Туз

Я не знал, что любовь — зараза, Я не знал, что любовь — чума. Подошла и прищуренным глазом Хулигана свела с ума. © Сергей Александрович Есенин

***

Осторожно, чтобы не потревожить Карму, покинув постель, я приоткрыл дверь и проскользнул в коридор. Меня встретила всепоглощающая тьма дома, которая стала родной за это короткое время. Приглушëнный свет лился из кабинета Фëдора, освещая небольшой угол коридора. Я посмотрел на настенные часы, едва разглядев в темноте расположение стрелок. Вздохнув, закутался в халат сильнее и прошëл на кухню. За окном царствовала глубокая ночь, небо усыпали звëзды, среди которых царствовала Луна. Я подошëл ближе к окну и остался недвижим, заворожëнный еë величием. Казалось, протяни руку и коснëшься лунного диска. Как чья-то рука коснулась моего плеча. Знакомое прикосновение не всколыхнуло меня. Я уже привык к нему, к этому человеку, который подходил ближе остальных и не вызывал во мне желания спрятаться. Его касания были осторожными и невесомыми. И этого вполне хватало. — Жаль, ты не видишь того, что вижу я в эту секунду, — горячий шëпот опалил моë ухо, и я задержал дыхание. Но не шелохнулся. — И что же ты видишь? Я чуть повернул голову, чтобы моë лицо скрывала тень. — Я вижу самого настоящего святого, объятого лунным светом. Кровь прилила к щекам, и губы растянулись в улыбке. Рука Фëдора стала ощутимее, как и его присутствие за спиной. Хотелось окунуться в объятия и закрыть глаза, но я вовремя вспомнил, кто я, кто он, где мы. — Я снова спрошу тебя… — мужчина наклонился ниже, слегка прижавшись. Его голос щекотал ушную раковину. — Ты боишься меня? Улыбка стала шире, с уст сорвался мягкий смешок. Я повернулся и посмотрел в глаза напротив. Они всё ещё манили к себе своим таинственным светом. — Нет, не боюсь, — я склонил голову, не роняя улыбки. — Это уже не имеет смысла, бояться. Блеск маджентовых глаз загорелся ярче. — Неужели узнал, какой я на самом деле? — Я знаю, что мне не стоит бояться. Чувствую так. Фëдор не улыбался и не насмехался. Он был серьёзен, как и всегда. Не издевался, не проверял, не испытывал. В груди кольнуло. — Тебе бы стоило поспать, — я провëл пальцем по его синякам под глазами. — Столько времени. Здоровье важнее всего. — Хорошо. Я лягу спать. Спокойной ночи, Эйс. Незаметно Фëдор положил другую руку мне на лопатки, легко надавил, тем самым заставив меня приблизиться, почти утыкаясь носом в его плечо. Волос что-то коснулось, и я обомлел. Отстранившись, Достоевский вернул зрительный контакт, после чего развернулся и покинул тëмную кухню, которую освещал лунный свет за окном.

