Демоны Луффи

      Луффи разбудил меня утром потихоньку по мысленной связи, чтоб не лишать команду сна — спали мы, по обыкновению, вместе, на этот раз в башне.              — Я договорился с Марко, — сообщил он мне, когда мы тенями выскользнули из любимого помещения замка и спустились в его тронный зал, — на некоторое время нашу отлучку прикроют.              И, честно говоря, только тогда я вспомнил о просьбе кэпа, озвученной накануне… ночью. И как-то так совершенно никакущее настроение после пробудки сразу поднялось, потому что размяться и выбраться с опостылевшего подводного острова был всегда рад.              — Ты хоть немного представляешь, что нас ждёт? — спросил я, когда Луффи уже поднимал руку с перстнем отца, предлагая мне за неё ухватиться без лишних слов.              — Не-а, — беззаботно усмехнулся он, — совершенно не представляю.              — Как и всегда, — хмыкнул я, но, прежде чем вцепиться в предложенную конечность, понаклонялся взад-вперёд, чисто чтоб разогнать сон. Ну а уж потом…              И моргнуть не успел, как оказался под водой. Просто раз — и ногами касаешься дна, а рядом, с вытянувшимся от удивления лицом, смеётся взглядом капитан, потому что этого уж точно никто из нас не ожидал.              Однако запаниковать не успели, да и не собирались, в общем-то. Воздух в лёгких кончался стремительно, хотелось вдохнуть, а солёная океаническая вода уже пыталась вытолкнуть на поверхность, но, прежде чем Лу этому поспособствовал своей силой, я успел осознать, что мы были очень неглубоко, потому что вокруг было светло, хоть кораллы и развалины чего-то, покрытые водорослями и илом, отливали зелёно-бирюзовым; а ещё, что мы оказались почти возле самых врат замка, хорошо узнаваемого по почти родному архитектурному типажу.              Очередной город демонов, но, на этот раз, затопленный по-настоящему.              Луффи придал нам ускорения силой течения, поэтому мы быстро вынырнули — действительно, было неглубоко — чтобы обнаружить перед собой башню замка демонов. Его нижние этажи были затоплены, а верхние… Вокруг строения за столетия скопился мусор — стволы пальм, обломки кораблей, ещё что-то — это всё заилилось, покрылось ракушками и кораллами, полипами разными, намертво приклеившись к камню башни и скрыв её формы. А там, где появлялась горизонтальная поверхность, обязательно находилась и растительность, которая могла её освоить — те же пальмы, мангры, какие-то незнакомые лианы, кустарники и цветы (семена которых принесли то ли течения, то ли птицы, а может, и шторма) плотно оплетали древние стены, занимая и сандрики, и балконы, и большую часть выступов так, что из-за зелени, если не знать, на что смотришь, можно было принять рукотворное сооружение за одинокую скалу… Правда, не понятно откуда взявшуюся посреди океана хоть и на отмели, но явно вдали от берега какого-либо острова.              И защиты, кстати, привычной для сооружений демонов, я не видел и не чуял, будто её и не было. Это ощущалось странно и даже подозрительно, потому что все замки, о которых я знал или о которых слышал от Лу, были скрыты какими-то явлениями: зеркальными пузырями, ветрами, водоворотами, течениями, благодаря которым становились недоступными для людей. А тут — ничего.              Вода вокруг была тёплая с редкими прохладными течениями, которые то и дело задевали ноги. От близкого в основном песочного дна она была красивого бирюзово-зелёного цвета и прозрачная-прозрачная: если бы не бликовала от стоявшего почти в зените солнца, дно было бы видно даже слишком хорошо.              Девкам нашим бы понравилось.              — Погоди, — опомнился я, чувствуя, как вытянулось лицо и у меня, — получается твой папаша, переносясь сюда с помощью перстня, каждый раз вот так купался?              — Это удивляет, согласен, — отозвался Лу мгновенно, задумчиво заметив: — Хотя, думаю, желание найти уединение могло и не на такое сподвигнуть даже такого человека, как он.              Я хмыкнул, кинув взгляд на капитана: это нам хорошо было понятно.              — Давай подгребём поближе и там нырнём, — предложил он, мотнув головой в сторону башни.              — Думаешь, врата откроются? — я со скепсисом всмотрелся в дно в районе врат, которые видел ещё на глубине: складывалось впечатление, что их не открывали очень давно, и, судя по слою нанесённого течениями песка, они могли и застрять.              — Отец как-то внутрь попадал, я уверен, — кэп пожал плечами, активно заработав руками и ногами, по направлению ко входу, — значит, откроются, потому что через окна в замки предков не попасть, не открыв их изнутри.              — Ты прав, — согласился я, подумав о том, что вряд ли папаша Лу с таким трепетом, как нечто по-настоящему важное, передал бы ему перстень, если бы не хотел, чтоб сын им воспользовался, а раз так — значит, тут было, что скрывать и что передавать, и вряд ли это был сам затопленный замок.              Подобравшись ближе так, что мрачноватая тень от башни нависла над нами, мы, набрав побольше воздуха в лёгкие, нырнули. Плыли легко: с Демоном Шторма под боком любые попытки воды вытолкнуть на поверхность были тщетны.              Добравшись до главного входа, Лу, не теряя времени, приложил перстенёк к скважине и… вопреки моим опасениям, створки легко раскрылись, поднимая со дна клубы песка, ила и пыли.              Я думал из-за воды внутри будет темно, но… даже затопленные окна, которые, кажется, Моне называла трифора (я так понял, именно этим словом назывался тип окон, разделённых на три части подобием колонн) прекрасно исполняли свою функцию. Лучи солнца только сквозь них проникали, как сквозь пыль, то есть видимые глазу, и оставляли на отшлифованном камне пола диковинный радужный рисунок.              В холле этого замка, как и во всех других — по крайней мере, найденных при мне — было так же удивительно чисто: ни песка, ни ила — они были только вокруг. Зато кораллы, непонятно как пробравшись (особенно, если учесть, что, по уверениям Лу, сквозь окна это было сделать невозможно) обильно проросли вдоль стен и колонн, а на них — и полипы, и водоросли во всей своей пестроте и разнообразии. Ну а там, где морская флора, там и фауны — рыбки, гады всякие, ракушки, морские звёзды...              «Почему ни демоны, ни люди, ни пыль проникнуть в замки не могут, а рыба или водоросли — легко?» — спросил я у Лу, пока мы гребли к главной лестнице, чтоб попасть в башню.              «Понятия не имею. Видимо, тоже какая-то защита, — снова задумчиво протянул голос кэпа в голове, отвечая. — Весь быт, технологии, социум, вся жизнь моих предков основывались на стихиях. Так что, хоть я и уверен, что твои методы использования Тьмы для того, чтоб чистить себя от грязи, они и сочли бы варварством, но наверняка и сами додумались до чего-то подобного, — голос Лу звучал ехидно и насмешливо, но я не обманывался, знал, что он моей находчивостью гордился. — Мне больше интересно, как это всё работает даже спустя тысячелетия. Я, конечно, успел многое прочесть о привязках разных техник и источниках их подпиток, но мне слишком многое ещё непонятно».              «Разберёшься», — уверенно ответил я лаконично, потому что лёгкие уже драло от недостатка воздуха, и лишь усилием воли удавалось подавлять инстинктивное желание вдохнуть.              Мы быстро преодолели холл и несколько коридоров, чтоб всплыть вдоль широкой лестницы прямиком к обеденному или совещательному залу, но, игнорируя его, обогнуть и снова коридоры и лестницы…              Луффи плыл быстрее — в родной-то стихии — но притормаживал, ждал, страховал, зная, что за демоном в воде мне всё равно не угнаться даже с помощью его течений.              Но перед глазами почернеть не успело: вода начала светлеть, над головой заблестела бликами поверхность, и я развернулся вертикально, чтоб, уперевшись ногами в ступень, оттолкнуться от неё, придавая себе ускорение и, наконец, выныривая. Первый вдох едва не заставил закашляться, но я быстро добрался до всё той же лестницы, на которую и выполз. И ничего, пару раз дыхнул — отдышался.              Луффи, ничуть не запыхавшийся, молча сел рядом, вопросительно глянув на меня. Я кивнул, мол, порядок. Тогда он поднялся на ноги, сделал несколько шагов и распахнул тяжёлые двери в тронный зал.              — Странное чувство, — выдохнул кэп, глядя на возвышавшийся по центру у дальней стены трон и на тоже затопленное, но всего лишь по щиколотку, помещение.              — Зыбкости и хрупкости материального? Или беспощадности времени? — предположил я глухо, но заполненный водой зал всё равно отозвался эхом.              Я смотрел на воду, на лучи света, которые и проникали сквозь неё, создавая на полу причудливый радужный рисунок, и отражались от её поверхности, бросая ответы на потолок и стены. И было в этом что-то… нереальное, неземное, вызывая впечатление, будто нет каменных стен, колонн, потолка, а была лишь иллюзия, сотканная из воды и света. И это место, оно…              — Не знаю, — протянул Лу. — Чувство, что уже был здесь. Может, отец младенцем меня сюда таскал? — тоже предположил он, задумчиво. — А может, потому что во снах иногда вижу трон в воде.              Он усмехнулся чему-то и быстро зашагал к этому самому трону, чтобы, резанув когтём руку, макнуть в рану пальцы и прямо на спинке нарисовать кровью уже хорошо знакомый символ клана демонов Кровавого Рассвета, присваивая замок себе. А потом уселся на трон, разваливаясь, как на любимом кресле, и даже уже не дрогнул, когда на голове, ничуть не мешая венцу Короля Пиратов, материализовалась корона Короля Демонов.              — Хорошо смотришься, — усмехнулся я, поймав себя на такой мысли. — Здесь — лучше, чем в других залах.              Луффи вскинул бровь, но я пожал плечами: сам не знал, почему так решил, но, может, как раз из-за игры света и тьмы в водной ряби, так похожей на его изменчивое настроение, а может, потому что в них он и сам казался нереальным.              Я наигранно почтительно прижал ладонь к сердцу и склонился, отводя руку в сторону так, как это делали придворные почти во всех известных мне королевствах перед королями. Зачем? Захотелось. Нужны ли другие причины?              Луффи фыркнул, тяжело вздыхая и тут же поднимаясь на ноги. Корону демонов он отбросил в воду, не глядя, бодро зашагав к выходу.              — Не смешно, — проворчал он, проходя мимо меня. — Идём, лучше поищем следы отца.              Они нашлись сразу же, прямо на выходе из тронного зала… То есть на ступенях лестницы, отпечатавшись солью, оставшейся после высыхания морской воды. По ним, следам, сразу становилось ясно, что Драгон не только ходил одним и тем же путём, но и делал это либо очень часто, либо на протяжении очень многих лет.              Однако, почему замок самоочищался от грязи и пыли, но не от воды и её солей?              По следам мы и проследовали до кабинета почти под крышей очередной круглой башни, помещение которой очень сильно напоминало в изначальном виде то, в подводном штабе, из которого Лу с Ло сделали большую и удобную, всеми любимую комнату отдыха с кучей подушек. Впрочем, и тут были изменения: на полу лежал пушистый ковёр, за столом, сдвинутым к балкончику, стояло явно современное глубокое кресло, а вдоль стен между окнами была куча неаккуратных стопок бумаг, только, судя по торчащим уголкам, с рисунками?              Драгон что, рисовал?              От удивления у меня, что называется, челюсть отвалилась, а глаза, я чувствовал, вылезли из орбит так, что, даже, тоже впечатлившийся, Луффи, мельком глянув на меня, хмыкнул.              Но ведь в голове не укладывалось! Вот этот суровый тип, который, кажется, никогда не улыбался, который даже близким людям и слова лишнего, не по делу, не говорил, и вдруг…              Да, внешность была обманчивой, а первое впечатление вполне могло быть ошибочной.              Но, в принципе, — я покосился на кэпа, — сынок Драгона тоже был таким.              А ещё вопреки и подспудным ожиданиям в этом кабинете царила полутьма, потому что круговой балкон почти полностью зарос деревьями и лианами — оставалось всего несколько площадок, куда можно было свободно выйти и, например, поставить кресло. То есть свет из окон почти со всех сторон закрывался листвой, оставляя лишь несколько трифора, через которые и пробивались лучи, почти ослепляя привыкшие к темноте глаза.              Место нельзя было назвать уютным, пожалуй. По крайней мере, для большой шумной компании. А вот для уединения — очень даже. Особенно тем, кто любил укромные, но в то же время просторные места.              Первым на ум из таких, конечно же, приходил Луффи.              А он неторопливо осматривался. Прошёлся вдоль стопок с бумагами, заглядывая в них мельком, вышел на балкон прямо за креслом у стола и постоял там, то ли вдаль глядя, то ли… Может быть, думал о том, какие мысли посещали отца в таком месте, а может, о судьбе — я бы думал о чём-то таком, по крайней мере.              — Не понимаю, — признался кэп вдруг, не оборачиваясь, но тяжело выдыхая. — Папа не любил одиночества, пусть и нуждался в нём время от времени по понятным причинам. И всё же мне казалось, что такое место он выбрал бы в качестве своего тайного логова в последнюю очередь, — он задумчиво покачал головой и повернулся ко мне лицом, чтоб зайти в… кабинет. Я вопросительно глянул на него, и он пояснил, пожав плечами: — Здесь поблизости не то что людей, а даже крупных зверей нет. Птицы, рыба и морские гады. Нет больших глубин в пределах моего восприятия, таких, чтоб мог поселиться какой-нибудь Морской Король. И всюду отмели и коралловые рифы — не каждая лодка найдёт путь, но, кажется, ей здесь и делать нечего. Не то, что пришлось бы ему по вкусу. И не думаю, что других вариантов для тайного логова у него не было. Однако он обосновался здесь.              — Если об этом месте было известно только ему, то оно — гарантия, что никто не узнает о том, что он здесь оставлял, — предположил я, добравшись до одной из стопок с бумагами, чтоб поднять верхний лист и на обороте увидеть взъерошенного и не по-детски серьёзного мальчишку лет десяти с хорошо знакомыми шрамом под глазом и упрямым взглядом — чёрно-белый рисунок, не слишком мастерский, но всё равно отличный: узнаваемый, передающий характер нарисованного и, наверное, момент? Его я и показал Лу в качестве подтверждения своего предположения. А потом взял следующий рисунок, и ещё один — и снова видел собственного капитана в разных возрастах и настроениях. А это вдребезги разбивало мою надежду на то, что рисуночки Драгону не принадлежали, потому что, ну а кто ещё стал бы рисовать Лу так много? Невероятно отлично рисовал и, более того, любил это дело!              — Он мог любые вещи спрятать в клеть, — возразил Лу, подойдя ко мне. И вёл себя странно. И ощущался странно, будто не испытывая эмоций. Ни интереса или любопытства, ни грусти или тоски, ни даже безразличия. То и дело на его лице, в голосе, во взгляде, мелькала тень удивления. Но в целом, кэп будто мыслями был не здесь. А я, конечно, наблюдал, чтоб… например, поддержать, если нужно. Только это ему не требовалось. Даже когда взял рисунок из соседней стопки (тоже перевёрнутый изображением вниз, видимо, чтоб на него не повлиял солнечный свет) и обнаружил на нём молодую женщину с задорной тёплой улыбкой, но странным непроницаемым, будто мёртвым взглядом. — Это мама, — сообщил Лу.              Я невольно вскинул брови в новом удивлении: женщина с рисунка совсем не была похожа на ту, которую мы фактически убили.              С другой стороны, та была обтянутым кожей скелетом демона, а не здоровой и даже цветущей, как на рисунках, женщиной. А голод и безумие и не так меняли людей, тем более запертых на долгие годы в подземельях в одиночестве.              Но ни одна жилка на лице Луффи не дрогнула, будто не позволяя себе эмоций проявить. Почему? Я не знал, а спрашивать…              — Ты подозрительно тихий, — заметил я.              Он неопределённо пожал плечами, мол, что тут шуметь, и сел рядом прямо на невзрачный коричневый с бледными цветными пятнами и коротким ворсом ковёр, на котором лежал коврик пушистый, и принялся разбирать стопки то ли просто перебирая, то ли сортируя портреты (а там были только они) по людям. Гарп, Рейли, Шанкс, Роджер, Лау, Руж (Лу показал мне её, удивительно похожую на Эйса, только блондиночку), какие-то женщины молодые и пожилые, Сабо, офицерский состав Революции, ещё какие-то люди. Десятки, а может, сотни людей. Но… Их рисунков была едва ли треть от всех, потому что в основном Драгон рисовал сына. Луффи крохой, младенцем на руках у матери; Луффи на вид лет четырёх верхом на дальнобойной пушке линкора дозора; Луффи лет двенадцати, сидевший на каком-то бревне и задорно смеявшийся чему-то; Луффи сурово глядевший из-под полей соломенной шляпы, кажется, прямо в душу…              Меня пробрало. До дрожи и стоявшей дыбом шерстью пробрало то, насколько на самом деле Драгон гордился сыном и, как будто бы, даже жил этой гордостью — а об этом говорил каждый рисунок, каждая старательно вырисованная черта лица моего капитана. И ведь всё это по памяти!              — Чёрт, — выдохнул я невольно, осторожно складывая листы, которые были у меня в руках, чтоб отойти от них к открытому Лу балкончику и вдохнуть свежего морского воздуха.              Неловко было. Чертовски неловко, потому что возникло чувство, будто заглянул в душу человеку, во что-то настолько личное, что…              А капитан молча смотрел на лица, в том числе собственные, продолжая перебирать творения папаши.              Я поглядывал на него от балкона, но сам вспоминал Драгона, все разы, когда лично видел его, и вдруг понимал. Понимал отношения этих двоих. Он, папаша Лу, ведь всегда молчал. Ни радости от встречи с сыном, ни поддержки, ни обеспокоенности, ни ворчания или лекций о безрассудстве, ни вопросов, ни осуждений — как это бывало с другими Д, хоть дядюшками, хоть дедом, хоть братьями. Драгон всегда молчал так, заговаривая разве что по делу, будто Луффи и не был ему сыном. Но было в этом молчании что-то, что я раньше воспринимал безразличным снисхождением, а теперь понял, что это и было гордостью, а ещё совершенно сумасшедшей верой. Он не говорил ни слова просто потому, что всегда был мыслями с Луффи, был на его стороне, доверяя жить так, как тому хотелось. И кэп об этом знал так хорошо, что к папаше у него никогда не было ни вопросов, ни претензий.              Даже несогласные друг с другом они оба всегда друг другом гордились, поддерживая и доверяя на таком уровне, какой и не сразу можно было осмыслить. Были, если так можно выразиться, на одной стороне.              И веру Луффи свою перенял не у Шанкса, как я думал, а у Драгона.              Я выдохнул судорожно снова: чёртовы Д не уставали потрясать.              — Даже знать не хочу, о чём таком ты думаешь, что о тебя так несёт восхищением, — не отвлекаясь от дела, хмыкнул Луффи, будто намеренно вырывая меня из мыслей. Я потряс головой, возвращаясь к реальности. И снова хмыкнул: а ведь был один человек, который восхищался моими отношениями с капитаном, считая их выражением абсолютного доверия — Дампир, бывало, аж замирал, наблюдая за нами.              Все мы находили что-то необычное в том, что другим было привычно, да?              Я обвёл взглядом кабинет в поисках занятия для себя, ведь снова лезть в рисунки не решился, и тут мой взгляд упал на стол. Точнее даже не на сам стол, а на выделявшийся на нём простой желтоватый, не бумажный, пергаментный конверт, к которому я тут же и подошёл, чтоб увидеть на нём единственное имя.              — А он подготовился, — сделал вывод я мгновенно, но уже не удивляясь. Луффи глянул на меня вопросительно. Я показал ему конверт: — Тут тебе письмо.              — Зачитай вслух, — попросил он, не задумываясь. Я, глянув на стопки рисунков, замялся:              — Ты уверен?..              — Я не думаю, что там есть сведения о том, где он зарыл всё своё золото, поэтому мне нечего от тебя скрывать, — он издал смешок, уже серьёзнее с долей недоумения, вызванного, видимо, моими сомнениями, он дополнил: — Если бы я хотел разгребать наследство один, я бы и не позвал тебя. — Я вздохнул, усаживаясь в кресло за столом и зарываясь пальцами в волосы: с одной стороны, мне было любопытно узнать, что Драгон написал сыну, и я знал, что Лу не против, а с другой стороны, не был уверен в том, что Драгон отнёсся бы к этому положительно, ну и вообще, он вполне мог написать что-то глубоко личное, то, с чем и отец с сыном, и два Главнокомандующих, могли не захотеть делить с кем-то ещё. В общем, я сомневался. — Слушай, — обратился ко мне капитан, с участием посмотрев в глаза и совершенно точно заметив заминку и истолковав правильно, — я ценю твою этичность, но мы с тобой столько раз клялись друг другу разделить одну жизнь, что твоя неловкость выглядит странно. — И ведь не сказать, что он был не прав. — Знаю, мы никогда не говорили об этом, а тебе иногда нужно прямое разрешение, — он усмехнулся, вторя мне, — поэтому, да, ты можешь влезать ко мне в душу и даже топтаться там, как, в общем-то, постоянно и делаешь. Не то чтобы я скажу тебе за это спасибо, — Луффи говорил это наигранно серьёзно, но, не удержавшись, хихикнул вполне искренне, — просто, если что, вытру ноги о твои «лучшие чувства», про которые ты мне талдычишь, когда я ворчу. Как всегда. Ну и… не просто же так мы друг друга братьями зовём, да?              — Заявляя подобное, ты при этом так и не смог снова доверять Сабо, всего лишь один раз выступившим на стороне того, кто у тебя в душе потоптался, — ехидно и с иронией парировал я, подначивая.              — Не ёрничай, а читай, — фыркнул он, вернувшись к раскладыванию рисунков отца в одному ему известном порядке. Но насмешливый взгляд мельком на меня всё-таки кинул. — Самому ведь любопытно, а мне будет лень тебе пересказывать. Так что считай это приказом.              Я обречённо выдохнул: против этого аргумента мне нечего было возразить. Поэтому, открыв конверт, не обнаружив ничего необычного и прочистив горло, я стал зачитывать:       

