Поднося вино (将进酒)

Тучи ползли с востока, надвигалась буря. У входа во дворец, Сяо Чие снял с пояса меч и вошел в темный, длинный коридор. Евнухи стояли на коленях по обеим сторонам, низко склонив головы, ничто не нарушало давящую тишину. Фумань, семеня впереди, провел Сяо Чие к двери в опочивальню, отодвинул занавесь. Несмотря на жар и духоту в комнате, полог над императорской постелью был задернут. Спертый воздух пах кровью. — Ваше величество, взгляните… — всхлипнул Фумань. — Его светлость здесь! — Скажи, пусть все уйдут, — ответил Ли Цзянхэн из-за полога. — Хочу поговорить с хоу до того как прибудет старший секретарь. Не беспокойте нас. Фумань и остальные слуги спешно вышли. — Цеань, — зашуршала ткань, будто император заворочался. — Отдерни полог. Сяо Чие послушался. Одеяла и простыни пропитались кровью, и казалось, что Ли Цзяньхэн тонет в темном болоте. Его грудь тяжело вздымалась, — он боролся за каждый вдох. — Брат… — Дрожащей рукой он попытался утереть бледное, заплаканное лицо, но только размазал по щекам кровь. — Где же ты был…? Ожидание меня убивает… Рядом лежала Му Жу. Мертвая. Сяо Чие вдруг почувствовал себя одиноко. Он знал, что это внезапное приглашение, — ловушка. Но все равно пришел. Стоило прийти ради того чтобы в последний раз услышать от Ли Цзянхэна, — «брат». Жернова власти безжалостно перемололи братство их беспечной юности, но в этот миг все чувства как-будто ожили вновь, вернулось прошлое. — Ветер бил в лицо… — хрипло ответил он, вцепившись в полог. — И на улице Шэньу толпа народу. Верхом не проехать. Ли Цзяньхэн отнял руку от раны, глянул вниз. — Добрый брат… Знал, что это опасно, но все равно приехал… Не зря я, Ли Цзяньхэн, выбрал тебя в друзья… Сяо Чие сел, придвинув стул к кровати. Несколько раз порывался сказать что-то, но лишь сглатывал ком в горле. — А я говорил, что она тебе не подходит, — наконец выдавил он. — Но я так ее любил… — Ли Цзяньхэн растер кровь между пальцами. — Думал, и она меня… проклятье… как больно, оказывается, когда в тебя вонзают нож… Сяо Чие потер лицо, оперся локтями о колени. — Зачем ты меня позвал? Что хотел сказать? Ли Цхяньхэн горько усмехнулся. — Ты что… дурак, Сяо Цеань? — слезы душили его. — Я позвал тебя… чтобы ты приехал. Ты что, не знаешь… за дверями уже ждут стражники… — Я знаю, — спокойно кивнул Сяо Чие. Как кивал каждый раз, соглашаясь вытащить его из очередной передряги. — Если б ты не пришел… — всхлипнул Ли Цзяньхэн. — Не пришлось бы мне сейчас извиняться… У Сяо Чие и у самого покраснели глаза, но он сдержался. — Ты император. Императоры не извиняются. Ли Цзяньхэн зажал рану и разразился слезами. — Я… Брат… Я правда хотел быть хорошим императором… — всхлипнул он. — Я даже несколько дней назад заучил все тексты… Передай старшему секретарю, когда выйдешь… — Ты же император, сам пойдешь и скажешь. — Как же… — прохрипел Ли Цзяньхэн, хватая ртом воздух. — Я император… нельзя мне идти. Это так унизительно, он же подданный… Ну скажи мне, почему я… почему я такой глупый? Но я ведь правда… хотел звать его своим вторым отцом… Я так боюсь… так боюсь, что когда умру, вас тоже вот так зарежут… — Так куда же ты собрался, трус несчастный? — так же хрипло ответил Сяо Чие. Ли Цзяньхэн неопределенно взмахнул рукой. — Царственный брат меня ждет… Боюсь, снова меня отругает… я ведь его подвел. Сяо Чие выдавил смешок. — И всё? — Я… — Ли Цзяньхэн пошевелил пересохшими губами, задышал тяжелее. — Я и тебя подвел… Мало за тебя заступался… И теперь мы оба ничего не можем подедать… Мне жаль… мне так жаль… Как вырвешься, Цеань… уходи! Беги! Скачи домой… Мне нечего тебе дать, но как же без прощального подарка… Сяо Чие снова остервенело потер лицо. Ли Цзяньхэн с трудом поднял палец, указал на стену. — Это… этот лук… — пробормотал он. — Ты помог мне… получить его… от царственного брата… но, проклятье… не могу натянуть… Забери его. Волчонок должен… должен расти в степях. Твое кольцо… наверное патиной покрылось… — Не возьму, — холодно ответил Сяо Чие. — Это лук твоего великого