Звёздный Предел

      Над корнями погибающего дерева склонялись двое. Темноволосая дева усердно разгребала сухую землю — мелкие комья и сучья ранили и пачкали тонкие белые пальцы, земля забивалась под ногти, но она отдавалась делу с любопытством истинного естествоиспытателя. Или ребенка, заполучившего новую игру. Юноша с темно-каштановыми волосами смотрел на все действо неодобрительно, но вслух перечить не смел.       Королева порой давала такие задачи, над которыми придворные ломали голову не один десяток лет. Даже он, первый из мудрецов Дориата, не мог уразуметь, отчего майэ допускает такую страшную смерть в свои огражденные пределы.       Древесный дух погибал, отчаянно и с хрипом, кора рассыпалась пылью, и из старого вяза сочились остатки жизненных сил. Принцесса под строгим взглядом своей королевы и матери выкапывала корень, еще живой и мягкий.       — Отчего ты так смотришь, будто это постыдное дело, друг мой?       Даэрон замешкался. Как сказать, что копаться в земле и вытаскивать из-под ногтей остатки жирных червей и личинок совсем не приличествует царственному и волшебному облику возлюбленной принцессы?       — Уж не считаешь ли ты, Даэрон, что плоть Арды недостойна моих рук? Или я — недостойна плоти Арды?       Первый мудрец Дориата и советник короля покосился на королеву. Мелиан стояла поодаль, сцепив руки за спиной — и смотрела в чащу леса, будто бы никого, кроме неё и этой чащи вокруг, не существовало.       — Ваши пальцы изрезаны, — тихо заметил синда. — Позвольте мне залечить их. Лютиэн подняла на него глаза — серые и бездонные, как предвечная ночь в сизых облаках.       — Я и сама могу. И получше тебя, — наконец она извлекла корень и потянула его, как толстую и влажную ленту — на свои колени. Он едва шевелился, как серая слепая червяга, извивался, пачкая желтым соком и землей легчайшее платье Лютиэн. Она оглаживала его тонкими пальцами, проводя по малейшим зазубринам и морщинкам, оглаживая ранки, оставленные кротами и звездоносами. — Даэрон. Сядь рядом.       Он опустился, оправив длинные серебристо-зеленые одежды, совсем неподходящие для вылазки в лес. Волосы его были гладко причесаны и собраны, небольшой тугой пучок на макушке скреплен изящной заколкой, изображавшей бабочку, только-только расправлявшей крылья. Но его главным украшением были глаза — темно-карие, по-оленьи блестящие глаза. Лютиэн невольно сравнила его со своей собакой, умершей еще когда она была совсем малышкой — он преданно ходил за ней по пятам и гавкал на всякого, кто смел приблизиться. Даже на Тингола. Но преданность Даэрона её отцу была неоспорима и она даже подумала с грустью — что, если поставить его перед выбором? Это будет любовь к ней или преданность её отцу?       Она заговорила, негромко и властно:       — Все Пробужденные проснулись на земле, нагие и укрытые доселе спящей травой. Они ходили у вод, не зная одежд и стыдливости. Не знали они и брезгливости, и с радостью познавали всё, что могли познать. Даже это, — она подняла руку, показывая сомкнутого в тонких пальцах длинного червя. На лице синда мелькнула брезгливость. — Он — создание Кементари, такое же, как и трава, деревья, животные и птицы. У всякого есть своё место и предназначение. Они обогащают землю, позволяя ей плодоносить и вкушать нам эти плоды. Так отчего же в тебе столько презрения к этим существам? Они совсем крошечные, — прошептала она, отворачивая от него голову. — Совсем беззащитные. И не он убил этот вяз.       Червяк шлепнулся на землю.       Над ними неслышно возвысилась Мелиан и, подобрав летящие темно-синие юбки, опустилась рядом. Накрыла бледные ладони дочери, покоящиеся на затихшем корневище, своими.       — Ты можешь спеть?       — Могу, мама.       — Это облегчит его страдания. Это не Аман, и смерть неизменна даже здесь. Дух покинет этот вяз, и отправится в Бессмертные Земли служить Ване. А пока помоги ему. Лютиэн запела. Там, за морем — дом. Тишь стоит кругом. Листья подметает И в ветвях качает Птичек тихий ветер… Там кусает пламя Щеки, что не знали Холода в снегах… И скребутся мыши (Тихо, не услышишь) По полу когтем. У камина шелест И шепоты стихают В ожиданьи песен… Сна иди тропой… В тихий-тихий дом. Так спокойно в нем…       Даэрон помнил эту песенку. Её когда-то кто-то сочинил из нандор, что живут у южных границ Дориата, оттуда их принесли стражи. Куталион спел её однажды маленькой принцессе, когда она заплутала в пещерных коридорах верхнего Менегрота, чтобы отступил страх перед робкими тенями, таящихся в уголках пещер.       Элу Тингол тогда был очень встревожен, не найдя дочь в своих покоях, а немного погодя её принес Белег, уставший и в запыленном плаще, с крошкой-Лютиэн в детском синем плащике и фибулой из цельного аметиста в виде розы. Темные кудряшки спадали на лоб, щекоча нос и загорелую шею воина, а сам ребенок тихо сопел, уткнувшись в отворот плаща.       Он вынырнул из воспоминаний. Лютиэн оборвала пение: по её щекам градом катились слёзы, а корень в её руках застыл и посерел.       — Скоро он отомрет, — тихо сказала Мелиан. — И станет мягким, как глина. Маблунг вырежет тебе фигурку. Это будет последним подарком моей дочери от старого вяза.       — Я качалась на его ветвях, как на качелях, — шепнула Лютиэн. — Он был мне близким другом.       — Он и сейчас тебе друг, Лютиэн. Просто ушел далеко, — попытался утешить Даэрон. Но принцесса лишь отмахнулась.       — Как бы я хотела сестру или брата!       Тингол хмуро посмотрел на неё, оторвавшись от деревянной таблички, на которой была записана новая редакция свода законов за авторством Саэроса, предводителя нандор. Тот метил на высокий придворный пост и вел немое и пассивное соперничество с Даэроном, изобретателем кирта и первой редакции законов иатрим.       — Ты же знаешь, что твоя мать не способна более на это. На твое зачатие ушло куда больше сил, чем она вложила в Музыку, — тонкая улыбка коснулась его губ. Строгое, и будто бы серое лицо сгладилось, стало живым. Он отметил запачканный наряд дочери. — Она давала тебе урок?       — Не понимаю, зачем Даэрон потащился за мной, когда только и делает, что корчится и всячески воротит нос, — она вздохнула и присела на маленькую скамейку у ног отца. Широкая отцовская длань тут же опустилась на её темную макушку и сплелась с косичками.       — Ты — его друг, — осторожно заметил Тингол. — Он любит тебя, и поддержит любую твою затею. Цени это.       — Я ценю, отец. Ты считаешь меня слишком жадной, ведь так? — улыбнулась она, задрав голову. Отец был очень высоким — их разделяла всего одна ступенька, но его лицо заслоняло свет, льющийся с потолка Каминного Зала, и весь он был, как древняя гора. — Но при дворе мне скучно и одиноко.       — У границ сейчас неспокойно, — медленно ответил король, прекратив копошение в волосах дочери. — Я знаю, куда и к чему ты рвешься. Но я оградить тебя желаю, не более того. Нолдор пробудили воинство Унголианты, плодившееся до того глубоко под скалами Нан-Дунгортеб, и вся эта братия хлынула наружу. Многие отряды Дориата переброшены на северную границу, и я не могу обеспечить тебе достойное сопровождение туда, куда ты хочешь. Потерпи немного, — он ласково улыбнулся.       Лютиэн невольно подумала о Галадриэль — её, кажется, двоюродной племяннице, внучке Ольвэ. Пусть она не была нолдиэ даже наполовину, но она разительно отличалась от здешних эльдиэр. Она была свободолюбива, порывиста, но и спесива, и высокомерна, как здешние придворные. И она была ученицей её матери — Мелиан соглашалась учить немногих, но между ней и немногими её учениками всегда были крепкие узы. До Галадриэли и помимо её самой, у Мелиан был лишь один ученик — Трандуил, сын Орофера. Даэрон же был одарен сверх меры, и в наставничестве не нуждался.       Но Трандуил тоже был на границах. Как и Келеборн, как и Мальгалад, Белег. Даэрон несколько раз отлучался туда, передавая королевские депеши, а она сидела здесь, запертая, как диковинная птица с редким голосом, который домочадцы еще чаяли услышать.       Лютиэн встала и, поцеловав Элу в щеку, выскользнула из зала, направившись в свои покои. Всё же, присутствие Галадриэль дало полезные, пусть и горькие плоды: небольшая коллекция аманских трудов, авторства нолдо Румиля, ванья Элеммирэ, и еще парочка голодримских томиков с сонетами и небольшая книжица для детей тэлери, повествовавшая в частности о том, как построить маленький легкий кораблик или призвать Уинен в час беды. И о том, что Оссэ можно усмирить квашеным крабом и засахаренными цветами персика — вот уж удивительно! За ними приходилось ездить в далекий Валимар.       Лютиэн зажгла светильники, ухватила с высокой вазы гроздь винограда и растянулась на постели наедине с тэлерийскими сказками.       …Её звали Олмэнель, дочь волн и утёсов. Одна из бесчисленных дочерей Ульмо, а может, и самих Оссэ и Уинен. Все дети волн имеют звериный облик — они принимают облик эрухини лишь на северных берегах Арамана, где лёд перемешан с песком. Они сбрасывают свои серебристые шкуры, иногда в чернильных пятнах; бесчисленные лоар они могут сидеть на утёсах и расчесывать длинные волосы. У кого они черные, у кого — золотые, а у кого цвета морской пены. Их песни достигают облаков — они поют о своей судьбе двум королям — Вайлимо и Сулимо, о том, как незавидна она, когда ты лишь дитя воды и камня, не имеющее собственного орэ и фэа.       — Отчего же пастыри деревьев имеют души, отчего же незнакомые, каменные дети Аулэ обрели души, но мы — нет?       Плач Олмэнель разносился над Араманом, и более всех она не покидала высокий, солёный от пролитых её слёз утёс. Плач смешался с шумом волн и превратился в дивную песнь, и услышал его один из сыновей короля…       Лютиэн возбужденно болтала ногами — носки то и дело путались в складках легкого балдахина, и за половину ночи и пять свечей Олмэнель и принц Вилинвэ успели не только заговорить друг с другом, сумев найти общую речь с помощью старой и седой чайки, но и отправиться в долгое путешествие по берегу — вглубь материка дочь волны не могла ступить, не испросив разрешения своего создателя, но Ульмо был преисполнен других забот и не слышал одинокого плача, давно ставшего шумом прибоя. Принц же долгое-долгое время не появлялся при дворе, чем немало обеспокоил отца. Тэлери один за другим отправлялись на поиски сына короля, но возвращались, так и не находя его. Море было на стороне влюбленных, и уносило в пучину любые их следы, подарив им вечность наедине.       В вазе закончился не только виноград, но и пяток яблок, и даже диковинный красный апельсин, то ли кислый, то ли сладкий — увлеченная Лютиэн не разобрала вкуса.       Раздался стук в дверь, и голос компаньонки оповестил, что настал новый день.       У принцессы достаточно обязанностей: утешение народа, исцеление душевных мук страждущих и улыбка для тех, кто меньше всего заслуживает милости короля. Отец и мать не торопились учить её быть королевой, ведь знали — впереди еще долгие-долгие годы незамутненного счастья, поделенного лишь на троих. В узкий семейный круг Элу никогда не пускал посторонних, даже старинного своего друга Даэрона или брата Эльмо, давно имевшего собственную. В их уютном мирке всегда было трое: он, и возлюбленные его жена и дочь.       Лютиэн от самого рассвета витала в облаках. Вчерашний её вид был хмурым, а настроение — тоскливым, поэтому Тингол лишь порадовался перемене. Мелиан отламывала кусочки лембаса, испеченного на вине с изюмом, и неотрывно глядела в пламя камина.       Но Элу и без того знал, и был уверен: его драгоценной супруге ведомы все его мысли и чаяния, и потаенные уголки тяжелых дум. Особенно долгое время после визита Лютиэн он раздумывал о детях — время весны его еще не ушло, и он любил жену, и неоднократно делили они ложе, открывая новые и новые радости единения. Но их единственную дочь снедала тоска — с затаенной грустью и завистью она смотрела на Галадриэль, окруженную братьями. Он и сам хотел вновь услышать детские вопли и заразительный смех под сводами Тысячи Пещер.       