      «Здравствуй, сын.

      Раз ты читаешь это письмо, значит, меня уже нет среди живых…»

             Мы с Лу невольно переглянулись: было подозрение ведь, что Драгон мог… предполагать собственную кончину.              И если начинал читать я со всё той же неловкостью, то после первых строк, подтвердивших догадку, любопытство, хотя скорее желание найти ответы, пересилило, и продолжать озвучивать послание стало проще. Проснулся даже какой-то азарт, охвативший меня нетерпением узнать подробности. Ну я и поспешил продолжить:       

      «Это немного странно писать о собственной смерти тогда, когда ещё жив. Но моё время вышло. Я понял это в тот момент, когда ты сообщил мне о смерти своей матери. Это не интуиция, не бред воспалённого горем разума, это знание.

      Ты ведь понимаешь, о чём я говорю, сын, потому что есть вещи, которые ты тоже знаешь. Как ты знал о том, что станешь Королём Пиратов».

             Я невольно глянул на капитана: а ведь и сам замечал, что были вещи, которые тот просто знал, и это было совсем не то же самое, что вера. Было ли это способностью демонов? Или люди тоже обладали чем-то подобным, только не замечали или не осознавали?              Но не ко времени было задаваться такими вопросами, потому я снова продолжил чтение:       

      «Я любил твою мать, Луффи. По-настоящему любил. И знал, что она все эти годы была жива, потому что сам был жив — знал, что ненадолго её переживу».

             — Ха! В письме признался, а вслух, глядя тебе в глаза, сказать не смог, — хохотнул я.              — Его чувства стали платой за возможность быть тем, кем он был. Потому он и считал, что не имел права любить, — пояснил кэп то ли с безразличием, то ли с отстранённостью. Но поднял взгляд на меня, невесело усмехнувшись: — Нам с тобой ведь это тоже понятно. Мы тоже платим свою цену за возможности и желания.              С такого ракурса я поступки Драгона, конечно, не рассматривал, но, Лу был прав, в таком свете всё становилось понятно: мы и правда все платили, каждый свою цену, за возможности. Она вырезалась на наших телах сотнями шрамов, выбивалась трещинами в костях, которые обманчиво медленно подтачивали боеспособность; мучила страхами, кошмарами и демонами рассудка, неторопливо сводя с ума; заставляла нас склонять головы перед обстоятельствами, ломая гордыню и самооценку; вынуждала отказываться от чего-то важного.              Но мы сами делали такой выбор, решая, к чему стремиться и чем расплачиваться за мечты. Только сами.              Наверное, отчасти потому большинство людей ни к чему значительному и не стремились, чтоб расплата не была слишком высока. Но это тоже было ценой: они жертвовали амбициями, желаниями, стремлениями ради жизни, в которой не придётся слишком высоко падать и слишком от многого отказываться.              А нам мечты были дороже. И ради них, как мы считали, можно и потерпеть что угодно.              Со вздохом, я вернулся к чтению письма:       

      «Не уверен, что мне выпадет шанс попрощаться с тобой. И точно знаю, что мне не нужно говорить о том, как горжусь тобой, или о том, почему оставил тебя. Но всё же есть несколько вещей, которые я должен объяснить.

      

      Первое, что ты должен знать — то, что ты родился демоном…»

             — Пап, с этой новостью ты опоздал, — хмыкнул Луффи весело, вызывая и мой смешок.       

      «Не знаю, что успели рассказать тебе дед и мои легкомысленные братья: они клялись, что ты ничего не узнаешь до тех пор, пока я не умру или пока сам не осознаешь себя, — мы с твоей матерью решили, что так у тебя будет больший шанс взять кровь предков под контроль».

             Мы снова переглянулись.       

      «Нет, мы не знали, что наш ребёнок будет первым за тысячи лет демоном, но предполагали, что такое произойти могло. И я, и твоя мама долго изучали и историю клана, и библиотеки в замках, которые смогли найти. И выяснили, например, что клан раскололся не из-за предательства как такового, а потому что разные ветви унаследовали разные силы предков, которые давали нам разные склонности. Чувство справедливости, стремление к свободе, воля добиваться своего — без сомнений хорошо знакомые тебе качества, из поколения в поколения передавались с кровью в нашей ветви. Звериный нрав, непостоянство и непредсказуемость, жажда власти, отсутствие моральных ориентиров — это типичные черты представителей ветви Д, которую мы зовём проклятой. Мы не нашли ответа на вопрос, откуда пошло такое разделение и почему черты личности вообще передавались по наследству, но предполагали, что это как-то связано с тем, кем вообще были демоны…»

             Я перестал читать письмо и спросил:              — Демоны были стихией, и, быть может, качества передавались вместе со стихиями? Если разум стихий появился из их нравов, то и личность, и предпочтения стихии, а значит, и демона, определяют они? — практически рассуждал я, предполагая на ходу. — Мы ведь убедились, что ту же стихию Тьмы сложнее контролировать, потому что она абстрактна и не имеет форм, а значит, и влияния на органы чувств.              — Ну, наверное, ты прав, — задумчиво протянул Луффи, снова отрываясь от рисунков, чтоб взглянуть на меня. — Тем более что и в клане есть закономерности со стихиями: как я понял, представители основной ветви обладали ветром, водой, реже землёй, то есть хладнокровными и постоянными силами, которые, да, могли натворить дел, но не особо менялись… мгм, в своей сути и никуда не исчезали? Вода и в тихом озере, и в цунами, и в дожде, и в куске льда останется водой, — пояснил он, что имел в виду, когда я вопросительно посмотрел на него. — А в проклятой ветви были огонь, свет, тьма, молния, те самые, которые сейчас есть, а через мгновение уже нет, потухли. Я не замечал этого, пока не понял, что мать была проклятой Д, — капитан пожал плечами. Голос прозвучал не уверенно.              Я, смерив его взглядом, аж откинулся на спинку кресла.              — А это, знаешь, многое объясняет, — понял внезапно я, мысленно проводя ассоциацию между некоторыми событиями и ныне известными мне фактами. Тут уж пришла очередь Луффи смотреть на меня вопросительно. — Ну, если у тебя от матери из проклятой ветви только тьма и молния, а у Эйса — полный набор, получается, тебя есть чему уравновешивать, что ли? А у него — нет.              — Возможно, — вздохнул капитан, немного поразмыслив. — У меня нет ни подтверждений, ни опровержений твоей теории, хотя выглядит она правдоподобно. — Он ещё немного помолчал, но, когда я уже собрался продолжать читать, будто вспомнил: — Если ты прав, то непонятно, почему Роджер обладал стихией молнии.              — А её вообще можно считать стихией? — со скепсисом поинтересовался я. — Это ведь, по сути, особой формы огонь.              — Не совсем, — улыбнувшись, покачал головой Лу. — Если бы это было так, я мог бы и огнём пользоваться. Но я почти не могу — крохотный язычок пламени вытянет из меня силы быстрее, чем удар Волей Разрушения по площади целого острова. У них схожие свойства и последствия, но эти штуки разные.              — Ну да, — признал я ошибку, кивая, — точно, Френк ведь говорил, что конечностями тела мозг управляет с помощью энергетических или электрических импульсов, которые как раз имеют те же свойства, что и молния. — Наш плотник тогда пытался объяснить, каким образом он смог заменить части конечностей и органов в себе на его изобретения, что и позволило ему продолжать полноценную жизнь в форме киборга. А Язва тогда на пару с Чоппером рассказывали про человеческое тело и его работу. Познавательно было их слушать, тем более что кое-что мне даже пригодилось в тренировках и разработке новых техник фехтования.              — Ага, — подтвердил Лу, снова усмехаясь гнусно: — Что, кстати, снова подводит нас к вопросу о том, каким образом демоны управляют собственным телом, и не могут ли они управлять телами других организмов. — Я кивнул важно, потому что мы оба то и дело проводили друг на друге кое-какие эксперименты, которые вряд ли одобрили бы накама из-за небезопасности. Но а на ком ещё ставить опыты, если не на самом живучем ублюдке в обозримом окружении — на лучшем друге? Собственно говоря, именно это позволило однажды мне осознать, что с помощью Тьмы я могу перенести собственный зад к капитану куда угодно и откуда угодно, а он выяснил, что вполне может проводить буйство собственных стихий через меня и без личного присутствия. — Читай, давай, дальше, — приказал Лу нетерпеливо. И я продолжил:       

      «Думаю, тебе известно, что ни один из представителей двух ветвей клана не мог пробудить в себе кровь и тем более стать полноценным демоном. Попытки обычно заканчивались печально. Но, изучая вопрос, мы обнаружили, что те, кто экспериментировал с кровью сразу двух ветвей, подбирались к возрождению ближе всех. Исходя из этого у нас возникло небезосновательное предположение о том, что слияние наследия и крови двух ветвей и создаст возможность для рождения демона.

