Дом белого древа

«Война между близкими бывает особенно непримирима»

— Публий Корнелий Тацит, римский историк

      Старые осины девственного леса укрыли в тени густых крон остатки некогда большого отряда. Умиротворяющее пение птиц сменилось стонами раненых, созданный природой островок спокойствия и безмятежности беспощадно сотрясала лютая брань. Сладкий вкус победы, которую стоило бы отпраздновать при свете мириада звезд, изрядно портила горечь потерь.       Из примерно двух сотен в живых осталась лишь половина, и многие, как предсказывал Гарольд, умирали еще до заката. С каждым часом их становилось меньше. Даже вернувшиеся дезертиры, те, у кого хватило смелости и совести это сделать, не могли исправить положение. Потрепанные в сражении воины нисколько не скрывали своей неприязни, не стесняясь в выражениях, обвиняли их в трусости, яростно порицали и желали им скорейшей встречи с Неведомым. Охваченные праведным гневом, они пару раз чуть не устроили самосуд, но Гарольд пресекал это: малым числом, на враждебной земле, отряд не мог разбрасываться людьми. Даже такими. Хотя в душе мастер над оружием желал покарать беглецов не меньше других.       — Порка — меньшее, на что вы можете надеяться. — Металл в голосе старого рыцаря не оставлял сомнений в неотвратимости наказания.       Люди ухаживали за ранеными и тут же без стыда занимались мародерством. С мертвых снимали ненужные им доспехи и забирали оружие, срезали с окоченевших пальцев кольца, срывали подвески, проверяли карманы на каждый потертый грош. Все, что могло еще пригодиться, забрасывали в телеги. Лишившихся ездоков лошадей ловили по всей равнине, заводили в лесной лагерь и треножили. В заботе о них Эдмунд нашел успокоение и старался сделать все возможное: это позволяло отвлечься и не вспоминать прошедшую битву.       — Придержи ее. — Юноша обнял кобылу за морду, гладил вдоль шеи и старался успокоить тихим шепотом: — Все будет хорошо. Просто доверься.       Та всячески выражала сомнения: нервно фыркала, раздраженно взмахивала хвостом и прижимала уши. Обломок первой стрелы торчал в груди — она сломала ее в попытках избавиться от боли; вторая стрела вошла в правое запястье, из-за чего лошадь сильно подволакивала ногу.       Тристан умело намотал поводья на левую руку, правой — крепко взял под узду. Избавиться от наконечников стрел, обработать и закупорить раны, даже не зашить — это все, что они могли. Эд знал о риске сделать только хуже, но бездействие ничего бы не изменило.       Им нужны эти кони, даже если вскоре они умрут от заражения.       На огне первого костра кипятилось вино. В котелке вываривались лоскуты ткани, бывшие чьей-то одеждой, туда же окунули короткий нож, которому предстояло исполнить роль хирургического инструмента. Над огнем второго костра закрепили шлем, залили в него воду и набросали цветов ромашки — повезло, что нашелся знаток трав, а на равнине росли эти самые цветы. Когда первый отвар настоялся и немного остыл, ребята приступили к делу.       Едва горячее лезвие коснулось поврежденной кожи — кобыла изо всех сил дернулась от юноши и попыталась вырваться из хватки Тристана. Он тянул ее на себя, не позволял ни отойти, ни встать на дыбы, за что чуть не получил подковой по лицу.       — Тихо-тихо-тихо. — Эд поднял свободную ладонь в знак мирных намерений и постарался вести себя дружелюбно. Все его тело ныло от боли, поэтому голос звучал неуверенно, прерывался приглушенными стонами. Лошадь недоверчиво отстранялась, опасаясь, что ее обманут. — Все будет хорошо, надо только немного потерпеть. Тебе станет легче.       Ее глаза выражали несогласие, она еще больше прижала уши и отвернулась. Блэквуд аккуратно положил руки на ее жилистую шею и медленно погладил, пальцы нежно расчесывали густую гриву, как волосы родного ребенка.       — Я знаю, тебе страшно, — шептал он в заостренное ушко, — но ты либо дашь мне помочь, либо никогда не сможешь скакать. — Лошадь по-разумному пригнула голову и внимательно оглядела торчащую в суставе стрелу. Затем, все еще терзаемая сомнениями, подняла морду на мальчишку и слегка толкнула: она поверила ему.       Но это не значило, что кобыла собралась стойко терпеть боль. Она громко ржала, когда лезвие раздвигало поврежденную плоть, дергалась, как ужаленная стаей ос, но не отходила. С горем пополам, разрезая мягкие ткани не больше, чем необходимо, Эд достал наконечник, а травник поспешил обработать рану отваром и заткнуть кипяченой тряпкой.       Вроде бы хорошее дело, но юноша не мог избавиться от ощущения, что лучше бы они не лезли.       — Она таки слушается вас, м’лорд, — усмехался в бороду травник, обматывая ногу кобылы еще одним лоскутом ткани. — Не видал я еще, чтобы кто-то говорил со зверьем как вы.       Похвала, если это она и была, осталась без ответа. «Понимают так понимают», — равнодушно говорил себе Эд: все эти мелочи потеряли всякий смысл.       Когда с лошадьми было покончено, юноша наконец-то позволил себе расслабиться и рухнул без сил под деревом. Голова гудела, тело ломило так, словно по нему пробежало стадо мамонтов. Малейшее движение отдавало болью: стоило немного потянуться, и словно тысячи иголок разом впивались во все мышцы. Доспех казался тяжелее обычного, кольчуга и койф непривычно давили на плечи, и с каждой минутой крепло желание поскорее от них избавиться. Но нельзя: Гарольд запретил снимать, ссылаясь на возможную опасность.       Перед глазами появилась рука с мехом. Тристан как ни в чем не бывало стоял над маленьким лордом и предлагал выпить.       — Держи.       Во рту пересохло, словно он провел без воды в дорнийских пустынях несколько дней. Правая рука сама потянулась к предложенному напитку — левая все еще болела, — и с жадностью приложила к губам. Еще никогда вино не было таким вкусным, мягкая сладость втекала целительным эликсиром и возвращала к жизни, словно серые тучи проблем никогда не пытались затмить солнце беззаботной жизни. Горечь пережитых невзгод покинула разум, он целиком отдался наслаждению приятной прохлады, что волной пробежалась по уставшему телу. В голове прояснилось, и сразу возникло сильное желание напиться в хлам, да так, чтобы забыть этот чертов день.       — Спасибо.       Вино перекочевало в руки оруженосца, чрезмерно спокойного, словно ничего и не произошло. Радость победы не будоражила его, как и не терзали тяжелые мысли пережитого дня. Будучи в скверном состоянии, Эд не мог это игнорировать:       — Ты вообще никак не изменился. — Безобидное замечание прозвучало упреком.       Отстраненность, безразличие, или неспособность воспринимать реальность — чем бы это ни было, Тристан оставался невозмутимым. Это неправильно, хмурился Эд, разве какой-то юнец способен так запросто переживать сильнейший стресс? Даже он, хоть и запертый в теле подростка, не отличался от других: такой же изможденный и подавленный. Но не этот.       — Ну… — Поток мыслей отразился на лице Тристана, как на мейстере во время экзамена по тайным искусствам магии. Он не придумал ничего лучше, чем спросить в ответ: — А должен?       Эдмунд флегматично обвел рукой их маленький лагерь, а сам долго всматривался в центуриона: «А ты как думаешь?». К сожалению, Тристан его не понял.       — Ты будто бы и не сражался. Тебе хотя бы страшно было?       — Ну да.       Вопреки собственному желанию, маленький лорд тихо засмеялся. Помнил, с каким бесстрастием приятель наблюдал начало боя и с каким равнодушием проливал первую кровь. Увиденное даже рядом не стояло с услышанным, а ведь Тристан говорил правду — он не умел врать, — и искренне не понимал веселого смеха.       — Может, этого просто не видно. — Оруженосец наморщил лоб и отвернулся, рассматривая окружающих их людей. — Не знаю, милорд, я такой же, как и все. И боюсь так же.       — Знаешь… — Эд задумчиво почесал обрубок левого уха, с прищуром оглядывая друга. — А ведь это не такая уж и плохая черта. Может, когда-нибудь про тебя сложат балладу? Сир Тристан, Бесстрашный рыцарь Семи королевств.       Весьма польщенный комплиментом, Тристан гордо сложил на груди руки и расплылся в довольной улыбке.       — А вот это мне по душе, так бы и назвался. Всяко лучше, чем Тристан Кузнец.       — Быть кузнецом не так уж и плохо. — Эд лениво повел плечами, вспоминая умельцев Ланниспорта и тех, кто поселился в Риме. Да и отец Тристана был хорош и никогда не портачил. Вот только его сын не показывал согласия, перестал улыбаться и заметно поник.       — Вечно стоять у печи и махать молотком, пока рука не отвалится? — Он фыркнул и закачал головой. — Не, милорд, это не то. Хоть папка всегда говаривал о моих успехах, но я хотел быть средь воинов нашей крепости: они хороши, не тужат и живут всяко лучше. Папка со мной не согласен, даже когда Гарольд взял меня в оруженосцы, он все равно был против.       — Но ты продолжаешь учиться его ремеслу.       — А чего делать? Выбор-то невелик, милорд. Коль так станется, и я не получу пояс, то либо останусь этим… сквайром, либо вернусь в нашу кузню.       Чего как раз ему не хотелось.       Многие пахари готовы отдать все, лишь бы пристроить своих детей в подмастерья. Работа молотком по наковальне не легче, чем тянуть плуг и пахать поле, но ценилась гораздо больше. Хорошему кузнецу рады в любом месте, их принимали с распростертыми руками и ставили выше многих ремесленников. Но была каста выше: воины, чье ремесло обходилось лордам дороже содержания домочадцев.       — Значит, ты его получишь, — говорил Эдмунд без тени насмешки. — Рано или поздно пояс будет твоим.       — Обещание, милорд? — Пускай в маленьких глазах зажглась надежда, Тристан все равно сомневался в заверениях младшего друга.       — Нет. Если я что-то говорю, то стараюсь это сделать… Но это зависит от твоего рыцаря, а не от меня…       Юноша лениво обернулся и наклонил голову к правому плечу, всматриваясь вглубь лагеря. Там, под бдительным надзором, находилось шестеро пленных, два рыцаря и их сквайры, за которых можно было получить выкуп. Их усадили на видном месте, связали чем попало и держали друг от друга на расстоянии вытянутой руки. Выглядели пленные жалко: доспехи забрали, раздели до обычных одежд, а грязь на лицах смешалась с высохшим потом. Раньше они представляли достойнейших людей Вестероса, не лишенных высоких нравов и понятия чести, а теперь походили на жалких оборванцев.       Но не они вызвали у Эдмунда усмешку:       — Хотя никто не запрещает затрахать Гарольду мозги.       — Хех, и на том спасибо, милорд.       — Эдмунд. — Напоминание своего имени стало для него привычным делом. — Хватит уже титулов: Неведомый меня посрать отпустил, а не лордом величаться.       Но зная своих друзей, Эд был более чем уверен, что скорее вернутся Иные, нежели те прислушаются к его просьбе. И Боги с ними: пускай величают милордом, лишь бы они пережили эти дни.       От костров потянуло жареным мясом — самый лучший запах, что можно учуять в эту эпоху. Мясо было самым желанным блюдом, его густой аромат пробуждал в людях ненасытный голод и заставлял забывать обо всем. Ты его еще не попробовал, но уже представляешь его насыщенный вкус и нетерпеливо глотаешь слюни. Все это должен был испытывать Эдмунд, но вместо предвкушения лучшего ужина в своей жизни ему стало чертовски плохо.       — Чем это там воняет? — Он морщился то ли от удушающего запаха, то ли от спазмов в животе. Тристан, наоборот, не испытывал отвращения.       — Конина. Тебе принести?       — Боги, нет. Меня вырвет, если я сейчас что-то съем… — Затем, немного подумав, он протянул руку за мехом: — Дай лучше вина.       Ночь прошла в молчании. Рассвет встречали в тишине. В живых осталось не более полусотни. Те, у кого были самые серьезные ранения, заснули непробудным сном. Если бы в отряде был мейстер или хотя бы обычный лекарь, все было бы иначе. Эдмунд удрученно вспомнил свою старую как мир идею о полевых медиках и решил для себя воплотить ее в реальность. Когда-нибудь так и будет, и людям больше не придется опасаться, что их бросят в богами забытом лесу. Ведь именно так они поступили с теми, кому осталось от силы пару дней.       Лишняя ноша, как обозвал их Гарольд.       Отряд седлал новых лошадей, здоровые несли на себе сразу двух ездоков, а хромые, если могли, только одного. Они оставляли за спиной усеянную трупами равнину, на радость голодному воронью.       Обратная дорога лежала через сожженные поля, где пепел полностью укрыл безжизненную землю, и мимо обуглившихся домов, где в воздухе еще стояла вонь сгоревшей древесины и соломы. В этих местах не было ни души, даже глуповатые звери не рисковали показаться на глаза. Было тихо, лишь осенний ветерок игрался с листвой.       Царивший в округе мрак угнетал юного Блэквуда, поневоле ему приходилось смотреть на последствия их налета. То, что он видел, вызывало отвращение к людям этой эпохи, но что самое главное — к самому себе. Даже несмотря на то, что его руки были условно чисты, совесть говорила об обратном: юноша был причастен не меньше тех, кто подносил огонь.       «Я не поднимал перчатку…»       «Это бы ничего не изменило».       На половине пути их встретили всадники, пять человек на резвых скакунах. Их вел рыцарь в черной бригантине, с поясом из покрытых позолотой квадратов и длинным копьем, на конце которого колыхался флажок с личным гербом. Когда они подъехали достаточно близко, Эд смог разглядеть в них всю степень смятения, с которой они бросали на остатки отряда удивленные взгляды.       — Нас послал лорд Хостер. — Как бы рыцарь ни старался, он не мог скрыть своего изумления. — Он… крайне недоволен вашим отбытием.       «И будет еще больше, когда мы вернемся», — прочитал по его лицу Эдмунд, в полной мере представляя гнев своего отца.       Число разъездов увеличивалось прямо пропорционально их приближению к назначенному месту битвы. Все чаще на вершинах холмов показывались всадники, что подолгу всматривались в даль, а после спускались в низину. Выходили из лесов и какое-то время ехали вдоль кромок, прежде чем вернуться в густую чащу.       Они возвращались к обозначенному месту битвы.       Войско Блэквудов разбило лагерь в конце продолговатой равнины, на границе осинового леса. Всего пара десятков палаток и простых навесов внушали обманчивое представление об истинной численности, словно лорд привел с собой пару сотен человек. Лишь присмотревшись к дикой чаще, наблюдатель мог различить еще больше шатров и людей. Последние блуждали меж деревьями, словно тени, солнце прорезало густые кроны своими длинными когтями и старалось коснуться призраков, как если бы хотело изгнать их обратно в Пекло. Прилетевшие с отрядом вороны разлетелись, обсели самые высокие ветви и громогласно сообщали об их приходе… Или о скорой смерти.       Если кто и придал им значение, то не лорд Хостер: его не интересовали ни перешептывания людей, ни таинственная связь черных птиц с Богами предков. Его внимания, как и тяжелого взгляда, заслуживали только двое. Владыка Воронодрева не делал шаг навстречу, весь его вид говорил, что само его присутствие — наибольшее почтение, на которое те могли рассчитывать, и перед ним следует как можно скорее пасть ниц.       Гарольд не стал проверять терпение господина, быстро раздал поручения, а Тристан незамедлительно принял его коня. Эдмунду оставалось идти следом. Кони продолжали тянуть в глубины лагеря три телеги, загруженные богатыми трофеями с опустошенных деревень и маленького сражения. Пленных уводили туда же, сопровождавшие бахвалились ими и заявляли о скором выкупе и богатстве. Рыцарь и третий сын вернулись живыми, доспехи их покрывали свежие царапины, а чужая кровь засохла и смешалась с пылью.       Ничего из этого не могло смягчить застывшее на лице лорда напряжение.       — У меня впервые появилось желание тебе врезать. — Они не успели подойти, как Хостер впился глазами в рыцаря. Тот поспешил покорно склонить голову, демонстрируя истинное покаяние в своей вине. Только присутствие Эдмунда спасло Гарольда от наказания, иначе гнев лорда был бы куда страшнее. — О чем ты вообще думал, забирая людей на юг?       — О том, как бы спасти жизнь вашему сыну.       — Ценой другого? — Лорд Блэквуд вскинул бровь и презрительно фыркнул. — Мне следует сместить тебя на должность Мастера гениальных идей.       Краем глаз Эд заметил вышедшего из лагеря Джеффори. Его клепаный дублет из нескольких слоев вареной кожи достигал колен, пластины поножей тихо постукивали друг об друга, как и латы от шевеления рук. Лишь горжет с гравировкой орла, что почти полностью закрывал грудь, говорил о его принадлежности к дому Маллистер. Оруженосец лорда остановился на почтительном расстоянии, одна рука спряталась за пояс, другая легла на навершие полуторного меча. Орленок с интересом слушал их разговор, но внимания удостоился лишь Эд: Джефф окинул его с ног до головы уважительным взглядом и одобрительно подмигнул.       — Сир Титос отправился прямиком к Каменному Оплоту… — смиренно продолжил Гарольд, но Хостер перебил его небрежной отмашкой руки:       — Знаю. Он вернулся к моему приходу.       Это известие подействовало на Эда как бальзам на душу: брат жив, а значит все обошлось. Облегченный вздох вырвался сам собой.       — И я этому несказанно рад, милорд, ибо этого и добивался. В нашем походе нас атаковало около сотни конных, включая рыцарей, и я могу лишь надеяться, что они предназначались для сира Титоса. Если бы я не решил ослушаться вашего приказа — эти люди могли убить его.       — Или перебить всех вас. Я вроде бы ясно выразился про доблестную смерть.       — Помню, милорд, и все же мы здесь, — с достоинством рыцаря произнес Гарольд, а после указал рукой на младшего Блэквуда: — А ваш сын Эдмунд продемонстрировал завидную для многих храбрость и смелость. Когда взрослые мужи начали бежать еще до начала боя, он не только решил остаться, но и обагрил клинок кровью.       — Я вижу. — В обращенном к сыну взгляде промелькнула гордость, с которой отец узнавал об успехе своего ребенка, но она не продержалась и доли секунды. Недовольство своим самонадеянным слугой было в разы сильнее. — И только потому, что он жив, у тебя все еще есть зубы.       В благодарность за это Гарольд поклонился еще ниже и задержался куда дольше. Градус напряжения заметно спал, когда отец с тяжелым вздохом окинул взглядом остатки вернувшегося отряда. Теперь это была требующая немедленного лечения головная боль.       — Ты собрал луки павших?       — Да, милорд.       — Отберешь людей и отдашь им. А теперь ступай.       В приказе был явный намек убраться с глаз долой. Мастер над оружием дураком не был и не нуждался в уточнении: он откланялся в последний раз, прежде чем избавил господина от своего присутствия. Остался только Эдмунд, смертельно уставший, страдающий от каждого шага. Все, чего он сейчас хотел, это напиться, упасть на гигантских размеров кровать и утонуть в мягкой перине… Хотя и трава сойдет, только бы позволили лечь.       — Титос в порядке? — уточнил Эд, не в силах разглядеть старшего брата. Джеффори посчитал, что может подойти.       — В полном. — Отец ответил так, словно не был этому рад. — Вот только его авантюра стоила жизни половине людей, опытных всадников. Я на них рассчитывал не меньше, чем на убитые луки. Придется как-то возместить потери, но больше нас от этого не станет.       Лорда раздражал не столько факт того, что все шло не согласно плану, сколько повинные в этом люди. Наверное, наследный сын и доверенный рыцарь были последними, от кого он ожидал проблем. Только один не разочаровал, и если у Хостера оставались какие-то сомнения насчет младшего, то их более не было. Хотя велика ли в этом его заслуга? От других требовали четкого повиновения, тогда как от Эдмунда — выжить.       — И… сколько нас осталось?       — Менее тысячи. — Маллистер украдкой глянул на отца Эда за разрешением говорить. Не получив запрета, юный орел продолжил: — Чуть более трех сотен конных, две сотни латников, а все остальные — ополчение.       — Латников почти три, — поправил воспитанника Хостер и с терпением наставника объяснил: — Лорд должен точно знать сколько у него мечей, сколько на конях и сколько имеют доспех. Если ты не придашь этому значения — не удивляйся поражению.       — Да, милорд, — с почтением склонил голову Джефф.       — Пересчитай еще раз, а потом придешь ко мне. И не забудь отобрать людей для новых разъездов. Помни: они должны быть толковыми, а их кони — быстрыми.       Любое обучение начиналось с теории, и если Эдмунду говорили смотреть и запоминать, то Джеффори, в силу своего возраста, перешел к практике: ему позволили принимать непосредственное участие и давали простые поручения. Те, где он вряд ли сможет сплоховать.       — А ты найдешь Вилеона: пусть тебя осмотрит. Джефф к нему отведет.       На этом Хостер посчитал их разговор оконченным, но удивление сына заставило его остановиться:       — Он здесь?       Безобидное уточнение было встречено многозначительным взглядом, способным внушить чувство собственной глупости.       — Конечно он здесь. Где ему еще быть?       «В крепости», — хотел было ответить юноша, но вовремя себя остановил. Вопрос был риторическим. И все же Хостер ждал от него именно этого, темные глаза так и говорили: «Ну давай, дурачок, ляпни что-нибудь нелепое». Только когда он убедился, что младший сын все-таки дружил с головой, лорд покинул детей.       — Ну, рассказывай. — Джеффори не терпелось узнать подробности из первых уст, как любопытному ребенку, которому обещали рассказать самую страшную сказку. Его рука сместилась с навершия меча на спину друга и увлекла за собой вглубь лагеря. — Скольких ты убил?       Эд глянул на него, как на больного.       — Я не считал.       — Ну да, — не поверил ему Маллистер. — Скажи еще, что их было много и ты сбился со счета.       Нездоровый интерес юного орла к насилию был понятен: что может быть лучше проявленной доблести и числа поверженных врагов? Ведь только так ты мог увековечить свое имя, только про бравых воинов на пирах пели песни и только на таких равнялись дети. Но гордиться кровью на своих руках? Нет. Юный Блэквуд не желал присоединяться к тем, кто хвалился выпущенными кишками и расколотыми, как орех, головами. Для него это было… дико.       Потому пересказ был коротким, лишенным красочных деталей и преувеличений. Само собой, Маллистеру это не понравилось: он просил не скупиться на подробности и постоянно задавал наводящие вопросы. Все изменилось, когда Эд дошел до момента с воронами: Джефф его просто обсмеял.       — Ага, спасли тебя. Поди Вилеону расскажи: глядишь тоже посмеется.       Насмешка прошла мимо ушей.       — Остальные живы? — Эд мягко увел разговор в другое русло, поглядывал по сторонам, пока они проходили мимо палаток и шатров. Людей было очень много, но среди десятков, а то и сотен, не встречались знакомые лица. Зато был тот, кого юноша ожидал встретить меньше всего: Филип развлекал своих зрителей из низшего дворянства задорной игрой на лютне. Пронырливый менестрель явно собирался засвидетельствовать «величайшее» событие и быть первым, кто сложит об этом песню.       — Все вернулись. — Джефф понял, о ком шла речь, и, нагло улыбаясь, добавил: — Можешь не переживать: твои целки тоже.       Небольшой шатер мейстера находился на окраине северной части лагеря. По какой-то причине вход был настежь закрыт тяжелыми пологами из пеньковой ткани. Только раздвинув их, Эд понял «почему»: резкий запах обрел свободу и незамедлительно ударил в нос, заставил повременить, прежде чем войти. Внутри стоял тяжелый аромат множества трав, что всеми силами старался перебить вонь от семерых людей. Они лежали в левой части шатра на устланной земле. Их раны были перевязаны, и от каждого веяло духом гниющей плоти.       Другая часть была обставлена множеством непонятных для простых смертных вещей: в открытых сундучках виднелись разноцветные пузырьки; на одном столике лежала стопка белых лоскутов ткани, а на другом — аккуратно разложены хирургические инструменты; в дальнем углу валялась кучка использованных кусков ткани с багровыми пятнами высохшей крови. Довершал картину полный энтузиазма Вилеон — вот он чувствовал себя прекрасно, дышал полной грудью и приветливо улыбался зашедшим юношам.       И пока мейстер на пару с Маллистером избавлял юного Блэквуда от поднадоевших доспехов, тот пересказал свою историю и уделил особое внимание странному поведению птиц. Вилеон слушал, не перебивая, иногда кивал и утвердительно мычал под нос. Вопреки ожиданиям юного орла, он не стал смеяться над предрассудками маленького лорда.       — Есть два варианта, милорд, — флегматично заявил Вилеон, взяв в свои руки правую Эда. Какие же они холодные! Всего от одного их касания у юноши волосы встали дыбом, но ученый этого даже не заметил: его интересовал только синяк на предплечье. — Либо твой разум помутнел, во что я несильно верю, либо ты варг, во что я верю еще меньше.       — Варг? — Эдмунду показалось, что это какая-то шутка.       — Да — варг.       Мейстер, напротив, не придавал этому значения. Спокойный, словно ничего не произошло; складывалось впечатление, что подобное с ним происходило каждый день. Ну не мог человек с таким безразличием открывать какую-то мазь и наносить ее на кожу. Эдмунд начал подозревать, что Вилеон решил очень тонко над ним посмеяться.       — Но здесь легко ошибиться. — Вопреки ожиданиям, заумной хохмы не последовало. — Магия умерла вместе с последними драконами. Кем бы ни был практикант, он не способен добиться даже мельчайшего успеха, а те, кто стараются убедить в обратном, всего лишь шарлатаны из бродячей труппы лицедеев…       — Так это что получается? — перебил его Маллистер, переводя озадаченные глаза с Блэквуда на мейстера. — Он сможет вселяться в зверей? Как в сказках?       — Если это правда, — с ударением уточнил Вилеон. — Как я уже говорил: магия мертва… Так, не дергайся… И не шипи… Синяки останутся, но боль должна пройти. Кости не болят? — Он провел пальцами по позвонкам между лопатками.       — Нет.       — Замечательно. Все могло быть гораздо хуже.       — Так он варг или нет? — Но Джеффори желал ответа прямо сейчас. Еще бы: детская сказка могла стать реальностью, хотя пару минут назад он был готов смеяться над глупым мальчишкой до самого заката. Поразительно: сколь велик авторитет выпускника староместской Цитадели. — А в роду Блэквудов были варги? Или они все такие? А лорд Хостер? Он может быть варгом?       Вопросы сыпались со скоростью полета стрелы, встречая на своем пути снисходительную улыбку мейстера.       — Не думаю, милорд. Мои знания в этой области не столь велики: я бы сказал, поверхностны. — Он коснулся своей цепи, выкованной из звеньев многих металлов, среди которых не хватало валирийской стали. — К сожалению, я, как и многие, пренебрег данной дисциплиной. Знаю лишь одного человека, и то мои познания о нем основаны на множестве слухов. Кем его только не считали: говорили, что он древовидец и следит за всеми через чардрева; что у него тысяча глаз и один; обвиняли в человеческих жертвоприношениях; что он в традициях Первых людей развешивал на деревьях внутренности на радость Старым богам; пил кровь королей и непослушных детишек. Простой люд и сейчас любит вспоминать Кровавого Ворона.       — Так… — прервал его нахмурившийся Эд, не зная, что думать на этот счет. Многое, если не все, казалось ему каким-то бредом. — И что из этого правда?       — Ничего, — обескуражил их мейстер, не придавая значения вопросительным взорам юных лордов. Он объяснил со снисхождением старца, с коим обращались к молодым умам: — Все мною сказанное является вымыслом суеверных мужиков и пугливых женщин. Цитадель давно опровергла эти слухи, потому что Риверс жил уже после драконов, когда от магии и следа не осталось…       Тем не менее зерна сомнений нашли в сознании Вилеона плодородную почву и уже пустили корешки. Будь это не так, он бы не стал внимательно изучать своего ученика, отмахнулся бы от его волнений и обозвал бы все обычной паранойей. Как это было в первый раз.       — Однако… — Мейстер, знающий о мире гораздо больше других, способный отличить надуманные мифы от скучной реальности, не был до конца уверен. — Твой случай может оказаться правдой.       Этот разговор должен был расставить все точки над «і», но вместо этого оставил после себя одну неопределенность. И что с этим делать? Эдмунд совершенно не знал, как к этому относиться: для него вопрос магии являлся чем-то заурядным, частью детских сказок обеих жизней, и какого-либо трепета перед ней он не испытывал. Не видел и, следовательно, не сильно верил. Мейстер явно придерживался того же мнения, но это можно было списать на профессиональную деформацию, особенно если твоим ремеслом была наука.       Но вот Маллистер… Его реакция была показательной. Растерянность, легкий трепет, недоверие — он смотрел на юношу с таким восхищением, словно тот мог бросаться фаерболами. Будь это правдой, он бы незамедлительно попросил продемонстрировать силу волшебства.       А ведь мейстер не подтвердил и не опроверг опасения Блэквуда. Но, честно говоря, сейчас это было неважно…       Ведь следующий день должен был стать решающим: в очередной раз тысячелетняя вражда двух семей, начавшаяся с Века Героев, достигла своего пика.       Вопреки желаниям умереть и избавиться от тягот жизни, Эдмунд проснулся под протяжный сигнал рога. Он прозвучал так громко и неожиданно, что мальчишка подскочил как ошпаренный и тут же зажмурился от ноющей боли в мышцах. К счастью, когда он кое-как выбрался из палатки, сигнал оказался не предвестником неожиданного нападения, а всего лишь предупреждением.       Первый разъезд вернулся до зари, когда на востоке только проступали лучи осеннего солнца. Второй немного погодя, но с той же вестью: они идут. Воинство под знаменем рыжего жеребца на золотистом поле. К сожалению, никто не мог дать требуемых их лордом подробностей.       — Нас больше и мы сильнее, — заверял его присяжный рыцарь. — Мы раздавим их, как мелких букашек.       — Тьма их там, м’лорд, — твердил обратное перепуганный конник. — Не иначе иные восстали! Только Боги помогут нам!       — Смею предположить, м’лорд, — докладывал лидер третьей группы, — что силы примерно равны. Лошадок у них больше, чем пеших, но вот скоко не понять: слишком темно, так и местность неровная. — Его слова показались Хостеру куда правдивее рассказов о вернувшихся иных — в сумерках всякое могло привидеться.       Оставалась пара разъездов, чье возвращение ознаменовало бы скорое начало боя. И Блэквуды готовились встречать не только их, но и заклятых врагов.       Баннереты распространяли новость со скоростью лесного пожара, командным тоном поднимали все еще спящих и подгоняли сонных. Утренние ритуалы были отброшены, костры гасли один за другим. Разбуженные до зари люди боролись с остатками сна, как неуклюжие дети, надевали доспехи и снаряжали лошадей.       Несмотря на скверное состояние, Эдмунд не стал избегать участия. Он нашел в себе силы зайти к мейстеру за болеутоляющим, бурча под нос о выдуманной только что мечте превратиться в берсерка под грибами. Вилеон юмор не оценил, как и стремления юноши испытывать пределы своих возможностей. Предлагал пойти к лорду-отцу и просить разрешения остаться в лагере, на что Эд без раздумий отвечал категоричным отказом.       Он не мог остаться в стороне, когда остальные рисковали жизнью.       Маковое молоко действовало медленно, постепенно притупляло боль, но из-за него юноша чувствовал себя вялым и покидал шатер с туманом в голове, как если бы выпил бокал-другой. В противовес слабости, с перекошенным от отвращения лицом Эд жевал премерзкий на вкус кислолист, сплевывая под ноги кровавого цвета слюну.       У палатки его встретил надсмотрщик за лошадьми: морщинистый старик, чей возраст явно перевалил за шестой десяток, с длинной бородой и редкими волосами цвета серой мыши. Поклон дался ему с трудом, шепелявым голосом он желал доброго утра. Нахмуренный взгляд юноши скользнул по его стеганому гамбезону к старым ножнам короткого меча, сомневаясь в силе дряхлого человека не то, что убить кого-то — просто ударить.       Старик передал маленькому лорду его верного друга и без лишних слов откланялся. Буцефал смирно ждал, с интересом поглядывая левым глазом, как тот цеплял к седлу оружие. Последним делом Эдмунд накинул на кольчугу сюрко и подобрал сахарную голову. Шлем Квентина Блэквуда не сохранил ему жизнь, но отец был прав: от него еще был прок. Он выдерживал раньше — сделает это вновь.       Солнце засияло ярче, но все еще скрывалось за высокими деревьями. Вороны предчувствовали новый пир, вздымались к свинцовым облакам и в диком хороводе кружили над равниной. Их крики угнетали разум слабых и придавали сил верным Богам. «Интересно», — вдруг подумал Эд, — «могут ли Бракены испугаться и развернуться назад?» Будь он суеверным, то на месте лорда Метиса так бы и поступил.       На выходе из лагеря Эдмунд встретил своих друзей. Вернее, он услышал их дружный смех, на который повел Буцефала за собой. Каспер, как всегда, тонко подшучивал над беззащитным Тристаном, а Джаспер, тихо хихикая, заступался за него своими колкостями — хотя бы для того, чтобы сын кузнеца не позорился тугодумием.       — А напомни-ка: какой стороной меча нужно бить? — с наглой ухмылкой продолжал нападки старший центурион.       — Любой можно. — Тристан повел плечами, нахмурил брови в попытке распознать недоступный ему сарказм.       — Что б мы без тебя делали… — Он коснулся его плеча и выдавил из себя всю печаль, на которую была способна его актерская игра. — Мы будем по тебе скучать.       — Жаль, по тебе никто не станет, — как всегда, Джаспер отвечал тихо, с неизменно обреченным выражением в глазах и широкой улыбкой веселого человека.       — Друг мой, ты разбиваешь сердца многих дам! Кто, если не я, сможет подарить им утешение?       С первого взгляда их шутки были обыкновенным ребячеством, но внимательный наблюдатель мог разглядеть охватившее юношей волнение и их попытку справиться с ним. Юмор был лекарством от многих болезней.       — К тому же… О, милорд! — Каспер заметил его приближение и приветливо раскинул руки, как священнослужитель, встречающий кошельки своих прихожан. — Мы уж подумали, вы давно ушли.       — Мне жутко захотелось посмотреть на твою рожу, — ухмылялся кровавыми зубами Эд. — А то мало ли, вдруг забуду, как выглядит женоподобный мальчишка.       — Не волнуйтесь: у вашей леди-матушки наверняка найдется зеркало, — вернул ему улыбку Каспер и сам же посмеялся своему остроумию. Чем парировать, Блэквуд не придумал.       — Ладно. — Он потер нос и сплюнул скопившуюся из-за кислолиста слюну. Друзей смутил ее ненормальный цвет, окрасивший траву, но спрашивать об этом не стали. — Что я пропустил?       — Милорд Титос возглавит правое крыло всадников. — Каспер сразу приосанился, словно это не старшему брату, а ему выпала доля возглавлять атаку. Он оглядел их компанию с нескрываемым чувством превосходства, как победитель королевского турнира: — Угадайте, кому выпала честь быть первым среди двух сотен и нести знамя?       — Это ж насколько все плохо, коль ты — лучший кандидат, — поддел его Джаспер. — С тебя станется уронить палку.       — Я не роняю — я кидаю. — Старший центурион однозначно подмигнул, и ребята тихо посмеялись.       — Хвались сколько влезет. До меня тебе далеко: я буду сражаться с нашим лордом на левом крыле. Быть среди сотни рыцарей — бóльшая честь, на которую может рассчитывать оруженосец.       — И получить пояс, — напомнил немаловажную деталь Каспер и, засунув большие пальцы за ремень, встал в позу победоносного героя. — Сегодня я точно стану рыцарем.       