Серые слёзы. Серая кровь

…Эцуру восемь лет. Эцур смотрит на эту женщину и думает — можно ли ему так же? Она сидит под цветущей яблоней на расстеленном покрывале и играет с мальчиком почти такого же возраста, что и сам Эцур, правда, не таким смуглым. А рядом стоит отец. И улыбается. Старый слуга Брек говорит — это королева Регана, а маленький мальчик — принц Оррин, его брат. Правда, Эцуру строго-настрого запрещено так их называть. Только «мой король» и «мой принц». «Его принц» радостно смеется, и слуга говорит, что он на год младше Эцура. Отец стоит рядом и гладит его по голове, и у Эцура внутри в клубок сжимается нечто. Почему так? Почему его, Эцура, никто не гладит по голове? Никто не играет с ним под яблоней? Отец приходит только изредка, оглядывает его с ног до головы, порой задает вопросы, которым обучил его Брек, кивает и уходит. Даже если Эцур отвечает все правильно, отец только кивает и уходит. Эцур шел мимо окон и витражей к учебной комнате, когда в первый раз увидел эту женщину во дворе. Она тоже улыбается ему. Брату. Эцур слышал о нем — слуги шептались в коридорах, как непохожи два брата — но никогда не встречал. И вот теперь он видит его, такого… белокожего, с мягкими черными волосами и ямочками на пухлых щеках. Эцур не такой — кожа у него смуглая, щеки впалые, а волосы жесткие и вьющиеся. Может, поэтому никто с ним не играет? Может, поэтому отец не говорит с ним? Наконец, королева замечает его, и лицо ее, белое, как снег, кривится. Красиво уложенные волосы встают дыбом, и она вытягивает руку и громко спрашивает: — Кто пустил сюда это отродье? Как оно смеет смотреть на моего сына? И отец поворачивается в его сторону… сейчас он скажет что-то, да? Что Эцур молодец и отвечает на все вопросы правильно. Что ему можно остаться и поиграть с братом. Но король вдруг тоже кривится, по-другому, но кривится, и велит громовым голосом: — Уведите его! И Брек подхватывает Эцура, у которого внутри беснуется нечто, и бежит прочь. …Эцуру девять лет. Он встаёт рано утром, умывается и одевается сам. Потом выходит из комнаты, смотрит по сторонам. Он знает, что есть места, в которые нельзя ходить. Нельзя — в правое крыло. Он живёт в левом, вместе со слугами, а в правом, там отец и брат. Идёт осторожным шагом к учителю Ноаку, сжимая книги под мышкой. Он уже год как учится читать и писать, отличать гербы и краски, знаки рыцарей, историю Сурды. Хотя бы тут облегчение — у Сурды не такая уж и длинная история. Впрочем, учитель все грозится перейти к Иллирии. Они сидят три часа, а потом выходят во внутренний двор, чтобы размяться. Голова у Эцура гудит от новых знаний, да и вообще это все порой довольно скучно, но он упорно сидит и учит, чтобы отец был доволен. Иногда он заходит. Редко. Спрашивает, что они сейчас учат, а потом задает вопросы, и маленький Эцур, едва не теряя сознания от радости и волнения, сбивчиво отвечает. Если говорит что-то неправильно, отец кривится, будто услышал что-то неприятное; если все верно — отец кивает, и это кивок Эцуру дороже всего на свете, ради этого кивка он готов ночами сидеть над книгами и зубрить скучные факты о гербах. Впрочем, заканчивается все одинаково — отец уходит, и потом Эцур ждет каждый день — зайдет ли сегодня? В саду они с учителем тянутся и прыгают, и порой устраивают соревнования — кто дальше или выше прыгнет, Эцур, конечно, всегда выигрывает. Ещё бы! Он ведь молодой, а учитель уже довольно старый. Он говорил, что ему уже тридцать лет! И хотя голова его ещё не седая, Эцур уверен, что в ближайшее время его учитель внезапно превратится в дряхлого старца. В один из таких дней они снова соревнуются, как вдруг вдалеке раздаются голоса мальчишек, и Эцур замирает. Ему не разрешают разговаривать с другими мальчиками. Отец как-то сказал: «Прежде, чем ты подойдёшь к ним, я хочу быть уверен, что ты знаешь больше и вообще лучше, чем они!» Но Эцуру порой так одиноко! И хотя он ни за что не признается в этом вслух, иногда он смотрит в окно на мальчишек, бегающих, играющих, порой даже дерущихся, и думает, что готов даже получать тумаки, лишь бы поговорить с ними. Наверняка это очень весело. Наверняка. И он смотрит на учителя, а тот смотрит на него. Потом в сторону голосов. Потом снова на него. Вздыхает и машет рукой — мол, иди