***

— Я хочу встроить в ошейники средство связи. Все люди, находящиеся в комнате, повернули головы в мою сторону, а Фёдор и вовсе встал, с заинтересованным лицом подойдя ко мне и смотря на ошейник в моих руках. По его взгляду было заметно, что он загорелся озвученной идеей, позабыв о том, чем занимался до этого. Я всë ещë не мог адекватно обозвать наши отношения чем-то вроде «мы могли бы начать встречаться», так как сам ещë сомневался в собственных чувствах. Что было странно на фоне наших вчерашних лобызаний. Но это было так. Я постепенно мирился с тем, что привязался к этому дому и к этим людям, к этому человеку, который считался самым опасным эспером и террористом и которого все называли Дьяволом. Почему-то мне не хотелось покидать этого места даже в собственных мыслях. Не хотелось уходить от Фëдора далеко. Несмотря на его фанатичную одержимость Богом и книгой. И это в первую очередь казалось странным, ведь изначально я хотел другого. Мирной и спокойной жизни вдали от Японии. Где-нибудь в Соединëнных Королевствах. Хотел показать Карме иную жизнь, без насилия и страданий. Не быть затронутыми дальнейшими событиями, которые сулили лишь смерть. Но что-то внутри меня тянуло к Фëдору. Я мог бы пройти этот путь вместе с ним. С ним и Кармой. Ведь меня ничего не держало. Ни моя прошлая жизнь, которая и так была потеряна, которую я прожил столь бездарно, что с лëгкостью отказался от неë. От тридцати семи лет, прожитых Филиппом. И от семьи, от которой отказался ещë в восемнадцать лет. И от друзей, которые никогда не были друзьями. И от коллег, с которыми проработал десять лет. И от детей, которых учил и наставлял. Здесь даже не от чего было отказываться, так как это не принадлежало мне изначально. И как бы я не старался привыкнуть к мысли, что нынешняя жизнь — моя и только моя… признать это было тяжело. Как и тяжело смириться с тем, что однажды пришлось пережить Эйсу. Благо сегодня всё шло, как обычно. Настроение у меня стало лучше, да и Федя, кажется, двигался навстречу. Наверное. — Идеально, — выдал свой вердикт Фёдор, беря ошейник из моих рук. — Средство связи. Мне даже в голову не приходило. — И ты за это возьмёшься? — спросил Вова, покачиваясь на стуле. Как ребëнок. — Мне интересно кое-что попробовать, — ответил Фёдор и сел за свой рабочий стол, где валялось много всего самого «нужного». Хлама, короче говоря. Мужчина цокнул языком, уже не удивлённый. Наши взгляды пересеклись, и он поиграл бровями улыбаясь. Началось. — А для тебя у меня особенное задание, Володя, — я стал серьëзнее. — О нет, ты хочешь заставить меня работать! Как бессердечно с твоей стороны, — Маяковский драматично приложил ладонь ко лбу и шмыгнул носом, взявшись за сердце. — Но, так уж и быть, за поцелуй го… — Маяковский, — поспешил осадить его я, не настроенный на подобные шутки. — Понял-понял, ты у нас верная и порядочная жена своего мужа. Так что за задание? Вздохнув, я достал телефон и нашёл в контактах «Сладенького мальчика», позвонив ему. Ответили мне, естественно, не сразу. — Да, босс? — прозвучал по ту сторону юный, даже мальчишеский голос с итальянским акцентом. Кажется, до этого он спал. — Сладенький мой, просыпайся и жди большого дядю, который заберёт тебя, — ровным голосом произнёс я, скосив глаза на напряжённого Достоевского: его движения были заторможены. — Конечно, босс, ради вас я готов хоть десять дядек дождаться, — голос тут же приободрился, заигрывая. — Замечательно. На этом наш звонок прекратился. Я поспешил оборвать дальнейший флирт своего подчинённого и обратился к Владимиру: — Забери с базы одного моего одарённого подчинённого, — сказал я, скрещивая руки. — Он выглядит как подросток, чуть старше Кармы. Думаю, сразу поймёшь. — Это ты его «сладеньким» назвал? — Маяковский выгнул бровь, и я усмехнулся. — Как увидишь его, то сам поймёшь. Дуй давай. И без лишних вопросов Вова поднялся и вышел, на что я довольно склонил голову. Мы остались наедине. Мне очень хотелось поговорить с Фёдором насчёт недавнего, и упускать такую возможность было бы глупо. Я повернулся к мужчине и подошёл ближе, смотря за его руками, которые перебирали механизм ошейника. — Я хотел поговорить насчëт всего того, что между нами произошло. Фëдор замер и поджал губы. Он не дышал и не смотрел мне в глаза, словно мои слова дезориентировали его в пространстве. Но через некоторое время всё же поднял взгляд, посмотрел на меня. Я не торопился, ждал, когда он достаточно подумает. Ему никогда не хотелось спешить. Вздохнув, Достоевский покачал головой. — Не сейчас, Эйс, прости, — он устало отложил ошейник в сторону. — Вечером. Когда все уйдут. Сейчас я не настроен на серьëзные разговоры не по делу. И хоть были слова Фëдора разумны, почему-то мне стало обидно. Словно он просто оттягивал момент, не собирался говорить на тему наших странных отношений и вовсе. Было ясно, что его во многом устраивала сложившаяся ситуация, и он совсем не хотел еë усложнять. Будто все эти разговоры — лишнее, ведь и без них всë хорошо. А мне хотелось хоть какой-то в них ясности. Чтобы не было ничего лишнего: ни надежд, ни недопониманий, ничего в таком роде. Я хотел разобраться и быть уверенным в каждом принятом мною решении. И не надумывать, не строить замки в облаках. Тем не менее, разумно было поговорить об этом вечером. В более интимной обстановке. И я не позволю мужчине избежать этого разговора. — Хорошо. Поговорим вечером, — я кивнул. Достоевский сначала никак не отреагировал, потом тоже кивнул и отвернулся. Я просто покинул комнату. На душе стало невыносимо гадко.