Их ребячество и простота вызывали у юного Блэквуда улыбку. Всю эту жизнь они всегда были вместе: росли и учились, совершали детские пакости и получали синяки. Это были приятные воспоминания, но их тени рассеялись, стоило перевести блеклый взгляд на равнину. Там, в высокой траве, прятался разбросанный чеснок, и вскоре земля будет усеяна телами людей и лошадей — их еще не было, а он уже видел. Глаза поднялись к свинцовым облакам, где вороны своим противным карканьем поторапливали жалких людишек поскорее накрыть праздничный стол.       Несмотря на их помощь в нужный час, Эдмунд все равно смотрел на них косо и подозрительно.       Левый наплечник потяжелел: чья-то ладонь легла на него. Мальчишка обернулся и встретил хмурый взгляд Тристана.       — Ты чего?       — Все нормально. — Тусклая усмешка должна была скрыть его неуверенность, а легкий хлопок по спине — заверить в правдивости слов. — Просто… переживаю немного.       — Расслабьтесь, милорд. — Навеселе, растягивая каждое слово, Каспер по-дружески ударил Эдмунда кулаком. — Боги на нашей стороне, и мы обязательно победим. Да и что с нами станется? Мы же это… когорта!       Слово не из этого мира резануло слух, Блэквуд одновременно удивился и поморщился — настолько чуждо оно звучало. Это была его идея — назваться на римский манер: тогда Гарольд разделил детей на команды, а те, в свою очередь, нарекли себя, как желала душа. Старый ветеран был не против, заодно подарил каждой группе второе ругательное имя, одно из которых вспоминалось и по сей день.       — Надо же, ты все еще помнишь.       — Конечно, помню! — воскликнул сын рыцаря, словно иначе и быть не могло. — Вы нам столько наобещали, милорд, что я скорее с иной лягу, чем помру в какой-то глухомани.       — Да-да, — закивал Джаспер. — Что ж мы за центурионы такие, когда ни у кого этих центурий не было?       — Я не помню, что это значит, — к смеху остальных признался Тристан и виновато пожал плечами.       — Ну, раз т… — Эд запнулся, шагнул назад, чтобы сплюнуть. Несмотря на отвратительный вкус, кислолист все же начинал действовать: в голове прояснилось и ноги перестали заплетаться, как у пьяного. — Раз так, давайте переживем этот день.       И протянул руку для рукопожатия. Первым откликнулся Каспер — крепко взял младшего друга за локоть; остальные поступили так же.       За спиной зашелестела трава. Взоры юношей разом устремились поверх его головы, лихое веселье испарилось, как утренняя роса, и все дружно склонились. Эдмунд, оборачиваясь, уже знал, кто стоял позади него.       — Оруженосец обязан находиться подле своего рыцаря.       За строгим нравоучением отца скрывался приказ вернуться к своим обязанностям, и ребята повиновались. Даже Тристан проявил смекалку, не задержавшись и на долю секунды. Лорд Хостер пристально смотрел на сына, прищурившись не то от легкого порыва холодного ветра, не то от появившихся подозрений.       Молчание затягивалось. На фоне суетливо снующих людей отец и сын представляли собой островок спокойствия посреди надвигающегося шторма. Но даже так, без слов, они говорили гораздо больше.       Наконец Хостер нарушил тишину:       — Пусть Старые боги направят твои стрелы в сердца наших врагов.       По его ожиданию Эд понял, что должен сказать нечто похожее.       — Пусть Старые боги направят твой меч.       Вскоре вернулся последний разъезд. В небе разразился громогласный крик десятка ворон.       На севере, на границе продолговатой равнины и осинового леса, встали основные силы Чернолесья. Неровные ряды пехоты растянулись практически на всю ее ширину, оставив место для всадников. В центре расположилось три сотни латников, чей блеск металла выделялся на фоне тусклого ополчения: кольчуги, рыбья чешуя и редкие пластины; полуоткрытые и цельные шлемы. Их накидки и стеганые гамбезоны, каплевидные щиты и маленькие эмблемы на груди и плечах говорили о принадлежности к дому Блэквуд. Впервые за весь поход над головами воинов показались знамена Чернолесья.       Перед ними на лошади бурой масти восседал Томас: капитану гарнизона выпало командование над ними. По обе его руки, также в седле, находились знаменосец и горнист.       Правое крыло возглавлял Титос, и две сотни конных следовали за ним. Наследный сын выделялся вороным цветом плаща в тон своему коню. Даже издали было видно, как его съедало нетерпение. Он был высок, из-за чего юный Каспер казался еще меньше: оруженосец с высоко поднятым знаменем держался по правую руку.       На левом крыле встала отборная сотня присяжных рыцарей и сквайров, готовых в любой момент пришпорить лошадей и погнать их за своим лордом и его воспитанником. И где-то среди них находился Джаспер.       Лучников — выживших и тех, кому выдали луки, — разделили на два засадных отряда. Первый, примерно в сотню человек, ушел в чащу западного леса. Второй, такой же численностью, вместе с полусотней пеших, — скрылся за возвышенностью восточного холма. Многие получили доспехи с убитых и павших соратников, будь то плетение железных колец или простые шлемы. Люди сидели в траве в ожидании приказа, держали наготове заградительные колья, копья, пики и алебарды — то, чем смогут отбиваться. Сир Гарольд командовал ими вместе с оруженосцем и Эдмундом, и втроем они следили за равниной.       Дело оставалось за малым: позволить конелюбам попасть в ловушку, засыпать их градом стрел, окружить со всех сторон и перебить до последнего. На словах все было просто.       — Ты шатаешься. — Гарольд скосил на юношу недовольный взгляд, прежде чем вернул его к горизонту.       — Я выпил маковое молоко.       — Глупое решение.       На точное замечание Эд равнодушно пожал плечами:       — Всяко лучше: я бы даже не встал.       Он сплюнул и в очередной раз оставил на траве кровавые пятна. Старый рыцарь что-то проворчал себе под нос, но и только.       Когда солнце окончательно вступило в свои права в бренном мире, и золотой диск возвысился над лесами, вдали появились десятки знамен, похожие на маленькие солнечные зайчики, прыгающие по зеленым кронам. Осенний ветер подхватил нарастающий грохот копыт и разносил его по всей округе. По узкой тропе меж холмов и деревьев пробирался конный авангард. Издали похожий на большую змею, он выходил на равнину и, как впадающая в море река, разъезжался во всю ее ширину. Вымпелы реяли на ветру, рыжие жеребцы танцевали на золотом поле.       Первые ряды занимали самые богатые, те, что могли позволить доспех себе и бард верному коню; так сложилось, что в Речных землях отдавали предпочтение чешуе и пластинам, из-за чего одно войско отличалось от другого только цветом одежд. Остальные, более бедные, вставали за их спинами, сбивались в кучу на обоих флангах, оставляя незанятым центр. Они были в кольчугах и стеганых гамбезонах, а их лошади ничего, кроме попоны, не имели.       — Пять или шесть сотен. — Оценка Гарольда была в два раза больше, чем у Блэквудов.       — Как ты определил?       — Тут много ума не надо. Смотри…       Пока мастер над оружием объяснял юноше, как считать людей, из сердца вражеского войска выехал всадник с высоко поднятым лэнсом. Его конь, закрытый рыбьей чешуей с головы до копыт, прошел всего пару шагов и остановился. Два конных встали позади. Благородный муж вертелся в седле и надрывал басистый голос то на одних, то на других, не забывая что-то показывать свободной рукой. Смысл его слов оставался загадкой, но не личина: Лорд Метис Бракен стоял во главе своих людей. И если он здесь…       Значит, его сыновья рядом. Значит, Роберт где-то среди сотен других.       Эдмунд крепче сжал вязовый лук и пристальным взглядом выискивал одного сукиного сына, как охотник, высматривающий спрятавшуюся дичь. Мысль о нем пробудила притихший гнев, напомнила о чертовой мельнице посреди алого мака, чтоб она сгорела синим пламенем. Совесть утихла, перестала грызть за все, что они сделали, за все грабежи и насилие. Теперь это было неважно.       Последней на равнину вышла бракенская пехота, в два раза меньшим числом, чем конные. Они встали за их спинами большой толпой, и половина на утреннем солнце сверкала сталью.       Гарольд обернулся к лучникам и высоко поднял раскрытую ладонь. Дюжина воронов закружила между двумя семьями и громким карканьем призывала сойтись в их очередной битве. С последней и сотни лет не прошло.       Протяжный гул горна заглушил всё — от шелеста листвы до птичьих криков — и мир погрузился в тишину, как перед надвигающейся грозой. Но вместо раската грома сотни лошадей пришли в движение: нарастающий топот их копыт отбивал барабанный ритм войны. Всадники не спешили, медленно продвигались вперед. У них было более пятисот ярдов для разбега.       — Сейчас! Пошевеливайтесь! — надрывая голос, махнул рукой Гарольд. — Быстрее, иные вас подери! Поднимайте свои задницы!       Лукари вскочили с земли и бросились на вершину холма. Солнце на востоке играло против них: в любой момент враг мог обернуться и увидеть окутанные светом силуэты. Все это понимали, а потому бежали так, словно Неведомый дышал им в спину. Лукари спешно ставили колья, вкручивали их в неподатливую землю и готовились к метанию стрел. Боковым зрением Эдмунд видел, как вырастает вокруг них заграждение, как по обе руки встают люди. Взгляд же был всецело прикован к набирающей скорость коннице.       Более сотни вымпелов и десятки знамен хлопали на ветру, указывая на юг; доспехи отбивали лучи восходящего солнца; сотни лошадей разной масти в попонах, в больших и малых бардах, надвигались опасной лавиной. Смертоносная красота.       Со стороны Блэквудов затрубили в рог: низкий гул привел все войско в движение, и оно выступило.       Поднялся чудовищный грохот — лошади перешли на рысь. Земля задрожала, казалось, она вибрировала под ногами.       Две армии сходились медленно, растягивая момент, превращая его в мучительное ожидание неизбежного. Терпение Бракенов лопнуло: конница пришпорила лошадей, единый строй раскрылся веером. Сотни криков слились в один устрашающий рев, и лес копий опустился вперед. Несчастная пехота старалась не отставать, но не могла за ними угнаться.       — Наложили! — скомандовал мастер над оружием, и десяток голосов повторил его приказ.       Между войсками оставалось менее четырехсот ярдов, и те быстро сокращались. Самое время либо ощетиниться, либо сделать ответный натиск, но Блэквуды, словно насмехаясь над судьбой, даже не ускорились. Только правое крыло, что вел Титос, слегка вырвалось вперед. «Нетерпеливый болван».       — Сгибай!       Привычным движением Эд оттянул тетиву до уха и направил наконечник в небеса, взяв немного севернее из-за ветра. Сердце ощутимо колотилось в груди, дыхание стало частым и глубоким. Все больше ворон парило над их головами.       Сначала ничего не происходило. Бракены, уверенные в своих силах, продолжали наступать единой волной, пока в центре не случилась заминка: первая лошадь наступила на чеснок и подвернула ногу. Следом еще одна, две, десять. Рев храбрых мужей заглушило болезненное ржание лошадей и вопли первых раненых. Неудержимая лавина даже не думала останавливаться: всадники сталкивались друг с другом, кого-то скинули с седла, чей-то конь кубарем прокатился по земле. Постигшее зверей несчастье откликнулось в юноше мимолетной жалостью, но не к людям.       Во многих местах образовалась настоящая свалка. Немногие счастливчики, отмеченные богами, удачно проезжали по опасной земле, старались обогнуть кучи из людей и коней и останавливались. Пехотинцы рыжего жеребца встали как вкопанные, не зная, что им делать.       — Пускай!       Раздались хлопки выпущенных стрел. Они устремились вверх, собрались над равниной в маленькое облако, от которого вороны поспешили убраться подальше. Северный ветер клонил снаряды на юг, и те посыпались на головы растерявшихся всадников.       — Бейте! Бейте пока не закончатся стрелы!       Повторять никому не пришлось. Началось хаотичное метание. Конница собралась так кучно, что о меткости можно было забыть.       На окраине западного леса показался второй отряд: темные силуэты мелькали средь деревьев и иногда появлялись в лучах солнца. Они были ближе и били напрямую.       Затрубил рог. Войско Блэквудов воодушевленно устремилось в бой, но и Бракены не стали дожидаться смерти. Горнист подавал понятные только им команды, всадники и спешенные в центре кое-как собрались и последовали за своим лордом. Метис Бракен, наверняка любимец Семерых, спокойно покидал капкан, но остальные калечили своих лошадей, оставляя позади шлейф из раненых тел.       Фланги повернули: левый устремился в западный лес, лукари предпочли искать спасения в его чаще, а Титос вместо обхода повел людей прямо на них; правый, следуя за каким-то рыцарем и знаменосцем рядом с ним, начал взбираться на холм.       Битва не успела толком начаться, а уже шла не так.       — Бейте по лошадям! Цельтесь в ноги! Оставайтесь рядом с кольями, если хотите жить!       Вид приближающихся всадников тревожил умы, их было больше, и каждый лучше лука Чернолесья. Лошадям приходилось тяжело, они с трудом взбирались по склону и изгибались, как плывущие против течения рыбы. Лучники попятились за колья, непрерывно выпуская сотню жаждущих крови игл. Эдмунд прицелился навскидку и отпустил тетиву. Всадник в кольчуге и бацинете поздно закрылся тарчем: стрела попала точно в незащищенное лицо, и он медленно накренился к земле — это был лучший выстрел за всю жизнь.       Вот только он не смог его повторить: вторая стрела застряла в щите, третья — обломалась о горжет, а четвертая, как назло, попала в единственную пластину на груди коня.       Но там, где не преуспел маленький лорд, преуспели остальные. Израненные лошади громко ржали от боли, отказывались подчиняться, вели себя точно так же, как в предыдущей схватке: одни замедлялись, другие спешили убраться прочь; вставали на дыбы от страха и в редких случаях заваливались назад, придавливая наездников и скатываясь по склону.       Были и те, кто терпел: они сердито ржали и рвались добраться до причиняющих им боль людей.       — Поднимайте оружие! — Гарольд, охваченный злостью и раздражением, встал в одном шаге от заграждения: — Стойте за кольями! Продолжайте метать! Бейте их! Бейте!       Простые приказы были столь очевидны, но именно они и присутствие рыцаря не позволяли людям растеряться. Полусотня пеших последовала его примеру: заслонила собой лукарей, ощетинилась длинными копьями и алебардами. Их было мало, чтобы встать стеной, но колья компенсировали этот недостаток. Промежутки в их ряду позволяли лучникам держаться за их спинами и не прекращать метать стрелы. Эдмунд был в числе последних и не замечал, как опустошался его колчан.       С каждым разом сгибать лук становились труднее, вернулась ноющая боль в спине и руках. Ни бушующий в венах адреналин, ни маковое молоко, ни треклятый кислолист — ничего уже не помогало. Юноше оставалось только сжимать зубы и терпеть.       Вперед, как бы закрывая мальчишку своей спиной, вышел Тристан и направил навершие алебарды в сторону врага. Рядом с ним встали другие.       Конница преодолела склон — дальше шла более ровная поверхность. Но при виде кольев у них произошел раскол: одни натянули поводья и останавливали разбушевавшихся лошадей; других ничего не смущало: ни острые концы заграждения, ни ожидавшие их пехотинцы. Твердость их намерения преодолеть препятствие заслуживала всякой похвалы.       У первого всадника получилось: его конь перепрыгнул колья, поверг своей тушей самого медлительного человека, а остальных заставил разбежаться. Но то был мимолетный успех: зверю отрубили переднюю ногу, а пара пик вонзилась сквозь кольчугу в плоть седока.       Тем не менее его поступок вдохновил остальных, и вот еще один всадник приготовился прыгнуть прямо на Эда. Юноша умудрился попасть в толстую шею коня (второй выстрел из категории лучших за всю жизнь). Тот оступился от боли, вложил в прыжок меньше сил, чем нужно, и рухнул сразу на три заостренных конца: горлом и брюхом. Всадник до того был поражен произошедшим, что так и остался в седле и смотрел неверящими глазами на умирающего под ним друга. К нему шагнул воин и исправил это метким ударом алебарды по височной доли шлема. Затем еще раз, и еще…       И всех постигала участь этих двоих. Не груженным сталью седокам удавалось оказаться по ту сторону, но таких была лишь дюжина. Завязывалась рукопашная, в которой лукари чувствовали себя увереннее, чем в предыдущей схватке. Пики кололи людей и зверей, не позволяли им куда-либо ступить; лучники продолжали пускать стрелы, скорее, чтобы отвлечь внимание, чем с целью убить; алебардисты подступали ближе, били животных по ногам или старались выбить всадников из седла. На павших тут же набрасывались толпой, как голодные собаки, и избивали с такой силой, что те не могли подняться.       Правая рука наложила очередную стрелу, но тетива оттянулась лишь наполовину. Эдмунд старался изо всех сил, но ничего не получалось. Руки дрожали, пока маленький лорд не сжалился над ними и не перестал сгибать лук. Он тяжело задышал, с горечью признавая, что больше не мог, когда прямо над ухом прокричали:       — Ну давай, сученыш, попытайся!       Эд почти сразу понял кому. Сердце пропустило удар, будто в пятки упало. Колени согнулись, готовые отпрыгнуть в любую сторону. Прямо на них мчался всадник в чешуе, закрываясь от стрел каплевидным щитом и держа наготове полуторный меч. Стрела прилетела откуда-то слева и отскочила от его шлема. Еще одна устремилась в коня, но застряла промеж пластин его барда. Он скакал к упавшему на заграждение собрату.       Нагруженный сталью зверь прыгнул на мертвую тушу, еще сильнее насаживая ее на колья, и оттолкнулся. Эдмунд схватил за плечи стоявшего между ними Тристана и вместе с ним отпрыгнул вправо. Всадник пролетел мимо, приземлился за их спинами. Завязалась рукопашная. Он умело отбивался и ловко орудовал мечом, а его конь давил копытами людей и яростно защищал хозяина.       