Танец Хаоса. Новое время

Что-то было там, глубоко-глубоко в земле под ним, куда не достигал его взгляд. Что-то огромное и живое. С некоторых пор Рудо чувствовал его. Как чувствуют присутствие другого человека в комнате кончиками волос на затылке. Как чуют приближение весны. Как ощущают наступающую любовь или подкрадывающуюся смерть – неважно, ибо по сути своей они были едины. Все в сути своей было едино, теперь он знал это, потому что смотрел глазами из тени. И видел сквозь нее. Что-то было там. Рудо вслушивался в это, лежа на своем каменном постаменте, глядя сквозь тьму, слушая сквозь нее, и время вращалось вокруг него, лилось через него рекой из золотого дыма. Он слушал огромный гномий город, гигантское осиное гнездо, ощетинившееся во все стороны острыми отравленными жалами. Это гнездо пульсировало, набираясь ярости, все распаляя и распаляя само себя, накручивая себя, становясь все шумнее, все нетерпеливее. Скользили по дорогам меж пещер повозки, груженые оружием и доспехами, – Рудо слышал их. Маршировали, собираясь куда-то, солдаты – Рудо чувствовал вибрацию от их поступи. Где-то глубоко-глубоко во тьме вгрызались в неподатливый камень кирки, разрывали его на части яростные крики, чужая сила, заставляющая подчиняться сами кости, терзала его, прорубая сквозь него дорогу. Куда? Рудо не знал, но чувствовал. Во тьме, лишенный движения и власти над собой, он мог лишь это, и это стало его наслаждением и его свободой, подлинной свободой, какой он раньше и не знал. Тянулась дорога вперед, взрывался камень, с каждым ушедшим мигом, с каждой пересыпавшейся из будущего в прошлое песчинкой дорога становилась длиннее. Рудо почти видел, как пятится время, торжествующе скалясь ему, бездвижному, в лицо. Время уходило, и он не мог его догнать, мог лишь чувствовать, как оно уходит, переживать каждый покидающий его миг. Мог чувствовать, как растет дорога, прорывая себе путь вверх, будто свищ, прогнивающий сквозь тело. Сколько-то он будет гнить в темноте и тишине, никем не замеченный, а потом рывком выйдет на поверхность, прорвется алой болью, выпустит из себя гномий гной. И начнется новая война и новая бойня, та, к которой никто не был готов, ибо выросла она из вековечной тьмы. Кто смотрит на собственную тень? Кто вглядывается в ее очертания, чтобы разглядеть в них что-то, чего раньше не видел? Ведь она так привычна. Всего лишь очертания собственного тела – что в них может быть удивительного и незнакомого? Рудо хохотал во тьме, беззвучно и долго, позволяя хохоту раскатываться у него в груди. Такое странное чувство: дрожь, заставляющая танцевать сами его ребра, их крохотные чешуйки, содрогая их изнутри, прокатывающаяся во тьме и тишине чужого запрета на его собственное движение. Когда он смотрел на собственную тень? Только когда падал вместе с макто с неба на землю. Только тогда он видел ее, потому что падал в нее. Потому что лишь тень оставалась тогда, когда от него самого не оставалось ничего. Самая моя верная, самая моя близкая, самая моя надежная. Кто в мире во всем может быть ближе мне, чем мои собственные очертания? И кто – неизвестнее, ибо я никогда не смотрю на свою тень. Так и гномий город не видел тень, что он отбрасывал. А она была. Была, тихая, укромная, не издающая ни звука, лежащая так глубоко, так надежно схороненная, так плотно укрытая, что едва ли ее можно было различить во тьме и тишине. И правда ведь: коли даже на ярком солнце никто не смотрит на собственную тень, как же увидеть ее там, где солнца и нет в помине? Как разглядеть то, что отбрасывается прочь, во тьме столь черной, что сам свет не мог ее покинуть, спеленутый ее неумолимой мощью? И Рудо ее не видел, лишь чувствовал. Тонкий волосок разницы, колеблющуюся туманную границу между одним и другим. Как два воздушных потока – теплый и холодный, - разница между которыми существует лишь тогда, когда пересекаешь невидимую и ощутимую границу между ними сначала в одну сторону, а потом в другую. Ниже гномьего города лежала Тень гномьего города. И смотрела на него оттуда, не отводя глаз. Она была живой. Каждый раз, когда Рудо смотрел на нее, ужас прокатывался по его телу, покрывая его липким потом. Но он перестал бояться собственного ужаса, как и собственной смерти и всего остального, что было ими. Поразительно, сколь многое могло прожить человеческое