      Ты уже знаешь, Луффи, твоя мама была проклятой Д. И у нас родился ты».

             — Снова непонятно, — вновь прервался я, — если для того, чтоб получился полноценный демон, нужно равновесие стихий, то тогда как появились первые демоны, по идее, обладавшие лишь одной стихией?              — Может, стихии и не становились демонами, а сами демоны появились как раз из смешения стихий? — предположил Лу. — Слившиеся духи противоборствовавших стихий, полные противоречий — они несовместимы, но окружающий мир состоит из форм их слияний. Однако, если эти противоречия существуют в разуме, рождённом из нравов… — кэп намекающе подвигал бровями, явно не только говоря об очевидных последствиях, но и о себе и собственной войне с кровью.              — Да, это звучит похоже на правду, — кивнул я, оценивая. И облокотился на стол, чтоб продолжить зачитывать письмо:       

      «Догадываюсь, о чём ты подумал. Но у меня нет точного ответа на вопрос о том, почему союз Роджера и Руж не породил демона в таком случае. Могу лишь предположить, что тут дело в происхождении самого Роджера — он тоже был носителем крови проклятых Д, кажется, через прадеда по отцу, почему и был сильнейшим из братьев, но отчего и болел — кровь разных ветвей клана боролась в нём. Возможно, по этой причине Эйс родился скорее представителем проклятой ветви…»

             — А вот и ответ на вопрос о том, почему у Роджера стихией была молния, и почему Эйс унаследовал стихии проклятых, — ошеломлённо выдохнул капитан. — Я об этом не знал.       

      «Боюсь, сын, он не только себе, но и тебе доставит ещё немало неприятностей. Впрочем, уверен, тебе на происхождение плевать куда больше, чем твоим предкам, и ты не отвернёшься от брата только потому, что его Воля оказалась значительно слабее твоей».

      

      Мы с Луффи одновременно фыркнули, но, если я тому, что было очевидно и незачем повторять, то кэп, судя по пренебрежительности, похоже больше испытывал скепсис то ли из-за уверенности отца, то ли из-за обещанных неприятностей.       

      «Мы не хотели через тебя возрождать демонов, сын, и тем более не желали для тебя участи быть единственным в своём роде. Знали, что тебе может быть тяжело — борьба крови, почти как борьба сущностей, поселившихся в одном организме, не может быть лёгкой. Но мы надеялись, что наша вера и родительская любовь помогут тебе справиться с этим, потому что отчаянно хотели сына, который стал бы живым воплощением или продолжением того счастья, которое испытывали. Зная, что этому не суждено сбыться, мы всё равно мечтали о том, как будем жить вместе, семьёй, как я буду учить тебя рыбачить или охотиться, а потом и ухлёстывать за девчонками, а мама будет раздавать нам затрещины, когда мы будем чересчур увлекаться… Но, конечно, я солгу, если скажу, что, предполагая, кем ты родишься, мы не думали о том, что именно тебе удастся изменить мир и судьбу клана к лучшему.

      

      Ты ничем не обязан ни мне, ни клану, ни миру — никого из нас не было рядом тогда, когда мы были тебе нужны, не поддержали, ничем не помогли. Но мы всё равно верим в тебя…»

             — Похоже, твоего папашу неслабо угнетало чувство вины перед тобой, Лу, — заметил я.              — Ну, ты не мог не заметить, что не бывает Д без проблем с башкой, — хохотнул кэп в ответ, вызывая смешки и у меня: он был абсолютно прав.              Хотя я думал, что проблемы с головой шли то ли бонусом, то ли последствиями большого ума.              Драгон в письме ещё немало винился перед сыном, но ничего интересного о семье больше не написал. А вскоре и вовсе сменил тему и начал рассказывать о Революции. И вот тут он рассказал то, что действительно ошеломляло — он не верил в Революцию. Совсем. Признался, что не сам её начал, а фактически Мировое Правительство, когда объявило его мятежником, революционером и вообще врагом номер один. Мол, его и верных ему людей — сторонников реформ — тем самым загнали «в подполье», а они не могли бегать от преследователей и прятаться, потому что были идейными. Ну и смотреть на то, как Тенерьюбито, Горосэи и некоторые короли Совета издевались над людьми, они не могли. Потому и начали кому-то помогать, кого-то спасать. К ним присоединялись всё новые люди, которые тоже жаждали перемен, потому что сами натерпелись, а других они сами оставляли на собственном попечении, потому что те нуждались в том, чтоб им дали новую причину жить. И так человек за человеком, спасённое королевство за королевством, их движение и стало Революцией, а Драгон — её лидером. И, понимая, скольким людям само существование именно революции даёт надежду, он уже не смог признаться в том, что не верил в то, что им, небольшой горстке людей, удастся изменить хоть что-то на мировом уровне в ближайшие сто лет. Ну и жил, всего себя посвящая спасению и защите людей, потому что не мог помочь всему миру, только отдельно взятым регионам, которые нуждались в этом больше всего. Как он написал: «Смею надеяться, что был для них хорошей опорой, давал надежду на другое будущее, вдохновлял и возвращал желание жить… Так наивно звучит, не правда ли?»              Именно так оно и звучало. Даже с признанием в том, что Драгон решил стать таким в тот день, когда мать Рейли погибла у них на руках, защищая, и проникся чувством долга — защищать — звучало наивно.              Луффи он, в общем-то, просил о том же. Просил не считать так называемую революционную армию полноценной армией, а революционеров — воинами, потому что они, по его словам, были «бывшими рабами, ущемлёнными, преследуемыми и презираемыми всеми, побитыми жизнью и власть имущими сломанными детьми, которые слишком мало хорошего видели в жизни». Драгон считал, что с них довольно горя и войн, а потому его предсмертное «позаботься… не дай глупо погибнуть» фактически означало, что Лу должен был поддерживать легенду-мечту о Революции.              Смешная правда. Только нам что-то было совсем не смешно, потому что Драгон был по-настоящему великим лидером — это было правдой, но этот лидер лгал своим людям, успешно теша их надеждой достичь цели, которой не собирался достигать. А нам с этой правдой нужно было как-то жить, потому что, кажется, обнародовать её мы тоже не могли.              Или могли?              Зачитывая эту часть письма, я смотрел на капитана и думал, что он смог бы, наверное, рассказать революционерам эту правду так, чтоб те и в Драгоне не разочаровались, и желание жить не потеряли. Они ведь уже верили Луффи, верили, что уж его-то войной пиратов они добьются цели. А Драгон ведь действительно их защищал, вернув к жизни.              Хотя, признаться, озвучивая строки сухих фактов о том, почему у Революции не было шансов, я и сам невольно поддался слабости… Точнее не смог удержать за зубами почти детский вопрос, обращённый к собственному Королю:              — Лу, а ты… веришь, что у нас есть шанс? Что мы победим?              Кэп посмотрел на меня усталым взглядом, каким-то странным, словно покровительственным, как смотрели на учеников или любимых детей — я от этого взгляда невольно почувствовал дрожь — и просто сказал:              — Знаю. Но, Зоро, я не знаю, какой ценой мы её вырвем, — снова глядя в глаза, вкрадчиво признался он. И тоже спросил: — Понимаешь?              Я понимал. Понимал, что это — было причиной многих его сомнений. Цена-то могла быть такой, что там, в будущем, мы все могли пожалеть о том, что вообще эту войну начали. И хотя верили, что справимся, не верили, что всё обойдётся. Вечно ведь везти не могло — смерть Драгона была лучшим подтверждением этому.              А сам он, Драгон, кстати, в победу сына как раз-таки верил. Не ясно было из письма, что это было, почему. Может, слепая вера отца в сына, может, хладнокровная оценка способностей, а может, расчёт на силу демона или ещё что-то, но сам факт веры был несомненен. Это было почти в каждой строчке о сыне. Например, он писал Луффи: «В отличие от тысяч и тысяч людей ты, сын мой, всегда мог о себе позаботиться сам. Отец рассказывал мне о твоих выходках на его линкорах или на островах, на которых он тебя оставлял, и мы оба всегда удивлялись тому, как быстро ты осваивался, способный найти и еду, и кров, и друзей, и возможности избежать опасности или спастись, и это в те годы, когда другие дети ещё на ногах уверенно держаться не должны были…»              Мы с Лу сомневались, что это было действительно так — кэп не помнил детство настолько хорошо, чтоб подтвердить или опровергнуть.              Но о не самом адекватном восприятии сыночка Драгоном говорила далеко не один абзац.              А ещё в письме он просил Луффи не недооценивать Мировое Правительство и Тенерьюбито, потому что они накопили немало сюрпризов, даже не ожидая появления силы, которая могла бы их хоть немного пошатнуть. Тем более они становились опасны, когда такая сила всё же рождалась.              Драгон обратил внимание на кое-какие данные его (то есть революционной) разведки. Но… ценного для нас там почти ничего не было, потому что или сведения были устаревшими, или мы ими уже не только обладали, но и в больших подробностях, или поработали над тем, чтоб угрозы ликвидировать.              В конце письма была информация только о наследстве. Драгон сообщил о том, что замок демонов он нашёл ещё в юности и с тех пор использовал в качестве личного убежища, о котором знал только Рейли. Также он рассказал о том, в каком помещении замка складировалась информация о клане, которую они с Лау сумели найти — если верить письму, там были в основном выписки, сделанные от руки на всеобщем языке, что было удобно для нас, ведь означало, что кэп мог привлечь и команду к разбору завалов. А ещё Драгон поведал о том, что вёл дневник, куда записывал мысли и наблюдения — что, похоже, тоже было семейным, потому что Луффи иногда чиркал что-то в толстой тетрадке. Бывший Главнокомандующий Революции от чего-то считал, что сыну будет полезно или хотя бы интересно прочесть его заметки, поэтому он чётко указал в каком ящике рабочего стола этого же замка искать книжицу. Ещё про рисунки рассказал. Мол, научила Драгона рисовать всё та же мать Рейли, когда он был ребёнком, и так навык, ставший привычкой, с ним и остался. А зарисовывал он всегда тех, кто был ему дорог, но с кем он не мог быть рядом — таким образом сохранял память о проведённых вместе коротки мгновениях.              Ну и на этом, после очередного прощания и пожелания удачи, а ещё извинений за то, что снова оставил, письмо и кончилось.              Я с облегчением отложил его в сторону, тут же поймав бутылку с ромом, кинутую капитаном не глядя — вовремя, потому что смочить горло хотелось очень уж сильно.              А обсуждать… А что тут было обсуждать? Про Революцию мы и так поняли за время, которое работали с ней. Отношение самого Драгона, конечно, удивило, отчасти даже разочаровывая — я думал, он как Лу, а оказалось он совсем другой породы.              Лгать своим людям, чтобы давать им причину жить?              Я не знал, как к этому относиться. Но это вызывало у меня и усмешку, потому что вроде бы очень похожие Д, всё-таки были чертовски разными, и странное подспудное чувство, что я снова что-то упускал, что-то важное. И это важное отчего-то сжимало неясной тревогой моё сердце, когда я смотрел на Луффи. Будто всё было не так, будто я не понимал… Не Драгона даже, а собственного лучшего друга. Или, хуже того, понимал, но… отрицал, как сам Луффи отрицал не самые приятные качества своих братьев из-за веры, преданности и по ещё каким-то причинам, пока не столкнулся с ними лоб в лоб.              И ведь тревожило-то меня ясно что: то же, что беспокоило и с самого начала, почти с момента, когда я узнал о знаменитой родне капитана. И вроде бы то чувство прошло, вроде бы теперь я и знал больше. Но это больше…              Я даже взял в руки письмо снова, чтобы перечитать строки о Революции. И мне чертовски не нравилось, как вместе звучали вырванные из контекста строки: «ты, сын мой, всегда мог о себе позаботиться сам» и «я не мог оставить их без надежды, не мог бросить, не мог пройти мимо». Эти слова царапали нутро как кошки царапали норки мышек, надеясь таким образом вытащить их на съедение. А на ум упорно лезли факты — Гарп пожертвовал собой и своей свободой за клан и внука; Роджер сдался врагам за свою команду; Рейли не стал пиратствовать больше, чтоб помогать новичкам, достигшим Сабаоди; Шанкс пожертвовал рукой и амбициями ради племянника; Драгон отказался от желанной семьи ради спасения и защиты чужих ему людей, неспособных позаботиться о себе самостоятельно, и от жизни, ради жизни подопечной; Эйс так и норовил сдохнуть за братьев…              А Луффи…              Я взглянул на него, сжимавшего портрет матери с младенцем на руках — видимо, с ним же — с такой силой, что бумага сминалась, а костяшки пальцев побелели и…              Раздался треск, звон и я не сразу даже понял, что сам сжал бутылку в руке с такой силой, что та лопнула, впиваясь осколками стекла мне в ладонь. И боли я не чувствовал.              — Зоро, ты чего?.. — удивлённо посмотрел на меня капитан, с усилием, но и с облегчением отрываясь от разглядывания рисунка — на звук среагировал, не иначе, хотя, может, и на запах пойла и крови.              А я закрыл глаза, чувствуя пронзительный взгляд. Закрыл, потому что не знал, что сказать.              — Разрешишь мне почитать и дневник отца? — осипло попросил я, кашлянув, чтоб вернуть голос, и усилием воли откладывая тоже смятое, но уже моими пальцами, письмо, лишь чудом не забрызганное ромом. Осколки стекла собирал и вытаскивал судорожно, тут же какой-то найденной тряпкой вытирая стол от остатков пойла. И не заметил, как Луффи подошёл ко мне, чтоб быстро перевязать ладонь бинтом из клети и сунуть мне в руки железную кружку с кровью, скорее всего, морского короля.              — Ты опять сам не свой, — заметил он осторожно, когда я кивком поблагодарил за заботу.              — Есть разговор, — кивнул я напряжённо. Голос всё ещё отчего-то не слушался, хотя мягкая жидкость со столь родным запахом железа уже смочила горло. — Но я снова прошу тебя дать мне возможность самому сформулировать то, что я хочу сказать.              Луффи прищурился:              — Раз просишь дневник — надеешься там что-то найти, и это как раз то, что тебя заботит?              — Да, — просто ответил я.              Он посмотрел на меня, сидящего в кресле, с высоты своего роста, но, кажется, не сомневался.              — Мог и не спрашивать, в общем-то, — пожал плечами он, морщась: — Только на этот раз читай молча — не хочу сейчас нагружать мозги ещё и его жизнью.              — Тогда что мы делаем здесь? — вскинул брови я удивлённо. — Ты вроде как собирался поставить точку в отношениях с отцом…              — Разбираемся с последней частью моего наследства, — фыркнул Лу, пренебрежительно махнув рукой. — Но это ведь не означает, что я должен изучать жизнь папаши под той штукой, в которой Чоппер и Цезарь любят рассматривать всякую почти невидимую глазу хрень.              — Микроскоп, — вспомнил я название той штуки абсолютно случайно, в отличие от Луффи, который, наверняка, только придуривался, что не помнил, чтоб звучать то ли скептичнее, то ли саркастичнее.              Я достал из ящика стола — кстати, тоже достаточно обычного, человеческого, приличной толщины записную книгу. Дорогую — в хорошей обложке с качественной бумагой да с самым сложным переплётом. Ну и махнул ею:              — Тут может быть немало написано о твоём рождении или о тебе, например, о Д или ещё о чём-то важном.              — Может, — согласился Лу легко. — Но если он писал дневник так же, как я, то там только заметки о том, что происходило вокруг него и с ним, ну и его мысли об этом. Безусловно, информация, которая нам может пригодиться, там есть, но искать эти крупицы сейчас… Я не хочу, Зоро.              — А просто узнать о нём? — склонил голову к плечу я. — Ты вроде хотел…              — Когда-нибудь я прочту, — уверил он. — Когда знание о его жизни не сможет повлиять на меня и мои решения. Сейчас, после письма и просьбы отца фактически продолжать лгать его людям, я не уверен, что мне стоит знать подробности того, как он к этому вообще пришёл, — Луффи признался честно. Я хмыкнул, оценив. Но снова что-то царапнуло внутри растущую тревогу.              — А твой дневник…              — Что? Тоже хочешь почитать? — перебил капитан с доброй насмешкой. — Давай достану. Мне не жалко.              Я покачал головой в отрицании, чувствуя лишь признательность за такое доверие. И хотя сам на его месте тоже не стал бы от него прятать нечто столь личное — мы почти буквально жили друг у друга в головах, разумеется, всякие границы личного пространства в нашем случае стали лишь данью показушного уважения и этичности, на которую было плевать — всё же, пожалуй, лезть в дневник собственного капитана я морально не был готов.              — Читай, — понятливо усмехнулся Лу, кивнув мне на дневник его отца в моих руках. И тут же сам вернулся к рисункам.              Я подумал о том, что через них он отца узнавал, наверное, даже лучше, чем сделал бы это через записи: рисунки, по крайней мере, были искренними, а вот в записях, пусть и собственного дневника, могло быть немало лжи, потому что люди часто лгали самим себе, преувеличивая или преуменьшая значимость вещей в пользу собственного представления о мире и жизни.              Ну а я покачал дневник на весу, размышляя, хотел ли я знать, например, мотивы Драгона. Но решительно раскрыл его, изучая.              И вдруг заметил то, на что не обратил внимания в письме: почерк у отца Лу был ровным, аккуратным, но без каллиграфических излишеств. А ведь учитель Косиро говорил, что почерк мог многое рассказать о человеке и его характере. И, судя по дневнику и письму Драгона (я сравнил), он был достаточно прямолинейным человеком, твёрдым, убеждённым, тем, кто был склонен к реализму, раз уж не приукрашивал буквы завитушками, а ещё он был рациональным — писал мелко, явно так, чтоб больше мыслей вошло и расход бумаги был меньше.              Для сравнения тот же Луффи писал тоже без излишеств, но достаточно размашисто — масштабы, просторы, амбиции из него пёрли даже в этом. А у Усоппа почерк был каллиграфическим, в особые моменты — до тошноты, потому что смотреть за завитки и идеальные соотношения толщины линий на поворотах было невыносимо моей пиратской натуре, вызывая желание поставить где-нибудь на его сочинениях кляксу. А у Дампира были мало того, что буквы мелкие, так ещё и узенькие, и соединял он их как-то по-хитрому, можно сказать, «бегло» и «нервно», да и сам почерк был неровный и нестабильный — что вполне отвечало его двуличию.              В общем, почерк действительно кое о чём говорил. И то, как писал Драгон, лучше всего сказало мне о том, что написанному можно было верить.              Быстро оценив то, как организованны были записи, я начал листать дневник в поисках нужных мне. Конечно, меня совершенно не интересовало то, как жил отец Луффи, как дошёл до мысли прийти к Горосэи с предложениями реформ, и что думал и делал, когда получил отказ. И история знакомства родителей капитана, хотя и любопытная, не имела значения в тот момент. А вот то, какие мысли обитали в голове Драгона уже после того, как он оставил Лу — это было именно тем, что нужно.              Но поиски занимали время, потому что, как кэп и подозревал, его папаша просто записывал кратко происходящее вокруг и его мысли об этом. Например, наткнулся на такую, небезынтересную запись:       