Мелиан смотрела в пламя так, точно оно таило в себе секреты грядущего, и они сейчас отверзались перед ней, и селились под серой радужкой её неземных глаз.       — Еще будут дети, Эльвэ, — произнесла она. — Будет и смех, и крик их в этом зале.       — У нас? — спросил он, пытаясь скрыть в голосе волнение. Лютиэн вернулась из своих заоблачных далей и впилась в лицо матери взглядом.       Мелиан не ответила вслух. Лишь её голос тронул их супружескую связь на уровне сердца и шепнул:       — У тебя.       История обрывалась почти у самого конца. Страницы были изъедены солью и были порядочно измяты — признаться, каждый бы нашел особенное очарование в том, что история обрывалась именно так. На середине строки, когда Вилинвэ, стараясь удержать возлюбленную подле себя, из глупости ли, или из себялюбия, возобладавшего над любовью, нашел спрятанную серебряную шкуру в чернильных пятнах и сделал из них парные плащи. Олмэнель горько плакала над собственным плащом, сжимая в дрожащих кулачках застежку, изящную брошь нолдорской работы, изображавшую альбатроса с одним крылом. У Вилинвэ она являла собой лишь крыло, увенчанное пеной облаков, к которым когда-то стремилась Олмэнель.       — Занятная история, — заметил голос с легким акцентом. Лютиэн встрепенулась и захлопнула книжку. За ней оказалась Галадриэль, бывшая её владелица — она стояла на пороге дворцовой библиотеки, держа известный труд Даэрона «О толкованиях». Он когда-то очень давно собрал и записал все известные мориквенди символы и знаки, использовавшиеся квенди до изобретения кирта. Все они очень отличались между собой, имели по ряду непохожих значений, и Даэрон истратил не один десяток лет на классификацию и историю каждого значения. Несмотря на популярность кирта, многие из них использовались по сей день народностями нандор и лаиквенди. — Когда-то давно я даже верила в это, — задумчиво сказала Галадриэль. Затем она поймала взгляд Лютиэн, устремленный на книжицу, — Ах, это посоветовал мне Келеборн. Говорит, труды Даэрона — лучшие учебники о вашей жизни и истории.       — Не легче ли расспросить нас самих? — фыркнула принцесса. — Мы влачим нашу жизнь в унылой и серой праздности, ни с кого бы не убыло поведать хоть толику наших историй. У каждого своя история, а Даэрон не расскажет их все так, как надо. Пусть он и великий менестрель.       Галадриэль изогнула золотистую бровь и откинула за спину длинную прядь распущенных волос. С такими дивными волосами не требовалось и венца — достаточно было заплести их вокруг головы и уложить, как корону. Келеборн, как ей показалось, был сражен в тот же день, когда внуки Ольвэ прибыли в Дориат со своей прекрасной сестрой.       Нолдиэ указала на лавку, на которой устроилась Лютиэн:       — Я могу присесть? — и села, не дождавшись ответа. Она решительно отложила труд Даэрона в сторону и без стеснения заглянула в сборник сказок.       — Ты говорила, что история об Олмэнель и Вилинвэ тоже нравилась тебе когда-то. Отчего же теперь не так?       Галадриэль пожала плечами.       — Она утратила свое очарование, когда я повстречала их вживую. Мой дядя, — она запнулась и слегка скривилась, — поведал мне их историю. Тот мой дядя, который из нолдор, — поправилась она, скривившись снова, — Вилинвэ — другой мой дядя, первенец Ольвэ, и реальная их история показалась мне не такой романтичной и прекрасной. Олмэнель была дикаркой, живущей в собственной башне на краю мира — там, где начинаются Льды, — она запнулась. — Да. Я бывала там — в детстве, с бабушкой Индис, а потом с братьями — в поисках приключений и подтверждений тех самых сказок. Но там была лишь эта башня. Вилинвэ построил для своей жены Жемчужный Дворец, и украсил колонны и входы алыми кораллами, а по центру каждого коридора или галереи всегда были крохотные ручьи-канналы, и эльдар ходили по тем галереям, разделенные узкой полоской воды. Мы пускали там кораблики…       — А у них появились…? — Галадриэль качнула головой — блики на волосах скользнули следом, играя.       — Нет, Лютиэн. Это одна из причин, отчего так Ольвэ недоволен выбором Вилинвэ. Мы — единственные его внуки.       — А что серебристые плащи?       Галадриэль внезапно лукаво улыбнулась.       — Знаешь, о чем я сейчас подумала?       — О чем?       — Твоего отца ведь тоже называют Серый Плащ. Не из шкуры ли морского льва он? — она хихикнула. — Вилинвэ тоже прозван Серым Плащом. Олмэнель — Серой Леди. Она любима в народе, танцует всегда причудливые танцы и поет странные песни. Их любви посвящены самые известные песни в Альквалондэ. Говорят, у них была очень пышная свадьба… Но тогда и отец мой не достиг юношества.       — У моего отца лисий плащ был, — принцесса призадумалась. — Он рассказывал, что серебристые лисы водятся по ту сторону Синих Гор. Он носил этот плащ еще у Куивиэнен.       — Вот как.       Лютиэн смотрела на нолдиэ с мгновение, размышляя, и спросила, дернув себя за темную прядь:       — А какого цвета у неё волосы?       — Белые. Белее, чем у твоего отца. И руки, — неожиданно поделилась нолдиэ, — руки грубые, как у старой пряхи. Неудивительно, если правда то, что она сама построила ту башню — она такая высокая! Жаль, она покинута. Я видела её лишь несколько раз — почти всю жизнь они проводят в странствиях, но редко останавливаются в той башне, где стали супругами.       — Супругами? — изумилась Лютиэн. — Разве празднество было не в доме короля?       — Было. Но сам союз они заключали как наши предки — наедине друг с другом и с самим Эру. Много ли нужно для этого? — Галадриэль смяла рукав белого, расшитого золотыми лилиями платья и повертела в пальцах. — Думаю, они нигде не были счастливы, как там. История, — она взглядом указала на подпорченные страницы, — закончена именно так, как надо. Стояла башня у солёных скал. Жила в ней дева, но кто-то её Украл. Море бросалось в окна и двери Никто не услышит, никто не ответит. Жила-была дева, пены белей, Призрачней сумерек, утёса твердей… Она башню сыскала… Себе ли под стать? Украл её принц — и её не сыскать. Где же ты странствуешь, дева морей Стало ль под Древами хоть на каплю Светлей?       — Странная песня, — резюмировала Лютиэн. — Мама рассказывала, что в Амане не знают горестей.       — Так и было, — Галадриэль разгладила невидимые складки на коленях. У неё были острые и тонкие, как у кузнечика, коленки. Золотистое платье только придавало её очертаниям причудливости. — Но еще до моего рождения. Грустные песни… вошли в моду, и их было довольно много, когда умерла первая королева нолдор, Мириэль Сериндэ. Феанарионы…это её потомки.       — Она была нолдиэ? — Галадриэль кивнула и снова уставилась куда-то вперед. Потом вздрогнула, пошарила рукой рядом — схватила подзабытую книжицу Даэрона. Вознамерилась было уйти, исчезнуть, будто бы она сказала что-то, попирающее чью-то память. Лютиэн остро ощутила запах стыда и опутавший нолдорскую принцессу холод. И она бросила ей в спину высоким голосом:       — Чему тебя учит моя мать?       Та остановилась, и бросила сухо через плечо:       — Видеть, не вмешиваясь. У меня есть дар предвидения.       И ушла.       Лютиэн наклонилась и огладила белый крохотный цветок, проклюнувшийся у её ног. Предвидение…. Это то, чем она обделена, в силу рока, что довлел над ней. Она чувствовала его дыхание, и сковывающие грудь цепи — оттого и силилась вырваться, пробить грудью хрупкой диковинной птички стальные прутья клетки, чтобы хоть раз увидеть настоящее солнце, не скрытое пеленой чар.       Маблунг обнаружился в сторожевой, в компании еще пары воинов, вернувшихся из заставы. Обнаружив советника в дверях, последние двое сразу же вскочили и поклонились. Маблунг лишь повернул голову и окинув всполошенного, вымотанного Даэрона взглядом. Понимающе хмыкнул:       — Потерял кого? Так здесь только мы.       — А Её Высочество? Она не явилась к ужину.       Маблунг расхохотался:       — Неудивительно, что птичка твоя упорхнула! Если ты и впрямь ходишь за ней, как привязанный… Оставь малютку Лютиэн в покое. Пояс своей матери она точно не пересечет.       — Как знать, — фыркнул советник. — Это твоя обязанность, знать всё и всех, входящих или покидающих Менегрот.       — Значит, — невозмутимо парировал Маблунг, — Её Высочество его не покидала.       Менегрот дрожал. Лютиэн видела танец камешков под ногами, дребезжащие на невидимом ветру лепестки цветов нифредиля, всюду следовавших за ней и отмечавших её след. Она просила высокую траву скрыть эти следы, и трава послушно гнулась, оплетая белые головки и прижимаясь к земле, словно мать с ребенком во время ненастья. Лютиэн торопилась вперед — к водопадам на северной границе, прежде таким исполненным света и солнца — какие они сейчас?       Темный конь несся стрелой, и силой, полученной от матери, Лютиэн отводила все преграды с пути. Пришлось подговорить Маблунга, оставив ему целую корзину увеселительных романов с дворцовой библиотеки чьего-то сомнительного пера. Даэрон, должно быть, люто оскорбится и вздернет нос повыше, когда увидит, что дориатские эльдар предпочитают не только его стихи, а короткие фривольные новеллы фалатрим.       Лютиэн как-то удалось побывать в Гаванях Фаласа: Кирдан тогда оказал отцу и дочери королевский прием, и она целыми вечерами бродила, сопровождаемая стайкой фалатримских девушек, по душным пряным садам, вдыхая сладкие ароматы апельсинов и грейпфрутов. Там, в диких зарослях она иногда видела стайки разноцветных говорливых птичек, бездумно повторявших какие-то смешные слова. Девушки, хихикая и прикрывая лица жемчужными и лимонными рукавами, поделились, что очень часто в эти сады забредают моряки в поисках покоя после игрищ Оссэ в море.       Родной Дориат после жарких танцев под звёздами среди сладких, плывущих над соленым берегом ароматов и игривых историй, рассказанных девушками и юношами у костра, казался холодным глотком из лесного родника. Дремучий, монолитный и непоколебимый. К чему эти фривольные морские истории о русалочках или юношах в серебристых шкурах и со смоляными волосами (так похожие, кстати, на Аманские сказки), когда дома всегда ждет верный Даэрон с новым сборником сонетов, воспевающих её красоту в тысячный раз? Лютиэн хихикнула своим мыслям и погладила холку коня. В ушах засвистел ветер.       Птицы и звери принесли вести быстрее, чем принцесса ступила во владения пограничников. Белег встречал её сам — остальные синдар и нандор не могли отвлечься, сосредоточенные по всему периметру Пояса, и появление своенравной принцессы было…не ко времени.       Белег подхватил жеребца под уздцы и подал принцессе руку, но она спокойно спрыгнула на землю сама, стащив с крупа объемистую сумку. Судя по её размерам, принцесса собиралась серьезно. Синда повел рукой по лбу, гадая, что же делать дальше. Но Лютиэн шустро засунула руку в сумку и извлекла на свет большой куль, от которого исходил мягкий травянистый запах.       — Держи, доблестный страж границ, — в его серых глазах плясали смешинки, — в награду за службу.       Лютиэн потянулась на носках и звонко чмокнула синда в скулу. Страж хмыкнул, мимолетно тронул щеку, стрельнув глазами за спину принцессы, и понизил голос до шепота:       — И всё равно я вас не проведу на границы.       Принцесса фыркнула и тоже понизив голос, указала на делонь, что виднелась в кроне высокого бука:       — Мне не повредит, если я увижу мир за пределами Дориата хотя бы оттуда.       — Там нет мира — только долина детей Унголиант, — возразил Куталион. Решимость его, как лёд, тронулась.       — Такая же часть Арды, как и Дориат. Как я могу называться принцессой, если не знаю, чем именно заняты воины королевства?       — Достаточно того, что знает ваш отец, моя принцесса.       Белег помнил, что и в пору детства Лютиэн с ней было тяжело сладить, и немногие имели на неё управу. Он тогда был всего лишь одним из немногих — воин, почти всю жизнь свою проводивший где-то на границах вдали от Менегрота, внушал лишь восхищение и уважение, нередко граничащее у детей с опаской. Но принцесса его никогда не боялась, и с возрастом становилась лишь упрямее и — если осмелиться подумать — не в пример наглее.       