Ты никуда не убежишь

Мария, словно подкошенная внезапным ударом, рухнула на пол, как марионетка, чьи нити вдруг оборвались, погружаясь в мир непроглядной тьмы. Она опустилась медленно и неуклюже, её тело перестало слушаться её, словно потеряв связь со своим сознанием. Прохладные плитки пола больно ударили её, но Мария этого уже не почувствовала. Она словно провалилась в бездну сознательной пустоты, которая окутала её, как плотная, непроницаемая ткань, сотканная из самой темноты. В этот момент, когда её тело коснулось пола, словно якорь, брошенный в глубину, сознание Марии окончательно покинуло её, оставив её в объятиях странного, но в то же время успокаивающего полумрака. Тьма, как будто живая и дышащая субстанция, окутала её с головой, проникая в каждую клеточку её существа. Сначала это казалось мягким и обволакивающим, словно бархатная пелена, но затем она становилась всё плотнее и всепоглощающей, настолько, что казалось, будто реальность медленно уходит, уступая место лишь смутным, неуловимым образам, обрывкам фраз и давно забытым воспоминаниям, которые эхом разносились в самых отдалённых и потаённых уголках её сознания, создавая ощущение нереальности и призрачности происходящего. В этом странном, бесформенном пространстве, где не было ни начала, ни конца, ни верха, ни низа, в этом безвременье и беспамятстве, Маше начали являться видения, полные странной и причудливой красоты, которая в то же время пугала и завораживала её. Она увидела себя в детстве, маленькой и беззаботной девочкой, которая с звонким, искренним смехом и весёлыми криками бегала по зелёному, залитому яркими лучами солнца полю, словно райский сад, где каждый цветок и каждый лучик света были её верными друзьями, приветствуя её каждое утро. Рядом с ней, как всегда, была её мама, чья улыбка могла растопить любое ледяное сердце и чьи глаза были полны тепла и нежности, как самый ласковый и нежный солнечный луч, который согревал её душу и дарил ей ощущение покоя и защищённости. Но этот волшебный и идиллический мир, полный радости, беззаботности и нежности, начал медленно угасать, словно свеча, которую кто-то погасил одним мимолётным дыханием, и на его месте начал вырисовываться мрачный, зловещий и пугающий лес, окутанный густым, непроницаемым туманом, в котором даже самые яркие лучи солнца не могли пробиться. В этом зловещем лесу, где каждый шаг отдавался эхом в звенящей тишине, и где даже трава под ногами казалась мёртвой и безжизненной, бродили тёмные, зловещие и пугающие фигуры, чьи лица были скрыты глубокими тенями, словно они не хотели, чтобы их распознали, но их присутствие ощущалось настолько сильно и ощутимо, что Маше казалось, будто её тело окутано ледяным холодом и всепоглощающим страхом, который сковывал её волю, парализовал её движения и заставлял сердце биться в бешеном, испуганном ритме. Эти тёмные фигуры, словно тени, вырвавшиеся из самого страшного ночного кошмара, медленно и неотвратимо тянулись к ней, их прикосновения были холодными, безжизненными и неприятными, и каждое из них вызывало в её душе глубокий холод, невыносимую тоску и неимоверный страх, которые сковывали её и не давали ей двигаться или кричать. Она была словно пленница в этом кошмаре, из которого, казалось, не было выхода. Среди этих мрачных, непроницаемых теней, словно призрак, возникший из самого сердца тьмы, вдруг появилась Лаура Альбертовна. Она стояла там, как властная и неприступная королева этого кошмара, её фигура, окутанная зловещим полумраком, казалась ещё более угрожающей и внушительной. Её глаза, словно два осколка льда, светились холодным, пронзительным огнём, от которого по коже пробегали мурашки, а её улыбка, кривая и натянутая, была полна злобы, коварства и какой-то непостижимой, демонической силы, от которой леденела кровь в жилах. Лаура, словно хищница, подстерегающая свою добычу, медленно приближалась к Маше, и каждый её шаг, каждое движение её тела звучали как зловещая, загробная мелодия, которая эхом разносилась по всему этому мрачному лесу, заставляя деревья дрожать от страха, а воздух вокруг казался наэлектризованным от её незримого присутствия. — Ты моя, Маша, — прошипела она, и её голос звучал, как шелест змеи, соблазняющей свою жертву. — Ты не сможешь сбежать от меня, как бы сильно ты ни пыталась. Твоя судьба теперь неразрывно связана с моей, и я, только я держу ключи к твоему будущему в своих холодных, безжалостных руках, — произнесла она, и эти слова, произнесённые с такой уверенностью и беспощадностью, звучали как мрачный приговор, который Маше предстояло принять, как будто надежда на спасение была окончательно похоронена. Маша ощутила, как слова, произнесённые с безжалостной жестокостью и холодным презрением, словно острые лезвия, вонзившиеся в её тело, разрывали её на мелкие кусочки, словно хрупкую фарфоровую куклу, и в этот момент её внутренний страх, до этого момента сдерживаемый, достиг своего апогея, становясь абсолютно всепоглощающим, невыносимым и подавляющим. Она испытывала непреодолимое, отчаянное желание закричать, выплеснуть наружу всю свою боль, всё отчаяние, всю безысходность, но её голос был словно закован в ледяные оковы, и она не могла даже пошевелиться, как будто невидимые цепи, тяжёлые, удушающие и неумолимые, приковывали её к месту, лишая её возможности сопротивляться этому ужасу. В глубине её души, в самом её сердце, зарождалось ужасное, леденящее кровь ощущение, что она теряет свою сущность, свою индивидуальность, что её «я», её уникальность, её душа, её личность, всё, что делало её Машей, медленно, но верно растворяется в этом беспросветном и мрачном водовороте кошмара, который казался ей бесконечным. Однако внезапно, словно в ответ на её безмолвный крик о помощи, её отчаянную, но не произнесённую просьбу о спасении, видение начало претерпевать значительные, кардинальные изменения, словно кто-то переключил канал. Маша увидела перед собой яркий, ослепительный свет, который был настолько тёплым, настолько манящим и настолько живым, что напоминал собой первые лучи утреннего солнца, пробивающиеся сквозь плотную и непроницаемую листву древнего леса, рассеивая тьму и принося с собой надежду на новый день. Этот свет был невероятно притягателен, он манил её, словно маяк в ночи, ведущий заблудшую душу к берегам долгожданного спасения и невыразимого умиротворения, как будто из самой глубины тьмы вдруг явилось ангельское сияние, готовое вырвать её из лап кошмара. В её измученном и напуганном сердце пробудилась искра надежды, словно маленький огонёк, зажжённый в тёмной пещере, и она, собрав в себе последние силы, всю свою волю, всю свою храбрость, начала отчаянно тянуться к этому свету, словно растение, тянущееся к солнцу, к этому обещанию лучшей жизни, к избавлению от страха и ужаса. С каждым мгновением, с каждым усилием, словно пробираясь сквозь густую, тяжёлую и липкую завесу тумана, словно пробираясь через тернистый и опасный лабиринт, Маша начала медленно возвращаться в объятия реальности, как будто выныривая из глубокой воды. Она ощутила под собой холодную, твёрдую и неприветливую поверхность пола, и в её теле, словно от прикосновения морозного ветра, пробежала дрожь, заставляя её снова ощутить свою телесную оболочку. В её сознании начали всплывать обрывки воспоминаний, словно фрагменты разбитого зеркала, и с каждым новым фрагментом она с ужасом и отвращением осознавала всю полноту произошедшего, всю жуть и мрачность своего опыта. Лаура… Её угрожающие слова, её зловещий смех, её полный ненависти и презрения взгляд — всё это было похоже на кошмарный, зловещий сон, из которого было невозможно найти путь к пробуждению, и теперь Маша была вынуждена осознавать, что этот кошмар был частью её реальности, что ужас, который она пережила, был настоящим. Медленно, словно пробиваясь сквозь густую пелену боли и изнеможения, с каждым мгновением преодолевая тягучую усталость и апатию, Маша начала приоткрывать свои веки, словно тяжёлые ворота, которые долгое время были закрыты. Комната вокруг неё поначалу была размыта и нечётка, словно она смотрела на мир сквозь толстое и грязное стекло, искажающее формы и цвета, но постепенно, с каждым ровным и осторожным дыханием, её зрение начало возвращаться к норме, позволяя ей более отчётливо воспринимать окружающую реальность. Она осознала, что по-прежнему лежит на полу, и её голова, словно после жестокого удара, раскалывалась от острого, невыносимого болевого синдрома, который пульсировал в её висках, словно назойливый барабан. В её груди, заставляя её с трудом дышать, всё ещё бешено колотилось сердце, словно испуганная птица, которая в панике оказалась в ловушке и отчаянно искала хоть какой-то выход, чтобы вырваться на свободу. Попытавшись осторожно сесть на кровати, она вдруг ощутила резкую, пронзительную боль, словно кто-то вонзил острый нож в её виски, но, несмотря на это, собрав в кулак остатки своих сил, она смогла подняться на колени, пытаясь не обращать внимания на неприятные ощущения. В комнате царила звенящая тишина, в которой явственно слышался каждый её вдох, и она почувствовала себя потерянной и абсолютно одинокой, словно заблудившаяся в каком-то незнакомом, чужом и неприветливом мире, где она совершенно не понимает, что происходит. Лауры рядом не было, но её незримое, гнетущее присутствие всё ещё ощущалось в воздухе, словно невидимый призрак, который навис над ней и не желает покидать этот мрачный и неуютный уголок, словно она всё ещё была в её плену. Маша с ужасом осознавала, что обморок был не просто случайным происшествием, не просто временным недомоганием, а явным результатом психологического давления, которое Лаура систематически, методично и жестоко оказывала на неё, словно опытный палач, пытающийся сломить волю своей жертвы. Она понимала, что если она не соберётся с силами и не предпримет решительные меры, Лаура, как коварный и безжалостный хищник, будет постепенно, по каплям разрушать её внутренний мир, её психику и её волю. Маше необходимо было срочно найти в себе силы, найти ту искру, которая поможет ей противостоять этому пагубному влиянию, защитить себя, свою самооценку, своё достоинство и свою внутреннюю свободу, иначе она может потерять саму себя. С трудом, с большим усилием воли, Маша, преодолевая слабость и головокружение, поднялась на ноги, каждый её шаг казался таким неуверенным, таким шатким, словно она ходила по тонкому льду, но в её глазах, словно угольки, мерцал огонь решимости, настойчивости и непоколебимости, который становился всё ярче и сильнее с каждой секундой. Она поклялась себе, что не допустит того, чтобы Лаура сломила её дух, что она не даст ей победить. Маша приняла решение сразиться, даже если ей придётся идти наперекор всему миру, даже если всё будет против неё, она будет бороться до последнего вздоха. Она понимала, что впереди её ждёт трудный, изнурительный и полный препятствий путь, но она готова пройти его до конца, чтобы доказать себе и Лауре, что её не так легко сломить, что она не из тех, кто сдаётся без боя. Её судьба, её будущее, её жизнь — в её собственных руках, и она больше не позволит никому, включая Лауру, диктовать ей свои правила, она не собирается сдаваться без боя, она будет бороться за свою свободу и за своё счастье. Маша, переборов страх, осторожно, словно зверь, выбирающийся из логова, вышла из тёмной и неуютной комнаты, словно из забытой пещеры, навстречу яркому, но всё ещё немного пугающему миру за дверью, который манил и отталкивал её одновременно. Её сердце билось сильнее, чем обычно, она ощущала себя такой хрупкой, такой беззащитной, такой одинокой, но в то же время глубоко внутри неё просыпалась какая-то дремучая сила, какая-то неукротимая мощь, готовая к действию, готовая к борьбе, готовая к сопротивлению. Она понимала, что не должна позволить страху овладеть ею, что не должна позволить Лауре диктовать свои правила, что должна стать хозяйкой своей жизни, что должна взять контроль над ситуацией. Маша была решительна, полна непоколебимой уверенности и готова действовать, даже если ей придётся столкнуться с самыми тяжёлыми испытаниями. В первую очередь, когда её сознание начало немного проясняться, девушка решила проанализировать сложившуюся обстановку, как бы отстранившись от своих эмоций и оценивая всё происходящее с точки зрения разума, а не сердца. Она внимательно осмотрела каждый уголок роскошно обставленной квартиры, словно следователь, ищущий улики на месте преступления, и в её взгляде чувствовалось отчаяние от того, что она не понимала, как именно ей нужно действовать. Она искала хоть какие-либо намёки, малейшие детали, которые могли бы помочь ей распутать коварные планы Лауры и понять, что именно она задумала. Интерьер квартиры выглядел безупречно, роскошно, но в то же время совершенно лишённым индивидуальности, словно выставочный зал, где каждая деталь была расставлена по заранее продуманному плану, и в этой идеальной стерильности Маша чувствовала гнетущее ощущение холода и безразличия. Она с ужасом осознавала, что Лаура не оставила ничего на волю случая, что всё было тщательно продумано и спланировано, каждый её шаг, каждая мелочь была заранее предусмотрена, как будто она была пешкой в её коварной игре. И это осознание ещё больше усиливало её страх и ощущение беспомощности, словно она была всего лишь марионеткой в руках умелого кукловода. Вдруг, словно вспышка молнии, в голове Маши возникла мысль, которая пронзила её сознание, как ледяной клинок. Она с ужасом вспомнила угрозы Лауры, её зловещие обещания о том, что она превратит её жизнь в ад, что отвернёт от неё друзей, что заставит семью забыть о её существовании, словно она никогда и не рождалась. Эти слова, которые в момент произнесения казались ей всего лишь пустыми угрозами, теперь предстали перед ней в совершенно ином свете, как часть детального, тщательно продуманного плана, который Лаура уже начала или вот-вот готова будет привести в исполнение. Она поняла, что Лаура не просто угрожала ей, а всерьёз намерена разрушить её жизнь, лишить её всего, что ей дорого. И эта мысль, словно ядовитая змея, впивалась ей в самое сердце, наполняя его ужасом и отчаянием. Маша с леденящим кровь ужасом осознала, что Лаура задействует все доступные ресурсы вокруг неё, включая её самых близких и дорогих людей, что она будет манипулировать ими, использовать их слабости и страхи, чтобы сломить её волю и уничтожить её изнутри. Она понимала, что ей необходимо защитить их, во что бы то ни стало предупредить их об опасности, пока ещё не слишком поздно, пока Лаура ещё не успела воплотить свой коварный план в жизнь. Но как это сделать, если её словно посадили в клетку, лишив её всякой возможности контактировать с внешним миром? Лаура, вероятно, уже предприняла необходимые шаги по изоляции Маши, полностью лишив её возможности связаться с внешним миром, сделав её узницей в этом роскошном, но в то же время таком чужом и холодном доме. Машины глаза, в которых плескались ужас и отчаяние, лихорадочно бегали по комнате, словно ища спасения, пока они наконец не остановились на телефоне, небрежно лежащем на столике возле кровати. Она схватила его с быстротой молнии, её сердце забилось ещё сильнее, словно испуганный зверь в ловушке, когда она лихорадочно попыталась разблокировать экран. Однако все её усилия оказались тщетными, телефон был надёжно защищён паролем, о котором она не имела ни малейшего представления, и это было ещё одним проявлением коварства Лауры. Она позаботилась о том, чтобы у неё не было доступа к нему, словно отрезала её от всего мира. Это осознание, словно тяжёлый камень, упало ей на сердце, заставляя её чувствовать себя всё более беспомощной и изолированной. Но Маша не сдавалась, она отказывалась покоряться отчаянию. Она, как раненый зверь, продолжала бороться. Она осознавала, что ей необходимо во что бы то ни стало как-то донести правду до своих близких, найти хоть какой-то способ связи с внешним миром, пусть даже самый рискованный, пусть даже самый невероятный. Она приступила к отчаянному обыску квартиры в поисках каких-либо других средств связи — компьютера, ноутбука, планшета, чего угодно, что могло бы помочь ей связаться с внешним миром, но её усилия были тщетны. Казалось, что всё было под жёстким и непрерывным контролем Лауры, что все её попытки найти спасение обречены на провал. Маша чувствовала, как отчаяние, как ядовитый туман, начинало медленно, но верно охватывать её, сковывая её волю и лишая надежды, но она сдерживала его, как могла, понимая, что она не имеет права поддаваться панике, что она не может позволить себе сломиться, что не может дать страху взять верх. Словно одержимая, она начала тщательно просматривать каждый угол комнаты, заглядывать в каждый ящик, осматривать каждую полку, словно пытаясь найти иголку в стоге сена, и её глаза, полные отчаяния, словно сканеры, изучали каждый предмет, каждую деталь, пытаясь найти хоть какую-то подсказку, какую-то зацепку, которая могла бы помочь ей в разгадке этой зловещей загадки. В её голове зародилась мысль, как луч света во тьме, о том, что, возможно, Лаура, в своей самоуверенности, не учла какие-то мелкие детали, что где-то есть ошибка, что где-то есть слабое место, которое можно было бы использовать в своих целях, чтобы нанести удар в ответ. Может быть, в этой комнате, в этом хорошо спланированном и контролируемом пространстве, скрывалась какая-то ценная информация, какая-то подсказка или ключ к разгадке тайны, которую ей предстояло раскрыть. Она чувствовала, что ответ на мучительные вопросы, возникающие в её голове, находится ближе, чем кажется, и что ей нужно лишь пристально вглядеться в каждую мелочь, в каждую деталь, быть готовой к неожиданным открытиям и не упускать ни одной возможности. Маша едва успела аккуратно задвинуть на место скрытую потайную панель стола, которая оказалась там совершенно случайно, словно кто-то оставил её для неё, как в тот же миг она услышала знакомый звук поворачивающегося в замке ключа. Внезапно её сердце словно обрушилось вниз, вызывая неприятное сосущее чувство в груди, словно она падала в пропасть, и в её душе снова поселился ужас. Она быстро развернулась, стараясь не показывать свой страх, делая вид, что с неподдельным интересом изучает корешки книг, стоящих на полке возле кровати, стараясь скрыть ту дрожь, которая охватила её от неожиданности и страха. В комнату, словно тень из мрачного сна, вошла Лаура Альбертовна, и её пронизывающий, бесцеремонный взгляд, как всегда, беспрекословно скользил по помещению, словно сканируя каждую деталь, контролируя всё вокруг, и от этого взгляда Маше становилось ещё более жутко и страшно. — Ну что, Машенька, обживаешься? — пропела Лаура Альбертовна, и в её голосе звучала обманчиво тёплая, даже ласковая интонация, словно она была искренне рада видеть Машу, но Маша, которая была уже достаточно опытной в этом искусстве манипуляции и фальши, уловила фальшивую ноту, скрытую за сладостью слов, почувствовала ледяной холодок, промелькнувший за этой приторной заботой. В её голосе сквозила фальшивая забота, которая не могла обмануть Машу. — Надеюсь, тебе тут комфортно? Я ведь для тебя стараюсь, милая, для тебя одной, стараясь создать уют, стараясь окружить тебя любовью, выбираю всё самое лучшее, всё самое качественное, всё самое красивое, именно так, как ты любишь, как ты всегда мечтала, и как ты заслуживаешь, — продолжала она, словно пытаясь убедить Машу в своей искренности, но на самом деле она играла с ней, как кошка с мышкой, наслаждаясь её страхом и отчаянием. Лаура говорила, словно заученный текст, и от этого лицемерного тона Маше становилось ещё более тошно. Маша, скованная страхом и отчаянием, молча кивнула в ответ, не отводя своего взгляда от Лауры, словно загипнотизированная кролик перед удавом, осознавая, что каждое её слово, каждый жест находится под пристальным, неумолимым, оценивающим наблюдением со стороны Лауры. Она понимала, что любое её неосторожное движение, любое слово может стать роковой ошибкой, которая только усилит гнёт, который на неё накладывала