. Его же мечты были более смелыми… И так продолжалось из года в год. Беседы их с каждой новой встречей становились все содержательнее, а ее подарки — отличались новизной и фантазией. Ему было неловко оттого, что Катя засыпает его подарками, а он в ответ лишь кружит ее в танце. Юный Корф тайком сочинял стихи о любви, о первой нежности. Затем рвал их. Снова писал. И снова рвал… Однажды майским теплым вечером Владимиру и Екатерине удалось избежать надзора распорядителей бала и выйти в сад. Обычно оживленные и разговорчивые, они вдруг стушевались и замолчали, остановившись под сенью молодого вяза. Встретившись взглядами, покраснели и тут же отвели глаза. — Катя, — тихо позвал Владимир. Девушка подняла голову: лицо его оказалось совсем близко. Прикрыв очи, она вдруг ощутила на своих губах быстрый робкий поцелуй, затем еще один. Они желали признаться друг другу в любви, но первый поцелуй ошеломил обоих. Пытаясь унять волнение, юноша обнял ее: руки его сомкнулись на девичьей талии. Она хотела спросить: разве это хорошо, разве правильно? Хотела вырваться и сбежать от него, от неясных, дурманящих разум чувств, но не находила сил… Их спас майский дождь и внезапно загрохотавший совсем близко гром. Катя ринулась к дверям корпуса. Владимир пустился за нею, дабы прикрыть своим кителем от дождя, но она не позволила: вбежала в фойе и… пропала. На следующий день Корфа вызвали к директору кадетского корпуса: кто-то доложил о его «любовных похождениях» и «аморальном поведении по отношению к благородной девице». Владимира наказали: лишили летних каникул. А Катерине запретили появляться на балах. *** Они долго не виделись и встретились лишь на осеннем балу: наконец-то им разрешили присутствовать. Катя, по обыкновению, краснея, протянула Владимиру открыточку. Он, коротко поблагодарив, неловким движением спрятал подарок в карман. Казалось, его взгляд говорил ей: «Ты же понимаешь: детство кончилось… К чему все это?» — Внимание, дамы и господа! Оркестр, вальс! — послышался громкий голос распорядителя бала. Владимир и Екатерина закружились по зале. Она машинально двигалась в танце и пыталась понять: почему ее милый друг так отстранен и хмур, даже холоден? Владимиру же было неловко глядеть на нее: он снова явился без подарка… А особенно неловко он чувствовал себя оттого, что сей осенью впервые вкусил «запретный плод», оказавшись с приятелями в «неприличном заведении», замаскированным под ресторан, где выпил и уединился с дамой… Корфа не покидало ощущение, что он предал Катю и свое первое светлое чувство; он мерзок и недостоин ее… После тура вальса, немного поговорив с нею, он, вопреки обыкновению, проводил ее к подругам. Катя весь вечер не сводила с Владимира глаз: он без конца пил шампанское, играл в карты и фанты, болтал с приятелями и почти не танцевал. А под конец вечера, прощаясь с нею, небрежно-развязным тоном произнес необходимые слова. Он злился на себя, что так холоден с Катей, видел ее замешательство, но ничего не мог с собою поделать… — Прощайте, Владимир Иванович, — прошептала Екатерина. В глазах ее застыли слезы. Она впервые назвала его по имени-отчеству. Он никогда прежде не был так холоден. А совсем недавно целовал ее с трепетом и нежностью. «Все когда-то случается впервые и имеет свойство заканчиваться. Никогда больше не буду дарить ему открытки и сувениры. Только теперь я поняла, как это было глупо и наивно с моей стороны. И он стал совсем другим: неужели наша долгая разлука так повлияла на него», — с грустью думала девушка. Она медлила уходить: ждала от Владимира прежней ласки в голосе, в мимолетном движении рук, во взгляде; но все напрасно… Молодой человек смотрел на нее, такую прекрасную, чистую, недоступную, и с горечью размышлял: неужели он вскоре вновь поддастся искушению, посетит тот самый «ресторан» и окажется наедине с чужой дамой?.. — Будьте счастливы, Катя! — Голос его прозвучал хрипло и отстраненно. — Будьте счастливы, — мягче повторил он, коснувшись ее руки. *** Минуло несколько месяцев, и Корф решил сгладить свое странное поведение на осеннем балу и подарить Катерине рождественскую открытку со стихами, но не своими, а выписанными из книги. Но девушка не явилась на праздник. Ее подруга шепнула ему, что Катя нездорова: простудилась. Тоска, чувство никчемности и одиночества охватили все его существо. Корф сказался больным, и его отпустили в казармы. Вскоре Владимир узнал, что Кати не стало… Некоторое время ночами его терзало чувство вины: он не осчастливил ее, не признался в любви и, поддавшись ложной гордости, не сделал ни единого подарка… Если б он вел себя с нею иначе, может, она не заболела бы тогда?.. Наверное, она любила его и чувствовала себя одинокой, не видя с его стороны ответного чувства. Быть может, она, тоскуя по нему, однажды легко оделась и простыла на прогулке? Или по рассеянности выпила холодного морсу?.. Она умерла. Ее более нет. А могла бы стать его женою… Со временем ощущение вины притупилось, но щемящее чувство утраты долго не отпускало его. Катя умерла в восемнадцать лет. Ей было столько же, сколько сейчас Анне… Ушла в самом расцвете молодости, любви и красоты… Корф устремил взор на темное вечернее небо с мерцающими звездами. Где ты, Катя?.. Где ты, моя первая любовь, моя утраченная юность?.. С той поры прошло двенадцать лет. Кати давно уже нет, а те самые чувства, чистые, светлые и трепетные, он теперь питает к Анне… «Вернусь в Петербург и немедля сделаю ей предложение! И будь что будет!»