сердце, не разорвавшись на куски. Иногда ему даже становилось интересно: что же нужно было заставить пережить это сердце, чтобы оно все-таки лопнуло наконец? Каким должен был быть ужас, что заставит его в последний раз напрячься с такой неистовой силой, что каждая клеточка разорвется пополам, истекая кровью и жизнью, и уже никогда не найдет в себе силы срастись вновь? Тень под ним была на грани того, но еще недостаточной. Живой, огромной, текучей. Он чувствовал, как она дышит там, внизу, точно так же, как чувствовал, как дышит над ним наверху огромное солнце. Они оба были раскаленные и оба были ужасающие, но если верхнего он почти сумел коснуться, то что останавливало его перед тем, чтобы коснуться нижнего? Как ты думаешь, что оно такое – там, внизу? Рудо спрашивал об этом дракона, спрашивал каждый день, когда ходил к нему глядеться в его плавленые глаза, в которых тонул черный обсидиан зрачка. О, он-то знал, он-то совершенно точно знал, что это такое – Рудо чуял это так же ясно, как само присутствие этого чего-то. Злая радость клокотала в огненной пасти плененного и забитого в кандалы искалеченного Небесного Змея. Злая радость и неторопливое предвкушение. Дарот ждал, когда случится то, что постепенно вызревало. Он и сам был – будто обратный отсчет этого вызревания, такой же неумолимый, никуда не спешащий, принимающий как есть, пересыпающий песчинки из одной чаши вечности в другую. У него было так много времени! Так много его, кишащего, клокочущего, ревущего, неутомимого времени, что бурунами дыма вырывалось из его узких змеиных ноздрей наружу. И ровно так же мало времени было у Фризза Гранитного Кулака, что с каждым разом становился все более дерганным, все более взволнованным. Страх грыз его и изводил, страх его изничтожал, потому что Фризз бежал от него и пытался с ним бороться. Рудо чувствовал это в его дерганных движениях, злых отрывистых словах, в его спешке – рваной, неуверенной, раздраженной, которой он сопровождал все, что делал. Накипала черная тень глубоко под гномьим городом, выжидал, посмеиваясь, огненный дракон, запертый в кандалы, трещала земля, разрываясь строящейся дорогой наверх, и над всем этим трясся Фризз Гранитный Кулак с белыми глазами и лихорадочными жестами того, кто очень стремился успеть. Каждый раз он спрашивал Рудо, когда же тот наконец подчинит дракона, каждый раз рычал и скрежетал зубами, когда Рудо отвечал, что нужно еще время. С каждым разом он становился все более дерганным, с каждым разом этот странный танец все усложнялся, будто каждое его движение наливалось пудовым весом, лишаясь легкости и изящества. -     Ты должен это сделать, слышишь меня? Должен, иначе я брошу тебя гнить на самое дно ямы! Скормлю тебя пещерным крагам! Заставлю тебя резать себя самого на куски и кидать их им в пасти! Он так много угрожал Рудо и так часто рассказывал, истекая потом и страхом, что сделает с ним, если Рудо не справится, что в какой-то момент это перестало быть страшным. Рудо просто смотрел на то, как Фризз произносит все эти слова, как выговаривают их его толстые губы. Дрожащие от ужаса губы. -     Почему тебе так страшно? – спросил он, прерывая гнома на полуслове, и тот вдруг замер. Застыли черные точки зрачков в белом молоке ужаса его глаз. Замерло дыхание в горле, в груди на мгновение дрогнуло сердце. Кто-то раскрыл его страшную-страшную тайну. Рудо просто смотрел на него, испытывая к этому существу что-то похожее на сострадание. Он помнил, как это – жить внутри клетки из собственного ужаса, делая вид, что этой клетки не существует. Все вокруг него так жили и учили так жить своих собственных детей, и это было нормально. До тех пор, пока он не остался в ней один во тьме. -     Закрой рот, Ферунг, не говори о том, чего не знаешь! – гном повернулся к нему, сверкая глазами, сразу же отдернул взгляд, будто руку от горящей сковороды. -     Чего ты боишься, царь? – вновь спросил его Рудо, идя за ним следом по темному коридору вниз, туда, где под камнем среди раскаленного сердца земли прикованный и обездвиженный ждал дракон. – Что ты пообещал Сету на самом деле, что так пугает тебя? Что ты должен сделать для него? Фризз вдруг резко повернулся к нему, в два шага преодолел разделяющее их расстояние, схватил Рудо за горло и притянул к себе. Пальцы у него были цепкие, будто два гвоздя, вонзившиеся