Лаура, и поэтому она старалась держать себя в руках, несмотря на панику, которая начинала подтачивать её изнутри. В её голове, словно бешеные лошади, скакали беспокойные, хаотичные мысли, словно рой разъярённых пчёл, она лихорадочно искала любой возможный выход, любую лазейку, любой шанс, даже самый маловероятный, чтобы каким-то образом, хоть как-то, сообщить своим близким о нависшей над ними опасности, предупредить их, пока ещё не слишком поздно. Она была вполне осведомлена о том, что дневник Лауры, который она случайно обнаружила в тайном ящике стола, может стать ключом к их спасению, последней надеждой на спасение от того неизбежного зла, которое ждало их впереди, словно безжалостный монстр из тёмного мира. Лаура, словно таинственный исследователь, изучающий неизведанную территорию, медленно и грациозно, как хищница, приближалась к Маше, и её глаза, казалось, становились всё более узкими щёлочками, словно она пыталась проникнуть в самые глубины её сознания, выудить оттуда скрытые мысли, тайные страхи и запретные желания, прочитать её душу, как открытую книгу. В её взгляде было что-то зловещее и жуткое, что вызывало у Маши леденящее чувство страха и отчаяния, и Маше казалось, что она читает её мысли, что знает о её находке. — Вижу, ты увлечённо изучаешь мои книги, — начала она, и в её голосе теперь звучала нотка фальшивого одобрения, словно она пыталась похвалить её за хорошее поведение, но Маша понимала, что это лишь ещё одна уловка, чтобы ещё больше запутать её. — Это действительно похвально, ведь стремление к знаниям — это благородное стремление, и я всегда это ценила, — продолжала Лаура с той же приторной интонацией, которая вызывала у Маши отвращение. — Но, дорогая Маша, позволь мне заметить, что в этой комнате есть вещи, которые могут быть для тебя куда более захватывающими, чем простое поглощение страницами книг, — произнесла она с ехидной улыбкой, которая вызывала у Маши холодный озноб. Лаура медленно оглядела пространство комнаты, словно кошка, играющая со своей добычей, и её взгляд на мгновение задержался на письменном столе, где, как показалось Маше, она заметила следы её недавнего присутствия, как будто она увидела отпечатки её пальцев, касавшихся потайной панели. Маша почувствовала, как по её спине пробежал холодный мороз, как будто кто-то вылил на неё ледяную воду, и в её сердце начал зарождаться неотступный, липкий страх, словно лёд, сковывающий её волю и лишающий её способности мыслить. — Предлагаю тебе сыграть в одну игру, Машенька, — ласково, но с неким зловещим, лукавым оттенком промурлыкала Лаура, снова активируя свой «заботливый» и «добрый» тон, который всегда заставлял Машу настораживаться, словно он был пропитан ядом и ложью. — Я буду задавать тебе вопросы, а ты будешь честно и откровенно отвечать на них, — продолжала она, растягивая слова, словно наслаждаясь страхом Маши. — Если твой ответ окажется верным, то я, как щедрая и любящая хозяйка, одарю тебя чем-то… весьма необычным, очень желанным, — произнесла она с хищной ухмылкой, словно она говорила о какой-то опасной, но в то же время притягательной добыче, которую Маша вот-вот получит. — А если ты вдруг ошибешься… ну, я уверена, ты прекрасно осознаешь, какие ужасные, невыносимые последствия могут последовать за неверный ответ, — закончила Лаура с таким холодным и жестоким взглядом, что Маша почувствовала, как её сердце сжалось от страха, словно её лёгкие сдавило в тисках, лишая её возможности дышать. В её голосе звучала открытая угроза, и Маша поняла, что это не игра, что это жестокая пытка, и что от её ответов зависит не только её судьба, но и судьба её близких. Теперь не было никакого сомнения, что она должна была победить. Она не могла позволить Лауре лишить её свободы, отнять её жизнь, разрушить её семью. Теперь это была не просто игра, теперь это была война, где на кону стояло всё. И Маша была готова к этой войне, даже если ей придётся идти против всего мира. Маша, чувствуя, как внутри неё поднимается волна леденящего страха, как будто её внутренности наполнили льдом, и как по всему телу пробегает дрожь отчаянного волнения, кивнула в ответ, стараясь изо всех сил скрыть свои истинные внутренние переживания, свои мучительные сомнения, свою неподдельную боль, которая разрывала её на части. Она была полностью осведомлена о том, что перед ней стоит хитроумно расставленная ловушка, что каждое слово, каждый жест могут иметь роковые последствия, но в данный момент у неё просто не было другого выбора, кроме как подчиниться, и другого пути для спасения. Она была вынуждена, как загнанный в угол зверь, принять правила игры, которые диктовала ей Лаура, и играть по ним, стараясь не допустить ни единой ошибки, пока не найдёт способ, как можно будет ей противостоять и вырваться из этого жестокого психологического плена, как сбежать из этой темницы, где её пытаются сломать. Она должна была стать актрисой в спектакле, который ставила для неё Лаура, и она не имела права сходить со сцены, пока не найдёт способ перевернуть все с ног на голову. Лаура, как будто и не было напряжённой паузы, как будто это не игра на выживание, как будто она просто баловалась, держа в руках пульсирующий слабым, зловещим светом пульт, с лёгкостью и игривостью в голосе, как будто она говорила с любимой племянницей, задала первый вопрос, словно она была не в жестокой, беспощадной игре, а в лёгком, непринуждённом разговоре между старыми, добрыми друзьями, которых связывали лишь тёплые и светлые отношения. — Расскажи мне, кто для тебя самый близкий человек? — её слова, произнесённые с ласковой интонацией, звучали как приглашение к откровенности, как будто она просила её поделиться самой сокровенной тайной. Маша ощутила, как важность момента нарастает с каждой секундой, словно она находится на ледяном склоне и каждый неверный шаг может привести к падению в пропасть. Она понимала, что её ответ, какой бы он ни был, мог иметь далеко идущие последствия, что каждое её слово будет тщательно проанализировано и использовано против неё самой. Если она назовёт свою лучшую подругу, то это может поставить её в опасное положение, сделав её целью для Лауры, а если признается в том, что чувствует себя одинокой, то это только усилит её изоляцию и даст Лауре ещё один шанс для победы в их непрекращающейся, изнуряющей психологической войне. Она, как загнанный зверь, пыталась предугадать её следующие шаги, чтобы не дать ей одержать победу. Вспомнив о том, как Лаура вела себя в прошлый раз, когда она раскрывала свои коварные приёмы манипуляции и искажения реальности, о том, как она перекручивала каждое её слово, Маша решила не ждать, пока Лаура нанесёт ей удар, а действовать на опережение, предоставив ей такой ответ, который бы разоружил её, застал врасплох и при этом не навредил никому из её близких. — Наверное, это ты, Лаура, — начала она, стараясь вложить в свои слова как можно больше искренности, как можно больше неподдельного восхищения, как будто она была готова поклоняться Лауре и исполнять все её прихоти. — Ты так заботишься обо мне, ты так внимательна ко мне, ты окружаешь меня любовью, которой мне никогда не хватало, — продолжала она, делая вид, что готова забыть все обиды и поверить в эту фальшивую любовь. — Ты — единственный человек, который способен понять меня по-настоящему, который видит меня такой, какая я есть на самом деле, а не какой меня видят другие, — добавила она, играя на тщеславии Лауры. Она чувствовала себя актрисой, играющей роль, где от её игры зависела её жизнь и жизнь её близких. Лаура на мгновение замерла, и в её глазах можно было уловить лёгкую тень удивления, словно она была поражена таким неожиданным ответом, но это было лишь мгновение, мимолётный провал в её идеальном, безжалостном образе, ведь она быстро вернула своё привычное холодное, бесстрастное выражение лица, словно она надевала маску, скрывающую её истинные чувства. — Молодец, — произнесла она с ноткой, как ей показалось, искреннего одобрения, словно она была учителем, хвалящим своего прилежного ученика. — Ты показываешь довольно хорошие результаты, ты учишься очень быстро, ты делаешь успехи в моей игре, что мне, конечно же, очень приятно, — продолжала она, наслаждаясь своей властью и силой, которые она держала в своих руках. — Но помни, это только начало, Маша, это лишь первый этап нашего путешествия, и впереди нас ждёт ещё много интересного и захватывающего, — произнесла она зловещим тоном, от которого Машу снова охватил ужас. — Второй вопрос, который я хочу тебе задать, — промурлыкала Лаура, словно сытая кошка, играющая со своей жертвой, — какова твоя самая заветная мечта, о чем ты мечтаешь больше всего на свете? — её голос звучал так, будто она была готова продолжить свою беспощадную игру, не давая Марии ни малейшего шанса на передышку, и как будто она не собиралась прекращать издеваться над ней. Маша почувствовала, как напряжение нарастало в её груди, как будто её лёгкие сдавливали в тисках, когда она с ужасом осознала, что следующий ответ, который она даст, может сделать её ещё более уязвимой, может разрушить все её планы и предоставить Лауре возможность окончательно сломать её. Она почувствовала, как её охватывает паника, как она теряет контроль над ситуацией, и в этот момент ей нужно было срочно принять какое-то решение. Её взгляд случайно упал на старую, пожелтевшую от времени шкатулку, стоявшую на одной из полок, и внезапно в её голове зародилась мысль, словно спасительный луч света в кромешной тьме, и она, уцепившись за неё, решила разыграть свою карту. — Моя главная цель, Лаура Альбертовна, — произнесла она с натянутой улыбкой, словно пытаясь убедить Лауру в своей искренности, но в то же время и себя саму, — это чтобы ты гордилась мной, чтобы ты заметила меня, чтобы ты полюбила меня, — вымученно проговорила она, делая вид, что Лаура — это самый важный человек в её жизни. — Я хочу, чтобы ты увидела, насколько я способна на многое, я хочу доказать тебе, чего я стою, — говорила Маша, как будто выкладывая свою душу перед Лукиной, при этом понимая, что эта игра очень опасна. — Мне так хочется стать такой же сильной, такой же независимой, такой же властной, как ты, — закончила она, с надеждой смотря Лауре в глаза. Лаура, словно хищник, почуявший кровь, приблизилась к девушке ещё ближе, и её лицо, искажённое зловещей, презрительной улыбкой, стало казаться ещё более зловещим и пугающим. — Ты осознаешь, что для этого тебе придётся пожертвовать всем, что тебе дорого, всеми своими мечтами, всеми своими надеждами, всем своим прошлым? — прошептала она, растягивая слова, словно наслаждаясь страхом Маши. — Семья, друзья, все твои глупые увлечения, все твои привязанности, все твои слабые стороны… Всё это должно остаться в прошлом, если ты хочешь стать такой же, как я. Ты готова на такой шаг, Маша? Ты готова отдать всё, чтобы получить то, что я предлагаю? Ты готова ради меня на всё? — Лаура закончила свою фразу, как будто Маша была полностью в её власти и не имела права на ошибку. Маша, чувствуя, как внутри неё поднимается буря негодования, как будто извергается вулкан, и как её охватывает леденящий страх, словно ледяная хватка сжимает её сердце, кивнула в ответ, стараясь изо всех сил вести себя послушно, как будто она была покорной овечкой, хотя внутри неё бурлили ярость, гнев и отчаяние, подобно яростному шторму. Она не могла позволить Лауре Альбертовне, этой безжалостной хищнице, увидеть, что она, несмотря на все свои страдания, не сдастся без отчаянной борьбы, что она готова биться до конца. Ей нужно было во что бы то ни стало притвориться слабой, беззащитной, словно испуганный зверёк, чтобы выжить, чтобы перехитрить свою мучительницу, как будто она была самым слабым из всех созданий на этой планете. Она понимала, что только так она сможет пережить этот кошмар и сохранить хотя бы малейший шанс на свободу. — Я готова на всё, лишь бы ты была довольна мной, лишь бы ты была счастлива, лишь бы ты меня полюбила, — прошептала она, опустив свой взгляд вниз, как будто она была виновата перед Лаурой во всех смертных грехах, стараясь говорить как можно более нежно, как можно более послушно, как будто Лаура была богиней, и она была всего лишь её рабой. — Конечно, — произнесла Лаура с улыбкой, которая больше напоминала хищную ухмылку волка, предвкушающего свою добычу, и от этого ледяного выражения на её лице Маше стало ещё более жутко. — Давай посмотрим, что ещё у тебя есть, Машенька, давай посмотрим, что ещё ты можешь мне предложить, — продолжала она, словно играя со своей жертвой. Она подошла к столу и начала внимательно, цепко и методично осматривать его, как будто она искала какие-то невидимые подсказки, какие-то скрытые улики, которые могли бы ей рассказать, о чем думает Маша, что она задумала. Маша, с ужасом в сердце, осознавала, что это, безусловно, была проверка, очередная жестокая психологическая игра, попытка вывести её из равновесия, сломить её волю, запугать её ещё больше, но она, собрав всю свою волю в кулак, как воин, готовящийся к битве, была готова к этому испытанию. Ей нужно было выиграть время, как можно больше времени, чтобы найти способ передать информацию, которую она нашла в дневнике Лауры, во внешний мир, чтобы хоть как-то сообщить своим близким об опасности, которая нависла над ними. Она должна была обмануть Лауру, заставить её думать, что она сломлена, что она ей подчиняется. — Ты же знаешь, Маша, — продолжала Лаура, медленно обходя стол, как хищник, который изучает свою жертву, — что мне нечего скрывать от тебя, что я всегда откровенна, я всегда честна. Я всё понимаю, я всё вижу, и я чувствую, когда ты что-то скрываешь от меня, когда ты что-то недоговариваешь. И поверь мне, Маша, я всегда это чувствую, — говорила она, словно читала её мысли, и от этого Маше становилось ещё более страшно. Она подошла ещё ближе к Маше и нежно, но в то же время властно, положила свою холодную, безжизненную руку на её плечо, и от этого прикосновения по коже Маши побежали мурашки. — И если ты попытаешься меня обмануть, если ты попытаешься хоть как-то пойти против меня, ты прекрасно знаешь, какие ужасные последствия будут, что будет дальше, — закончила она свой монолог с леденящей душу улыбкой. Маша, стараясь не выдать своего страха, делала вид, что не понимает, о чем идёт речь, словно она была невинным ребёнком, который ничего не понимает и ни в чем не виноват. Она знала, что Лаура давит на неё, пытается запугать и сломить, но она должна быть сильной, должна держать себя в руках. Но она была настроена решительно, как никогда раньше, и, несмотря на страх, который грыз её изнутри, она не собиралась сдаваться. Она осознавала, что чем больше Лаура думает, что Маша сломлена, что Маша покорна, что Маша боится, тем больше шансов у неё на успех, тем больше вероятность того, что Лаура совершит ошибку. В её уме, словно семена, посаженные в плодородную почву, зарождался коварный план, как перехитрить Лауру, как использовать её силу против неё самой, как обернуть её оружие против неё. Лаура, словно зловещая тень, продолжала методично осматривать комнату, обращая внимание на каждую деталь, на каждую мелочь, на каждый уголок, словно она искала скрытые тайны. Маша, с видимым покорным выражением на лице, словно она была всего лишь послушной куклой, следила за каждым её движением, за каждым её жестом, осознавая, что Лаура в любой момент может обнаружить скрытое убежище, которое она, как ей казалось, надёжно спрятала. Если это случится, если Лаура обнаружит тайник, то все будет потеряно, все её надежды на спасение рухнут, как карточный домик, и она останется беззащитной перед лицом Лауры. Но внезапно, как будто она нашла то, что искала, Лаура резко остановилась у шкафа, словно её привлекла какая-то невидимая сила. — Ты уверена, что здесь нет ничего интересного, Машенька? — неожиданно спросила Лаура, уставившись на Машу так, будто она видела её насквозь, будто чувствовала всем своим нутром, что та что-то скрывает, будто читала её мысли, как открытую книгу. Лаура медленно, не торопясь, открыла дверцу шкафа, с холодным и оценивающим взглядом внимательно рассматривая вещи, висящие внутри, словно она ждала, что оттуда выскочит дьявол. Маше показалось, что её сердце готово выскочить из груди, словно бешеная птица, которая мечется в клетке. Она осознавала, что каждая секунда, каждая минута на вес золота, что времени остаётся все меньше и меньше, что надо спешить, иначе все будет кончено. Необходимо было срочно, немедленно действовать, прежде чем Лаура догадается о её планах, прежде чем она найдёт дневник или узнает о том, что Маша его уже читала. Но как? Как ей это сделать, когда её движения так ограничены, когда она находится под постоянным наблюдением? Маше отчаянно, до боли в сердце нужно было как-то установить контакт с внешним миром, как-то передать хоть какую-то весточку, хоть какую-то информацию своим близким, чтобы предупредить их, чтобы защитить их от Лауры. И вдруг, словно молния, озарившая её сознание, Машу осенило. В её памяти, как призрак из прошлого, всплыла старая, потрёпанная и давно забытая ручка, которая валялась на столе. Это была необычная ручка, совсем обычная, но с пустым стержнем, в который можно было что-то спрятать. Маша, не показывая своего волнения, тихонько, незаметно, как воровка, сжала ручку в кулаке, словно это был талисман, который должен был её спасти. Она почувствовала, что это — её шанс, что именно эта ручка может стать её спасением. Она знала, что у Лауры есть планы на все случаи жизни, что она всегда все контролирует, но, возможно, она упустила из виду такую мелочь, как обычную, непримечательную ручку, что она не предусмотрела того, как можно использовать обычную ручку для передачи секретного сообщения, как можно обмануть её и спасти свою жизнь и жизни близких. В этот момент, словно хищник, который удовлетворён своей добычей, Лаура обернулась к ней с улыбкой победительницы, с холодной и жестокой ухмылкой на лице. — Ты мне нравишься, Машенька, — произнесла она, с удовольствием растягивая слова, словно она наслаждалась своим успехом. — Ты так легко поддаёшься влиянию, ты такая послушная, ты такая удобная. Ты такая глупая и наивная. Продолжала она, стараясь унизить её и окончательно сломить её волю. — Но помни, что это только начало, что впереди нас ждёт ещё много интересного, — добавила она с ледяным взглядом, который пронзил Машу насквозь. — Я сделаю из тебя свою марионетку, и ты будешь исполнять мои желания, и ты не сможешь мне сопротивляться, — закончила она с садистским удовлетворением. — И если ты вдруг попробуешь сопротивляться, если ты попытаешься меня обмануть, если ты хоть раз осмелишься мне перечить, ты знаешь, что будет, ты знаешь, как я могу с тобой поступить, — и её голос звучал как смертный приговор. Женщина, словно зловещее порождение ночного кошмара, которая наконец утолила свою жажду, с ликованием и злорадством поглотив свою добычу, покинула комнату, оставив Машу один на один со своими леденящими кровь страхами, с обжигающим, всепоглощающим отчаянием и с невыносимой, изнуряющей болью, которые, казалось, разрывали её на части, словно она была хрупкой стеклянной куклой. Она чувствовала себя совершенно обессиленной, загнанной в угол, словно маленькая, беззащитная мышь, попавшая в коварную и беспощадную ловушку к голодной кошке, и теперь она отчаянно пыталась найти выход, не зная, что ей делать, куда бежать и где искать хоть какое-то спасение от этого гнетущего ужаса, который охватил её. В её сознании, словно стая испуганных птиц, мечущихся в клетке, метались хаотичные мысли, и она никак не могла их успокоить, не могла найти никакого рационального решения, не могла отыскать даже малейшей лазейки, никакого выхода из этой, казалось бы, безвыходной ситуации. Но, несмотря на все эти мрачные и ужасные чувства, которые поглощали её, словно зыбучие пески, в самой глубине её израненной души, словно слабый огонёк, мерцающий в кромешной тьме ночи, зародилась новая, едва различимая, но упорная надежда, которая, несмотря