предка. — А ты… тоже однажды будешь великим… — тихонько прошептал Ли Цзяньхэн, не отрывая взгляда от грозного лука. — В моей следующей жизни… Прошу… не делай меня императором… Я хочу быть ласточкой в Дачжоу… гнездящейся под дворцовой стрехой. Так, глядя на оружие своих дедов, он и отошел. Все затихло, лишь ветер, ворвавшийся в окно, всколыхнул полог. Сяо Чие так и сидел неподвижно, слушая, как вдалеке рокочет гром, и ливень начинает барабанить по крышам. Тем временем Хань Чэн допил чай, и, с чашкой в руках, вышел к построившимся во дворе бойцам Восьми столичных дружин. С размаху грохнув чашку о камни, он провозгласил так, чтоб его услышали все: — В столице лишь восемь тысяч гвардейцев! Подкрепление не придет от горы Фэн, если не выпустим гонца! Сяо Чие сейчас — зверь в клетке, и наше дело прикончить его наконец! Над головами воинов прокатился гром, но его заглушил грохот сапог по плитам дворца. Восемь столичных дружин неприступной стеной окружили дворец. Евнухи в ужасе забились по углам, боясь попасть под горячую руку, и Фумань чувствовал, что не может больше этого выносить… Но Сяо Чие наконец поднялся. Задернул полог кровати и снял со стены тот самый лук первого императора, весивший не меньше ста лянов. Не оборачиваясь, он вышел из спальни на двор, под ливень. Никто его не удерживал. Хань Чэн скомандовал достать клинки, но нападать не спешил. Зачем? Они и так уже победили. Всем хотелось посмотреть, как Сяо Чие, наконец, преклонит колени, и мир изменится навсегда. Сяо Чие же молча спустился по длинным ступеням, глядя поверх темных шлемов. Меча при нем не было, но не успели воины моргнуть, как он ворвался в строй, отбивая луком клинки. Он пробивался сквозь ряды дружинников с таким напором, что, казалось, его воинственная аура грохочет словно боевые барабаны, заглушая даже ливень. В тот самый миг Шэнь Цзечуань изо всех сил гнал лошадь ко дворцу, и за ним алой лентой вились ряды алых всадников, — гвардейцев и стражников. С мечами наголо они ворвались в ворота и поскакали ко дворцу, не сбавляя хода. Лязгнули клинки, ударив в доспехи, взметнулся над двором рев битвы, крики раненых и топот копыт. Никого перед собой не замечая, Лан Тао Сюэ Цзинь проскакал к хозяину, и Сяо Чие взлетел в седло, ловя на ходу брошенный Шэнь Цзечуанем меч Ланли. — Цюйду не мой город! — крикнул либэйский волчонок, обнажая меч. — Не его я вижу во сне! Сегодня я отправлюсь домой! Только суньтесь, — убью! Он ударил пятками по лошадиным бокам, и принялся разить направо и налево, прорубая себе кровавый путь под проливным дождем. Бой выплеснулся из дворцовых ворот на улицы, и, сообразив, что положение становится все отчаяннее, Хань Чэн заорал: — Защищать городские ворота! Не выпускать эту тварь! Этот предатель убил его величество! Он задумал бунт! Но куда было Восьми столичным дивизионам тягаться с гвардейцами! Пусть тех было меньше, но каждый сражался яростнее волка и тигра. Человека, приручившего этих зверей, дружинники и вовсе боялись как смерти, потому и дрогнули. Ворота стояли запертые, но Шэнь Цзечуань с мечом наголо взбежал на городскую стену, расталкивая препятствия, и велел своим людям чтоб открывали ворота. Лязгнули цепи, поползла вверх тяжелая створка. Там, вдали, за стеной дождя ждал дом, по которому Сяо Чие тосковал столько лет. — Скорее! — крикнул Хань Чэн своим людям. — Тащите его сюда! Но Сяо Чие уже вырвался из города. Взмахом руки он указал Дин Тао скакать с остальными гвардейцами к горе Фэн, забрать всех из лагеря. Что бы ни случилось, двадцать тысяч гвардейцев должны были покинуть сегодня столицу. Сам же он, развернув лошадь посреди людского потока, распахнул объятия Шэнь Цзечуаню, так и стоявшему на стене. — Ланьчжоу! — крикнул он серьезно, отчаянно. — Езжай со мной! Но стражники не сдвинулись с места, а их командир так и стоял, вцепившись в край стены. И смотрел на Сяо Чие так, словно пытался запомнить на всю жизнь. Восемь столичных дружин готовы были броситься в погоню, но тут железные цепи заскрипели вновь, разматываясь, и тяжелые