в кожу. Он схватил ими кадык Рудо, будто собирался вырвать его одним движением. Глаза Фризза сверкнули белой ненавистью. -     Если ты не закроешь рот сам, я заставлю тебя отгрызть свой поганый язык и сожрать его. С драконом ты справишься и молча, а большего мне не надо. Рудо не стал ничего отвечать – Фризз был достаточно разъярен, чтобы исполнить свою угрозу. А быть Хажу-Сказителем, оставшимся без языка ради того, чтобы вывести любимую из царства тьмы, Рудо не хотел. Он просто промолчал, терпя боль в горле, терпя яростный взгляд Фризза, жгущий его раскаленным железом. А когда пальцы подгорного царя разжались на его горле, пошел следом за ним, думая о том, как странно все получалось. Хажу-Сказитель ведь шагнул в саму бездну Мхаир за своей Мади, за тем, чтобы вернуть ее у неумолимой смерти. И встретил там Черного Змея, обвившегося вокруг скалы, что хранил под своими кольцами ее душу. И Хажу проиграл, лишившись всего, одного за другим. Шагая по темным коридорам, лишенный собственного тела, запрещенный в голосе и имеющий лишь одну единственную возможность – быть живым внутри себя и мертвым снаружи, Рудо думал о том, как все это символично. Думал о том, что пошел сюда за Ашивой и ради него и нашел и смерть, и змея, и пламя, и даже жертву – полное подчинение Фриззу. Но каким-то чудом все еще оставался живым. Обрету ли я тебя после всего этого? Надежда была омерзительным чувством, самым болезненным и ненавистным из всех. Потому что она всегда восставала из пепла иллюзий, будто первый росток, пробивающийся сквозь ледяную корку отступающей зимы. Рудо смеялся внутри себя, разглядывая ее так внимательно, прокатывая внутри своей груди, будто шар из игл по оголенным нервам. Вот такой она была – упрямой, тупой, игнорирующей все факты, неутомимой и так неистово отказывающейся умирать! Она была последним, что отказывалось умирать внутри него, и он чувствовал себя смертельно больным человеком, прикованным к своей муке этим последним мерзким поводком, таким тоненьким и гибким, что даже самые острые зубы мира не могли его перегрызть. Баюкая ее в своей груди и желая ей смерти, он пришел в этот день к логову дракона. -     Иди, - Фризз грубо толкнул его в спину сквозь проход в каменной стене. – И постарайся! Время уходит, Ферунг, мне нужен результат! Вонь тела ящера и плавленого камня дохнула в лицо, алые всполохи побежали по потолкам пещеры, жара обхватила его со всех сторон, сжала в тисках. А в следующий миг дверь за его спиной закрылась, и путы спали с тела, позволив ему двигаться самому. Рудо выдохнул в наслаждении, поднял руки, ощупал свое лицо, свое тело, наслаждаясь тем, что вновь мог это делать. Такое простое движение, такое обычное – тронуть пальцами собственный лоб, - такое же незаметное, как тень под ногами. Но сколько оно стоило, когда больше не принадлежало ему! Рев пламени, громоподобное рычание, с каким сходили в Гнездовье обвалы по весне, прокатился по тоннелю, вибрацией прошел сквозь тело Рудо, и он улыбнулся в ответ – дракон приветствовал его. Внимание Дарота обратилось к Рудо. Будто огромное интенсивное сгущенное солнце повернулось в его сторону, и его ослепляющий, приносящий боль свет залил все его существо снизу доверху. Дарот смотрел на него, смотрел прямо в него, и Рудо пошатнулся под его взглядом, ухватился за стену, чтобы не упасть. -     И вновь здравствуй! – проговорил он, тяжело дыша от жара и вони, наполняющих каверну в земле вокруг него. – Я пришел к тебе говорить. Я пришел к тебе, дракон. Рев прокатился по пещере, прокатился по телу Рудо, перетряхивая его изнутри почти так же, как воля Гранитного Кулака. Рудо с трудом устоял на ногах, шатаясь, будто на спине резвящегося макто без креплений. -     Смотри-ка, как ты перетряхиваешь меня всего! Даже и пошибче, чем тот мелкий злой испуганный карлик, что так стремится стать твоим хозяином! – Рудо усмехнулся. Снизу послышался шумный вздох – будто порыв ветра, колыхнувший осенний лес. Внимание дракона потеряло интенсивность, его взгляд слегка отступил, отпустил Рудо. Так огромный пес теряет интерес к жужжащей над его ухом пчеле и вновь смыкает глаза, чтобы погрузиться в дрему. Так было каждый раз, когда приходил Рудо. И точно так же это означало, что он может приблизиться. -     Я спущусь к тебе. Посмотрим, насколько сегодня ты меня к себе