Жизнь с истёкшим сроком годности

***

«Оставшееся время: 60 минут»

Только что произнесённые все тем же бездушным голосом слова, словно стартовый выстрел, заставили нас с новыми силами вцепиться в игру. Каждый из нас понимал: промедления недопустимы. Мы разошлись в разные стороны, бегая вдоль узких проходов между бесчисленными контейнерами в поисках предметов. В сопровождении гнетущей тишины прерываемой лишь металлическиим лязгом, мы по очереди открывали двери, в надежде хоть что-то обнаружить. Периодически хотелось разрыдаться как ребёнок, чтобы хоть как-то выплеснуть накопившуюся панику. Мне казалось, что я слышу, как время утекает сквозь пальцы, как секундная стрелка тикает в моём воспалённом сознании, отсчитывая оставшийся час — жалкие крохи нашей возможности на победу. Мне хотелось уцепиться хоть за что-то, хоть за искру надежды, но казалось, что никакой надежды не осталось. Стальные стены давили со всех сторон, а гул дребезжащего отзвука, отражаясь, пульсировал в висках и звенящей вибрацией расходился где-то в груди. Мне казалось будто я по горло увязла в липком страхе, однако в этой удушливой атмосфере начала пробиваться иная сила — упрямое внутреннее сопротивление, то самое упорство, которое удерживает на плаву и заставляет надеяться, что выход существует, даже несмотря на отчаяние с которым я взирала на экран, с которого срывались сухие объявления о набранных очках противников.

«Команда короля треф добыла объект и получает 500 очков.

Команда Короля треф выиграла битву и получает 500 очков.

Команда короля треф выиграла битву и получает 500 очков».

Мы умудрились проиграть два раза подряд всего за одну короткую минуту. Меня словно парализовала мысль о том, что контроль над ситуацией полностью ускользает из рук. В непонимании, я беспомощно смотрю на экран, ощущая, что ситуация становится критической, а в голове в это время неотвязно крутится вопрос: «Почему же все идёт наперекосяк?» — Черт…мы же договорились избегать битв, — вырывается приглушённый шёпот. Губы пересохли, а руки ощутимо дрожат. — Что происходит? В этот момент, вцепившись пальцами в прохладный металл, я открываю очередную тяжёлую дверь. Увидев заветный объект, едва успеваю сделать пару шагов по направлению к нему, как из тёмного угла внезапно выныривает девушка из команды Трефового Короля. Кажется ее зовут Ута. Мимолетно встретившись со мной взглядом, в следующее мгновение она уже нажимает кнопку на объекте, опередив меня буквально на доли секунды. — Да! Три тысячи очков! — Расплылась в ужасно неприятной улыбке девушка. Её голос отдаёт неприкрытым торжествующим восторгом, заставляя меня почувствовать колкую досаду от упущенной возможности. Но едва сознание успевает смириться с её победой, как сзади раздается спокойный, чуть насмешливый голос: — Между прочим, это самая большая сумма, которую можно получить от объектов. И она досталась нам. Вздрогнув, я обернулась, не веря глазам. «Кюма?» — Вы… — мысль, пронзившая мой разум, вдруг прорвалась наружу. — Если вы оба здесь, выходит…вашу базу никто не охраняет? — Верно, — равнодушно произнёс он. Его взгляд был полон самоуверенности, а лёгкая улыбка говорила о том, что он прекрасно понимает наше отчаянное положение. — Мы предположили, что у вас не хватит ни смелости, ни мозгов, чтобы напасть на нас. И как видишь, не ошиблись. — Ты играешь людьми, — пробормотала я, чувствуя как растерянность сменяется жгучей горечью, а в уголках глаз набираются бессильные слезы от понимания, что нас цинично переигрывают. — Ты ждёшь когда отчаяние возьмёт верх, когда мы сломаемся…сорвёмся чтобы посмотреть, каково это — падение? Осознание того, как команда Кюмы обводит нас вокруг пальца, ловко проворачивая свои комбинации, заставило меня до боли прикусить губу и стиснуть челюсти так крепко, что я ощутила, как сводит скулы. Но Кюма медлит, впитывая каждую мою эмоцию, словно обдумывает что-то важное. Неторопливо проводит пальцами по краю холодного металла стены контейнера, будто решая, какой именно ход будет следующим. — Скажем так: я всегда готов к схватке, — наконец отвечает он. — Но по правде говоря, меня куда больше занимают ваши мысли, переживания и то, что у вас на душе — ваши истинные лица, — Кюма вздохнул и, сцепив пальцы, провёл ими по волосам, демонстрируя всю свою беззастенчивую уверенность и невозмутимо продолжил: — Люблю наблюдать за тем, как люди берут верх над своими демонами — или, наоборот, сгорают дотла в борьбе с ними, терпя сокрушительное поражение. Когда страх становится сильнее здравого смысла, человек раскрывается по-настоящему, — он чуть склонил голову набок, и в его взгляде промелькнула странная смесь глубокой заинтересованности и опасного любопытства. Казалось, он видит меня насквозь, до последней капли моих опасений и сомнений. — Тебе доставляет удовольствие смотреть как мы корчимся от страха и отчаяния, не так ли? — резко ответила я, чувствуя, как гнев сжимает горло. — Удовольствие? Нет. Скорее, я ищу ответы, — негромко произнёс он. — Неужели тебе недостаточно просто признать, что люди слабы? — Люди не слабы, они уязвимы, — поправил меня Кюма. — Мне хочется увидеть, как вы справляетесь со своей уязвимостью, — на его губах появилась едва заметная полуулыбка. — Перед началом игры ты сказала, что тебе нужны ответы, — вдруг напомнил он. — Да, эти игры жестоки и бесчеловечны, а жизнь бесценный дар, который так легко потерять. Вот и я…только что лишился близкого друга, — Кюма на миг прикрыл глаза. — Его звали Шитаро, и он был участником нашей музыкальной группы. Мы вместе ютились в убогой квартире, репетировали ночи напролёт ради выступлений в маленьком клубе. Грязь, шум… Но нам было плевать, мы играли музыку, жили. А теперь его нет. И всё, что я могу — идти дальше. Может, именно ради этого я здесь: узнать, как люди живут на пределе своих