Внимание Блэквуда привлекли другие конники: они обогнули заграждение и с ревом врывались в их ряды.       — Держитесь вместе! — Гарольд изо всех сил старался перекричать поднявшийся шум. — Стойте за кольями! Ваш лорд с вами!       Глухие удары о сталь и дерево звучали повсюду вместе с криками, сливаясь в симфонию битвы. Левая рука захлопнула забрало и мир перед глазами стал намного уже. Юный Блэквуд вывернул из-за спины щит — перекинутый через шею ремень передал часть веса на многострадальную спину, — и выхватил из пояса старый клевец. Юноша мельком глянул на конника, что чуть не наскочил на него, ожидая увидеть его на земле.       К сожалению, к нему на помощь пришли еще четверо и помогали отбиваться от пеших. Более того, всадник смотрел прямо на Эдмунда — сюрко с гербом дома с лихвой выдавал его личину.       Прямо за спиной раздался топот и ржание лошадей, грохот бьющегося металла и крики людей, но то было за ограждением, а опасность — прямо перед глазами.       Противнику ничего не мешало пришпорить коня прямо на мальчишку. Эд не мог позволить себе оглядеться, хотя бы понять: один он или нет? Потому, крепче сжимая клевец, быстро уходил вправо и высоко поднял щит. Надеялся, что всаднику будет сложнее бить налево.       С другой стороны кто-то взмахнул алебардой. Всадник забылся, следил только за маленьким лордом, за что и поплатился ударом по голове. Эд отдался интуиции, бросился вперед и замахнулся молотом клевца. И именно сейчас тупая лошадь решила защитить хозяина, повернула к нему морду и угрожающе наступила.       Мальчишка взмахнул не задумываясь. Молот с жутким хрустом проломил коню череп, оставив во лбу глубокую рану. Последовало краткое, похожее на предсмертный крик ржание — зверь по инерции мотнул головой и завалился на бок. Осознание содеянного так и не дошло до маленького лорда. Сейчас он видел только павшего всадника, чья нога была придавлена мертвой тушей. В два шага оказавшись рядом, он поднял клевец над головой для последнего удара, как вдруг его остановили:       — Я сдаюсь! Я сдаюсь! — закричал тот с поднятой ладонью, пока другой в спешке поднимал забрало и повторил эти слова.       Раньше ничего такого с Блэквудом не происходило, он растерялся и не знал что делать. Рожденная в этом мире натура убеждала убить, другая, более миролюбивая, — умоляла пощадить. На помощь пришел Тристан: он вогнал острый конец алебарды в открывшееся лицо и пригвоздил рыцаря к земле. Не расслышал он слова о сдаче или сделал это намеренно, сейчас не имело значения. Друзья лишь обменялись кивками и присоединились к общей схватке.       Пока они разбирались с одним всадником, бой на холме изменился до неузнаваемости: воины Каменного оплота и Чернолесья сражались конными и пешими. Рыцари отца были всюду, проносились сквозь вражескую толпу и размахивали мечами, топорами и молотами. На миг Эд увидел Маллистера, сражающегося с другим всадником, но они быстро потерялись среди других. Никто не соблюдал каких-либо порядков, били кого видели и объединялись с теми, кто был рядом. Знамена с рыжим жеребцом и белым древом реяли над головами.       Маленький лорд и оруженосец старались держаться вместе. Кого-то они били в спину: Эд вогнал клюв клевца между лопаток и долго пытался достать, пока его не стукнули по шлему; кого-то встречали лицом к лицу и обменивались ударами по голове, ногам и ведущей руке. Части тел ломали, дробили, отрезали. В глазницах шлема мелькнул чей-то меч, как он одним махом отсек человеку ногу по колено вместе со штаниной.       Мальчишке было неудобно сражаться со взрослыми мужами: они выше, их руки длиннее и сил гораздо больше. Когда его били, попадали по щиту или в доспех, удар ощущался, как от троих. Когда его толкнули ногой, то чуть не свалили на землю, благо он уперся в кого-то спиной. В то же время маленький рост давал небольшое преимущество: юноша привлекал меньше внимания и ему было проще бить по ногам.       Эд накрыл себя щитом, слегка присел и сделал выпад в ногу в сапоге. Бракенский воин успел опустить свой щит — острие меча ударило по нему с разочарованным стуком. Но он открылся сверху, чем незамедлительно воспользовался Тристан: центурион обрушил алебарду прямо на голову врагу и умудрился пробить его шлем. Лезвие вошло глубоко, тонкие ручейки алой крови обагрили верх накидки. Но оружие застряло. Оруженосцу пришлось его бросить, достать меч и забрать у павшего побитый тарч.       С равнины протрубили в горн, два коротких сигнала и один длинный прорезались сквозь шум битвы. У Блэквудов был рог, а значит, то приказ для Бракенов. Но сигнал повторился, та же комбинация прозвучала гораздо громче, словно приближалась к ним. С каждым разом все больше людей терялись, прекращали поднимать оружие и отходили друг от друга к своим.       Одно знамя, непохожее на все другие, поднималось на вершину холма. Серебряная форель на красно-синих водах.       — Труби еще раз! — донесся до юноши приказ.       Два коротких гудка и один длинный призывали всех остановиться. Наконец в поле зрения появились всадники сюзерена, что въезжали прямо в скопление людей и разгоняли их бранью и угрожающими взмахами копий и мечей.       — Именем короля, немедленно остановитесь!       Прибывших возглавлял высокий, с широкими плечами муж, чей доспех из пластин и кольчуги отливал серебром. Конь под ним был одет в бард и попону, повторяющую цвета благородного дома. Волосы и борода цвета каштана наполовину проиграли битву седине, а голубые глаза Хостера Талли с холодом окидывали каждого, кто не был из его свиты. А та продолжала разгонять дерущихся и пресекала любые попытки возобновить рукопашную.       Не звенела больше сталь, не трещали деревянные щиты. Ужасающая симфония сменилась мрачной мелодией невыносимой боли сотен раненых мужей и лошадей, над которыми злорадно смеялись вороны. Война вассалов, как и их битва, была окончена.       Когда это стало понятно, на юного Блэквуда навалилась свинцовая усталость. Он и забыл, как ужасно чувствовал себя этим утром, а сейчас было в стократ дерьмовей. На теле не было такого места, которое бы не отзывалось болью, и, казалось, ему все же что-то сломали. И теперь, когда никто больше не стремился изрубить мальчишку в капусту, он поднял забрало сахарной головы и вдохнул полной грудью.       А потом увидел, что стоял посреди мертвых тел и полуживых израненных людей. И здесь не было ничего прекрасного, о чем неустанно пели певцы: никакой красоты, никаких фанфар, никакого благородства и чести. Только грязь, кровь, и еще раз грязь. Стоны раненых не умолкали, они завывали от невыносимой боли. Они тихо всхлипывали, утирали слезы или рыдали навзрыд. Во весь голос молили Богов спасти их. Звали своих матерей, умоляли их прийти.       Живот скрутило, голова кружилась от вида ужасных увечий. Как бы Эд ни старался сдержаться, его все равно стошнило.       Стороны разошлись и встали напротив друг друга, как перед боем. Земля между ними была изранена стрелами, чьи оперения слегка подрагивали от прикосновений блуждающего по равнине ветра. Некогда высокая трава, расцвеченная солнечными одуванчиками, была вытоптана и усеяна телами павших отцов, братьев, сыновей и друзей, и мертвыми лошадьми. Выжившие аккуратно перемещались по полю небольшими группами, собирали разбросанный чеснок и искали раненых, чтобы унести к своим. Мертвых, на добро которых претендовали обе стороны, обходили стороной: Талли запретил их трогать и отрядил почти всех конных из своей свиты проследить за выполнением его воли. Он не ведал, что тем самым позволил воронам полакомиться свежей мертвечиной.       Оставшаяся дюжина находилась на восточном холме, рядом со своим господином. Как и колья, что мешали лошадям добраться до лукарей, они стояли между двумя семьями, немного в стороне, не мешая тем обмениваться убийственными взглядами, но готовые пресечь кровопролитие. Хотя при всем желании у них бы вряд ли это получилось: числом они уступали каждому войску. Понимали это все, как и непосредственно братья Талли, наверняка выступившие из Риверрана в спешке и взявшие тех, кто был под рукой.       Эдмунд собрался силами и еле-еле доковылял к своей семье, и то не дотянул пять шагов. Меч выпал из ослабевших пальцев и шлепнулся на землю. Между шеей и левым плечом постреливало, рука не хотела слушаться, отвечая неприятной пульсацией. Эд избавил ее от ноши и расстегнул ремень щита, позволив ему скользнуть к ногам. Сам же простоял всего пару секунд, прежде чем аккуратно сесть на траву, и только потом кое-как снял шлем и вытер со лба пот.       Уставший, но не растерявший пыл Хостер Блэквуд хранил мрачное молчание, неподвижный, как хищник в засаде, перед чьим носом маячила дичь. Мышцы его каменного лица слегка подергивались, а пальцы крепко сжимались в кулаки — лорда терзала злость на людей, что стояли пред ним. Титос, чей потрепанный плащ потерял несколько перьев, стоял подле отца и сверлил Бракенов исподлобья мрачным взглядом, а его плечи заметно поднимались и опускались от тяжелого дыхания. Джеффори, Гарольд, Ален и Томас находились позади с немногими рыцарями и латниками Чернолесья. Никто не погиб, и это радовало.       Как Эдмунд и предполагал, Метис Бракен был не один. Именно его старший сын, Джонос, повел всадников на холм и навязал лукарям рукопашную. Они встретились, когда все было кончено, нашли друг друга в каких-то десяти шагах. Затянись битва и пожелай того боги, юноши скрестили бы мечи. К огромному сожалению, Роберт все еще дышал, хоть и прижимал руку к левому боку под латным нагрудником. Эд хотел верить, что рана очень серьезная и утащит этого говнюка в могилу. Желательно сегодня.       — Вы понимаете что натворили? — обращался к вассалам Хостер Талли низким, почти рычащим голосом, но те остались равнодушны не только к его словам, но и к праведному гневу. — Вы нарушили Королевский мир — снова — будто для вас это какой-то пустой звук, и по закону вас всех следует обезглавить.       — Не сможешь, — безразлично произнес лорд Блэквуд, и Бракен, что удивительно, был того же мнения:       — Кишка тонка, как и у твоего деда.       Их поведение не могло остаться незамеченным, но не успел сюзерен что-либо сказать, как за него это сделал младший брат. Бринден вышел вперед, демонстративно положив ладонь на рукоять меча:       — Прикусите свои гнилые языки, — сдержанно проговорил он с неприкрытой угрозой. — Вы разговариваете со своим сюзереном, хранителем Трезубца.       И воцарилась тишина, в безмолвном молчании накалялась и до того напряженная обстановка. Стороны медленно взялись за оружие, готовые в любой момент обнажить клинки. Эдмунд на миг прикрыл глаза, в мыслях проклиная этот день, и притянул лежавший рядом меч. Братья Талли были едины в своем негодовании, но если Бринден ждал послушания, то Хостеру просто не нравилось происходящее.       — Хостер, — Метис произнес его имя медленно, явно сдерживая себя от перехода к крайностям, — заставь своего брата молчать, пока ему икру не выпустили.       Меч Бриндена покинул ножны лишь на треть — его брат остановил его, сжал рукой плечо и потянул назад.       — Бринден… — В одном обращении он выразил просьбу, упрек и настойчивое требование отойти. Тот нехотя послушался, убрал от ножен руку, но в каждом шаге к свите проявлялось раздражение и недовольство.       Но не успела миновать одна опасность, как наступила другая, когда лорд Блэквуд процедил сквозь стиснутые зубы:       — Не думай, что все закончилось, — говорил он Бракену леденящим душу тоном. — Ты не уйдешь от ответа: ни передо мной, ни перед Богами.       — Я жду его от тебя. — Метис зло огрызался, его лицо на глазах становилось пунцовым, и весь он походил на жеребца своего дома. — Ничего бы не произошло, если бы твой сопляк не заставил сбежать мою дочь.       — Значит, мой брат какой-то сопляк? — Титос до последнего держал себя в руках, но переполнявшая его ненависть сподвигла сделать первый шаг. Полуторный меч с тихим шорохом покинул ножны, а ведущая рука направила его на Бракенов. — А теперь повтори это, глядя в мои глаза!       Его пылкость стала искрой. Стороны похватали оружие и уже пустили бы друг другу кровь, если бы Хостер Талли не встал между ними со своими людьми:       — Хватит! — рявкнул он во всю мощь своего голоса, бросая на вассалов испепеляющие взгляды: — Не можете вести себя как люди, так ведите себя как лорды, иные вас всех подери!       Едва ли его слова могли развеять царившее напряжение, особенно между теми, чья вражда не знала конца. И хоть у Талли получилось предотвратить новое кровопролитие, ни его тезка, ни Метис не собирались так просто отступать.       — Я требую его голову!       — Метис! — прикрикнул на него сюзерен. — Головы останутся на своих плечах!       — Черта с два! — Тот, пылая чистой ненавистью, содрал с левой руки кольчужную перчатку и бросил ее к ногам лорда Чернолесья. — Я получу ее здесь и сейчас! Бьемся до смерти! И пусть Отец рассудит, кому гореть в седьмом пекле!       И как только Блэквуд начал клониться за ней, как тут же был остановлен:       — А ну стой! — приказал ему Талли и сам поднял перчатку, чтобы затем бросить ее владельцу. — Я отказываю тебе в поединке.       — Тогда я требую возмещения за учиненные зверства! — продолжал отстаивать свою позицию лорд Бракен. — Они обратили мои земли в пепел и убивали моих подданных!       — Потому что твой ублюдочный сын убил моего! На моей земле!       — Он обесчестил мою дочь!       — Семь ебучих преисподних, прекратите этот балаган! — в который раз перекричал их Талли. — Хостер, Метис… — Казалось, он стал понимать причину их конфликта, но те даже слова сказать не дали.       — Я претендую на Господскую мельницу и Глинистый пруд. — Новые требования лорда Бракена отозвались в сюзерене усталым вздохом, а в Хостере Блэквуде — угрюмым ворчанием:       — Скорее иные вернутся, чем ты их получишь.       — Ты уже пытался оспорить право на эти земли, — спокойно, насколько это было возможно, напомнил лорд Талли. — И ты должен помнить мое решение.       — То был спор, — возразил лорд Метис. — А это — справедливое воздаяние за ущерб моему дому.       — Сперва ты заплатишь моему.       Разъяренный, словно демон, лорд Бракен закипал от гнева, как просыпающийся вулкан, что вот-вот извергнет раскаленную лаву. Этой силе противостоял лорд Блэквуд, более сдержанно, олицетворяя мрак потустороннего мира. И вот между ними встал Талли, как посредник между двумя пеклами Неведомого. Он мог быть и кем-то больше, например, властителем огня, а не тем, кто играет с ним.       — Вы оба виноваты в том, что произошло, — он говорил аккуратно, умудряясь одновременно и упрекать, и сглаживать заточенные мечами углы. — И сделали только хуже. Я услышал достаточно, чтобы понять причину, и потому закрою глаза на вашу дерзость. Но почему никто из вас не пришел ко мне? Хостер, у тебя было полное право требовать наказания, пока…       — Ну конечно, — перебил его Бракен, с отвращением взирая на двух лордов. — Кому как не древоёбу достанется вся милость? Ты, — ткнул он пальцем в Талли, чьи пылающие чистой голубизной глаза старались прожечь его насквозь, — ты всегда вставал на его сторону, и поэтому я не стану слушать какую-то рыбеху.       — Я твой сюзерен, — с нажимом произнес тот, едва стерпевший оскорбление. Однако пришлось, и причиной тому было количество мечей. Одно неверное слово, и одна из семей оспорит сказанную им истину.       — Мой сюзерен — Таргариен, — во всеуслышание заявил лорд Метис. В его взгляде, обращенном к кровному врагу, читался вызов. — Я давал клятву не только тебе, но и трону. Это решать королю.       — Королю? — Блэквуд был ошеломлен не меньше, чем его свита или братья Талли. Искреннее удивление затмило собой гнев. Казалось, он не до конца верил в услышанное, но вскоре понял, что это не было шуткой и рассмеялся. — Ты и вправду думаешь, что Эйрис поддержит тебя? — он улыбался снисходительно, будто Бракен — слабоумный из бродячей труппы лицедеев. Но через миг его лицо снова стало жестким, а в голосе зазвучал металл: — В нем течет кровь моей семьи, конеёб ты хренов. Король ни за что не станет тебя слушать.       — Посмотрим что ты скажешь, когда Его Милость отправит тебя на Стену, древоёбская ворона.       — Значит, вот так решили? — Сложно было сказать, что расстроило Талли больше: то, что все решалось без него, или то, что с ним обращались как с пустым местом. Возможно, всё вместе. — Захотели к королю?       — Ты снова встанешь на его сторону, как это было раньше. Если мне не дождаться правосудия здесь — я получу его в Королевской гавани.       — Хорошо, — как с руки принял его желание сюзерен. Слишком легко, чтобы на это не обратили внимание. Пыл лордов заметно поутих, когда он объявил им: — Мы отправимся к Его Милости, и даже не надейтесь, что поддержат кого-то из вас. Я выставлю вас в таком свете, что вы все — все — отправитесь морозить яйца на Стену. И это еще будет милосердием.       Оборот событий подействовал отрезвляюще, особенно на глав двух домов. Хостер Блэквуд стушевался и первым обратился к своему сюзерену:       — Хостер…       — Лорд Хостер, — резко поправил его Талли и бросил взгляд на Бракена, прямо говоря, что его это касалось не меньше. — Что вы оба успели позабыть. Вы распустите свои знамена и отправитесь со мной в Королевскую гавань. Там вы поймете, что такое королевское правосудие.       Последние слова дали понять, что на этом все кончено, и лорд всем своим видом показывал, что вассалы должны сиюминутно убраться с холма. Семьи разошлись без поклонов, каждый к своему войску. Только Эдмунд остался, продолжал сидеть на траве с бледным, отрешенным лицом, словно он познал всю глубину вселенной, притом не самую приятную. Талли заметил его — не мог не заметить — как и Титос, наклонившийся к младшему брату:       — Вставай, Эдмунд. Нам пора в путь.

