Моя кровь

      Подъем на второй этаж казался бесконечным. От накативших эмоций звуки подавились, как раз в тот момент, когда Хисын отпустил его руку, и Джеюн стал слепым котом следовать за ведущим его на собственную казнь Кан Тэхеном — Древним вампиром. Его тошнило. Он мог смириться со многим в своей жизни: с потерей семьи, с несправедливостью, с навязанной судьбой, с непонятным пророчеством из сказки и облечением его в некий культ помешанности, частью которого ему приходилось являться, но уличение в обмане, совершенном во благо, было в новинку. Джеюн не узнавал Поместья Соломона — коридор казался чужим, мужчина перед ним, которого прежде он видел лишь единожды — тоже. Прятаться было некуда, некуда бежать. Приходилось идти, полагаясь только на то, что хотя бы Сонхун не понесет последствий чужой лжи.       Пускай и понес уже. Своим рождением они несли чувство долга, от которого было не избавиться, как бы мастерски Джеюн не пытался отыграть роль.       Шаги бились глухим эхом. Рассвет разгорался медленно, нехотя, словно не желая пускать свет во тьму бессонной, долгой ночи. Мысли роились стаей надоедливых, наверняка плотоядных мух, иначе было не объяснить, почему мышление логическое, реалистичное и приземленное совсем не содействовало Джеюну. Даже спать не хотелось — да не хотелось в сущности ничего, кроме того, чтобы в библиотеке был не Сонхун, а кто-нибудь другой; чтобы ошиблись все, и Джеюн в том числе. Ему даже было все равно на саму Старейшину, которую он видел только во снах.       Но Кан Тэхен открыл перед ним дверь, и желудок предательски свело. Погруженная в полу-мрак, библиотека впервые не казалась ему местом безопасным, даже со всей историей появления в ней Чонвона. Какая-то тяжелая атмосфера вырвалась в коридор, и Джеюн в самом деле не мог даже понять, как удержался на ногах, не повалившись спиной назад.       И там была она. Старейшина Даль.       Женщина высокого роста, с замеревшими на века одинаковыми морщинами, но кожей гладкой, чистой, словно фарфоровой; черные локоны обрамляли взрослое лицо, собранные основной длиной в высокий пучок. Но то, что главным образом говорило о Древности — это глаза. Глубокий-черный, полный блеска, расслабленные веки, непоколебимые никаким трепетом. Осознанность, ясность и мудрость, — все это складывалось в тяжелую энергию, которую Джеюн ощутил на входе. Влияние давило на плечи, ограничивало в движениях настолько, что даже отвернуться, осмотреться Джеюн не мог. Кажется, он задержал дыхание, чтобы частично исчезнуть из помещения.       Старейшина Даль обернулась к нему сама, прорезав острым взглядом. Ее брови слабо толкнулись к переносице ближе, но это не было похоже на хмурость. Плавно, медленно, всем телом она встала лицом к вошедшему вампиру.       — Вот и ты, — голос молодой, куда моложе ее самой, но все еще по-королевски поставленный. Одного звука достаточно, чтобы люди пали перед ней на колени, склонив в покаянии головы. — Здравствуй… Как мне следует называть тебя теперь?       Джеюн молчал.       К его плечу прикоснулись. Пришлось зажмуриться от раската головной боли, сжать зубы, чтобы проигнорировать. Огонь ужалил пальцы, но не вырвался наружу, подавленный, как и сам Джеюн. В голове завертелись чужие мысли, — Джино, говорящий что-то несвязанное, неразборчивое; свой-чужой голос, к которому Джеюн уже слишком привык, — а потом лицо одного из вампиров Грислейва — Тахо, — смотрело на принца живо, уверенно, а Джино без страха смотрел в ответ, а потом замахнулся каким-то клинком… И все погасло. Джеюн выдохнул через нос, покачнулся и все-таки потерял равновесие, ухватившись за край ближайшего столика.       — Я не ошибся, Ваше Величество, — произнес убравший руку Тэхен. Она скользнула под тяжелый темный плащ, будто растворившись в дыме. — Пришлось подойти ближе к недействительной памяти.       — Неужели наши догадки были верны? — сдержанно спросила Старейшина Даль. Джеюн вообще ничего не понимал — голова гудела слишком сильно. Даже страх отступил, сменившись чувством потерянности.       — Именно так. Перед вами — Джино.       Джино. Впервые его признали, и это дало легкое облегчение, правда такое, которое испытывает обреченный на эшафот, увидев опытного палача с заточенным топором. Он — Джино; теперь это можно не отрицать.       — Джино, — выдохнула Старейшина. На долю секунды Джеюну показалось, что ее речь смягчилась, но после вновь заострилась, разя прежней авторитетностью. Менее секунды слабости, и все. — Подойди ближе, Джино, и представься как следует.       Джеюн медлил, но понимал, что не сможет не подчиниться. Страх за собственную жизнь не должен появляться в жизни вампира, но только не перед Старейшинами. Покаяние и повиновение Древним сродни поклонению Богам у обычных людей. Нет четкого «почему», и только образ, вера и чувство. Джеюн оторвал руку от стола, сделал шаг ближе, затем второй и третий. Позади него — Древний вампир; впереди — тоже.       В Старейшине Даль угадывалось знакомое, угадывалась принадлежность. Она была матерью Джино, потерявшей обоих детей в тот ужасный вечер кровавого дня рождения. Часть Джеюна хотела ей доверять, встать чуть ближе, но Джеюн просто не мог. Джино жил внутри, внутри все ощущения и протекали. Наружу выходила только высокая, близкая к абсолютной панике нервозность.       — Меня зовут Джеюн, — Джеюн правда пытался держать голос ровным, но он норовил сорваться в любой момент, провалившись куда-то в горло. — Мне стоит… Я обманул вас.       — Да, ты обманул нас, Джеюн, — строго подтвердила Старейшина Даль. Джеюн поежился. — И ты даже не представляешь, какие огромные проблемы это принесло и для тебя, и для нас.       Это из-за его силы. Даже сейчас пальцы жгло огнем, и Джеюн ничегошеньки не мог с этим поделать. Ему досталась чужая сила, инородная, дикая для Джино. По его вине и наивности, внушившей, что Сонхуна все это не коснется. В конце концов, сомнения, в которых он убедился прошедшей ночью, тлели в нем угольками с тех пор, как Кан Тэхен появился в доме, где остановилась семья Пак.       Поступил ли он правильно? Хорошо или плохо? Имело ли это значение теперь, когда все его старания обернулись в очередную глупую, но масштабную неудачу?       — Извинения выскажешь позже, — произнесла Старейшина Даль. На ее лицо упала неприятная темная тень, выжравшая любую жизнь из молодого-взрослого лица. Как картина, зависшая на века, но никак не потрескавшаяся под их напором. Вампиры нарисованы самыми дорогими и редкими красками. — Сейчас нам важно понять иное: ты ведь был тем ребенком, что скрывался в деревне Сонгори?       В голове что-то щелкнуло, и глаза Джеюна расширились. Семья Пак — это одно, но его семья, та, что жила в Сонгори, была убита Древней перед ним. Простые люди погибли только потому, что Джеюн сбежал. Родители Сонхуна потеряли ребенка теперь, потому что Джеюн не справился достаточно хорошо.       Старейшина Даль разрушала семьи. Она уничтожила семью Джеюна.       Горечь скопилась на языке и где-то за ним, едким вкусом растекаясь во рту. Все тело напряглось, стало каменным, прочным, приросшим к полу и неподвижным. Джеюн даже не моргал, из-за чего глаза защипало крохотными слезинками, которые не прольются здесь; не сейчас, не перед ней. Через усилие Джеюн постарался проглотить эмоцию, готовую обратиться настоящей бурей без должного контроля, на который уходили все силы.       