возможностей. Участвуя в этих играх… можно увидеть истинное обличье человека — полностью обнажённого, как на сцене, под софитами, когда все смотрят только на тебя. И знаешь… Шитаро… он всегда был самим собой и оставался верен себе до последнего мига. Я покачала головой, стараясь разобраться в чувствах, которые захлёстывали меня. Присутствие смерти стало слишком явственным, слишком ощутимым, а Кюма, казалось, играл на этом, как на гитарных струнах. — Я понимаю тебя Кюма. Тебе несомненно жаль Шитаро, — произнесла я осторожно, стараясь звучать не слишком мягко. — Вот только он мертв и его уже не вернуть. А то, что ты чувствуешь сейчас — утрату, одиночество или… опустошение, — я сознательно перечисляла всё, что могло зацепить его душу. — Разве всё это, что ты испытываешь сейчас, не есть проявление жалости к себе? Признай хоть краем сознания, что твоя скорбь перемешана с облегчением, что на его месте не оказался ты. Разве не пробирает до костей понимание что в один миг судьба может решить всё за тебя, и, если бы что-то пошло чуть иначе, вместо Шитаро погиб бы ты? Или ты стараешься заглушить подобные мысли, пряча их под удобным предлогом «мы все равно когда-нибудь умрём? — Я резко подняла голову, глядя прямо на него. Быть может, Кюма, ты впервые осознаёшь собственную внутреннюю нищету? Заглядывая вглубь собственной души видишь там пустоту, страшнее, чем сама смерть? — я специально произносила эти вопросы так, чтобы они впились в его гордость, как острые иглы. В глубине души я хотела увидеть, сломается ли он или вспыхнет яростью. Интересно, есть ли у него уязвимое место? Или он настолько искусен в этой игре, что любые чувства для него — лишь инструмент? Я старалась задеть его словами, ударить по больному месту, заставить этого заносчивого «короля» выдать свою слабость. Если он считает, что может играть нашими эмоциями, я покажу, что вижу его слабости. Даже король может дрогнуть — мне нужно было это знать. Мне отчаянно хотелось увидеть, что он всего лишь человек, разрываемый сомнениями, как и все мы. Кюма вскинул бровь, будто оценивая мои слова. Несколько секунд он задумчиво молчал, явно переваривая сказанное, и что-то мрачное скользнуло в глубине его тёмных глаз. — Внутренняя нищета? Интересный вывод, — наконец произнёс он, чуть сужая глаза. — Что ж… раз уж ты решила выворачивать мои чувства наизнанку, я приму вызов, Эрин. Может быть, ты и права в чём-то. Когда теряешь друга, становится не по себе ещё и от мысли, что на его месте вполне мог оказаться ты сам. Да, когда умирают те, кто шёл рядом, внутри нас неизбежно звучит мысль: «А если бы это был я?». И в ответ на эту мысль, признаться, я чувствую не только горечь, но и непривычный укол… словно в самом деле рад, что не упал в эту пропасть первым. — Конечно, ты не исключение. Кто же в здравом уме выберет добровольную смерть? — голос сорвался на смешок, полный горькой иронии. — Никто, — согласился он. — Но, если честно, осознание, что ты уцелел вместо близкого человека, порой может быть даже мучительнее, чем смерть. И, знаешь, это действительно может напоминать, как ты выразилась, внутреннюю нищету, — Кюма кивнул и посмотрел на меня так, будто мы пришли к какому-то общему мнению. — Но давай не будем обманывать себя, Эрин. В этих играх не выжить без толики эгоизма. Только одни из нас признают это, другие — предпочитают сделать вид, что всё ещё свято держатся за мораль. Готовность пожертвовать чем-то важным ради победы — единственное, что отличает сильного от слабого. — Это удобная философия, Кюма, — огрызнулась я, вновь почувствовав, как внутри всё закипает. — Но она не отменяет того факта, что, Шитаро уже не вернётся, а ты продолжаешь вести эту игру. Он сделал долгую паузу. Мы оба понимали, что наш разговор — не более чем короткая передышка перед схваткой. — Ты права. Всё можно пережить, кроме собственной смерти. Но не путай это с жалостью к себе. Я слишком давно привык к тому, что люди уходят, когда их песня спета. Шитаро выбрал идти до конца, так же как и я, так же как и ты сейчас. Если бы он остался в стороне, то это означало бы, что он отверг всё, во что мы верили, когда играли вместе. Он жил страстно и умер так же. Возможно, это был его путь. Боль… она просто напоминает, что я ещё жив. Ты спрашиваешь жалею ли я себя? — он чуть приподнял брови. — Вряд ли. Или, по крайней мере, не в том смысле, о котором ты говоришь. — Он чуть сжал губы, затем спросил, не отводя от меня взгляда. — А что если страх смерти и есть наша движущая сила, которая способна вывести человека за рамки привычного? Ты не задумывалась, что именно страх потерять жизнь даёт нам почувствовать остроту бытия, смелость жить по-настоящему и ценить жизнь так, как никогда прежде? Разве не в этом смысл борьбы? До последнего мгновения не сдаваться и понимать цену каждому вздоху? Разве не за этим мы здесь? Наши взгляды пересеклись в молчаливом поединке мнений и эмоций. — Ты говоришь, будто это всего лишь эксперимент, — парировала я с нажимом. — Как будто мы добровольцы, решившие проверить, насколько сильна наша воля к жизни. Но нам всё это навязали… или ты этого не замечаешь? Неужели потеря Шитаро не научила тебя тому, насколько всё это бессмысленно? Всё, что я вижу — это очередное жестокое шоу с заранее продуманными ловушками, — сказала я, обводя взглядом стены контейнера. — Да, эти игры жестоки, и я не прикидываюсь, будто мне всё равно. Мне горько от того, что Шитаро умер, а я продолжаю свой путь без него… Но я не пытаюсь бежать от реальности. Я понимаю, что здесь мы существуем на острие лезвия. Возможно, именно так я пытаюсь убедить себя, что есть смысл в этих испытаниях, что пока мы живы, у нас есть шанс узнать себя до конца. И я надеюсь, что когда они закончатся, я буду знать о себе что-то важное… — проговорил он, снова глядя прямо в мои глаза. — А