***

Передо мной сидел парень, которому на вид было не больше шестнадцати лет: юные черты лица, чистые изумрудные глаза, мятного цвета взлохмаченные волосы и небольшой рост. На голове красовались специальные очки для работы со сваркой, а на шее болтался милый клетчатый платок орехового цвета. Это был один из моих подчинённых — Энрико. На данный момент, единственный, из всех девяти оставшихся, одарённый со способностью «Бог из машины». Он являлся итальянцем, который попал в мафию точно также, как и Карма, — через работорговлю. И хоть он и выглядел как подросток, на деле ему было двадцать три года. Да, парень не вышел ростом и оказался выше Чуи всего на пару сантиметров. Все мои подчинённые, и я в том числе, называли его «Сладеньким мальчиком» за счёт его мятных волос, постоянного запаха цитрусовой жвачки и ребяческого характера. Но обманываться этим не стоило. Энрико являлся инженером и моим главным техником, чья способность как раз была связана с инженерией. Благодаря ей, парень мог изобретать с нуля, чинить и совершенствовать старое, не используя руки. Главное, чтобы под рукой находился нужный материал. Полезно и практично. Конечно, собственными ручками он тоже работал, но ради высокого качества применял способность. Ещё до моего перерождения Энрико любил подкатывать к своему боссу, и я познал это в полной мере, работая в мафии. Он стал вторым, после Кармы, кому я показал себя настоящего, ведь даже Эйс доверял ему больше, чем кому-либо другому, что говорило о многом. Но флирт подчинённого он игнорировал… три года. В целом, Эйс много кого динамил на протяжении целых четырёх лет. Вернее так: Эйс динамил абсолютно всех и не состоял в отношениях четыре года. Не только не состоял в отношениях, но и ни с кем не спал, так как на работе он работал, а дома бился в истериках и панических атаках, нанося своему телу увечья. В отношениях он вообще состоял только раз, и то, к этому его принудил отец. Скажем так, неприятная история, из-за которой у Эйса окончательно поехала крыша. Физическое насилие, психологическое насилие и, как же без этого, сексуальное насилие от навязанного партнёра, который был чуть моложе отца Эйса. Ну да, всего сорок три года, с кем не бывает. Как такое произошло? Очень и очень странно. Необъяснимо странно. Это были первые и последние отношения Эйса, которые закончились скандалом. К сожалению, в этой истории никто не умер. Что нас сближало с Энрико, так это насилие. Он тоже пережил сексуальное насилие, находясь в рабстве, но это не так сильно сказалось на нём, как на Эйсе. По крайней мере, покончить с собой парнишка не пытался. Наверное, именно по этой причине Эйсу был ближе Энрико. — Переделать все шестьдесят ошейников? — переспросил Энрико, сидя в кресле и подогнув ноги под себя. Я кивнул. — И в дальнейшем создать ещё сорок таких. — Ну и задали же вы мне задачку, босс, — парень усмехнулся, щурясь. — Надеюсь, за это полагается награда… — Деньги, и не больше, — серьёзно произнёс я. — Купишь себе мороженое и газировку. — Ну почему вы так жестоки ко мне?! Я вздохнул и закатил глаза. — Зайди к Фёдору, он тебе всё расскажет и покажет, — указал в сторону приоткрытой двери. — После этого можешь проваливать. Шмыгнув носом и задрав его, Энрико вскочил на ноги и пошёл в указанном направлении. Я потёр переносицу и выдохнул. Он, конечно, славный малый, но такой невыносимый, просто кошмар. — У вас с ним что-то было? — спросил Маяковский, наблюдавший за нами всё это время. Я дёрнулся. — Общая работа и травма одна на двоих, — фыркнул я, устраиваясь в кресле поудобнее. — Чё за травма? Меня начал раздражать этот допрос. — Психологическая. Вов, не беси. Вопросы прекратились, и я расслабился. Почти. Голова была забита Фёдором и его поведением. Он меня избегал весь день, и это раздражало. Я чувствовал себя опрокинутым. Безразличие с его стороны разом перечеркнуло всё моё хорошее настроение. Но я ничего не мог с этим поделать. Глупо было надеяться на что-то, учитывая то, кто такой Фёдор Достоевский и что нас связывало изначально. Оставалось надеяться только на вечерний разговор. Надежда умирает последней.