      «Греч сообщил, что Белый Город пал. Мы не успели даже собраться, чтобы обдумать возможно ли было вмешаться и спасти. Отец рванул туда, но доберётся нескоро. В отличие от него, я надежд на то, что кому-то из семьи тётки и её сына удалось спастись, не питал: если брат отказывался покидать Флеванс даже под угрозой смерти — ещё надеялся найти способ лечения и спасти хоть кого-то — то вряд ли он сбежал после того, как город окружили. Д ведь. Его история — ещё одно подтверждение тому, что Д не видать спокойной мирной семейной жизни. От этого горько».

      

      Думалось мне, что эта запись и несколько последующих очень заинтересуют Ло, потому что в них выясняется, что его папаша был знаком с отцом Лу, который даже предлагал двоюродному брату присоединиться к Революции или хотя бы покинуть Белый Город. И спасти Драгон семью Ло хотел, только не успел.              Я даже усмехнулся невесело: страсти в этой семейке кипели круглые сутки.              А родители Ло тоже погибли, пытаясь кого-то спасти — отравленных янтарным свинцом жителей родного города…              Помассировав переносицу, я вновь погрузился в поиски. И, наверное, прошло немало времени, потому что взгляд всё время цеплялся за какие-то отрывки сухих и кратких, даже скомканных мыслей, которые вызывали любопытство. А я всё читал, читал, читал, читал…              Но, странно, солнце не спешило садиться, будто замерев на небосклоне.              А может, просто время растягивалось в тягомотно-нетерпеливую бесконечность только для меня?              Чирикали какие-то пичуги в ветвях обвивших замок деревьев за окнами, шуршала бумага в руках Луффи и моих, а у меня перед внутренним вздором всё летели мгновения чужой жизни…       

      «Шанкс из Ист-Блю объявился без руки. Шанкс. Один из двух лучших — после смерти Роджера —фехтовальщиков мира. Без руки. Когда я спросил у него, куда тот её дел, он усмехнулся и сказал, что его рука — кровавая жертва морю за то, чтоб оно не забирало у нас, людей, своего брата. “Не знаю, демон твой сын, или нет, но с морем они точно одной крови”, — добавил тогда он».

             Это была первая заметка, приближённая ко времени, которое я искал, интересная мне. Но не по теме, из-за которой я вообще взялся читать, конечно. Просто не знал, что Шанкс тоже был фехтовальщиком. Нет, я, конечно, видел у него меч и не сомневался в том, что мечник может обойтись и одной рукой. Но чтоб он был так хорош, что считался одним из двух лучших… Вторым-то ведь однозначно был Михоук. А эти двое, кажется, друзьями были.              Я подумал о том, что с ним, с Шанксом, тоже интересно было бы сразиться, наверное. Но… звание одного из лучших он утратил явно ещё до того, как у меня появилась цель. А памятуя о том, к чему привело простое желание сразиться с капитаном, я решил, что не стоит оно того.       

      «Никогда не думал, что смотреть в глаза собственному брошенному сыну будет страшнее, чем в лицо смерти, застывшей в глазах брата, собиравшегося сдаться врагу. Луффи смотрел настороженно, не стал сразу отталкивать, как я опасался, но и не давался в руки, сохраняя между нами пропасть.

      Пропасть…

      И так смешно, будто стремился быть похожим на взрослого, совершенно панибратски общаясь с жителями Фуши любых возрастов, будто они ему были не чужими людьми, а своими «в доску» друзьями, со мной держался с подчёркнутым уважением. Я знал, так он не вёл себя даже с дедом и офицерами дозора. Можно было бы подумать, что он это уважение проявлял ко мне, потому что я был его отцом. Но это было не так. Просто я ему был чужим. Не было у него на меня ни злости, ни обиды за то, что я не объявлялся раньше. Он напоминал мне зверёныша, который внезапно встретил взрослого сородича и, изучая его и прислушиваясь к своему внутреннему чутью, просто не знал, ни что делать со знанием, открывшимся ему, ни со мной, ни с тем, что от меня можно было ждать. Он встретил сородича, который был ему чужим. И я, понимая это, всё никак не мог заставить себя смотреть ему в глаза…»

             Это написал Драгон спустя несколько дней после, можно сказать, знакомства с сыном. И как же он боялся этого знакомства, как не хотел «навязываться», — как он сам это называл. А ведь с самого рождения Луффи и до того момента, когда Гарп потребовал от него явиться к сыну — ни одного слова о нём, ни одного упоминания, будто и не было у него никакого сына.              Почему? Не хотел травить себе душу лишней мыслью, которая и отвлекала, и приводила разум в беспорядок? Или решил, что раз уж отказался от семейной жизни, то и не имел на неё права? Даже помыслить? И затолкал, задушил, похоронил в себе всякие чувства, которые к сыну испытывал? Он ведь жаждал его, по-настоящему желал его рождения, носился, почти танцевал — мыслями, по крайней мере — вокруг Лау, пока она ещё пузатой ходила.              И какого хрена это напоминало мне поведение самого Луффи, который за последние месяцы ни полслова, ни полвздоха о своём любимом море?       

      «Он принял меня. Принял отцом. И как будто бы даже понял. Совсем ребёнок. Шумный, любопытный, норовивший всюду сунуть нос, сын, будто чувствуя, отступал и не лез туда, куда не нужно, не задавал вопросы, на которые я не мог дать ответа. И, видимо, заметив, что его тарахтение о Шанксе вызывает во мне чуть ли не ревность, перестал поминать его при каждом удобном случае. Признаков пробуждённой крови не заметил в нём, да и вообще странностей, которых ожидал от демона. Разве что его взгляд так и норовил соскользнуть в морскую даль и в непогоду был особенно живым».

             Я читал эти строки, а хотелось орать: «Луффи-то тебя принял со всеми твоими прибабахами, а ты не мог принять того, что он сделал это так легко, не мог принять себя чёртовым папашей!» Было даже ощущение, что Драгону было бы легче, если бы кэп на него злился, обижался, ругался, отказывался принимать. Вот настолько этот горе-отец винил себя за то, что оставил сына, совсем не принимая участия в его жизни.              А может, он потому и рисовал Луффи так часто? Если семья было его мечтой, то сын стал её, мечты, частью, потому вина перед ним сыграла свою роль в невменяемой — на первый взгляд — вере в него?              Но интересно было то, что в те дни, когда состоялось знакомство, он, наоборот, будто бы про Революцию забыл. Все мысли сводились к сыночку, как у какой-нибудь неадекватной мамаши. Драгон, конечно, не до такой степени... Но почти каждое новое открытие о сыне вызывало в нём не слабую гордость.              Впрочем, там были действительно любопытные заметки. Например:       

      «Я смотрел ему в глаза и видел бушующее море, вспышки молний, блеск струй дождя на солнце и радугу, а глубже — бесконечно ширящуюся тьму, от которой чувствовал по позвоночнику озноб ползущего холода Норд-Блю. Отец был неправ, сила демона никуда не исчезла. Она была с Луффи — скрытая до поры мощь самого океана».

             А по уверениям самого Лу никакой необычной силы он в себе не ощущал до тех пор, пока их недокоролева не рассказала им тайну крови Д. Кэп говорил, что в тот момент, когда узнал, что он — потомок демонов, понял, что это — правда, потому что всегда это чувствовал.              Мне вдруг пришла в голову мысль, что даже сейчас, будучи полноценным демоном, он был очень далёк от предела своих способностей — и заметка, написанная отцом Лу, косвенно это подтверждала, потому что я никакой «мощи самого океана» в его глазах не видел, даже когда он обращался в демона.       

      «Перед отплытием Хак не выдержал и всё-таки спросил у сына, почему он не требовал остаться или взять его с собой, почему провожал нас так, будто благодарен был за то, что вообще объявились, а не как все брошенные дети, внезапно обрётшие родителей. И тут сын показал мне себя с новой стороны. Его взгляд стал немыслимо для такого возраста осмысленным и серьёзным, да и смотрел он на Хака как-то недобро, когда отвечал (и я цитирую): «Остаться отец не имеет права, а я — маленький и слабый, не готов к тому, что ждёт меня в море. Но я выйду в море, когда придёт моё время». Странное чувство я испытал в тот миг. Оно было и гордостью, без сомнений, потому что это сказал, чёрт меня дери, мой сын, МОЙ плоть от плоти, кровь от крови; и благодарностью за… настоящее понимание; и страхом, тем, который уже ощущал в ночь его рождения, страхом за его судьбу, потому что он будто точно знал, что его ждёт. Возможно, я так хотел думать, а он просто верил в мечту. Но на сердце было беспокойно, будто рок тяжёлый над сыном навис».

             Да уж, — тут я усмехнулся с пониманием, — Луффи всегда умел вызывать дрожь в теле, когда говорил о чём-то, что считал непреложным или о судьбе.       

      «Сын вышел в море и даже сразу приобрёл себе имя — Соломенная Шляпа. За его голову, после победы над сильнейшими пиратами восточного моря, назначили награду — самую высокую в Ист-Блю. Тридцать миллионов белли. Неплохо. В команде пока что было только четыре человека — первая же проверка показала, что он выбрал в накама потомственных пиратов. Судя по докладам, они готовы были вместе с ним сражаться с миром, не меньше. Это было замечательно — Луффи, кажется, действительно знал, что делал. А это означало, что я мог заниматься делами, не переживая о его судьбе».

             Такая коротка запись снова была первым упоминанием за годы, прошедшие с рокового пожара в Сером Терминале королевства Гоа и спасения Сабо. Я думал, что ошибся в выводах. Но нет, стоило Драгону покинуть Ист-Блю, как из его дневника исчезали всякие упоминания о том, что у него был сын. И это при том, что его логово — кабинет замка, в котором мы находились — был буквально завален портретами Луффи. Портретами Луффи в том числе в возрастах, когда, судя по дневнику — если ему вообще можно было верить — Драгон с ним вообще не контактировал.              Стоило признать, я не понимал.              Драгона. Этих чёртовых записей. И всё-таки не понимал их отношений.       

      «Я смотрел на сына в кандалах на эшафоте Роджера и, клянусь, не мог двинуться с места. Я был испуган, потому что потерял уже брата именно здесь, в этом проклятом для Д городе, и точно не хотел, чтоб сын повторил судьбу предшественников. Я рвался к нему, чтобы освободить, но неизвестная сила удерживала меня, наливая конечности неподъёмным свинцом. А сын улыбался. Так весело, почти счастливо. Но я не видел в этой улыбке отражение той, которой улыбался брат в день казни. Будто не смерти улыбался, а самой попытке его казнить — казалось, именно это было для него смешным. И стоило только чёртовому Клоуну занести меч, чтоб обезглавить Луффи, как меня и мир вокруг тряхнуло. Тряхнуло так, что небеса разверзлись, вспыхнув молнией, ослепляя. Пока я пытался проморгаться, раздался скрежет металла, а потом и грохот. А в тот момент, когда я снова смог видеть происходящее, сын уже отряхивал шляпу, стоя на площади. И я понял, что не дышу, потому что вижу перед собой не мальчишку-пирата, не собственного сына, а кого-то гораздо более значительного. Быть может, Владыку, которого только что на моих глазах поприветствовал сам мир, или… демона».