уж, и Эцур бежит вприпрыжку к голосам. Мальчишки стоят, сгрудившись возле того самого принца, Оррина, с которым играла королева, и громко что-то обсуждают, а Эцур не может шелохнуться, и внутри что-то сжимается — он не может подойти! Какие они шумные, он не привык к такому! Но тут Оррин бросает на него взгляд и резко замолкает, а потом оборачиваются остальные, и вокруг повисает тишина, только кузнечик стрекочет где-то в траве. Тишина, которую Эцур так желал, вдруг встает комом в горле, ибо она не блаженная, а душащая, будто водой захлестнуло. А мальчишки все стоят, молчат и кривятся, и сильнее всех тот, кто якобы ему брат. Эцур на всю жизнь запомнит это выражение. И он вдруг разворачивается и убегает, но ослабевшие ноги не держат, и он падает, и вдогонку ему несется злорадный хохот. Смеялся ли Оррин? …Эцуру десять лет. Сегодня. В прошлый его День рождения зашёл отец и вручил ему деревянный меч, сказав, что скоро ему придется учиться фехтовать, и Эцур весь день пробегал по замку, размахивая мечом, и даже злой окрик Реганы не смог его остановить. И в этот День рождения… он же снова зайдет? Что он принесет в этот раз? Уже с утра Эцур как на иголках. Он просыпается за час до подъёма, умывается и надевает новый кафтан, бордовый, с серебряной строчкой, и когда заходит Брек и его жена Килина, он уже сидит на кровати, болтая ногами, готовый… ну, в общем, когда слышит скрип двери, ожидает увидеть слуг, но надеется на другое. Килина… она добрая. Она штопает Эцуру одежду и приносит ужин в комнату, если они с учителем задерживаются, и у нее ласковые глаза, большие и темные, а лицо покрыто морщинами, глубокими и вьевшимися в кожу так, что их уже не вывести, и иногда она гладит его по голове и тяжко вздыхает. Она несёт большой пирог с груша, любимый пирог Эцура, и случись это в любой другой день, он был бы счастлив, но не сегодня — сегодня ему нужен другой подарок. Брек хвалит его, что оделся сам, хотя вообще-то Эцур всегда встаёт быстро, умывается и одевается, но Брек так редко его хвалит… впрочем, не реже отца. Он хватает пирог и бежит к учителю — они занимаются в маленькой учебной комнате, где стоит четыре стола, по два стула за каждым, и порой Эцур думает, каково это — когда рядом сидит ещё пятеро человек, все отвечают по очереди и порой друг другу подсказывают, если кто-то что-то забыл. Ему подсказывает только учитель, когда видит, что Эцур совсем ничего не помнит, правда, после этого задачек становится в два раза больше. Но сегодня сосредоточиться на уроках невероятно сложно. Эцур ёрзает на стуле и постоянно смотрит на дверь, и при том старается слушать учителя, потому что…а вдруг отец зайдет, а Эцур совсем не услышит вопроса, и ответит неправильно? Каждый миг кажется вечностью, превращая ожидание в настоящую пытку, и учитель, в конце концов, даже не пытается сегодня научить своего нерадивого ученика хоть чему-то. Но никто так и не приходит. Они вдвоем собираются на обед в маленькую столовую комнату, где стоит круглый стол и семь стульев вокруг, но разрывающемуся от волнения Эцуру совсем не хочется есть. Он сидит спиной к двери — так уж вышло — и теперь затылком чувствует, что она там. И что она не открывается. Никто не приходит. И Эцур, за обед не съевший ни кусочка, голодный, выходит во двор. Каждый раз, как слышит голоса, он оборачивается, даже если голос совсем не похож на тот, который он ждёт. Учитель, смотрящий на измотавшегося Эцура, достает откуда-то из сумки маленький деревянный кораблик и торжественно вручает его ученику. — Держи, маленький мой друг, — говорит он, протягивая подарок. — Можешь спустить его по реке. Спустить по реке! Настоящий, свой! И он так похож на тот, что стоит в гавани, гордость Сурды, «Королева Марельда». Говорят, он одним залпом корабельных пушек может разнести целый город! И Эцур хватает кораблик, видит там ту самую надпись и едва не прыгает от восторга. Вот бы показать его отцу! Или даже Оррину — и они вместе, втроём, пустят кораблик по реке и будут смотреть, как он борется со стихией, рассекая маленькие для человека, но огромные для крохотной игрушки волны. Но он так и не приходит. Вечером, уже укладываясь в постель, Эцур смотрит на писаное золотом имя — «Королева Марельда» — и думает, что, наверное, он и