Если Мелиан силой своей еще не заставила повернуть дочь назад, значит можно считать, что королевское дозволение получено.       — И я умею исцелять! — взволнованно щебетала девушка, пока синда взваливал на плечи её нехитрую поклажу и начинал вязать верёвку, чтобы подняться с принцессой на делонь. Конечно, вряд ли там найдется подходящее для неё ложе… — Ой. Верёвка?       — Вы умеете лазать? — удивленно спросил Белег. Лютиэн только фыркнула и подобрала легкое платье, под которым виднелись охотничьи штаны — и заткнула полы за пояс. А потом проворно, почти совсем как Неллас, взобралась по стволу первой. — Признаться, я удивлен.       — Что я, принцесса иатрим, умею лазать по ветвям? — в кроне зазвенел её смех. — Белег, это ты меня удивляешь.       Делонь казалось хрупкой — пусть она была сложена из идеально подогнанных досок, скреплявшихся друг с другом без вспомогательных средств, вроде клея или металлических скоб. Там была нехитрая крыша, сплетенная из живых ветвей. Лютиэн почувствовала лишь слабый отблеск вмешательства неизвестного нандо, но бук, на котором было расположено укрытие пограничников, вовсе не был против подобного… соседства.       Несколько эльфов спали, укрывшись в спальных мешках — их луки и легкие ножи лежали тут же, у изголовья. Из-под покрывал торчали только заплетенные (видно, что давно) волосы и приметные острые уши, их покрасневшие от холода кончики.       Белег взобрался тихо и быстро и, приложив руку ко рту, призвал к тишине. Лютиэн уже скинула мешающееся дворцовое платье (Куталион вежливо отвернулся, хотя под платьем она была вполне себе одета) и, заткнув его в своей мешок, последовала за ним — по невидимому раньше переходу, соединявшему целую сеть делоней. Эта часть леса всё больше и больше походила на улей, хотя здесь не было даже светильников.       — Костры мы разводим на земле, но спускаемся мы изредка, — объяснял эльф, пока они перемахивали с дерева на дереву. Он поддерживал её за руки, позволяя перепрыгивать самостоятельно, но Лютиэн в своих мягких сапогах, позволявших чувствовать каждый сучок на ветке, будто она была босой, чувствовала себя рожденной для того, чтобы белкой скакать так вечность. — Иногда мы согреваемся вином, тогда нужно растирать им тело…       — Растирать?       Он рассеянно кивнул.       — Только белым и крепким, такое делают не в Менегроте… Вельможи не приемлют солдатского питья, — он усмехнулся и забавно шевельнул ухом. — Только вы, принцесса, и не вздумайте просить попробовать его — не то ваш отец вовсе не оставит нам никаких методов обогрева.       — А я ему ничего не скажу, — клятвенно пообещала Лютиэн. — А если заканчивается?       — Если заканчивается…. — он замялся, а потом резко свернул куда-то влево и вниз, увлекая принцессу за собой по крохотным ступенькам. Он подхватил её на руки, и вскоре они оказались в каком-то совершенно необычном месте. — Это дупло. Вы раньше таких не видели?       — Нет…       Это и вправду было дупло — глубокое и большое, под стать этому гигантскому дереву, сторожащему северную границу. Внутри было тепло и сухо, а в щербинах на…потолке?.. гнездились светлячки, мало-мальски освещая помещение. Здесь всё было обустроено, как для походного жилища — в стенах выдолблены небольшие полочки, укрытые шкурами, служащие лежбищами, сплошь натянуты веревки, где сушились травы и чьи-то портки. Откуда-то лилось тепло.       — Мелиан подсказала нам это место, — сказал Куталион, отпуская её руку. Лютиэн завороженно уставилась на очаг — он был в самом дальнем углу, и дым сочился вверх по какой-то расселине, служившей дымоходом. — Когда-то очень давно, еще до больших Белериандских войн, по всей земле сражались только валар и майар… В это дерево тогда попала молния, но не сожгла его полностью. Оно — память о весне Арды.       — Как красиво… Удивительно. А как дерево называется? — она провела рукой по внутренней части могучего ствола — древесина отзывалась теплотой и легким покалыванием.       — Да так и называется. Туилэ, в честь ранней весны. Принцесса, если вы хотите остаться, располагайтесь у очага — я поставлю ширму, чтобы никто не тревожил вас.       Она нахмурилась.       — Это казарма?       — Нет, скорее… лазарет. Вы же говорили, умеете лечить?       Он усмехнулся в ответ на озадаченный кивок Лютиэн. Конечно, сейчас было еще относительно спокойно, да и стражи северной границы давно не зеленые юнцы, чтобы не уметь правильно сгруппироваться при падении с насиженного места и не напороться на неудачно торчащий сук. Местные лекари давно были привычны и к фонтанирующей крови, и к осколкам дерева и костей в тканях. Но сейчас такого не должно было случиться — орки давно уже узнали вкус иатримских и нандорских каменных стрел и привыкли обходить Дориатский Пояс стороной.       — Мне сосредоточиться на недугах от яда? — вдруг спросила девушка, отвлекая его от мыслей. Она указывала в стороне сушащихся растений. У стены, где лежанки, были сдвинуты ящички с уже рассортированными травами и готовыми мазями и сборами. — Запах солодки. Он выделяется.       — Здесь много пауков, — извиняющимся тоном сказал он. — Поэтому заготавливаем впрок.       В его глазах сквозило совершенно детское любопытство.       — Вы сами?       — Да, мы сами, моя принцесса. Располагайтесь и отдыхайте. Из пищи у нас только вяленое мясо и корешки, но их можно сварить с травами, которые вы здесь найдете. А я уже вынужден откланяться, — он отступил в сторону выхода. — С рассветом я заберу вас, чтобы показать саму грань. Будьте готовы.       Лютиэн отвлеклась от изучения содержимого коробков и царственно кивнула.       