подпустишь, - предупредил его Рудо. Макто любили, когда с ними говорили, им нравились человеческие голоса. И каждый раз приходя сюда, Рудо убеждал себя, что перед ним тот же самый макто – только огромный, будто гора. Но по сути-то разве они отличались? Придерживаясь рукой за стену, он пошел вниз. Ступенька за ступенькой, медленно, не делая резких движений, ибо постоянно находился в фокусе раскаленного зрения дракона. Да, тот наблюдал за ним лениво, смежив веки, но это не означало, что он расслабился или потерял бдительность. Стоило лишь на одно мгновение нарушить то огромное уравновешенное пространство, что он создавал вокруг себя, лишь на волосок заступить за грань его владений, как следовала неминуемая кара. Дракон швырял в Рудо поток образов, звука и света столь сильный, что от него все существо Рудо выворачивалось наизнанку в агонии немыслимой боли. Так и получалось, что Фризз пытал его снаружи, а дракон – изнутри, и сквозь все это тем не менее каким-то чудом прорастала дурацкая надежда, зеленая, будто первый росток. -     Я надеюсь, - проговорил Рудо, медленно-медленно ступая по ступеням, обращаясь к дракону и предлагая ему на открытых ладонях собственную душу, чтобы он посмотрел в нее, посмотрел на чувства, что нес Рудо, посмотрел на предложенное и быть может ответил чем-то, кроме первородной муки. – Ты знаешь надежду, Дарот? Я спрашивал тебя о любви и ярости, о страхе и ужасе, о муке, зависти, страдании и лени, о гордыне и власти. И все это ты отверг, бросив обратно мне в лицо. Но я никогда не спрашивал тебя о надежде. Ты знаешь ее, Дарот? Макто общались так – оттенками эмоций, иными, нежели человеческие, но интуитивно понятными. Голод вместо любви, интерес вместо стремления, ярость – вместо практически всего, что воспринималось ими, как нарушение границ. Рудо считывал их как волны, разноцветные, разной глубины, разной тональности, проходящие сквозь его существо, как проходит звук сквозь округлую деку ситара, чтобы вырваться наружу песней. Чтобы понять язык макто, нужно было предложить макто эмоции, и через них устанавливалось понимание. Так он делал там, в мире солнца и радости, считая, что лучше других знает, как с ними обращаться. Пока не оказался здесь, в кромешной тьме, наедине с самим Драконом. Эмоции Дарота по сравнению с эмоциями матко напоминали Океан по сравнению с лужей. Огромные многоцветные переливающиеся волны, что поднимались и опадали, бушевали, с ревом набрасываясь друг на друга, или лежали ровно, затихнув, как волны в штиль. Рудо был для них даже не лодчонкой, скорее уж пустой ореховой скорлупкой, подхваченной течением. Один ленивый удар, и он катился по волнам, подпрыгивая, проваливаясь в пенящейся пучине, захлебываясь и исчезая среди волн. Но упрямо показываясь на поверхности снова, и, кажется, Дарот начал к этому привыкать. А коли говорил он лишь на этом языке, значит и Рудо должен был заговорить с ним о том же. И теперь уже он был лишь бледным отражением того могучего спектра, что испытывал дракон, крохотной блохой, с трудом различающей всего лишь тусклые и бледные два цвета среди мириадов оттенков и переливов. И все же, он мог попытаться. Рычание прокатилось по ступеням, предупреждающее, глухое, и Рудо остановился. Он знал, что дальше нельзя, но был рад уже тому, что сегодня прошел на одну ступеньку ниже. Дарот позволял ему каждый день подойти чуть-чуть ближе, самую малость ближе, и пока Рудо не мог разобрать – это знак доверия или приманивание, с каким хищник позволяет своей любопытной жертве приблизиться к собственной пасти, демонстрируя мнимое равнодушие. Он осторожно выглянул за край каменной лестницы, взглянул вниз, и сердце в груди в который раз уже сжалось от представшей глазам красоты. Медный панцирь, по которому прокатываются огненные волны, будто сам свет, танцующий на поверхности медленно чернеющих бревен. Чешуйки, отполированные до блеска, будто щиты, ловящие на себя солнце. Острые шипы на спине, между которыми он мог бы выпрямиться в полный рост. Золотые хищные змеиные глаза, скрытые полупрозрачной пленкой – дракон погружался в дремоту. Рудо сел на ступени над ним, глядя вниз, и заговорил. -     Я принес тебе сегодня надежду, Дарот. Это последнее, что у меня есть, чем я все еще по праву владею, что так безответственно, так легкомысленно и мучительно владеет