сам похож на этот кораблик, и его окружают такие же волны, которые вот-вот его потопят. …Эцуру одиннадцать. Сегодня его одевают в неудобный акетон размером больше, потому что так велел отец. Брек и Килина стоят возле его кровати, вытянувшиеся, замершие, будто каменные изваяния, и от мысли, что они вот-вот увидят короля, их бросает в дрожь, но пошевелиться они не смеют. Наконец, отец заходит. Окидывает взглядом и слуг, и Эцура, ерзающего в непривычной амуниции, кивает и зовёт его с собой. Эцур вскакивает с непривычной для него прытью. Шаги у короля широкие, и Эцур семенит, чувствуя себя цыплёнком. Учитель ходит не так, он медленный, а отец летит вперёд, вперёд, покорять вершины, вершить судьбы, и его огромная спина и резкий профиль кажутся настоящим образом мужественности. Они идут по улице, мимо колонн, мимо летнего сада, проходят к казармам, к тренировочным площадкам, где много мальчишек в таких же акетонах громко вопят и размахивают деревянными мечами. Эцур сжимает свой меч — тот самый, который отец подарил ему на день рождения. — Эти мальчишки тренируются, чтобы стать первой линией обороны для принца. Они из богатых знатных семей, и это часть для них — быть тут. А знаешь, почему тут ты? Горло мгновенно пересыхает, и Эцур сглатывает. Вопрос. Он задал вопрос, и на него надо ответить правильно, иначе… отец снова покачает головой и уйдет. — Я… я должен быть ещё ближе? Я должен быть перед ними? Он боится поднять глаза, боится посмотреть, кивает ли отец или качает головой, и ждёт его голоса как приговора. — Все верно, — отвечает отец, и Эцур облегчённо выдыхает. — И с этого для это твой великий долг — оберегать принца. Это — смысл твоей жизни, превыше всего, превыше жизни, правил, людей. Ты должен быть лучше их всех — будь они поодиночке или все вместе. Ты должен суметь победить весь мир, если это потребуется для безопасности Оррина. Ты понял? Эцур ощущает, как внутри будто загорается пламя, восторг, который вот-вот вырвется криком. Отец дал ему смысл жизни! Это невероятно! Он сам ему это сказал, сам привел его сюда, а, значит, Эцур важен! Нужен! Он сжимает деревянный меч и кивает. — Да! Я понял! Я сделаю все, чтобы защитить Оррина. — Тогда иди и хорошенько тренируйся, — и он толкает его вперёд. Это первый раз, когда отец прикасается к нему, и Эцур чувствует, как ноги почти отнимаются, и едва не падает. Они подходят к мальчишкам, над которыми возвышается широкоплечий учитель, и все замирают. — Вверяю его тебе, Асманд. Они смотрят на Эцура, и их цепкие взгляды царапают его, и страшно хочется схватиться за руку отца, да только он не позволит, и вообще — как быть защитником принца, если он трусит перед какими-то мальчишками?! Асманд усмехается, и его взгляд не царапает — режет. И кивает на маленькую тренировочную площадку: — Ну-ка, покажи, что можешь. Остейн, ты будешь его противником. И Остейн, высокий, благородно-бледный, с темными прямыми волосами, схваченными в тонкий хвост, оглядывает Эцура и презрительно поджимает губу. Они что-то знают. Они все. Они ждали его. Эцур сжимает зубы и сжимает рукоять деревянного меча. У него есть предназначение. У него есть цель! Он не сдастся — к тому же, взгляд отца огнем жжет спину, и это сражение — ещё один его вопрос. И покачает ли он головой или кивнет… Эцур вскидывает меч, и Остейн, оскалившись, кидается вперёд. Он бьёт, бьёт и бьёт, и Эцуру остаётся лишь слабо отбиваться, потому что он слишком быстрый, и это нечестно, он же тренировался до этого, и он уже задел бок, и живот, и по руке, и по голове, и в горле кровь… И в конце концов он падает, и Остейн приставляет к его горлу деревянный клинок. — Кажется, ты проиграл. А Эцур даже не смотрит на него, он слушает, потому что отец сзади, но поднять глаза, взглянуть на него… как он посмеет? Он проиграл. Он на земле. Как ему защитить Оррина? И он слышит хриплый шепот: — Какое разочарование, — и удаляющиеся шаги. В горле будто застревает камень, царапает. Эцур сжимает зубы — если заплачет тут, совсем будет плохо. Он слушает шаги, и каждый вбивает его в землю. Все глубже. Глубже. И глубже. И лишь когда шаги затихают, он медленно поднимается, отряхивает пыль, сплевывает кровь и снова поднимает тренировочный меч. В следующий раз… если он случится… король не уйдет.