ни на что, как тонкая нить, связывающая её с реальностью, давала ей силы жить дальше, бороться дальше и ни за что не сдаваться, даже если это будет стоить ей жизни. Эта надежда была слабой, почти призрачной, еле живой, но она была, и именно эта надежда, подобно маяку во тьме, давала Маше силы двигаться вперёд, несмотря на все препятствия, несмотря на все трудности, которые ей предстояло преодолеть. Она понимала, что она не имеет права сдаваться, что она должна бороться до конца, до последнего вздоха, и не дать Лауре одержать над ней окончательную победу. Маша, словно внезапно очнувшись от мучительного, кошмарного сна, резко обернулась, и её взгляд, словно луч света, пробивающийся сквозь густую тьму, упал на окно, словно кто-то специально указал ей на него. Её сердце на мгновение замерло от ужаса и внезапной, навязчивой, отчаянной мысли, которая поразила её, словно удар молнии. Это было окно, которое находилось на десятом этаже, и в обычных, нормальных обстоятельствах она даже не подумала бы о том, чтобы подойти к нему, не говоря уже о том, чтобы открыть его, и уж тем более о том, чтобы прыгнуть в него. Но сейчас, когда все другие, более очевидные пути казались ей наглухо закрытыми, когда каждый возможный выход, казалось, был отрезан от неё, окно, словно чёрная дыра, казалось единственным, хотя и крайне опасным, отчаянным и безрассудным, путём к спасению, последней надеждой на выживание. Она понимала, что это был отчаянный, безумный шаг, что это был прыжок в бездну, прыжок навстречу неизбежной смерти, но она также понимала, что оставаться здесь, в этой клетке, в этом аду, означало медленно, мучительно умирать, и что у неё нет другого выбора, кроме как рискнуть, пойти на этот безумный шаг. Маша медленно, с дрожащими от леденящего страха коленями, словно она была марионеткой, чьи нити дёргаются, подошла к окну, стараясь не издавать ни единого звука, словно она была призраком, который боится спугнуть свою удачу. Она понимала, что если Лаура вернётся, если она услышит какой-либо шум, то её план, каким бы отчаянным он ни был, будет сорван, и она может потерять всё, и тогда она навсегда останется в плену. Она с ужасом, с немым криком в душе, посмотрела вниз, и её желудок сжался от леденящего страха, словно кто-то выжал его, как мокрый лимон, и её ноги подкосились от ужаса. Десятый этаж казался невообразимо высоким, бесконечно далёким от земли, а улица внизу, с которой едва слышались звуки машин, казалась далёкой и неприветливой, словно её ждала не свобода, а только холод и смерть. Маша понимала, что если она прыгнет, то шансы на выживание крайне малы, почти ничтожны, но она также понимала, что у неё нет другого выбора, что она должна рискнуть ради своей свободы, ради своей жизни, ради своих близких, которые ждали её и которым она должна была помочь. Она почувствовала, как её тело, словно хрупкий цветок на ветру, начинает дрожать, и как по её спине, словно ледяные иглы, бегут мурашки, и её сердце колотится в груди, словно в клетке, желая вырваться на свободу. Она сделала глубокий, дрожащий вдох и выдох, стараясь хоть немного успокоиться, как будто она говорила себе, что всё будет хорошо и что всё это скоро закончится, и попыталась осторожно открыть окно, и в этот момент её сердце, словно испуганный зверь, замерло от жуткого страха, как будто оно перестало биться, как будто она уже умерла. Окно, словно скрипящая, ржавая дверь в потусторонний мир, открылось с огромным трудом, и холодный, резкий ветер, словно злой дух, ворвался в комнату, заставляя Машу содрогнуться, и её зубы застучали от холода. Она понимала, что Лаура, как чуткий сторож, могла услышать звук открывающегося окна, и что ей нужно было действовать быстро, решительно, не допуская ни единой ошибки, ни единого промедления. Маша снова посмотрела вниз, и в этот момент ей показалось, что она, как будто в тумане, увидела что-то внизу, что-то, что могло бы ей помочь, что-то, за что можно было бы уцепиться. Она заметила большой брезентовый навес, который натянули для защиты от солнца, он висел под окнами, и это могло смягчить её падение, если она правильно рассчитает траекторию прыжка, если она попадёт точно на него. Она понимала, что это был её единственный шанс, и что она должна была его использовать, что она не имеет права его упустить. Она, закрыв глаза и помолившись всем богам, которых она знала, сделала ещё один глубокий, дрожащий вдох и выдох, и, собрав все свои силы, всю свою волю в кулак, она, словно гимнастка перед сложным прыжком, залезла на широкий подоконник, понимая, что пути назад уже нет, что она должна идти до конца. Она чувствовала, как страх и отчаяние сковывают её тело, но она также чувствовала, как в ней просыпается новая, неведомая ей до этого момента, небывалая сила, сила отчаяния, сила, которая заставляет её двигаться вперёд, сила, которая не даёт ей сдаться даже перед лицом смерти. Она снова посмотрела вниз, пытаясь, как профессиональный спортсмен, оценить расстояние, высоту и траекторию своего прыжка, и её сердце, как безумный барабан, бешено колотилось в груди, и ей казалось, что она может слышать его стук во всем доме, и что он выдаст её Лауре. Она понимала, что это был прыжок в неизвестность, что это был прыжок на верную, практически неизбежную смерть, но она не могла больше оставаться в этом ужасном месте, где она чувствовала себя пленницей. Она должна была рискнуть, и она была готова пойти на все, на любой риск, ради своей свободы, ради своей жизни, ради надежды на будущее. Она, приняв решение, и как будто прощаясь со всем, что было ей дорого, сделала свой последний, полный отчаяния и решимости, вдох. Маша, закрыв глаза и представив, что она птица, которая готовится к взлёту, которая должна, наконец, расправить свои крылья и полететь, и, как будто набрав скорость, оттолкнулась от подоконника и прыгнула, словно она прыгала в бездну. И в этот момент ей показалось, что время остановилось, что она словно парила в пустоте, в безвоздушном пространстве, что она летит вниз, и она не знает, что её ждёт впереди. Она чувствовала, как холодный, резкий ветер бьёт ей в лицо, и как её сердце, словно безумное, бешено колотится в груди, как будто оно сейчас разорвётся. Маша, как в замедленной съёмке, наблюдала, как земля, словно голодный зверь, приближается к ней со скоростью света, и понимала, что это её последний шанс на спасение. Она понимала, что прыжок был крайне рискованным, практически самоубийственным, но она также понимала, что у неё нет другого выбора, что она должна бороться за свою свободу, что она должна вырваться из лап Лауры во что бы это ни стало. Она не могла позволить ей сломить себя, она не могла позволить ей лишить её всего, что ей дорого. Она должна была выжить, ради себя, ради своих близких, ради своей свободы, ради надежды на лучшее будущее, которое она ещё могла увидеть. Маша, собрав все свои силы, всю свою волю, напрягла все свои мышцы, как она её учили, и попыталась приземлиться на навес, который, как она надеялась, ждал её внизу, как спасательный круг. Она почувствовала, как её тело, словно листок на ветру, начинает дрожать, и как по её спине, как будто ползают ледяные пауки, бегут мурашки, и её сердце, словно испуганная птица в клетке, бешено колотится в груди, готовое в любой момент вырваться наружу. Она, собрав остатки своей воли в кулак, сделала глубокий, дрожащий вдох и выдох, стараясь хоть немного успокоиться, обуздать свой страх, и как будто уговорить себя, что все будет хорошо, что она справится, и попыталась, как воровка, крадущаяся в ночи, открыть окно, но в этот момент её сердце, словно испугавшийся зверь, замерло от жуткого страха, как будто оно перестало биться, как будто она уже умерла, и теперь все это происходит не с ней, а с кем-то другим. Окно, словно скрипучая, ржавая дверь в потусторонний мир, открылось с огромным трудом, с таким скрипом, как будто оно кричало о помощи, и холодный, пронизывающий ветер, словно злой дух, ворвался в комнату, заставляя Машу содрогнуться от холода, и её зубы застучали, как будто они замёрзли. Она понимала, что Лаура, с её чутким слухом, могла услышать звук открывающегося окна, что она могла почувствовать неладное, и что ей нужно было действовать быстро, решительно, не допуская ни единой ошибки, не давая себе времени на раздумья, ни минуты на сомнения. Маша, как будто ей некуда было деваться, как будто она попала в ловушку, снова посмотрела вниз, и в этот момент, словно яркий луч света во тьме, ей показалось, что она увидела что-то внизу, что-то, что могло бы ей помочь, хоть как-то спасти её от неминуемой гибели. Она, как утопающий, хватающийся за соломинку, заметила большой, старый, брезентовый навес, который, когда-то давно, натянули для защиты от солнца, он висел под окнами, и он мог смягчить её падение, если она, с помощью всех своих сил и знаний, правильно рассчитает траекторию прыжка, если ей удастся попасть точно на него, а не мимо. Она понимала, что это был её единственный шанс, и что она должна была его использовать, как последнюю возможность вырваться из этого ада, что она не имела права его упустить, потому что другого шанса у неё уже не будет. Она, закрыв глаза и вознеся безмолвную молитву всем богам, которых она знала, сделала глубокий, дрожащий вдох и выдох, и, собрав всю свою волю в кулак, как воин, идущий в бой, она, словно гимнастка, готовящаяся к прыжку, с отчаянной храбростью залезла на широкий подоконник, понимая, что пути назад уже нет, что она сделала свой выбор, что она должна идти до конца, что она должна совершить этот безумный прыжок. Она чувствовала, как страх и отчаяние, как тяжёлые цепи, сковывают её тело, но она также чувствовала, как в ней просыпается новая, неизведанная ей до этого момента, небывалая сила, сила отчаяния, сила, которая заставляет её двигаться вперёд, сила, которая не даёт ей сдаться, даже перед лицом смерти, даже перед лицом того ужаса, который ждал её внизу. Она, как будто гипнотизируя себя, снова посмотрела вниз, пытаясь, как профессиональный спортсмен, оценить расстояние, высоту и траекторию своего прыжка, словно она пыталась прочитать судьбу в линиях ладони, и её сердце, как безумный барабан, бешено колотилось в груди, словно желая вырваться на свободу, и ей казалось, что она может слышать его стук во всем доме, и что он выдаст её Лауре. Она понимала, что это был прыжок в неизвестность, прыжок навстречу, практически, неизбежной смерти, но она не могла больше оставаться в этом ужасном месте, где она чувствовала себя пленницей, где она чувствовала себя сломленной, где она чувствовала себя такой беспомощной. Она должна была рискнуть, и она была готова пойти на все, на любой риск, ради своей свободы, ради своей жизни, ради своих близких, которые ждали её, и которым она должна была помочь, ради надежды на лучшее будущее, которое, возможно, ещё ждало её. Она, приняв своё решение, и как будто прощаясь со всем, что было ей дорого, сделала свой последний, полный отчаяния и решимости, вдох, и, словно птица, готовящаяся к своему первому полёту, она оттолкнулась от подоконника. Маша, закрыв глаза, представила себе, что она птица, которая готовится к взлёту, которая должна, наконец, расправить свои крылья, и полететь ввысь, и с этой мыслью, словно она набирала скорость для своего полёта, она оттолкнулась от подоконника, и прыгнула в пустоту, словно она прыгала в бездну, как в омут, и в этот момент ей показалось, что время остановилось, что она словно парила в невесомости, в безвоздушном пространстве, что она летит вниз, и она не знает, что её ждёт впереди, но она должна была лететь. Она чувствовала, как холодный, резкий ветер бьёт ей в лицо, и как её сердце, словно обезумевшее, бешено колотится в груди, как будто оно сейчас разорвётся на части, и она не понимала, как её тело все ещё может держаться вместе. Маша, как в замедленной съёмке, наблюдала, как земля, словно голодный зверь, приближается к ней со скоростью света, и понимала, что это её последний шанс на спасение, что это её последняя возможность вырваться из этого кошмара. Она понимала, что прыжок был крайне рискованным, практически самоубийственным актом отчаяния, но она также понимала, что у неё, как у загнанного в угол зверя, нет другого выбора, что она должна, во что бы то ни стало, бороться за свою свободу, что она должна, с помощью всех своих сил, вырваться из цепких, безжалостных лап Лауры, любой ценой, даже ценой своей жизни. Она не могла, она не имела права позволить ей сломить себя, она не могла, она не должна была позволить ей лишить её всего, что ей дорого, всех её надежд, всех её мечтаний, всего того, что делало её самой собой. Она должна была выжить, ради себя, ради своих близких, которых она должна была предупредить, ради своей свободы, ради того, чтобы доказать Лауре, что она, несмотря ни на что, не сломлена, что она не сдалась, что она все ещё способна бороться, что она не пешка в её жестокой игре. Маша, собрав все свои силы, всю свою волю, всю свою храбрость, которая осталась в её измученном теле, напрягла все свои мышцы, как её учили в школе, и, словно профессиональный акробат, балансируя на грани, попыталась выпрямить тело, чтобы совершить точное приземление, и как можно более удачно приземлиться на навес, который, как она надеялась всем своим сердцем, ждал её внизу, как спасательный круг, как последняя возможность спасти свою жизнь, как последняя надежда на выживание. Когда она, наконец, с болезненным ударом приземлилась на брезентовый навес, то почувствовала пронзительную, сильную, резкую боль, словно её пропустили через жернова мельницы, словно её разорвали на мелкие куски, и при этом её пронзило невыносимым холодом, но она также почувствовала и лёгкое, призрачное облегчение, осознавая, что она, как ни странно, жива, что она, несмотря ни на что, пережила этот безумный, отчаянный прыжок, и что теперь у неё есть хоть какая-то, пусть небольшая, еле заметная, но надежда на спасение. Маша, игнорируя боль, которая сковывала её движения, словно ледяные цепи, быстро вскочила на ноги, стараясь не подавать виду, что ей невыносимо больно, и посмотрела наверх, боясь, что Лаура, словно зловещий призрак, могла услышать шум, почувствовать неладное, и что она, как разъярённая фурия, может вернуться в любую минуту, чтобы забрать её обратно в свой ад, чтобы наказать её за непослушание. Она понимала, что у неё мало, совсем мало времени, что Лаура вот-вот может вернуться, и что она должна была бежать как можно быстрее, как можно дальше, чтобы спасти свою жизнь, чтобы не дать Лауре возможности сломать себя, словно игрушку. Она, стиснув зубы и прикусив губу до крови, чтобы не закричать от боли, начала свой отчаянный, изнурительный, невероятно болезненный побег, с ноющей, пульсирующей болью в ногах и со спасённой жизнью, которую она готова была отдать за свободу, как бы тяжело ей ни было, она понимала, что это был её единственный шанс, её последняя надежда на спасение. Но она также знала, что это был не конец, что это был лишь начало её долгого, трудного пути к свободе, и что она должна была идти до конца, чего бы ей это ни стоило, что она должна была не останавливаться, даже если ей казалось, что у неё больше нет сил. Она должна была выжить, она должна была победить, она не могла позволить Лауре взять верх над ней, она не могла позволить ей сломать себя, она должна была бороться, пока она была жива. Маша была готова на все, лишь бы вырваться из этого ада, лишь бы вырваться из лап Лауры, и спасти свою жизнь, и не дать Лауре возможности лишить её всего, что ей дорого, и превратить её в свою послушную марионетку. Но когда Маша уже собиралась спрыгнуть с навеса и бежать прочь, она вдруг почувствовала, как чьи-то ледяные пальцы впились в её плечо, словно когти хищной птицы, и в этот момент её сердце, словно испуганный зверь, упало в пятки. Она резко обернулась, и в этот момент её тело сковал ужас, как будто её парализовало. Перед ней, с хищной улыбкой на лице, стояла Лаура Альбертовна, и её глаза, казалось, светились холодным, презрительным огнём, и от этого взгляда Маше стало жутко, как никогда раньше. Как, почему, каким образом она здесь оказалась? Маша задавала себе этот вопрос, но она не могла найти никакого ответа, у неё не было времени на раздумья. Лаура, как будто наслаждаясь страхом Маши, медленно приблизилась к ней и нежным, но в то же время зловещим голосом промурлыкала: — Ну что, Машенька, куда же ты собралась? Ты же знаешь, что от меня не убежать, ты же знаешь, что ты моя, и никуда от меня не денешься, — Лаура наслаждалась каждым произнесённым словом, как будто она была коварной колдуньей, говорящей заклинания. В этот момент Маша поняла, что все её усилия были напрасны, что все её надежды на спасение были разбиты вдребезги, как хрустальный бокал, упавший на пол. Она почувствовала, как её охватывает отчаяние, как будто её душу вырвали из неё, и как её тело, словно тряпичная кукла, опускается на брезентовый навес, и её ноги подкашиваются. Лаура, как будто уловив момент её слабости, ещё сильнее сжала её плечо, и в её голосе прозвучала неприкрытая угроза: — Ты думала, что ты сможешь меня обмануть, ты думала, что ты сможешь от меня убежать? — произнесла Лаура, как будто она была коварной демоницей, пришедшей за душой. — Ты так сильно ошибалась, Машенька, и теперь ты заплатишь за это, — закончила она, как будто вынося приговор. Лаура, словно она была очень довольна собой, ухватила Машу за руку и потащила её обратно к окну, не обращая внимания на её боль, не обращая внимания на её отчаянные попытки сопротивляться. Маша, словно кукла, безвольно тащилась за Лаурой, понимая, что её ждёт ужасная расплата, и что у неё больше нет надежды на спасение. Её сердце сжалось от ужаса и отчаяния, и в этот момент ей показалось, что её душа умерла. Она понимала, что Лаура одержала над ней очередную победу, и что она теперь будет жестоко расплачиваться за свою дерзость. Когда они, наконец, вернулись в комнату, Лаура с яростью бросила Машу на пол, и та, от боли, не смогла сдержать стон, и по её щекам потекли слезы, смешанные со страхом и бессилием. Лаура, видя её страдания, с садистским удовольствием улыбнулась и, наклонившись к Маше, прошептала ей на ухо: — Ты думала, что я тебя отпущу? Ты думала, что ты свободна? Ты так глупа, Машенька, — прошипела она, как ядовитая змея. — Теперь ты навсегда останешься моей пленницей, и я сделаю всё, чтобы ты заплатила за свою дерзость, за своё непослушание. И ты будешь страдать, Машенька, ты будешь страдать, как никогда раньше, — закончила она, и в её голосе не было ни капли сострадания, а только жестокость и ненависть. Маша почувствовала, как её охватывает холодный, липкий страх, как будто её заживо похоронили, и она поняла, что её жизнь, как бы ни прискорбно это ни звучало, превращается в настоящий ад, и что у неё нет ни единого шанса, чтобы вырваться из этого кошмара. Лаура, словно дьявол во плоти, нависшая над ней и наслаждающаяся её страданиями, снова повернулась к ней спиной, и Маша, с горькими слезами, которые лились из её глаз, смотрела на неё и понимала, что её ждёт ужасная, мучительная участь. Маша лежала на холодном полу, как сломанная марионетка, и чувствовала, как её тело словно пронзают тысячи раскалённых игл, и она не могла ни пошевелиться, ни даже закричать. Она с ужасом осознавала, что её ждёт, и она понимала, что Лаура не оставит её в покое, что она будет мучить её, пока не сломит её волю, пока не превратит её в свою покорную рабыню. И в этот момент Маша почувствовала, как её отчаяние достигает своего апогея, и как в её душе просыпается тьма, и она понимала, что у неё есть лишь один путь, она не должна сдаваться, она должна бороться, как бы ни было больно, как бы ни было страшно, она должна была противостоять Лауре, даже если это будет стоить ей жизни. Она не могла сдаться, она не могла позволить ей одержать над ней окончательную победу. Она должна была стать сильной, она должна была стать бесстрашной, она должна была победить, она не могла позволить себе проиграть.