ворота с грохотом рухнули. — Цеань! — позвал Шэнь Цзечуань сквозь стену дождя. — Скачи домой. Сяо Чие словно ледяной водой окатили. Он крепко стиснул поводья и, подгоняя коня, поскакал было назад, но ворота с грохотом опустились, — Восьми столичным дружинам не выехать было в погоню, но и Сяо Чие вернуться не мог. — ШЭНЬ ЛАНЬЧЖОУ! — заорал он, срывая голос, как разозленный дикий зверь. Но Шэнь Цзечуань, отвернувшись от него, спустился к Хань Чэну и его воинам. Хань Чэн зло сплюнул. — Ты все испортил, Шэнь Цзечуань! — рявкнул он. — А ты думаешь, что достоин называться императорским стражником? — холодно отозвался Шэнь Цзечуань, глядя на него сверху вниз. — Цзи Уфань воспитал из стражи героев, несгибаемых и неподкупных. Ты же сговорился со своими подельниками убить Сына Неба. Хань Чэн, за такое преступление я должен казнить тебя! Хань Чэн запрокинул голову и расхохотался в голос. — Ты? Злобный последыш клана Шэнь! Я заботился о тебе, наставлял, поддерживал, и вот чем ты мне отплатил?! Что ж! Ведите пленника! Покажите его заместителю Шэню! К воротам подтащили растрепанного Ци Хуэйляня, швырнули прямо в лужу. — Подлый предатель! — выругался верховный наставник, но Хань Чэн, не слушая, схватил конец цепи и, пришпорив коня, потащил старика по улице. — Не его ли ты так долго искал, Шэнь Цзечуань?! Вот он! Забирай! — Предатель! Предатель! — яростно кричал на ходу Ци Хуэйлянь, отплевываясь от грязи. Хань Чэн заметил, как побледнел Шэнь Цзечуань, как застыл его взгляд. — Твоего старшего брата, княжича Цзянсина, всадники бяньша таскали по берегу, пока он не умер. Но между вами не было братской любви, и тебя это не тронуло. А что ты чувствуешь сейчас, глядя на своего учителя?! — Хань Чэн! — прорычал Шэнь Цзечуань сквозь стиснутые зубы. — Ты осмелился захватить учителя. Чего ты хочешь? — Я думал, что он будет полезен! — зло бросил Хань Чэн. — Но ты выпустил Сяо Чие, разрушив все мои планы! Теперь вы оба не нужны мне! Хочешь, чтоб он жил? Тогда поклонись мне и признай свои ошибки! Встань на колени, три раза громко назови меня отцом, и тогда, так уж и быть, я вас пощажу! — Согласен! — Шэнь Цзечуань быстро шагнул к нему, но тут поднял голову верховный наставник. — Не смей! — крикнул он, поднимаясь с земли и вытирая грязное лицо. — Не для того я учил тебя канонам, чтоб ты унижался перед другими! Я, Ци Хуэйлянь, не склоняюсь ни перед землей ни перед Небом! А моему ученику и вовсе не пристало кланяться этому отбросу! Лязгнули кандалы, верховный наставник, шатаясь, воздел руки к грозовым облакам. —Век промелькнул, как бабочка во сне! Но все так же воля моя тверда! Я прожил жизнь в довольстве, жизнь славную! Я… — Он разразился безумным хохотом, царапая цепь на шее. — Я смеялся в лицо героям, ни один мудрец не мог меня превзойти! Кто под небесами сравниться со мной, Ци Хуэйлянем, величайшим ученым из Юйчжоу! Когда его величество советовался со мной по поводу государственных дел, где был ты, Хань Чэн? Коня в овраге доедал, шакал?! Казалось, верховный наставник пьян, и не может сдержать своего буйства. — Вы, падальщики, недостойны мне даже туфли подносить! Благородные кланы, — гнойные чирьи на теле империи! Скажите Хай Лянъи, что Дачжоу уже не излечить! Мы с ним бессильны! — Он высокомерно плюнул в Хань Чэна. — Но и теперь я не признаю поражения! Всю жизнь я служил императорским наставником! Таков мой путь! Ланьчжоу! Упали оковы, мир погрузился в хаос! Я научил тебя всему, что знал. Кругом одна гниль… Он всхлипнул, переполненный чувствами. Пусть тело его промокло насквозь под безжалостным ливнем, но страсть и честь все так же пылали в душе. И все же… В прошлом он никогда не стеснялся прямо высказывать свои мысли наследному принцу, теперь же не мог даже взглянуть в лицо Шэнь Цзечуаню. — Так почему не разрушить до основания прогнившую империю?! Почему бы тебе не создать свое, новое царство?! Иди, Ланьчжоу. Не оборачивайся. Учитель возьмет на себя твое бремя, бремя гибели тех сорока тысяч, что пали по вине твоего отца. Не бойся. Не… — Кровь