мной. Хочешь посмотреть, как она выглядит? Я готов показать тебе ее, если ты желаешь видеть. Рудо расслабился, распахивая перед драконом собственную грудь. Так макто демонстрировали, что не желают зла, открывались и позволяли наездникам смотреть в свою уязвимость. И пусть Дарот был в миллиарды раз могущественнее любого макто, у Рудо просто не было иного способа показать ему себя. В прошедшие дни он не реагировал на эмоции Рудо, только следил за ним, то усиливая, то ослабляя присутствие взгляда. Рудо уже перепробовал множество эмоций, предлагая их ему, усиливая их до той степени, какую только мог переносить, и показывая ему их, чтобы познакомить с собой. Но он еще никогда не пробовал надежду, он бежал от нее прочь, он страшился ее и ненавидел, и раз уж она сегодня сама пришла к нему, наполнив измученную грудь, можно было попробовать. Коли он не мог от нее избавиться, быть может, он мог просто прожить ее до конца, чтобы она оставила его наконец в покое? Рудо расслабился, позволяя себе надеяться, высвобождая в себе это чувство, давая ему силу и рост. И оно с жадностью вцепилось в эту возможность, будто плющ, ухватившийся наконец-то корнями за клочок земли. Рудо чувствовал, как оно с голодной яростью вонзается в него мертвой хваткой, как начинает пить его и расти, тянуться, извиваться ростком все мощнее, все выше. Туда, к солнцу, к свету, к тому, чего ему так хотелось, к тому, что его так мучило, к несбыточному и невозможному, к Ашиве по ту сторону смерти. Это было так глупо, так невозможно, и Рудо знал лучше, чем рисунок на собственных ладонях, что этого никогда-никогда больше не будет. Но он хотел этого, будто безумный. Он хотел, чтобы Ашива был жив. Слезы потекли по щекам, закапали из его глаз, горячие и щиплющие кожу, будто прикосновения огненного дыхания дракона. Это было так больно и так сладко – надеяться. И вместе с этой надеждой вверх поднималось так много – презрение к себе и ненависть к своей слабости, насмешка над своей глупостью, боль фальши от понимания того, каким детским, незрелым и бессмысленным было это чувство и он сам в нем. Рудо ненавидел себя за эту надежду, ненавидел свою надежду, ненавидел мертвого Ашиву за то, что тот ее рождал. Рудо знал, что все это мертво, что он сам мертв, и что его чувства – лишь выдуманная им тень, фальшивая иллюзорная картинка о счастье, за которую он так держался, мечта, никогда не существовавшая и выдуманная им самим. Его песня о том мгновении, когда Любовь принадлежала ему, песня, которая никогда не была настоящей, потому что не был настоящим ни единый миг, ибо все они жили лишь внутри него как отражение и туманная картинка реальности, не имеющая никакого отношения к тому, какой эта реальность была на самом деле. Но ему было плевать, потому что эта Любовь у него была. Что-то вдруг произошло. Внимание дракона изменилось. То интенсивное солнце его взгляда, что порой скрывалось за тучами спокойствия, когда дракон терял к нему интерес, то вновь выходило на небо и сияло в нем, раздавливая Рудо своим всепроникающим сиянием, это солнце внезапно сжалось в точку, а точка превратилась в глаз. Глаз уставился на него прямо внутри его собственного существа. И этот глаз воспринимался как нечто, имеющее сознание, слово и чувства. Будто еще один человек, стоящий перед ним. Не как макто – зверь, стихия под седлом, не как живой человек – скрытое от его мышления иное, говорящее извне. Но как человек, что встал перед ним во весь рост внутри него самого. Он был огненный. Рудо видел его очертания: человекоподобная фигура из пламени с двумя змеиными глазами, что разглядывала его. За ней смутно угадывалась громада сознания дракона, но вот эта фигура была вполне ощутимой и вещественной и она стояла прямо внутри Рудо, прямо перед ним, внимательно глядя на то, что с ним происходило. Волнение перехватило дыхание Рудо, примешиваясь к надежде. Неужели у него получилось привлечь внимание дракона и отстроить контакт? Совершенно непонятный, странный, чудной контакт, новый для него, никогда ранее не испытанный. -     Ты знаешь, как это? – спросил его Рудо, и человекоподобный змей перед ним как будто стал еще ощутимее, еще вещественнее. – Ты знаешь, о чем я? Мне знакома твоя песня. Песня тщеты и веры. Она про бездну. Ты поешь бездне, пустопевец. Образы вспыхивали и рождались в его голове, превращаясь