если у меня нет желания «узнавать себя» таким варварским способом? — Его спокойная логика сводила с ума, и я почувствовала, как внутри меня закипает негодование, а на языке играет тёплая капля крови, оставляя во рту острый привкус железа. — У тебя всегда есть выбор: бороться или сдаться, — отозвался он. — Покажи мне как ты хочешь прожить жизнь или… сдайся. Кюма неспеша приблизился, сократив дистанцию, заставляя меня сделать инстинктивный шаг назад. Казалось, стальные стены контейнера стали ещё теснее, дышать всё становилось тяжелее. — Эрин… Не забывай… Сама жизнь заканчивается смертью, неизвестным, хотя человек строит тысячу хитрых структур верований, чтобы преодолеть ее. Люди боятся смерти и пытаются играть с ней, в надежде забыть о страхе. Они знают, что умрут, знают, что спасения нет, но не хотят этого знать, и делают вид, что судьбу можно обмануть, — Кюма чуть улыбнулся, и в его глазах промелькнула странная смесь сочувствия и упрямого вызова. — Люди добровольно рискуют жизнью, играют со смертью, шутят про смерть. думая, что так они заглушат страх или так они могут притвориться, что им не страшно. Но им страшно, и этот страх точит душу и по-прежнему отравляет каждое мгновение, каждую секунду их жизни. Испугавшись, мы легче всего превращаемся в жертву. Подумай об этом, Эрин. Лучшая защита — это принять свой страх и продолжать идти вперёд, несмотря ни на что. — Твоя философия, несомненно имеет место быть. Однако, ты говорил о «пути», и я уверена, что никто из нас не хотел оказаться в этом Пограничье. Я не верю, что человек обязан проходить через страх смерти, чтобы почувствовать вкус жизни, — проговорила я, облизав пересохшие губы. — Значит, такие как ты предпочитаете обманывать себя? Прятаться за праздниками мёртвых, за шутками про смерть, устраивать фестивали и маскарады, наряжаться скелетами и делать вид, будто её нет? Нет, Эрин, человек не обязан искать смерть, но если он её боится до дрожи, он уже не живёт, а только существует. — Может, и так. Но я не верю, что насилие и риск для жизни — лучший способ избавиться от страха. Мы не животные на арене, чтобы развлекать зрителя. Кюма спокойно скрестил руки на груди и, кажется, едва заметно усмехнулся. — Говоришь, «не животные»… но разве ты не чувствуешь внутри себя ту же ярость? Тот же инстинкт выжить любой ценой? — понижая голос, спросил он, подаваясь вперёд. — Посмотри… Стоило мне только приблизиться и ты сжала кулаки. Тебе не хочется умереть здесь, и ты пойдёшь на всё, чтобы выжить. — Да, я боюсь смерти. И ненавижу её близость… Но это не оправдывает эти жестокие игры. В них нет настоящей свободы, а есть только принуждение. — Принуждение… возможно, — с неохотой признал Кюма. — Но и ты не бросаешь попыток сопротивляться. Иначе давно бы сдалась. А ненависть… — медленно повторил он. — Хорошая мотивация, как ни посмотри. Может, в тебе откроется то, о чём ты не подозревала. Поэтому давай продолжим эту игру, чтобы увидеть тот момент, когда решится, кто из нас окажется сильнее… или чьи убеждения рухнут. — Ты всё сводишь к силе, — я изо всех сил старалась взять себя в руки, чтобы не дать затянуть себя в эмоциональные сети, умело расставленные Королём Треф. — Когда всё закончится, ты поймёшь, что слабость и сила — это две стороны одной монеты. А смерть? Её можно бояться бесконечно, но она всё равно придёт. И, может быть, именно поэтому стоит научиться не бегать от неё, — заключил Кюма. — Посмотрим, сможет ли твоя философия спасти тебя, когда придётся сделать последний шаг. — Посмотрим, — слегка кивает Кюма. — И, Эрин… пусть победит тот, кто перестанет бояться. Он замолкает, давая понять, что наш разговор окончен и дальше будут говорить только действия. Я чувствую его руку на своём плече. Слышится сигнал браслетов и голос: «500 баллов переходят к команде Короля Треф». Слыша это, Кюма удовлетворённо улыбаясь, отступает к выходу, а следом за ним хмыкнув, направляется Ута, все это время не проронившая ни единого слова.

***

Когда мы вновь собрались у базы, до конца игры оставалось ровно тридцать минут. И с каждым мгновением я ощущала, будто песок времени сыпется мне прямо за шиворот, холодя спину, и всё острее чувствовала, как дрожит внутри та самая тугая пружина страха на грани отчаяния. Рядом со мной Арису и Усаги, словно застыли в мрачном молчании, понуро опустив головы. Кажется, что даже наши тени на потрескавшемся асфальте стали длиннее и тяжелее, чем обычно, будто несли на себе весь груз, вцепившейся в нас безысходности. Усаги, потерянная и расстроенная, нервно теребит край своей спортивной кофты, стараясь не смотреть никому в глаза, затем касаясь ладонью поверхности базы, произносит тихо, почти шёпотом: — Может, всё-таки поищем оставшиеся объекты? Вдруг ещё есть шанс… Ее голос чуть дрожит, распадаясь на слабые отголоски, а в глазах читается бессилие. Очевидно, что она говорит это скорее по привычке не сдаваться, чем из реальной уверенности. Её обычно прямая осанка теперь кажется сломанной, а плечи опущенными под тяжестью разочарования и обречённости. Я с трудом сглатываю горький ком, чувствуя, как пересыхает во рту. Сквозь сжатые зубы вырывается тяжёлый вздох. Неуверенно киваю, пытаясь хоть на мгновение разделить с ней эту тонкую веру в «шанс». Но ощущение безысходности, как гул в голове, не даёт собрать мысли. — И какой от этого толк, а?! Даже если найдём что-то, там жалкие две с половиной тысячи очков. А у нас отставание двенадцать тысяч! Чувствуете разницу? — гаркнул Нираги, злобно косясь на Татту, который весь съежился под его взглядом. Бедняга и так выглядел сущим комком нервов, а под яростным прицелом Нираги и вовсе сжался, прислонившись спиной к столбу. Он словно потерял последние крупицы уверенности в себе, опустив голову, и надвинув кепку так низко на глаза, что я с трудом могла различить его