Отныне и навеки: Петербург и Париж

Глава XVI

Пруссия может и подождать

      Завтрак, который был организован специально императором Александром, был всего лишь подготовкой почвы к предстоящему разговору с Бонапартом. Прежде всего Романов пообещал вернуть Силезию Фридриху и Луизе, однако он был обязан это сделать, дабы не была задета его гордость. В конце концов, кто он такой, если не в состоянии выполнить обещанное?       И если обещание, данное прусской чете, являлось долгом, то в обещании, данном корсиканцу, был азарт игры. Доказать, выиграть, показать свою правоту, своё превосходство.       Глядя на суетящихся слуг, Александр подумал, что, хоть они и станут с Бонапартом союзниками, но соревноваться они не перестанут. Наполеон — в силу своего огромного величия, Александр — в силу своего немалого самолюбия, которое не могло допустить превосходство кого-либо. Нужно было признать, что всё больше эту черту император прятал внутри. И всё это ради союза с Наполеоном. Хотелось бы надеяться, что Бонапарт также поступится со своим характером ради него, Александра.       Наполеон же как никто другой знал, насколько чувствительным может быть эго русского императора. Кому же лучше всех может быть это известно, если не ему — человеку, который столько раз уязвлял честолюбие Александра? Бонапарт помнил и об обещании отбить Силезию, данном ему Романовым. Теперь уже делом чести и принципа было не позволить это Александру, хотя Наполеон прекрасно помнил, как иногда бывает тяжело противостоять его очарованию.

***

      Завтрак прошёл превосходно: за столом царила истинно дружеская атмосфера. Бонапарт не скупился на комплименты своему русскому визави, которые, судя по реакции последнего, попадали точно в цель. Желая потешить самолюбие Александра, Наполеон при поддержке Коленкура завёл разговор о перспективах раздела империи османов и завоевания Россией Константинополя, что станет возможно только в союзе с Францией.       — У вас очень большие аппетиты, Бонапарте, — ответил ему на это Александр, издав смешок. — Индия, Европа, Константинополь! Вам нужно быть осторожнее, не то нарвётесь на суровые морозы Сибири.       — Как я слышал, Сир, эта огромная русская земля и правда так холодна, как о ней говорят, — добавил Коленкур.       — Да, я тоже слышал, — согласился Наполеон, попутно глотая крепкий кофе, — но предпочитаю не верить слухам, а проверять сам. Не подумайте, что я не верю вам, Александр! Любопытство от природы.       Константин тихо фыркнул, закатывая глаза, и демонстративно положил себе в рот кусок курицы. Коленкур обвёл гостей, цесаревича и монархов взглядом и посмотрел к себе в тарелку, словно там было интереснее.             — Сир, — усмехнулся генерал, — уверяю вас, оно того не стоит!       — Мой дорогой Арман, — сказал Наполеон, посмотрев на Романова, а затем на Армана вновь, — неужели вам неинтересно побывать там? К тому же, это огромная территория, под что вы её используете, Александр?       Бонапарт с интересом уставился на царя, желая получить ответ.       — Коленкур прав, Бонапарте, — отвечал Романов, — климат Сибири достаточно суровый. Зимы там холоднее, чем в Москве или Петербурге. Эту территорию активно стали осваивать лишь в позапрошлом веке. И чаще всего туда ссылают в ссылку в наказание.       — Полагаю, климат этого края соответствует твёрдости духа его жителей, а потому под его действием смиряется воля тех, кто попал в него не по собственному желанию, — заметил Наполеон. — Коленкур, обратите внимание, что во Франции принято отправлять в ссылку на острова в жарком Новом Свете, в то время как в России наоборот стремятся остудить умы преступников!       Александр умолчал о том, что не так уж и давно в подвалах Петропавловской крепости людей могли запытать до смерти. Служащие Тайной экспедиции не церемонились с провинившимися. Порой Сибирь казалась куда лучше. В очередной раз Александр убеждался, что принял правильное решение, подписав указ об упразднении Тайной экспедиции.       — Вы совершенно правы, Сир, — согласился Арман. — Возможно, пожар революции улёгся бы гораздо раньше, если бы всех роялистов отправляли в Россию.       Все присутствующие засмеялись, а Коленкур хитро посмотрел на Александра. Он был настоящим спасением для двух императоров. Одного Арман охлаждал подобно сибирскому климату, успокаивающему бунтовщиков, а для второго являлся своеобразной переправой, способом подступиться. Коленкур знал это и умело этим пользовался.       — Это вряд ли, господа. Моя бабушка была настроена против Великой революции. Она бы отправила в Париж армию из роялистов с русскими пушками и штыками.       — Вполне возможно, брат мой, — кивнул Наполеон. — Но Провидению было угодно сделать Петербург не Главным штабом армии бежавших Бурбонов, а всего лишь их мирным пристанищем. Вероятно, тем лучше для них.       Романов взглянул на Коленкура, тот в ответ посмотрел на русского государя. Оба поняли, что сейчас самое время разойтись, дабы можно было начать переговоры. Саша нервно посмотрел на смурного младшего братца, который, конечно, был не в восторге от происходящего, как и от перспективы вновь оставить государя с подлым корсиканцем. Константин ещё не предполагал, что такие застолья могут повторить далеко не раз, не два и не три.       Александр был вполне готов начать переговоры с Наполеоном. Ему хотелось быть уверенным, что Луиза, если ещё не была в соседней комнате, то хотя бы была рядом с квартирой. Ибо без неё Костя обязательно может что-то выкинуть.       От Бонапарта не укрылись частые переглядки между Александром и Коленкуром. Русский царь и генерал Наполеона очень быстро нашли общий язык, а значит, император французов мог не сомневаться в том, что самые чувствительные струны души Романова обнаружатся гораздо быстрее. Бонапарт сам вслух предложил своему союзнику удалиться в кабинет для разговора tête-à-tête. Романов, по его мнению, был вполне отвлечëн от болезненного вопроса Силезии лестью, шутками, комплиментами и заверениями в вечной дружбе между двумя империями, чтобы проявить достаточную уступчивость. Перед тем, как они с Александром вышли из-за стола, Наполеон шепнул несколько слов сидевшим рядом Мюрату и Коленкуру, вероятно, наказывая уделять как можно больше внимания цесаревичу Константину. Ведь Бонапарту не могло быть известно, что русского наследника престола его августейший брат уже поручил королеве Луизе.

***

      Кабинет, который являлся рабочим для императора Александра, обставлен был уютнее, нежели того требовал предмет беседы двух государей. Стол в соответствии с педантичностью Александра был в идеальном порядке. Лишь карта одиноко лежала в центре, но Бонапарт под общим впечатлением не обратил на это внимание. Доселе он никогда не был в кабинете царя, а потому его полностью захватила окружающая обстановка.       Окна выходили на солнечную сторону: яркие утренние лучи пробирались сквозь стекла. На небольшом столике, что стоял у кресла возле камина лежала книга. Она была слишком близко к обложке, значит, Александр мог начать читать ее совсем недавно.       Но более всего удивил не порядок и не книга — на ковре у камина лежали две подушки. Заметив, что корсиканец устремил свой взгляд на них, Романов проследовал к ним да сел со всей своей грацией.       — Присаживайтесь, Наполеоне, — сказал царь, любезно указав на подушку напротив. — Я решил разнообразить наши переговоры.       Удивительно, но Александр смотрелся в этом положении столь же органично, как и в любой другой обстановке, несмотря на то, что эта поза скорее подходила восточному царю, а не правителю империи, претендующей на первенство в делах Европы. Но тем лучше было бы для Наполеона, чем меньше была бы дистанция между ним и Александром. Такая обстановка располагала к этому, а потому была очень кстати. Бонапарту даже на секунду показалось, что мечтательность, столь свойственная Романову, снова взяла над ним верх, и что он настроен вовсе не на битву за спасение владений короля Пруссии, а на задушевный дружеский разговор.       — Я увидел книгу на вашем столе, — сказал Наполеон, усаживаясь на подушки и скрещивая ноги по-восточному. — Что вы читали? Меня крайне интересуют ваши вкусы в литературе.       Романов поднял руку и стал методично снимать с рук перчатки. Бонапарт вновь внимательно проследил за тем, как сначала обнажаются аристократически длинные, точеные пальцы, а затем и нежные ладони Александра. Казалось, этот простой жест приобретал особую силу в присутствии Наполеона, становясь неким ритуалом.       — В моей библиотеке есть множество книг. В своё время бабушка приучила меня читать как про науки, философию, так и французские романы. Порой перечитываю и их, когда желаю отвлечься. Например, вон та, — Саша указал на ту самую книгу, которую заметил Бонапарт, — это «Страдания юного Вертера». Захотелось перечитать.       — Значит, наши пристрастия совпадают, — оживлённо улыбнулся корсиканец, — Я семь раз перечитывал этот роман!       — В оригинале? — заинтересованно спросил Романов. Перчатки легли перед Александром, а руки тот умастил на коленях.       — Ах, нет, в переводе на французский. К сожалению, не владею немецким. Но вы, полагаю, говорите на нём с детства?       — При дворе меня учили многим языкам. Французский и немецкий я начал познавать раньше, чем русский. Ещё меня учили итальянскому.       — Итальянскому? — изумился Наполеон и, разбираемый любопытством, наклонился ближе к Романову. — Вы знаете язык, на котором я говорю с рождения, не ожидал. Не могли бы вы сказать что-нибудь по-итальянски?       К его удовольствию, они оба пока ни на секунду не коснулись политики. В течение нескольких минут этой беседы Бонапарт не переставал отмечать, как во многом совпадают его с Александром интересы. Они и в самом деле имели достаточно много общего.       Наполеон глядел на Александра глазами ребёнка. Романов не раз подмечал, что глаза эти стальные большие, жаждущие унять своё любопытство.       — Я давно, надо сказать, не практиковал его, — сказал задумчиво Александр. — Надеюсь, вас не оскорбит мой русский акцент? Credo sinceramente nella gentilezza del tuo grande cuore, perché i tuoi occhi sono più gentili di quanto tu voglia apparire.       В устах Александра итальянский приобретал особый магнетизм из-за некоторой доли нежности в том, как царь тянул гласные. Русский акцент, чуть грубоватый, немного рычащий и округляющий все звуки, слышался яснее, чем когда Романов говорил по-французски, но это нисколько не портило его речь: напротив, Бонапарту было приятно слышать родной язык, когда слова на нём произносились таким дивным образом.       — Ваш акцент прелестен, — тепло улыбнулся Наполеон. — Уверяю, вас, вы не должны переживать из-за него. Вы доставили мне немалое удовольствие, Александр. La tua fede non sarà mai ingannata, perché io voglio mostrarti tutta la bontà di cui il mio cuore è capace.       — Премного вам благодарен, — отвечал Александр, скрывая неловкую улыбку ладонью. — Ежели вам так нравится мой акцент, то, быть может, мы смогли бы иногда говорить на итальянском. Скажем, это было бы очень полезно, учитывая, что Фридрих не говорит по-итальянски.       В глазах русского царя сверкнули искры, и в тот миг Бонапарт изумился некоторому коварству своего визави. Этот византиец был не так однозначен, как могло казаться. Вчера он играл на струнах души Бонапарта, предпочитая водиться с пруссаками, а сегодня он мило щебетал на итальянском. Но Наполеон был готов с радостью вестись на все эти уловки Александра, пусть даже и знал, что его сегодняшнее радушие завтра могло легко смениться холодностью. И сейчас Бонапарт, не задумываясь о том, как Романов поведёт себя впоследствии, с восторгом ловил его дружеские жесты.       — Не думал, что вам есть, что скрывать от прусского короля, — усмехнулся он. — Но я с превеликим удовольствием соглашусь сделать это нашей традицией.       