Сколько здесь всего интересного! Она лечила песнями, но мама была уверена, что ей следует знать все растения Дориата и их применение. Мама нередко говорила, что даже такие ядовитые травы, как аконит или белладонна, могут применяться в медицине. «Всё есть яд, и всё лекарство», так она любит говорить. «Определяет всё лишь доза». А для целительных песен она должна была представлять себе, что и как именно лечит. Сила айнур и их наследников — в воображении, как зарастают поврежденные сосуды, как восполняются клеточки крови и она начинает течь к сердцу, чтобы очиститься и вновь наполниться жизнетворной силой… Тот же аконит применяется, чтобы тело боролось с воспалившейся раной и перевозбужденным от потрясений мозгом. Лютиэн вертела коробки с мазями и взволнованно считала часы до рассвета, укрывшись за поставленной ширмой.       Белег явился, как и обещал — с первыми лучами солнца. Должно быть, ему было виднее, ведь здесь свет давали только ворохи желтоватых светильников в мягких телах светлячков да тлеющие лучины очага. Лютиэн спала крепко — как не спала еще доселе в Менегроте. Её разбудили мягким шелестом по ширме — эльф не осмелился заглянуть.       Она вскочила, как всполошенный заяц — на ходу приглаживая растрепавшуюся косу и перехватывая волосы лентой, соорудив мягкую заплетенную гульку под затылком. Она уснула, в чем и явилась — в охотничьем костюме из добротной кожи, прямо поверх пушистых покрывал, укрывшись чьей-то теплой шкурой. Признаться, в ней было очень жарко, но разморившись, она поленилась искать что-то полегче.       Лютиэн наскоро плеснула в лицо воды из стоявшей рядом бадьи и поторопилась вслед за воином наружу. Как нехорошо было заставлять его ждать!       — Ваше высочество.       — Моя принцесса…       Она привыкла улыбаться мягко, не показывая зубов и лишь слегка приподнимая уголки губ — как учил манерный синда наставник, а вездесущий Даэрон только вторил ему. Здесь, среди таких же, как она (но она лишь — временно) вольных эльдар она улыбалась широко, чувствуя, как расцветает в груди долгожданный, вырвавшийся наружу свободолюбивый дух.       Как и дома, её сопровождали под конвоем. Не нюхавшие крови юноши и молодящиеся мужи весело перешучивались и одаряли её улыбками — ласковыми, отеческими и смеющимися. У Пояса гомон поутих.       — Он устроен так, что мы отсюда видим всё, что происходит снаружи. Нас же не видит никто.       — А если это такой же синда, как и мы? Один из сопровождающих пожал плечами.       — Мы обычно ходим вдоль Пояса или в его пределах. Редко кто выходит далеко — сами понимаете, моя принцесса, редкий глупец пойдет в ту долину.       — Тут ты прав, — согласился Куталион. — Но раньше, до прихода голодрим мы выходили и туда, нагоняя тварей, чтобы не дать расплодиться им еще пуще.       — Разумеется, королю об этом говорить не надо, — подхватил другой, постарше — у него еще правое ухо было словно кем-то покусано. Белег ткнул его локтем в бок.       — А что вы видите, принцесса?       Лютиэн подумала, что она и не заметила бы Пояса — в то время как сородичи описывали его как легкий или тяжелый клубящийся туман, она видела лишь колеблющуюся легкую пелену. Она лишь немного искажала окружающее пространство, как будто она смотрела на расстилавшийся перед ней перелесок сквозь пламя, только без красно-рыжих отблесков. Она пожала плечами.       — Небольшой перелесок. Вроде пусто. Мы можем пойти дальше?       — Нет, моя принцесса. Там дальше есть водопад, но сейчас уже холодно, так что он замерз… Он еще одна условная граница, и твари Моргота сторонятся его, так как глас Вайлимо в нем силен. Но сейчас там только лед и скользкие камни. Опасно.       Пришлось лезть на еще одну делонь. Её оттеснили поближе к стволу, в нишу из густых хвойных лап и шишечек, где она сидела, как в хрустальном нарядном домике. Синдар получили четкое распоряжение: в случае каких-то волнений хватать принцессу в охапку и волочь как можно дальше от границы, несмотря на сопротивление. Там передать её другому отряду и ждать распоряжений…       Лютиэн разрывалась между желанием увидеть настоящий бой и настоящих орков, с их уродливыми лицами, с которых пропал весь эльфийский свет, и между желанием как можно дольше задержаться здесь — от вида захватывало дух.       Это была серая, сияющая на осеннем, уже холодном солнце долина, напоминающая щербатое старое блюдце. Кое-где виднелись чернильные пятна голодримских стоянок, тяжелые пики — белые на фоне чернеющего за ними Дортонионского перевала. И всё это великолепие было вперемешку усыпано каменными осколками и клочьями белого пепла, чьими-то остывшими останками, кусками покореженных тел…. А еще отсветом на белой стали доспехов рыщущих по долине западных эльдар. Красный стяг со звездой.       — Видно, Маэдрос уже собирается уходить, — выдохнули над ухом. Лютиэн обернулась: Белег. — Это хорошо, значит, волноваться не о чем.       — Пауки все…всё?        Она тут же прикусила губу, устыдившись внезапного косноязычия, но страж только покачал головой на её вопрос.       — Это вряд ли. Они твари хитрые и живучие. Какая-то малость забилась подальше в подгорные норы, как обычно, самые слабые… Но и они могут доставить проблем, если отъедятся на заблудших путниках. Но Маэдрос что-то задержался.       — А почему?       Белег пожал плечами.       Ходил один слух… Двое из того отряда, что совершали вылазку, пропали без вести во время того, как дрогнула половина Белерианда — от того грохота и извержения жаждущей крови и спасения черной лавины дрожали даже тонкие фарфоровые блюдца в нижнем Менегроте. Там попросту некому было выжить. Чудо, что лорд Келегорм, руководивший вылазкой, отделался столь малыми потерями.       Но лорд Маэдрос, и присоединившийся к нему несколькими днями позже, лорд Маглор всё искали и рыскали по развороченному пепелищу. До Дориата долетали лишь обрывки новостей — слать приходилось лишь птиц, ибо дружелюбный ранее к нему народ Келегорма лишь сновал туда-сюда без остановки и отдыха. Добивали выживших тварей, рыскали внутри гор, засыпали обнаруженные тоннели — выжигали и выскабливали заразу, как гной из десен.       Тингол, наверное, не дал бы и трех дней на поиски — особенно, если бы это происходило во дни Белериандских войн, когда еще пал Дэнетор, и двое выживших владык Белерианда поодиночке сидели в своих крепостях, пока враги сужали круг. Кто не успел спрятаться — виноват сам. В приоритете короля всегда было выживание большинства — и этот урок каждый переживший ту бойню мориквенди усвоил накрепко, как молитву Тинталлэ, и редкий сорвиголова присоединился бы к войнам этих западных гордецов с неостывшими головами.       