Город тысячи секретов

      Все оказалось гораздо прозаичнее, чем Дазай думал.       — Понятненько… — сказал он и присел на корточки.       В чем простота обычных людей? В том, что они обычные и простые.       Они ходят одним маршрутом. Ездят на одних и тех же поездах. Заходят в одни и те же магазины. Им нет нужды что-то менять, придавать своим действиям непредсказуемость. Потому что никому нет до них дела.       Хирацука отлично играла роль обычного человека. Дазай был одновременно и доволен, и разочарован.       Доволен — потому что директор требовал отчет в ближайшее время. Разочарован — потому что скучно. Скрытности минимум: одни серость да прозрачность.       Сообщение на телефон Тэффи пришло в десять часов тридцать семь минут. Дазай проверил расписание подходящего поезда и выяснил, на какую станцию он прибыл в десять тридцать четыре. Они с Ацуши проехались этим маршрутом и вышли за турникеты.       «За мной ведет слежка Портовая Мафия, и я не хочу ей попасться», — настроил себя Дазай. Усмехнулся, осознавая очевидное: он в такой ситуации никогда не окажется.       А вот Хирацука вполне могла. Не того полета птица.       Руководствуясь ее тактикой «скрыться-слиться-сбежать» Дазай завел Ацуши в один из переулков. И там же увидел сиротливо оставленный кем-то безответственным мобильник.       — Дазай-сан, а можно спросить?       — Ага…       Слушал Дазай честно вполуха, потому что предполагал, что именно Накаджима хотел спросить, а еще бессовестно копался в телефоне Хирацуки. Ничего интересного там правда не было, но зато Осаму убедился: столкновение с врагом произошло практически сразу после того, как Райчо отправила сообщение. Она даже из мессенджера выйти не успела. Возможно, от внезапности выронила телефон.       — А почему эта Хирацука так важна? Ну, я имею в виду, директор ради нее все задания сдвинул, да и выглядел… Серьезнее обычного, как будто.       Экскурс для Ацуши был коротким: жила-была на свете некая Хирацука Райчо, которая вчера пропала. Надо ее обязательно найти, а то случится что-то очень неприятное. Тэффи-сан, которая пришла в офис, живет с Хирацукой в одной квартире. Обе для агентства — ну очень важные люди…       Дазай не вдавался в подробности не из-за того, что это его не касается — его, откровенно говоря, касается вообще все на свете. Дазаю просто не хотелось рассказывать Ацуши, насколько тесно персонажи их истории друг с другом связаны. Для такого ему, любителю лирически отступлений, пришлось бы освобождать целый день.       Так что бедный Накаджима волокся за ним хвостом, располагая оборванными клочками информации.       — Ну, как бы тебе попроще сказать… — вздохнул Дазай, поднимаясь. — Пойдем, посмотрим, что там дальше.       С этими словами он принялся расхлябанно шагать до конца переулка.       — Хирацука она, знаешь, как заначка. Ее не трогают, пока не наступит черный день. А раз нашу заначку тронули, значит, черный день наступил… Оп-па!       Остановившись за углом, Дазай оценил масштаб разрушения стены и груду надколотых кирпичей. Почерк знакомый, безусловно. Он прищурился и, наклонившись, вытащил из-под пыльных обломков сумку.       «Судя по такому погрому, им точно не было интересно что-то скрывать, — рассудил Осаму. — Значит, просто повезло, что никто ее не заметил под кирпичами и не забрал».       — Ого, похоже именно здесь… — прошептал Ацуши, круглыми, как блюдца, глазами осматривая погром.       — Да, — закончил за него Дазай. — Здесь ее и схватили.       И небрежно вытряхнул из сумки все содержимое.       Под ноги посыпалась куча разных предметов: книга с потрепанной обложкой, пачка салфеток, расческа, парочка шариковых ручек, студенческая карточка, кошелек…       — И кто же…       — Ты его прекрасно знаешь, — не дослушал вопрос до конца Дазай.       