взгляд, за которым скрывалась подавленность и неотступная тоска. — Постойте! Да! Ведь у Татты же есть десять тысяч очков! — перехватив взгляд Нираги, внезапно оживает Арису и его голос звучит с какой-то отчаянной бодростью. Он делает резкий жест рукой, призывая нас всех обратить на себя внимание. — И если мы придумаем правильную стратегию тогда… — Заткнись со своими «придумаем»! — оглушительно рявкает Нираги, прежде, чем Арису успевает договорить. — Какие к чёрту «варианты»?! Тупизм, да и только! Меня уже тошнит от ваших бесконечных «если мы попробуем» и «тогда у нас всё получится»! — в голосе Нираги сквозят усталость и злость одновременно. — Вы только гляньте на этого сопляка! — он цедит слова с издёвкой, с головы до ног окидывая Татту уничижительным взглядом. — Стоит весь потный, дрожит, как последнее чмо… Тоже мне «защитник базы» нашёлся, —сквозь зубы, словно змея, шипит Нираги. — Слышь, лузер, у тебя есть полчаса, чтобы осознать, что ты нас всех подвёл и благодаря тебе мы в жопе. Только учти, если нам больше не повезёт, то я урою тебя еще до того как лазер прошьет твою тупую башку, уяснил? Голос Нираги сочится злобным сарказмом, а губы кривятся в жестокой, почти садисткой ухмылке. Татта еле держится, еще плотнее обхватывая себя руками, и молчит, загнанный на самую глубину собственной вины, без возражений получая один незримый удар за другим. Остальные тоже молчат, не смеют вмешиваться: нам всем ясно, что любое слово можно подпалить фитиль бомбы под названием «Нираги». Но он уже не унимается, его ярость рвётся наружу. — Давай-давай, молчи, Татта, — ядовито продолжает Нираги, прищуриваясь и скрещивая руки на груди. Он говорит вкрадчиво, словно наслаждаясь каждым словом. — Молчи, как и положено жалкому идиоту, который умудрился феноменально просрать всю нашу защиту, блять, за пару секунд. Прям представляю себе эту картину: «Ой, это, наверное, блеф…» — Нираги утрированно изобразил Татту, глупо хлопающего глазами. — «Не буду ничего делать, вдруг они просто прогуливаются мимо!» — с преувеличенным сочувствием он покачал головой. — А потом бац! И они уже с десятью тысячами очков, пока ты там тупил, да? Лу-зер. Злосчастное слово, повторённое почти по слогам, будто кололо Татту раз за разом, а Нираги наслаждался, смакуя вкус чужого унижения и свою внутреннюю гадливость, кривя губы в мерзкой насмешке. От этих слов Татта, казалось, ещё глубже вжался в столб. Я отчётливо видела, как по его вискам текут капли холодного пота и ощущала, как страх прорастает в нём, будто корни ядовитого растения, и в этом страхе было что-то мучительно знакомое каждому из нас. Я почувствовала, как в груди вскипает гнев. Больше всего хотелось дать Нираги пощёчину, чтобы выбить эту гадкую ухмылку из его губ или хотя бы накричать, чтобы он заткнулся и прекратил это издевательство. Но от одного взгляда на его исказившееся лицо я понимала: любой, кто осмелится ему перечить, будет сметён первым же порывом этой ярости. — Нираги, пожалуйста, прекрати. Достало уже… Сейчас не время выяснять, кто прав, а кто нет… Надо думать, что делать. Мы же одна команда и разве мы не должны поддерживать друг друга, даже когда всё вокруг рушится, а? Неужели нам обязательно превращаться в чудовищ, позволяя жестокости добить тех, кто слабее? — почти умоляюще обратилась к нему я, с наивной надеждой хоть немного снизить градус его агрессии, хотя в голове саркастической тенью скользила мысль, что для Нираги, похоже, всё давно и безвозвратно рухнуло. Он уже стал тем самым чудовищем, что отрастило себе панцирь, не пропускающий ни капли сочувствия и к чему-то вроде совести уже не достучаться. — Да. Остаётся слишком мало времени, чтобы продолжать ссориться, — со смешанными чувствами бессилия и печали, резюмировал Арису. Его голос дрожал, словно струна, слишком сильно натянутая. — Или мы объединимся, или поодиночке пропадём… Нираги тяжело выдохнул, фыркнул, затем развернулся к нам с раздражённой гримасой: — Да пошли вы все. Мне насрать, что там «должно». Захотите выжить — найдете выход. А я пойду посижу в тенечке. Чёртово солнце печёт как в аду, а в отличие от вас, я не могу дышать через кожу и должен сам регулировать свою температуру. Так что, оревуар, слабаки! — Ну и катись. Не особенно ты нам нужен. И без тебя справимся, — процедила я ему в спину, чувствуя, как внутри оседает опустошённое раздражение. Нираги в ответ лишь демонстративно повёл плечом, будто моё заявление его абсолютно не впечатлило, и, бросив на нас презрительный взгляд, пошел прочь к контейнерам. И в этот момент я осознала, что, несмотря на его гадкие слова, сам он тоже боится. Как бы мы ни старались, нас всех душит отчаяние, и оно рвёт нас в клочья, будто зверь, чующий лёгкую добычу. В этом и заключалась наша общая трагедия: скованные оставшимися тридцатью минутами, словно загнанные в угол, мы искали хоть какой-то выход, боясь так сильно, что были готовы разорвать другого, лишь бы не признать собственную беспомощность. Я взглянула на Татту, который все еще не мог найти в себе силы поднять глаза, и тяжело выдохнула, чувствуя, что его уныние начинает передаваться и мне. Нужно было как-то поддержать его, пусть даже я и сама шаталась от нервного перенапряжения. — Татта… — собравшись с духом, я сделала шаг, к сгорбившемуся у столба парню, чтобы сказать, что он важен для нас и мы действительно ценим его. Сказать что угодно, лишь бы он поднял голову. Но он только сильнее натянул на глаза кепку, как бы пытаясь отгородиться от моих слов и взглядов. Словно говорил: «Не надо. Не сейчас». Едва заметное движение плеч подсказало мне, что сейчас любая попытка заговорить только глубже загонит его в собственную скорлупу. И от этого становилось ещё тоскливее. Я перевела взгляд на Арису: плечи безвольно опущены, руки дрожат, а в глазах — пустота, как у человека уже потерявшего