             Взгляд зацепился за этот эпизод, вот и прочитал. Кажется, Лу тогда с отцом действительно виделся…              Да, многие запомнили тот день, буквально прочувствовав его значимость и судьбоносность собственной шкурой. Но странно было, что впечатлило даже представителя семейки Д.              Однако после этой записи — Луффи снова надолго пропал из дневника отца. До самого разгрома Эниес Лобби. Да и то, по ощущениям, появился там лишь потому, что вызвал шум в революционной армии, офицеры которой, не зная, что у их Главнокомандующего есть сын, предлагали как привлечь молодого дерзкого пирата к делам Революции, в том числе и «чтоб не погубил себя безрассудством», так и начать напрямую воевать с Мировым Правительством, «раз уж даже какой-то юнец смог уничтожить командой в десять человек один из основных столпов врага».              Я читал ведь не только заметки, в которых присутствовал Луффи. Не всё подряд, конечно — это заняло бы много времени. И, сидя практически в окружении стопок с рисунками лиц членов клана, но почти не находя упоминаний семьи в дневнике, я проводил параллели и чувствовал раздражение.              И, похоже, не я один. Раз, увлёкшись изучением записей, я даже вздрогнул, когда Луффи вдруг неожиданно крякнул нечто невразумительное, скривился и растянулся на полу, отбросив рисунки, что держал в руках с такой силой, что те разлетелись вокруг него. И так и лежал головой в тени, видимо, чтоб солнце, давно перевалившее за полдень, не било в глаза через трифора. Да ещё и лицо подозрительно прикрыл тыльной стороной руки.              — Лу?.. — окликнул его я. Кэп скривился снова и почти выплюнул:              — Бесит! Он всего себя посвятил спасению и защите людей, пожертвовав при этом своими мечтами и даже самыми примитивными желаниями. И так и сдох, совершенно не жалея о собственном выборе. Такой альтруизм... Бесит, — рыкнул Луффи, отчётливо, если меня не подводил слух, скрипнув зубами. — Они говорят, будто я понимал. А я не понимаю.              И, чёрт его дери, как же его чувства и раздражение были похожи на мои собственные. Даже повод и тот был один, будто кэп мысли читал.              Но…              Но!              Как же его собственные слова задели меня, задели как раз то чувство тревоги, что не отпускало уже некоторое время так, что даже он заметил. Во мне мгновенно вскипело раздражение и даже гнев, но направленны они были уже на Луффи.              — Да ты ведь такой же, капитан, — сообщил я без тени усмешки то, что меня на самом деле почти мучило последние несколько месяцев. А когда Лу сдвинул руку, чтоб глянуть на меня, почти наехал: — Ты отказался от свободы, от моря, практически отказался от себя ради спасения пиратства и свободы простых людей, которых ты не знаешь, и которые проклинают тебя, начитавшись газет. Ты терпишь ненавистную данную тебе власть, терпишь идиотов — каждого чёртового идиота! — воскликнул я, почти рыкнул, потому что этот ублюдок как будто бы смирился, улыбаясь тому, что раньше не потерпел бы! И лгал, чёрт его дери, как его папаша, лгал, то ли окружающим, то ли самому себе. — Скажи, Луффи, когда ты в последний раз мечтал о ветре в спину, наполняющем парус, о брызгах в лицо? Когда? — Я требовательно смотрел на него и бесился, глядя на то, как искажалось, заострялось и темнело его лицо. — Ты ведь гонишь от себя эти мысли, верно? Потому что они для тебя как яд. Ты, как и твой чёртов папаша, как и дед, всего себя посвятил людям, а о себе…              — Заткнись! — оборвал капитан приказным, предупреждающим тоном, и, хотя потребовал он тихо, из меня, будто силой, воздух выбили так, что я не мог произнести больше ни слова. И это говорило мне больше любого ответа: его задели мои вопросы, сильно задели.              А меня это бесило. Бесило и тревожило, потому что всё было вроде бы нормально, как всегда, но что-то было не так, и это я чуял нутром. Луффи изменился за прошедшее после гибели отца время. Действительно принял власть, признал себя Королём, наконец-то. И вроде бы, как и раньше, раздражался от того, что пираты относились к нему так, как привыкли относиться к обычным королям, вроде бы хотел это изменить, но всё равно принял и это. Фыркал, ворчал, насмехался и высмеивал, но принял. И море… Вроде бы, так привычно, ежедневно почти ритуально устраивался где-то, чтобы бездумно смотреть вдаль, куда-то за линию невидимого под водой горизонта. Но ни одного тоскливого взгляда, ни одного вздоха, ни одного «хочу в море» за последние недели. Будто он в море не хотел.              И как же это было похоже на то, как «забывал» Драгон о существовании сына, рисунками которого вполне можно было бы плотно обклеить стены в самом большом, тронном, зале любого из замков демонов.              Что это? Защитная реакция? Сила воли? Или чёртово смирение?              Я восхищался своим королём, восхищался даже таким вот, каким он стал, потому что он был отличным лидером и понимал всю ответственность, которая на него возлагалась, а потому мог сжать кулаки и зубы и делать то, что должен, а не то, что хотел. И, наверное, это было правильно по-своему.              Но как же я по-настоящему не желал, чтоб он стал таким же, как его папаша, чтоб разделил ту же судьбу — судьбу лишений, в которой на смертном одре жалеешь о том, что упустил самое дорогое. Не хотел, чтоб он стал загнанным чувством ответственности и долга, лишившимся свободы духа, заложником собственного чувства справедливости, чужих чаяний и веры              Он ведь хотел в море. Очень хотел. Я знал это как нечто непреложное.              Потому что, а как же мечта?              Если уж я всем своим естеством рвался туда, то уж Демон Шторма-то…              И, если подумать, именно из-за этого знания у меня, скорее всего, и возникало чувство неправильности того, что видел, чувство, что что-то не так. И терзался тревогой, ведь не чувствовал ни капли лжи, самообмана, хоть какой-то скрытой тоски или признаков того, что Луффи по морю скучал — это было неправильно.              Казалось бы, какая разница? Особенно, если учесть, что он оставался отличным капитаном, другом, братом… И Королём тоже! Даже лучше становился — вон как лихо менял людей.              Но…              Я вздохнул.              На самом деле я сам не понимал, что не так. Но точно знал, что мне была невыносима мысль о капитане без моря ровно как мысль о том, что Луффи будет, как его папаша, безвылазно сидеть по штабам до самого победного окончания войны, как главнокомандующий и король, который не может покинуть людей, доверивших ему свои жизни. И… я шёл к принятию того, что готов был взвалить эту ответственность на себя, лишь бы освободить капитана.              — Луффи… — позвал я, глядя на медленно расслаблявшееся лицо лучшего друга, брата, капитана, короля. Хотел сказать ему о своих мыслях, но…              — Ты не прав, — выдохнул он, снова прикрыв глаза тыльной стороной руки — солнце всё-таки сдвинулось и стало клониться к закату, а потому его лучи освещали всё больше пространства, сдвигая тени от оконных колон, так и норовя ослепить. И что-то такое было в голосе капитана, какое-то напряжение, что я понял — продолжать тему сейчас было бессмысленно. Но ещё и потому, что и я сам не знал, что ещё сказать, а Лу отчего-то не хотел слушать. Неприятно было от этого так, что я морщился, но всё же молчал.              Кэп тоже не проронил больше ни слова, хотя в другое время обязательно пояснил бы, почему я не прав. А помолчав немного и вздохнув, махнув ногой, чтобы сесть, а затем и встать.              — Знаешь, что? Давай-ка вернёмся в штаб, — предложил он, добравшись до меня, чтоб тут же деловито зашарить по ящикам стола в поисках, возможно, ещё какого-нибудь наследства. — Уверен, тут есть немало важного и интересного, но сейчас не с руки заниматься разбором. Главное, мы выяснили, что оставил мне папаша. — В последнем из ящиков, в основном забитых бумагой, писчими перьями и карандашами, он нашёл мешочек из кожи, а тряхнув его, услышал глухой металлический звон. Но, вопреки ожиданиям найти какие-нибудь монеты, внутри обнаружились три уже знакомых перстня — точные копии того, что Лу достался от папаши. Кэп и сунул один из них мне в руку, не задумываясь и не глядя.              Я повертел его в пальцах, но вернул хозяину.              — Не надо, Лу, — покачал я головой, вызывая удивление — капитан даже поднял на меня взгляд. — Оставь это место только для себя. Оно подходит тебе: тихо и море вокруг, хоть бушуй, хоть наслаждайся покоем и умиротворением. Тебе ведь это нужно, — не спросил, констатировал я, глядя в глаза и припоминая, как часто он скрывался от толпы, ссылаясь на дела, но отсиживался на камбузе Санни или отлёживал бока в любимой башне замка либо в собственной каюте, ну и ещё в паре мест, где до него не мог добраться без разрешения никто, кроме команды или семьи. — А я — твоя тень, если что, всюду достану и без этой штуки, — тут я ухмыльнулся, конечно, скалясь и обещая взглядом, что от меня не спрячется: стихия Тьмы, как мы выяснили, действительно позволяла мне перемещаться к кэпу через любые расстояния.              Губы Луффи дрогнули в улыбке, но он прикрыл глаза и, не меняясь в лице, предложенный мне перстень всё же забрал. И, немного подумав, засунул мешочек обратно в стол.              А потом мы быстро перетаскали в его клеть стопки с рисунками революционеров — кэп портреты, оказывается, сортировал как раз для этого — и вернулись в штаб. Там, не откладывая, художества Драгона выгрузили, развалив прямо под носом у Сабо и других офицеров в квартале революционеров. Блондинчик, конечно, с удивлением взял в руки свой первый попавшийся портрет, спрашивая откуда. Ну а Лу ему как на духу, так, мол, и так, Драгон рисовал. Кто-то из офицеров подумал, что шутка. Но, глядя на серьёзных нас, быстро осознал, что такими вещами шутить было глупо — да и откуда бы мы тогда взяли столько рисунков? Ну и… Глаза начали наполняться влагой.              — Папа вас любил. Поэтому я решил, что будет лучше отдать их вам. На память, — пояснил Луффи, даже не пытаясь корчить печаль на лице. Смотрел на всех внимательно, переводя взгляд с одного революционера на другого, и был тем, кем завещал ему быть папаша — поддержкой, опорой и лидером. — Я знаю, вы тоже любили его, и видеть собственные лица на портретах его руки вам больно. Но не смейте поддаваться этой боли: смотрите и помните, что он боролся за вас, жил и делал то, что делал, для вас, и нельзя допустить, чтобы это было зря.              — А ты?.. Тебя он тоже?! — шмыгнув носом, всё же быстро совладал с собой Блондинчик, даже голос научившись контролировать.              — Да, есть несколько рисунков, — хмыкнул Лу, неопределённо пожимая плечами. Я тоже хмыкнул: ну-ну, «несколько», ага. Но он бросил на меня предупреждающий взгляд и неожиданно достал из-за пазухи письмо Драгона, которое и сунул Сабо в руки: — На вот, почитай. А потом приходи на Санни, как переваришь.              «Думаешь, ему стоит знать об обожаемом лидере такие подробности?» — скептично поинтересовался я. Луффи бросил на меня новый, на этот раз нечитаемый взгляд, но ответил вслух, вроде как поясняя Блондинчику, но на самом деле отвечая мне (я в этом был уверен):              — Раз уж он и тебе был отцом, то ты имеешь право знать.              У Сабо дрогнули пальцы с письмом, но он склонил голову благодарно.              До родного корабля шли молча во всё том же напряжении, которое появилось меж нами в замке Драгона. И вроде бы никто из нас не злился и не было поводов для обид, но, видимо, что-то я в Луффи действительно задел и теперь не знал, как это исправить. Он как будто просто глубоко ушёл в собственные мысли, но в этом чувствовалась отчуждённость. Как сказала бы Зануда: он от меня «закрылся».              На камбузе, куда мы пришли, как всегда, торчал Завитушка. Но за столом сидел и Дампир, что-то подсчитывая на листе бумаги перед собой. На диване валялась полусонная Стерва, то и дело покачивая свисавшей ножкой. Тут же торчал, скучая, и Смокер, на моё удивление пожимая плечами:              — Мне сказали, что у меня усталый вид, и выгнали «к своим ублюдкам» отдыхать. — Он смешно и морщился, и весело оскалился одновременно, салютуя нам кружкой с чаем: со своими офицерами у него сложились в Новом Дозоре отношения почти дружеские, поэтому нечасто, но он объявлялся вот так, бывало, и в середине дня.              Но, стоило признать, на этот раз он действительно выглядел бледновато. Впрочем, в сравнение с большинством обитателей штаба, давно не видевших солнца, он всё равно лучился энергией и здоровьем.              Мы с Лу тоже, не сговариваясь, устроились за столом, тут же получая непрошенные порции горячего чая.              — Нашли что-нибудь интересное? — с любопытством поинтересовался Завитушка, подсаживаясь к нам.              — Не особо, — качнул головой в отрицание Лу. — Там полузатопленный замок демонов, скорее всего, в Саут-Блю, предсмертное письмо-прощание от папаши, гора его же рисунков и прочие пустяки.              — Новый замок, да? — усмехнулся Эро-Кок, кажется, иного и не ожидая (стоило признать, это действительно было предсказуемо). — Хорошо. Значит, у тебя, капитан, теперь есть место, где ты сможешь укрыться от назойливого внимания, без риска быть обнаруженным.              Луффи мгновенно покосился на него с подозрением, потом снова глянув на меня, а потом опять на Завитушку.              — Вот и я так решил, отказавшись от новой цацки, — серьёзно кивнул Эро-Коку я. Кэп закатил глаза:              — Заговорщики, — фыркнул он.              Сабо прибежал немногим меньше, чем через полчаса. В покрасневших глазах его легко читались шок и неверие, он даже дышал как-то загнанно, но, кажется, надеялся, что письмо Драгона окажется шуткой. А когда он понял, что надеяться на это глупо, лишь сипло спросил у Луффи:              — Зачем ты дал мне прочитать его?              — Я собираюсь рассказать правду об отце Революции: не хочу жить во лжи, как он, — пожимая плечами, пояснил кэп, с безразличием глядя на эмоции брата. Даже вытянулся в кресле почти полулёжа, засунув руки в карманы брюк. — Ты тоже его сын, а ещё лидер. Ты должен был узнать это раньше.              — Ты с ума сошёл… — снова не поверил блондинчик. Я даже глаза закатил из-за этого. — Если они узнают…              — Что плохого в том, что дети узнают о правду о любимом папе, который жизнь положил на их защиту? — фыркнул Луффи.              — Мы лишимся армии?.. — облизав пересохшие губы, предположил Сабо. Хотел, наверное, сказать это с иронией, но отчего-то не вышло.              — А что, лучше рисковать их жизнями, манипулируя с помощью обмана? — вопросом на вопрос жёстко ответил Луффи, вскидывая бровь. — Нет, брат, это решено и обсуждению не подлежит. Я просто поставил тебя в известность.              — Будет хуже гораздо, если этот обман вскроется позже, — ввернул я резонно. Блондинчик гляну на меня почти с ненавистью, но вздохнул, признавая правоту.              Впрочем, верить он так и не научился. И я сомневался, что научится.              Он ещё, взглянув на нас, попросил разговора с капитаном наедине. Луффи, вздохнув и передав письмо Смокеру, предлагая почитать всей команде, удалился вслед за ним.              И… на мне тут же скрестились взгляды накама.              — Что произошло? — тут же спросил Белый Охотник, пристально глядя мне в глаза, с наигранной ухмылкой, явно в шутку, предположив: — Поцапались из-за замка, что ли? — Я вопросительно уставился на него, но ответил Завитушка:              — Мы слишком хорошо вас знаем, а вы припёрлись напряжённые. И на моё замечание о замке кэп отреагировал не слишком спокойно.              