Patient Zero

      Чонгук спешит на тренировочную площадку, надеясь, что двое парней, оставшиеся в больнице, разберутся между собой и перестанут наконец-то шарахаться друг друга. Внутри хорошее предчувствие на этот счет, поэтому с улыбкой Чон перепрыгивает через высокий бордюр, чтобы добраться к тренировочной открытой площадке и подождать под навесом, когда один солдат закончит свои изнурительные тренировки. Младший узнал Чимина еще издалека по тонкой талии, изящному профилю и гордо вскинутому подбородку, как бы указывающему всем присутствующим на их законное место под ногами Пака. Чонгука не выводило из себя подобное поведение, он, наоборот, гордился старшим, прекрасно зная и другую сторону медали. Бок о бок с Чимином тренировались и другие военные; и так как сейчас у них было свободное время, большинство выбрало более примечательное и расслабленное времяпрепровождение, а наматывать дополнительные круги решили всего лишь человек десять.        На половине пути начало моросить, и Чон заторопился, чтобы поскорее укрыться, наблюдая, как один за другим спортивные энтузиасты покидают площадку, трусцой направляясь ко входу в казармы. Младший как раз спрятался под металлическим широким козырьком, под которым поставили лавочку, урну и провозгласили местом для курения. А так как сигареты в дефиците, теперь сюда приходила только элита общества. Шмыгнув на еще сухой кусочек земли, Чонгук натыкается на Сокджина, вальяжно сидящего и закинувшего ногу на ногу, с тонкой, длинной женской сигаретой между пальцев.       — Давно не виделись, – хмыкает доктор Ким, не спеша втягивая едкий дым в легкие в то время, как младший садится рядом и бросает совершенно явные взгляды на обширную спортивную площадку, чтобы не упустить из виду кое-кого особенного.       — Так вот, как Вы проводите свой выходной, – усмехается Чонгук, рассматривая открывающиеся виды. Если не считать серо-буро-малиновые складские помещения и угрюмые жилые здания сбоку, то все было не так уж плохо. Зеленый искусственный газон, сменяющийся дорожками для бега, подстриженные невысокие деревья, выкрашенные в черный турники – все придавало живости окружающей среде.       — Развлечений здесь не много, – поддерживает разговор Сокджин, не ожидавший сегодня встретить своего лаборанта таким случайным образом. Он находит мужскую фигуру, за которой неотрывно следит младший, и делает про себя заметку об этом. Дождь усиливается, превращаясь в настоящий ливень, ряды солдат все редеют и редеют, и в итоге остается один самый стойкий и, кажется, непобедимый – тот, за кем со спрятанной за веками теплотой наблюдает Чонгук.       Доктор Ким прекрасно помнит состав прибывших вместе с парнем и узнает с первого взгляда чужого военного в размытом за толщей воды пятне.       — Никто больше не приезжал? – уже привычно спрашивает Чон, зная наперед, что его надежды напрасны, ведь появись кто новый на базе, он бы узнал об этом первый.       — Ты спрашиваешь это у меня за завтраком, обедом и ужином каждый день, – примечает мужчина и успевает заметить волну переживания и грусти на лице Чонгука, тут же жалея о сказанном, — если ты о своих заблудших друзьях, то нет.       — А отряд с новыми пробирками? – младший складывает руки в замок перед собой, сосредотачивая внимание на своих грязных кроссовках, пытаясь взвесить в уме все проблемы разом и оценить риски.       — Тоже не вернулись. Если через сутки не выйдут на связь, то снарядят группу для поисковой операции, – что же, такая тактика была очевидной, и Чон надеется, что исчезнувшие люди в безопасности, в том числе Намджун с его семьей. Младший не может греть обиду в сердце и хранить злобу за спиной в виде ножа, готового поразить знакомого. Нет, он не такой человек. Долго думая над произошедшим, он чувствует опустошение от понимания, почему старший Ким поступил так жестоко и реалистично, и вместе с этим волнение за дальнейшую судьбу бывших жителей фермы. Ему остается верить, что Намджун найдет базу, а сейчас бросаться на его поиски вместе с оперативной группой кажется парню неразумным, ведь у него тоже есть приоритеты. Никакого низкого мщения, лишь прискорбная логика.       