***

За окном стремительно темнело. Я подал Антону Павловичу, который пришёл сразу после ухода Маяковского и Энрико, чай и поспешил отнести ещё одну чашку Фёдору, не выходившему из своей обители целый день. Я понимал, что он меня избегал, поэтому старался хоть как-то выйти с ним на контакт и поговорить. Тем временем сердце разрывалось от переполнявших его чувств. Осторожно зайдя в комнату, я увидел Фёдора за компьютером, сидящим в полной темноте. Закатив глаза, скользящими движениями подошёл к эсперу сзади и поставил чай на привычное место. Достоевский даже не шелохнулся. Прикусив от обиды губу, я положил руки на спинку стула, смотря в монитор. — Фёдор, можешь хотя бы сейчас отвлечься от дел? Нам нужно поговорить, — произнёс я, сохраняя остатки надежды, медленно догорающей на костре безразличия. — Не могу, — сухо ответил Фëдор, тем самым подливая масла в огонь. Пальцы сильнее сжались на спинке, отчего костяшки побелели. Это было неприятно. — Ты сказал, что вечером поговорим, — у меня не было сил спорить с этой непробиваемой скалой, но я не намеревался отступать. — Пожалуйста, вечер. Вздохнув, Фëдор кивнул и оторвался от компьютера. Повернулся ко мне, встал и выдохнул. — Я весь день думал над этим и скажу прямо: наше сотрудничество было замечательным, — безразлично сказал он. — Я был рад иметь с тобой дело. Но я больше не нуждаюсь в вашей помощи. — Что? — я забеспокоился. — Что ты имеешь в виду? — То и имею. Я не мог понять, что Фëдор пытался до меня донести. Его слова вызвали во мне безумную панику и дикий страх чего-то неизбежного. Замотав головой, я посмотрел в глаза напротив. Пустота и холод. — Ты говоришь, чтобы мы ушли? — Нет, — мужчина покачал головой. — Как и обещал, я вывезу вас из страны и помогу со всем, чтобы ваша с Кармой жизнь была спокойна и счастлива. Даже больше. Вы этого заслужили. — И это после всего, что было? — кажется, я ощутил внезапную злость. — А что было? Волосы на затылке зашевелились. Я просто не верил, что Фëдор говорил мне эти слова с таким холодом и безразличием. Словно действительно ничего не было. А может, действительно не было?.. — Ты… издеваешься? — Нет. Я абсолютно серьëзен. Медленно отступая назад, я продолжал смотреть Фëдору в глаза, после чего развернулся, чинно пройдя к двери и покинув кабинет эспера так, словно ничего и не произошло. И как только я оказался за дверью, закрыл рот рукой и пулей метнулся в ванную, так как лицо горело и плавилось от нарастающего жара. В голове бушевал вихрь беспорядочных мыслей, не способных собраться воедино, что только усугубляло ситуацию. Ноги едва держали, и я покачивался, будто пьяный. Даже ополоснув лицо холодной водой, лучше не стало. Тело дрожало, как в треморе, и тряслось с невероятной силой. Тяжело принять тот факт, но необходимо: я любил так, как никогда в жизни не любил никого, даже самого себя. Моя