Лютиэн чувствовала запах смерти — острый, и горький как пепел. Серая дымка таяла и опадала, обнажая неприглядную действительность. Медленно, неторопливо, а на самом деле — измученно и вяло голодрим снимались с места, вьючили коней и освобождали мертвую долину от присутствия живых. Арда будто бы сделала тяжелый, долгожданный выдох.       Деревья спорили, сколько еще они так — наглецы в каменных крепостях своих — протянут. А ведь они такие же дети Белерианда — покинутые, лишенные милости Валар. Сколько бы ни взывала сама королева Дориата к западным Властям, всё без толку. Так выглядела война: не царственный пир во славу жизни, и гордые песни о подвигах и славе, гремевшие в Тронном зале, а серая, потрескавшаяся земля, иссушенная до последней капли жизни, и вереница живых, оставляющая её. Они шли туда, где еще росла трава, где еще летали мелкие птицы и надоедливые насекомые — здесь же не было ничего.       — Принцесса, пора возвращаться.       Она споро спустилась и ухватилась за поданную обветренную ладонь Куталиона. Он пытливо заглянул ей в глаза, стараясь увидеть страх или отвращение, или поражение перед самой собой. Огоньки в её собственных глазах немного поутихли, но решимости она не утратила.       Отец уже выслал отряд за дворцовой беглянкой, но пока они достигнут её временного убежища, еще было время. Лютиэн оставшееся до заката время провела за растиранием корешков и измельчением лекарственных ингредиентов в небольшой ступке — руки требовали занятия, и не было ничего лучше для разума, жаждущего жизни и творения, чем заготовления снадобий для доблестных воинов границ. Наверное, это и хотел показать ей Белег? Отвратить её от последующих вылазок, загасить желание проникнуть за Пояс — вполне в духе отца или даже Саэроса, его любимого советника. Признаться, она, наверное, порядком извела беднягу-нандо, но всё её выходки он заслужил. Даже до мелочного признания Даэрона лучшим в малевании гравюр для дворцовых летописей, и подмены алых чернил на карминовые для конкурсной работы Саэроса. Ах, как важен оттенок для передачи трагичности боя народа нандор, внесших свой вклад в победу Серого Плаща!       Краска не делала пролитую кровь лучше или хуже. Кровь — это кровь. Лютиэн хмуро перетолкла листья бессмертника и уставилась на рецепт, найденный здесь же, в ящичке. Следом был чабрец — похожие отвары делали и в Менегроте, только перемолотые в порошок листочки укладывали в шелковые кульки и опускали в чайник с горячей водой. Подобный отвар пили особо слабые духом или истощенные разумом — как тот же Саэрос после памятного позорного поражения. Или Лютиэн, когда в далеком детстве пугалась темноты под кроватью…       Но рецепт предполагал изготовление не чая, а бальзама — настойки более крепкой, еще и с добавлением спирта. Тут Лютиэн побоялась прогадать и впопыхах испортить лекарство, поэтому решила оставить достаточное количество заготовок, а уж местные умельцы завершат сами.       Мама ждала её в своем излюбленном месте — в саду. Лютиэн препроводили туда строгие конвоиры отца с таким видом, что пусть даже вторжение Моргота или ей нужно будет очень срочно и тайно отлучиться в туалет — они ломанутся следом за ней, и нюхательным платком не отмашешься.       Мама вертела в тонких пальцах надломленный алый цветок с тонкими ниточками-усиками, тянущимся от самой сердцевинки наружу. Мама такие цветы не сильно жаловала, но вместе с остальными огненными цветками они росли в потаенном уголке сада, куда добредал не каждый.       — Ветер сорвал, — пояснила она. — Жаль, он был особо пышным. Но он еще сохранил запах.       Как мама могла учуять аромат в том, что аромата не имеет? Лютиэн послушно взяла тонкий стебель и вдохнула полной грудью. Однако, он был…       — Некоторые цветы источают запах после смерти, — заключила Мелиан. — Удивительно, правда? Даже я, майэ Ваны, не встречала еще такого среди растений. Бери инструменты.       Мелиан редко когда вмешивалась в вольную жизнь сада. Еще в начале его создания она песней дала им понять, где разрастаться, когда цвести и когда засыпать. Редко когда они вызывали недовольство королевы. Лютиэн послушно взяла ножницы и сапку.       Некоторые из них увяли, и требовалось обрезать усохшую плоть от еще живой, чтобы на неё не уходили лишние силы. Тяжелые бутоны склонились к земле, и стебли были не в силах выдерживать их вес. Мелиан работала сама, никогда никому не позволяя вмешиваться. Лютиэн стояла рядом и молча наблюдала, подмечая малейшие изменения в картине цветника. Давно она не была здесь.       — Цветы Итиля разрослись… Раньше их не было так много.       — Что-то дало им силы жить, — согласилась мама, не отвлекаясь от сопротивляющихся срезу камелий, густо переплетенных с огненными паучьими лилиями. — Милая, помоги мне.       Лютиэн аккуратно расцепила тоненькие стебельки, высвобождая еще не расцветшие бутоны. Растение было поражено жучком или еще какой гадостью, и быстро увяло, не дав миру своих красок. Мелиан выкопала луковицы и положила их у дорожки, и приказала стражнику послать за смотрительницей сада.       — Мелуиль могла и не заметить такого, — Лютиэн протянула матери корзинку, и Мелиан сложила туда ножницы, сапку и какую-то еще длинную иглу. Поверх легли пышные, во влажных искрах мертвые бутоны — но Лютиэн уже учуяла их разрастающийся тонкий запах.       Мелиан кивнула.       — И все же, камелии чуть не погубили лилии.       — Ты ведь даже не особо любишь их. Это любимые цветы дяди Эльмо.       — Но разве это повод забрасывать их? Мелуиль, — придворная эльфийка склонилась, комкая в кулачках полы нежно-розового одеяния. — Собери луковицы…ты знаешь, что делать.       Мелуиль приняла из рук принцессы корзинку и скрылась за поворотом. А мама обхватила её за запястье и увлекла вглубь, подальше от посторонних глаз.       