В это время стихия безмерно разбушевалась, создавая вихри из воды, но солдат не спешит укрыться или прекратить тренировку, только снимает прилипшую к коже водолазку и принимает упор лежа, чтобы сделать очередной подход.       — Псих, а потом на таких лекарства переводить, – не сдерживаясь, выпаливает изумленный Сокджин и упирается руками в колени, чтобы удержать себя на месте и не ринуться отчитывать мелкого глупца.       — Ну да, он слегка безумный, – ласково говорит Чонгук, не имея возможность скрыть весь спектр чувств, просыпающихся у него в груди.       — Слегка?! – доктор Ким не замечает мечтательного взгляда, любовной нежности в голосе и затуманенности юного разума в силу собственного возмущения подобным поведением. Он, как человек здравого смысла, не видит никакого толка в изнурении организма и тренировках, похожих на пытки холодом и водой.       — Но мне даже нравится. И знаете, он может быть разным, – подмечает Чонгук, но сказанное проносится мимо ушей Джина, поднимающего сложенный черный зонт, который взял с собой, предвидев большую вероятность осадков. Наверное к лучшему, что беспечная и слепая влюбленность остается незамеченной. Чон пусть и старается ее скрыть, но получается отвратительно плохо, он часто моргает и демонстративно отворачивается от Чимина, наблюдая за тем, как собеседник, открыв зонт, спешит уйти с улицы в теплую комнату. Что-то останавливает Сокджина, и младший понимает, что тот хочет поделиться чем-то, подбирая нужные слова, но выдумывать ничего на самом деле не нужно, потому как Чон стойко примет все, и не такое проходили.       — Эти города не спасти, да и страну тоже, если все будет продвигаться с той же тенденцией. Скоро и нам придется ставить опыты над людьми, – серьезно говорит доктор Ким, наблюдая за тем, как разбиваются летящие тысячу метров капли о мелкую лужу, рисуя на ее поверхности симметричные цветы.       — Но как же… – хочет было начать, но тут же затыкается Чон, не найдя нужные слова для продолжения. Как же, что? Принципы, человечность, порядок? Это все выбрасывают за борт вместе с несчастными жертвами, чтобы дырявая лодка смогла доплыть к призрачному берегу вместе с горсткой выживших, перегрызших глотки более слабым и менее удачливым. Вот тогда можно будет забросить в море сеть и выловить заржавевшие совесть и честь, если от них что-то останется, а сейчас люди теряют последние крохи рассудка, превращаясь в безнравственных и жестоких зверей. Но ведь суши может и не существовать, а успех или же неудача не оправдывает любые методы. На душе тяжело, за Чимина страшно, а во рту горько.       — Я и так упираюсь всеми руками и ногами против руководства, но это становится делать все сложнее и сложнее. Первыми на конвейер положат таких вот храбрецов, острых на язык и вставших костью поперек горла. Так что следи за своим другом и помни, что у всех стен есть глаза и уши, – Сокджин кивает еле заметно в сторону соседних казарм, чтобы привлечь внимание младшего к кое-чему выбивающемуся из общей картины, разворачивается на каблуках, выбрасывая окурок в урну, и под широким зонтом рассекает водную стену, подобно мощному лайнеру.       Чонгук вглядывается туда, куда указал ученый, сначала не понимая ничего и не успев должным образом ответить Киму, но вдруг в размытой подпирающей стену фигуре видит малознакомого ему человека. Не Инсу ли это часом? В любом случае, присутствие командира забывается напрочь, когда с ног пытается сбить холодное, мокрое и крепкое внезапно налетевшее всем весом тело. Чимин, недолго думая, запрыгивает с разбега на опешившего младшего, обвиваясь ногами вокруг его талии, а руками хватаясь за плечи. Он прижимается голой грудью, и Чон готов поклясться, что слышит его сердце, поющее загнанной пташкой. Руки моментально подхватывают старшего под бедра, подкидывая Пака ввысь, отчего тот не может скрыть счастливой улыбки и искр, разлетающихся с глаз по округе. Вначале Чонгук удивляется, отчего возник такой внезапный прилив чувств, ведь именно Чимин всегда сдерживал порывы проявления ласки где-то вдали от уединенной комнаты на базе, но заражается томящей на маленьком огне эйфорией от долгожданной встречи и не может противиться физической тяге.       