***

Пик-пик-пик, монотонный, навязчивый звук, словно отсчитывающий секунды до неминуемого краха, до следующего удара судьбы, раздавался в ушах Марии, и она с трудом, словно через густую пелену, чувствовала, как её веки, тяжёлые, словно налитые свинцом, медленно, с огромным усилием, начинают приоткрываться, как будто кто-то, словно тиран, наконец-то разрешил ей проснуться, как будто от этого зависела её жизнь. Сквозь узкую щель, едва прорезавшую густую пелену сна, как будто пробивая толстый слой льда, она увидела ослепительно белую, стерильную больничную палату, и её глаза, привыкшие к мраку и полумраку, заслепило от яркого, безжалостного света, словно её вырвали из глубокой, тёмной пропасти в жерло вулкана, и теперь она не знает, что с ней будет. Ошеломлённая, она снова, с трудом, закрыла глаза, не понимая, где находится, ощущая себя абсолютно опустошённой, лишённой сил, словно её тело раздавили, как пустую коробку, и в ней не осталось ничего живого, только пульсирующая боль, словно её тело наполнено раскалёнными углями. Она медленно, с нечеловеческим усилием, словно поднимая неподъёмный груз, снова открыла глаза. Взгляд, словно блуждающий огонёк в тёмном лесу, уставший от бесконечных поисков в лабиринте страха, отчаянно начал обследовать комнату, в поисках хоть какой-то зацепки, чтобы понять, где она находится, что с ней произошло. В углу палаты, на жёстком стуле, сидела Лаура Альбертовна, и её взгляд был устремлён куда-то вдаль, как будто она была в другом месте, и её здесь совсем нет. Невозмутимое, ледяное выражение её лица, словно маска, застывшая в зловещем спокойствии, вызвало у Марии невольный приступ ужаса, как будто она увидела не человека, а дьявола, притаившегося в углу палаты, сидящего у её постели, готового в любой момент сорваться на неё и причинить ей невыносимую боль. Маша, дрожа всем телом, словно осиновый лист на ветру, с трудом сглотнула, не в силах произнести ни единого слова, и в этот момент она поняла, что её страхи были не напрасны, что она снова попала в ловушку. В этот момент она с ужасом осознала, что она находится в больничной палате, что её безумный побег не удался. Стены, обшитые холодным, белоснежным, словно лёд, пластиком, как будто специально давили на неё, словно гигантская клетка, из которой нет выхода. Сквозь приоткрытую дверь, словно доносящиеся издалека звуки потустороннего мира, слышался тихий, но отчётливый шелест голосов и глухой топот шагов — звуки чужого, враждебного мира, в который она, кажется, попала навечно, и из которого нет никакого выхода. Её сердце, словно бешено колотящийся барабан, отдавало каждый удар в висках, и от этой пульсации в голове у неё кружилась вся картина последних событий, и она снова и снова проживала свой страшный сон наяву. Вспомнились бесконечные, мучительные манипуляции Лауры, её коварные игры, её садистские прихоти, превратившие её жизнь в ад, и она, непроизвольно, вздрогнула. Теперь, осознав, что она снова попала в ловушку, что она снова в больнице, Маша почувствовала, как её надежда, словно слабый огонёк свечи в бурю, становится всё слабее и слабее, как будто ветер вот-вот задует её, и она останется во тьме. На мгновение отчаяние, словно чёрная, густая туча, накрыло её с головой, лишив её последних сил и воли к сопротивлению, и она почувствовала себя совершенно обессиленной, словно брошенной игрушкой. Всё казалось совершенно беспросветным, и единственным возможным исходом для неё — бесконечное страдание, бесконечная боль, и бесконечная жизнь в плену. Но даже в этой бездне отчаяния, в самой глубине её израненной, настрадавшейся души, затаился маленький, едва заметный огонёк борьбы, упорного, несгибаемого желания выжить и не сдаваться, как будто что-то не давало ей сломаться окончательно. Она не сдастся, она не позволит чудовищу одержать над ней окончательную победу. Она должна выжить, она должна бороться, она должна найти способ вырваться из этой ловушки, и она должна, во что бы то ни стало, вспомнить, что Лаура не должна одержать над ней окончательную победу, что она не должна позволить ей сломать себя. Этот маленький огонёк, эта едва заметная искра стойкости, будет её путеводной звездой в тёмной ночи, и она должна следовать за ним, даже если этот путь окажется очень тяжёлым и болезненным. В этот момент Лаура Альбертовна, словно очнувшись от собственных мучительных дум, от своих переживаний, которые, очевидно, не давали ей покоя, слегка вздрогнула, заметив, что Мария открыла глаза и наблюдает за ней с какой-то немой мольбой. Некоторое время она молча смотрела вдаль, словно пытаясь собрать разбежавшиеся мысли в единое целое, словно пытаясь понять, что делать дальше, как вести себя, чтобы не выдать своего беспокойства, своего страха. Но, как будто увидев, что глаза девушки открыты, она тут же опомнилась, как будто ей приказали вернуться в реальность, и, с какой-то неожиданной, напускной нежностью, прикоснулась к щеке Марии, как будто она была её любящей матерью. — Ты меня так испугала, когда упала в обморок, — произнесла она, и в её голосе звучала фальшивая тревога, которая, казалось, должна была убедить Машу в её заботе. — Я очень испугалась, когда тебя увидела, ты была такая бледная, — её голос был неожиданно мягким, почти ласковым, совсем не таким, как в моменты угроз, и от этого Маше стало ещё более не по себе. Этот нечаянный и совершенно фальшивый приступ заботы вызвал у Маши удивление, недоверие и даже некоторое замешательство, как будто она не понимала, что происходит и в чём подвох. — Ты… Ты в порядке? — тихо прошептала Маша, с трудом вглядываясь в её лицо, стараясь рассмотреть в её глазах хоть какие-то следы её истинных чувств, но все её попытки были тщетны. В её глазах мелькнула какая-то странная тень, какое-то выражение, которое Маша с трудом могла разглядеть, словно какой-то призрак скользнул по её лицу. Это не было безумием, скорее, какое-то нервное потрясение, какой-то страх, который Лаура, судя по всему, всеми силами пыталась скрыть. Маше показалось, что Лаура тоже напугана, что её выбило из колеи её собственное поведение, что её маска, которую она носила так долго, дала трещину. Но Лаура, словно сбросив этот мимолётный момент слабости, тут же, с неожиданной, резкой сменой настроения, отвернулась, и на её лице снова застыла ледяная маска. — Да, сейчас уже всё хорошо, и не стоит об этом волноваться. Врач приходил, — произнесла она, будто оправдываясь, как будто она сама нуждалась в чьем-то одобрении. — Проверил тебя. Он сказал, что тебе просто нужно успокоиться, что это нервное потрясение. Я сделаю всё, чтобы больше такого не повторилось, — её голос звучал сухо, без каких-либо эмоций, и она старалась придать ему твёрдости и уверенности, но это у неё плохо получалось. — Я обещаю тебе, — закончила она, и в её голосе, хотя он и звучал по-прежнему холодно, прозвучали какие-то странные нотки, что-то новое, что-то непривычное для Маши. Это была не привычная, угрожающая интонация, а скорее… фальшивая, лицемерная забота, которая была основана на страхе перед потенциальными последствиями. Она боялась, что Маша может помешать ей в её коварных планах. Лаура, заметив беспокойство Маши, как будто она прочитала её мысли, поспешила продолжить: — Врач сказал, что твой организм слишком сильно, остро, отреагировал на стресс, и что тебе нужен полный покой, покой и ещё раз покой. Он посоветовал соблюдать спокойствие, как будто ты находишься в раю, где не бывает никаких проблем. И, конечно же, я сделаю все необходимое, чтобы такого больше не произошло, и, если потребуется, я привяжу тебя к кровати. Я обещаю тебе, что теперь ты будешь в безопасности, и ты не убежишь от меня, моя милая, — закончила она, и её слова звучали, как завуалированная угроза, от которой по спине Маши снова побежали мурашки. В её голосе проскользнуло что-то почти напоминающее искренность, но в то же время всё это выглядело неестественно, странно, натянуто, и вызывало у Маши ещё большее недоверие. Возможно ли, что за этим скрывается что-то ещё, какие-то мотивы, которые ей пока не очевидны? Возможно ли, что Лаура на самом деле боится потерять свою игрушку? В глазах Маши, словно в зеркале, отразилось некоторое недоверие, но в то же время, она старалась не показывать своего страха, своей боли, своего отчаяния, она понимала, что ей нужно сохранять холодную голову, что сейчас, не время для эмоциональных срывов. Она понимала, что ей нужно сейчас успокоиться, собраться с мыслями, и как можно быстрее, разработать новый план, и, в первую очередь, ей нужно было выжить. Она постаралась, как только могла, не показать, насколько её всё это потрясло, но ей это с трудом удавалось. В глубине души, Маша, с ужасом понимала, что это был лишь очередной акт манипуляции со стороны Лауры, что это лишь новая игра, в которую её пытаются втянуть, и что ей нужно быть предельно осторожной, настороже, и не доверять ни единому её слову. Но, несмотря на все свои страхи, она осознала, что ей необходимо получить хоть какую-то передышку, чтобы восстановиться, чтобы собрать свои мысли, и разработать новый, более продуманный и рискованный план. И, во что бы то ни стало, она должна была удержаться от каких-либо поспешных, необдуманных действий, потому что сейчас, её задача — выжить, и любым способом понять, что происходит, и что задумала Лаура. В этот момент, дверь в палату тихонько скрипнула, и на пороге появился врач, высокий мужчина средних лет, в идеально выглаженном белом халате. Его спокойное, но внимательное выражение лица, казалось, проникало сквозь маску фальшивой заботы, которая, как тонкая паутина, окутывала Лауру Альбертовну. Светлые глаза, наблюдательные и проницательные, изучали всё вокруг: и оцепеневшую, словно вырезанную из мрамора, Машу, и напряжённую Лауру, и саму палату, белую, словно стерильный овал, готовый принять очередную жертву. Лаура, словно по команде, тут же изменилась в лице, придав своему выражению неподдельную заботу. Улыбка, искусственно сияющая, словно подсвеченный рекламный проспект, застыла на её губах, и голос, натянутый, как струна, зазвучал с фальшивой мелодией: — Доброе утро, доктор! Как наша Машенька? Как она себя чувствует? Я так за неё переживаю! Все эти страшные события… — Лаура заговорила быстро, словно пытаясь засыпать врачом лавиной слов, чтобы не дать ему увидеть её истинного лица. Её слова, как мельница, которая перемалывает все неправду и несчастья, как будто несут в себе смысл заботы о Маше, но в то же время, за каждой фразой, сквозила холодная угроза, как будто за каждой нотой, игравшей на скрипке, скрывался смертельный приговор. Врач, не обращая внимания на фальшивые спектакли Лауры, подошёл к кровати Маши, и, с мягкой, но твёрдой улыбкой, посмотрел на неё. — Доброе утро, Маша, — произнёс он, и его голос, глубокий и бархатистый, как будто проникал в самую душу, создавал вокруг неё ауру спокойствия. — Как вы себя чувствуете? Что-нибудь болит? — он, начал задавать вопросы, пытаясь понять её состояние, и понять, что с ней произошло. Третьякова, чувствуя на себе пристальный, внимательный взгляд врача, пыталась не выдать своего страха. Она ответила ему тихим, дрожащим голосом: «Мне больно… Всё болит… Голова кружится». Её голос был слабым, как трепетный шелест листвы в осеннем лесу, словно он пытался передать всю боль и страдание, которые она испытывала. Она чувствовала холодный, словно нож, взгляд Лауры, который, как будто лёд, сковывал её, и она старалась не поддаться ему. Врач, внимательно слушая её, кивнул, как будто одобряя её слова, и начал осматривать её, проверяя пульс, давление и рефлексы. Лаура, наблюдая за этим, изо всех сил старалась сохранить на своём лице фальшивую улыбку, как будто она была самой заботливой матерью в мире, но её глаза, как две холодные ядовитые змеи, выдавали её истинную сущность, и в них Маша видела только холод, жестокость и расчёт. Она понимала, что Лукина только ждёт возможности, чтобы снова захватить над ней полный контроль. Врач, закончив осмотр, повернулся к Лауре, и в его взгляде, в его манере говорить чувствовалась неподдельная озабоченность, но и некая отстранённость. «Маше необходимо оставаться в покое, ей нужно восстановиться после сильного нервного потрясения, — сказал он, и его голос был уверенным и спокойным, как будто он был опытным капитаном, который знал, как управлять кораблём, который шёл навстречу бури. — Ей необходим покой, и ни в коем случае нельзя её беспокоить лишний раз. Я пропишу ей успокоительные и обезболивающие. Я надеюсь, что в ближайшее время она пойдёт на поправку, и мы её скоро выпишем. Но пока за ней нужен особый уход, и я прошу вас, Лаура Альбертовна, чтобы вы создали для неё максимально спокойную и комфортную обстановку». Закончив осмотр, врач, с видом опытного, но уставшего от всего наблюдателя, повернулся к Лауре, и его взгляд хоть и был спокойным, но в то же время в нём ощущалось что-то неуловимое, какое-то скрытое предупреждение. «Маше необходимо оставаться в покое, — произнёс он, и его голос звучал размеренно, но твёрдо. — Ей нужно восстановиться после сильного нервного потрясения, словно её психика была разорвана на части, и ей нужно как можно больше спать, чтобы залечить раны и прийти в себя, и ни в коем случае, — он слегка повысил голос, делая акцент на этих словах, — нельзя её беспокоить, как будто она хрустальная ваза, которую можно легко разбить. Я пропишу ей успокоительные и обезболивающие, чтобы ей стало легче, чтобы она не так страдала, и я надеюсь, что в ближайшее время она пойдёт на поправку, и, если всё пойдёт хорошо, то мы её скоро выпишем, — закончил он и посмотрел на Лауру, как будто ждал от неё подтверждения, её согласия на все его предписания и её клятвы, что она сделает всё для Марии». «Но пока, — продолжил врач, не отрывая взгляда от Лауры, — за ней нужен особый, очень тщательный уход, и я прошу вас, Лаура Альбертовна, как профессионал, чтобы вы создали для неё максимально спокойную и комфортную обстановку, как будто она нуждается в заботе, как ребёнок, и чтобы ей ничего не угрожало», — закончил он, и его голос был таким мягким и спокойным, что Маша на какое-то мгновение даже поверила, что он на самом деле на её стороне и он хочет ей помочь, но она тут же одёрнула себя, понимая, что она не должна доверять никому, что она должна быть осторожной и не поддаваться на провокации. Лаура Альбертовна, в ответ на слова врача, словно она была актрисой, играющей свою главную роль, тут же, со всем своим фальшивым артистизмом, с самым любезным видом, на который она только была способна, произнесла: «Конечно, доктор, я сделаю всё, что в моих силах, чтобы Машенька поправилась как можно скорее, и я сделаю всё, чтобы она ни в чём не нуждалась, и чтобы её никто не беспокоил, как будто она мой бесценный бриллиант, и, конечно же, она будет в абсолютной безопасности, и вы можете на меня полностью положиться, как будто я самый ответственный человек в мире». Она с такой фальшивой теплотой и заботой смотрела на ангела, словно она была её любимой, единственной дочерью, которую она больше всего любит на свете, и Маше стало невыносимо противно от этого лицемерного, наигранного зрелища, и она едва сдержалась, чтобы не выкрикнуть всё, что думает о Лауре, но она понимала, что сейчас это было бы неуместно. «Я буду рядом с ней каждую минуту, чтобы она чувствовала себя спокойно и комфортно, чтобы она ощущала мою любовь и заботу, как будто я её самая любящая мама, и я сделаю всё, чтобы она как можно быстрее пришла в себя, и чтобы больше ничего не угрожало её жизни», — закончила она, и её голос звучал как фальшивая, лживая музыка, как сладкая отрава, но Маша с ужасом чувствовала, что это был только яд, прикрытый сладкой, лживой оболочкой, и она понимала, что она не должна поддаваться на её провокации. Врач, как будто не заметил её лицемерия, словно это была обычная рутина, кивнул и, как будто он не хотел больше задерживаться в этой палате, снова повернулся к Маше и посмотрел на неё со снисходительной улыбкой: — Ну что ж, Маша, отдыхайте, набирайтесь сил, и скоро все будет хорошо, — произнёс он и, с лёгкой, фальшивой улыбкой, не сказав больше ни слова, вышел из палаты, оставив Машу один на один с Лаурой и со своими мучительными страхами, которые терзали её изнутри, как голодные звери, и с новой тревогой, которая поселилась в её душе, как будто она была незваным гостем. Маша понимала, что теперь игра Лауры, после визита врача, переходит на новый, ещё более коварный уровень, и что теперь ей нужно будет быть ещё более осторожной, ещё более собранной, ещё более хитрой и ещё более бесстрашной, если она хочет выжить в этом жутком, бессмысленном кошмаре, который устроила для неё Лаура и который каждый день становится всё более мучительным и всё более невыносимым. Она понимала, что теперь на неё смотрят как на сломанную, безвольную куклу, которую можно сломать в любой момент, и что она не должна дать им возможности сломать себя окончательно, что она должна собрать все свои силы и что она должна бороться до конца. Врач, выйдя из палаты, не спешил удаляться, а остановился в коридоре, и его взгляд, наполненный сомнениями, снова упал на дверь палаты, словно он что-то почувствовал, словно он видел за фасадом благополучия что-то зловещее, что-то, что не укладывалось в общую картину. Он задумался на мгновение, как будто он колебался и не знал, что ему делать дальше и как ему следует поступить в этой ситуации. Он словно пытался сложить все кусочки пазла, чтобы понять, что именно происходит в палате и какое отношение имеет к этому он. Но, как будто переборов себя, он покачал головой и медленно пошёл дальше, словно он отбросил все сомнения и оставил Машу наедине со своими страхами, понимая, что он не может ей помочь и что в этой ситуации она должна полагаться только на себя. Но, несмотря на своё решение, он не мог выбросить из головы слова Маши, её дрожащий голос, её испуганный взгляд, и он почувствовал, как внутри него зародилось неприятное, ноющее чувство, которое не давало ему покоя, и он обещал себе, что он ещё вернётся и проверит, все ли в порядке с этой девушкой и не скрывается ли за этой маской заботы что-то ужасное. Маша, оставшись наедине с Лаурой, как будто попала в ловушку и почувствовала, как её охватывает леденящий страх. Она понимала, что Лаура снова рядом и она снова готова начать свою игру, и она понимала, что ей нужно быть предельно осторожной, что ей нужно собрать все свои силы и что она не должна поддаваться её манипуляциям, и она должна бороться за свою жизнь, за свою свободу, за свои мечты. Она должна была выжить, она не могла позволить Лауре сломить себя, и она должна была найти способ вырваться из этого кошмара во что бы то ни стало, любой ценой. Она должна была бороться, и она должна была победить. Лаура, повернувшись к Маше, с каким-то странным выражением на лице, произнесла: — Ну что, Машенька, как ты себя чувствуешь? Тебе стало лучше? Или тебе все ещё больно? — её голос звучал, как у фальшивой куклы, и от этих слов Маше стало не по себе. — Я так рада, что доктор сказал, что скоро ты поправишься, и мы снова будем вместе, и у нас все будет хорошо, как и раньше, — закончила она, и в её голосе прозвучало столько лжи, что Маше стало противно. Маша, стараясь не выдать своего страха, с огромным трудом прошептала: — Мне немного лучше, спасибо. Но я очень устала, и я хочу спать, — закончила она, пытаясь скрыть от Лауры свои истинные намерения. Она понимала, что ей нужно выспаться, ей нужно восстановить свои силы, чтобы снова начать борьбу и чтобы снова попытаться вырваться из этого ада, в который она попала по вине Лауры.