надежду увидеть завтрашний день. Я бы предпочла разглядеть в его глазах злость или упрямство — это бы означало, что он ещё не до конца сдался. Но теперь там застыло лишь отсутствие каких бы то ни было чувств, и это пугало сильнее всего. Глядя на него, у меня самой начало сводить скулы от горького бессилия. Чуть поодаль стояла Усаги — ее обычно решительный и прямой взгляд потускнел. Боль, гнев, отчаяние — всё смешалось на её лице, отражая общее состояние команды. Мы все были вымотаны — и физически, и морально. Усталость накрыла нас, но неумолимое время напоминало, что решение нужно принимать уже сейчас, не позволяя страху затмить разум и уничтожить нас. Но вместо этого мы лишь всё глубже вязли в чувстве обречённости, не в силах придумать ответный ход. — Надо… — сорвалось с губ. Я попыталась заговорить, стараясь собраться с мыслями. —… придумать новую стратегию, пока не поздно. Даже если у нас нет нормального плана, мы не можем просто сидеть и ждать, пока… умрем. «Испугавшись мы легко превращаемся в жертву» — в сознании всплыли слова Кюмы. «Что мы упускаем? — мелькнуло в голове. — Разве нельзя найти лазейку, какой-то хитрый обходной путь?» Мысли метались, перепрыгивали от одной безумной идеи к другой, но разум словно выбросил белый флаг — ни одна из них не казалась хоть сколько-нибудь жизнеспособной, рассыпаясь в прах под влиянием здравого смысла. Теперь эта было самое настоящее отчаяние на грани паники. «Отчаяние — штука жестокая, хитрая…» — осознала я, взглянув на все философски. — «Оно оставляет тебя парить над бездной с чёрным дном, заставляя чувствовать, как вся воля сопротивляется неизбежности, когда пальцы уже соскальзывают. Оно отнимает уверенность в своих силах, но парадоксально — именно этот холодный, адреналиновый страх даёт вдруг странную тихую ясность и решимость, которой ты даже не подозревал в себе. Собрав остатки сил, я старалась зацепиться за мысль, что у нас ещё есть шанс найти выход. В конце концов, в любой самой страшной ситуации остаётся выбор: сдаться или сражаться до последнего. Я подняла руку, разглядывая браслет. На нём, словно щемящее напоминание о том, насколько призрачна грань между жизнью и смертью, холодно светилась надпись: «Эрин Анкер. Неактивна». И мне вдруг снова вспомнились слова Кюмы. Но в этот раз о том, что иногда готовность пожертвовать чем-то важным ради победы — единственное, что отличает сильного от слабого. «Но так ли мы сильны, чтобы идти по чьим-то трупам, как это делает Кюма?» Сказать, что я знаю ответ, — солгать самой себе. В тот момент когда я уже занесла руку, чтобы коснуться базы, вдруг остановилась, снова глядя на надпись. «Эрин Анкер. Неактивна». И тут я уловила как где-то в глубине сознания пробивается идея — сперва смутная, едва уловимая. совсем нечёткая, размытая, как кадр на плёнке, которую только-только погрузили в проявитель. Я словно видела лишь неясные очертания — дразнящий контур возможного решения, еще не понимая, что с этим делать. Когда я закрыла глаза и позволила этому призраку обрести форму, внутри стало проясняться, будто я погружалась в лабораторию собственного сознания, где из хаоса поочерёдно всплывали всё отчётливее и убедительнее необходимые детали. Чем глубже я углублялась в эту мысль, тем яснее она вырисовывалось: спасение может быть там, где мы его даже не думали искать. Это был не просто внезапный порыв на грани безумства, а итог мучительной внутренней борьбы, смеси страха, надежды и жгучего желания не дать этой игре уничтожить нас. Я чувствовала, что готова сделать этот шаг в эту пропасть, пусть даже и не до конца осознавая все последствия, лишь надеясь, что «в полёте вырастут крылья». И если в эту секунду отчаяние можно перехитрить благодаря внезапной вспышке смелости, пусть так и будет. Решение, которое приходит в мгновение — не всегда безрассудство. Это тот самый момент, когда разум твердит о риске, о возможной катастрофе и настаивает на осторожности, но уставшее от колебаний сердце, выбирает путь, который может и не быть самым безопасным, но который обещает внутреннее освобождение от мук выбора. И тогда наш внутренний мир внезапно взрывается порывом — необдуманным, но искренним, похожим на вспышку звезды, внезапную и ослепительную, которая на миг освещает все уголки души, позволяя сердцу указать дорогу, которую разум не осмелился бы предложить. Едва я набралась решимости озвучить то, что выстрадал мозг, когда из-за угла контейнера пошатываясь вывалился Нираги. — Ну что, неудачники, уже придумали сказочный способ продлить свои никчёмные жизни? Или до сих пор боитесь пошевелиться и продолжаете мямлить о надежде? — он лениво потянулся и с кривой усмешкой обвел нас взглядом. — А то я там чуть не уснул со скуки. Да и забыл приложиться к гребанной базе, черт бы ее побрал. Не то чтобы я сильно тороплюсь, но… — Стой! — крикнула я, едва он протянул руку к столбу, чтобы активировать браслет. Нираги замер, медленно обернувшись, чтобы посмотреть на меня. Казалось, он собирался задать ехидный вопрос, но не успел, потому что я уже сделала глубокий вдох, стараясь унять дрожь в голосе, и произнесла: — У меня есть план. Слова прозвучали глухо, словно с трудом протиснулись сквозь вязкую напряжённость в воздухе. Все настороженно замолчали. В этот миг даже ветер приостановился, чтобы насладиться тишиной, которая повисает в ответ на мои слова. Арису хмурится и невольно потирает висок, тщетно пытаясь представить, каким безумием может обернуться моё заявление. Усаги встревоженно сжимает губы, переводя взгляд на Арису и обратно на меня. Нираги резко распахивает руки, словно говоря: «Давай, удиви меня своим жалким планом!». Даже Татта реагирует, приподняв козырёк кепки так резко, что она съезжает ему на затылок. Он бросает на меня растерянный взгляд и недоуменно моргает. Смотря на них, я чувствовала