Good Intentions

В поместье Малфоев было немного светлее, чем в прошлый раз, когда я там был. Возможно, здесь было чище, а может, просто все задернутые шторы пропускали достаточно света, чтобы я впервые заметил блеск отполированных полов и безупречно чистую мебель. Мои воспоминания надежно закрыли это мрачным фильтром, но это было так… По-другому. Со мной была Гермиона, которая оказывала мне эмоциональную поддержку, благослови ее господь, а Рон, к счастью, нес бремя общения с Министерством и всеми репортерами, которые начали вторгаться в мою жизнь, как только закончилась война. Благослови их обоих, честное слово. По какой-то причине мне показалось важным сделать это самому. Я, конечно, мог бы передать это в Министерство, пусть они сами разбираются, но это было слишком тяжело. Я знал, что мне нужно было завершить начатое, как бы неуютно мне ни было снова проходить по этим коридорам. Рука Гермионы в моей руке служила мне опорой, когда мы следовали за дворецким через двойные двери. Вдоль стен тянулись большие окна, чередующиеся с портретами ухмыляющихся блондинов, которые, я не сомневался, датировались столетиями. Я на мгновение задумался, было ли у Малфоев фамильное древо, как на площади Гриммо, учитывая, что они были чистокровными, но не решился спросить. Сегодня у меня была одна цель, и чем скорее я с этим покончу, тем скорее мы сможем уехать. Крики Гермионы, эхом разносившиеся по этим коридорам, звенели у меня в ушах, и я крепче сжал ее руку. Другой рукой она обхватила меня за локоть, и я неуверенно улыбнулся ей. У нее был такой внимательный взгляд, словно она оценивала мое состояние, и мне не пришлось гадать, видит ли она меня сквозь тонкую завесу моей ложной уверенности. Ее губы сложились в сочувственную улыбку, а затем наш гид остановился перед еще одной парой двойных дверей и обернулся. - Молодой господин внутри, - объявил он с поклоном, прежде чем отойти в сторону. Молодой господин. Полагаю, теперь хозяин дома. Судорожно вздохнув, я стиснул зубы и подошел к дверям. Гермиона отпустила мою руку, чтобы я смог их открыть, и мой взгляд сразу же упал на высокую светловолосую фигуру, стоящую у окна в дальнем конце комнаты, которая, по-видимому, была гостиной. Букеты нарциссов и гвоздик торчали из ваз, расставленных между диванами и кушетками, но я лишь краем глаза заметил их. Малфой не обернулся, когда я ступил на плюшевый ковер, а Гермиона попятилась, когда за нами захлопнулись двери. Я прочистил горло, скорее от собственной неловкости, чем пытаясь упомянуть о нашем присутствии. Я знал, что он услышал стук двери, и слишком долго ждал, когда он обратит на нас внимание, когда я хмуро посмотрел на Гермиону. Она с любопытством пожала плечами, но когда я снова обратил свое внимание на Малфоя, он стоял к нам лицом. Даже с другого конца огромной комнаты я мог сказать, что он был бледен. Даже бледнее обычного. Зимой и когда он был расстроен, на его щеках, носу и ушах часто появлялись пятна, но ни капли краски не отразилось на его лице, когда он медленно направился ко мне. Когда я увидел его черты, темные круги под глазами стали особенно заметны, когда он несколько раз метнул взгляд между мной и Гермионой. Он остановился на расстоянии вытянутой руки, застыв, как будто кто-то ткнул его ножом в спину. И стал ждать. Что я должен был сказать? Вот твоя палочка, спасибо, что позволил мне убить Волдеморта с ее помощью? Вздохнув, я достал из кармана его палочку и осмотрел ее. На самом деле сказать было особо нечего, понял я, вертя в пальцах ветку боярышника. Внезапное беспокойство, что она больше не признает Малфоя своим владельцем, заставило меня вытащить свою собственную палочку и отдать ему. Малфой нахмурился, между бровями пролегла небольшая складка, прежде чем он нерешительно принял ее. - Обезоружь меня, - объяснил я, когда он бросил еще один настороженный взгляд на Гермиону. К счастью, моя палочка не взорвалась в его руке сразу же, но он еще мгновение колебался, прежде чем взмахнуть ею. - Экспеллиармус, - тихо пробормотал он, и его палочка вылетела из моей руки, описав в воздухе четкую дугу, и оказалась в его правой руке. Мое сердце екнуло, когда я увидел, что он держит в руках обе наши палочки, но он поспешно вернул мне мою, воспользовавшись