***

Полторы недели назад.

Мария, словно её внезапно подкосили невидимые силы, теряет сознание, и её тело обмякает, как будто её покинула сама жизнь. Лаура Альбертовна, которая до этого момента наблюдала за ней, ощущая себя на тонкой грани между властью и безумием, с отчаянным усилием, словно хватаясь за последнюю соломинку, успевает подхватить Машу в самый последний момент, прежде чем та свалится с кровати на холодный, безжалостный пол. На мгновение Лаура застыла, словно парализованная ужасом, глядя вниз на бездвижную фигуру Маши, как будто пыталась осознать, прочувствовать, что именно сейчас произошло, и не является ли это её самым страшным кошмаром, который, наконец, стал явью. Её сердце билось в груди, как обезумевший колокол, звонящий о надвигающейся катастрофе, как будто её внутренний голос кричал о том, что сейчас всё может непоправимо измениться, и что её мир, который она так тщательно создавала, может разлететься вдребезги. Но она изо всех сил, как будто цепляясь за тонкую нить, пыталась скрыть свои эмоции, чтобы не выдать своего неподдельного страха, который, как холодная волна, сковал её изнутри, и она почувствовала, как её тело сковывает леденящий холод, как будто она сама умирала вместе с Машей. В голове Лауры, словно стая раненых птиц, заметались хаотичные мысли, полные невыносимого ужаса и отчаяния. Что, если она зашла слишком далеко в своей игре, если она перешла ту самую грань, после которой нет возврата? Что, если она причинила Маше непоправимый вред, и теперь она может её потерять навсегда? Что, если её безумная затея, которая так долго её забавляла и наполняла её жизнь смыслом, на самом деле приведёт к её краху и уничтожит всё, что она так долго создавала? Страх, до этого момента тщательно скрываемый за маской безразличия и жестокости, вдруг, словно дикий зверь, вырвался наружу, пронзив её насквозь, лишив её разума и самообладания, и заставил её содрогнуться от ужаса. Впервые за долгое время Лаура почувствовала, как будто она сама падает в пропасть, что она теряет контроль над ситуацией, что её игра, в которую она так долго играла, может закончиться её поражением, и она, как будто во сне, поняла, что она не может позволить себе это, что она должна спасти её любой ценой. Она, словно в замедленной съёмке, осторожно положила Машу обратно на кровать, её движения были непривычно нежными и бережными, словно она боялась сломать её, словно она была самым дорогим и хрупким сокровищем, и она с ужасом поняла, что она не может позволить ей умереть, что она ни в коем случае не хочет её потерять, что она должна сделать всё, что в её силах, чтобы вернуть её к жизни. Лаура дрожащими руками, как будто от холода, проверила пульс Маши и почувствовала, как слабый, едва уловимый, но такой обнадёживающий стук сердца, словно отголосок жизни, возвращает её в реальность, и она поняла, что Маша ещё жива, и что, возможно, ещё не всё потеряно, но, несмотря на это мимолётное облегчение, её страх никуда не делся, и она понимала, что она не должна больше так рисковать, что она должна быть более осторожной, что она не должна позволить своим эмоциям взять верх над разумом, что она должна научиться контролировать себя, иначе она потеряет всё и останется ни с чем. В этот момент Лаура, словно очнувшись от мучительного, кошмарного сна, почувствовала невыносимую, разрывающую боль, которая пронзила всё её тело, и, как будто сбросив с себя оковы страха, которые сковывали её разум, резко изменилась в лице, словно приняла решение. Её глаза снова засияли каким-то новым, непонятным, неистовым светом, в котором, наряду с тревогой и волнением, которые переполняли её, было и какое-то отчаянное, безумное и в то же время упорное желание спасти Машу любой ценой, а на губах появилась какая-то зловещая, болезненная, но в то же время полная надежды улыбка, как будто она снова готова к новым испытаниям, и она полна решимости бороться за её жизнь до конца, что бы ей это ни стоило, и что бы ей ни пришлось для этого сделать. Страх отступил на задний план, как будто он был побеждён новой, неведомой силой, уступив место отчаянному, почти безумному желанию спасти Машу и не дать ей умереть, как будто в этом на самом деле заключался весь смысл её жизни, и она не могла себе позволить её потерять, как будто она была самым дорогим, бесценным сокровищем, которое она должна была оберегать. Она понимала, что этот обморок — это не просто обморок, и что это не было простой случайностью, что это какой-то зловещий знак, что-то, на что она должна была обратить особое внимание, и что она должна была использовать эту ситуацию в свою пользу, и что она должна была сделать всё, чтобы спасти Машу от смерти, и чтобы никто никогда не узнал о том, что на самом деле произошло, и какая роль в этом происшествии была её. Она понимала, что она ни в коем случае не может позволить Маше умереть, что она должна бороться за неё, как будто она боролась за свою собственную жизнь, и она чувствовала, как в ней просыпается какая-то новая, небывалая сила, которая не даст ей сдаться, и которая поможет ей пройти через все испытания, которые ей приготовила судьба. Она подошла к телефону, дрожащими от волнения руками набрала номер скорой помощи, и с отчаянной тревогой в голосе, как будто её сердце разрывалось от боли, сообщила диспетчеру, что девушке стало плохо, и что она, не в силах ей помочь, не может её оставить в беде, как будто её душа была разорвана на части. После звонка она с тревогой, которая пронизывала её до самых костей, подошла к кровати и посмотрела на бездыханное тело Маши, и она пообещала себе, как будто она давала клятву, что она сделает всё, что в её силах, чтобы спасти её, и что она будет заботиться о ней, как о своей собственной дочери, и что она ни за что не позволит ей умереть, как будто она была последней надеждой на спасение. После этого Лаура дрожащими от невыносимого, гнетущего беспокойства руками, как будто она была хрупкой, беззащитной и совершенно растерянной женщиной, собрала всё необходимое, как будто она готовила её к долгому и очень опасному путешествию, как будто она провожала её на войну, и она не забыла ни одной мелочи, ни одного предмета, как будто от этого зависела жизнь Маши, и она, словно в каком-то трансе, взяла Машу на руки и, понимая, что действовать нужно очень быстро, потому что каждая секунда на счету, вынесла её из комнаты, и, дождавшись приезда скорой помощи, она с фальшивой, но пронзительной, искренней тревогой, которая разрывала её сердце на части, передала Машу в руки врачей, как будто она передавала её в руки ангелов-хранителей, и она на самом деле была готова сделать всё, чтобы спасти её жизнь, как будто она была её единственным шансом на спасение, как будто от этого зависел её собственный мир. Она чувствовала себя виноватой, как будто она совершила самое ужасное преступление, но она не могла позволить себе сломаться, она понимала, что она должна быть сильной, чтобы спасти Машу, и что она должна сделать всё возможное и даже невозможное, чтобы она выжила, и чтобы она, наконец, стала счастливой и оставила все свои страдания в прошлом, и она понимала, что в этом заключается её долг. Она, как будто во сне, понимала, что она не должна была допустить этого, что она должна была быть более осторожной, что она не должна была доводить её до такого состояния, но она не могла повернуть время вспять, и она могла только надеяться и верить, что она сможет всё исправить, что она сможет всё изменить, и что Маша будет жить, что она будет бороться, что она не сдастся, и что она в конце концов выживет и победит. Путь в больницу был словно в замедленной, мучительной съёмке, и каждое мгновение казалось вечностью, Лаура неотрывно, с отчаянием и бесконечной тревогой смотрела на бледное, измученное лицо Маши, и её сердце замирало от каждого её вздоха, от каждого её движения, от каждого её шёпота. Врачи, суетившиеся вокруг, словно призраки, не вызывали у неё никакого доверия, и она, как будто она была львицей, готовой растерзать любого, кто посмеет причинить хоть малейший вред её детёнышу, с бесконечной тревогой и болью следила за каждым их действием, за каждым их шагом, и она, не отрываясь, вглядывалась в их лица, пытаясь понять, что именно они делают, и не причиняют ли они Маше ещё больше боли. В приёмном покое суета, хаос и бесконечная толпа людей казались Лауре ещё более невыносимыми, и она, с трудом сдерживая свою ярость, которая рвалась наружу, как будто она была зверь в клетке, пыталась узнать, как проходит обследование Маши, как она себя чувствует и жива ли она. Она, как будто сошла с ума, металась из угла в угол, не отходила от дверей кабинета, где врачи, как будто ангелы, пытались спасти Машу от смерти, и она была готова на всё, на любые жертвы, чтобы только спасти её жизнь, как будто в этом заключался её долг, как будто это была её единственная цель. Она, как будто она находилась в каком-то страшном и бесконечном сне, видела только бледное, измученное лицо Маши, и она, как будто она молила всех богов, всех святых и всех ангелов, чтобы Маша выжила, и чтобы этот кошмар наконец-то закончился, и чтобы она снова смогла вздохнуть полной грудью. Наконец, после долгих, мучительных и бесконечных часов ожидания, словно целая вечность прошла, к Лауре вышел врач и, с сочувствием и с какой-то усталой печалью посмотрев на неё, как будто он знал, что сейчас будет произнесён приговор, сказал, что Маша пришла в себя, но её состояние, к сожалению, всё ещё нестабильное, что она находится на грани жизни и смерти, и что ей нужен полный покой, и что она должна оставаться под пристальным наблюдением врачей, и что в любую минуту её состояние может ухудшиться. Лаура, словно её сердце снова начало биться, и она почувствовала, как её надежда оживает, кивнула в ответ на слова врача и с огромным нетерпением попросила разрешения увидеть Машу и хоть на мгновение побыть рядом с ней. Врач, хотя и не был уверен, разрешил ей пройти в палату, и, зайдя внутрь, Лаура, увидев бледное и измученное лицо Маши, не сдержала слёз, и она, со всей своей нежностью и заботой, которой у неё накопилось целое море, села рядом с кроватью и, взяв её за холодную, дрожащую руку, прошептала ей, как будто она говорила своему ребёнку: — Я так рада, что ты жива, моя милая, я так за тебя переживала, как никогда раньше, и я сделаю всё, что в моих силах, чтобы ты поправилась и чтобы ты снова стала счастливой, и я ни за что тебя не оставлю. Она в этот момент всем своим израненным сердцем искренне верила в то, что говорила, и в то, что теперь всё будет хорошо, что они снова будут вместе и что она никому ни за что не позволит обидеть Машу, что она спасёт её от всех бед, которые могут случиться. Лаура, не отрываясь, смотрела на Машу, и она чувствовала, как в ней снова просыпается надежда, и она понимала, что теперь она будет бороться за неё до конца и что она ни за что не позволит ей умереть, что она будет бороться за её жизнь, как будто в этом заключался весь смысл её существования, и что, если Маша умрёт, то она тоже умрёт вместе с ней. Но в тот момент, когда Маша открыла глаза и её взгляд упал на Лауру, она не увидела в них ни любви, ни заботы, ни надежды, в её глазах была только бесконечная печаль и какое-то отчаяние, и какая-то неизбежная обречённость, как будто она уже сдалась и как будто она уже перестала бороться. В этот момент Лаура почувствовала, что её сердце, словно осколок стекла, разрывается на части, и она поняла, что она проиграла, что она не смогла спасти Машу и что все её усилия были напрасны. Маша, посмотрев на неё полным отчаяния взглядом, произнесла тихим, еле слышным голосом: — Я не хочу больше жить, — и её глаза снова закрылись, словно они погрузились во тьму, и как будто она ушла навсегда. Маша, словно улетела в иной мир, впала в глубокую, бездонную кому, из которой нет возврата, и у неё уже не было шанса на спасение. Врачи, как будто они опустили руки, понимая всю серьёзность и безысходность ситуации, и как будто они уже не верили в чудо, перевели её в реанимацию, как будто она была не человеком, а каким-то неодушевлённым предметом, который уже нельзя было спасти и который уже давно никто не видит, и что теперь её ждёт только смерть. Лаура, придя в себя, словно из мрачного и жуткого сна, узнала об этом, и её мир, который и так был разрушен до основания, словно рухнул во второй раз, и она почувствовала, как её душу накрывает беспросветная тьма, и она как будто тонула в чёрном, бездонном океане, и она понимала, что её никто не спасёт, и что ей оставалось только ждать, когда её постигнет та же участь, что и Машу. Она, словно тень, каждый день, как будто её заставили это делать, сидела у палаты реанимации и, не отрываясь, смотрела на безжизненное тело Маши, которое было подключено к многочисленным аппаратам, и её сердце разрывалось от невыносимой боли, отчаяния и непоправимой вины, которая, как будто яд, разъедала её изнутри, и она понимала, что её жизнь теперь навсегда будет омрачена горем, и она уже никогда не сможет жить как прежде. Она больше не чувствовала ни злости, ни ненависти, ни зависти, ни какой-либо другой отрицательной эмоции, в ней была только бесконечная, всепоглощающая печаль и мучительная вина, которая, как будто червь, разъедала её изнутри, и она не видела никакого смысла в своей дальнейшей жизни, как будто она была мертва внутри, и она уже не чувствовала ничего, кроме боли, и она уже хотела умереть. Она понимала, что она сломала жизнь Маши, что она лишила её всего, что она разрушила её мечты и что она никогда не сможет её вернуть, и она понимала, что она теперь осталась совершенно одна, и что её жизнь уже никогда не будет прежней, и что она теперь навсегда будет жить в этом кошмаре, который она своими собственными руками создала для себя. В этот момент она впервые по-настоящему захотела умереть, чтобы, наконец, перестать страдать и чтобы, наконец, искупить свою вину, и она понимала, что она заслужила всё это, что она должна была понести наказание за все свои грехи, и что она, как будто сама подписала себе смертный приговор, и теперь она должна была ждать его исполнения, и что её ждёт только вечная мука. Беготня врачей, словно они были призраками, невидимыми и безмолвными, отчаянные попытки вернуть Машу к жизни, многочисленные анализы, и бесконечные, и, казалось, совершенно бесполезные исследования, как будто слились в один сплошной, невыносимый гул, который пульсировал в голове Лауры, словно отголосок её собственных грехов, и она, словно она была в тумане, в каком-то призрачном мире, не видела и не слышала ничего, кроме безжизненного, бледного тела Маши, которое было приковано к больничной койке, и она понимала, что это её вина, что она виновата в том, что Маша сейчас находится в этом ужасном, безысходном состоянии, и что именно она, своими руками, загнала её в эту ловушку, и она не знала, как жить дальше с этим ужасным, невыносимым бременем вины, и она понимала, что она не может искупить свой грех, и она понимала, что она никогда не сможет простить себя за это, что она совершила непростительную ошибку, и что она теперь должна понести наказание. Каждая минута, словно она была мучительно длинной пыткой, длилась, как будто целую вечность, и Лаура боялась, что в любой момент, Маша может умереть, и что она её потеряет навсегда, и она сходила с ума от ужаса, и от отчаяния, как будто она сама находилась на грани смерти, и она тоже хотела умереть, чтобы, наконец, перестать страдать, и чтобы, наконец, искупить свою вину, и обрести долгожданный покой. Она, словно призрак, обречённо ходила по коридору, который казался ей бесконечным лабиринтом, и она, как будто она была в каком-то жутком, туманном сне, смотрела на врачей, которые, как будто ангелы, хотя и бессильные, пытались спасти Машу, и она понимала, что все их усилия были напрасны, что Маша, как хрупкая, и беззащитная птица, скоро улетит, и её уже никто не сможет спасти, и она должна будет жить с этим до конца своих дней, и что она навсегда останется в этом кошмаре, который она сама для себя создала. Врачи, словно роботы, пробовали всё, что было в их силах, они подключали её к самым современным, и новейшим аппаратам, они переливали ей кровь, они проводили бесчисленное количество процедур, но всё было бесполезно, и Маша, с каждой мучительной минутой, всё дальше и дальше уходила от них, как будто она была в другом мире, и как будто она не хотела больше возвращаться, как будто она нашла свой долгожданный покой там, в ином мире, и что они, со всеми своими усилиями, не могут ей в этом помешать, и она навсегда уйдёт от них, и оставит их в этом ужасном кошмаре. Сердце Маши, как будто оно устало биться, отказывалось работать, и её мозг отказывался подавать какие-либо признаки жизни, как будто все её органы сговорились против неё, и она постепенно угасала на глазах Лауры, и она, как будто, ничего не могла с этим поделать, и это было самым страшным, и самым невыносимым зрелищем, которое она когда-либо видела в своей жизни, и она понимала, что она не сможет этого вынести. Она понимала, что она её убила, и она понимала, что она сама должна умереть вместе с ней, чтобы, наконец, перестать страдать, чтобы искупить свою вину, и чтобы, наконец, обрести тот покой, который был ей так необходим. Она больше не видела смысла в своей жизни, она больше не хотела жить, она хотела только одного — умереть вместе с Машей, и навсегда остаться с ней в другом мире, где они могли бы быть вместе, и где они могли бы обрести долгожданный покой. Лаура, в этом мрачном, и казавшемся ей совершенно безвыходном состоянии, когда надежда, казалось, покинула её навсегда, начала прокручивать в своей голове все события, которые привели к этому ужасному, трагическому финалу, как будто она была пленницей своих собственных мыслей, и ей некуда было бежать. Она вспомнила, как она впервые увидела Машу, и как её сердце, словно сжатое железными тисками, наполнилось чёрной, всепоглощающей завистью, и как она отчаянно захотела отнять у неё всё, что у неё было, как будто она была какой-то тенью, и не могла существовать без света. Она вспомнила, как она начала свою коварную, и жестокую игру, и как она постепенно, шаг за шагом, затягивала Машу в свою коварную ловушку, словно паук, который плетёт свою сеть, и ждёт свою жертву. Она вспомнила, как она наслаждалась своей властью над ней, как будто она была богом, и она наслаждалась своим могуществом, и она вспомнила, как она, в итоге, лишила её всего, что у неё было, её мечты, надежды, любви, свободы, и, как она, своими собственными руками, убила её, как будто она совершила самое страшное преступление. Её сердце, словно пронзённое тысячью острых кинжалов, сжималось от невыносимой боли, и она понимала, что она совершила непоправимую, ужасную ошибку, и что она заслуживает самого сурового, и беспощадного наказания, и она не заслуживает прощения. Она мечтала о смерти, как о долгожданном освобождении, как о единственной возможности избавиться от мучительных мук совести, которые, словно дикие звери, разрывали её изнутри, и она понимала, что она должна заплатить за свои грехи. Она перестала есть, перестала пить, перестала спать, как будто она добровольно, и с каким-то болезненным, извращённым наслаждением себя убивала, как будто она была обречена на вечную муку, и как будто она заслужила это, и она стала, как будто тенью самой себя, бесплотным призраком, который бродил по больничным коридорам, не имея ни цели, ни смысла, и она понимала, что она больше не может терпеть, что она больше не может жить в этом жутком, и бесконечном кошмаре, что ей нужно было покончить со своей жалкой, и бессмысленной жизнью, как будто она была какой-то ошибкой, и навсегда избавиться от боли, страданий, и мучительной, разъедающей вины, которые преследовали её на каждом