Его руки все еще были в перчатках. И на последнем слове Бонапарт быстро коснулся открытой ладони Александра, словно скрепляя таким образом сказанное. Царь выгнул бровь, глядя на чужую ладонь. Даже сквозь ткань перчаток его обожгло корсиканское прикосновение. Но словно страшась холода русского, Наполеон отдёрнул руку.       — Всё совершенно прозрачно и очевидно, mon ami, — смешком ответил Романов. — Мы ведь оба с вами понимаем, что, когда мы подпишем мир, останемся только вы и я. Пруссия отойдёт на второй план.       Голос его звучал медленно и вкрадчиво, что завораживал французского императора. Тот и не заметил, как царская ладонь без перчатки сплелась с его собственной.       — Совершенно согласен с вами. Только вас, mon frère, я считаю достойным того, чтобы делить со мной яблоко мира, — загадочно произнес Бонапарт, на мгновение задумавшись о том, что эти прелестные слова Александра не совсем совпадают с его отчаянными попытками сохранить видимость европейского равновесия и спасти государство своего друга и союзника от полного уничтожения Наполеоном.       Но тут он ощутил тепло руки Романова, что так аккуратно обхватила его ладонь. Даже сквозь собственные перчатки Бонапарт почувствовал, насколько нежной была эта кожа. В этой деликатности было даже что-то женское. Замирая от внезапного и неизвестно почему нахлынувшего волнения, Наполеон крепче сжал руку Александра и продолжил говорить:       — Лишь вас я вижу своим полноправным партнером в делах мира. Фридрих нам ни к чему.       Сфинкс ухмылялся, не в силах скрыть до конца свои эмоции. Бонапарт тоже не особо старался. Романов метнул свой взгляд на не то смущённого, не то растерянного корсиканца, а потом на их сплетенные руки.       — Но вы по-прежнему допускаете мысль, что я пренебрегаю вами ради Пруссии, — сказал он, наклонившись к Бонапарту. — Скажите, во мне и правда столько лжи, что вы не оставляете подобные мысли, Бонапарте?       Слова русского ставили в тупик. Наполеон смотрел на него, но был не в силах ответить что-либо внятное. Он попросту не понимал, игра ли это, или была допущена оплошность с его стороны.       — С чего вы взяли, что я сомневаюсь в ваших намерениях? — неуверенно задал встречный вопрос Бонапарт, параллельно раздумывая, где же он мог проколоться. Хотя иногда ему казалось, что Александр просто читает его мысли. — Вчера вы так много говорили мне, что расположение Фридриха для вас не так важно, как мое. Как я могу вам не верить, Александр?       — Ваши глаза, Бонапарте. Ваши глаза выдают вас!       Романов наклонился ближе к Наполеону. Романов улыбался, искренне улыбался, а Бонапарт в растерянности глазел, боясь предпринять хоть что-то.       Расстояние между их лицами становилось все меньше и меньше. Наполеон был более, чем удивлён таким поведением Александра, но вовсе не собирался останавливать его. Ему нравилась игра русского Тальма.       — И что же вам так не нравится в моих глазах? — после долгой паузы усмехнулся Бонапарт.       Он говорил, а сам в это время успел затеряться в кристальной голубизне глаз русского царя, в которых изредка мерцали шальные искорки. Потому Наполеон и не заметил, как он приблизился к Александру настолько, что тот интуитивно, стараясь не столкнуться с Бонапартом, слишком отклонился назад и потерял равновесие, упав спиной на подушки. Корсиканец упал на него сверху, будучи сцепленным с его рукой.       Голова Наполеона оказалась лежать на груди у Александра. Он мог чётко слышать, как сердце Тальма колотится, возможно, даже слишком сильно.       — Бонапарте, если вы не хотите смерти одного русского, то вам лучше встать, не то я задохнусь, — прокряхтел Саша куда-то в макушку корсиканцу. Тот осторожно привстал, оперевшись на руки, и посмотрел на Александра.       