Убийца его родителей на расстоянии вытянутой руки. Джеюн ничего не мог сделать. Он слишком слаб, чтобы пламя не унесло жизни всех в Поместье Соломона.       — Да, это я, — ответил Джеюн несколько резко, себе непривычно. — Моя фамилия «Шим».       — Хорошо, — Старейшина Даль медленно кивнула. — Ты прятался в семье Пак Сонхуна, которая даже не имела никаких документов. В Варгре это частый случай. А после выдал себя за их сына, потому что…       Джеюн сжал пальцы в кулаки. Ногти врезались в кожу с силой, но боли не возникло.       — Я хотел защитить своего брата, — плевать ему на последствия. Он задохнется, если промолчит, но откусит себе язык, если скажет слишком много. — Вы убили мою семью. Я не мог поступить иначе ради людей, которые дали мне второй шанс.       Но лицо Старейшины даже не дрогнуло. Ни вины, ни злобы, ни капельки вообще чего-либо: прямо как бывало у Хисына. Стало ясно, кто его растил. Это вызвало новую волну возмущения, которое пришлось оставить при себе. Джеюн просто не хотел, чтобы эту женщину Хисын мог считать своей приемной матерью, если считал таковой вообще. Жестокая, ни капли не справедливая, в последнюю очередь та, кого хотелось звать «родителем», даже если Джино был ее сыном. Да кто угодно! Никакая мать не сможет лишить ребенка его родителей. И ведь не только Джеюна: в раннем возрасте Хисын прошел через то же самое. Они оба вынужденно подчинились, обратились игральной фигурой в руке бездумной, уродливой в своем бесчувствии руке. Все они — все семеро.       — Ты можешь злиться, но твоя злоба никак не может быть сравнима со злобой вампиров, проходящих через гонения сотнями лет, — Старейшина Даль слабо наклонила в бок голову. — Тебе, Джино, не довелось видеть, как относятся к вампирам миллионы людей вне Варгра. То, что у нас есть свой дом здесь, не значит, что этот дом сможет уместить весь мир. Там, во «вне», все совсем другое.       Отец отрекся от Джеюна, когда узнал, что он вампир; его отец не мог быть единственным. И все-таки Джеюн в свои девять верил, что в девятнадцать вернется домой, и в девятнадцать, будучи взрослым, сможет вернуть все на свои места, как это умели делать взрослое. Теперь он не мог даже попробовать.       — Это несправедливо, — сквозь зубы прошипел Джеюн. Здесь роль играла даже не смелость, а отчаяние. — Ваши методы только доказывают людям, что нас стоит бояться. Вы уничтожаете за несогласие просто потому, что имеете власть.       — Я уничтожаю потому, что хочу равенства, — поправила Старейшина со строгостью учителя. — Любая цель оправдывает средства — это тяжелый урок, который приносит долголетие. Ты слишком юн, и наверняка возненавидел меня уже сейчас. Всех в Поместье Соломона. Мы не ожидали ничего иного, Джеюн. Но я не могу не отметить твоей самоотверженности — то, что ты сделал ради Сонхуна, достойно Джино.       — Замолчите.       — Что?       Джеюн почувствовал, как пламя выбивалось из-под кожи искрами. Достойно Джино?! Да какого Джино это может быть достойно?! Старейшина Даль лишила семьи собственного ребенка!       — Вы ничего не понимаете, — ответил Джеюн громче. — Ваше долголетие просто выжгло человечность в вас.       — Потому что я не человек, — просто кивнула Старейшина, — а вампир. Мы не человечны.       