Солдат утыкается куда-то ему в шею, мажет ледяными губами и кусает легонько, но так, что по телу бежит стадо муравьев от пораженного места. Чонгук сжимает чужие мясистые ноги руками, желая прижать к себе парня еще плотнее и ближе, и чувствует себя максимально потерянным, будто это не он минутой ранее разговаривал с Сокджином. Этот мелкий проказник превращает мозг в желе, справляясь с этим на ровне с тварями вида «С». Чон готов бережно опустить его на асфальт на этом же месте, чтобы иметь возможность испить дождевую воду из ключиц, слизать с сосков, окунуться в привлекательную выемку пупка без боязни превратиться в козленка и закрыть собой от промозглого ветра и нежеланных взглядов. Конечно, он так не сделает пока что, лишь опускает разгоряченного тренировкой и быстрым возбуждение парня на ноги и, сняв с себя джинсовую куртку, подаренную Намджуном, кажется, в позапрошлой жизни, накрывает ею голые плечи старшего.       — Ждешь кого-то? – Чимин глядит мягко, а на губах привычная острая, как и его ножи, ухмылка, которая так и просится стать в то же мгновение зацелованной. Поэтому Чонгук, оглядываясь и надеясь, что они останутся незамеченными, клюет уголок пышных губ. А румянец на щеках солдата разрастается, подобно пышным бутонам роз, настолько же очаровательно и красиво.       — Соскучился вусмерть, – признается Чонгук, так как пролетело всего несколько дней, но по ощущениям вечность и еще одну вдогонку. Ему настолько мало Чимина, что он готов выть от величины горя в виде отсутствия тактильного контакта, нехватки поцелуев и объятий, недостаточного созерцания этого прелестного человека. Их расписания не совпадали по всем фронтам, а выбраться из казармы было не так-то просто, поэтому тоска по любимому не знала границ. Да, Чон готов сожрать его целиком, не давая ни минуты для сна Чимину и себе, но он не озабоченный, ни в коем случае. Ну, может, только если чуточку.       — Я сегодня сбегу к тебе, – заговорщически шепчет старший, подмигивая довольно многозначительно и разделяя физический голод, овладевший Чонгуком. Он бурлил, поднимался к голове, когда в радиусе десяти метров появлялся Пак, восполнял собой пустоты и порабощал слабого человека, желающего присвоить, испытать и подарить наслаждение второму, что ни в коей мере не сильнее.       — Жду каждый вечер, ты же знаешь, – во рту пересохло от жара, и приходится глотать болезненный острый ком, чтобы договорить. Чону все равно, что он выглядит полностью уничтоженным, когда смотрит на Чимина, ведь он поклоняется ему, не вставая на колени, молится без всяких слов и жаждет испить до дна без капли стыда. Такие противоречивые чувства к одному и тому же мужчине, которого хочется подчинить и подчиниться ему, посадить на трон, защитить от всех нападок и спрятать в глуши от излишних взглядов.       Старший положение никак не исправляет тем, что кладет чужую ладонь на свою напряженную шею и медленно ведет этой безвольной рукой по своей коже вниз к груди, позволяя почувствовать все неровности и шероховатости, зацепиться за пружинистый сосок, а дальше к животу, собирая влагу пучками. Чонгук теряет дыхание, когда его пальцы запихивают под резинку спортивных штанов и трусов, приветливо открывающих свои врата перед гостем. Выдержать подобные пытки сможет не каждый, а, чувствуя под кончиками пальцев бритый гладкий лобок, Чон теряет контроль, утыкается лбом в чужое плечо, принимая свою беспомощность как должное, и возвращает силу в свои руки, царапает кожу ногтями, упиваясь сорвавшимся стоном, что исчезает в шуме разбивающихся насмерть капель. Чимин, кажется, тоже немного разрушен от действий младшего, которому позволил уж слишком много, и тот обнаглел в край, просовывая ладонь ниже и обхватывая его полувозбужденное достоинство. Чон не делает больше ничего, держит аккуратно и еле заметно поглаживает большим пальцем, впитывая каждой клеточкой трепещущую реакцию, потому что старшего знатно потряхивает: его рот беззвучно распахивается, он делает попытки отстраниться и притянуть ближе поочередно, борясь со здравым смыслом за главенство. Но первым решает, как поступить, Чонгук: он неожиданно страстно, с напором целует призывающий к себе рот, за секунду заставляя кружиться голову и себе, и партнеру, а потом резко отстраняется, вынимая влажную и горячую руку и ловя во взоре старшего нескрываемое разочарование и неудовлетворение.       — Сначала сбеги, а потом остальное, – хищно улыбается Чонгук, не имея ни малейшего понятия, что им завладело, ведь любовные утехи с Чимином сейчас имели куда больший смысл, чем все проблемы человечества гурьбой. Надкусив единожды ломтик сладкого пирога, теперь Чон понимал, что не успокоится, пока не съест лакомство целиком и полностью в одиночку. Именно с этим человеком не хотелось покидать узкую неудобную кровать, и, в данный момент, выпускать Пака из своих рук кажется ужасным наказанием, но от сладостного предвкушения и начала долгой прелюдии покалывает в районе живота.       И старший понимает затеянную игру и возрождается, счастливо принимая правила, он готов победить и забрать свое, не оставляя крошек никому другому. Пак отходит на шаг назад, не разрывая зрительного контакта, прекрасно зная, какие красочные картины одни на двоих рисуют их воображения в разных плоскостях, и демонстративно облизывает губы, смачно причмокивая ими.       — Договорились, лапушка, – издевательски растягивая слоги, говорит Чимин и продолжает отходить под дождь, в последний момент разворачивается и, не видя в плохой погоде достойного соперника, убегает к казармам, будучи частью чего-то большего, невообразимого и неуловимого. Наверное, самой природы. Чонгук смотрит на спину, обтянутую джинсовой тканью, ощущая, как его тянет следом, и не может перестать любоваться.       «Его храбрец, острый на язык и вставший костью поперек горла многим», которого следует усерднее защищать и беречь. С такими мыслями Чон садится обратно на лавочку и наслаждается видом стихающего ливня, не потому что боится промокнуть и заболеть, а из-за того, что ему сейчас хочется побыть наедине с собой и умиротворенно поглядеть на то, как машут под порывами ветра макушки деревьев, как выбирает прилечь на землю высокая трава, как движутся облака по небу так медленно для человеческого глаза, но чрезвычайно быстро на своей высоте, как краски в сумерках сгущаются, а вода напитывает землю и людей, поливая их, как забытые растения, и вымывая из сердца все тревоги подчистую. Чонгуку в мгновение становится так спокойно и хорошо, и он бы просидел так до утра, но знание о том, что через несколько часов в его скромную комнату проберется чрезвычайно милый и привлекательный солдат, двигает его вперед. Хотя можно потратить на созерцание вечного еще несколько минут, и мы их простим чувственной и тонкой натуре Чона.

***

      — Впустишь? – спрашивает Чимин с полуулыбкой, выглядя при этом крайне измученно и устало. Он зашел минутой ранее и до сих пор неловко стоял посреди комнаты, наблюдая за тем, как Чон вытирает полотенцем влажные после душа волосы. Младший сам недавно вернулся к себе и не мог сдержать своей радости от того, что его долгожданный гость наконец-то к нему пожаловал после дней тишины. Холодные капли срываются со слипшихся прядей и падают на плечи и шею, заставляя дрожать, но вытереться тщательнее Чонгук и не думает. Все летит к чертям и становится второстепенным, когда рядом возникает Чимин. Парень отбрасывает куда-то за кровать несчастное полотенце и за мгновение оказывается подле старшего, укутывая его своими озябшими руками и влажным телом, а Чимин жмется плотнее, наконец-то чувствуя долгожданный покой. Его горячие губы прикасаются к голой коже шеи и так там и остаются, боясь разрушить уют и комфорт атмосферы вокруг. Чон медленно поглаживает напряженную спину под тонкой белой майкой, водя пальцами то вверх к волосам, то вниз к ремню.       — Мне тебя не хватает, – признается Чонгук, дуя в пушистые густые волосы и понимая, что отведенных для них часов ничтожно мало. Он никогда не сможет насытиться и со спокойной душой отпустить Пака куда-то, ведь старший ему не способен приесться. И сейчас, жертвуя долгожданным сном, лишь бы дольше побыть вместе, младший будет проглатывать моменты единения, ласки, слова и поцелуи, не жуя совершенно, без боязни поперхнуться, потому что он, оказывается, неприлично жадный юноша.       — Ты же знаешь, что я не могу сбегать чаще, – в голосе слышится недовольство сложившейся ситуацией, а еще горечь, тревога и признаки боли. Чонгук успокаивающе продолжает гладить, невесомо целовать макушку и прижимать к себе любимого, отмечая, что его тело переполнено нервозностью и мышцы стянуты напряжением, которое не проходит просто в приятной обстановке.       — А я тебя украду, – шутливо отвечает Чон, хотя прекрасно знает, что в его словах есть огромная доля правды, так как он способен и не на такое, если понадобится, но старшему приходится по душе юмор, и он позволяет себе тихонько хихикнуть куда-то в изгиб чужого плеча. Невооруженным глазом видно, как перестарался Чимин, слишком сильно нагрузив себя физически и морально, грозясь надломиться, как плохо поливаемый цветок.       — Так устал сегодня, – признается он, укладывая голову удобнее на плече младшего и не замечая, как Чон постепенно перемещает их ближе к постели, решив, что его миссия на сегодня – помочь расслабиться и как следует отдохнуть старшему, которым обуревает столько страхов и мыслей, поселившихся в спазмах и зажимах.        — Ты весь напряжен, – понизив голос, делится Чонгук, уже ощутимее нажимая на мышцы плеч Чимина, отчего парень в его руках стонет скорее от боли, чем удовольствия, но пространство для действий не ограничивает.       — Столько всего происходит, я хочу быть полезным, боюсь навредить, а еще не знаю, что делать. Тренировки хотя бы помогают мне держать все под контролем, – делится старший, разрешая себя посадить на матрас, и прикрывает глаза, концентрируясь на триггерных точках в теле, что особенно болезненно ноют под крепкими пальцами.       — И себя тоже? – Чон садится сзади и продолжает мять каменные плечи парня, отчего майка сползает, но никто не обращает внимание.       — Конечно, – Чимин теряет способность думать и объяснять причины своих тревог, он упирается руками впереди о кровать, чтобы не упасть под чужим напором разминающих его рук.       — Доверься мне, – младший шепчет, щекоча чувствительную кожу шеи, отчего покорные мурашки ползут к копчику в надежде на помилование, но их тут же безжалостно раздавливают в однородное месиво пучками пальцев, а Пак может только кивнуть и слепо идти за партнером. Руки Чонгука ползут по чужим, очерчивая мышцы плеч, обводя указательными пальцами локти, переходя на предплечья и, в итоге, поднимая за кисти верхние конечности старшего. Чимин всегда был сообразительным, поэтому задерживается в таком положении, пока с него неспешно стаскивают майку через голову, оголяя туловище. Чон откладывает элемент одежды в сторону и дарит задней поверхности шеи, самому беззащитному участку тела, который, обычно, скрывают ото всех, легкий поцелуй, как бы хваля за беспрекословное доверие.       Дальше Чон повелительно нажимает на плечи, заставляя нагнуться хена к подушке, и поднимается, освобождая всю кровать. Чимину не надо говорить и объяснять, ведь он еще до озвучивания просьбы самостоятельно ложится на живот, вытягивает ноги, а голову кладет на любезно предоставленную взбитую за пару секунд подушку. Парень лежит послушно, разрешая руководить своим телом, как того пожелают, и ничему не противится, потому что чудовищно устал и бесконечно, в какой-то степени по-глупому, доверяет своему партнеру. Младший ничуть не удивляется внезапному порыву доставить удовольствие любимому, так как состояние пары превыше всего, и бережно кладет чужие безвольные руки вдоль туловища, оставляя очередной крошечный поцелуй жить в темных волосах в благодарность за возможность показать, как о Чимине хорошо может позаботиться Чон и никто больше другой.       