шагу, словно дикие звери, готовые разорвать её на части. Она, словно в тумане, который застилал её разум, брела по холодному, и безжалостному коридору больницы, и она знала, что её путь, который она когда-то выбрала, подходит к своему трагическому, и ужасному концу, и что она должна сделать всё, что в её силах, чтобы, наконец, обрести долгожданный покой, пусть даже и в смерти, как будто она была обречена, и ей не было спасения, и ей оставалось только ждать своего последнего часа. Каждый её шаг, казалось, приближал её к неизбежному, и она уже чувствовала, что её душа, скоро навсегда покинет это бренное тело. И вот, спустя несколько бесконечных и мучительных дней, которые тянулись как вечность, когда шатенка уже была на самом краю пропасти, когда она уже практически отчаялась и готова была сдаться, когда она уже не видела никакого выхода и никакой надежды на спасение, в палате реанимации, где лежала Мария, внезапно, как будто свершилось какое-то невероятное чудо, как будто боги наконец услышали её мольбы, что-то, наконец, изменилось. Беготня врачей, которая казалась Лауре бесконечной, как будто они были какими-то тенями, которые появлялись и исчезали в стенах больницы, внезапно прекратилась, и в коридоре установилась какая-то странная, зловещая и напряжённая тишина, как будто перед бурей, и Лаура, словно почувствовав что-то, как будто её сердце, которое, казалось, уже давно умерло, подсказало ей, что что-то произошло и что теперь не нужно спешить, и она с трудом остановилась, и она почувствовала, как её душа, которая, казалось, уже давно перестала дышать, снова на мгновение ожила, и она с робкой и еле уловимой надеждой, как будто не веря своим глазам, посмотрела на дверь палаты реанимации, как будто она ждала какого-то знака и как будто она чувствовала, что её страданиям пришёл конец. Она не могла понять, что именно происходило, но она понимала, что это что-то важное и что от этого, возможно, зависит её дальнейшая судьба. В тот момент, когда Лаура, казалось, застыла, словно статуя из камня, в этой бесконечной, мучительной череде тоски и страдания, когда её душа, казалось, навсегда погрузилась во тьму, к ней вышел врач. Его лицо, обычно такое печальное, уставшее и измученное от безысходности, как будто он сам нёс на своих плечах груз всех страданий этого мира, теперь светилось чем-то новым, едва заметным, словно робкий лучик света, который с трудом пробивался сквозь густые тучи, но всё же ощутимым, как будто надежда, наконец, вернулась. Это был не просто свет надежды, это был настоящий проблеск рассвета после долгой тёмной ночи, которая казалась бесконечной и которая поглотила её разум, и её душу, и её тело. В его голосе, обычно усталом и тяжёлом, прозвучала нотка осторожной, неуверенной радости, как будто он сам, хоть и с огромным трудом и с какой-то долей скептицизма, верил в чудо, которое, возможно, наконец свершилось. Он говорил, словно открывая врата в другой, пока ещё неясный, но полный надежд мир, как будто он был ангелом и он нёс ей благую весть: — Состояние Марии улучшилось. Эти слова, словно острый меч, прорезали густой, удушающий туман отчаяния, в котором Лаура пребывала, словно узник в темнице, и в котором она, казалось, уже потеряла всякую надежду, и они прозвучали как будто гром среди ясного неба, словно луч света, который пробился сквозь самые тёмные и страшные углы её души. Она услышала их, но не сразу поверила. Не верила, что после всего пережитого ужаса, после всего, что она совершила, после того, как весь её мир вокруг неё рухнул, словно карточный домик, и обратился в пепел, в её жалкой и бессмысленной жизни всё же осталось место для надежды и что она, возможно, имеет право на шанс и на спасение. Её сердце, будто после долгой, мучительной спячки, забилось с новой, неведомой силой, но вместе с тем с огромной осторожностью, как будто она боялась поверить в то, что это всё правда. Это было не просто облегчение, это было что-то большее, что-то, что заставляло её снова ощущать пульс жизни и что заставляло её сердце биться, как будто в её опустошённом мире снова появилась искра, которая, возможно, перерастёт в огромное и яркое пламя, и она снова обретёт покой. — Она всё ещё в коме, — продолжил врач, словно стараясь приземлить её на землю и не дать надежде завладеть её разумом полностью, и вернуть её к реальности, и не дать ей улететь в небеса надежды слишком рано, и не позволить ей потерять голову от радости и от внезапного просвета. — Но её жизненные показатели стабилизировались. В этих словах, казалось, была заложена некая скрытая, едва уловимая надежда, что-то такое, что вселяло в Лауру малюсенькое, но всё же отчаянное желание верить, и что заставляло её душу снова возродиться к жизни. Эта фраза, как едва заметный, но такой долгожданный свет, пробившийся сквозь густые, мрачные облака, прорезала бесконечную тьму её страданий, и она почувствовала, что она, возможно, ещё не потеряна, и что у неё есть шанс всё исправить. Лаура, как будто очнувшись от долгого, мучительного кошмара, как будто кто-то вырвал её из лап смерти, не могла поверить тому, что она слышит, и ей казалось, что она всё ещё находится в плену своих ужасных снов. Её разум, который до этого был замутнён ужасом, всепоглощающей виной и беспросветным отчаянием, как будто заново включился, словно старый, сломанный механизм, и она чувствовала, как эта фраза, словно волшебное заклинание, проникает глубоко в её душу, и как она начинает прорастать там, словно семена надежды, которые попали в благодатную почву. Она боялась, что это всего лишь обманчивый, коварный мираж, что это всего лишь временный мираж надежды, который может исчезнуть в любой момент, и что она снова останется в безнадёжной пустоте, и в её мрачном мире снова воцарится тьма и отчаяние. Она знала, что она не имеет права надеяться, что она совершила ужасную ошибку, и что она заслуживает наказания, но она всем своим сердцем хотела верить в то, что это всё правда, и что Маша на самом деле поправится, и что она сможет всё исправить. В её голове, словно стая испуганных птиц, заметались тысячи противоречивых мыслей. Что, если это всего лишь временное улучшение, и всё вернётся на круги своя? Что, если Маша никогда не проснётся и навсегда останется в этом ужасном сне? Что, если она не сможет простить себя за всё, что она натворила? Эти мысли, словно острые лезвия, пронзали её сердце, но она не могла их остановить, и она должна была бороться со своими собственными демонами, которые не хотели отпускать её. Она понимала, что, возможно, это её последний шанс, и она должна сделать всё, что в её силах, чтобы не упустить его. В её душе вспыхнула искра надежды, и она понимала, что она не может позволить ей погаснуть. — Мы не можем сказать наверняка, что будет дальше, — добавил врач, словно стараясь сдержать её порыв, не дать надежде охватить её целиком и не разрушить её, как хрупкую фарфоровую куклу, которая может сломаться в любую секунду от одного прикосновения. Его слова были наполнены осторожностью, почти извиняющимся тоном, как будто он был виноват в том, что они не могут дать никаких гарантий, что всё будет хорошо. Но в них, несмотря на все предостережения, всё равно сквозила какая-то тонкая нить надежды, и она заставляла сердце Лауры биться быстрее, и она понимала, что, возможно, всё ещё не потеряно, и что, может быть, у неё есть шанс. — Но мы надеемся на лучшее, и мы сделаем всё, что в наших силах, чтобы её спасти. Эти слова, прозвучавшие словно благословение с небес, легли на израненную и истерзанную душу Лауры, как мягкий и нежный бальзам, и она почувствовала, как к ней возвращается способность дышать, как будто её грудь, которая до этого была наполнена страхом, болью и отчаянием, снова расширилась, и она снова может дышать полной грудью, как будто в ней проснулась какая-то неведомая сила, которая заставила её поверить, что теперь все будет по-другому, и что, возможно, у неё есть шанс на искупление, и что она сможет все исправить, и она сможет вернуть себе свою жизнь. В этот момент Лаура, как будто окончательно проснувшись от кошмара, осознала, что отчаяние, которое овладело ею, было лишь иллюзией, и что оно больше не сможет управлять ею, как будто она сбросила с себя тяжёлые оковы, и теперь она снова свободна. «Девчонка оказалась сильная, не умерла», — пронеслось у неё в голове, и уголок её губ непроизвольно дёрнулся в подобии улыбки. «Всё же как я её люблю». И тут же, как будто она одёрнула себя, её брови нахмурились, и её взгляд стал ледяным. «Фу, что за сопли, любовь, я не умею любить и никогда не полюблю», — пронеслось у неё в голове, словно ледяной ветер, и её лицо снова стало бесстрастным, как будто она снова надела свою привычную маску. Внезапно, как будто очнувшись от наваждения, Лаура почувствовала, как внутри неё словно просыпается ледяной вулкан. Вся нежность и забота, которые она испытывала к Маше, вмиг испарились, словно их и не было. Она почувствовала, как в ней снова просыпается её прежняя холодность и жестокость, как будто она надевала свою старую броню, которая защищает её от всего человеческого, и она понимала, что она не может позволить себе быть слабой, что она не может позволить себе любить, что она должна быть сильной, и что она должна всегда держать все под контролем. «Глупая девчонка, посмела меня напугать», — промелькнуло в её голове, словно удар кнутом, и в её мыслях снова зазвучала знакомая язвительность и презрительный сарказм, который был неотъемлемой частью её натуры и который она всегда использовала, чтобы скрыть свои истинные чувства. Она снова чувствовала раздражение, а не беспокойство, гнев, а не сострадание, как будто она была жестоко разочарована, как будто её обманули, и она, как будто, была унижена, и она не могла этого допустить. «Поигралась и хватит. Теперь я снова возьму все в свои руки», — и она почувствовала, как внутри неё поднимается знакомое и пьянящее чувство власти и контроля, и она снова почувствовала себя хозяйкой своей собственной судьбы, и она снова почувствовала себя богом, который управляет всем и от которого зависят все, и она снова почувствовала силу, и ей это понравилось, и она хотела больше. Эта мысль, как будто порыв ледяного ветра, вернула её на её прежний и такой привычный путь, и все, что было раньше, все её терзания, все её переживания и все её слабости, словно растворились во мраке, как будто этого никогда не было, и как будто она ничего не чувствовала, и как будто ничего не произошло, и она снова стала бесчувственной и готовой к новым играм. Она уже не чувствовала себя виноватой, и она уже не чувствовала себя слабой, она снова была самой собой, холодной, жестокой и расчётливой, и она снова была готова к новым захватывающим испытаниям, и она снова была готова играть в свои жестокие и коварные игры, и она понимала, что она снова победит, потому что у неё не было другого выхода, и она всегда должна была быть на высоте. Она понимала, что её увлечение Машей зашло слишком далеко, что она чуть не потеряла голову, и что она чуть не показала свою слабость, и что она больше не имеет права на ошибку, и что она не должна снова это повторить, и она понимала, что если она это сделает, то она потеряет всё. Она должна была вернуться к своим прежним, проверенным методам, и она должна была снова стать той холодной, безжалостной и жестокой Лаурой, которую все знали и боялись, и которая не знала жалости, и она должна была взять всё под свой контроль, потому что, если она этого не сделает, то она потеряет всё, что она так долго строила, и что она так ценила, и что она так хотела, и она понимала, что она не имеет права проигрывать, потому что проигрыш был для неё невозможен. Она должна была скрыть свои истинные, человеческие чувства, и она должна была снова научиться играть в свою жестокую и коварную игру, как будто она была актрисой на сцене, и она играла свою роль, и она понимала, что она должна снова стать той, кем она была раньше, и она не может позволить себе любить, она не может позволить себе быть слабой, и она не может позволить себе чувствовать, потому что это её погубит, и она это знала, как никто другой, и она понимала, что она должна всегда держать всё под контролем, и она должна всегда быть уверена в том, что никто не сможет её сломить. Лаура, с холодным и расчётливым взглядом, как будто она была бездушным роботом, снова посмотрела на дверь палаты реанимации, и её губы растянулись в едва заметной, зловещей улыбке, как будто она ждала, когда начнётся следующий раунд её жестокой игры, и она понимала, что она не имеет права на ошибку, что она должна взять всё под свой контроль, и что она будет играть в свою жестокую игру до самого конца, и что никто и ничто не сможет её остановить, потому что она снова стала холодной, жестокой и расчётливой Лаурой, которая не знает жалости, которая не знает любви и которая не знает сострадания, и она снова была готова убивать, если это потребуется, и она понимала, что она должна сделать всё, чтобы добиться своей цели. И она понимала, что она всё ещё не проиграла, и что она всё ещё может получить то, что она хочет, что она всё ещё может добиться своего, и что она не должна сдаваться, и она будет играть до конца, и она обязательно выиграет эту игру, потому что у неё не было другого выбора, и она всегда должна была быть на высоте, и она всегда должна была побеждать. Она снова была готова к игре, и она понимала, что она победит, потому что она всегда побеждала. В этот момент её взгляд упал на медицинскую карту Маши, которую врач оставил на столе у двери. Она подошла к ней и, словно заинтересованный хищник, который выслеживает свою добычу, начала изучать записи. Она внимательно читала все показатели, и она следила за тем, как меняется состояние Маши, и она хотела знать всё, что они скрывали от неё, и она хотела знать всё, чтобы она могла контролировать ситуацию. Она видела, что врачи, хотя и делают всё возможное, и они стараются изо всех сил, не могут дать никаких гарантий, и что всё зависит от самой Маши, и это её раздражало. Лаура, с холодной и зловещей ухмылкой, усмехнулась. — Глупая девчонка, — прошептала она, и она почувствовала, как внутри неё снова поднимается злость и раздражение, как будто её кто-то разозлил. Она понимала, что теперь ей нужно было действовать, и что ей нужно было взять ситуацию под свой жестокий контроль, и что она не имеет права проигрывать. Она не могла позволить Маше умереть, потому что, если она это сделает, то это будет означать, что она проиграла, и что она не смогла достичь своей цели, и что она не может получить того, что она так сильно хочет. Она понимала, что она должна найти способ, чтобы спасти её, и она должна сделать всё возможное, чтобы Маша выжила, потому что от этого зависело всё, и она не могла позволить себе сдаться. В этот момент, дверь палаты реанимации приоткрылась, и вышел тот самый врач, с которым она разговаривала раньше. Он удивлённо посмотрел на Лауру, которая стояла возле стола, и изучала карту Маши, и он понимал, что она здесь делает, и он понимал, что она хочет знать все, и что она не отступится от своей цели. Он, с каким-то нечитаемым выражением лица, подошёл к ней, и он, словно ожидая худшего, спросил: — Лаура Альбертовна, что вы здесь делаете? — и его голос был полон какого-то беспокойства, и какой-то тревоги, как будто он понимал, что от этого разговора, может зависеть жизнь Маши, и он не хочет допустить никакой ошибки. Лаура, медленно подняла голову, и её взгляд, холодный, и расчётливый, встретился со взглядом врача, и она, с едва заметной усмешкой, произнесла: — Просто интересовалась состоянием моей… подопечной, — и в её голосе прозвучала та самая зловещая ирония, которая всегда пугала всех, и которая всегда была её отличительной чертой. — Как вы сказали, её состояние стабилизировалось? — и в её словах прозвучало скрытое недоверие, и она не верила ни одному слову, и она хотела сама все проверить. Врач, словно почувствовал, что что-то не так, и он напрягся, и он с осторожностью ответил: — Да, пока всё так, но мы всё ещё не можем давать никаких гарантий. Её состояние по-прежнему нестабильное, — и он, словно стараясь, не дать ей слишком много надежд, снова попытался напомнить ей о том, что всё может измениться в любую минуту. Лаура, проигнорировала его предостережения, и она, с ледяным спокойствием, произнесла: — Меня интересует более подробная информация, — и в её голосе не было никаких эмоций, как будто она была бесчувственным роботом, и она хотела получить всё, что ей было нужно, и она не останавливалась ни перед чем. — Какие прогнозы? Что вы планируете делать дальше? — и она смотрела на него с таким видом, как будто она его допрашивала, и он понимал, что от того, что он скажет, может зависеть его карьера. Врач, словно почувствовал холодок, идущий от её слов, и он, с трудом сглотнул, и он, с какой-то обречённостью в голосе, произнёс: — Мы делаем всё возможное, Лаура Альбертовна. Мы стараемся стабилизировать её состояние, и мы надеемся на лучшее, но мы не можем давать никаких гарантий, — и он повторил то, что он говорил раньше, но в этот раз его слова прозвучали с ещё большей тревогой. Лаура, словно хищник, выслеживающий свою жертву, не сводя глаз с врача, который, казалось, застыл перед ней в нерешительности, произнесла, и в её голосе сквозило ледяное спокойствие, которое всегда заставляло окружающих содрогаться: — Этого недостаточно, — и в её словах не было и тени сомнения, только холодная, безжалостная уверенность, как будто она уже всё решила, и все, кто встанет у неё на пути, будут уничтожены. — Я хочу знать всё, каждую деталь, каждый показатель, и каждый ваш план, и я хочу участвовать в лечении моей подопечной, — и она понимала, что она ни перед чем не остановится, и что она будет бороться до конца, и она получит то, что она хочет, и никто не сможет ей помешать. В её словах, звучал не столько запрос, сколько приказ, и врач понимал, что у него нет выбора, и что ему нужно подчиниться, и что если он этого не сделает, то он понесёт за это ответственность. Врач, как будто почувствовал, как по его спине пробежал ледяной холодок, и он, с трудом сглотнув, произнёс, и в его голосе сквозило какое-то отчаяние: — Лаура Альбертовна, я понимаю ваше беспокойство, но… — и он попытался было возразить, но она, с нетерпением, прервала его. — Никаких «но», — резко перебила его Лаура, и в её голосе прозвучала угроза, и он понимал, что он не должен перечить ей. — Я должна знать всё, и я должна контролировать ситуацию, и если вы не хотите проблем, то лучше не перечьте мне. — И она смотрела на него с таким видом, как будто она была его начальницей, и он понимал, что он подчиняется ей, и что он должен слушаться её. Врач, почувствовав, что он попал в ловушку и что ему некуда бежать, с тяжёлым вздохом произнёс: — Хорошо, Лаура Альбертовна, я вас понял, — и он понимал, что ему ничего не остаётся, кроме как подчиниться, и что лучше не спорить с ней, и что она может всё разрушить. — Я предоставлю вам всю необходимую информацию, и я буду держать вас в курсе всех изменений, но я прошу вас не вмешиваться в процесс лечения, мы делаем всё возможное, и мы надеемся на лучшее, — и он пытался её убедить в том, что они контролируют ситуацию, и что она не должна вмешиваться, но он понимал, что она никогда не согласится с этим. Лаура, с едва заметной зловещей улыбкой, кивнула: — Хорошо, — и её слова прозвучали, как будто она принесла ему смертный приговор. — Но я хочу, чтобы вы отчитывались передо мной каждый час, и я буду проверять вас, и я хочу, чтобы вы всегда были на связи, и чтобы вы не смели ничего скрывать от меня, — и она понимала, что она должна контролировать всё, и она понимала, что она должна быть уверена в том, что всё идёт по её плану, и что никто не сможет