Что-то приглушенно сверкнуло между книгой и расческой, и Дазай наклонился, нащупав пальцами ряд желтоватых звеньев. Знакомая вещица.       — Вы хотите сказать, что с ней встретился сам Акутагава?.. — Ацуши над его ухом спрашивал с таким благоговением, будто там был не какой-то Акутагава, а целый японский премьер-министр. — С какой-то простой студенткой?       Карманные часы качнулись из стороны в сторону, когда Дазай за цепь поднял их в воздух. Круглые бока затертого корпуса — без каких-либо памятных гравировок, по которым можно было бы опознать владельца. Треснувшее наискосок стекло и стрелки, застывшие на отметках «двенадцать» и «одиннадцать».       «Без пяти минут полночь», — подумал Осаму, пряча часы в карман. Остальное потеряло и без того призрачную значимость: он все понял.       — Говорил же: она заначка. Собери тут все, как раз улики заберем.       — Мы уже уходим?       Дазай кивнул. Хирацуку уволокли насильно, и Акутагаву послали специально: чтобы сильно не дергалась. Здесь рядом оживленная улица, устрой она битву — заметили бы сразу. А уволокли, потому что, скорее всего, вырубили. Иначе бы Хирацука не оставила здесь сумку.       Не ушла бы она без своих драгоценных часов.       — Ага. В принципе, я все понял.       Ацуши торопливо заталкивал валявшиеся на земле безделушки в раззявленную сумкину пасть.       — И куда мы дальше?       Неопределенно пожав плечами, Дазай усмехнулся.       — Я пока подумаю, как именно преподнести информацию директору. А ты… Ну, донесешь сумку до офиса, а там — займись делом. Помоги Кёке-чан, например. У нее же сегодня первый рабочий день, да?       Торопливо кивнув, Накаджима с какой-то пристыженностью отвел глаза. Видимо, Дазай слишком явно дал понять, что Ацуши не следует путаться под ногами. Он бы даже извинился, чтобы подбодрить новичка, если бы не загоревшаяся в голове лампочка предвкушения.       Аукцион на Тигра, появление Фицджеральда, а теперь еще и Хирацуку спасать от Портовой Мафии придется… Дело становилось по-настоящему интересным.              Настоящий ассасин должен быть решительным и хладнокровным, должен оставлять чувства за порогом долга и запрещать своим рукам дрожать. Потому что даже самая маленькая осечка в решающий момент может стать роковой и привести к смерти. Или — что хуже — к угрозе безопасности босса.       Гин напоминала себе об этой истине весь последний час. И тихо ненавидела себя за гулявший по коже морозец.       На фоне тем временем продолжал препираться Тачихара:       — Ну дура же она, эта Хирацука. Ду-ра!       Неторопливо затягиваясь, Хироцу смотрел на младшего товарища как на болвана. Сизый дым спиралью поднимался над мафиози, путаясь в седых волосах.       — И чего ты разорался?       — Я просто не понимаю, чего ради столько чести обыкновенной слабачке.       — А тебя волновать должно?       — Она ведь предала Мафию, да? Ее поймали — не через уступки даже, а в честно боюм. Почему Акутанава ее не убил? Озаки? Зачем тратить на нее время и силы?       — Застал бы ты ее как члена Мафии, все бы понимал. Так ведь, Гин?       Заслышав свое имя, она резко выпрямилась, словно одним захватом проглотила прямую палку. Хироцу смотрел на нее без иронии или ехидства, но с определенным знанием. И это самое страшное: когда человек безошибочно определял, о чем ты думаешь.       Гин ничего не ответила, только отвернулась, попытавшись придать действию максимальный уровень равнодушия. Старик продолжил без ответа:       — Коё ведь сейчас удерживает в плену агентство. Хочешь сказать, она тоже слаба?       Озаки как-то раз встретила Тачихару прицельным ударом лезвия в лоб, и тот уклонился чуть ли не чудом — а потом еще и кувыркнулся, едва не распластавшись на скользком плиточном полу. После этого с красивой женщиной в ярком кимоно он старался не сталкиваться.       — Глупо сравнивать, — буркнул Мичизу, хмуря лоб. — У нее ведь были… Обстоятельства.       Обстоятельства отозвались в слухе практически вопросительно, словно Тачихара не был уверен в реальности сказанного. Словом, со всех сторон примечательную связь между Коё и Кёкой не до конца осознавали многие.       — Будь уверен: у Хирацуки были такие же обстоятельства.       Лучше многих это понимала Гин. Одно из этих обстоятельств она называла своим братом.       — Когда-то обучение Хирацуки контролировал сам босс. Поэтому она не провалила ни одного вверенного ей задания. И сейчас вряд ли бы сдалась, окружи ее простой силой, — Хироцу потушил окурок. — Если ей взбредет в голову выбраться из камеры, каждый здесь на уши встанет. Поэтому перестань вопить и делай свою работу.       Подчиняясь приказу, Тачихара сменил гнев на ворчание. Давящий на уши разговор затух, уступая легкой, почти что благовейной тишине. Только одна мысль не оставляла Гин в покое.       Хироцу очень точно напомнил, кто такая Хирацука. И если Тачихаре оставалось только воображать, кем она была, то Гин тянула на горбу вес собственных воспоминаний.       Кто бы мог подумать…       Что настанет день, когда некогда самого преданного члена Портовой Мафии придется разыскивать и держать под стражей, чтобы она не порывалась отсюда сбежать.       Гин подумала об этом, и успокоившиеся руки снова зашлись в треморе.       «Мерзость, мерзость… Гребаная мерзость».              Дверь ее камеры запиралась на обычный ключ. Имелся, конечно, еще и засов, но его даже не трогали. Необходимости не было.       Гин проскользнула на порог узкой длинной тенью и предусмотрительно положила ладонь на холодный замок, чтобы заглушить металлический хлопок. В нос резко ударил неприятный запах ржавчины и рвоты.       Одинокая люминесцентная лампа тускло мерцала под самым потолком. Видимость упала процентов на пятьдесят, но это не помешало Гин увидеть то, ради чего она пришла.       На металлической тюремной койке лежало тело. Именно тело — человека в нем признать было сложно. Комок засаленных спутанных волос свесился с края, как хвост затаившегося зверька. Ноги в разорванных чулках темнели от россыпи синяков и ссадин, местами износившаяся до трухи одежда напоминала тряпье, в которое одеваются бездомные. Признаков бодрствования не наблюдалось, движений — ноль.       Она сделала шаг ближе и едва не снесла оставленный на полу поднос с едой. Опущенный взгляд слегка подслепил слабый блеск оловянной ложки.       Гин опустилась на колено и в удивлении поняла: черт возьми, Хирацуку реально кормили. Причем не абы как, а вот — водянистая каша, несколько ломтей серого хлеба, большая пластиковая бутылка, кажется, с водой…       Приподняв подбородок, Гин посмотрела на Хирацуку и убедилась, что та все еще спала. И неожиданно отметила, что пленницу даже не приковали. Руки-ноги — не связаны, никаких цепей или наручников.       Получается, из мер предосторожностей были только ключ и горстка охранников, которым поручено патрулировать закуток коридора. Да и кучка та в связи с ситуацией в городе поредела: повезет, если три человека бессменно. Камеры в этой части здания вовсе не работали.       «Почему… — задумалась Гин, останавливая взгляд на полной бутыли. — Поче… Му…».       Полная бутыль. Еда.       «Ее накачивают чем-то?..»       Медицинские препараты, «веселящие вещества» могут довести человека до такого состояния, что он голову прямо держать будет не в состоянии, не то что стоять. Или не то что бежать… Точно.       Гин подалась вперед и склонилась над изможденным лицом Хирацуки. Она уже подняла достаточно шума, чтобы любой тренированный мафиози отринул самый крепкий сон. Но дыхание невольницы оставалось ровным. Гин же чем дольше всматривалась в знакомые черты, тем больше вспоминала.       А руки снова начинали дрожать.       