Кровать скрипит под дополнительным неожиданным весом – это Чонгук решил для удобства занять выгодную позицию и уперся коленями по сторонам от бедер старшего, не обременяя расслабленного парня тяжестью своего тела. Получив простор для работы, младший на мгновение теряется, так как опыта массажа у него не было совершенно. Помочь расслабиться Чимину сейчас просто необходимо. Чон быстро пришел к выводу, что если стараться от чистого сердца, переполненного искренними желанием и любовью, то это обязательно почувствуют. Поэтому с небольшой заминкой он опускает ладони на голую спину все равно дрогнувшего от неожиданности парня, легонько гладя мускулы и плавными круговыми движениями переходя к плечам. Легкие ритмичные поглаживания дают время старшему привыкнуть к ощущениям и смириться с подорванными планами на вечер. Как бы ни хотел Чимин отдать себя всего и получить в ответ еще больше. Сейчас он так истощен и разрушен изнутри, поэтому позволяет младшему попробовать залечить его боль и найти покой хотя бы на несколько часов.       Постепенно увеличивая силу, приложенную к действиям, Чон принимается усерднее нажимать на твердую, как столешница, спину парня, растирая пальцами мышцы и надавливая основанием ладони, вжимая при этом стонущего старшего в матрас. Чимин получает какое-то сложное уравнение удовольствия, поделенное на боль и умноженное на приходящую следом истому, от совершаемых над ним манипуляций. Его мышцы сопротивляются, не спеша сдаваться умелым рукам, но рано или поздно по очереди расслабляются под тщательным постепенным разминанием, которое Чон проводит обдуманно, участок за участком, ничего не упуская из виду. Он сам и не замечает , как увлекается этим медитативным занятием, добросовестно растирая сначала шею от затылка, где крепятся деревянные мышцы, и до самых плеч, упорно нажимая пальцами и впитывая каждую реакцию на то или иное движение. Младший не обделяет вниманием и руки: доходит до самых кистей и перебирает чужие пальцы своими, надавливая на их пучки по очереди и на крепкую основу большого пальца, чем вызывает особенно громкий стон, тонущий в мелких складках наволочки. Постепенно Чимин начинает расслабляться, сосредотачиваясь на том, как Чон исправно обрабатывает и не упускает из виду каждый сантиметр его голой кожи. Сверху вниз парень растирает спину, разминает мышцы, опускаясь к пояснице и прячущемуся за кромкой спортивных штанов копчику. Он утопает свои пальцы в ямках Венеры, чувствуя, как особенно сильно зажат низ спины, а значит требует тщательного внимания, и принимается неутомимо разминать его, чтобы снять мышечное напряжение и развязать узлы, спрятанные в глубоких слоях мышц, как горошины под перинами. Точечно надавливая и похлопывая, Чонгук шепчет успокаивающие реплики, в которых бесконечно хвалит старшего и просит потерпеть еще немножко:       — Ты такой молодец, самый прекрасный мальчик.       А парень под ним плавится, растекаясь по кровати горячей патокой и, как о страшном сне, забывая напрочь о тревожных размышлениях, канувших в лету. Чимину кажется, что он всегда был во власти сильных рук напарника, но почему-то до этого момента не понимал, насколько потерял голову от них. Боль и скованность нехотя уходили, обиженно глядя на их забывшегося и расслабленного хозяина, а Паку без разницы на такие потери: он влюблен в жесткие и беспощадные сжимания собственного тела Чонгуком.       Младший вдруг вспоминает о наличии крема для тела, который помогал убирать сухость кожи и сейчас как никогда будет кстати, и быстро достает его из тумбочки. После того, как Чонгук выливает достаточно жидкости на спину хена, он идет руками по обратному пути – снизу вверх, повторяя свои действия: поглаживание, растирание, стискивание, нажатие, скручивание и похлопывание в хаотичном порядке. Он пускает ладонями вибрацию на другие участки тела, заставляя старшего покачиваться, как на волнах обезумевшего моря, он стимулирует мышцы, прогоняет из них усталость и поселяет на их месте приятную негу, от которой хотелось потягиваться и жмуриться, сладко зевая. Чонгук мог бы вечно проделывать это со старшим, сменяя лишь место работы на его спине. Парень уделяет особое внимание и зажатой трапециевидной мышце, которую, кажется, высекли из гранита. Пришлось приложить немало усилий, чтобы разбить ее, руками массажируя шею и плечи, и в итоге удалось достичь желанного результата.       