Искры осыпали пол под ногами. Тот комок горечи, что Джеюн удерживал, рвался наружу. Это не справедливо. Это не может быть истиной. Вампир не может утерять человечности, если приложит достаточно усилий — жестокость не может быть настолько въевшейся в разум, она не может толкнуть на убийство, тем более на несправедливое убийство, в котором одна сторона будет беззащитна перед чужой силой. Можно сказать, что Джеюн не видел вампиров, но он видел. Он жил в Новом Варгре, и если этого недостаточно, то он видел вампиров глазами Джино. Семеро Рыцарей хотели мира и равенства точно так же, как Старейшина Даль, но они не убивали.       Они были человечны — были, и есть до сих пор. Семеро детей, собранных в Поместье Соломона, еще способны чувствовать, жить, отличать белое от черного, и, Джеюн верил, не способны на то, что из них хотят выжать. Джеюн не сможет поддаться ни под какую силу, которая вынудит его на подобное.       Вампиры — не бесчувственные монстры. Они просто не могут быть такими.       — Вы просто, как я сказала, слишком молоды, — продолжила Старейшина Даль. — И в прошлом это тоже было слабостью вампиров из Перекрестка. Молодость и глупость всегда шли рука об руку. Но нет дерева, которое не упадет после десяти ударов. В Поместье Соломона вы сможете повзрослеть быстрее, и тогда…       — Вы ошибаетесь! — слишком громко; почти криком.       Слезы брызнули из глаз, а пламя — из рук, прямиком к деревянному полу. Джеюну было все равно, он даже не хотел думать о том, что делал. Он хотел противиться так, как мог, но не мог ничего лучше, чем выказать гнев, который нес за собой последствия. Огонь крохотным фейерверком рвался наружу, норовя выжечь все, что шло наперекор истине, в которой родитель растит ребенка не в качестве оружия, как желала Старейшина. Джеюн не мог такого принять.       — Тэхен.       Голос Старейшины Даль раздался глубоко за плотной стеной эмоций Джеюна, и после он ощутил нечто, похожее на удар тяжелым, металлическим предметом. Голова словно взорвалась от тупой, звенящей боли, и что-то коснулось внутренностей холодом, плотным и осязаемым. От боли Джеюн крепко сжал зубы, чтобы не закричать в ту же секунду, и пламя потухло за жалкое мгновение, в которое он терял связь с осязаемой реальностью.       Клинок Тахо прорезал воздух на расстоянии вздоха от тела. Джино почти упал, оступившись, а потом прыгнул еще назад, когда вампир с чудовищной скоростью двинулся следом. Принц бесстрашно отразил очередной удар, взмахнув выкраденным у отца кинжалом с золотистым топазом в рукоятке. Сердце сбивалось от ритма битвы, не выносимого человеком, но Джино не собирался сдаваться. Ему нельзя умирать.       Поэтому он сделал рывок вперед, практически насаживаясь на чужое оружие, чтобы повалиться влево в последний момент, и острием оружия резануть где-то под ребрами вампира. Тахо даже не дернулся, развернувшись на одной ноге, а второй с силой угодив принцу в грудь. Воздух выбился из тела, когда Джино спиной упал на твердый камень улиц Грислейва. Он знал — за ними следят; кто-то обязан был доложить Перекрестку, если только не все, кто следил, желали также полакомиться сладкой, горячей человеческой кровью.       А Тахо, не теряя времени, вонзил клинок прямиком в живот Джино. Принц беззвучно закричал, когда агония расползалась по всему телу, и он услышал звук, с которым рвались мягкие ткани и внутренние органы. Кровь подступила в горло, он ею подавился, неразборчиво захрипел. В глазах быстро темнело, пока кровь вытекала из пока горячего тела.       Тахо. Большие, темные глаза, пустые до чувств и эмоций, сейчас смотрели на покрытое мучениями лицо принца взглядом хищника, готового поживиться долгожданной жертвой. Их омут поглощал Джино быстро, и последние вдохи выходили странно, неумело, болезненно, — принц просто не мог дышать больше.       Пахло горькими вялыми цветами и кровью.       