Ни с одним из европейских государей Наполеон не оказывался в таком положении, что находилось на грани с бестактностью и наглостью. Он мог бы и дальше лежать на груди Александра и с упоением слушать ускоряющееся биение его северного сердца, если бы тот не попросил его встать. Но Бонапарт опять замер, залюбовавшись лежащим под ним Романовым. Уже в который раз он подмечал красоту русского императора, но в этот раз она показалась ему совсем уж особенной. Белокурые локоны раскинулись по плечам; сияющие голубые глаза, которые всегда так искусно принимали ласковое выражение или, наоборот, сверкали коварством, смотрели прямо на Наполеона. У Александра сбилось дыхание, и он слегка приоткрыл губы, приковав к ним взгляд Бонапарта. Собственный восторг напомнил Наполеону чувства неопытного юноши, того же Вертера из романа Гёте, оказавшегося в непозволительной близости с обожаемой им красавицей. И его нисколько бы это не смутило, если бы на месте этой самой красавицы не был русский император.       Сам Александр был в смятении. Подобное положение было верхом дерзости и ему нужно было бы возмутиться, но он ничего не делал. Мундир, сковывавший его тело, стал слишком тесным, отчего он приоткрыл губы сильнее, чтобы иметь возможность глотать воздух.       — Возможно, я слишком похож на девушку, но вам всё равно нужно встать, Наполеоне, — с легкой улыбкой произнёс Романов.       — Я смутил вас, мой друг? — поинтересовался Бонапарт, отрываясь от Александра и вновь садясь на своё прежнее место. — В таком случае прошу меня простить за эту случайность.       Улыбка на устах Романова несколько ободрила Наполеона: было бы намного сложнее, если бы тот был возмущён или взволнован.       — Но вы так и не ответили на мой вопрос, Александр. Что же вам не нравится в моих глазах? — улыбнулся корсиканец.       — Я не говорил, что мне не нравится что-то в ваших глазах. Я лишь говорил вновь, что ваши глаза выдают вас. Они отражают вашу душу.       Саша оправил свой мундир и расстегнул пару пуговиц, так как было невыносимо душно. Бонапарт же наконец снял с себя перчатки.       — И все-таки, что же вы видите в моей душе? — продолжил допытываться он. — Вы знаете, что заставляете меня сгорать от любопытства?       — Вы пытаетесь быть холодным, подобно климату России, но сквозь сталь пробивается ваша корсиканская сущность, — объяснял Александр.       Бонапарт приоткрыл рот, дабы что-то ответить, но осёкся и всего лишь нахмурил брови. Что и следовало ожидать: Александр вновь играет с ним, сначала приближая к себе, а затем отталкивая. Романов не мог не знать, что уже прошло уже больше десяти лет с тех пор, как генерал Республики Буонапарте стал Бонапартом, а потому слова Александра были для него неприятны. Товарищи по военной школе вечно издевались над Наполеоном из-за его корсиканского происхождения и акцента. И теперь из уст русского царя упоминание «сущности» Бонапарта прозвучало как будто с пренебрежением. Александр и так был, пожалуй, единственным человеком, не входившим в круг семьи Наполеона, кто мог обращаться к нему на итальянский манер.       — Что вы хотите этим сказать, Александр? — достаточно холодно спросил Бонапарт. — Вам должно быть известно то, что я считаю себя французом. Корсика вошла в состав Франции за три месяца до моего рождения, и пусть в молодости я и восхищался Паоли, но сейчас я император французов. Так в чем же заключается, как вы говорите, моя корсиканская сущность?       — Buonaparte, — намеренно на итальянский манер произнёс Александр, замечая холодные нотки у пылкого француза. — Неужели вы могли подумать, что я с презрением отношусь к вашему происхождению? Это в высшей степени глупость с вашей стороны!       Александру пришлось подползти ближе к Наполеону, словно к обиженному ребёнку, на коего он так сейчас походил, нахмурив брови и поджав губы. Романов обхватил ладонь корсиканца, заглядывая тому в глаза.       — Sei l'imperatore dei francesi, è la tua anima corsa che ti dà quel fervore, quella vivacità. Non dovresti vergognarti della tua essenza di corsa, perché è la tua parte integrante che mi piace di più di te. Questa è l'essenza della vita, la libertà che, ahimè, non ho.       