моментом, чтобы оценить свою собственную. Я ожидал, что он вздохнет с облегчением, но, когда он снова спрятал ее в карман, его лоб стал лишь сильнее нахмуренным. - Хорошо, - сказал я, снова прочищая горло. С этим покончено. Пора вернуться к регулярным нападкам прессы. Я не ждал этого с нетерпением, но чем скорее я смогу сбежать из этого поместья, тем лучше. Как только я повернулся, чтобы уйти, Малфой остановил меня. - П-подожди... - Я приподнял бровь, глядя на него, и розовый оттенок на кончиках его ушей только еще больше сбил меня с толку. Его горло на мгновение сжалось, прежде чем он заговорил снова. - Могу я... П-поговорить с тобой? - Я повернулся к нему лицом, мои брови, нахмурившись, плотно прижались к глазам. - Наедине. Румянец от его ушей медленно распространялся на щеки, возвращая жизнь его чертам, когда я снова перевел хмурый взгляд на Гермиону. Она молча спросила меня, что я хочу сделать, и я решил, что смогу выдержать несколько мгновений наедине с ним в поместье, если это будет означать, что мне никогда не придется сюда возвращаться. Молча предупредив Малфоя, она извинилась и вышла из комнаты, а я снова повернулся к нему. Он опустил взгляд на свои ботинки, и в моем мозгу словно произошло короткое замыкание при мысли, что он собирается извиниться. Но когда он наконец заговорил, это было не извинение. - Я...… Мне нужно многое тебе сказать, и все, о чем я прошу, - это выслушать. - Нерешительный взгляд на меня. - И я знаю, что если я не скажу этого сейчас, то никогда не смогу, но я понятия не имею, с чего начать, так что, вероятно, я вот-вот чудовищно облажаюсь, но я не могу просто промолчать, потому что тогда я действительно окажусь в больнице Святого Мунго, а это то будущее, которое я мечтаю избежать. У меня уже голова шла кругом. Это были самые громкие слова, которые он когда-либо говорил мне, не оскорбляя, и ему было что еще сказать? Я не мог этого знать, но в глубине души был рад, что он попросил меня только выслушать. Немногословность, похоже, не была временным состоянием, и мне стало смертельно любопытно, когда он прошипел проклятие себе под нос. - Я никогда не испытывал к тебе ненависти. Я... хотел быть твоим другом, и да, мне было больно, когда ты мне отказал. Но потом в течение многих лет я наблюдал, как ты получаешь все, что я хотел. Друзья, слава, семья. Принятие. И я чертовски ревновал, ясно? Румянец, который только что заливал щеки Малфоя, теперь стал ярко-красным, когда он разразился самой грубой, длинной и запутанной тирадой, которую я когда-либо видел. - Я не мог спокойно смотреть, как ты получаешь все, ради чего я так усердно работал. Поэтому я пытался настроить людей против тебя, делал все, что мог, чтобы испортить тебе жизнь, потому что, если я тебе не нравился, я мог, по крайней мере, заставить людей невзлюбить и тебя тоже. А потом, когда все стало становиться реальным, я просто запаниковал. Не то чтобы я на самом деле хотел твоей смерти, просто сделать тебя таким же несчастным, как и я. Но потом все это дерьмо с моей тетей и твоим... - Его голос на мгновение прервался, когда он сглотнул, и я почувствовал головокружение, пытаясь не отставать от хода мысли. - Я видел, как тебя убивала его потеря, и понял, что, видя тебя несчастным, я тоже становлюсь таким. Но я ведь ничем не мог помочь в сложившейся ситуации, я не знаю! А потом он переехал в мой гребаный дом, и я никогда еще так болезненно не осознавал, насколько я бесполезен, в то время как ты был там, буквально спасая мир, и мне потребовалось все это время, чтобы понять, что я, черт возьми, понятия не имею, что такое любить кого-то. Настоящий удар проклятым хлыстом. Кажется, я уставился на него, разинув рот, не уверен на все сто, но я точно ошеломленно молчал. Что? - Я завидовал тебе, потому что тебе не нужно было пытаться стать Избранным, ты просто был им, а я был никем. Я хотел быть важным, поэтому я делал самое глупое, что мог придумать, но только когда до меня наконец дошло, что твоя жизнь была чертовски ужасной, я понял, что все, чего я действительно хотел, - это быть важным для тебя. И это я тоже здорово облажался, но это не имеет значения. Ничто из того, что я только что сказал, не имеет значения, потому что это я. Не имеет значения, что