в слова, вытягиваясь в них, будто дым, принимающий форму. Человекоподобный змей смотрел на него и в него и говорил с ним, и Рудо ухватился за этот контакт со всей возможной силой. -     Что это за бездна, о которой ты говоришь? – спросил он. А ты не знаешь? Насмешливость, смешанная с презрением к глупости. Что ты делаешь в доме глухих в последний час, коли можешь петь? Здесь тебя никто не услышит. Рудо лихорадочно пытался перевести его слова, пытался их понять. Дом глухих мог быть только царством гномов, последний час – временем Танца. Понимать дракона было так сложно, но так завораживающе! -     Я пленник здесь, как и ты, - ответил Рудо. – И ты услышал меня. Такова песня тщеты и веры – кто-то обязательно ее услышит. Что-то сродни смеху зазвучало внутри него, прокатываясь волной сквозь его сознание. Ты хорошо поешь. Но слишком громко. Не пытайся докричаться до глухих, пустопевец. Тишина слышит тишину. Человекоподобный змей повернулся, чтобы уйти, и Рудо почти что закричал ему вслед: -     Почему сегодня ты ответил мне? Я столько раз приходил к тебе, чтобы поговорить, но лишь сегодня ты согласился на контакт. Я знаю, ты слышал меня, но не отвечал. Почему? Потому что лишь сегодня ты заговорил о том, что действительно имеет значение, пустопевец. Змей улыбнулся. -     О чем? – затаив дыхание, спросил Рудо. Он хотел продолжить этот разговор. Любой ценой его продолжить. Только этого не произошло. Человекоподобная фигура внутри него побледнела и потухла, растаяла, будто дымок на ветру. Вновь воцарилось укрытое облаками солнце внимания дракона, но он больше не был расположен к контакту. И наверное, это было даже к лучшему. Рудо понял, что лежит на полу, мокрый, будто новорожденная мышь, что все его мышцы напоминают кисель, дрожащий и безжизненный, и что сил в нем практически не осталось, будто все это время он ворочал камни величиной с гору. Он позволил себе еще полежать так, растянувшись на каменных ступенях, наслаждаясь ощущением собственного тела, принадлежащего лишь ему. Будто выброшенная на мелководье рыба, которая уже не принадлежит шторму, но еще не принадлежит засухе, скребущая брюхом напоенный солнцем песок, вырисовывающая на нем собственную тень. Дракон ответил впервые за все это время и тогда, когда Рудо предложил ему самую тяжелую и непереносимую из собственных эмоций, самое сокровенное и отрицаемое из всего, что у него было. То, что владело им, то, что он сам не мог контролировать. Оно было достаточно сильным для того, чтобы привлечь внимание Дракона? Или оно подходило, потому что было сложным и многосоставным? А не все ли равно? Ты это сделал, парень! Ты впервые поговорил с ним! Рудо понял, что смеется, растянувшись на ступенях, хохочет во тьме в тон доносящемуся снизу штормовому ветру дыхания спящего дракона. Он был первым из своего народа, кому ответил сам прародитель макто! Он говорил с Драконом Проклятого Рода! С тем, что был до самого времени! Проклятье, это кое-чего да стоило! Пусть даже и отняло у него все силы до последней капли. А еще это означало начало. Дарот ответил ему в первый раз, посмотрел на него и принял в контакт. Да, поговорить удалось совсем немного, но нужно было с чего-то начинать. Его первый контакт с макто, когда он сам еще был тощим пацаном, тоже занял какие-то минуты и отнял все имевшиеся в запасе силы. Но с него началась история любви длиной во всю его жизнь, которая привела его сюда – к Прародителю всех макто. Как бы я хотел, чтобы ты увидел меня сейчас, отец Бьерн! Рудо вновь счастливо улыбнулся. Бьерн Мхарон как никто умел ценить глубину простых вещей, и Рудо привык делить с ним свою радость и победы не ради одобрения, но для восторга взаимности. Он полежал еще несколько минут, а затем с трудом встал и, держась за стену, побрел обратно вверх по ступеням. Фризз ждал его за каменной дверью, метнулся к нему из темноты с факелом в руке, ткнул огнем в лицо, будто боялся Рудо с той же силой, что и дракона по ту сторону каменной раки прохода. -     Ну что? -     Он ответил мне, - даже эти простые слова принесли удовлетворение и заставили Рудо улыбнуться. -     Наконец-то! – вскричал Фризз, вглядываясь в его лицо с неистовостью умирающего от жажды. – Что он сказал тебе? О чем вы говорили? Как долго? -     Пока мы лишь познакомились, государь, - отозвался Рудо. – Он