Длинный уродливый шрам, тянувшийся по правой щеке и дальше, давно зажил и побелел. Гин застала его еще кроваво-красным рубцом, издалека привлекающим всеобщее внимание. На миссиях Хирацука прятала его за маской — именно от нее когда-то Гин переняла привычку скрывать лицо. «Маленьких девочек в черных одеждах много, а ты попробуй опознать, если помнишь только ее цвет волос».       Эмоции подскочили, как ртуть в старом градуснике, и Гин наотмашь ударила старую знакомую ладонью. Получилась изящная оскорбленная пощечина.       Хирацука дернулась, но все равно не очнулась. Хотя удар был сильным. Пока она продолжала пилить спавшую взглядом, злость за прошлое отпустила. И Гин поняла, что догадка подтвердилась. Хирацуку точно чем-то пичкали, чтобы не буянила. До нее доходили слухи, что эта сумасшедшая за первые сутки содержания несколько раз чуть не сбежала.       Босс подстраховался.       «Меня не должно быть здесь», — вдруг вспомнила она. И правда же: не должно. Это ведь практически самоволка, несанкционированное вторжение. Плевать на шестерок, которые патрулируют этаж. Им знать не положено, даже если заметят, зачем Гин пришла. Но если передадут выше — боссу, Озаки или хотя бы Хироцу, — начнутся вопросы.       Гин просто хотела посмотреть Хирацуке в глаза.       Получается, не свезло. Пора убираться.       Она развернулась, и снова увидела поднос с едой. Раз стоит нетронутый, то больше сегодня не принесут. Несколько приемов пищи за день — слишком большая роскошь даже для заключенного уровня Хирацуки. «Подмешивают наверняка в воду, — отстранено подумала Гин. — Так проще».       Руки сами потянулись проверить, пластиковая крышка при откручивании щелчка не дала. Получается, добавить что-то — вопрос двух минут. Вопрос лишь в том, почему эта дура настолько легко попалась…       Гин оглянулась на нее через плечо. Что-то неприятно зашуршало то ли в памяти, то ли в груди.       «Обращайся, если что, по любым вопросам. Чем смогу — помогу».       Когда из Портовой Мафии ушел Дазай, Гин было все равно. Почти — она беспокоилась за Рюноске, который голыми кулаками избивал стену и раздирал гневными криками горло. На Дазая она плевала с самой высокой смотровой площадки города.       Когда из Портовой Мафии ушла Хирацука… Гин не верила.       «Это ведь мой дом. Кривой, косой, полный мерзких «родственничков»… Но мой дом».       Умри бы она, и то было бы проще. Но нет — вот, лежит живая напротив, не разлагается. И до этого жила два года целых. Смеялась, ела, спала, работала или чем еще можно заниматься…       Просто не здесь.       Невыносимо.       Предательства в Мафии караются именно поэтому — потому что удар в спину всегда самый болезненный. И тому, кто посмел отвернуться от кормящей руки, все предписанные муки придутся впору. Не зря Хирацуку здесь закрыли, пусть помучается до вынесения приговора.       Так решила Гин, и случайно задела коленом бутылку. Та, плохо закрученная, накренилась, и вода вылилась из нее слабым ручейком. Цыкнув Гин попыталась поднять ее, но было поздно: содержимого в таре осталось капли, исправлять оплошность не из чего.       «Пора сматываться отсюда», — озарила голову холодная здравая мысль. Предательница перебьется и без воды, не загнется от одного дня.       Но потом Хирацука в бессознательном бреду застонала, и Гин вспомнила, почему вообще пришла. Потому что так и не получила ответы.       «Не показывай им свою слабость, они уже считают тебя хуже. В мафии не ценят женщин, тут говорят только на языке насилия. Заставь их бояться себя, внуши ужас и давай меньше поводов думать, что ты человек. Это — наша формула выживания».       Когда Гин появилась в мафии, у нее не было ничего. У Рюноске была способность и непреодолимая тяга увидеть смысл жизни, а у нее — только худые плечи брата перед глазами. И тогда, когда мир вокруг казался еще более странным и непонятным, ей явилась Хирацука.       