***

      Столица. Сколь много несет в себе это звание. Издавна правители давали его самым великим городам. Столица была сердцем государства и душой его культуры, центром притяжения для самых талантливых и богатых, местом, открывающим большие возможности каждому, кому по силам ухватиться за них. Какой-то мудрый человек сказал однажды: «Столица — лицо, по которому судят о всей державе».       Так вот, Королевская Гавань с треском провалилась: представители трех домов еще не увидели ее самые высокие башни, а тошнотворная вонь, что стояла в округе и усиливалась с каждой милей, уже заставляла морщить носы и тихо ее проклинать. Даже ров Воронодрева не смердел так сильно, хотя в него постоянно выливали нечистоты. У Эдмунда складывалось впечатление, что они приближались к какому-то трущобному гадюшнику, а не к сердцу Семи королевств и, тем более, королевской вотчине.       Будто бы мальчишке мало своих невзгод. Сны перестали быть спокойными: его терзали кошмары. Почти каждую ночь Эд видел одно и то же сражение, вот только он там был совершенно один, против полчищ ратников под знаменем рыжего жеребца. Отбивался от них со страхом, рубил одного за другим, но им не было конца. И каждый раз юношу валили на землю, а сверху вставал закованный в броню воин с занесенным мечом.       Днем его беспокоила многострадальная рука, что висела на перевязи — Вилеон наказал держать ее в покое, — и уставшие мышцы, не получившие заслуженного отдыха. Казалось, все тело превратилось в камень, особенно мышцы ног, не привыкшие к выпавшим нагрузкам и долгой верховой езде.       А рядом находились те, кто совсем недавно желал его смерти — это чувство было взаимным.       Чтобы избежать проблем, Хранитель Трезубца приказал вассалам брать с собой не более дюжины людей. Те взяли с собой самых доверенных, а Маллистер отправился в Воронодрев: Талли позволил ему это, сказав, что Джеффори, как оруженосец, не нес ответственности за своего наставника.       И теперь, когда люди сюзерена в два раза превосходили вассалов числом, непокорные лорды были куда послушнее. Днем они держались по обе стороны дороги, следовали за своим сюзереном, чьи гвардейцы возглавляли и замыкали колонну; ночью, если на пути попадался постоялый двор, поровну делили его зал и комнаты, а если разбивали лагерь, серебряная форель вставала между враждующими домами.       Наверное, не нашлось бы в мире тех, кто не знал о конфликте двух семей. И встречаемые на пути люди, казалось, понимали, почему Блэквуд и Бракен следуют за Талли. Ведь не турнир, не королевский пир зазывал их в столицу, но спор. Об этом говорили их доспехи: никто не брал с собой подобающих двору одежд. На поле битвы, откуда они держали свой путь, им было не место.       Когда до Королевской Гавани осталось всего несколько миль, лорд Блэквуд отвел сыновей подальше от посторонних ушей, дабы дать им последнее наставление:       — Вы не будете говорить, пока вас не спросят. — Его взгляд был хмурым, голос — ворчливым, но не дети вызывали недовольство, а соседство с Бракенами. Для него видеть их лица каждый божий день было тем еще испытанием. — Особенно ты, Тит, — выделил старшего отец, — держи себя в руках и не дерзи. Но и врать не следует: правда на нашей стороне, и наш дом был вправе начать войну. Что до тебя, — повернулся он к младшему, — ты будешь свидетельствовать против конеёбов. Расскажешь все, что произошло у той мельницы, так что хорошенько обдумай свои слова.       — Почему я? — с недоумением спросил Эд. — Разве король меня выслушает?       — Эйрис — да, но насчет десницы не знаю: ходили слухи, что форель решила породниться со львом. Но в любом случае ты был возле Пеннитри, и пусть все всё узнают из первых уст.       — Гарольд тоже там был, и Ален, и другие.       — Слово рыцаря против благородного, — доходчиво объяснял ему Хостер. — Неважно, что скажут Гарольд и Ален, если они выступят против лорда.       — Они же не могут отрицать правду, — поморщился Титос и с недоверием произнес: — Они же знают, что Роберт убил свою сестру. Кем надо быть, чтобы это отрицать?       — Конеёбом, — не моргнув глазом ответил лорд Блэквуд, но после выдохнул, словно не хотел признавать: — И тем, кто защищает семью.       — Защищать сына, который убил свою сестру? — Теперь очередь морщиться перешла к Эду, для которого сказанное отцом было если не лицемерием, то бредом сумасшедшего. Однако Хостер отнесся к этому спокойно:       — А ты бы не защищал своего сына в такой ситуации?       Прямой вопрос, одновременно простой и сложный. Сначала Эд признался, что не знал на него ответа. Даже когда представил себе ситуацию, что могла бы вынудить на подобный шаг. Изначальное «нет» медленно сменилось на неубедительное «да», но лишь потому, что у юноши никогда не было детей, ни в прошлом, ни в настоящем — он не был отцом.       Его молчание лорд Блэквуд принял за ответ.       — Вспомни все, что было. Любая деталь может принести нам пользу.       Но отец мог не просить: Эд помнил, хотя всей душой желал забыть.       Столица показала себя, когда отряд вышел на ровные поля. Небольшие поместья и пригороды, чьим хозяевам позволили возвести свои дома, раскинулись от одного края горизонта до другого; на полях косари собрали почти весь урожай; на нетронутых равнинах паслись тучные стада коров, коз и овец, что лакомились сочной травой. А за ними, у берегов залива Черноводной, на трех высоких холмах раскинулся невероятных размеров город. Он был в два раза больше, чем виденный Эдмундом Ланниспорт.       Королевский тракт привел их к Старым воротам, высоким и суровым. Не будь причина приезда такой мрачной, юноша любовался бы открывающейся перед глазами красотой. Даже зловоние бы простил. Но детский трепет перед чем-то новым и любопытство изучить все закоулки так и не пробудились: не интересовали его высокие стены с острыми зубцами, как и огромные, толстые ворота; золотые плащи, хранившие порядок и покой; Великая септа Бейлора, руины Драконьего логова и Красный замок, что стояли на трех высоких холмах и были видны за много миль — на все это он смотрел абсолютно равнодушным взглядом.       Внутри царило праздничное настроение. Блэквуды не знали священных дней Семерых — леди-мать на памяти Эда никогда их не отмечала, — а потому могли лишь догадываться о причине радости улыбчивых горожан. Над улицами раскинулись разноцветные флажки и пестрые ленты, повсюду сновали уличные торговцы, предлагая сладкие пирожки, воздушные булочки, сытные пироги с мясом, запеченный картофель — еды было в избытке; жонглеры развлекали зевак, подбрасывая в воздух яблоки, груши, кто-то умело управлялся с ножами.       Был ли то праздник урожая — у староверующих он гораздо позже, — или у столичных другой повод? Скорее всего, да — эта мысль пришла, когда они проезжали мимо лицедеев, показывающих представление. В образах актеров узнавались король, десница и кто-то из белых плащей, но суть истории была непонятна. Зрители смеялись над нелепыми шутками, постоянно призывали убить четвертого героя, кем бы он ни был, и, бывало, бросались в него чем попало.       Такая была в столице атмосфера, которой юноша не мог проникнуться: равнодушие к общей радости граничило с отвращением к довольным, сияющим от счастья лицам.       Капитан бронзовых ворот Красного замка встретил лордов со всеми подобающими почестями: глубокий поклон, пожелания о здравии и долгой жизни и любезный вопрос о пройденном пути. Эдмунд его слышал, но не слушал: резиденция правящей династии была куда интереснее. Но за бледно-красными стенами кипела своя жизнь, словно ты попал в совершенно иной мир: не предавались здесь веселью, на ристалище проходили рутинные тренировки, а слуги, как и всегда, выполняли ежедневные работы.       Конюхи забрали лошадей, мальчик-посыльный привел камергера, искренне удивленного появлением вассалов своего господина в доспехах и при снаряженных людях.       — Боюсь, Его Милость не сможет принять вас, — с горечью отвечал он на прошение Хранителя Трезубца. — Заточение в Сумеречном Доле даже для нашего великого государя оказалось сильным испытанием. Мы не нарушаем покой Его Светлости, но никто не сомневается, что Он вскоре придет к своим верным подданным с новыми силами.       Слуга Красного замка смутился тому, как лорды перед ним обменялись недоуменными взглядами, на мгновение забыв, по какой причине они пришли.       — Король был в заточении? — уточнил за всех лорд Метис.       — Вы разве не знаете? — еще больше удивился камергер. — Восстание Сумеречного Дола. — Он сказал это так, словно каждый был просто обязан знать об этом событии, но прибывшим оно ничего не говорило. — Нечестивый Денис Дарклин, пусть душа его горит в седьмом пекле, пленил нашего с вами короля. Славный рыцарь, сир Барристан Отважный, самолично проник за стены изменников и спас Его Милость. Воистину, это — величайший подвиг, который будут воспевать не один век.       Замечательно, подумал Эд. Королевский двор пережил потрясение, и теперь к нему пришли еще одни нарушители спокойствия. На лицах обеих семей промелькнула тень: что с ними сделают король и десница? Никто не знал. Только Хостер Талли не изменил своей уверенности, с которой собирался предстать перед троном.       — Несомненно, Дарклин получил по заслугам. — В его безобидных словах просматривался тонкий намек на нечто большее, чем радость за здравие государя. Это поняли все, кроме камергера, отвечавшего с воодушевлением:       — О да! Вы, несомненно, правы, лорд Хостер, он получил сполна: земли Сумеречного Дола преданы огню, а всю семью Его Милость приговорил к смерти.       — Как и подобает изменникам и предателям, — с легкой улыбкой молвил сюзерен, одарив вассалов многозначительным взглядом.       То, как говорил Талли, не понравилось Эду, а идея с судом стала казаться ошибкой. По тому, как помрачнели остальные, можно было утверждать, что они придерживались того же мнения.       — Я желаю Его Милости скорейшей поправки и не стану его отвлекать. Возможно, лорд Тайвин выслушает нас?       — Да, милорд десница сейчас выслушивает верноподданных Его Милости в тронном зале. Но насколько я знаю, мероприятие подходит к концу и вам, милорды, следует поторопиться. Иначе ваше прошение, каким бы оно ни было, будет выслушано завтра.       — Наше прошение слишком важное, чтобы его откладывать.       — Понимаю, милорд, — обозначил тот легкий поклон. — В таком случае, не смею задерживать.       И две семьи покорно последовали навстречу своей судьбе. Они оставили латников дожидаться их возвращения на западном дворе, а сами, ведомые слугой короля, ступили в просторный тронный зал. Их встретил стюард в красно-желтом дублете и с брошью на груди в виде правой руки. Человек десницы попросил лордов остановиться в двадцати шагах от последнего просителя и поспешил сообщить геральду их имена для объявления.       Первое, что увидел Эдмунд — сам трон, высокий, из тысяч сплавленных мечей Шести королевств: насколько он знал, Дорн тогда не был покорен. Второе — черепа драконов. Установленные на пьедесталы, они тянулись вдоль зала по обе стороны от массивных дверей до помоста, где восседали потомки Завоевателя. Вначале стояли маленькие черепа, словно они принадлежали ящерам-переросткам или мутировавшим крокодилам, но чем ближе к трону, тем больше становились остатки огнедышащих тварей. С одной стороны, юноше было бы любопытно посмотреть на живых своими глазами, с другой — он мысленно радовался, что они вымерли.       «Ронас был бы в восторге», — вспомнил он покойного брата и тем самым напомнил себе причину, по которой они сюда пришли.       У подножия пустующего трона на массивном стуле с резными львами восседал десница. Лишенный всяких чувств, Лев Запада беспристрастно выслушивал пламенную речь просителя благородных кровей, чьи цвета одежд и эмблема дома были для Эдмунда загадкой. Взгляд тяжелых глаз-изумрудов скользнул к вошедшим, и лишь внимательный мог заметить, как медленно поднялись его плечи: или лорд Тайвин был несказанно «рад» их появлению, или он устал от человека перед собой.       — Лорд Саймон, — обратился десница к одному из трех мужей, сидевших за столом подле ступеней помоста. Названный лорд перестал играться с кубком и медленно поднялся, поправляя низ клетчатого дублета из черно-белых квадратов. — Каково мнение мастера над законом о сложившейся проблеме сира Стоунхилла?       Тот, польщенный вниманием королевского десницы, принялся складно излагать свое мнение. То ли оно действительно было важно, то ли Лев Утеса посчитал проблемы рыцаря недостойными своего внимания, раз передал слово советнику короны. В любом случае его внимание было всецело обращено к двум семьям, как бы это ни было иронично, вновь представшим перед ним, но на сей раз как вернувшиеся с войны.       — Посему я считаю, сир Адам не может унаследовать вотчину своего дяди, — заканчивал лорд Стонтон неутешительную для рыцаря речь. — Он из третьего колена, тогда как Марвин из второго. Пускай мальчику всего три года, прав у него гораздо больше.       — Но…       — На этом и закончили, — перебил возмутившегося сира лорд Тайвин.       — Милорд…       — Оспоришь решение десницы и мастера над законом?       Вопрос льва таил в себе угрозу, на которую рыцарь не осмелился ответить. Он отвесил глубокий поклон и резко развернулся, чтобы советники короля не видели его недовольства. И когда с ним было покончено, Хостер Талли направился к ступеням помоста:       — Милорд десница, члены Малого Совета…       Но вмиг поднявшаяся рука Ланнистера оборвала его обращение.       — Лорд Хостер, помимо вас, в зале находятся те, кто ждал своей очереди раньше вашего появления. Каким бы важным ни было это прошение, Малый Совет не станет пренебрегать остальными подданными Его Милости короля.       От уверенности, с которой Талли подходил к трону, осталась тень. Он остановился, в смятении взирал на десницу.       — Мое дело к трону связано с нарушением Королевского мира, — во всеуслышание объявил Хранитель Трезубца и обвел взглядом присутствующих. По залу мигом распространился неразборчивый шепот, взоры одних гостей обратились к двум благородным домам с осуждением, а другие смотрели с любопытством, как зрители в предвкушении интереснейшего представления.       — Весомая причина, — не стал отрицать лорд Тайвин. — Именно поэтому мы рассмотрим ее в последнюю очередь.       Конечно, Хостер Талли мог настаивать на неотложности, ведь дело касалось самого главного закона Семи королевств, но Лев Утеса выразился яснее некуда: последнее слово за ним. Иными словами, им всем сказали знать свое место, и только дурак не понял бы этого. Хранитель таким не был.       Прошло еще три слушания, и все как на подбор не заслуживали внимания. У Эдмунда возникало ощущение, что Ланнистер специально оттягивал момент и не только заставлял терпеливо ждать своей очереди, но и пытал бестолковыми людьми. Все они стоили друг друга: группа купцов (купцов!) подала жалобу на портового капитана за вымогательство дополнительных пошлин, которые, по их мнению, шли не в королевскую казну; мелкий лорд из Королевских земель просил советников воздать его соседу, чьи сборщики податей «случайно» забрели в его земли; бочкообразный мужчина, внешне напоминающий скорее обычного горожанина, чем феодала, заявил о своих правах на Сумеречный Дол по тетушкиной линии покойного Дениса Дарклина — за это золотые плащи схватили его под руки и поволокли на выход.       Для лорда, тем более Верховного, подобное пренебрежение могло расцениваться как намеренное оскорбление. Хоть лорд Талли не демонстрировал раздражения и недовольства, отдающий холодом голубизны взгляд твердил об обратном. Вассалы же были более спокойны. Что до Эдмунда, то потомок рабочих и крестьян, пускай и в шкуре маленького лорда, не обладал ранимой гордостью. Ему было все равно: пренебрежение так пренебрежение — конец света не настал, никто еще не умер. Пока что.       В то время, как золотые плащи уводили умолявшего о милости человека, лорд Тайвин дал герольду знак объявить последних просителей. Те под его звонкий голос встали перед ступенями к трону и поклонились деснице и Малому Совету.       — Милорд десница, члены Малого Совета, — взял слово Хостер Талли, — я привел своих вассалов для суда за нарушение Королевского мира. Дома Блэквуд и Бракен обнажили мечи против воли Его Милости, но я не дал им решить спор кровью. Когда я хотел разрешить их разногласия, они захотели королевского правосудия, и я не стал им отказывать. Верю, что советники Его Милости проявят мудрость в своем решении.       Возникла неловкая тишина. Кто-то должен был что-то сказать, и все в зале с ожиданием смотрели на десницу. Но тот хранил молчание, а когда лорд Челстед рискнул нарушить его своим кашлем, то заставил лорда умолкнуть одним лишь взглядом. Становилось неловко.       — Лорд Талли поступил мудро, передав это дело Малому Совету. Что же опять случилось между вашими домами? — вопросил Ланнистер без всякой заинтересованности. — Надеюсь, причина была достаточно веская, чтобы нарушить не только Королевский мир, но и данные в стенах Утеса Кастерли клятвы.       Еще на месте битвы Талли грозился, что выставит вассалов в дурном свете, вот только ему не дали такой возможности: вопрос десницы миновал Хранителя. Тогда Бракен ухватился за шанс первого слова:       — Кровь, лорд Тайвин. — Метис на два шага приблизился к трону, прежде чем ткнуть пальцем в Блэквудов: — Они первые ее пролили! Сначала кровь моей семьи: моя младшая дочь, она была убита по их вине. Но им ее оказалось мало, и тогда вся эта свора шакалов напала на моих подданных! Эти мальчишки, — он кинул на братьев пылающие ненавистью глаза, — сожгли мои земли и убили моих людей! Потому я здесь и требую справедливого воздаяния за все несчастья моего дома: их головы и возвращение моих законных земель — Глинистого пруда и Господской мельницы!       — Это серьезное преступление. — Лорд Стонтон медленно откинулся на спинку стула и задумчиво погладил короткую бороду. — Нападение на другой благородный дом, а также на его владения должно иметь веские причины.       Пара изумрудных глаз медленно повернулась к Хостеру Блэквуду в безмолвном ожидании объяснений.       — Руки моей семьи чисты, милорд десница, — с холодом в каждом слове отвечал отец. — Ибо на то было наше право. Никто из нас не убивал дочь Метиса, но его сын убил моего — Ронаса — на моей же земле. Мы лишь отплатили той же монетой.       — Кровная месть имеет давние традиции… Где это было, лорд Хостер? — поинтересовался мастер над законом, показывая, что он внимательно слушал. Гораздо больше, чем раньше.       — На холмах Пеннитри.       — Пеннитри, — закряхтел старый мейстер, — это вотчина короля. Значит, убийство произошло в землях Его Милости, что является еще большим грехом в глазах Семерых.       — Так и есть. Наш государь обещает мир всем его подданным, но он был нарушен. Ими.       Трудно было сказать, насколько явно лорд Блэквуд старался обратить оговорку в свою пользу. Понимали ли это советники? Более чем вероятно, но важны были не их внимательность и логика, а мнение о произошедшем. И за эту чашу весов боролись два дома.       — Твоим ублюдком, — резко поправил его лорд Метис. — Он похитил ее из Каменного Оплота.       — Она сама сбежала, — тут же огрызнулся Хостер.       — По его вине. И погибла тоже по его вине!       Диалог превращался в плевки ядом, речные лорды распространяли вокруг себя напряжение, угрожающее перейти в кровопролитие. Но никто не решался переступить черту в тронном зале, а золотые и алые плащи, по команде или сами, подошли поближе. Шорох их доспехов мигом остудил весь пыл лордов.       — Нет нужды повышать голос, — встрял в перепалку мастер над законом. — Нам нужны подробности произошедшего, чтобы обличить виновного и воздать ему по заслугам. Кто был там?       — Мой сын, Роберт, был у Пеннитри и защищал мою дочь. Этот Ронас обесчестил ее, как какую-то шлюху, изнасиловал на сеновале, а после убил и был убит.       Грязная ложь откликнулась в Эдмунде тихим гневом. Не так все было, совсем не так.       — Клевета! — не сдержавшись, выкрикнул он на весь зал, чем обратил на себя недовольные взоры отца и десницы.       — Ты оспариваешь слова лорда Метиса, юный… — Лорд Челстед повел рукой в знак, чтобы мальчишку представили.       — Эдмунд был там, когда это произошло, — подсказал Хостер Блэквуд.       — Маленький мальчик, который говорит то, что ему сказал его лживый отец. — Лицо лорда Бракена скривилось от отвращения, как перед кучей зловонного навоза. — Джонос и Роберт также были там и скажут, как было на самом деле.       Внимание благородных устремилось к двум братьям, одновременно похожим и нет. Младший, как и отец, демонстрировал уверенную стойкость. Старший же хмурился и предпочитал смотреть под ноги, изредка поднимая глаза на говоривших.       — Клянусь своей честью. — Роберт вышел перед своей семьей и преклонил колено, голову опустил так низко, что подбородок касался груди. — Все, что мы говорим, — чистая правда. Ронас… — Он запнулся, словно ему было тяжело это вспоминать, но нашел в себе силы посмотреть на членов Малого Совета. — Моя сестра покинула Каменный Оплот по его вине, и я был первым, кто настиг его в Пеннитри. Этот подлец обесчестил ее, и когда я об этом узнал, то вызвал на поединок: бросил перчатку в лицо.       — А твоя сестра? — уточнил лорд Стонтон, тогда как Ланнистер просто наблюдал за происходящим.       — Мириэль, она… погибла от его рук. — На последних словах Роберт поник и сокрушенно опустил голову.       «Сука ебаная», — первые мысли Эда состояли сплошь из матерных слов. Эта наглость, гнусное лицемерие, грязная ложь — мальчишка едва ли не задыхался от полыхающего в груди гнева. Левая рука в повязке спокойно висела на шее, как вдруг ее кольнуло в предплечье. Пальцы сами собой сжались в кулак, и только безымянный и мизинец едва ли касались ладони.       — Твой брат может это подтвердить? — Великий мейстер смотрел на них с прищуром, как если бы в его силах было уличить во лжи.       Джонос прекратил вглядываться в пол, поднял на него тусклые глаза, обратил свой взор к Блэквудам, задержался на мгновенье на Эдмунде. Ему явно было тяжело, словно что-то грызло изнутри, не позволяя дать желанный Малому Совету ответ.       — Да, — наконец сказал он и повернулся к деснице, а после добавил более твердо: — Так и было. Клянусь Старыми и Новыми богами.       — Какая же ты мразь. — Голос Титоса сочился презрением, сам же он заметно подрагивал от переполнявших его эмоций.       — Мириэль погибла по… неосторожности. Она пыталась остановить поединок, хотела защитить Роберта, но Ронас…       Не его жизнь Мириэль желала спасти. Эд точно знал это, как и Джонос, которому тяжело давалась ложь. Но угрызения совести не оправдывали ублюдка.       — Это серьезное злодеяние. — Мастер над законом повернулся к деснице. — Дуэль прошла согласно традициям. Я склоняюсь к тому, что у лорда Блэквуда не было повода для мести. Тот, кто поднял перчатку, сам выбирает свою судьбу.       — Он не поднимал. — Эд устал ждать и не собирался молчать. — Вызов был отринут, но Роберта это не остановило.       — И как же все было? — снизошел до него лорд Тайвин, но в нем не было какой-либо заинтересованности. — У тебя другая версия, не так ли, юноша?       — Он врет, милорды. Мальчишке могло…       — Тебе уже дали возможность сказать свое слово, лорд Метис, — прервал его десница, сохраняя ледяное спокойствие. — И твои сыновья дали клятвы перед троном Завоевателя в присутствии лордов и леди, что все сказанное ими — правда. Теперь я жду от тебя такой же тишины, каковая царит в темницах.       Угрожать Ланнистер умел, причем очень хорошо. И теперь, когда Бракена поставили на место, десятки взоров обратились к младшему из Блэквудов. Отец заметно вздохнул: ему не нравилось, что младший сын забыл его наставления. Но Эд не мог спокойно молчать, когда его покойного брата смешивали с грязью. Он знал правду, и она давала уверенность, что помогала не растеряться: юноша не привык выступать на публике.       — Мой брат должен был отправиться на Тарт и стать оруженосцем, и на пути посетил одну из наших деревень. Я был там, когда он сбежал, и мы гнались за ним на запад вдоль Красного зубца…       Эд пересказывал все, как было, до мельчайших деталей. Скачка с редкими передышками, встреча с Джоносом и прибытие в Пеннитри. Треклятая мельница посреди алого мака. Пара влюбленных, пригвожденная друг к другу одним мечом. Как затем Джонос накинулся на младшего брата, пока Эд в отчаянии старался спасти своего. Он все помнил.       «Я не поднимал перчатку…»       К своему сожалению, юноша поздно сообразил, что на самом деле за обманчивым спокойствием десницы скрывался насмешливый смех зеленых глаз. А он, пошедший на поводу у эмоций, только выставил себя дураком. Увы, содеянного не воротишь, и мальчишке пришлось закончить, подкрепив свою речь твердой клятвой Старым и Новым богам. Рядом тяжело вздохнул отец. Гарольд и Ален поспешили подтвердить каждое слово.       Воцарения тишины не произошло: Великий мейстер поерзал на скрипучем стуле.       — Все это… немного меняет ситуацию. Если это правда, то никакого поединка не было — обычное нападение и убийство.       — Да, Великий мейстер, — медленно закивал лорд Стонтон, как одаренный глубокими познаниями бытия. — Обычное нападение, как и то, что устроили Блэквуды в землях Бракенов. Но повод от этого никуда не девается: Ронас, да рассудит его Отец по справедливости, обесчестил Мириэль, да смилостивится над ней Матерь.       — Можно ли считать предсмертные слова за истину? — Пицель переводил вопрошающий взгляд на членов Малого Совета, но чаще задерживался на деснице. — Или мальчик предвидел этот суд и сказал то, что должен?       — Тут любой вступится за свою родную кровь. — Лорд Челстед говорил негромко, но слышно. — Давайте будем честны: девочка сама сбежала и, следовательно, сама отдала свою честь.       — Это не может быть оправданием развязанной войны. — Пока члены Малого Совета предавались рассуждениям, Лев уже все решил, взирая на вассалов короля, как на собственное непослушное стадо. Когда он начинал говорить, тронный зал сам по себе погружался в тишину. — Лорд Хостер сказал, что король дарит мир всем своим подданным. Но вы его нарушили. — Он явно имел в виду всех участников. — Вы оба клялись, что тот инцидент во время турнира будет последним. Ваши дети дали клятвы перед богами, как Старыми, так и Новыми. Вот только после всех ваших слов я начинаю сомневаться: так ли сильно́ ваше слово, или для вас это пустой звук. Склонен верить второму.       В паре изумрудов вспыхнули искры, но то было все, что хоть как-то выдавало недовольство десницы.       — Лорд Стонтон, — вновь обратился он к мастеру над законом: — по вашему мнению, клятвопреступление должно быть покарано?       — Несомненно. Это грех в глазах богов.       — Нарушение правил поединка?       — Если его не приняли, милорд десница, — да.       — Нарушение Королевского мира, каким бы оно ни было?       — Тяжкое преступление.       Эдмунду не нравилось, куда вел Ланнистер.       — На том считаю дело решенным. Я и члены Малого Света услышали достаточно. Уверен, они согласятся со мной, что правых среди вас нет. За убийство на королевской земле и нарушение традиций Роберт Бракен будет сослан на Стену и даст последние клятвы в своей жизни. Может, там он научится их держать.       — Лорд Тайвин… — попытался было возразить Метис, но резко метнувшийся к нему взор зеленых глаз заставил его умолкнуть:       — Лорду Метису придется оставить своего старшего сына в Красном замке как заложника.       Вид обескураженного врага вызвал у Хостера Блэквуда тихий смешок, не избежавший внимания десницы:       — Того же, Хостер, я ожидаю и от тебя: твой старший сын также отправится на Стену за кровь верноподданных Его Милости, а младший останется здесь. После этого вы оба дадите последние клятвы и заверите на бумагах Великого мейстера Пицеля, что более не станете поднимать свои мечи. Если пойдете наперекор, то познаете на себе участь Сумеречного Дола — Его Милость в последнее время не терпит неповиновения. Также дом Блэквуд возместит дому Бракен нанесенный ущерб. Лорд Челстед, во сколько вы оценили бы?       — Не менее пяти тысяч золотых.       — Ограничимся одной и спорными землями. — Бракен, несмотря на приговор, слегка приободрился, но как бы не так: — Они отойдут в пользу короны, как в свое время Пеннитри.       Ланнистер рубил с плеча, не встал на чью-либо сторону, а Малый Совет своим бездействием выказывал солидарность его решению. Отец не отрывал взор от пола, густые брови опустились на потемневшие глаза. Титос не мог поверить в свою судьбу, на его лице застыло непомерное удивление, а уста проговаривали безмолвные слова. И Эдмунд, совсем растерявшийся от воли десницы, осмысливал свою новую участь.       Бракены разделяли их чувства, но они не вызывали никакого понимания и не могли хоть как-то порадовать маленького лорда. Только Талли выглядел довольным, взирал на своих вассалов и будто бы насмехался над ними.       Выходит, все было зря?       — Тайвин, что я слышу?       Голос, который знали все, заставил присутствующих обратить внимание на дальний угол за троном. Мгновение, и все без исключения склонились перед своим королем, а те, кто сидел, со скрипом стульев повскакивали на ноги. Даже суровый Лев поднялся, но не так рьяно. Герольд, к своему счастью, быстро спохватился:       — Его Светлость король Эйрис Таргариен, второй этого имени! Король андалов, ройнаров и первых людей! Защитник государства!       Владыка Железного трона медленно оглядел присутствующих, самодовольная улыбка украшала исхудавшее лицо, а в запавших глазах танцевали искры. Заточение в Сумеречном Доле не обошло его последствиями, и все же король явил себя миру, сопровождаемый тремя гвардейцами: Барристан Селми и Герольд Хайтауэр держались по обе его руки, а Харлан Грандисон оберегал спину.       — Неужели именно так десница короля судит его верных слуг? — Эйрис медленно прошелся к трону под громыхание доспехов белых плащей.       — Ваша Милость? — В тоне непоколебимого льва показались ноты сомнения.       — Ты слишком жесток, Тайвин, и несправедлив. Разве мои верноподданные подняли мечи против меня и моего правления? Разве они усомнились в моей власти, как это сделал ущербный Дарклин?       Король дошел до трона предков, но взобрался лишь на пару ступеней, не иначе, чтобы быть выше своего десницы. Гвардейцы встали между ними, руки их покоились на мечах. Зал замер. Эдмунд, казалось, и вовсе не дышал: одно потрясение сменилось невероятно тягучим ожиданием другого.       — Преступление против Королевского мира, Ваша Милость. — Лев Утеса разговаривал с ним почти на равных. — Закон, который постановил ваш славный предок Эйгон Завоеватель.       — Да, это тяжкое преступление… — еле заметно закивал король и поджал губы, смотря на семьи провинившихся задумчивым взглядом. Блеск в его глазах был каким-то странным, а посетившая уста улыбка еще более: — Но здесь отцы сражались за своих детей. Что может быть более благородным поступком, чем борьба за родную кровь? — Он развернулся к залу, и первые среди равных откликнулись:       — Воистину, это так, Ваша Милость, — улыбался от уха до уха лорд Челстед.       — И разве можно судить их так же, как тех негодяев, что подняли руку на своего короля?       — Нет, нет, Вы совершенно правы. — Мастер над законом изменился в мгновение ока и принял такой виноватый вид, словно раскаивался в самом тяжком преступлении. А ведь всего минуту назад он был согласен на ссылку в Ночной Дозор, заточение младших сыновей и отнятие чужих земель. — Я допустил ошибку, когда прислушался к мнению лорда Тайвина, но вы открыли мне глаза, и теперь я вижу, что мы судили лордов Метиса и Хостера неправильно.       — Я тоже так думаю, — довольно улыбнулся Эйрис, как хозяин своей послушной собаке.       Что-то здесь было не так, но что именно, юный Блэквуд не понимал. Он не знал короля, не вел бесед с десницей, а потому не мог найти объяснений происходящему. Словно кроме короля и его десницы в тронном зале никого не было, лишь ничего не значащая массовка.       — Ваша Милость, вы собираетесь дать им помилование?       — Тебя ведь помиловал, — хитро прищурился король. — Когда ты погубил Рейнов и Тарбеков. Я ничего тогда не сказал, а знаешь, почему? Потому что ты боролся за свою семью, и сим было мое помилование. Но здесь… здесь нужно проявить милосердие, на которое ты не способен.       