Я усмехнулся, низко опуская голову: черти, и правда, хорошо нас знали, и от этого случались проблемы и казусы.              Но я всё равно пожал плечами в ответ. Потому что… А что тут скажешь?              С накама только это, конечно же, не работало — уставились только пристальней и требовательней, вызывая новый смешок и желание закатить глаза, которое я тут же и выполнил.              Объяснять, как обычно, не хотелось. По крайней мере, свой… фактически наезд на капитана, из-за которого мы и вернулись «невесёлыми». Но… Я так глянул на них, тех, кто стал мне, пусть не столь близок, как Лу, но всё же друзьями, братьями, и подумал, с кем ещё можно было обсудить сомнения, если не с ними?              Но с чего начать?              Я почесал макушку, зарываясь пальцами в волосы задумчиво, и решил начать с главного:              — У вас не возникает чувства, что в том, как он изменился в последнее время, что-то не так? — осторожно спросил я, внимательно отслеживая реакции, потому что они говорили больше слов. А реакции-то были… И если в том, как Смокер склонил голову к плечу, я не видел ничего подозрительного (он понимал Луффи почти так же хорошо, как я, но знал его, особенно натуру, куда хуже), то по тому, как с размаху села Стерва и как, откинувшись на спинку своего кресла, нервно поправил галстук Завитушка, я понял, что не один такой… подозрительный.              — Так и знал, что ты тоже об этом думаешь, — как-то даже удовлетворённо кивнул сам себе Поварёшка, оценивая меня взглядом, но не усмехаясь.              — Хотите выпустить засранца на волю? — уточнил Смокер, тоже блеснув пониманием во взгляде.              Поморщилась Стерва, переглянулись мы, так одинаково поджимая губы и вздыхая, что я почувствовал невольно облегчение — хоть не одного меня напрягала подозрительно расслабленная рожа капитана.              И хохотнул мысленно: и правда, заговорщики.              — Не знаю, — ответил я честно, хлебнув чая и возвращая мысли к теме, — даже не знаю, что именно мне не нравится и стоит ли нам вообще задумываться об этом. — Я прикрыл глаза, припомнив невольно то пленящее чувство, что испытал на берегу в королевстве Морна, когда дождь лил как из ведра, когда волны шумно накатывали на камни, когда ветер… И зажмурился болезненно, потому что, хотя и испытывал это совсем недавно, а всё равно хотел большего. И… — Луффи не притворяется, но отчего-то всё равно не верится, что ему этот подводный мир не опостылел, — покачал я головой, открывая глаза.              — И то, что он терпит, тоже кажется неправильным, не в его духе, — кивнула Стерва, зевнув и пересаживаясь за стол.              Дампир щурился, переводя взгляд с одного из нас на другого: не понимал. Зато мы четверо были заодно. Переглядывались и молчали напряжённо.              Тяжело было после всего, что полюбили всем сердцем, сидеть, хоть и посреди океана, но на берегу.              Только я всё равно сомневался.              — В том и проблема: не уверен в том, что он терпит, — почесал затылок я, снова вздохнув. — Кэп всегда умел найти мотивацию даже для решений, принимать которые не хотел, но должен был. А если у него есть какие-то мотивы… — я намекающе пошевелил бровями.              — Даже весь мир не сможет его остановить, — закончил за меня Поварёшка с понимающей ухмылкой.              — А что не так с ним?.. — осторожно поинтересовался Дампир, искренне обеспокоенный: видимо, выводы, которые он сделал из наших обсуждений, ему не нравились.              — Луффи чертовски не любит, когда его жизнь ограничена большой ответственностью или чьими-то ожиданиями, — пояснила Стерва и нежно улыбнулась, заправляя прядь волос за ухо.              Ксанд склонил голову к плечу, ещё осторожнее и с ещё большим непониманием заметив:              — Не похоже, чтоб его это угнетало сейчас.              — Это нас и беспокоит, — выдохнул Марко с порога — а он появился в поле наблюдения Волей неожиданно, видимо, откуда-то на крыльях свалившись прямо под дверь. — Вы ведь об этом говорили? — уточнил он, быстро закрывая за собой дверь. Прошёл к бочке с водой, налил в кружку, выпил залпом. — Как раз наблюдал, как Лу терпеливо что-то втолковывал Сабо. Так отца напомнил в моменты, когда он и сам сдерживался, и не давал никому из нас влезть во что-то опасное, мне аж не по себе стало, — поделился наш Второй Помощник, когда отдышался и тоже уселся за стол.              — Об этом мы, об этом, — покивал Смокер, кидая письмо Драгона Завитушке, а после ехидно обратившись ко мне: — Дай угадаю, между собой вы поцапались, потому что ты уловил сходства между его поведением и маленьким обманом Драгона, и сообщил об этом прямо?              — Ты чертовски проницателен, — подтвердил я, давно уже не удивляясь тому, что этот дозорный умел «зреть в корень» в отношениях Лу с кем-либо.              — То есть ты сказал ему прямо? — не поверила Стерва, будто в этом находила нечто глупое. Но я кивнул. — А он?..              — Потребовал заткнуться. Больше тему мы не поднимали, почти сразу вернувшись.              — Что косвенно подтверждает наши подозрения, — снова сам себе кивнул Завитушка.              Мы снова переглянулись, вздыхая. Тяжело, потому что понимали, как чертовски упрям был капитан и как много от этого иногда было проблем.              — То есть, если я правильно понял, вам не нравится то, что Король ведёт себя как… король, терпеливо заботясь о подданных и исполняя долг вместо того, чтобы…              — Рваться в море, — подтвердил Марко, хохотнув, когда лицо Ксанда исказилось от непонимания, граничащего с удивлением.              — Но разве это не логично, что он несёт ответственность за то, что начал сам? — спросил он снова.              — Логично. Только капитан всегда решал проблемы, умудряясь хитрожопо оставаться эгоистом, свободным от каких-либо слишком муторных обязательств, — попытался терпеливо объяснить я, но, понял, что у Дампира не было возможности оценить коварство Луффи на собственной шкуре, потому он, наверное, никаких объяснений не понял бы.              — Например, он распустил флот не для того, чтоб стать главой альянса, а всего лишь избавившись от ответственности за настырных и проблематичных командиров, которые сами и без спроса вручили ему власть над собой, — попытался помочь мне Марко, как обычно.              С Ксандом у нас была одна маленькая проблема: у него, видимо, из-за службы в подразделении аналитики, была куча предрассудков, шаблонов и стереотипов о том, как должны были вести себя люди в той или иной ситуации, и чем это объяснялось. Однако живые люди, а не данные на бумаге, часто действовали в разрез с его представлениями, из-за чего у него случались острые приступы «объясните». Разумеется, чаще всего это происходило, когда речь шла о демоне. И тогда от его вопросов оставалось только прятаться. А кто прятаться, по идее, не имел права? Помощники этого самого демона и, в особенности, тот, кто и приволок аналитика в команду. Вот мы с Марко и страдали на пару.              Дампир после примера уже было открывал рот, чтобы что-то возразить или спросить, но… на этот раз «пронесло» — он вдруг передумал, о чём-то глубоко задумавшись.              Мы украдкой выдохнули с облегчением и вернулись к обсуждению.              — Есть в том, как он сейчас себя ведёт, что-то… не пиратское, — задумчиво заметила Стерва, и тоже признаваясь: — Меня это бесит. Иногда так, что хочется дать ему в морду.              — Не думаете, что он просто повзрослел после гибели папаши? — поинтересовался Смокер, но, судя по лицу, он и сам не верил в такую чушь. — Стал степеннее, терпеливей. Мальчишкой-то его назвать уже язык не повернётся.              — Луффи из тех, кто остаётся самим собой до самой смерти, — фыркнула та же Стерва.              Снова помолчали, то ли будучи согласными, то ли неуверенными в утверждении. Эро-Кок, пытаясь хоть чем-то занять руки, поднялся и снова отправился что-то готовить, кажется, закуски для нас. От своего разделочного стола, под мерное постукивание ножом по доске (нарезал что-то), он и заговорил глухо:              — Мы его всегда сдерживали, — констатировал он. — Пока совсем слабаками были — он не лез в по-настоящему серьёзные противостояния, если дело не касалось спасения кого-то из нас. Помните? В Войну Белоуса не дал нам влезть. И Новый Мир отложил, чтоб мы стали сильнее.              — Это невозможно забыть, — цыкнул я, морщась от неприятных воспоминаний, которые до сих пор мотивировали на то, чтоб продолжать становиться сильнее. — К чему ты это?              Завитушка кинул на меня быстрый нечитаемый взгляд из-за плеча.              — Сейчас ради пиратов и революции он сидит здесь вместо того, чтобы искать приключений и наслаждаться морем, — заговорил он быстрее, словно опасаясь, что снова перебьют. — И мне безусловно нравится, что он расставляет приоритеты так. Но он демон среди людей, и вечно сдерживать его мы не можем. А это значит, что нам, людям, рано или поздно всё рано придётся его отпустить. Отпустить совсем, — резко закончил он и говорить, и рубить что-то, скидывая нарезку в миску, счистив ножом с доски.              Почему-то сказанное осознавалось не сразу. То ли из-за прямоты, то ли… из-за внутреннего отрицания, например. А может, из-за воцарившегося над столом напряжения: мы ведь все думали об этом иногда, о том, что человек, как бы ни желал, не сможет разделить жизнь демона. Луффи, конечно, уверял в том, что без нас никуда. И мы гнали от себя дурные мысли. Но они возвращались. Как и мысли о том, что команда не вечна, удача не вечна, что рано или поздно нам придётся расстаться друг с другом — и хорошо, если потому, что кто-то решит, например, обзавестись семьёй, или потому, что тем же Виви и Боши настанет пора уйти править своими народами, но ведь причина могла быть куда трагичнее. Мы были чёртовыми наивными детьми, которые, несмотря на всё, что видели, всё, что пережили, смели верить в сказку, будто всерьёз считали себя бессмертными. А самое ироничное — именно капитан дал нам эту веру. Но она и держалась на нём, из-за чего, наверное, кое-кто из нас чуть не до безумия боялся за его жизнь.              Нет, мы все всё понимали. Всё. Всё… Но отрицали всеми силами.              Я с силой сжал кулаки и усмехнулся.              Идиоты. Мы все ими были. И ещё неизвестно было, к чему мы, вот такие дураки, могли привести мир.              Только завитушка всё равно был не прав. Не в том, о чём говорил.              — Идиот, — невольно повторил я собственную мысль, но улыбаясь: — Думаешь, он, оставшись без нас, будет рад свободе, обретённой ценой одиночества, которое и так окружало демона среди людей всю жизнь? — спросил я его, глядя в затылок. Завитушка дёрнулся, как от удара, и развернулся ко мне лицом, что в его глазах я прочёл слабую недоверчивую надежду. — К чему вот, например, ему стремиться? Золото? Власть? Титул? Смешно, — констатировал я, качая головой и смеясь. — Море? Он сам море. А какой смысл в свободе, если эту свободу не с кем разделить, не с кем ею упиваться?              Тупой Кок усмехнулся, прикрывая глаза и низко опуская голову.              — Ты прав, — согласился он легко, даже с облегчением. Но тут же вернулся к готовке.              — Я тоже думаю об этом иногда, — признался я, всё так же глядя на него. — Человеку ведь сложно соответствовать демону, если не сказать невозможно. Мы с тобой поняли это одними из первых, помнишь? Но этому демону проще возиться с нами, чем идти туда, куда не сможет взять нас с собой. Разве только что ради нас же, — добавил я, вспомнив, как Луффи призывал их недокоролеву, чтобы получить больше знаний демонов, готовый платить за это практически чем угодно — ради нас.              — Отчасти по этой причине очень уж хочется сделать что-то для него, — важно покивал Смокер.              — Чувство долга гложет, да? — хмыкнул Марко насмешливо, но Белый Охотник и глазом не моргнул:              — Да.              — А что, если устроить ему отпуск? — вдруг предложила Стерва, едва Смокер успел договорить. — Сейчас, пока активных боевых действий не ведём, да и до начала реализации плана есть время?              — Не ты ли в том числе ворчала о том, что кэп только и делает, что отдыхает? — насмешливо вскинул бровь Марко. Стерва насупилась недовольно.              — Это когда он в компании своего зеленоголового дружка по кабакам Сабаоди и бабам шляется, — проворчала она. Я не выдержал, заржал. — Что я, не понимаю, что ли, что без этого вы все быстро крышей поедете в отсутствие моря и хороших драк с врагами, а не товарищами? Но поворчать-то надо, — добавила она чуть ли не обиженно, чем вызвала дружный мужской смех и, несмотря на сложную тему, ощущение уюта.              Развивать шутку не стали: была тема посерьёзнее.              — Отпуск, говоришь? — вздохнул я, прикидывая, можно ли было как-то выпнуть Лу в одиночное приключение. Но почти тут же на вопрос ответил: — Откажется. Дел-то хватает.              — Да и придурки ещё не настолько доверяют Лу, чтоб спокойно следовать его идеям в его отсутствие, — кивнул Поварёшка, вытирая руки полотенцем.              — Вообще-то, ты сможешь их направить, — внезапно нагнувшись над столом и потянувшись ко мне, хитро заметил Смокер.              — Марко, помнится, не смог этого сделать в Новом Маринфорде, — скептично фыркнул я, и не без причин: Луффи обожали, это правда, но меня…              Выполняя прямой приказ капитана, я, конечно, добился уважения — мне подчинялись, прислушивались к моему мнению, но всё равно воспринимали скорее псом Короля, который, да, способен вести за собой, командовать. Но я не был Лу, а сравнивали нас неизбежно. И, конечно, хоть я и годился в качестве заместителя или Правой Руки, но довольных моим долгим… правлением не нашлось бы. По крайней мере, мне так казалось.              — Я не смог, да, — усмехнувшись лукаво, согласился Марко, ничуть не переживая о неудачах. И вдруг уверенно поддержал Смокера: — А ты — сможешь.              Я снова, в который уже раз прикрыл глаза.              Накама, конечно, в меня верили. Но, стоило признать, не только в этом было дело. Просто потому, что, как и у Лу, ни у них, ни у меня не было как такового выбора. И если я хотел, чтоб наш чёртов капитан вернул себе то, что, как будто бы под тяжестью свалившейся на него ответственности, утратил — должен был взвалить его обязанности на себя. Больше было просто некому. Да и поиск другого выхода, скорее всего, упёрся бы в непонимание со стороны всё тех же пиратов и революционеров.              Всё это Марко и пытался мне сказать прямым серьёзным взглядом, будто напоминая о ситуации, в которой мы все были. И он был, конечно, прав.              Как бы мы ни подружились, как бы ни прониклись друг к другу каким-то своеобразным доверием и уважением, а всё же участники Сопротивления чертовски нас ограничивали. Невольно, но ограничивали.              Впрочем, не меньше, чем мы их.              И совершенно точно куда меньше, чем всех нас ограничивали стенки чёртового пузыря, защищавшего город от воды и её давления.              — В любом случае, нужны хорошие аргументы. И для Луффи, и для толпы, — снова вздохнув, согласился я со своей ролью всё же.              — Думаешь, не ухватится за возможность, как раньше?.. — с сомнением протянула Стерва.              — Мир вокруг изменился, — качнул головой, улыбнувшись ей, Эро-Кок.              