как страх тянет меня назад, заставляя промолчать, но я уже была слишком далеко за той чертой, где можно просто сдаться. — Мы должны атаковать базу Кюмы. Это наш единственный шанс, — торопливо выдохнула я, и столкнувшись с тремя парами изумлённых взглядов, замолкла, оглядывая каждого, пытаясь уловить малейший намёк на поддержку. На несколько секунд вокруг нас повисла напряжённая тишина — будто кто-то убавил звуки всего окружающего мира. — Ха-ха-ха! — нарушил молчание почти сумасшедший смех Нираги. — Да ладно! Вот уж не ожидал от тебя подобной авантюры, — в его взгляде вспыхнул какой-то болезненный азарт, словно он наконец-то увидел шанс на очередную дьявольскую выходку. — Если что, я согласен. Веселиться так веселиться, даже если это будет последнее веселье в моей жизни. Так или иначе действие морфина заканчивается и похоже, у меня остаётся всё меньше шансов на достойный финал. Так что я — за! По крайней мере, будет что вспомнить в последние секунды. Его голос звучал саркастично, и было ясно, что страх он привык глушить риском. Однако в глубине души я видела: ему действительно интересно испытать судьбу и проверить, кто кого сломает первым. Остальные отреагировали иначе. Усаги, отойдя от первого потрясения, нахмурилась и быстро выпалила: — Подожди, а как же мы прорвёмся? Как это вообще получится? Они ведь наверняка окружат свою базу и будут защищать ее до последнего. Я заметила, как она закусывает губу и теребит рукав куртки, пытаясь взять себя в руки. Её сомнения оправданы: план звучал безумно. Арису сделал шаг ко мне и заговорил вполголоса, чтобы не провоцировать новых вспышек сарказма у Нираги: — Ты понимаешь, что если мы действительно попробуем напасть на их базу, мы, скорее всего, погибнем в первой же битве? — Нет. Мы не поступим так бездумно и рискованно. Да, риск огромен, но у нас есть одно важное преимущество, — твёрдо сказала я, делая паузу. Оглядывая их лица, я осознавала, насколько важен каждый аргумент и ощутила, как горячо стучит кровь в висках. — Я специально не стала дотрагиваться до базы и попросила Нираги тоже не делать этого. Теперь мы оба считаемся «неактивными», а значит любая битва с нами невозможна. Если кто-то из команды Кюмы дотронется до нас, то то удар током получат и они, и мы. Это не убьёт нас, но ненадолго отключит. При этом мы не утратим свои баллы, потому что мы заблокированы как участники битв и нас нельзя «сжечь» очками. Это значит, в плане баллов мы неуязвимы: нам нечего терять, зато есть что приобрести. Если Нираги и я сможем коснуться базы Кюмы, мы получим двадцать тысяч баллов. Достаточно, чтобы изменить ход игры и спасти себе жизнь. Остальные двое — Арису и Усаги, или ты, Татта, — должны отвлечь их. Они не ждут от нас нападения, потому что считают своё положение безусловно выигрышным и уверены, что победа у них в кармане. Это наше преимущество: неожиданная атака, чтобы застать их врасплох. Наше внезапное нападение выбьет из них спокойствие и самоуверенность. И пусть шанс невелик — это всё, что у нас есть. Я сделала ещё одну короткую паузу, чтобы дать им время всё переварить. Я понимала, что говорю о вещи почти безумной — бросаться прямиком на врага, полагаясь на крохотную лазейку в правилах и внезапный эффект. Но внутри меня уже не оставалось сил на сомнения. В нескольких шагах от меня Нираги нетерпеливо цокнул языком, как будто ему уже не терпелось броситься в бой, глаза Усаги стали чуть круглее, Татта застыл, приоткрыв рот, словно ещё не до конца понимая, о чём точно речь, и, вероятно, перебирал в уме, все возможные исходы, и, похоже, каждый из них казался ему одинаково страшным, а Арису сжал кулаки, будто воюя с внутренними противоречиями. В воздухе висел нервный треск возможной катастрофы и притягательного шанса вырвать победу из лап Короля Треф. — Я выбрала этот путь не от безрассудства, — продолжила я уже мягче, надеясь, что мои слова придадут им уверенности. — Это продуманный риск. Если сейчас мы не пойдём ва-банк, то обречём себя на заведомое поражение. Не факт, что наш план сработает, но если мы даже не попытаемся, то уж точно проиграем. Я все ещё чувствовала тусклый огонек страха и сомнения где-то глубоко внутри себя, но не давала ему разгореться. Я умолкла, давая каждому возможность осознать всё до конца. Тихий шелест ветра заставил меня вздрогнуть, напоминая, что время продолжает свой ход, а мы — ещё нет. После моих слов, мы на миг переглянулись. Ответом мне были полные сомнений и напряжения взгляды, но я видела и едва заметную искру надежды. Да, мой план стоит на грани безумия, но именно эта грань, похоже, и была нашим единственным реальным шансом. Нираги, видя колебания остальных, бросил на них насмешливый взгляд: — Да ладно вам. Зачем притворяться, что у нас есть выбор? Или мы делаем этот отчаянный рывок, или можем уже сейчас умирать со скуки. Давай уж, объявляй, кто останется базу сторожить, а кто будет участвовать в этом весёлом карнавале. Я бросила на него короткий взгляд — в его безумии была своя странная и пугающая логика. Чем ближе мы подходили к краю, тем острее вспыхивали в Нираги опасные искры в глазах и тем шире делалась его ухмылка. Отчётливо было видно, что он жаждет провернуть что-то настолько дерзкое. В наступившей тишине каждый осознал, насколько мало времени у нас осталось. Страх двигался по кругу между нами, но я видела, что отчаяние тоже может стать топливом для решающего рывка. Но будет ли этого достаточно, чтобы побороть не только противника, но и собственный страх? Пока мы обмениваемся взглядами, я улавливаю молчаливое: «А вдруг и правда получится?» — в глазах Усаги. У Арису на лице читается мрачное «Будь что будет». Каждый пытается оценить, хватит ли у него смелости сделать столь рискованный шаг ради того, чтобы выжить. — Ладно, — наконец выдохнул Арису, глядя мне прямо в