Прилюдный укор не остался без общего внимания, и где-то за спиной, среди придворных и гостей, послышался шепот согласия. Однако слова короля никак не отразились на деснице: такой же спокойный, практически безразличный, как родовой Утес Кастерли, на который обрушивались могучие волны Закатного моря.       — В то же время мы не должны забывать о справедливости, — обратился ко всем король со всем своим августейшим величием. — И наказание за нарушение законов должно быть. Метис, дорогой мой. — Упомянутый лорд поспешил сделать самый глубокий поклон, гораздо ниже, чем того требовал этикет. — Мое сердце скорбит вместе с тобой, как и о твоей утрате, Хостер. Я считаю неправильным отправлять детей на Стену — вместо этого старшие сыновья останутся в Красном замке как гости королевского двора. Но и закрывать глаза на своих беднейших слуг я не могу, а потому та мельница, о которой говорилось, перейдет к дому Бракен.       — Ваша Милость, этого…       — Достаточно, — резко перебил Метиса король, как наглеца, посмевшего тявкнуть как дворовая псина. Но строгость на лице быстро уступила дружелюбию и той странной усмешке. — Вот это я называю вершением закона. Учись, Тайвин, пока я не нашел более верного слугу.       — Как… будет угодно Его Милости. — Тот сдержанно склонил голову, чем вызвал у короля тихий восторг. — Возможно, стоило бы скрепить их обещания на бумаге?       — Твоими бумажками можно лишь подтираться. Слово — вот что должно иметь силу! — Он заулыбался почти до самых ушей и величественно задрал подбородок. Прищуренные глаза смеялись над десницей, но было в них что-то еще. — Ступайте, мои верные слуги, — почти пропел он, сделав размашистый жест рукой. — И впредь помните о моей милости.       Потрясенные речные лорды обозначили глубокий поклон, но не могли сиюминутно покинуть тронный зал. Всех без исключения мучил один и тот же вопрос: что, черт побери, только что произошло? Он читался на их изумленных лицах, в растерянных взглядах, не знавших, за что уцепиться, и неуверенных шагах по направлению к выходу.       Лорд-отец вдруг остановился и обернулся так, словно что-то забыл.       — Мне нужно поговорить с нашим королем.       — Нам ждать у лошадей? — уточнил Титос.       — Нет… В замке есть богороща — ждите меня там. Только вы.       Хостер оставил сыновей. Эдмунд надеялся, что каким бы ни было его новое прошение, оно не выйдет боком для их семьи. Второго неожиданного и оттого необъяснимого спасения можно не ждать. И было ли ему хоть какое-то объяснение? Оно… странное, и чем дольше юноша думал о нем, тем больше путался в своих догадках.       Единственный клочок природы во всей Королевской Гавани полностью зарос и встретил братьев вязом, тополем и ольхой. На поляне лежали первые опавшие листья, летние цветы увядали, осенние — цвели последнюю луну. Укромный уголок, из которого можно было сделать сад, не пользовался популярностью у знати: была лишь скромная заросшая травой дорожка, что вела к старому дубу. В тени на его корнях устроился Эд, прислонился спиной к стволу и запрокинул голову, рассматривая еле шелестящие кроны. Титос откинул за плечи плащ, сцепил за поясом руки и медленно расхаживал взад-вперед, разбрасывая сапогами опавшую листву.       — Ты что-нибудь понял? — После суда он был спокоен как никогда раньше, лишь тяжелые думы терзали его разум. А подумать было о чем. — Мне кажется, что здесь есть что-то еще, но мы просто об этом не знаем.       — Ага. — Эд все так же смотрел вверх. Кривая усмешка исказила уста, когда он проронил сквозь нервный смешок: — Какой-то блядский цирк.       Старший в ответ презрительно фыркнул:       — Цирк не цирк, но я мог отправиться на Стену. — На последнем шаге он развернулся на месте, но не к брату. Взгляд блуждал по высоким ветвям, рассматривал пробивающиеся сквозь кроны лучи солнца так, словно мог больше никогда их не увидеть. Тяжелый вздох вырвался из его груди: — Не надо было сюда приезжать.       — Мы уже здесь, — флегматично отозвался Эд. — Так забавно: Бракен надеялся на короля, и, по сути, его желание сбылось.       — Его Милость был благосклонен ко всем. Но я-то думал, он помнит о нашем родстве: отец всегда называл его кузеном. И когда король явил себя двору, я уж подумал, что он встанет на нашу сторону. Но вместо этого… даже не знаю, как это назвать.       — Забей, Тит, сейчас это не имеет никакого значения. Мы здесь. Все живы.       — Вот только Ронас — нет.       Между братьями повисло удрученное молчание. Блэквуды обнажили мечи ради отмщения за своего сына и брата, проложили дорогу из сотен тел, но ничего не добились. Неприятная мысль, что все было зря, отравляла разум младшего и пробуждала заснувшую совесть. Но она не стала угрызать мальчишку, ибо правила, породившие ее, здесь не существовали. Это был другой мир, и Эдмунд нехотя смирился с его устоями.       — Как рука? — Неожиданный вопрос Титоса смутил младшего, заставил наконец-то оторвать взгляд от пышной листвы дуба и посмотреть на самую несчастливую часть своего тела.       — Боли прошли. Может, я смогу попросить Великого мейстера осмотреть меня, или кого-то другого.       — Хорошо, — удовлетворенно молвил тот, прежде чем продолжить вытаптывать новую тропинку. Он не видел, как на устах мальчишки зарождалась слабая улыбка:       — А я так хотел стать лордом…       Услышав это, Титос вновь остановился и медленно повернулся к Эдмунду. Он долго всматривался в брата, как бы корил его за сказанную чепуху, а затем надменно фыркнул:       — Щенок.       А после оба усмехнулись.       Послышались чьи-то шаги и шорох листвы. По старой дорожке, рассматривая ее проросшие травой узоры, неспешно шел лорд Блэквуд с глубоко задумчивым видом. Братья на его появление отреагировали по-разному: Титос встал как вкопанный, заламывая за спиной пальцы; Эдмунд продолжал сидеть на корнях дуба.       — Король даровал тебе разрешение вернуться домой. — Лорд Хостер принес сыну, казалось бы, добрую весть, и лишь тусклый тон не делал ее таковой. — Лорд Тайвин был против, но Эйрис не внял его совету. Так что мы сможем справить твою женитьбу с Джейн в стенах Воронодрева, как-то полагается, после чего вы вернетесь в Красный замок как гости Его Милости.       — И… как долго?       — Не знаю, Тит. Ты здесь надолго, но насколько — решать королю.       Пускай эта участь была в разы лучше ссылки в Ночной Дозор, старший сын все равно слегка расстроился, но не так, как в тронном зале, когда десница обрекал его на жизнь дозорного. Нежелание Титоса покидать родовое гнездо было ясным как день, ведь не так давно он вернулся, чтобы вновь забыть к нему дорогу. Рука отца легла на его плечо и слегка потрясла, словно вытряхивала из него нахлынувшую тоску.       — Не вешай нос. В этом можно найти и положительную сторону: ты станешь частью королевского двора и сможешь завести влиятельных друзей; будешь рядом с королем и принцем — для нашей семьи важна благосклонность Его Милости и его наследника.       — Я постараюсь, отец. — Титос выразил покорность заверительным кивком.       — Надеюсь… В будущем это может нам помочь. — Хостер Блэквуд выдержал паузу, придавая значимости следующим словам: — Потому что ничего не закончилось. Бракены обязательно нагадят у нашего порога.       Они же заставили Эда неосознанно напрячься, как если бы ему вновь сказали идти в битву. Продолжение? После всего, что случилось? Он поерзал на корне дуба, оглядываясь на деревья, за которыми могли скрываться посторонние.       — А за нами не будут следить? — настороженно спросил он. — Разве Талли позволит всему повториться?       — Рыба может уповать только на вмешательство короля, — как недальновидному ребенку, объяснял отец, не испытывая к своему грандлорду и толики уважения или почтения, — пусть хоть не смыкает глаз, Хостер не рискнет идти против наших домов. Пока он соблюдает свои клятвы, мы соблюдаем свои. Но в первую очередь наш сюзерен — Таргариен, и только потом Талли.       Те же слова говорил Метис Бракен, но тогда за ним была сила, которой пренебрег Хранитель Трезубца. Сейчас их произнес Блэквуд, в том же тоне, словно на самом деле ему приходилось мириться с этим положением, и лишь непонятное чувство заставляло подчиняться Риверрану.       Эти «наши дома». У одного только Чернолесья в друзьях были Маллистеры и обе ветви Вэнсов, а у Каменного Оплота Харлтоны, Гудбруки и Руты. Не это ли имел в виду Хостер? Идти против восьми домов — действительно рисковая затея, и только конфликт между Блэквудами и Бракенами не позволяет им превратиться в реальную угрозу для Талли.       А еще помолвка Ронаса и девицы Дарри… Какую игру ведет их отец?       — Наши восточные земли могут оказаться под угрозой: мы спалили окрестности Каменного Оплота, и то же самое может случиться между Вдовьей и Красным зубцом.       — Тогда надо следить за нашими границами. Новыми, — буркнул Титос из-за утраты Господской мельницы.       — Не только следить, но и обезопасить. Я доверю это тебе, Эдмунд, — неожиданно объявил отец, не удостоив вниманием растерянность сына. — Останешься и будешь приглядывать за ними от моего имени. Ты там хотел свою маленькую гвардию? Ну вот и получишь, а там, глядишь, и от твоей деревни прок появится. Но никаких стягов, никаких знамен. Метис не глуп и если он пойдет на провокацию, то сделает все, чтобы остаться с чистыми руками. Ты не должен подставлять свою семью.       Хостер проследил, чтобы до младшего дошел весь смысл обязанностей, что он возложил на юные плечи. Удостоверившись в этом, владыка Воронодрева медленно выдохнул, готовясь к новым трудностям на пути их дома.       — Между тем, — продолжил он, — я проведу новые переговоры с Рональдом Дарри: возможно, он согласится возобновить помолвку.       Чтобы скрепить еще один союз, понял его Эдмунд, как и то, что только что стал разменной монетой в неизвестной ему партии. Естественно, ему это не понравилось, сама мысль связать свою жизнь с кем-то, кого ты даже в лицо не знаешь, казалась неправильной. Если о мечтах про странствия Эд еще мог забыть, смириться, что никогда не покинет стены Воронодрева, то решение отца женить его на какой-то девице из личной выгоды воспринималось как покушение на самое ценное в этом мире.       Свободу, которой не существовало.       «Хочешь свалить куда подальше, наплевав на свой долг перед нашим домом?» — спрашивал его Титос в покосившемся домишке крестьянина. «Хотел», — признался себе Эд. — «Но не могу».       — Найди камергера и попроси его выделить нам покои, — говорил Хостер старшему сыну. — Мы отправимся на рассвете. Не хочу уезжать в ночь.       Единственная дорожка увела Титоса с поляны, за стены богорощи, оставив отца и сына наедине. Стало очень тихо, не было ветра, который бы игрался листвой, лишь далекие голоса иногда доходили до этого места, чтобы тут же раствориться в тишине.       — Бать. Ты сказал: «возможно», — заговорил Эдмунд с тлеющей надеждой в голосе. Однако Хостер не понял, о чем он говорил, нахмурил густые брови, ожидая пояснений. — Лорд Дарри может не согласиться на помолвку?       — Такое возможно, — не стал отрицать отец.       — И что будет, если… он откажет?       — Если ты хочешь что-то сказать, Эдмунд, то говори прямо, — мягко и в то же время настойчиво попросил лорд Блэквуд. — Не нужно этих дальних заходов.       И сын его послушал, помедлил лишь для того, чтобы правильно сформулировать слова.       — Я бы хотел найти невесту, как Титос, — сказал Эд и, немного подумав, добавил: — Если это возможно.       Уточнение немного сгладило возможные углы. Им юноша хотел показать, что, хоть ему не нравилась уготовленная судьба, он не собирался против нее бунтовать. По крайней мере, надеялся, что смог это донести. Подозревал, что просил больше, чем когда-либо раньше.       Хостер медленно кивнул и снисходительно ответил:       — Все было обговорено заранее, Эд. То, что Тит и Джейн полюбили друг друга — всего лишь приятное совпадение. Может быть, Меланта так же полюбит Джеффори, как и ты Марию, или кого он там захочет выдать. Но в первую очередь мы выполняем долг перед своей семьей.       — Поэтому я и говорю: «если», — повторил мальчишка, одновременно с этим осмысливая ближайшее будущее. Ведь никто даже не заикался, что Меланта выйдет за Джеффа. Знал ли об этом юный орленок? Или отцы все решили между собой, а потом просто поставят детей перед фактом?       — Если… — Это слово заставило Хостера слегка скривиться, словно оно отдавало лимонной кислотой. — В таком случае я дам тебе время до восемнадцатилетия. После решать буду я. Но все равно тебе стоит обратить внимание на Дарри: это влиятельный дом, и они близки к королю. Есть еще Фреи: у лорда Уолдера полным-полно дочерей и внучек.       — Я слышал, они похожи на хорьков, — вдруг вспомнил Эдмунд.       — А еще ты должен был слышать, что у Фреев есть четыре тысячи мечей.       — Зачем все это? — напрямую спросил юноша. — Все эти помолвки с влиятельными домами, для чего они?       Он хотел знать конечную цель планов отца, а те не были похожи на простое выбивание места под солнцем. Хостер не был обязан что-то объяснять, но надежда на это все же была.       — Те, кто верят в Семерых, считают, что отец — судья, тот, кто рассудит всех по справедливости. Но отец — это защитник своей семьи, стена, что ограждает ее от остального мира. — Пристальный взгляд лорда не сходил с младшего сына, голос был тверд как камень. — Этим я и занимаюсь, Эд: стараюсь защищать нашу семью. Как мои отцы, так и вы после меня…       Он резко повернулся на шорох в траве. То не был Титос, нет, первенец бы гремел доспехами. Первым предположением стал камергер, что послал прислугу отвести благородных в их покои. Возможно, кто-то другой, тот, кому не следовало слышать их разговор. Однако появление незваного гостя заставило Эдмунда с усилием подняться на ноги, а лорда Блэквуда приветствовать его в почтительном поклоне:       — Мой принц, — слегка удивленно молвил Хостер среброволосому юноше, что медленно приближался к ним по заросшим камням. — Для нас большая честь встретиться с вами. Не думал, что вы посещаете богорощу.       — Я здесь довольно частый гость. — Рейгар говорил тихо, с легкой улыбкой на лице. На отца он был похож лишь внешне: принц казался намного дружелюбнее самовлюбленного монарха, и шаг его был больше легкий и тихий, чем величественный, словно Таргариен плыл по каменистой дорожке. — Это единственное место, где можно найти уединение, спокойно все обдумать и не беспокоиться, что кто-то тебя потревожит. В этом я понимаю Первых людей.       Он прошел мимо Блэквудов к старому дубу, обошел его со стороны и наклонился к толстым корням. В одной руке его оказалась арфа, которую никто не заметил, в другой — пара книг. Все ради того, чтобы просто показать, а потом спрятать обратно.       — Я слышал о вашей утрате. — Принц мягко перескочил на иную тему, а ладони спрятал за спиной, когда приближался к вассалам короля. Печаль отразилась на нем: — Примите мои соболезнования. Может, я не знал вашего сына, но мне повезло сойтись с ним на турнире — из него бы вышел один из лучших бойцов.       — Благодарю, мой принц. Для меня… это важно.       — Не против составить мне компанию? — Рейгар указал вглубь богорощи. — Не так часто выпадает шанс поговорить с родственным домом.       — Почту за честь. — Весьма польщенный таким обращением, Лорд Блэквуд обозначил легкий поклон, после чего повернулся к младшему сыну. Темные глаза опустились на его левую руку, что висела на груди. — Сходи к Великому мейстеру. Попроси его осмотреть тебя.       — Если Пицель вдруг откажет, — тут же дополнил принц, — передашь ему, что это я попросил.       — Благодарю, мой принц.       Эдмунд откланялся и направился к выходу, хотя мыслями оставался в богороще. Ему казалось, что Таргариен неспроста пришел к ним, не за арфой и книгами, к которым всего лишь притронулся — нет, они лишь удачно попались под руку. В соболезнованиях не было ничего подозрительного — обычная практика, — но вот упоминание родства и желание «поговорить» рождали один-единственный вопрос, который появился у братьев еще после тронного зала.       «Что тут, блядь, происходит?»