Мы все снова погрузились в задумчивое молчание, нарушаемое лишь чирканьем карандаша что-то записывавшего Ксанда и постукиванием то ножа, то кастрюль в руках Завитушки.              — Вообще-то есть один аргумент, достаточно весомый, — ухмыльнулся хитро-хитро Смокер, но больше, кажется, самому себе, чем нам. Когда мы все воззрились на него, он пояснил: — На войне нам понадобятся все силы, особенно сильнейших из нас. А наш чёрт пренебрегает тренировками, потому что они могут разнести это место к чертям. Ему нужен простор, место, где он никого не заденет своими экспериментами, но от души выгуляет свою безумную скотскую натуру. Океан подходит для игр этого мальчишки.              Я невольно воззрился на него с восхищением: отличный ведь аргумент! И по-пиратски хитрожопый. Он не просто мог, он должен был подействовать на Луффи, потому что он действительно сдерживался даже в познании собственных сил.              — Ты точно не хочешь стать Вторым Помощником Короля Пиратов? — тоже с некоторым обалдением «оценил» идею Белого Охотника Марко.              Тот откинулся на спинку кресла всё так же насмешливо глядя на нас и как-то «по-хозяйски» закинув ногу на ногу, оставляя руки расслабленными на столе.              — Нет! Но роль третьего помощника меня удовлетворит, — важно кивнул он и нахально добавил: — По крайней мере, пока.              Мы переглянулись. Поварёшка так даже присвистнул. Но засмеялись мы тоже дружно.              Ага, смеялись, пока я вспоминал о том, что Луффи сразу после смерти своего папаши предполагал практически именно это — становление Смокера одним из его «столпов» в мнимой вертикали власти пиратского мира.              И всё же веселье-весельем, а прежде чем предлагать Луффи «проветрить мозги и размять крылья» где-нибудь на воздухе в отпуске, нужно было поговорить об этом со всей командой. Потому что, может, согласие всех было и не обязательным, но не хотелось бы, чтоб на собрании во главе с капитаном кто-то выказывал непонимание: в спорах с капитаном шанс был, только если мы были единодушны.              Мини-совет собрать смогли только на следующий день после завтрака, когда Смокер увлёк кэпа какими-то своими делами Нового Дозора, давая нам шанс поговорить без подозрений. Но с командой проблем практически не возникло: все устали сидеть под водой, но на суше, и понимали, что Демону Шторма это давалось тяжелее всех, ну и практически всех нервировало отсутствие у капитана желания рваться куда-либо. Кто-то, например, Робин и Джимбей, успели уже это обдумать, а кто-то, как и я совсем недавно, не успели толком сформулировать для себя, что же так грызло нутро и беспокоило смутной тревогой — Чоппер, Морковка, Брук. И в целом, все были согласны терпеть сушу и дальше, да ещё и взваливая на себя какие-то обязанности Луффи, лишь бы дать ему волю.              Помочь, потому что… А что ещё мы могли для него сделать?              Тяжело было только Ведьме. Она была согласна со всеми аргументами, но отпустить капитана, может быть, на несколько месяцев, ей было непросто. То ли мой уход в прошлом так повлиял, то ли ещё по какой причине, но мысль о том, что Лу будет где-то, неизвестно где, один, вызывала у неё практически панику — даже руки колотило тремором.              — Пообещай, что он вернётся, — упрямо требовала она, глядя мне в глаза, когда мы всей командой пытались убедить её, что с демоном точно ничего не случится. — Пообещай.              — Тебе не хватает тех обещаний, что мы с Лу уже тебе надавали? — не понимал я, чем новая клятва могла её успокоить. — Мы оба клялись возвращаться, и что не дадим поводов для твоих слёз.              — Ради чего-то стоящего вы оба вполне способны наплевать на все свои обещания, как бы не жили ими. Подставиться под пули за друга или предложить собственную голову — вам ничего не стоит, — сипло шептала она, горящим взглядом глядя мне в глаза.              — Тогда какой смысл в новом обещании, если ты не веришь в наше слово? — фыркал я.              — Пообещай! — почти приказывала она.              И я всё же клялся, ведь точно знал, что, заварив такую кашу, Луффи вернулся бы даже с того света.              — Обещаю, капитан вернётся к нам. Довольна? — спрашивал я, стискивая её ладони своими, и говорил: — Нами, что бы ни происходило, одна ты не останешься. — И тут я решил пошутить, с абсолютно серьёзной миной заявив: — Если мы с Лу решим застрелиться, то убьём тебя первой.              Конечно, мне тут же прилетело по лбу вполне заслуженно.              — Дурак, — насупилась Ведьма.              Но её больше не трясло. Позже нужно было что-то сделать с её страхами, но пока достаточно было и этого.              С кэпом решили поговорить после обеда того же дня. Ну, пока не случилось ничего из ряда вон, что обнулило бы все наши с трудом подобранные аргументы.              — Ребят, я начинаю бояться вас, когда вы все такие суровые и единодушные. Обычно для меня это ничем хорошим не пахнет, — хохотнул Лу, когда мы попросили его задержаться. Но команда, включая меня, напряжённо молчала: не знали, как начать. И он закатил глаза: — Что такого страшного вы собрались мне сказать? Давайте, что там у вас?..              Я шумно выдохнул и, как Первый Помощник и Инициатор, принял удар на себя:              — Кэп, как насчёт того, чтоб устроить себе отпуск? Я говорю не о команде, а о тебе одном, — уточнил я.              Луффи замер на миг, чуточку прищурившись, совсем незаметно, но я его слишком хорошо знал, чтоб не сомневаться: теперь напрягся и он.              — О! Так Рон прав, и ты действительно хочешь подсидеть меня? — пошутил он, будто пытаясь сгладить напряжение или сменить тему.              — Нет, мы хотим избавиться от тебя, сплавив в море, — ответил шуткой на шутку Монга.              — Так и знал, что надоел вам, — деланно важно кивнул Лу, вызывая смешки и вздохи, потому что друг друга-то мы поняли, а как объяснить капитану наши чувства и желания… Это было проблемой. Особенно потому, что основанием для наших то ли решений, то ли предложений, стало всего лишь чувство, причём, совершенно пустое — чувство тревоги. А ведь со стороны это и впрямь могло выглядеть подозрительно, так, будто мы действительно от капитана желали избавиться.              Нервировало это.              Не переглядывались, хотя очень хотелось. Ну, чтоб не привлекать внимание капитана. Из-за этого, конечно, на камбузе было напряжённо настолько, что будто бы даже дышать нечем, как бывало, когда ломалась вытяжка над плитой Поварёшки.              — Мы думаем, что тебе стоит отдохнуть от свалившихся на тебя обязанностей. Выбраться отсюда не на несколько часов или даже дней, а на несколько недель или месяцев, — всё-таки сообщил Марко прямо, глядя кэпу в глаза. Тот склонил голову к плечу в непонимании.              — Я вроде только и делаю, что отдыхаю… — протянул Лу растеряно. — По крайней мере, раньше в барах Сабаоди или в компании женщин меня видели куда реже.              — Очевидно, тебе этого мало, капитан, — мягко улыбнувшись, заметила Робин.              — Не пойми нас неправильно, Луффи, нас просто беспокоит, и достаточно сильно, то, что ты стал себя вести не типично, — степенно уточнил Джимбей. Команда вообще включилась в «разговор», будто не выдержав напряжения или прорвав стену отчуждённости, возникшую между нами и кэпом. И сразу стало как-то легче.              — Не по-пиратски, — резко вставила Стерва, повторив свой аргумент.              — Или просто не так, как мы привыкли, — попытавшись осадить её, смягчил резкость Марко. И тут уж и я и не мог, и не имел права молчать, наконец, прямо рассказывая о том, что беспокоило:              — Где твой чёртов эгоизм, Луффи? Где твой дух свободы и бунтарства? — тоскливо спросил его я. — Ты ведь не хотел власти, не хотел подтирать революции и пиратам сопли и задницы! — воскликнул я. — Уверен, раньше ты нашёл бы способ заставить следовать твоим идеями всех и не взваливая на себя бо́льшую ответственность, чем нужно. И войну бы вёл успешно, не заточив себя добровольно на суше, в штабе, точно так же, как твой папаша, — покачал я головой, скривившись, ведь чем больше думал об этом, чем больше анализировал поведение друга в последние месяцы, тем больше у меня возникало раздражения, тем быстрее во мне росло чувство протеста. При этом и сомнений оставалось немало: вдруг нам всё же казалось? Вдруг, мы просто не привыкли и эгоистично хотели вернуть старого капитана, а он просто изменился, чтоб стать лучше, в том числе и для нас? Вдруг все эти сомнения вызваны тем, что это мы скучали по морю? Но упрямо продолжал: — У нас, — я обвёл взглядом команду, и ребята кивали мне и капитану, — стойкое ощущение, что ты готов сложить всё, что любишь, на алтарь этой войны, как чёртов Драгон! Это бесит.              У Луффи показательно дёрнулся глаз, и он закрыл. И ни следа непонимания на его лице не осталось, зато появился… холод, быстро распространившийся по всему камбузу и лишивший нас комфортного тепла — так бывало, когда кэп то ли испытывал какие-то не слишком приятные эмоции, то ли пытался их подавить. Сразу стало не по себе, а ещё снова возникло чёртово ощущение отчуждённости Луффи, отчего я снова напрягся: происходящее было очень похоже на то, что мы совершили… ошибку. Не нравилось мне это.              Тем более что он долго молчал, прежде чем выдохнуть, не открывая глаз:              — Зоро, чёртов ублюдок, я ведь говорил: ты не прав. Не знаю, какая сволочь тебя укусила, что ты стал беспокоиться о чепухе, но…              — Я не хочу, чтоб ты закончил, как твой папаша, — перебил его я.              Луффи открыл глаза, чтоб с невесёлой иронией глянуть на меня, но насмешливо поинтересоваться:              — То есть тебе надоело сравнивать мою судьбу с судьбой дядюшки Роджера и ты переключился на моего папаню?              — Да ты не видишь себя со стороны! — воскликнул я возмущённо. Команда даже притихла, от них чувствовалось даже больше напряжение, чем от нас с Лу, но оно и понятно: они нечасто видели, как мы спорили.              — Слушай… — цыкнув, Лу всё же терпеливо заговорил. Но я поторопился его перебить, зная, что будет отрицать.              — Нет, это ты слушай! — рыкнул я так, что даже посуда, закреплённая в стеллажах, зазвенела. — Мы все знаем тебя, мы все верны тебе и примем твою сторону, даже если ты решишь своё королевство основать. Но нам всем не по себе от того, что ты как будто смирился с тем, чего от тебя ждут окружающие пираты и революционеры, и покорно — ПОКОРНО, ЛУФФИ — идёшь на поводу у…              — ЗОРО! — рявкнул Луффи, затыкая меня так, что зазвенело уже у меня в ушах от его Воли. Но он вдохнул несколько раз, выдохнул, подчиняя себе какие-то эмоции, которые я не мог распознать, и медленно заговорил, поясняя устало: — Я ведь говорил, и, кажется, не раз, о том, что нужно время для того, чтобы пираты стали воспринимать меня королём так, как я хочу, а не как они привыкли. Время! — воскликнул он, зыркнув на меня: — Ты ведь понимаешь! Тут было три варианта: или набраться терпения и капать на мозги, или забить и свалить, или смириться. Я выбрал первый, потому что другие — для меня неприемлемы, — жёстко заявил Лу, но мог и не делать этого: мы понимали. — Было тяжело, вы сами видели, как меня ломало. — Мы со вздохами кивали: ещё как видели. — Но я не привык, не смирился, как вы почему-то подумали, я научился получать от этого удовольствие. Ребят, — Луффи вдруг облокотился на стол и задорно улыбнулся, сверкнув взглядом, — вы просто задумайтесь о том, как потрясающе видеть собственными глазами, как суровые мужики, замкнутые, нелюдимые, недоверчивые, привыкшие к тому, что окружающие их только уничтожить пытаются, вдруг начинают смеяться и дурачиться, как дети, легко доверяя спины таким же дуракам! А как приятно понимать, что это наших рук дело, а? — лукаво спросил он, имея в виду, что причиной таким переменам был не только он, но и мы все, минимум потому, что были примером. — Разве плохо то, что я, заметьте, временно, отказался от приключений ради того, чтоб сплотить…              — Братство, — выдохнул Педро, заканчивая за капитана.              — Во-о-от! Понимаете ведь! — Луффи мгновенно расплылся в широченной улыбке, а атмосфера на камбузе потеплела — кэпа отпускало.              Мы переглянулись.              Получалось, что тревоги наши и впрямь были напрасными. По крайней мере, именно так всё звучало. Мотивы были логичными. И капитан снова не врал — я не чуял лжи, как бы не прислушивался к собственным инстинктам. И всё равно что-то говорило мне о том, что не просто так это мне покоя не давало: что-то тут было нечисто.              Я верил Луффи, но отчего-то его слова не лишили меня тревоги.              Может, я просто не верно распознал её сигналы? Может, чутьё указывало мне на что-то другое?              — Неужели ты совсем не скучаешь по морю? — грустно шевельнув заячьими ушами, спросила Оторва, словно тоже не способная смириться с ответом Луффи.              — Кто тебе это сказал, Морковка, милая? — покачал головой кэп, вздыхая и признаваясь: — Мысли о море отравляют мне мозги, вызывая сомнения и подтачивая решимость — очень уж хочется плюнуть на всё и свалить. Вот я и не трачу на это время, предпочитая заниматься другими делами, которых, согласитесь, немало.              Я прищурился: не лгал, когда делал вид, что по морю не скучает, но и не лгал, когда говорил, что скучает.              И прикрыл глаза, массируя переносицу и осознавая, что Лу с каждым днём всё искуснее водил за нос, потому что я так и не понял, ошибался я или нет.              Стоило признать, что сходили с ума на берегу мы все, каждый по-своему. И ни я, ни кэп, исключениями не были.              Действительно, с чего я взял, что Лу опостылила жизнь в пузыре? Потому что мне она уже была невыносима?              Капитан косился на меня с сочувствием и пониманием, будто точно знал, что за чертовщина со мною творилась, и это раздражало ещё сильнее.              — Тогда непонятно, почему ты отказываешься от нашей идеи, кэп? — немного посидев в задумчивой тишине поинтересовался Поварёшка.              — А вам так хочется от меня избавиться? — хохотнув, снова ответил вопросом на вопрос Лу. — Или так хочется взять все заботы на себя? Не поверю, — фыркнул он, осмотрел каждого члена своей обожаемой команды и иронично сообщил: — Учитывая, что ваши сомнения можно счесть за недоверие, думаю, это не мне, а вам не помешало бы свалить куда-нибудь отсюда и хорошенько отдохнуть.              Я невольно дёрнулся на словах о недоверии, потому что и это было правдой: получалось, что я сомневался в способностях, в искренности, в мотивах Луффи, в собственном капитане и короле, которого искренне считал братом?              — Не помешало бы, да, — спокойно согласился Момонга. — Но война, как и команда, не зависит от любого из нас так, как от тебя. И нас ты можешь отпустить в любой момент, а вот у тебя самого другой такой удобный момент может появиться нескоро, — резонно напомнил он, под кивки и смешки команды.              — Считаете, в подготовке можно обойтись без моего личного участия? — переспросил он с таким явном скепсисом, да ещё и вскинув бровь, что вопросы о недоверии у меня возникли уже к нему.              Смешок я сдержать не смог.              Но Монга не просто напомнил об очевидном, но и явно намекнул нам, что пора бы использовать и заготовленные аргументы. Поэтому я, с трудом вырываясь из не свойственной мне рефлексии, снова подал голос, начиная с главного:              — Лу, скажи-ка мне, ты потратил единственное право на помощь от вашей недокоролевы на то, чтоб просрать её?              — О чём ты? — снова покосился на меня Лу.              — Сколько всего нового ты узнал о собственных силах и возможностях? А сколько ты испытал, сколь многому ты научился? — прямо спросил я. Капитан снова растерялся:              — Ты о том, что…              — Тебе ведь тоже нужны тренировки, но не здесь, верно? — влез Смокер, усмехнувшись мне мельком, но потом уставившись на капитана.              — И да, мы тут справимся и без тебя, — уверенно кивнул и Марко, скорчив хитрую морду и посмотрев и на кэпа, и на меня, а потом вернув внимание к Луффи. — Тем более, как мы все поняли, вы с Зоро всегда друг с другом на связи. — Мы с Лу переглянулись, но дружно сделали вид, что не понимали, о чём Феникс говорил: накама уже не раз прямо или намёками давали понять, что… весь остров заметил, как мы с кэпом общаемся без слов. Ответов только, к счастью, пока никто не требовал, и мы продолжали молчать. — Да и вернуться ты сможешь мгновенно, — привёл ещё один аргумент Марко. — И всё же мне не даёт покоя воспоминание об одном мальчишке, которого не воспринимал всерьёз целый пиратский флот аж Йонко, но он сумел быстро и хитро, просто путешествуя по островам, создать собственную систему осведомителей, шпионов и просто сочувствующих, что и позволило немалому многоопытному флоту победить в войне за собственную территорию. Помнишь такое? — ухмыльнулся он капитану.              Тот снова откинулся на спинку своего кресла во главе стола, откровенно недоверчиво глядя на нас.              — Погодите-погодите, то есть вы, не по нужде, а добровольно готовы отпустить меня на все четыре стороны одного? — не скрывая удивления в голосе спросил он и картинно широко раскрыл глаза, мол, вы чего заболели? Мы похмыкали и похихикали, но важно и серьёзно кивая, подтверждая. Чем изумляя капитана ещё сильнее, потому что у него совсем не театрально вытянулось лицо. Он даже посмотрел на меня, задумчиво, но, конечно, в шутку, поинтересовавшись: — А может, ты действительно решил меня подсидеть, захватив власть, в том числе и в команде, пока я гуляю?              — Ну разумеется! — тут же саркастично, голосом, полным яда, ответил я. — Это же мечта каждого пирата — стать Королём Пиратов.              Шутки шутками, а на его месте оказаться я не хотел ни за что.              Нет, была одна причина, которая могла бы заставить меня взвалить (или хотя бы попытаться) на себя титул Короля Пиратов. Но, к моему счастью, Луффи подыхать, мягко говоря, не намеревался.              Он снова помолчал. Молчали и мы, потому что сказать было больше нечего: решать всё равно предстояло кэпу.              А он как-то уж больно серьёзно смотрел на нас, нервно постукивая пальцами по столешнице. Вздыхал, то прикрывал глаза, то открывал снова. Массировал переносицу, тёр лоб, дёргал себя за волосы. То ли предложение было соблазнительным, но по каким-то причинам он не хотел «соблазняться», то ли были ещё какие-то причины для отказа. Серьёзные.              Он молчал так долго, что мы успели и снова напрячься, и заскучать. Завитушка успел подогреть для всех чая. И мы даже начали его пить, как Луффи всё-таки подал голос, заставляя многих из нас вздрогнуть от неожиданности: в том, что рано или поздно он что-то скажет, мы не сомневались, но уже, наверное, почти все, не надеялись, что это произойдёт сегодня.              — А вы понимаете, что я могу вернуться уже даже не демоном, а кем-то совсем уж далёким от людей? — спросил он серьёзно так, будто мы его в пропасть толкали, или он сам проверял, на что мы готовы были пойти. И пояснил: — Если я начну плотнее изучать стихии — такое вполне может произойти.              — Если ты при этом останешься той же хитрожопой тварью, которой является наш капитан — нам плевать к тварям какого подвида ты начнёшь себя относить, — фыркнул Поварёшка от плиты, отвечая за всех. Но Луффи всё равно пристально смотрел на каждого, дожидаясь хотя бы согласного кивка. И дольше всех смотрел на Ведьму, а та кривилась-кривилась, но, прикрыв глаза, всё равно тоже согласно кивнула, тихо выдохнув:              — Возвращайся любым.              И тогда уже снова выдохнул сам Луффи, рухнув лицом в стол и несколько раз смачно шандарахнув об него собственным лобешником. Выглядело это неприятно, если не сказать внушало опасения и вызывало нервозность.              Да, что-то с этим совершенно точно было не так, — решил я для себя. Но спросить, даже мысленно, всё равно не решался, да и смысла в этом не видел: знал, что всё равно не ответит.              — Мне не нравится внезапность ваших претензий, — признался он необычайно серьёзно, морщась. — Я чувствовал от вас нервозность, но её испытывают почти все здесь. — Луффи неопределённо мотнул головой в сторону замка, вздыхая: — Всё же мы засиделись, а возможности выбраться пока не предвидится, и это всем действует на нервы. В том числе и мне. Но, ребят, — он обвёл нас пристальным взглядом, — согласитесь, сейчас у меня нет права поддаваться и нервозности, и разного рода соблазнам. Потому что, если я, чёртов король, поддамся каверзным или соблазнительным мыслишкам, то что делать всем остальным и вам в том числе? — спросил он риторически, качая головой, и тем самым поясняя причину своего сопротивления, но и терпения тоже. — Я, хочу или нет, но должен быть кем-то вроде примера, показывать стойкость, чтоб терпения хватало всем. Разумеется, это влияет на меня, и я веду себя уже не так, как раньше. — Я невольно цыкнул, потому что он говорил то, что мы и так прекрасно знали. Только для нас это не было поводом для изменений в нём. По крайней мере, достаточным поводом. Скорее уж наоборот, для нас это было признаком того, что кэп поддался нервозности и чужим ожиданиям. — Но это неизбежно. Я удивлён тому, что вы этого не поняли, но ещё больше — тому, что вы придали так много значения вынужденности моего терпения. Зоро, — повернулся Лу ко мне лицом, — инициатором и провокатором опять был ты. Объясни мне, пожалуйста, какого чёрта?!              Я прикрыл глаза, сознаваясь — что ещё оставалось?              — Я не знаю, Луффи. Меня дёргает чувством тревоги каждый раз, когда ты терпеливо принимаешься объяснять что-то идиотам, когда вырываясь отсюда даже по делу, торопишься обратно, когда скользишь по морю равнодушным пустым взглядом… Я думал о том, что это глупо, — зарылся я пальцами в собственные волосы, но смотрел не на капитана, а на древесные кольца столешницы перед собой, — что мне мерещится, или просто я сам так хочу в море, что не могу поверить и принять то, что ты не рвёшься выбраться отсюда. И, наверное, я молчал бы и дальше, — кивнул я уже Луффи, понимая на него взгляд, — но письмо твоего папаши, а потом и его дневник спровоцировали меня, потому что ты ведёшь себя как он — человек, который сначала отложил, а потом отказался от мечты, потому что счёл себя нужным людям и делу. Во мне всё бунтует от одной лишь мысли о том, что ты станешь таким или уже стал! — почти рыкнул я, потому что, стоило лишь подумать об этом, как, да, в глубинах сознания вспухло возмущение.              Которое тут же подхватила Стерва:              — По морде дать тебе хочется, ублюдок, — фыркнула она, скривившись в наигранном омерзении и напоминая: — Мой капитан — неподражаемо хитрожопый Король Пиратов, который тупость лечит грязными провокациями и насмешками, а любые проблемы решает капризами и эгоизмом. А ты стал просто отличным королём. И вроде бы и хитрожопство при тебе, и эгоизм, но они как дряхлеющий остаток былой гадкости.              Сравнение было таким, что невольно хохотнули мы всей командой. И даже кэп:              — Вот как? — переспросил он весело, ухмыляясь, но как-то без своего обычного лукавства. — Возможно, вы правы, — вздохнув, признал он, когда смех угас. И спросил: — Но… вы действительно думаете, что, если я уйду, это изменится?              Мы переглянулись: уверенности, разумеется, не было. Только мы всё равно дружно кивнули, потому что видеть, как он терпел, было невыносимее, чем самим сидеть на суше. Изменится и станет прежним или нет — это, на самом деле, было не важно, если капитан будет в море, вдали от обязанностей и ответственности. Это — то, чем мы могли отплатить ему за всё то, что он сделал для каждого из нас. Так мы решили на совете команды, а потому были полны решимости настаивать, несмотря на все свои сомнения. Мы так чувствовали.              А Луффи от нашей настырности мрачнел, будто надеялся на иное. Например, что мы дадим заднюю и перестанем настаивать, тем самым лишая его необходимости принимать решение. И ведь, по сути, мы его в ловушку загнали, потому что, если он согласится с нами, то вызовет неодобрение того же Сабо, как и многих пиратских капитанов, а если не согласится, то что-то, какая-то то ли стена, то ли пропасть появится между ним и нами, его командой.              Я вдруг поймал себя на мысли о том, что очень хотел, чтоб он придумал что-то третье. Например, скомандовал начать воплощать план в жизнь прямо сейчас, или забрал нас, команду, и…              Но я выкинул эту чушь из головы, фыркнув — она была несбыточной.              Да и отчего-то уже казалось, что зря мы затеяли этот разговор, потому кэп, как я и думал, от предложения откажется. Я ещё не жалел, но на кислых лицах накама видел и это самое сожаление, и досаду, и неприятие. Но и давать заднюю было поздно, и новые аргументы на ум не приходили упорно. Оставалось только ждать.              Луффи заговорил снова через несколько минут тишины, снова признаваясь:              — На самом деле есть несколько дел, которые я не могу перепоручить, но и которыми не могу заниматься здесь. Тренировки как раз одно из этих дел, — кивнул он и Смокеру, и мне. Ребята невольно подняли, уткнувшиеся уже было в стол, взгляды, снова заблестевшие надеждой, что всё не зря. — И, пожалуй, я ухватился бы за вашу идею, потому что она развяжет мне руки. — Неужели?! —Но… я не уверен, — пожал он плечами, — что мои причины и ваши аргументы достаточно сильны для того, чтоб сейчас, незадолго до начала активных военных действий, военачальник имел право покинуть своих людей. Слишком многое на кону: одной удачи тут мало.              Я смотрел на него, расслабленного физически, но напряжённо о чём-то размышлявшего, смотрел и видел короля, которого и самого раздирали сомнения, который и сам не знал, что правильнее, потому что запутался. Просто запутался! Не в происходящем вокруг, не в собственных обязанностях, и даже не в самом себе. Он запутался в том, каким он должен быть для нас, его накама, и каким — для Сопротивления.              Я вдруг понял это так ясно и чётко, что у меня мгновенно сложилась картинка происходящего. Я не сходил с ума. Мне не мерещилось. Но я ошибался в корне проблемы. Дело было не в том, что он изменился или вёл себя не по-пиратски, не в том, лгал он или скучал по морю, не в том, похож он был на Драгона или нет. Просто, возможно даже после смерти отца, от свалившейся на него ответственности, и, может быть, не без «помощи», больше похожей на давление нервного братца-блондинчика, Луффи, то ли засомневавшись в собственных убеждениях, то ли действительно поддавшись неосознанной слабости или влиянию, потерял ту сумасшедшую Волю, что всегда двигала им, давая веру и мотивируя принимать решения по собственному разумению, которые другим казалось безумием.              И ведь именно это нам не нравилось и вызывало тревогу: то, что внушало уверенность нам, то, к чему мы привыкли, исчезло, потому что Воля капитана дала сбой, сменившись суррогатной химерой из банальных представлений о том, каким должен быть хороший король, невменяемого для Лу терпения и смирения.              Не было больше Воли, которая переделывала под себя, по своему усмотрению, весь мир, и мы, сподвижники её обладателя, и сами теряли уверенность.              Я понял это, и во мне поселилось такое спокойствие, какого я не испытывал достаточно давно. И даже чёртов пузырь как будто уже не так давил на ощущения, потому что я знал: всё мы делали правильно. Потому что на то мы и команда, чтобы помогать нашему капитану тогда, когда он в этом нуждался. А он нуждался.              Я выдохнул, на этот раз, с облегчением, улыбнулся просто, и на этот раз, заглядывая лучшему другу в глаза, совершенно точно знал, что должен сказать.              — Луффи, ты веришь в своих людей или это просто слова? — с лёгкой насмешкой полюбопытствовал я. Капитан замер тут же, его глаза расширились. В выражении лица сначала читалось изумление, которое сменилось на недоверие. Он смерил меня скептичным взглядом, но я всё так же легонько улыбался, с хитрецой глядя на него. И… он вдруг понял, что я хотел сказать. То, что мы снова друг друга понимали почти без слов, ощущалось почти физически. Но я всё равно, не так для него, как для команды, озвучил свою мысль: — Вали отсюда к чертям собачьим и делай то, что заблагорассудится. Как и всегда. Мы присмотрим за всем.              Накама заухмылялись: тоже поняли. Луффи опустил низко голову, закрывая глаза, и усмехнулся, чтобы тут же снова откинуться на спинку своего кресла и решить:              — Хорошо, будь по-вашему.              И после этих слов от тревоги не осталось и следа.              Об уходе Короля всем сообщили на следующий день. Недовольных этим, конечно, было немало. Но даже они, насмотревшись на возможности Демона Шторма, в том числе создавшего (как они думали) тренировочный полигон, признавали, что тренировки по контролю над такой силой нужны и точно не на глубине, где от неосторожного порыва ветра могло смыть весь город. Ну а уж после уверений в том, что Луффи будет не только на связи, но и сможет вернуться мгновенно, как возвращался с переговоров с теми же королями, несогласным не нашлось, что возразить.              Сабо, кстати, был среди них — он был убеждён, что лидер обязан всегда находиться в центре принятия решений, то есть в штабе: привык к порядкам в Революции при Драгоне, и даже письмо не изменило его мнения об этом. К счастью, и спорить он не решился, только ворчал.              Больше возмущений вызвало объявление о том, что Луффи оставлял руководство на меня. Всё-таки, хоть и уважали, но воспринимали в разы холоднее, недоверчивее. Тем более что ещё помнили, что у меня периодически ехала крыша из-за силы демонов, контроль над которой я всё ещё бывало терял. Но тут уж и сам Луффи уверил, что я справлюсь. А его слово уже не было пустым, поэтому и тут ворчунам оставалось лишь смириться.              В дорогу Лу почти не собирался. Так, лодочку свою, усовершенствованную Цезарем с Френки в очередной раз, упаковал в клеть, взял немного провизии, а из компании — только свою чёрную чайку и призрачного кота-духа. Всё остальное и так было при нём.              Провожали его, конечно, всем островом. А он обнял наших девчонок, кивнул парням и, развернувшись к толпе спиной, бодро зашагал к океану. Только почти у самой прибойной волны вдруг затормозил, будто в нерешимости. Набрал полную грудь воздуха и собирался уж было обернуться, но я его остановил.              — Не оборачивайся, капитан, — крикнул я ему в спину, — тебе это не к лицу, Король Пиратов. Иди вперёд. А мы будем за тобой.              И все мы услышали смешок.              Раздался электрический треск, сверкнула вспышкой молния. И он исчез, будто его и не было.              Я выдохнул с невольной улыбкой на лице.              Всё было так, как должно.              

***