Лютиэн шла позади, не наступая и кончиком туфли на тень матери. Мелиан многозначительно молчала, лаская пальцами знакомые цветы. Они тянулись к ней, как к живительному источнику, и с благодарностью впитывали силу.       — Тебе понравилось то дерево, где ты оставалась две ночи?       — Да, мама. Оно похоже на те, что растут в Менегроте и прорастают сквозь его своды.       — Это верно. Они дети саженцев, спасенных мной из Альмарена. Подобных нет больше нигде в Арде, даже в Валиноре.       — Мне становится грустно при мысли от того, сколько детей Йаванны погубил тогда Мелькор, когда обрушил Светильники. А их уже нигде не встретить.       Мелиан кивнула, поощряя её мысль. Лютиэн уставилась на собственные пальцы: они были белыми и холеными, но в свежих царапинах от вылазок по древесным исполинам вблизи Пояса. Руки её матери были не грубее, но она ведь майэ.       — А ведь он все еще на свободе, и это Валар выпустили его.       — Мы не можем винить их, не зная помыслов, — мама повернулась к ней. На миг в её глазах почудился отблеск заокраинных звёзд — предвечных светильников, что были в Эа до Варды. — Если на сотворенное зло отвечать тем же злом, его порочный круг никогда не разомкнется.       — Но разве он стал добрее после того, как ему дали шанс? После того, как он познал радости жизни в Благословенном Краю? Среди света Древ?       — В нем нет благости, но есть неисчерпаемая жажда. Она была с ним до сотворения, останется и после него, Лютиэн. Разве желание света — зло? Отвержение его — зло? Но ведь синдар отринули свет Древ, за память о котором гибнут нолдоли, а Мелькор возжелал его до крови.       — Я запуталась, мама.       — Это загадка, — Мелиан грустно улыбнулась. — Загадка, данная нам самим Эру. Боюсь, ответ мы еще не скоро найдем… В чем заключается зло? Откуда оно рождается? А откуда рождается зависть? Вопросы бесконечны, как бесконечен сам Замысел. Клубок слишком спутан.       Лютиэн неопределенно кивнула в ответ.       — А что до жизни там, за Дориатом? Что ты видела?       — Я видела голодрим. Белег предполагает, что они не уходят, потому что все еще кого-то ищут.       Пальцы Мелиан замерли, перестав вычерчивать узор на скамье.       — Мне понравилось, — неожиданно громко сказала Лютиэн. И смутилась: слышал ли кто? Мама мотнула головой, показывая, что она может продолжать. — Мама, они ведь все сражаются за то, чтобы мы жили в мирной стране. В том месте, где я ночевала, сейчас лазарет. И хоть я не видела там тяжелораненых (но у пары эльдар были переломы ног и вывих плеча), мне внезапно подумалось: а что делаем мы? Здесь? Отец скажет, что мы уже свое отвоевали…       — И будет прав, — Мелиан отвернулась. — Я искренне сочувствую голодрим, дочь моя. И пусть ты знаешь страшную правду о них, и все равно не чувствуешь к ним ненависти, как твой отец — и это и есть благо — но упускаешь из виду главное: это еще не всё. На том беды их не закончились, и всё только впереди. Мы не можем позволить хоть крупице зла проникнуть в наши стены.       — Голодрим из дома Арфина здесь. Отец даже рад их присутствию. Он полюбил Финрода и делился с ним чертежами и секретами Менегрота.       — Это так.       — Но я не говорила об этом, мама, — Лютиэн разгладила складки платья. — Я тоже…хочу пойти на границы.       Мелиан вскинула на неё яркий, нечитаемый взгляд. У неё перехватило дыхание и она поспешно добавила:       — Я не хочу сражаться, но я хочу хотя бы быть с ними! Врачевать и приносить им пользу.       — Разве ты не достаточно делаешь, исцеляя деревья нашего леса? — королева изящно изогнула бровь. Сейчас Лютиэн видела именно её — королеву, супругу Элу Тингола, который никогда бы не позволил ей того, к чему стремилось сердца. Деревья! Тут полно придворных дам, учениц Мелиан — пусть та же Мелуиль! — они вполне справлялись с работой. А кто был там, на границах?       — Мне нужно учиться, мама, — твердо сказала Лютиэн. — И пусть я не прозреваю будущего, как ты, я знаю, что и ты видишь не всё. Нити сплетаются и путаются, и будущего нам не разглядеть ясно — Арда показала, что ничто в ней не вечно, и даже эльдар, лишенные дара смерти Эру, встречают её со дня Пробуждения. Арда требует исцеления. И я хочу пойти по этому пути, — она встретилась взглядом с матерью. Та слушала будто бы заворожённо, но в её глазах мерцала та же сталь, — и вынесу все испытания, что пошлет мне Всеотец.       Она даже подскочила со скамьи, нависнув над матерью. Сразу отчего-то вспомнились голодримские сказки: наверное так же дева Олмэнель отстаивала перед своим отцом-Ульмо свою любовь и право ходить по суше за руку с морским принцем Вилинвэ. И пусть наградой им была лишь их любовь, бесплодная, как соленый прибрежный песок, они были счастливы, зная — они сделали всё, чтобы ни о чем не пожалеть. Может быть, свет уже погибших Древ был ей не милее сияющих водорослей на дне моря и голубых бликов на рифах, но она нашла свое место — выбрала его сама, а не жила по чьей-то указке. Каким еще могло быть счастье Перворожденного, чьи судьбы давно уже выткала Вайрэ?       Мама всё думала о чем-то. Она сложила пальцы и смотрела куда угодно, только не на Лютиэн.       Наверное, её фраза была слишком патетична — раньше она бы похихикала с этого, особенно, если бы это прозвучало из уст Даэрона, но мама-то поняла. Она всегда понимала её лучше кого бы то ни было. Даже лучше, чем она сама себя саму. Но не сейчас! Лютиэн была полна решимости бороться хоть со всеми ветрами Манвэ, хоть с Оссэ — и даже если у неё затечет спина спать на тех полочках, и она взвоет от тяжкой рутины — она не пожалеет. Не пожалеет, ибо это будет её выбор, самостоятельный выбор.       Мама, слыша все её мысли, только прикрыла глаза, не колыхнувшись и не вдохнув — замерев на долгие мгновения, как статуя.       А потом королева Мелиан посмотрела на неё — с толикой лукавства и одобрения в прямом, спокойном взгляде.       — Тогда вот тебе первое испытание, дочь моя: донеси эти слова до своего отца и короля.