не был расположен к долгим беседам и оборвал связь, едва установив ее. Но теперь он знает меня и подпустит меня к себе вновь. -     Как скоро? – требовательный взгляд Фризза жег его почище пламени. – Мне нужен результат, Ферунг! Как можно скорее! -     Я делаю все, что могу, государь, - ответил Рудо. – И ты видишь, прогресс есть. Мы заговорили с ним. Теперь нужно укрепить связь. -     Работай быстрее! – рявкнул Фризз, отворачиваясь и почти что бегом припуская вперед по коридору. Тиски его воли привычно сжали тело Рудо, сковали по рукам и ногам, потянули за собой по ступеням вверх к дворцу. – Мне нужен результат, Ферунг! -     Куда ты так спешишь, государь? – слегка прищурился Рудо, глядя ему в спину. – Весь город в твоей власти. Твои люди беспрекословно подчиняются тебе. Ты способен сковать своей волей их тела и заставить делать все, что тебе только вздумается. Так почему ты так спешишь? Фризз Гранитный Кулак обернулся на него через плечо, окинул колючим взглядом. -     Время безжалостно, Ферунг, - заговорил он, споро карабкаясь по ступеням почти бегом. Рудо так же быстро следовал за ним, его тело следовало, а грудь послушно вздымалась чаще обычного, качая воздух в такт ударам сердца, чтобы он не задохнулся. – Время движется слишком быстро. Здесь, внизу, оно быстрее вашего, потому что ближе к корням земли, к самой бездне. Я должен успеть обогнать его, Ферунг, и для этого мне приходится бежать очень-очень быстро. -     Ты поэтому хочешь подчинить себе дракона, государь? Ты вознамерился подчинить себе само время? – нахмурился Рудо, глядя в его спину. – Но ведь Дарот – не Талуга. Фризз вдруг резко остановился и обернулся к нему, и тело Рудо само механически замерло на ступеньке с одной поднятой для движения ногой. Это было даже удобно сейчас – находиться в его воле и не контролировать собственные движения. Двигался бы Рудо по своему почину, сейчас бы точно упал. Взгляд Гранитного Кулака с подозрением и ненавистью впился в глаза Рудо. -     Что он сказал тебе? Ты лжешь мне, что вы только познакомились? -     Мне нет смысла лгать тебе, государь, я ведь в твоей воле. Я просто предположил. Это мои мысли. И судя по твоей реакции на них, я прав, - заметил Рудо, чувствуя себя при этом удивительно спокойно. Поразительно как много спокойствия дарила собственная смерть. Он уже перестал бояться чего-либо, постоянно переживая ее здесь, во тьме. Фризз буравил его взглядом еще несколько секунд, но затем подозрение в его глазах слегка поугасло, и он отвернулся, вновь зашагав вперед. Только бросил через плечо, подводя итог беседе: -     Не твое дело, чего я хочу. Твое дело – приручить дракона! -     Как скажешь, государь, - отозвался Рудо. Позже он лежал в своей келье, обездвиженный, в темноте, растянувшись на теплом камне и глядя слепыми глазами сквозь тьму, и мысли бродили в нем, будто световые волны, какими заливал его дракон, когда пытался подавить. Мог ли Фризз надеяться каким-то образом выиграть время, используя для этого дракона? И зачем ему нужно было время, для чего он так старался иметь его в запасе? Что он не успевал? Прорыть свою дорогу наверх? Выполнить данные Сету обещания? Можно ли было как-то связаться через Дарота с Талугой, Драконом Времени? И если да, то означало ли это, что через любого дракона, даже через макто, можно было связаться с самим Талугой? А почему нет? Ведь Спутники, к примеру, связывались друг с другом через установившуюся между ними Связь, ему об этом рассказывала Милана. А наездники вельдов связывались с макто и входили с ними в контакт. Отец Бьерн рассказывал ему о Ночи Безумия макто, случившейся во времена Великой Войны еще до рождения Рудо. Тогда Царь Небо Ингвар, отец Тьярда, взял под контроль всех макто города Эрнальда, соединившись одновременно со всеми ними. Так почему тогда через одного нельзя было соединиться с другим? Он смеялся во тьме внутри самого себя, ибо мог смеяться только так – тело не повиновалось ему. Зато ему повиновалось все, что в этом теле было, и этого внезапно оказалось так много, и у этого не было ровным счетом никаких границ. Мысли Рудо потянулись к Милане, по которой он удивительно скучал в этой тьме, едва ли не по единственной кроме своих отцов и Ашивы, и он ощутил ее – сосредоточенную, твердую, собранную. И закрытую. Странно, сколько бы он ни пытался