глаза. — Похоже, другого выхода нет. Тогда вперёд. Покажем им, на что мы способны и сделаем всё, чтобы превратить этот план в наш шанс на спасение. Нираги оскалился в своём кривом подобии улыбки: — О, я прямо жду не дождусь этого представления. Тогда не будем терять время. Готовьтесь к последнему веселью. Надеюсь, оно того стоит. — Если все согласны, тогда Нираги прав, надо решить, кто останется охранять нашу базу, — тихо сказала я. — И распределить, кто возьмёт на себя конкретных игроков команды Короля Треф. На миг снова воцаряется молчание. Слышно только, как кто-то тяжело дышит. Кажется, это Татта: он смотрит на меня, как на сумасшедшую, а сам выглядит так, словно считает мою идею самоубийственной и готов совсем отказаться, но не может решиться сказать об этом вслух. Теребя край рукава рубашки и переступая с ноги на ногу, он еле слышно пробормотал: — Вы… Вы даже не представляете, о чём говорите…против чего идёте. Я видел на что способны эти ребята. Они точно знали, что один из них умрет при атаке. И несмотря на это, они напали на нас без единого сомнения. Они не боялись. Просто бросились в бой, как безумные псы… Такое… Не думаю, что мы на это способны… И неважно сколько усилий мы приложим, — он нервно сжал пальцы. — Против таких людей мы не выстоим… В его голосе слышалась обречённость, и на миг она отозвалась у меня внутри — я тоже боялась, что он прав. Но мы не могли позволить этому страху парализовать нас. — Возможно, в твоих словах есть правда, — пробормотала я, стараясь подобрать слова, чтобы хоть немного его успокоить. — Но, по сути, в этом же и заключается их сила: они не знают, что значит остановиться, заражают своей решимостью и фанатичной готовностью идти до конца… Я хотела добавить что-то ещё, но меня перебил манерный рокот голоса Нираги: — Это что я сейчас услышал? А ты оказывается не только тупой, но ещё и трусливый! Тебе мало того, что ты, черт возьми, уже подставил всех, так теперь ещё и прячешь голову в песок как гребанный страус, — Нираги медленно расхаживал вокруг Татты, словно хищник перед броском. — Ты вообще себя слышишь? Ты ноешь, как последняя истеричка. Мы не выстоим, мы не сможем, ой-ой-ой, всё пропало! Серьёзно, Татта, когда ты уже наконец-то отрастишь себе яйца? В его голосе звучал злобный смех, в котором угадывалась смесь презрения и своеобразного садистского удовлетворения. Казалось, что каждое слово он произносит нарочито медленно, чтобы лучше смаковать собственные оскорбления и наблюдать, как они ранят Татту. — Хотя, о чём это я? Какие у тебя нахрен яйца? Ты же всю жизнь был безвольной размазнёй. Ну правда, глянь на себя. Ни характера, ни смелости, ни даже нормального стояка, я уверен. Татта напрягся, но промолчал. Нираги наклонился, заглядывая Татте прямо в лицо, словно смакуя момент и заговорщически понизил голос: — Хотя, знаешь, я сомневаюсь, что у тебя вообще стоит, Татта. Ты же не просто трус. Ты ведь ещё и слабак. А слабаки не трахаются. Может в этом вся херня? Вдруг кроме того, что ты ссыкло, ты ещё и импотент? Нираги зло засмеялся, хлопнув Татту по плечу так, что тот дёрнулся. — Ну и чё ты молчишь? — продолжил он, щурясь. — Давай, скажи хоть что-нибудь, или твой язык такой же вялый, как твой член? Вот, например, у меня он всегда в охрененном состоянии, — ухмыляясь, Нираги медленно провёл языком по нижней губе, а ладонью хлопнул себя по паху. — Стоит когда я стреляю, когда я рву чужую глотку, когда чувствую вкус настоящей жизни, понимаешь? Нираги снова облизнул губы, переводя взгляд на меня и Усаги, и в его глазах вспыхнул похотливый блеск. — И когда смотрю на вас, кстати, — он хмыкнул, лениво потягиваясь. — Может, после того, как разберёмся с этой хуйнёй, я наконец-то вас хорошенько оттрахаю, а? Я почувствовала, как к горлу подкатывает тошнота. — Ты просто отвратителен. Больной ублюдок! — Ах, малышка, — поцокал языком Нираги и ухмыльнулся ещё шире. — Ты так страстно меня ненавидишь, что мне аж хочется посмотреть, какой ты будешь, когда застонешь подо мной. Я видела как Арису буквально передёрнуло от таких слов. Он сжал кулаки, с таким видом, что ещё немного и ударит Нираги в искалеченное лицо. Но я бросила на него умоляющий взгляд проигнорировать его насквозь провокационные слова, давая понять, что начать ссориться прямо перед атакой, будет равносильно погибели. Сейчас мы действительно не могли позволить себе вражду внутри команды. — Так что, в отличие от тебя, Татта, — Нираги снова обернулся к бедному парню. — я живу, чувствую, и трахну этот мир так, что он запомнит меня навсегда. А ты… ты даже на петуха в курятнике не тянешь. Высказавшись, Нираги отошёл, лениво потягиваясь. И тогда, едва слышно, но с отчётливой твёрдостью, раздался голос Татты: — Я… не трус. Нираги медленно моргнул, его ухмылка на мгновение замерла. А затем он запрокинул голову и резко разразился смехом — громким, издевательским, гулом перекатившимся между контейнерами. — Ты? Не трус? — он едва не сгибался пополам от смеха. — Да ты, блять, посмотри на себя! Ты трус, унылый кусок говна и мёртвый груз, который только отбирает у нас воздух! — Нираги, умоляю тебя, успокойся, прекрати сейчас же свои оскорбления, оставь его! Если Татте нужно время, чтобы обдумать, чтобы прийти в себя — пожалуйста. Надеюсь только, это самое время у нас еще есть, — проговорила я. — иначе… Нираги только прищурился, ухмыльнувшись так, словно моя попытка урезонить его забавляла. — Оу, а вот это уже интересно, — протянул он, склонив голову набок. — Ты сейчас так командирски звучишь, что у меня аж в штанах зашевелилось. Он облизнул губы, пристально глядя на меня. — Ты знаешь, дорогуша, если бы ты не была такой охуенно серьёзной всё время, я бы уже давно поставил тебя на колени и посмотрел, как хорошо ты умеешь командовать, когда у тебя рот занят. Я почувствовала, как к горлу подступает