первая любовь из прошлой жизни грозилась стать последней в новой, но почему-то мысли об этом грели, невыносимо сильно согревали грудную клетку. Во рту пересохло, и голову закружило. — Господи, — судорожно прошептал я, обессиленно склонившись над раковиной и… плача, — я люблю этого безразличного человека больше собственной жизни. Я полюбил его за такой короткий срок, Господи, разве ж это разумно? Ха… С уст сорвался обречённый смех, и я опустился на корточки, а слёзы и не думали прекращаться. Грудь сдавливало, было трудно дышать, хотелось вырвать сердце и выбросить его. Я сходил с ума от переполняющих меня чувств настолько сильно, что желал умереть, лишь бы не испытывать этого вновь. Я… я никогда никого так не любил. Даже свою первую любовь отпустил легко. Что же такого было в Фёдоре, что заставило меня так страдать? Почему мне было невыносимо от мысли, что я обречён? Почему, зная, на что иду, всë равно питал ложные надежды? Блядство. Я перестал понимать и не хотел этого отныне. Пусть всё идёт своим чередом. Но почему я ощущаю себя настолько пустым и одиноким? Неужели боюсь, что… Прикрыв рот руками, я стал захлёбываться в собственных слезах. Стало больно на душе, на сердце. Кто-нибудь, убейте это жалкое ничтожество и придайте его тело бренной земле. Молю… Я плакал, плакал, плакал до тех пор, пока не устал, пока слёзы не иссякли, пока голова и горло не разболелись с новой силы, а воздуха стало не хватать. Только сейчас я услышал крики обеспокоенных Кармы и Антона Павловича. — Сынок! Прошу, выйди сюда! Не твори глупостей! — Антон Павлович ударил по двери, будто собираясь выбить её одним лишь своим ударом. Едва поднявшись, я поспешил выйти и тут же оказался в крепких руках Чехова. Он схватил меня за плечи и тряхнул с невероятной силой, я даже щёлкнул челюстью, что немедленно отдалось в ней болью. — Да что на вас всех нашло? — шокировано смотря на меня, Антон Павлович ослабил хватку. — Что же у вас такого происходит, что один неживой-немёртвый, а другой рыдает навзрыд? Я выдавил из себя измученную улыбку и закинул голову. — Безумие, — одними губами прохрипел я, желая потерять сознание и забыть всё, как страшный сон. — Безумие… Антон Павлович нерешительно убрал руки с моих плеч, его взгляд был мрачен. Карма не удержался и прижался ко мне, что-то неразборчиво бурча себе под нос. Кажется, это были проклятия в с адрес Достоевского. — Наверное, мне стоит поспать. Скоро… нам придëтся уйти. Фëдор сказал, что больше не нуждается в наших услугах. Карма был ошарашен. Он так и вкопался на месте, а я направился в спальню. — Я с тобой! Обхватив мою руку, Карма потащил меня за собой в спальню. У меня не было сил улыбаться, просто хотелось упасть на кровать и заснуть. Навсегда. Я был наивен, позволил себе расслабиться. Привязался к тому, кому и вовсе был безразличен. Это моë наказание, и я его приму.