вдруг брызнула фонтаном, и он повалился на спину, устремив взгляд в небо. — Не… страшись… Гром ударил с небес, заглушая крик. Шэнь Цзечуань упал на колени, мертвым взглядом уставясь на тело учителя, не замечая ни дождя ни ветра. И вдруг, его идеальная маска раскололась на кусочки. Впервые за шесть лет он взвыл от отчаяния, и ничего кроме безумия не осталось в его налившихся кровью глазах. Одним движением он выхватил из ножен меч. — ХАНЬ ЧЭН! О, как он ненавидел эту империю! Как он ненавидел эти самодовольные рожи вокруг! Он прыгнул вперед, и капли крови полетели во все стороны, смешиваясь с каплями дождя. Вот пал один противник, второй, но Шэнь Цзечуаня было не остановить, — кровь стекала по его лицу, будто слезы, он казался зверем, вырвавшимся из клетки, а меч его, — быстрой, блестящей струйкой ртути. — Убить его! — кричал Хань Чэн, спешно отступая. Что-то свистнуло вдруг, рассекая дождевые струи, и длинная стрела вонзилась в землю прямо перед ним. Сяо Чие соскользнул с крепостной стены по цепи ворот, пнул врага, и, вонзив в него клинок, одновременно отбил новые удары, не замечая, как кровь заливает его руки. Отшвырнув труп, он потащил Шэнь Цзечуаня за плечо, и свистнул. Мэн, расправив крылья, пал с небес на Хань Чэна, острым клювом ударил того в правый глаз. Хань Чэн, в панике взвыв, закрыл лицо руками. До него донеслись новые громовые раскаты, но не с небес, — это копыта всадников грохотали за воротами. Дин Тао привел гвардейцев. — Ломайте ворота! — крикнул Дин Тао, срывая голос. Гвардейцы хлынули вперед, но не успели они врезаться в ворота, как тяжелая створка вдруг со скрипом поползла вверх. Фэй Шэн, тяжело дыша, налег на ворот, натягивающий цепь. — Зараза! Тяжелый, сукин сын… Господин судья! Бегите! Лан Тао Сюэ Цзинь галопом ворвался в просвет, и топот копыт слился с лязгом мечей и криками умирающих… …Лязг мечей и крики умирающих далеко разносились над землями Приграничья, битва шла ни на жизнь, а на смерть. Лу Гуанбай так устал, что едва мог поднять копье. — Где подкрепление?! — заорал он, отступая. — Они… не придут… — отозвался израненный офицер, не в силах подняться с земли. Над пустошами взвыл ветер. Лу Гуанбай обернулся к лагерю. Сяо Чие запрыгнул в седло, и, крепко прижав Шэнь Цзечуаня к груди, ринулся к городским воротам. Сверкнула молния, гром расколол небеса, и ливень припустил еще сильнее. Лу Гуанбай сорвал с плеч остатки плаща, превратившегося в лохмотья, вонзил копье в землю. — Мы больше не можем сражаться! — крикнул он сквозь завывания ветра, несущего дождь и песок ему прямо в лицо. Офицер непонимающе взглянул на него. — Судьба приковала меня к этой земле, не я сделал этот выбор! Лу Гуанбай стащил с плеч кирасу, украшенную гербом Дачжоу, и отшвырнул ее. Утер с лица ледяные струи. Взгляд его говорил об усталости, огромной, неизбывной. — Желтые пески погребли моих братьев, — сказал он с горькой усмешкой. — Сколько же можно покоряться судьбе! Императорский указ не спасет моих воинов, дворцовые чинуши не накормят моих коней! Сяо Чие во весь опор скакал все дальше и дальше от столицы, навстречу темнеющему бурей горизонту, а за ним неслись бесконечной вереницей верные воины. —Больше я не желаю класть свою жизнь на служение! Лу Гуанбай зажмурился. Кровь, смешиваясь с дождевой водой, струилась с его пальцев на желтые пески Приграничья. Вот он сглотнул, открыл глаза наконец. Взгляд его стал пуст и темен. Кровь смылась со щек Шэнь Цзечуаня, крик сменился горькими рыданиями. Пошла прахом его покорность, благоразумие, — все он перечеркнул этим побегом. Двое всадников прорвались сквозь ночь, словно острейший клинок. рассекая стену ливня. Лу Гуанбай омыл ладони в дождевых струях и вновь взялся за копье. Все они были пленниками судьбы, однажды добровольно надевшими кандалы. Но гроза смыла все, — императорский дворец, их тюрьма, пал, грозя похоронить неосторожных в руинах. Вперёд! Только вперёд! — Я взойду на эту вершину! — Я буду сражаться лишь за себя! — — — — — — — — — КОНЕЦ ПЕРВОГО ТОМА — — — — — — — – —