Джеюн закашлялся, пока его выворачивало на подпаленный пол вчерашним ужином. Кровавая лужа затушила те маленькие очаги возгорания, которые он создал неудачным всплеском силы. Огонь в нем затух за болью, и вновь он пришел с себя, когда с его тела исчезла ледяная рука, до этого прижатая к макушке. Кан Тэхен за ним шумно вздохнул. Джеюн вовсе не помнил, как дышать, сплевывая остатки скопившейся во рту крови. Его руки едва выдерживали вес тела, чтобы Джеюн просто не упал лицом в кровавую лужу под собой.       — Можешь быть свободен, — Старейшина Даль обращалась к Кан Тэхену. — Зайди к Ирохе, доложи о случившемся. С этим, — Джеюном, — нужно что-то делать.       Управляющий ушел молча. Джеюн не разобрал шагов за шумом крови в ушах, но прекрасно расслышал хлопок двери. Он остался в библиотеке со Старейшиной Даль один на один, подавляемый как авторитетом, так и пульсирующей болью в голове. Казалось, что он может вновь отключиться в любой момент, заново угодив под клинок… Тахо.       Кан Тэхена в прошлом. Он совсем не изменился за те десятки лет, что прошли между воспоминаниями и настоящим. Одно лицо, да только в настоящем Джеюн не видел такого плотоядного, изголодавшегося оскала, с которым он взирал в тускнеющее лицо Джино.       Джеюна снова затошнило: желудок свело, но наружу вышли какие-то капли слизи да мерзкий кашель. Головная боль, напротив, медленно отступала. В животе жутко, совсем не голодающе урчало. Джеюн не был уверен, жив ли вообще, но больше не испытывал боли от пронзившего его кинжала.       — Вставай и отправляйся к остальным, Джеюн. Мы поговорим позже.       И Джеюн не знал, в какой момент смог повиноваться. Он нашел силы поднять голову, когда библиотека уже опустела. Борясь со слабостью, он смог сесть на колени и наконец сделать глубокий вздох. Тяжесть скопилась в висках, тошнота развеялась. Было мерзко, но терпимо; а еще несколько потерянно. Джеюна будто вывернули наизнанку и назад, а щеки до сих пор жгло уже стихшими слезами. Наверняка он выглядел просто отвратительно, но это последнее, о чем подросток мог думать вообще. Произошедшее свалилось на него громадным валуном, застрявшим где-то в пищеводе или легких.       Медленный, дрожащий вдох. Медленный выдох. Повторить, пока мир не прекратит вертеться перед глазами, и Джеюн смог открыть глаза, и блеклый свет из окон больше не резал взгляда. Он не знал, сколько вот так просидел, не способный ни двинуться, ни собрать мысли на кучу.       Он буквально умер в своем видении. Джеюн был слишком истощен, чтобы пытаться структурировать, и поэтому оперся рукой о кресло, кое-как поднимаясь на затекшие ноги. Что там сказала Старейшина Даль, прежде чем уйти?.. Отправиться к остальным? Сону заплюет его за внешний вид, это уж точно. Жалкий смешок на грани всхлипа разорвал тишину.       Джеюн не знал, как покинул библиотеку или как нашел ближайшую ванную комнату. Его разум прояснился только тогда, когда он сполоснул лицо обильным количеством ледяной воды, и кожа покрылась мурашками. Он живой. Он дышал, мог моргать, смотреть на свое отражение в зеркале, с которого на Джеюна смотрел человек с красными глазами и слабо опухшим лицом; человек обреченный. Не долго думая, он снова ополоснулся водой, намочив пребывавшую в беспорядке челку. Без разницы. Ему никогда не было особого дела до внешнего вида. Нужно было спуститься вниз, где его ждали… шестеро. Сонхун. Внизу был Сонхун.       