***

      Мечты. Они есть у каждого человека. То, к чему люди стремятся всем сердцем и душой. Засыпая ночами, за минуты до сна без сновидений, представляют себе идеальную жизнь. Именно в эти моменты можно узнать, чего ты хочешь на самом деле. Что открывается твоему внутреннему взору? Величие, когда каждый восхваляет твое имя и хочет быть тобой. Слава, когда становишься тем, кем никогда не суждено. Счастье, которого не достичь в силу реальных или надуманных обстоятельств.       Ронас желал стать рыцарем, для него королевская гвардия была идеалом, к которому он стремился. Титос хотел признания родителей, хотел получить то, чего, как думал, был лишен. Хостер играл в какую-то игру на высоких ставках и не спешил посвящать в нее своих сыновей.       Так и Эдмунд мечтал прожить жизнь так, чтобы ни о чем не жалеть. Чтобы она не была похожа на прошлую, полную упущенных моментов и разочарований. Отправиться в странствие и повидать мир, вести за собой маленький легион древней цивилизации, которой восхищался в далеком прошлом, и не совершать прежних ошибок. Воссоздать Рим, который никогда не видел.       Боги хорошо посмеялись над его планами и опустили мальчишку с небес на грешную землю. Это раньше он мог бунтовать или думал, что мог. Здесь все было иначе.       После Королевской Гавани юный Блэквуд направился прямиком в Рим, объяснив свои намерения отцу подарками, которые хотел преподнести, включая свадебный для Титоса и Джейн. То, что должно было оставить Эдмунда дома. Реакция Хостера оказалась предсказуемой:       — Знаешь, Эдмунд, Квинс и Вилеон мне постоянно напоминали, какой одаренный у меня родился сын. И каждый раз ты заставляешь меня в этом сомневаться.       — Зато деревня не бесполезная, — нашел что ответить юноша, вызвав у отца тихий смешок. — Будем и дальше развивать, и она принесет еще больше.       — Пожалуй, эта одна из причин, почему я еще не разочаровался в тебе.       Друзья Эда были рядом, видели, как переселенцы встречали своего основателя с распростертыми объятиями. Две чумазые девочки в потрепанных платьицах забегали между домами и устроили соревнование, чей голосок самый громкий: «Лолд! Лолд плиехал!» — кричали они.       Люди оставляли свои дела, чтобы если не воздать почести, то хотя бы с крыльца поприветствовать мальчишку глубоким поклоном. Кто-то искренне радовался его возвращению, кто-то воздавал хвалу Старым Богам и Семерым, некоторые были более сдержанны.       Семеро коней медленно ступали по грунтовой дороге, вышли на маленькую площадь у реки, на которой стоял единственный постоялый двор. У небольшого стойла заканчивался их путь, всадники останавливались по очереди и соскакивали на землю со звоном кольчужных колец и глухими ударами пластин. В воздухе стоял аромат свежеиспеченного хлеба, он струился сквозь распахнутые ставни и открытые двери. На улицу выскочила дочурка хозяйки, всего на секунду, чтобы затем забежать обратно и сообщить матери о важных гостях. Несомненно, ее матушка мигом построит свою семью и накроет столы самыми лучшими яствами, которые может приготовить.       Эдмунд неторопливо спешился и оперся на жилистую шею Буцефала. Рука скользнула по черной гриве, пропускала грубые волоски между пальцев, иногда хватала их крепко-крепко, но тут же отпускала. Жеребец повернул к мальчишке морду, подставил нос под другую ладонь и прикрыл глаза, когда хозяин прислонился к нему лбом.       Пока сопровождавшие его распрягали лошадей, Буцефал подпирал юношу и не давал свалиться с ног, а тот любовался деревней, проходившими мимо людьми и окрестностями. Все это он уже видел, все осталось таким же, как в тот день, когда он ее покидал… Хотя нет, вон пристань поставили для проплывающих мимо лодок и барков. Приятно осознавать, что местные не стали сидеть сложа руки.       — С возвращением, милорд!       Оживленное приветствие отвлекло Эдмунда, заставило повернуться к старому знакомому. Тим шел к нему бодрой походкой, весь красный, как помидор, будто бы только отошел от печи, в пропитанной потом и вымазанной в саже тунике. — Видеть вас — настоящая отрада. Мы молились милосердной Матери, чтобы с вами ничего не случилось.       — Надо же: вы за меня молились, — с легкой иронией произнес юный Блэквуд, на что кузнец тут же нахохлился:       — Конечно, милорд. — То, как обиделся Тим, слегка польстило юноше. — Мы ж не быдло какое и всегда были благодарны. Коль Семеро посчитают ваш путь завершенным, про деревню совсем забудут и бросят на произвол. А раз вы тут, то все хорошо. Вы же никуда не уезжаете?       — Разве я могу все это оставить? — Мальчишка обвел рукой деревню. — Но я приехал всего на пару дней: только забрать подношения моему лорду-отцу. А так — да: вернусь и не раз.       — Приятно слышать. — Тим улыбнулся в пышные усы. — Значит, можно спать спокойно. А вот дары придется грузить заново. Нет-нет, вы не подумайте, мы их просто спрятали в более надежном месте. В том сарае немного сыровато, и Лим все переживал, как бы его ткани не покрылись плесенью, а я забрал мечи, чтобы не заржавели. Всякое может быть, и уж лучше перебдеть.       — Хорошо. Спешить нам некуда… — молвил тот и лениво повернулся к стойлу. — Джес, расседлай Буци.       Поводья жеребца перешли в руки приятеля. Сам Эд в компании мастера-кузнеца побрел к постоялому двору, мечтая переодеться во что-нибудь легкое и рухнуть на что-нибудь мягкое. Наконец-то можно отдохнуть.       — Давно причал построили? — ради любопытства спросил юный Блэквуд.       — Две седмицы назад. Томас поначалу отказывался, говорил: «Не! За просто так не делаю!», скупердяй этакий. Так вот собрались гильдиями и заплатили ему монетой. Там, кстать говоря, и рыбку ловить можно. Помнится, милорд Ронас любит это дело. Нильс ему удочку сделал.       — Вы не знаете? — Брови юноши сошлись на переносице, когда Эд увидел непонимание кузнеца. — Его убили. Бракен это сделал.       — Кхм… Милорд, мы правда не знали. — Новость до того обескуражила кузнеца, что тот стал заламывать пальцы. — Пару дней назад как услышали от приезжих, что ваша семья и соседняя мечи обнажили, да и только. Примите мои соболезнования.       Что ж, этого следовало ожидать. Других способов узнать о том, что творилось в мире, у людей не было, и многие оставались в неведении. Наверное, именно так Талли и прознал про войну вассалов: Метис бы не стал об этом сообщать, раз привел собственную рать на поле битвы. То были крестьяне, что в страхе бежали искать спасения.       Но меньше всего Эд ожидал встретить Линду, не иначе крики детей подтолкнули ее выйти из Трех грошей. Ступая на цыпочках с грацией кошки и приветливо улыбаясь, она присела в неуклюжем реверансе, напевая каждое слово:       — М’лорд, я ведь говорила, что вернусь, да не с пустыми руками? — Кажется, она была этим очень довольна и наверняка хотела похвастаться плодами своих трудов. — Луны, звезды и оленята, отливающие серебром. Все, как и обещала.       — Да, милорд, — спохватился мастер-кузнец, увидев в этом возможность уйти от неприятной темы. — Ими мы и оплатили мужикам работу, а еще купили лесов для моста, чтоб острог на острове сделать.       Пожалуй, это была единственная хорошая новость за последнее время. Сомнительная идея поручить торговлю беглянке сработала, и, вопреки ожиданиям, она сдержала свое слово, когда другие на ее месте поступили бы иначе. И теперь ушлая дорнийка замерла в ожидании похвалы.       Но этого было мало, чтобы развеять в мальчишке тоску.       — Хорошо. Молодцы, — лишь сказал им Эдмунд и молча направился к Трем грошам, не обращая внимания на их недоуменные взгляды.       Сейчас он больше всего хотел осуществить хотя бы одну свою мечту: забыться. Для этого хозяйка двора накрыла маленькому лорду и его людям стол, по кружкам разливали холодное пиво и душистый мед местного приготовления. К закату жители деревни заканчивали свои дела и спешили присоединиться к застолью. С каждым бочонком и крынкой голоса становились громче и веселее, в помещении становилось душно от готовящейся еды и перегара. Ели и пили, по усам текло, да в рот не попадало.       Кружки опустошались одна за другой, но, тогда как многие начинали валиться с ног, до мальчишки желанный эффект доходил очень медленно. Крепкие с виду мужики пошатывались, как матросы на палубе во время шторма, проваливались в сон, когда грозились осушить не одно озеро, и засыпали прямо на полу. А Эдмунд, даже когда его друзья проигрывали схватку с питьем, продолжал сидеть, пока не остался в гордом одиночестве.       Подумать только: из всех возможных вариантов Боги прокляли его стойкостью к спиртному. Или ему не стоило закусывать, иначе зря жаловался на несправедливость высших сил.       Однако забыться так и не вышло.       — М’лорд? — Эд посмотрел затуманенным взором и сквозь пелену различил смуглое лицо дорнийки. Ой, лучше бы он этого не делал: беспощадный грохот в голове был хуже обычной мигрени. — Ты не перепил?       — Разве не видишь? Я пытался… — Эд уронил лицо на ладони и надавил, стараясь выжать из себя все соки. Удрученный вздох говорил, что ничего не вышло. — Но не получается…       — Пойдем. — Она взяла его под руку и потянула вверх. — Негоже сыну лорда спать на столе. Тут мыши гадят, я-то знаю.       От помощи Блэквуд не отказался и оперся на беглянку, поднимаясь с неудобного стула. Вот тут его и осенило, что мир перед глазами плыл и старался уйти из-под ног. В таком состоянии Эд вряд ли бы смог не то что дойти до своей комнаты — хотя бы подняться по лестнице. Потому он был рад оказаться в чьих-то руках, а в девичьих, что прислоняли к себе, было вдвойне приятнее.       — Почему ты вернулась? — пока она вела его, решил уточнить юноша. — Я бы слинял…       — Разве так можно? — в свою очередь поинтересовалась дорнийка, ненароком принудив мозги мальчишки думать.       — Ну… — Но мысли до того формировались с таким трудом, что он так и не нашел, чем ответить. — А почему нет?       — Потому что обещала? — Эд почувствовал, как шевельнулось ее плечо. — Не только благородным положено держать слово, но и купцам. Дел с балаболами не ведут.       Мальчишка внезапно чихнул и тут же выдал:       — Правда.       — Что?       — Поверье такое: если кто-то утверждает, а другой чихнул, значит, правда.       Ответом был тихий смешок.       Скрипнула входная дверь. В комнате было темно, но память услужливо подсказала, где находилась спальня двух братьев.       — Туда. — Эд накренился в нужную сторону и чуть было не споткнулся на ровном месте, благо, Линда оказалась сильнее, чем выглядела, и повела его дальше. — Спасибо. Я бы не дошел.       В этом была своя правда. Пережить две битвы только для того, чтобы умереть на крутых ступеньках, было бы сверхидиотизмом — то, что любят многие барды. Такая песня завоевала бы сердца простолюдинов, и ее распевали бы во всех харчевнях.       — Ну вот и все. — Дорнийка помогла ему опуститься на кровать, отстранилась, лишив тепла своего тела. — Спи, м’лорд.       Ее ладошки соскользнули с его плеч. Несмотря на темноту, Эд неуклюжим движением поймал одну и потянул на себя. У него не было желания ее отпускать.       — Останься.       Полумрак мешал разглядеть реакцию, был лишь силуэт с узнаваемыми очертаниями. С минуту ничего не происходило, хотя казалось, что ожидание тянулось целую вечность. Всего лишь забыться, хотя бы на пару минут избавиться от преследовавших его воспоминаний. Хотя бы так.       Ее руки вернулись, проскользнули по плечам и обхватили шею. Дорнийка прильнула к юноше, аккуратно, будто пробовала на вкус. Кончики мягких волос защекотали щеки, укрыли их лица…       Внезапный укол в ноге привел его в чувства. Эд подскочил как ужаленный и ухватился за левую лодыжку, но сделал это слишком резко, пробудив жуткую мигрень — голова была чертовски рада приветствовать мальчишку. Пока в ней громыхали барабаны, мышцу сводило невыносимой болью: она превратилась в камень и подрагивала. Радовало только то, что судороги не вечны, и вскоре все прекратится. Через пару секунд полегчало, что позволило юноше обратить свой взор на их с братом комнату.       Вещи беспорядочно валялись на полу, сапоги нашлись в разных концах комнаты, стеганка превратилась в потоптанный коврик, который обычно стелят у порога, тунику и вовсе скомкали, как какую-то тряпку. Вместе с ними лежало простое женское платье и пара маленьких сапожек из кожи. Эдмунд постарался вспомнить прошлую ночь, но в памяти ничего не было, кроме смутных воспоминаний. Причем чем ближе к часу волка, тем они более смутны.       Рядом кто-то пошевелился, привлек к себе хмурый взгляд мальчишки. Только сейчас он заметил наполовину укрытую льняным одеялом дорнийку, что лежала на животе и запустила под подушку руки. Копна густых волос находилась в полном беспорядке, наполовину прикрывала ее лицо, а пара локонов у носа слегка подрагивали от беззвучного дыхания.       — Линда?       Эд позвал ее раньше, чем успел это понять, и посмотрел в окно, за которым только-только поднималось утреннее солнце.       — М? — Из-за волос только один глаз глянул на мальчишку.       — Я уж думал, это сон…       — Это всяко лучше любого сна, м’лорд. — Медные уста посетила игривая улыбка, когда Линда приподнялась на локтях и убрала за ухо непослушные волосы. Одеяло сползло еще ниже, открыло небольшие груди, манящие к себе чужие взоры. — Для своих лет ты… очень неплох. И я бы с радостью повторила.       Когда другие бы польстились комплиментом, Блэквуд недоверчиво фыркнул: «Очень смешно», — и упал обратно, о чем тут же пожалел: голова была против резких движений.       — Я не шучу, — заверила дорнийка с улыбкой до ушей. — Тогда бы пришлось сказать «лопата».       — Ну да: у тебя же плоский юмор.       — Только юмор? — невинным голосом поинтересовалась она и медленно провела пальчиками по его груди, почти щекоча своими ноготками. — Кто бы подумал, что маленький лорд знает свое дело. Даже учить не пришлось.       Но юноша остался равнодушным к ее сладким речам.       — Не фантазируй на этот счет. Это не значит, что…       — Что ты захочешь взять меня в жены? — закончила за него девушка, как тут же рассмеялась. — Боги, вы только посмотрите на этого благородного мальчика… — Потяжелевший взгляд юноши в один миг успокоил ее, но не приструнил и не вынудил просить прощения. — Ты мне нравишься, Эдмунд, в тебе есть нечто особенное.       — Например? — Приподнял тот бровь, не ожидая нормального ответа. Дорнийка повела глазами и остановила их на нижней части его тела, прежде чем метнуть обратно. — Мог и не спрашивать.       — Я не питаю каких-либо иллюзий: меня и так все устраивает. — Она переместилась поближе, прильнула к юноше всем телом и закинула на него ножку. — А это… — Глаза цвета весенней листвы заговорщически прищурились, зажглись кокетливыми огоньками. — Мы можем сделать привычкой.       — Привычкой.       Эдмунд впервые слышал, чтобы это так называли: просто, без всякой неловкости или смущения. Такой оказалась уроженка Дорна, про чей край ходили разные слухи: от раскрепощенности до сношений с козами. Не думал, что станет свидетелем одного из них.       Видя замешательство юноши, Линда на миг приподняла плечи и как можно проще произнесла:       — Меня устраивает.       Еще бы не устраивало, бурчал в своих мыслях Эд, припоминая ее первую попытку завершить разговор в постели. Для бежавшей дочери разорившегося купца стать любовницей какого-нибудь отпрыска знатных кровей значило столько же, сколько для простолюдина получить рыцарский пояс. Он так видел. Но по правде признавал, что они использовали друг друга, просто каждый в своих интересах.       И раз каждый хотел что-то получить, то… почему бы и нет? Пускай какая-то часть сознания предостерегала о хитром плане ушлой беглянки, другая была совсем не против.       Но прежде, чем Эдмунд успел что-либо сказать, они почти синхронно повернулись к окну на хлопки крыльев. Ворон присел на подоконник, с интересом разглядывая спальню, пока не обратил на мальчишку свои глаза-бусинки. Затем еще раз взмахнул крыльями и с задором каркнул на всю комнату.       В бормотании Линды было лишь «противная птица» и «разоралась тут», но Блэквуд будто бы услышал приветствие, хотя не понимал, откуда он это взял. Ему захотелось кое-что проверить, и он протянул к окну раскрытую ладонь.       — Ну давай, залетай.       Ворону дважды повторять не пришлось, в мгновение ока он вспорхнул с подоконника и сел на предложенную руку, вцепившись коготками в мягкую кожу. Клювом почти касался носа юноши, рассматривал его лицо, после чего снова каркнул, намного тише, чем в первый раз.       — М’лорд? — Обескураженная дорнийка отстранилась, в глазах пропала вся игривость, и смотрели они теперь с неприкрытой опаской и обычным человеческим любопытством.       — Не спрашивай. Я пока не знаю, как.