В очередной раз Наполеон оказался бессилен перед главным оружием Александра. Не мог он продолжать вести себя сдержанно, когда его руки касалась эта по-девичьи изящная ладонь, и кроткий взгляд ласковых голубых глаз был обращен прямо на него. Под действием чар этого русского византийца Бонапарт был вынужден смягчиться. Он улыбнулся Романову в ответ и не только сплел свои пальцы с его пальцами, но и сам коснулся плеча Александра.       — La libertà è acquisita dall'azione, Alexander. Se davvero lo desideri, io sarò il primo ad aiutarti in questo. Tuttavia, vedo che tu stesso sei uno spirito di libertà, uno spirito di romanticismo.       Щеки царя порозовели в смущении, но ясный взгляд голубых глаз он не отвёл. Напротив, они смотрели друг на друга неотрывно.       — Mi precipito verso la libertà, mi precipito verso di te. Credo che la troverò solo con te, Buonaparte., — сказал царь. — Свобода мне дорога, как никогда. Вы дороги мне, Наполеоне, — по-русски добавил Александр.       До этого момента Наполеон слышал русскую речь от Александра только однажды, и то мельком: тогда царь, перед первым их выездом в театр, отчитывал своего младшего брата. Сначала русский язык показался ему грубым, даже варварским, что, вероятно, можно легко объяснить тем, что Романов не старался подбирать изящные обороты в воспитательной беседе с Константином. Но сейчас родная речь, сорвавшаяся с губ царя, ощущалась совсем иначе. Бонапарт не знал, что значила эта фраза, но в самом своем звучании слова приобретали какую-то душевность и глубину, наверное, присущие только этому языку скифов.       — Est-ce-que vous parleriez russe? — Наполеон снова заговорил по-французски, и после разговора на итальянском акцент в его речи чувствовался сильнее. — Что значили ваши слова, Александр?       — Да, по-русски, — с теплотой в голосе ответил Александр. — Я сказал, что вы мне дороги, Бонапарте. Как и свобода. Я могу не говорить по-русски, если это создаёт трудности.       — Ах, что вы, какие трудности? — воскликнул Наполеон, улыбаясь. — Мне приятно слышать, как вы говорите по-русски. Ваш язык очаровал меня!       Бонапарт был увлечен настолько, что не заметил, как в порыве экзальтации схватил Александра уже за вторую руку. Но царь, казалось, не придал этому большого значения. Ничего противоречивого он в этом не видел. Ему казалось, что всё так и должно быть.       — Что же, ежели изволите, то я могу и дальше что-нибудь говорить по-русски. Хотите?       Царь прикрыл глаза. Пшеничные ресницы чуть подрагивали.       — Мне отрадно, что вам люба моя речь, — на русском произнёс он.       — Очень красиво, — отметил Наполеон, завороженный тем, как Александр говорит на удивительном языке, незнакомом ему. Или, быть может, мелодичный голос императора оказывал на него такое воздействие. Так или иначе, но Бонапарт снова оказался чересчур близок к Романову, который пока что был абсолютно спокоен.       — Только боюсь, что мне придется затруднять вас моими просьбами переводить то, что вы сказали.       — Это совсем не проблема, — ответил император. — Мне приятно, что вам нравится моя речь, — перевёл на французский Романов.       — Ваш голос превосходно звучал бы на русском, — на родном языке произнёс царь.       Бонапарт расплылся в улыбке, когда Александр перевёл ему с русского на французский свои последние слова. В этот же момент он смутился, наконец почувствовав, что в очередной раз нечаянно нарушил интимное пространство Романова, и отодвинулся от него на прежнее расстояние, не выпустив при этом его рук из своих.       — В таком случае вы могли бы научить меня некоторым вещам.       Императоры еще долго разговаривали, не стесняясь делать друг другу комплименты на всех известных им языках. Шёл уже третий час их переговоров, в ходе которых никто из них не заикнулся о вопросе будущего Силезии. Оба императора были слишком увлечены обществом друг друга, чтобы думать о политике. В конце концов, Пруссия могла и подождать.