ей помешать. — И ещё, — добавила она с каким-то зловещим блеском в глазах, — я хочу видеть Машу, — и она понимала, что она должна быть рядом с ней, и что она должна следить за ней, и она не хотела доверять никому. Врач понял, что он проиграл, и он, с обречённым видом, произнёс: — Лаура Альбертовна, это невозможно, её состояние очень нестабильное, и ей нужен полный покой, и любое вмешательство может ухудшить её состояние, — и он понимал, что если он пустит её к ней, то она может что-то сделать, и она может помешать его работе. Лаура снова усмехнулась, как будто она услышала что-то очень смешное, и она, с ледяным спокойствием, произнесла: — Мне всё равно, — и её слова были полны бесчувственности и безжалостности. — Я хочу видеть её, и я буду её видеть, и если вы не пустите меня, то я сама открою эту дверь, — и она понимала, что она должна добиться своего, и она не остановится ни перед чем. — И я не думаю, что вам понравятся последствия, если вы помешаете мне, — и она понимала, что он должен её бояться, и что он должен слушаться её. Врач, понимая, что спорить с ней бесполезно и что она не отступит от своего, с тяжёлым вздохом произнёс: — Хорошо, Лаура Альбертовна, я вас понял, но только на несколько минут, и я буду с вами, и я не позволю вам навредить ей, — и он понимал, что он должен сделать всё возможное, чтобы её защитить, и чтобы не допустить никакой ошибки, и что он должен быть рядом, и он должен её контролировать. Лаура кивнула, и она, с лёгкой улыбкой, которая больше походила на оскал хищника, направилась к двери палаты реанимации, и она понимала, что она наконец-то добилась своего, и что она снова контролирует ситуацию, и что она снова победила. Она чувствовала, как внутри неё поднимается злость и раздражение, и она понимала, что она будет играть в свою жестокую игру до самого конца, и что никто не сможет её остановить, и она снова чувствовала себя хозяйкой своей судьбы. Она понимала, что она снова готова к новым испытаниям, и она снова была готова к новым играм, и она понимала, что она не остановится ни перед чем, и что она будет бороться до конца, и что она всегда будет побеждать, потому что она должна была победить. В тот момент, когда Лаура, с ледяным спокойствием и зловещей усмешкой, которая застыла на её губах, словно маска, открыла дверь палаты реанимации, её взгляд, словно притягиваемый невидимой силой, сфокусировался на безжизненном теле Маши, которое лежало на больничной койке, как будто она была хрупкой фарфоровой куклой, и в этот самый момент что-то, словно ледяная корка, которая долгое время сковывала её душу, внезапно треснуло, и она почувствовала, как её сердце, которое, казалось, окаменело и перестало биться, вдруг сжалось от какой-то неведомой, мучительной нежности, которую она не могла объяснить и которую она не могла контролировать. Все её коварные планы, все её жестокие намерения, все её стремления к власти словно на мгновение отошли на второй план, словно были всего лишь пустой иллюзией, и она почувствовала, что все её игры и все её победы ничего не значат, если Маша умрёт и её не будет рядом. В её глазах, которые всегда светились холодным и расчётливым огнём, вдруг промелькнула искра какой-то отчаянной, почти безумной заботы, как будто она сама была ранена, как будто ей нужна была помощь, как будто она должна была что-то сделать. Она почувствовала, как её тело наполняется странной ноющей болью, как будто её мучили невидимые, но очень острые иглы, и она понимала, что больше не может этого выносить. Врач, который, словно тень, следовал за ней по пятам, внимательно наблюдал за её реакцией, как будто он был учёным, который изучает редкий, и совершенно непонятный вид животного, и он заметил, как в её глазах, на мгновение, промелькнул этот странный, и такой неожиданный, и непривычный для неё свет, и он, на мгновение, даже поверил, что в ней ещё есть что-то человеческое, и что она не совсем потеряна, и он надеялся, что это не была просто иллюзия, и что он не ошибается в ней, и что она, на самом деле, может измениться, и что она, на самом деле, любит Машу. Но, он понимал, что он должен быть осторожным, и что он не должен поддаваться на её провокации, и что он должен всегда быть на страже, чтобы защитить Машу от её коварных, и жестоких намерений, и он не должен допустить никакой ошибки. Лаура медленно и осторожно подошла к кровати Маши, и её взгляд, словно магнит, притягивался к её бледному и измученному лицу, и она почувствовала, как её душа наполняется какой-то странной и невыносимой тоской, как будто она потеряла что-то очень важное, что-то бесценное, что она, возможно, никогда не сможет вернуть, и она понимала, что сама виновата в этом и что она не заслуживает прощения. Она, словно в каком-то трансе, протянула руку и с непривычной пугающей осторожностью коснулась холодной руки Маши, как будто боялась, что та может сломаться, и её пальцы, словно боясь причинить ей ещё больше боли, медленно скользили по бледной коже, и она понимала, что не должна её касаться, но не могла себя остановить, и её сердце колотилось как бешеное, и она не могла дышать полной грудью. Она почувствовала, как слабый пульс Маши бьётся под её пальцами, и с каким-то странным, необъяснимым облегчением поняла, что она ещё жива, и что, возможно, ещё не всё потеряно, и что у неё есть шанс на спасение, и она словно очнулась и вернулась в реальность, и поняла, что должна была бороться за неё до конца. В её голове, словно стая перепуганных птиц, метались хаотичные, противоречивые мысли, полные тревоги и безысходного отчаяния. Она вспомнила все свои коварные и жестокие планы, которые вынашивала так долго, и все свои жестокие намерения, которые собиралась воплотить в жизнь, и вдруг поняла, что никогда не сможет причинить вред Маше, что не может допустить её смерти и что должна сделать всё возможное, чтобы защитить её и спасти от всего зла этого мира, и что она не может допустить ни единой ошибки. Она поняла, что все её игры, все её коварные планы, всё её стремление к власти ничего не значат, если Маши не будет рядом, и что она должна сделать всё, чтобы Маша выжила, и она понимала, что не имеет права её терять, как будто Маша была её единственной надеждой, как будто она была её единственным светом во тьме, и она не могла позволить себе потерять этот свет, потому что тогда она сама навсегда погрузится во тьму. Врач, наблюдая за Лаурой, почувствовал, что что-то меняется, и что она уже не та холодная, и жестокая женщина, которую он видел раньше, и что она, как будто, смягчается, и он понимал, что он должен быть осторожным, и что он не должен терять бдительность, и что он должен быть готов ко всему, но он, как будто во сне, не мог оторвать от неё взгляда, и он смотрел на неё, как будто он ждал, что она что-то скажет, и что она что-то сделает, и он понимал, что он не видел её такой никогда раньше, и что он, возможно, ошибался в ней. Он понимал, что она очень опасна, и что он не должен поддаваться её манипуляциям, и что он должен сделать все, чтобы защитить Машу. Лаура, не отрываясь, смотрела на Машу, и её глаза, словно наполнялись слезами, и она почувствовала, как её горло перехватило от боли, и она едва смогла прошептать: — Прости меня, — и её голос был полон отчаяния, и какой-то непонятной, и мучительной нежности, как будто она была маленьким, беззащитным ребёнком, и она понимала, что это было искренне, и что она на самом деле сожалеет о том, что сделала, и она не заслуживает прощения. — Я не хотела этого, я не хотела тебе навредить, — и она, как будто она исповедовалась, продолжала шептать, и она чувствовала, как её сердце, медленно, разрывается на части от боли, и она понимала, что она не сможет простить себя за то, что она натворила, и что она должна была сделать все, чтобы спасти Машу, и она не могла допустить её смерти. — Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы ты поправилась, и я буду всегда рядом с тобой, и я никому не позволю обидеть тебя, — и она понимала, что это была клятва, которую она должна была выполнить, и что она не имеет права отступать, и что она должна была бороться за неё до конца. Лаура медленно наклонилась к Маше и с непривычной нежной осторожностью провела рукой по её волосам. Она почувствовала, как её сердце сжимается от нежности и какой-то непонятной, мучительной тоски, и поняла, что не может её потерять, что должна её спасти и вернуть к жизни. Она нежно, с каким-то особым трепетом, поцеловала её в лоб, и в этот момент почувствовала, как по щеке скатилась слеза, и поняла, что больше не может сдерживать своих чувств, что больше не может скрывать свою слабость и что она должна была показать свою любовь к ней, и она понимала, что должна бороться за неё до самого конца, и она будет бороться до тех пор, пока не победит. Врач, наблюдавший за Лаурой, был поражён её поведением. Он понимал, что она уже не та холодная и жестокая женщина, которую он видел раньше, что она изменилась и, возможно, в ней ещё осталось что-то человеческое. Он понимал, что, возможно, ошибался в ней, что она на самом деле может любить и что она не была такой бесчувственной, какой казалась. Он понимал, что должен быть начеку, но не мог сдержать удивления, и он понимал, что никогда раньше не видел её такой, и не знал, что с ней происходит. Он не мог поверить, что эта холодная и безжалостная женщина способна на такие нежные чувства. Лаура, словно очнувшись от глубокого сна, снова посмотрела на Машу, и её взгляд, казалось, наполнился какой-то новой, непривычной, и мучительной нежностью, которая, словно волна, накрыла её с головой, и она почувствовала, как её душа наполняется какой-то странной, и совершенно новой любовью, которую она раньше никогда не испытывала, и она понимала, что она не должна была никогда её обижать, что она должна была всегда защищать её, и беречь её, как самое дорогое сокровище, и она была готова отдать всё, чтобы спасти её, и чтобы вернуть её к жизни, и она готова была пожертвовать всем ради неё. Она понимала, что должна бороться, что она должна победить, что она должна сделать всё, чтобы Маша снова стала счастливой, чтобы они снова были вместе, и она не могла допустить, чтобы она проиграла, и она была готова отдать всё, чтобы вернуть Машу. Она была готова бороться до самого конца. Она не сдавалась. Её пальцы, словно боясь причинить ещё большую боль, едва касались бледной кожи Маши, словно пытаясь согреть её своим теплом. Она нежно, словно мать, укачивающая своё дитя, провела рукой по её волосам, и почувствовала, как её сердце замирает от нежности и щемящей тоски, и она понимала, что не может её потерять, что должна её спасти и вернуть к жизни, и, словно очнувшись, осознала, что от этого зависит её собственная жизнь. Она наклонилась над ней, поцеловала её в лоб, и в этот момент почувствовала, как по её щеке скатилась ещё одна слеза, и она поняла, что больше не может сдерживать свои чувства, что больше не может скрывать свою слабость, и что она должна была показать свою любовь к ней, и она понимала, что должна была бороться за неё до самого конца, и что она должна была сделать всё, чтобы она выжила. Она не должна была сдаваться. Врач, наблюдавший за Лаурой, не мог скрыть своего удивления, и он понимал, что она уже не та холодная, и расчётливая женщина, которую он знал раньше, и что она изменилась, и что, возможно, в ней есть что-то человеческое, и он понимал, что он не ошибся в ней, и что она, на самом деле, способна любить, и он чувствовал, что она на самом деле страдает, и что она, возможно, не такая плохая, как он думал. Но, он также понимал, что он должен быть на страже, и он должен был быть готов ко всему, и он должен был сделать всё возможное, чтобы защитить Машу. Он смотрел на неё так, словно наблюдал за каким-то странным и непонятным явлением, и он не знал, что будет дальше, и он ждал, и он боялся. Лаура, не отрывая взгляда от Маши, осторожно взяла её руку в свою и нежно провела пальцами по её хрупким и холодным пальцам. Она почувствовала, как её душа наполняется необъяснимой тоской, и поняла, что не может её потерять и должна сделать всё, чтобы спасти её. Она с особой трепетной осторожностью поцеловала кончики её пальцев, словно прося прощения за всё, что сделала, и она понимала, что должна искупить свою вину, и она должна была сделать всё, чтобы Маша снова улыбнулась и они снова были вместе. Она не отрываясь смотрела на её лицо и видела, что та была такой беззащитной и хрупкой, и что она должна была всегда быть рядом, чтобы защитить её от всех бед, и что она сделает всё, что в её силах, чтобы это произошло. Врач, наблюдавший за этой сценой, был поражён её нежностью и не мог поверить, что она действительно так чувствует. Он понимал, что должен быть начеку и не доверять ей, но в то же время он чувствовал к ней необъяснимую симпатию и понимал, что, возможно, ошибался в ней, и он ждал, и он боялся, что она что-то сделает, и что он должен быть готов её остановить. Лаура, словно не замечая врача, снова склонилась над девочкой, и её губы, словно мотыльки, коснулись её щеки, и она нежно шептала ей какие-то слова, которые никто не мог услышать, и она понимала, что не должна была никогда её обижать, что она должна была всегда защищать её и беречь, как самое дорогое сокровище, и она была готова на всё, чтобы спасти её и вернуть к жизни, и она не могла допустить, чтобы она проиграла. Она понимала, что не должна сдаваться, и должна была бороться до конца, потому что она пообещала себе это и должна была выполнить своё обещание. Она снова взяла её руку в свою и с особой нежностью сжала её, и почувствовала, как в её душе поднимается волна любви, и поняла, что никогда не сможет отпустить её, что она всегда будет рядом, и что они всегда будут вместе. Врач, не отрывая глаз, наблюдал за ней и понимал, что должен что-то сделать, и он с дрожью в голосе произнёс: — Лаура Альбертовна, я думаю, вам стоит покинуть палату, состояние Марии всё ещё нестабильно, и ей нужен полный покой, — и он понимал, что должен был это сказать, но в то же время боялся её реакции. Лаура, словно повинуясь какому-то невидимому приказу, снова посмотрела на Машу, и в её взгляде вновь вспыхнул тот же мучительный, и такой непривычный для неё, свет нежности, и она почувствовала, как её душа наполняется какой-то странной, и необъяснимой тоской, и она понимала, что она не должна была никогда её обижать, и что она должна была всегда защищать её, и беречь её, как самое дорогое сокровище, и она была готова на всё, чтобы спасти её, и чтобы вернуть её к жизни, и она не могла допустить, чтобы она проиграла, и она должна была победить. Она снова, медленно и осторожно, протянула руку и, словно боясь разбудить её, коснулась бледной щеки, и её пальцы, словно лепестки цветка, скользили по нежной коже, и она почувствовала, как её сердце снова сжимается от нежности, и она больше не могла себя контролировать. Она с отчаянной нежностью провела рукой по её волосам, словно пытаясь отогнать все дурные мысли, и она понимала, что никогда не должна была причинять ей боль, что она всегда должна была беречь её и защищать, и она, словно в бреду, прошептала: «Я вернусь», — и она понимала, что это было не прощание, а обещание, которое она должна была выполнить во что бы то ни стало, и она не могла отступить от него. Врач, наблюдавший за ней, с каким-то странным и тревожным чувством понимал, что Лаура уже не та хладнокровная и расчётливая женщина, которую он знал раньше, и что в ней словно проснулось что-то человеческое, и он боялся того, что она может сделать дальше, и не мог позволить ей причинить вред Маше. Он понимал, что должен быть начеку и что он должен быть готов ко всему, и он, словно в замедленной съёмке, смотрел на неё и боялся пошевелиться. Он чувствовал, что не должен был доверять ей и что он должен был защитить Машу любой ценой. Он понимал, что должен быть сильным и что он должен быть готов ко всему, и он не имел права на ошибку. Лаура, словно погрузившись в свои мысли, с каким-то отрешённым видом, отпустила руку Маши, и медленно, повернувшись к врачу, с ледяным спокойствием произнесла: — Хорошо, — и её голос был полон какой-то странной, и пугающей силы, как будто она снова надела свою маску, и она снова стала холодной и расчётливой. — Но я хочу, чтобы вы, — она выделила это слово, и её взгляд стал пронизывающим, — отчитывались передо мной каждый час, и я буду проверять вас, и я хочу, чтобы вы всегда были на связи, и чтобы вы не смели ничего скрывать от меня, — и она понимала, что она должна контролировать все, и что она должна быть уверена в том, что всё идёт по её плану, и что никто не сможет ей помешать, и она не допустит никакой ошибки. Она должна была контролировать ситуацию. Она не могла позволить себе проиграть. Она должна была победить. Врач, с трудом сглотнув, произнёс: — Да, Лаура Альбертовна, я понял, — и он понимал, что спорить с ней бесполезно, что она не отступит, что ему лучше не перечить ей, и что если он этого не сделает, то понесёт наказание. Он понимал, что она очень опасна и что он должен быть осторожен. Он чувствовал, что задыхается, и понимал, что должен сделать все возможное, чтобы успокоить её и не разозлить. Лаура, кивнув с едва заметной зловещей усмешкой, направилась к двери реанимационной палаты, и она понимала, что наконец-то добилась своего, что она снова контролирует ситуацию, что она снова победила, что она очень довольна собой, и что она снова чувствует себя сильной. Она чувствовала, как внутри неё поднимается знакомое чувство азарта, и она понимала, что снова готова играть в свою жестокую и коварную игру, и она не остановится ни перед чем, пока не добьётся своего. Она снова была готова к новым испытаниям. Перед тем, как выйти из палаты, Лаура, словно повинуясь какому-то внутреннему голосу, снова обернулась, и её взгляд упал на Машу, которая по-прежнему лежала без сознания на кровати. В этот момент её глаза снова наполнились нежностью и отчаянием, и она почувствовала, как её душа снова сжимается от невыносимой боли, и она поняла, что должна спасти её и вернуть к жизни. Она прошептала так тихо, что её почти никто не услышал: — Я вернусь и не оставлю тебя, — и она понимала, что это было обещание, которое она должна была выполнить, и она не имела права отступать от него, и она понимала, что должна сделать всё возможное, чтобы оно сбылось, и она понимала, что не имеет права проиграть и что она должна победить. Выйдя из палаты интенсивной терапии, Лаура с холодным и расчётливым видом направилась в свой кабинет. Она понимала, что ей нужно время, чтобы обдумать свой новый план, что она должна переиграть всех, что она должна использовать свои сильные стороны, чтобы победить, что она должна продумать всё до мелочей и не допустить ни единой ошибки. Она села за свой стол, открыла ноутбук и начала искать информацию о том, как можно помочь Маше. Она понимала, что не должна полагаться на врачей, что она должна сама во всём разобраться и сама контролировать процесс лечения. Она понимала, что должна сделать всё, чтобы Маша выжила, и она не остановится ни перед чем, пока не добьётся своего. Она должна была сделать всё возможное, чтобы победить, и она не имела права проиграть. Она чувствовала, как внутри неё снова поднимается прежняя жестокость, и понимала, что должна снова стать холодной и расчётливой Лаурой, и что она не может позволить себе чувствовать, потому что это сделает её слабой, а она не имеет права быть слабой. Она чувствовала, как её душа наполняется каким-то странным, ледяным спокойствием, и понимала, что снова готова играть в свою игру, и что никто не сможет её остановить. Она словно надела свою броню и снова была готова к бою. Она снова чувствовала силу. Она словно снова стала той, кем была раньше, и была готова к новым испытаниям.