коснуться ее, она почему-то не позволяла, отгородившись от всего мира каменной стеной, за которую волос бы и не просочился. На этот раз тоже ничего не вышло, сознание Рудо просто соскользнуло с нее прочь, не сумев зацепиться. Зато оно почему-то в который раз уже зацепилось за того, кто был неподалеку от нее, очень близко. За того самого, похожего на напитанный дождем еловый лес, на пахучий мох на самом краю осени, примороженный первым заморозком. Рудо уже не единожды касался его случайно, когда тянулся к Милане, и каждый раз тот реагировал будто раковина моллюска на дне реки – схлопывал створки, стоило Рудо только дотронуться до него. Почти от скуки, не слишком ожидая результата, Рудо тронул его и сегодня, открываясь и предлагая контакт, тронул мимоходом, как проводят рукой по влажной траве. И едва не вскрикнул от удивления внутри себя самого, когда этот контакт вдруг случился. Как бывает, когда в сломанном мельничном механизме, вхолостую крутящем лопасти, вылетевшая шестеренка вдруг встает на место, и тяжеленные жернова начинают молоть, так и здесь замкнулся контакт между ними, и Рудо вдруг ощутил целиком другого человека, как ощущал раньше лишь макто. Ощутил его в себе самом и себя в нем – целиком, всем своим существом, со всеми своими мыслями, чувствами, намерениями и стремлениями, обнаженным до предела, неспособным ничего утаить за душой, упрятать, укрыть или оставить для самого себя. Кто ты такой? Что происходит? Почему ты преследуешь меня?! Тревога, удивление, страх, колючая злость, попытавшаяся выпихнуть его прочь, – все это обрушилось на Рудо одновременно водопадом, едва не погребя под собой. Он удержался только благодаря тому, что научился говорить с драконом – не стал сопротивляться, лег на волны чужих эмоций, качаясь на них, будто сухой лист, пропуская их под собой и вокруг себя, не давая себя потопить. Я наездник на макто. Мое имя Рудо Ферунг. А кто ты? Алая вспышка злости сменилась глубочайшим удивлением, и вместе с ним Рудо как будто рухнул вместе с водой за край пропасти, летя на камни у подножья гигантского водопада. Рудо Ферунг? Сын Бьерна Мхарона? Образ отца в сознании того, с кем Рудо сейчас общался, был одновременно знакомым и незнакомым Рудо, и смотреть на него было чудно. Он как будто казался выше и благороднее, но при этом и вызывал опасение и почти благоговейный страх. Рудо как будто видел своего собственного отца через искажающее его черты зеркало – это был тот же человек, но красивее, мудрее и опаснее, увиденный из положения снизу вверх. Это позабавило его. Вот, оказывается, как выглядела разница в восприятии одного человека разными людьми. Я – Хуго Скьяви, дикий вельд, - представился собеседник, и на этот раз уже пришло время Рудо удивляться. Я знаю тебя! Я слышал, как отец говорил о тебе! Смущение, неуверенность, желание спрятаться. Мысли Хуго начали закрываться от Рудо, будто раковина, захлопывающая створки, и он почти что силой заклинил их своим собственным упрямством. Ни в коем случае нельзя было позволить этому контакту оборваться! Ни в коем случае! Послушай меня. Передай отцу, пусть скажет Хаянэ. Я в Утворне, я пленник Фризза Гранитного Кулака, я заперт в его дворце. Он хочет, чтобы я для него приручил дракона, ему это нужно, но я пока не понял, для чего. У меня получается. Мы говорили с Даротом, и это неописуемо! Я пытаюсь узнать, зачем он нужен Фриззу. Кажется, это как-то связано со временем и Талугой. Все существо Хуго завибрировало от удивления и волнения из-за того, что он сейчас слышал, и контакт ослабел, превратившись в тонкую ниточку между ними. Эмоции вышвыривали Рудо из этого взаимодействия, выпихивали его прочь. И еще Анкана! Анкана напали на Обитель… Рудо не успел договорить. Эмоции перетряхнули все, связь обрушилась, обвалилась перерезанной нитью, и он потерял контакт. Он упрямо попытался снова, настроился на ощущение, исходящее от Хуго, потянулся к нему, но ничего не вышло. Волнение было слишком сильным, будто взбесившиеся зимние ветра, испещренные воздушными ямами, и он никак не мог смирить их, чтобы установить контакт. Поборовшись еще какое-то время, он прекратил попытки. Что ж, начало было положено. От всего произошедшего у него кружилась голова, и пока он не мог успокоиться и утихомирить свое волнение. Но начало было положено, и о Всеотец, каким оно было!