я чертов педик, или что я потратил годы представляя тебя себе совершенно неправильно, или что я даже сожалею обо всем этом, потому что ты продолжишь жить своей жизнью и больше никогда меня не увидишь, и, может быть, через несколько лет я оправлюсь от этого самого унизительного поступка, который я когда-либо совершал, и я действительно смогу забыть тебя, но даже это не имеет значения, потому что теперь, когда я, наконец, сказал это, мы оба можем забыть, что это вообще произошло, и ты можешь рожать сорок гребаных рыжих младенцев, и мы никогда, никогда больше не увидимся, потому что я, наверное, просто превращусь в лужу дерьма, если когда-нибудь снова увижу тебя после этого, так что... Малфой тяжело дышал и был таким красным, что я испугался, как бы у него на лице не лопнула вена. Возможно это могло и произойти, или он собирался заплакать. Стоять, что он только что сказал...? - Спасибо, что спас мир, извини, что я был таким придурком. Желаю тебе спокойной жизни. И он убежал. Он убежал. А я все еще стоял в немом шоке. Все мои мысли словно вязли в патоке, отчаянно пытаясь переварить то, что я только что услышал. Я нравлюсь Малфою. В суматохе моих хриплых мыслей эти три слова повторялись, наслаиваясь друг на друга, пока не заглушили все остальные мысли. Кажется, я сейчас упаду в обморок. Гермиона не дала мне шанса, потому что ее руки сжали мои бицепсы, выводя меня из транса, и я, наконец, понял, что она звала меня по имени. С некоторым усилием я сосредоточился на ее лице и увидел то же беспокойство, которое, казалось, было вбито в ее черты лице навсегда к этому моменту жизни. - Гарри? Я сглотнул, почувствовав, что у меня внезапно пересохло во рту. - Мне нужно присесть. Гермиона осторожно подвела меня к одному из диванов, явно запаниковав из-за моего состояния, но я не смог ее успокоить. Я чертовски нравлюсь Малфою. И я чертовски напуган<footnote>Данную фразу я переделала по своему, потому что изначальная показалось мне слишком грубой, прошу меня простить. В оригинале автор использует английский слэнг-идиому-фразеологизм - "I’m going to shit a brick", что в буквальном переводе означает не очень приятный и эстетичный момент. Если вбить в поисковик, то открываются отдельные мини форумы и статейки с переводчиками, где дается пояснение этой идиомы. В частности, один из сайтов дал мне вот такое вот значение этого опуса (данные на английском оттуда я вам здесь сразу пишу с переводом на русский): сильно испугаться, быть в панике.</footnote.

***

Через несколько часов после того, как я наконец перестал плакать, в мою дверь осторожно постучали, и мне не нужно было гадать, кто это был. Всхлипнув и вздохнув, я сел, свернувшись калачиком на одеяле, и вытер рукавом глаза. - Да, - прохрипел я. И в комнату вошла мама, на лице ее было такое сочувствие и забота, что мне захотелось рвать на себе волосы. - Ты в порядке, дорогой? - осторожно спросила она, подходя и присаживаясь на край моей кровати. Я выпрямился, откинувшись на спинку кровати, чувствуя дискомфорт в ребрах от ее материнского тона. - Фантастически, - фыркнул я, но это было неубедительно. Вся борьба покинула меня, вытекла из моих глаз и пропитала влагой простыни. - Они ушли? - Ушли несколько часов назад, - тихо сказала она, поднимая руку, чтобы убрать волосы с моего лба. Теперь, когда мы оба были свободны от влияния моего отца, она с каждым днем становилась все более любящей и тактильной, и это раздражало меня. Как будто она просто собиралась притвориться, что не относилась ко мне холодно последние десять лет, только потому, что его не стало. Но она все еще была моей матерью, и я подавил порыв оттолкнуть ее руку ради ее же блага. Я кивнул, подтянув колени к груди и обхватив их руками. Мама все еще прикасалась ко мне, нежно поглаживая большим пальцем уголок моего лба, и я спрятал руки в рукава, чтобы легче было переносить это. - Сделать тебе чашечку чая? Похоже, тебе это не помешало бы. Несмотря на то, что я хорошо переносил ее привязанность, я не мог удержаться, чтобы не бросить на нее острый взгляд, потому что когда это она мне хоть что-нибудь готовила? Персонал всегда приносил мне еду, а повара всегда готовили все сами. Я с трудом мог поверить, что она вообще умеет пользоваться