Со всем, что Джеюн услышал, он разберется потом: может, завтра, может, никогда, но сейчас сил на борьбу совсем не осталось. Огонь был потушен водой, слезами и вырыванием чужих-своих воспоминаний из головы. Тело казалось слабым, воздушным. Джеюн давно не ощущал такой пугающей легкости, из-за которой он мог рассыпаться под слишком резким жестом. Хотелось спать, но нужно было идти. На улице стояло солнечное утро сентября, за окнами мир уже проснулся, когда Джеюн миновал лестничный пролет.       Он знал, куда направлялся, и, перешагнув порог столовой, ощутил прикосновение напряженных, внимательных взглядов. Джеюн все еще был не совсем в себе из-за чудовищной усталости, и потому даже единого лица не успел разглядеть, прежде чем за его смятую, окропленную кровью рубашку не ухватились маленькие руки Чонвона, потянувшие его слегка вниз. Не упал он на плачущего младшего чудом.       — Сонх… хен… — жалостливо всхлипнул Чонвон. Его громадные глаза-блюдца смотрели на Джеюна со страхом, беспокойством и усталостью; они все ждали его неизвестное количество часов тут, внизу, не имея ни малейшего понятия, что происходило в библиотеке. — Хен… А ты…       И затих. Чонвон взглянул на рубашку Джеюна, ахнул и отступил, оказываясь окольцованным сильными руками подошедшего Чонсона. Чонсон, как и все, кто встал к Джеюну ближе, смотрел на него не просто с искренним беспокойством, а скорее с накалом, тяжелым ожиданием. Джеюн мог почувствовать электрический ток от такой остроты в воздухе.       И Джеюн увидел за спиной Чонсона Сонхуна. Тихая боль уколола в сердце, но Джеюн даже толком принять видимое не успел, прежде чем Чонсон заговорил, перехватывая на себя нестабильное внимание.       — Если он, — качнул головой куда-то назад, — Сонхун, то кто ты?       И Джеюн даже рот открыть не успел, прежде чем взорвался Сону, заглушая способность мыслить:       — Я знал, что ты не тот, за кого себя выдаешь, — выкрикнул он, тыча пальцем в грудь Джеюна. Пришлось отступить. Такого следовало ожидать, в конце концов. Джеюн и не расчитывал на теплый прием, прекрасно осознавая и свою вину, и то, какие эмоции испытывали прочие некогда Рыцари. — Вы смогли перехитрить даже господина Кана! Кто ты вообще, черт возьми, такой?!       — Но господина Кана нельзя перехитрить, — тихо напомнил Чонвон. Джеюн, будь у него после произошедшего эмоций чуть больше, от удивления бы задохнулся. Чонвон говорил. — Хис… хен. Хен сказал… — умолк, закончив так же быстро, как и лепетал «до».       Джеюн с трудом нашел Хисына взглядом. Старший коротко кивнул, не меняясь в лице. Губы были плотно-плотно поджаты, руки сложены на груди, а пальцы медленно тарабанили по локтям. Хисын никогда не был настолько открыто обеспокоен. Наверняка он подозревал Джеюна в абсолютном обмане, как и все они. Джеюну потребовалось какое-то время, чтобы набрать в легкие побольше воздуха. Говорить было сложно до сих пор.       — Меня зовут Джеюн, — выдохнул он. Голос звучал слабо, — где «Дж» — Джино. Я… Джино.       А Хисын вздрогнул. Его руки безвольно упали, и Джеюн не мог повернуться еще куда-либо, чем на старшего. Его реакция была важнее прочих — от Хели зависело все. Джеюн до сих пор не знал, как Джино выжил после всего того, что Джеюн увидел сегодня, как и не знал того, что поспособствовало этим событиям; но теперь Джеюн был уверен, что Джино был должен Хели не только до конца той, но до конца любой другой жизни. Джеюн всецело полагался на Хисына, силясь прочитать какую-то, хотя бы самую слабую реакцию на свои слова, забыв про всех остальных в комнате.       Шаг. Два. Оба назад. Хисын медленно развернулся, ушел быстрым шагом, не глядя на остальных.       Сердце Джеюна провалилось сквозь него, разбившись о дощатый пол.       Он просто ушел.       — Джино… но как? — шепотом спросил Сону, ни к кому не обращаясь. Он тоже слегка отступил. — Это ведь… ого.       — «Ого» — это не то слово, — согласился Чонсон, устало потирая переносицу. Он выпустил Чонвона из объятий, и маленький вампир понурил голову. — Все это время… Поверить сложно, Сонх… Джеюн. С другой стороны, теперь все встает на свои места.       — Какие места? Последний ряд справа? Я не понимаю, почему вы все так спокойны! Я даже не знаю, что сказать теперь.       Джеюн почти слышал, но не слушал. Взгляд приковался к лестнице, и Джеюн мог поклясться, что смог даже разобрать звук, с которым плавно закрылась дверь в их комнату. Снова на него накатила тошнота, он растерянно прижал руку к животу, а истерзанные воспоминания вызвали боль от невидимой, фантомной раны. Захотелось провалиться под землю. Хисын ушел, не обрадовавшись и не разочаровавшись. На большее, пожалуй, можно было и не рассчитывать, но Джеюн как никогда готов был поддаться усталости и грохнуться в глубокий сон прям здесь, на глазах у всех — это больше не имело никакого значения.       В какое-то мгновение его словно снесло назад — что-то твердое врезалось в него, и Джеюн не удержался на ногах, безвольно позволяя телу подкоситься. Упасть, правда, не удалось. Его держали крепко, и сам Джеюн инстинктивно ухватился за холодные плечи, растерянно моргая и через силу фокусируя взгляд на покрытом родинками лице.       Сонхун обнял его так крепко, что последний воздух благополучно вылетел из груди. В нос ударил знакомый запах морозца и свежести, отдающий слабым ароматом персиковых духов госпожи Пак. Глаза Джеюна были абсолютно высушены, и все равно каким-то образом наполнились слезами.       Дом. Старый Варгр. Приемная семья. Школа. Настольные игры. Домашние задания. Енджун. Глупые шутки господина Пак, «Сумин-ши». Потешные причитания госпожи Пак. Никогда не спящие улицы. Ынче. Одноклассники. Вечно недовольный взгляд Сонхуна. Сонхун.       Сонхун должен был его ненавидеть и винить; должен был проклинать за ложную надежду на бегство, за то, что Джеюн своим появлением тогда разрушил ему жизнь, чтобы исчезнуть и доломать все позже. Сонхун ведь еще не знал, что Джеюн вместе с именем украл у Сонхуна способность, которая могла подойти только такому, как Сонхун: сдержанному, холодному, держащему эмоции в узде, пока у Джеюна они хлестали бесконечным фонтаном.       Но Сонхун не ненавидел. Он сделал шаг назад, образуя между ними дистанцию, и заговорил, обнажая заостренные клыки.       — Я рад, что ты жив, — произнес он, отпуская руки. Объятие продлилось не больше пары секунд, но было первым и единственным, которое вообще у названных братьев было. — И прости, что… В общем, прости, — взгляд упал на рубашку Джеюна. — Выглядишь отстойно.       Джеюн хохотнул. Ложью было сказать, что он не скучал по этому. Только Сонхун, будучи обреченным на всякого рода слепое подчинение и прекрасно это осознававший, мог выдать нечто подобное, встретив утерянного… друга? Джеюн правда так и не смог понять, были ли они друзьями по окончании дня.       — Вы знаете друг друга? — тут же предположил Сону, с сомнением наблюдая за сценой воссоединения семьи. Ники наконец-то выглянул из-за его спины, тоже заинтересовавшись происходящим.       — Да, — кивнул Джеюн. Больше ему не надо было ничего скрывать, и впервые слова давались ему так же легко, как подъем по утрам. — Я несколько лет жил в семье Сонхуна.       Сонхун наградил его взглядом «ты что, дружишь с ними?», но ничего не сказал, и кроме взгляда ничего не предпринял. Чонсон глубоко вздохнул, неловко потирая шею.       — Хорошо… Хорошо. Разберемся… как-то. Привыкнем к тому, что ты «Джеюн». И Джино… Черт, нет, я все-таки спрошу, — его внимательный взгляд дробью прошелся по каждому. — Все видят эти сны? Воспоминания?       — Ага. Странно, что ты уточнил это только сейчас, — хмыкнул Сону. — Но, да, пожалуй, в таком случае у меня к тебе теперь еще больше вопросов, лжец ты наш ненаглядный.       — Джино был человеком, — продолжил Чонсон, избегая придачи значения словам Сону. — И мне давно хотелось узнать, каким образом он вошел в семерку Рыцарей, будучи наследным принцем. Я имею в виду, Старейшина Даль буквально твоя мать?       Покалывание. Слабое, безобидное, но все-таки тронутое неприятной эмоцией. Джеюн смог только пожать плечами.       — Ладно, Сонхун прав. Новый Сонхун. Выглядишь ты неважно, мы не должны тебя мучить вопросами сейчас. Хотя, признаться честно, я слишком многое не понимаю.       — Да никто из нас ни черта не понимает, — согласился Сону. Ники тоже кивнул. — Но выбивать ответы из умирающих — не моя зона ответственности. Приходите вечером в библиотеку, поговорим.       — Спасибо.       — А вот не надо! Тебе не за что нас благодарить. Мы просто не хотим тратить на двух обманщиков свое время.       Джеюн бы хотел воспротивиться и напомнить, что Сонхун, в отличие от него, никому не лгал, но Сонхуну явно было все равно на любого рода ярлыки поверх своего имени. Он махнул рукой, якобы попрощавшись, и призывно посмотрел на Джеюна. Пришлось кивнуть и, быстро попрощавшись, пойти вслед за названным братом. Проходя мимо Чонвона, Джеюн нашел в себе силы заверяюще улыбнуться — с ним все хорошо, он жив, и этого, в целом, достаточно. Наверное. Джеюн не знал.       Идти рядом с Сонхуном в Поместье Соломона было странно. «Брат» не изменился — он сохранил те же ровные, словно высеченные из мрамора черты лица, те же голубые, пугающие глаза, и ту же раскиданную вдоль лица темную, блестящую челку. Они не говорили, поднимаясь наверх, даже если обсудить им предстояло многое. Но Сонхун устал, Джеюн — тоже. Тишина действовала успокаивающе, так, словно они могли заново оказаться в доме в Новом Варгре, на кухне их ждали господин и госпожа Пак, а за спиной вместо тяжелого груза висели тяжелые сумки с учебниками. Это было давно; Сонхун все еще не изменился.       Комната Джеюна и Хисына к лестнице была ближайшей. От вида закрытой двери Джеюн опустил взгляд в пол, притормозив перед ней совсем ненадолго. Он мог бы связаться с Хисыном по ментальной связи сейчас, или постучаться и извиниться, решить проблему странного ухода старшего, но был решительно к этому не готов. Как если бы по ту сторону двери стоял неосязаемый барьер, сдвинуть который теперь будет слишком тяжело, будучи ослабшим. Джеюн пошел за Сонхуном.       — В твоей комнате большая кровать?       — А тебе семь лет? — Сонхун вскинул брови.       — Я лягу на полу, — как можно более безразлично пожал плечами Джеюн. — Не хочу пока видеться с Хисыном.       Сонхун помолчал, и до крайней комнаты, ему принадлежавшей, они дошли в тишине. Джеюн отчаялся. Он полагал, что сможет хотя бы как-то сбежать, укрывшись в чужой комнате и получая возможность немного восстановиться перед выяснением отношений и замаливанием вины. В этом не было ничего сверхъестественного. Сонхун и сам через многое прошел за короткий срок, а Джеюн из этого «многого» пока знал только о том, что Сонхун оказался в Поместье. Каким образом, при каких обстоятельствах, и что стало с его семьей — темный лес. Он более чем имел право на личное пространство, и…       — Уже передумал?       — Что? — Джеюн округлил глаза. — А… Нет, нет. Спасибо.       Сонхун промычал что-то вроде согласия, закрывая дверь за их спинами.       Ладно, наверное, все-таки «друзья».