ярость, но в этот момент быстро заговорила Усаги, переводя на себя всё внимание. — Некогда ждать, — решительно произнесла она. — Надо распределить кто кого отвлекает и нападать. Хотя бы попытаться рискнуть. Если всё полетит к черту, просто сбежим. Я кивнула: действия Усаги всегда отличались практичностью и чёткой продуманностью, а в её характере сочетались хрупкость и одновременно неожиданная отвага, что в этих обстоятельствах было бесценным качеством. И несмотря на то, что иногда она хоть и казалась более уязвимой, демонстрировала удивительную стойкость и мужество. Нираги обернулся, тут же переключив своё внимание на Усаги, будто с нетерпением ждал именно этого согласия на действие. — Ох, Усаги, ты хоть понимаешь, как ты меня возбуждаешь, когда вот так говоришь, м? Мне аж хочется посмотреть, как далеко ты готова зайти. Он прикусил губу, сделав вид, будто разглядывает её с новым интересом. — Я могу выманить Канзаки подальше от базы, — уверенно заявила она, пытаясь не реагировать на хамство Нираги. — У меня с ним свои счёты и я уверена, что он упустит шанса снова побегать за мной. — Не сомневался в тебе, крошка, — глумливо ухмыльнулся Нираги и чмокнул губами, словно посылая ей воздушный поцелуй. — Твоя дерзость и решимость меня страшно заводят. Признаюсь, обожаю женщин, которые не пасуют перед опасностью. Давай, покажи себя, детка, я жду. Знаешь, я даже представил, как ты бежишь, вся такая возбуждённая от страха, а я догоняю тебя, валю на землю и… — с совершенно похабным выражением лица разглядывая Усаги, он провёл ладонью ниже живота. Стиснув кулаки, Усаги промолчала, не желая поддаваться на его провокации. Она терпела, понимая, что чем больше на него реагируешь, тем сильнее его это раззадоривает. — Я беру на себя Кюму, — быстро сказала я, стараясь не дать Нираги возможность продолжать свои мерзкие провокации. — Я сыграю на том, о чем, возможно, он сам не задумывается. По крайней мере не в играх. Усаги заинтересованно взглянула на меня, заставляя замешкаться. — Ну-у… Каким бы названным «королём» он не был и кого бы из себя не строил, прежде всего он … — я запнулась, снова воспроизведя образ обнаженного Кюмы в голове. — … мужчина. — Вот Кюма охуеет, когда услышит! — Нираги картинно закатил глаза. — И на что же ты целишься, а, детка? Решила, что у него слабое место между ног? — хохотнул он. — Яйца, поди, ему оттяпать хочешь, а? Метишь сразу в самое «драгоценное» место, чтобы отбить охоту играть в царя? А может ты его собираешься соблазнить? В таком случае можешь сначала потренироваться на мне. Я тебе пару уроков дам, с гарантией, что запомнишь на всю жизнь. — Заткнись, Нираги! Сейчас совершенно нет времени для твоих пошлых шуточек, — я впилась в него жёстким взглядом, пытаясь пресечь эту грязную болтовню. — Ой-ой, какая суровая, — Нираги вскинул руки, демонстрируя фальшивую покорность. — Да ладно, ладно… Я всё понял. Не дуйся, я ж просто пошутил. Всё, расслабьтесь, я просто развлекаюсь. Надо же хоть как-то поднять вам настроение, а то вы тут такие мрачные, будто уже трупами себя считаете. Хотя, знаешь… Если вдруг передумаешь, я всегда к твоим услугам. А вообще-то… мне и самому есть чем заняться. Возьму на прицел их девку. У меня кое-что припасено для этой цыпочки, — глумливо оскалился Нираги и облизнул губы. — Особый сюрприз. Я с силой выдохнула, решив просто игнорировать его, понимая, что он только и ждёт реакции, и обратилась к Арису: — Тогда ты займёшься отвлечением Маки. В знак согласия Арису коротко кивнул. — Итак… — начала я, делая голубой вдох. Под давлением собственного страха я чувствовала, как внутри всё дрожит, но внешне старалась выглядеть спокойной. — Я и Нираги будем пытаться дотронуться до базы. А в случае провала… вы… — я обратилась к Арису и Усаги. — бегите изо всех сил. Мы переглянулись, стараясь передать друг другу уверенность. Я видела, как Усаги смотрит на меня с безмолвной решительностью, а Арису изо всех сил пытается сохранять спокойствие. Даже Нираги, при всей своей наглости, сейчас выглядел взбудораженным, почти остервенелым в своей готовности к бою. — Пусть нам повезёт… — выдохнула я. — Удачи вам… ребята, — раздался вдруг тихий голос. Поглощенные обсуждениями, мы снова забыли про Татту. Я ощутила укол вины: мы уже распределили роли и он опять остался не у дел. Он не был ни бойцом, ни лидером. Он боялся. Но что мы могли сделать? Время не ждало. — О, кто это у нас снова заговорил? Наш трусливый мальчик, у которого язык вылез только затем, чтобы ныть, — не преминул съязвить Нираги, тут же переключившись на Татту. В его голосе снова зазвенели издевательские нотки: — В отличие от тебя, жалкий трус, мы не просто сидим на заднице и ждём чуда, мы настроены вырвать победу! — его голос превратился в злобное рычание. — А если нам это не удастся, то знай, я успею вернуться только ради того, чтобы прикончить тебя первым, недоумок! Последние слова Нираги буквально выплюнул, после чего с самодовольной рожей оглядел «трофей» своей словесной расправы, будто бы на мгновение утолив свою жажду унижения, и удовлетворенно отвернулся, показывая, что разговор окончен. Татта даже не повернул головы, словно погас, после нападок Нираги, став бессловесной тенью, не имеющей значения. Было в этом зрелище нечто мучительное. — Идёмте, — тихо, но решительно произнесла Усаги и направилась в сторону ряда контейнеров. — Нужно действовать. Я видела, как она борется с желанием вмешаться и поставить Нираги на место, но всё же мы не могли медлить. Я кивнула и сделала несколько шагов вслед за ней и остальными, ощущая, как с бешеной скоростью бьется сердце, и попыталась сосредоточиться на предстоящем плане, когда до меня еле слышно донесся голос Татты: — Но ведь… я правда не трус… Вы ещё увидите, кто я. Голос был другим. Не сломленным. Не просящим. А пугающе уверенным.