***

Наше время

После этих слов Лаура с фальшивой улыбкой кивнула, как будто поверила в её слова, и она с какой-то лицемерной заботой поправила одеяло Маши, и она с каким-то жутким и пугающим спокойствием прошептала: — Хорошо, моя милая, отдыхай, а я пока пойду поговорю с доктором, и я вернусь, как только смогу. И она, не дождавшись её ответа, медленно вышла из палаты, и она понимала, что не должна терять время, и что она должна была взять ситуацию под свой контроль. Маша, оставшись одна, почувствовала, как её напряжение немного отступает, и она понимала, что должна воспользоваться этой возможностью, чтобы передохнуть и чтобы набраться сил, и что она должна быть готова к новым испытаниям, которые её ждут. Выйдя из палаты, Лаура, словно змея, которая скользит по песку, бесшумно скользнула по коридору и, не теряя ни секунды драгоценного времени, которое, казалось, утекало сквозь её пальцы, как песок, направилась прямиком к кабинету лечащего врача. Она понимала, что должна была убедиться в том, что её тщательно разработанный и коварный план, который она так долго вынашивала, будет выполнен до последней буквы, и что ни одна деталь не должна остаться без её внимания, и она не могла позволить себе оставить ничего на волю случая, и она понимала, что не имеет права допустить ни малейшей ошибки, и что она должна была сделать всё возможное и даже невозможное, чтобы добиться своего, и чтобы никто не смог ей помешать. Она понимала, что играет в очень опасную и жестокую игру, и что она должна быть очень осторожной, и она должна была все предусмотреть, и она не должна была допустить проигрыша, и она должна была победить, чтобы никто не увидел её слабости, и чтобы она снова почувствовала себя хозяйкой своей собственной жизни, и она понимала, что не может допустить, чтобы Маша ей в этом помешала, и что она должна была взять всё под свой контроль. Она понимала, что теперь абсолютно всё зависело только от неё, и она должна была действовать быстро и решительно, не сомневаясь ни на мгновение, и она не имела права на ошибку, и она понимала, что должна переиграть всех, кто встанет у неё на пути, и она должна была доказать себе, что она лучшая, и что никто не сможет её остановить. Она, не стуча, толкнула дверь, и она с каким-то зловещим спокойствием, которое обычно вызывало у окружающих дрожь и трепет, вошла внутрь, и она, не теряя времени, произнесла, и в её голосе прозвучала такая уверенность и такая власть, что врач, который сидел за своим столом, понял, что спорить с ней бесполезно, и что ему некуда бежать, и что он должен был выслушать её, и что он должен был сделать всё, что в его силах, чтобы она была довольна и чтобы она, наконец, оставила его в покое. — Доктор, я хотела бы поговорить с вами по поводу выписки Марии Третьяковой. И её слова прозвучали как приказ, и он понимал, что не имеет права перечить ей. Врач, удивлённый внезапным появлением Лауры, оторвался от своих бумаг и с каким-то обречённым видом посмотрел на неё, и он почувствовал, как его тело сковывает леденящий холод. Он понимал, что она пришла не просто так, и что она что-то задумала, и он чувствовал, что он попал в ловушку, и что ему некуда бежать. Он с трудом сглотнул и произнёс, и в его голосе прозвучало какое-то беспокойство: — Лаура Альбертовна, её состояние всё ещё очень нестабильное, и я не могу её выписать, и она должна оставаться под наблюдением врачей. И он пытался было ей возразить, но она не дала ему и слова сказать. — Я не спрашиваю вашего мнения, — холодно перебила его Лаура, и её глаза наполнились ледяным блеском, и он понимал, что она не потерпит никаких возражений, и что он должен был её слушаться. — Я говорю вам, что я хочу её выписать, и вы должны сделать всё, чтобы это произошло, — и в её словах прозвучала такая уверенность, что врач понял, что спорить с ней бесполезно, и что ему ничего не остаётся, кроме как подчиниться. Врач, почувствовав, как в его сердце закрался страх, и он понимал, что она очень опасна, и что он не должен её злить, и что он должен был сделать всё, чтобы её успокоить, и чтобы она, наконец, ушла, произнёс: — Но, Лаура Альбертовна, это же невозможно, она не в состоянии покинуть больницу, и она может умереть, — и он пытался её убедить в том, что она совершает ошибку, но он понимал, что она не слушает его, и что она уже все решила. — Меня не волнует, — равнодушно ответила Лаура, и в её голосе прозвучала такая бесчувственность, что врач понял, что он имеет дело с каким-то монстром, и что она не видит ни в ком ничего, кроме инструмента для достижения своих целей. — Я хочу её выписать, и вы должны сделать так, чтобы это произошло, и если вы не сделаете этого, то я сделаю всё, чтобы вы пожалели об этом, — и она, как будто играла с ним в игру, и она наслаждалась своим превосходством, и он понимал, что он должен бояться её. Врач, понимая, что спорить с ней бесполезно, и что он не сможет переубедить её, сдался, и он произнёс, и в его голосе прозвучала обречённость: — Хорошо, Лаура Альбертовна, я вас понял, — и он понимал, что он проиграл, и что ему некуда бежать, и что он должен подчиниться её воле. — Я подготовлю все необходимые документы, и я сделаю всё, что в моих силах, чтобы ускорить процесс выписки, — и он понимал, что это будет его последней ошибкой, и что он понесёт за это ответственность. Лаура, услышав его ответ, удовлетворительно улыбнулась, и она, с каким-то зловещим спокойствием, произнесла: — Отлично, — и в её словах прозвучала такая угроза, что врач понял, что ему не стоит радоваться так рано. — И я хочу, чтобы вы подготовили все необходимые рекомендации, и чтобы вы объяснили мне все детали её дальнейшего лечения, и чтобы я знала всё, — и она понимала, что она должна контролировать все, и что она не оставит ничего на волю случая. Врач, понимая, что он не сможет отказать ей, и что она не оставит его в покое, кивнул и произнёс: — Конечно, Лаура Альбертовна, я всё сделаю, как вы скажете, — и он понимал, что он должен был подчиняться ей, и что он не имеет права на ошибку, потому что, если он ошибётся, то она его уничтожит. Лаура, удовлетворительно улыбнувшись, и с каким-то зловещим блеском в глазах, который словно предвещал грядущую бурю, произнесла, и её слова прозвучали как приговор: — Тогда приступайте, — и она понимала, что она снова выиграла этот раунд, и что она снова контролирует ситуацию, и что она не должна была останавливаться на достигнутом, и что она должна была идти до конца, и она была уверена в том, что она победит. Она с нетерпением ждала, когда её план будет полностью выполнен, и когда она сможет забрать Машу из этой больницы, и она понимала, что она должна была действовать быстро и решительно, и что она не должна была допускать никаких ошибок, и она не должна была проигрывать. Врач, с обречённым вздохом, понимая, что он попал в ловушку, и что ему некуда деться, начал торопливо перебирать бумаги на своём столе, и он понимал, что он должен был выполнить все требования Лауры, и что он должен был сделать всё, что в его силах, чтобы она осталась довольной, и чтобы она, наконец, оставила его в покое. Он понимал, что он играл в очень опасную игру, и что он не должен был совершать никаких ошибок, и он должен был быть очень осторожным, и он должен был сделать всё, чтобы защитить Машу. Лаура, наблюдая за его действиями, не сводила с него глаз, и она понимала, что он должен был чувствовать её постоянное присутствие, и что он должен был бояться её, и что он должен был знать, что она контролирует всё, и что она не допустит ни единой ошибки. Она понимала, что она должна была быть начеку, и что она не должна была расслабляться ни на секунду, и что она должна была быть готова ко всему. Прошло несколько томительных и мучительных часов, в течение которых врач, словно заведённый механизм, выполнял все требования Лауры, и он понимал, что он был всего лишь марионеткой в её жестоких руках, и что у него не было никакого выбора. Он дрожащими руками подготовил все необходимые документы, и он написал подробные рекомендации по дальнейшему лечению Маши, и он понимал, что от этих документов может зависеть её жизнь. Он понимал, что он совершил ужасную ошибку, и что он не сможет простить себе это, если с Машей что-то случится, но он, как будто загипнотизированный, не мог ничего с этим поделать. Наконец, он, собрав все бумаги, подошёл к Лауре, и он, с каким-то обречённым видом, произнёс: — Лаура Альбертовна, всё готово, — и он понимал, что это был его последний шанс, чтобы отступить, и что он, возможно, ещё мог всё исправить, но он, как будто заворожённый, не мог ничего с этим поделать, и он уже всё решил. — Документы на выписку оформлены, и рекомендации готовы, — и он, как будто просил у неё прощения, протянул ей бумаги, и он понимал, что он совершил ужасную ошибку. Лаура, с холодной и расчётливой улыбкой, взяла документы, и она внимательно их изучила, и она понимала, что она не должна была допустить ни единой ошибки, и она должна была быть уверена в том, что всё идёт по её плану, и что никто не сможет ей помешать. Она, как будто она что-то нашла, нахмурилась, и она произнесла, и в её голосе прозвучала какая-то угроза: — Здесь не хватает одной подписи, — и она, словно разоблачила его, посмотрела на него, как будто она собиралась его уничтожить, и он понял, что он допустил ошибку, и что она заметила это. Врач, похолодев, понял, что он совершил ужасную ошибку, и он задрожал, и он понимал, что он сейчас понесёт наказание, и что она его уничтожит. — Извините, Лаура Альбертовна, я сейчас всё исправлю, — и он понимал, что он должен был немедленно это исправить, чтобы не разозлить её, и чтобы она, наконец, оставила его в покое. Лаура, с холодной и презрительной улыбкой, наблюдала за его действиями, и она понимала, что она снова победила, и что она снова контролирует ситуацию, и что она не оставит никого безнаказанным. Она понимала, что она должна была быть начеку, и что она не должна была никому доверять, и что она должна была быть готова ко всему, и она наслаждалась тем, как он трепещет перед ней. Наконец, все формальности были улажены, и Лаура, взяв документы, вышла из кабинета врача, и она понимала, что её план был почти выполнен, и что осталось совсем немного, и что она сможет забрать Машу, и она сможет контролировать её, и она понимала, что она никогда не проиграет. Она чувствовала, как внутри неё поднимается азарт, и она понимала, что она снова будет играть, и что она будет играть до тех пор, пока она не победит. Лаура, с холодной и расчётливой уверенностью, направилась обратно в реанимацию, и она знала, что она должна была сделать всё, чтобы забрать Машу, и она понимала, что никто не сможет ей помешать. Она знала, что она снова контролирует ситуацию, и что она будет играть по своим правилам, и она не позволит никому её остановить. Когда Лаура, словно тень, вернулась в палату реанимации, её взгляд, как будто магнитом, снова притянулся к безжизненному телу Маши, которое лежало на больничной койке, такое же бледное и беззащитное, как и прежде. Её сердце на мгновение сжалось от нахлынувшей, мучительной нежности, и она снова почувствовала, как к ней возвращается это странное и необъяснимое чувство любви, которое она изо всех сил пыталась подавить, и она понимала, что она не может её потерять, что она не допустит её смерти, и что она сделает всё, что в её силах, чтобы её спасти, и чтобы она всегда была рядом с ней, и она понимала, что эта мысль, на самом деле, пугала её. Но тут же, как будто кто-то одёрнул её за рукав, она с усилием одёрнула себя, и её лицо снова наполнилось холодом и расчётом, и она понимала, что она должна была скрыть свои истинные, человеческие чувства, и что она не могла позволить себе быть слабой, и что она должна была вернуться к своим привычным правилам, и она должна была все контролировать, и она должна была быть сильной. Она понимала, что она не может показывать свои слабости. Она, как будто робот, запрограммированный на выполнение определённой задачи, подошла к кровати и с ледяным спокойствием начала отключать Машу от многочисленных аппаратов, и она понимала, что она делает это, как будто она была каким-то бесчувственным механизмом, и она не чувствовала ничего, кроме холодного и расчётливого гнева, и она наслаждалась своим бесстрашием, и она понимала, что она должна была всё сделать правильно, и что она не имеет права на ошибку, и что никто не должен ей помешать. Она, с каким-то особым цинизмом и насмешкой, посмотрела на врача, который, словно загнанный зверь, молча наблюдал за её действиями, и она понимала, что он должен был бояться её, и что он должен был беспрекословно слушаться её, и она наслаждалась его страхом. Она, не произнеся ни слова, с той же ледяной осторожностью взяла Машу на руки, и она, с каким-то странным и противоречивым чувством, понесла её из палаты, как будто она была каким-то хрупким сокровищем, которое она украла, и она понимала, что теперь она навсегда заберёт её из этого ужасного места, и что она будет властвовать над ней, и что она будет управлять её жизнью, и она понимала, что она, на самом деле, не любит её, а просто одержима ею. Лаура Альбертовна прекрасно помнила, что Мария терпеть не может больницы, и она понимала, что если бы она была в сознании, то она бы точно сбежала отсюда, и именно поэтому она её забрала, чтобы никто не помешал её планам, и чтобы она всегда была рядом. Она, с едва заметной, зловещей улыбкой, которая застыла на её губах, словно маска, покинула палату реанимации, и она, как будто снова стала хозяйкой своей собственной жизни, и она, как будто она добилась всего, чего хотела, и она гордилась собой. Она, с холодным спокойствием и непоколебимой уверенностью, направилась к выходу из больницы, и она понимала, что она снова победила, и она понимала, что она всегда будет побеждать, потому что она была рождена побеждать. В глубине своего сердца она осознавала, что в этот критический момент она совершает акт спасения, извлекая Машу из пучины этого мрачного и неприветливого места, которое было полным страха и отчаяния. Она была полна решимости защитить её от всех невзгод, которые только могли встретиться на их пути, и она должна была сделать всё возможное, чтобы Маша обрела долгожданное счастье. Она чувствовала, что её миссия — вернуть Машу к полноценной жизни, показать ей, что она достойна лучшего, и заверить её в том, что она всегда будет рядом, как верный спутник и защитник. Однако в то же время в её душе зарождались сомнения. Она осознавала, что, возможно, она забирает Машу не в лучшее будущее, а в свою собственную тёмную клетку, из которой нет выхода. Она понимала, что будет держать Машу в своих руках, что она будет властной хозяйкой её судьбы, и это осознание вызывало в ней противоречивые чувства. Она начала сомневаться, не является ли её любовь к Маше всего лишь одержимостью, не способна ли она отпустить её, как будто Маша была какой-то редкой и бесценной драгоценностью, которую она нашла и теперь не может представить себе, что кто-то другой может обладать ею. И, несмотря на все эти размышления, она понимала, что не сможет жить без Маши, что её жизнь была бы неполной без этого важного человека рядом. Она была готова сделать всё, что в её силах, чтобы Маша всегда была с ней, чтобы их пути не разошлись, и чтобы они вместе преодолели все препятствия, которые могла бы им подбросить судьба. Она знала, что её сердце не отпустит Машу, и она не отпустит её в ответ. Покинув стены больницы, Лаура аккуратно усадила Машу на заднее сиденье своего автомобиля. Нежно пристегнув её ремнём безопасности, она взглянула на девочку и вновь ощутила, как сердце её сжалось от любви и заботы. Туманное ощущение тоски окутало её, заставляя понимать, что отпустить Машу она не сможет. Решимость спасти девочку наполнила Лауру до предела. С особым трепетом она рассматривала бледное и беззащитное лицо Маши, осознавая, что должна всегда быть рядом, чтобы защитить её от всех бед. Лаура была готова сделать всё возможное, чтобы обеспечить безопасность девочки и быть с ней в любой момент. Заведя машину, Лаура, как будто она была в трансе, направилась к своему загородному особняку. Внутри машины царила гнетущая тишина, нарушаемая лишь монотонным гулом двигателя и едва уловимыми всхлипами девушки, которые Лаура старательно игнорировала, заглушая их назойливый ритм нарастающим гулом собственных мыслей. Она увозила Машу, словно добычу, которую нужно защитить и содержать в неволе. Этот образ — Маши как объекта, а не человека — стал постоянным спутником её мыслей. Она не могла дождаться, когда они прибудут к её особняку, в её неприступное королевство, где она сможет уложить Машу на мягкую кровать, где она сможет без помех следить за ней, контролировать её и, что самое главное, — держать её в безопасности и в подчинении. Она чувствовала, как внутри неё всё сжимается от предвкушения того, что она наконец получила то, что так долго желала. Она понимала, что она наконец-то получила то, что хотела, и она, с какой-то особенной жестокой радостью, ждала того, что будет дальше. Эта мысль, словно искра, зажигала в ней уверенность, что игра только начинается. Однако, вместе с этим нарастающим азартом, появлялась тревога. Лукина понимала, что она вступила в опасную игру, и игра эта, скорее всего, выйдет из-под её контроля. Маша, эта хрупкая, уязвимая девушка, которую она увезла из больницы, как будто бесценный трофей, — станет ли она инструментом, заложницей её собственной жестокой игры? С каждым километром, отделяющим её от дома, эта тревога росла, словно сорная трава, пробивающаяся сквозь плотный асфальт дороги. Лаура пыталась заглушить её, заглушить это тревожное чувство, загнать его в самые тёмные уголки своего разума. Она старалась убедить себя, что это всего лишь разумные предосторожности, что Мария будет в безопасности, только при одном условии — она будет под её полным контролем. В её голове роились планы, одни безумнее других, все сосредоточены на том, как содержать Машу, и контролировать её, изолировать её от внешнего мира. Каждый поворот дороги, каждый дом, который проносился мимо, напоминал ей о том, что она зашла слишком далеко, и что теперь путь назад закрыт. Она не могла повернуть назад. Она представляла себе Машу в своей загородной резиденции, в специально подготовленной, и изолированной комнате. Она видела себя, как няньку, которая заботится о своей воспитаннице, следит за ней, словно она нянька за своим ребёнком. Но эта картина была омрачена осознанием того, что Маша, на самом деле, не желает этого, и ей нужно это объяснить. Представляя себе, как будет действовать, Лаура откидывалась на спинку сиденья, и её лицо наполнялось какой-то странной смесью нежности и жестокости. Этот контраст усиливал тревогу, но и вселял силу. Она чувствовала, что её внутренний мир раскололся на две части, и она не понимала, как теперь будет жить с этим, но она знала, что она должна это сделать. Она понимала, что её игра теперь выходила далеко за рамки простого манипулирования. Это было гораздо большее, это было что-то личное, что-то глубоко интимное. И она должна была убедиться, что Маша навсегда останется с ней. Она должна была защитить её от всего мира, и она должна была показать всем, кто здесь хозяин. И она не остановится ни перед чем, что было для неё важнее всего. В её сознании возникали смутные образы: запертые комнаты, ограниченное пространство, контролируемое время. Маша, скованная невидимыми цепями, лишённая свободы и самостоятельности. И Лаура в роли тюремщицы, в роли надзирателя, в роли некой странной и пугающей матери. Игра только началась, но Лаура уже ощущала, как её жизнь меняется, и, возможно, она потеряет контроль над ситуацией. На мгновение её охватило странное волнение, и она поняла, что не знает, как будут развиваться события. Она осознала, что её игра, возможно, выходит из-под контроля, и что она может её потерять — и это было самое страшное. Но она не могла повернуть назад. Она была уверена, что должна идти вперёд, и не собиралась отступать.