чайником, не говоря уже о том, чтобы заваривать чай. - Конечно, - с сомнением решил я. Она натянуто улыбнулась мне, поцеловала в лоб и ушла. "Какого хрена?" - прошептал я себе под нос, как только она ушла. В течение многих лет она подчинялась желанию моего отца воспитывать меня по военной выправке, скрывая свою привязанность и отталкивая меня, отгораживаясь от меня. И меня, черт возьми, не волновало, как это повлияло на нее, не убило ли ее то, что она держала меня на расстоянии вытянутой руки, потому что, очевидно, никто никогда не умел по-настоящему любить меня. Это была ее чертова вина, что я так жестоко облажался с.... Острая боль пронзила мою грудь и я еще больше сжался в комок. Слезы иссякли, но ощущение жестокого унижения от того, что я сделал совсем недавно, казалось, только усиливалось с течением времени. Теперь он знает. Я рассказал ему, обнажил свою душу, черт возьми, перед единственным человеком, которого я бы отправил в Азкабан, чтобы он никогда не узнал. Я уткнулся пылающим лицом в колени, внутренне застонав при воспоминании о его потрясении. Конечно, это было для него шоком. Я издевался над ним семь чертовых лет! Я чувствовал себя чертовски глупо из-за того, что не осознавал, что хотел ему нравиться, не говоря уже о том, что я вообще хотел нравиться хоть кому-то. Возможно, мне стоило еще раз сломать ему нос, поскольку он явно не улавливал моих очевидных попыток флирта. Из меня вырвался настоящий стон разочарования, и я с удивлением почувствовал, как защипало глаза. Этот ублюдок даже не был геем! Чего я надеялся добиться, признавшись ему? Это было эгоистично с моей стороны, я признавал это, даже несмотря на то, что сейчас испытывал худшую агонию в своей гребаной жизни. Эгоистичное самоистязание. Из меня вырвался короткий смешок от иронии всей этой ситуации. По крайней мере, мне больше никогда не придется его видеть. Может быть, отсутствие близости позволит мне забыть его дурацкие зеленые глаза и нелепо взъерошенные волосы, которые никакое зелье или заклинание не сможет укротить, или потрясающий шрам на лбу, идущий вдоль брови, который, кажется, так легко обрамляет его глаза, потрясающие, черт возьми, глаза, на самом деле, как будто это не может быть чем-то естественным и настоящим.... Когда дверь в мою комнату со щелчком открылась, я поднял голову с колен и судорожно потер глаза, не желая видеть сочувствия в глазах матери, которая вернулась с чашкой чая. - Спасибо, - прошептал я, когда она подошла к моей кровати. В кружке все еще лежал чайный пакетик, и я хотел закатить глаза, но чудовищная головная боль, которая только усилилась от такого действия, помешала мне. - Ты хочешь поговорить об этом? - тихо спросила она, протягивая руку, чтобы погладить меня по лодыжке. И когда я поднял невеселый взгляд на ее сочувственную позу, неприятное чувство в животе подсказало, что мне нужно убираться отсюда к чертовой матери. - Нет. - Я вытащил пакетик с чаем и положил его на блюдце, демонстративно сделав глоток, чтобы показать, что я совсем не в настроении разговаривать. Мама вздохнула и снова коснулась моего лба, а я едва скрыл дрожь, которая пробежала по мне, когда она положила на меня обе руки. Убирайся, хотел я сказать. Прояви свою драгоценную жалость к кому-нибудь другому, уже слишком поздно испытывать на мне свою доброту. - Я бы хотел побыть один. - И вот, что я все-таки сказал. Она цокнула языком, и я сделал еще один глоток ужасно горького чая, молча умоляя ее уйти. - Хорошо. Просто позвони мне, если я тебе понадоблюсь. - Еще один чертов поцелуй в лоб. Резко захотелось заболеть чем-то опасным и жутко вирусным. - Ага. И она, черт возьми, не торопилась уходить, но как она наконец-то исчезла из моей комнаты, я выбросил оскорбительный чай и откинулся на подушки. Ее поведение вызвало во мне горечь, которая была глубже, чем просто чай. Конечно, когда я нуждался в тепле, где она была? Мой отец имел абсолютное и полноценное влияние на нашу семейную жизнь, но она могла бы, по крайней мере, приложить хоть какие-то усилия. Боль и унижение бились в моей груди, борясь за превосходство, но их было поровну. И когда я поднял глаза на жалкую оливковую ветвь, которую она протянула мне на прикроватном столике, я принял решение. Я должен уехать.