Аматерасу.       Мечник в черных балахонах.       Настоящий ребенок мафии.       Ее учила Озаки и учила жестко, порой даже слишком. И, наверное, Хирацука решила, что надо продолжать это обучение для кого-то еще — поэтому обучила Гин. Но мягче, чем Озаки. Скорее как старшая сестра, а не строгая наставница.       Они часто обедали вместе или гуляли по старым складам, принадлежавшим мафии. Хирацука слушала и рассказывала, но, конечно же, не все. Подчинявшаяся напрямую боссу, она соответственно таила десяток секретов. Зато Гин ничего от нее не скрывала.       Кроме всепоглощающей ненависти за предательство, кипевшей в жилах каждый день из двух прошедших лет. Кипевшей до сих пор, кипевшей прямо сейчас. Гин не собиралась ее убивать или пытать, Гин просто хотелось посмотреть ей в глаза. Увидеть в них страх или раскаяние.       Или близкого человека.       Когда-то очень близкого. Настолько, что даже сейчас разглядеть в ней врага выходило с трудом.       «Да пошла ты к чертовой матери», — решила Гин и пнула миску с кашей. Чем меньше наркотиков поступит ей в организм, тем быстрее начнет соображать. Для этого необходимо перекрыть все пути доступа. Об этом подумала Гин, сжимая в руках куски хлеба. Тот раскрошился, как угощение для голубей.       Перед уходом, Гин удостоила узницу последним испытывающим взглядом.       Когда-нибудь они поговорят, и она ей вмажет. Когда-нибудь они увидятся, и она все узнает.       Когда-нибудь.       Но не сейчас. И вряд ли здесь.              Райчо перепутала день и ночь. Все слепилось в сумрак, расстилавшийся в голове и за ее пределами. Мир смешался в плотный серый цвет, в котором она блуждала, как слепой котенок.       Иногда туман в рассудке попускал, и ей удавалось открыть глаза. Тогда она снова оказывалась в опостылевшей камере с мигающей лампой и видела перед собой поднос с едой.       Но однажды еды не оказалось. Точнее, она была — Райчо поняла это, с трудом разлепив веки и приподнявшись на железной полке, — но вся размазанная по полу. Бутылка сиротливо откатилась в сторону, и Хирацука поняла: пустая.       «Пытаться… Смысла… Нет», — подумала она и предпочла потугам накормить себя провал обратно в неспокойный сон.       Проснулась Райчо невесть сколько времени спустя от подступающей рвоты. Девушка вслепую свесилась набок, и тут ее кошмарно вывернуло наизнанку. Тошнило долго, Хирацуке даже в какой-то момент показалось, что сейчас наружу выйдут органы. Пищевод сводило в такой судороге, что мозг просто отключился.       Когда организм отчистился, Райчо совсем обессилила. Она легла обратно на жесткую полку, служившую ей тюремной койкой, и закрыла лицо руками. Даже паршивый свет в камере казался слишком ярким.       Малодушно мечтая о смерти, Хирацука отрубилась.       В следующий раз она пришла в себя от сушняка. Райчо села, ощущая острую вспышку головной боли. Виски разрывало, как от атаки гранатой. Закусив язык, она постаралась хоть немного смочить рот слюной. Что-то получилось.       Принялась формировать из беспорядочных мыслей целые предложения:       «Мое… Меня… Зовут…»       «Мое имя… Меня зовут…»       «Меня зовут Хирацука Ха…»       «Мое имя — Хирацука Райчо…»       Когда мозг расщедрился больше, чем на четыре слова подряд, Хирацука перетащила себя на следующий уровень.       Со звездочкой.       Начала вспоминать:       «Мое имя — Хирацука Райчо. Я студентка, изучаю литературу. Я в плену у Портовой Мафии».       И напоследок, чтобы разжечь через гнев тягу к жизни:       «Мой отец — редкостная мразь».       Захотелось пустить пулю в лоб. Или хотя бы опрокинуть стакан воды.       Хирацука открыла глаза и подняла над лицом ладони. Те дрожали, как листья на ветру. Боль в голове словно стала глубже, как будто какой-то садист надел ей на голову медный таз и начал с чувством бить по нему молотком.       «Меня накачали веществами, — наконец осознала Райчо. — Я проблевалась. И теперь у меня ломка».       Аплодисменты. Когнитивные функции не покинули ее на двадцатом году жизни. Годы, проведенные в этом бренном мире, прошли не зря.       Надо было продолжать раскручивать свое забитое чужими усилиями сознание. Но после недолгой мыслительной деятельности Хирацука ощутила давление смертельной усталости и позорно сдалась, снова выйдя из потока сознания.       Проснулась, осознав, что губы влажные. Вода.       Раскрыла рот, желая насытиться по полной. Но вдруг поток прервался. Райчо замычала, требуя продолжения банкета. Не помогло. Она поворочалась, борясь с сонным оцепенением. Пока барахталась, превозмогая одеревеневшее тело, услышала шум закрывающейся двери. А когда совладала с веками, увидела рядом с головой маленькую бутылку воды.       И злаковый батончик.       Схватилась за бутылку и дрожащими пальцами открутила крышку, а потом одним залпом опрокинула в себя остатки. «Спасибо, что не умерла», — мрачно подумала Хирацука и посмотрела на батончик. При размышлениях о еде желудок как будто бы откликнулся голодными позывами.       «Если меня сейчас с непривычки вывернет, я обреку себя на голодную смерть».       Отлично, раз вернулись трезвость ума и тяга к сарказму — она определенно точно жива. Даже более чем.       Закрыв глаза, Хирацука еще немного полежала на кушетке. Чувствовала она себя на голову лучше, чем в прошлый раз, хотя голова все еще гудела и мысли немного путались. Однако теперь она даже чувствовала власть над телом.       Медленно поднявшись, Райчо неслышно подошла к двери и прислушалась. По ту сторону плотного железа стояла подозрительная тишина. Как будто действительно ни души — ни намека на тех же патрульных или часовых. Задумавшись, Хирацука неосознанно навалилась на дверь и вздрогнула, когда та поддалась напору.       «Меня что, не плотно заперли?» — нахмурила брови Райчо и несмело потянула ржавую ручку на себя. Послышался специфичный стук.       Хирацука замерла, ожидая реакции внешнего мира. Да, она совсем немного себя выдала, но этого должно быть достаточно, чтобы натренированные шестерки мафии пошли ее проверять.       Прошло три минуты, пять, и дальше Хирацука перестала считать. Никто по ее душу не явился.       Райчо еще раз пошатала дверь — металлический стук прошелся трелью по камере. Мрачно прикидывая, стоит ли принимать очередную попытку побега, Хирацука опустила взгляд на свои руки. На стертую кожу запястий кто-то великодушно наложил повязки, а раненную усилиями Коё руку так же заботливо полностью перемотали бинтом.       «Какой позор, я им кто, Дазай?»       Вызванное ассоциацией раздражение прибавило ей сил, и через минуту несчастная дверь сошла с петель. Хирацука выбралась в коридор, остервенело перекрывая лившийся из ладони свет. Способность словно взбунтовалась и отказывалась подчиняться приказам, Райчо едва-едва держала себя в условиях концентрации.       «Если в этот раз меня снова развернут, я повешусь. Если придется — на собственных трусах. Заколебало».       Мир, кажется, услышал ее мысленную угрозу, и решил побегу не мешать. Райчо поразительно спокойно прошлась по коридору, щурясь в полутьме помещения, чтобы выхватить взглядом предполагаемые камеры. Насчитала девять штук — судя по всему, ни дня не работавшие. Либо ей сказочно повезло, либо следующая воспитательная мера пресечения обернется настоящей пыткой.       К моменту, когда впереди замаячили холодно сверкающие ступени лестницы, Хирацука поняла две вещи: во-первых, ее перетащили на верхние этажи. Здесь преимущественно содержались провинившиеся мафиози — своеобразные комнаты для наказаний.       «Тебе узнать их не дано: на них такая грязь от жизни гадкой, что разуму обличье их темно», — подумала Райчо, взбираясь наверх.       Во-вторых, людей здесь не было. Вообще. Одна она на сотню квадратных метров, если не больше. И чем дольше Хирацука об этом думала, тем сильнее беспокоилась. Каждая мышца в теле напряглась, как струна, чтобы в случае внезапной опасности отразить удар или хотя бы уклониться.       Но ожидания не оправдывались. Вся тюрьма точно вымерла, заставляя Райчо гадать: чем же таким важным заняты надзиратели, которые без замены слиняли со своих рабочих мест.       Она добралась до самого верхнего яруса, когда наконец столкнулась с настоящей проблемой. Уже у выхода, заветного пути к свободе, стояли два здоровенных охранника. По телосложению — оба «шкафы», коротко стриженные, в темных очках. Классические статисты мафии, замени одного — никто и не заметит.       Хирацука припала к стене, соображая, как их обойти. Как назло, ее опять замутило — то ли нервы подвели, то ли не все «побочки» соизволили покинуть повидавший виражи организм. Лишь бы в обморок не грохнуться — тогда будет даже не фиаско, а другое слово со второй буквой «и»…       Пока она думала, воздух рассек свист выстрела. Райчо вздрогнула, на всякий случай зажимая ладонью рот. Робко выглянула из-за угла, понимая: если стреляли не для предупреждения, то следующей мишенью может стать и она. Умирать сегодня резко расхотелось.       Один из «шкафов» разлегся на бетонном полу, вокруг его головы мерно растекалась бордовая лужа. Второй возвышался над телом коллеги угрюмой скалой, и теперь, когда Райчо придирчиво его разглядела, он казался странным. Неповоротливый, без яркой реакции и тихий, как омут — запрограммированная машина, а не человек. Даже ствол из кобуры в ответ не достал.       Зато через мгновение с упорством танка двинулся вперед — шаги у него действительно чем-то отдавали механической поступью робота.       Первой мыслью Хирацуки стал вопрос: «Какого черта здесь вообще происходит?»       И только второй: «Плевать, это мой шанс проскользнуть».       Повинуясь вопящему инстинкту самосохранения, она сорвалась с места. Сначала — осторожно, оглядываясь на «зомбированного» охранника, а после — уже во всю прыть, перелетая через бездыханное тело убитого стрелком амбала. Хирацука дрожащими пальцами ухватилась за поручень перил, уже предвкушая вольный ветер на поверхности, и чуть не оступилась, услышав новый выстрел.       Она оглянулась — очень быстро и скорее рефлекторно, чем из-за интереса. Потому что один из первых уроков, который дает Мафия, звучит как «всегда следи, в чьих руках пушка». Оглянулась и почувствовала, как внутренности пробрало холодом.       Одинокий силуэт в тусклом свете коридора стоял, опустив вооруженную пистолетом руку. Расстояние не позволяло рассмотреть детали, но Хирацука увидела собранные наверх волосы и закрытую маской нижнюю часть лица. Гин вскинулась и как будто тоже уперлась взглядом в Райчо, но не подняла оружие. Тогда Хирацука почувствовала, как в загадочной череде странностей что-то начало проясняться.       Что не зря она смогла выбраться именно тогда, когда тюрьма резко опустела. И не зря дверь в камере оказалась плохо закрытой. И напоили водой ее тоже, наверное, не случайно именно сегодня…       — Дура… — на выдохе выругалась Райчо.       Сама не до конца осознавая зачем, она разжала сведенные в кулак пальцы. Половину помещения заволокло плотным, слепящим глаза светом.              Когда Хирацука оказалась снаружи, то первым делом устало рухнула на колени и глубоко задышала. В моменте стало все равно, гнались за ней или нет — на плечи вдруг обрушилось смертельное утомление.       Щурясь от почти забытого вечернего марева, Райчо подняла голову и наконец-то решила оценить обстановку. Но ничего хорошего она не увидела, а из груди вырвалось пораженное:       — Твою мать…