Чимину же казалось, что он больше никогда не сможет оторвать голову от подушки, настолько сильно его унесло в безбрежные воды наслаждения, а его тело отказывалось подниматься. Медленно Чонгук вновь спустился к пояснице и стал аккуратно растирать ее, игнорируя, так как он еще не закончил, появившуюся в руках и предплечьях ноющую боль от усталости. Уже приноровившись, Чон начал костяшками разминать кожу, едва задевая штаны, мешавшие ему двинуться дальше. Вдруг старший приподнял бедра, отрывая от кровати пятую точку, как бы приглашая приспустить одежду для большего пространства для маневров.       Младший схватился за ткань и потянул ее вниз, приспуская немного резинку ниже, чтобы хорошенько разработать мышцы спины. Начиная с поглаживаний, он не мог не трогать ягодичные мышцы, почти полностью скрытые под штанами, но, приложив максимум усилий, старался не обращать внимания на ту самую область. Большими пальцами Чон двигался по позвоночнику к крестцу, но слишком далеко заходить не стал, чтобы не тревожить своими излишними действиями расслабленного хена, поэтому отнял руки и вернулся повыше к пояснице. Но Чимин тут же издал высокий недовольный стон, слишком отличающийся от предыдущих, хотя и был чем-то похожим. Чонгук все же заметил разницу между звуками и весь встрепенулся, неосознанно поддаваясь с пониманием, чего от него хотят.       — Чимин? – для пущей уверенности решил спросить парень, наклонившись к покрасневшему уху и поглаживая при этом натренированное бедро парня, которое так и просилось в ладони.       — Там тоже все напряжено и требует твоих рук, – тихо пробормотал старший, пытаясь скрыть интенсивный румянец в сгибе своего локтя, но слишком поздно, ведь Чонгук заметил привлекательную красноту распустившихся маков. И все бы ничего, но после довольно требовательных слов Пак, чтобы точно донести смысл сказанного, решил для пущей убедительности поерзать задницей в призывной манере, отчего младший отстранился от расслабленного тела под ним, как вмиг ошпаренный. Подобная смена настроения и просьба были для него неожиданными, но очень даже приятными, так как держать себя насильно в рамках приличия рядом с Чимином получается у него отвратно. Так и хочется выпрыгнуть из этой самой рамки на старшего, отделяясь от содержимого картины, и не думать о последствиях.       Что же, если его напарник просит, то как Чон может отказать? Одним рывком парень опускает спортивные штаны Чимина к его коленям и не может оторвать взгляда от очертаний округлых ягодиц, которые тут же оказываются в ладонях младшего. Пак стонет так хорошо и довольно, будто только этого и ждал, полностью расслабляясь. А Чон принимается за работу, выливая дополнительную порцию крема на ладони и разминая упругие мышцы, которые так же, как и остальные, устали от долгих тренировок и больших нагрузок. Надо очень тщательно их разработать, чтобы те отдохнули и восстановились, поэтому младший сразу забывает о собственной усталости в руках, а в его глазах огонь разгорается с новой силой, словно туда подлили канистру бензина, не меньше. Под интенсивным надавливанием и скручиванием Чимин не перестает стонать, уже совершенно не стесняясь своего высокого голоса и нахальных мыслей о том, что он превращается под умелыми руками в жидкое вещество без собственной воли, желая лишь одного – получить больше. Даже не так, Чимин хочет получить все.       Чонгук двигает ладонями по кругу, разводя ягодицы в стороны и хорошенько смазывая их кремом, и в очередной раз не сдерживает себя, легонько хлопая по одной из них, уверяя себя в том, что это тоже такая техника массажа, усиливающая релаксацию. Шлепки учащаются и становятся интенсивнее, отчего вибрация идет по расслабленным мышцам, пуская еле заметные мелкие волны, похожие на рябь, по сверкающей и влажной коже. Это зрелище не на шутку завораживает Чона, и он понимает, что ему становится невероятно мало касаться этого прекрасного тела только своими руками, ему хочется дарить наслаждение всем, чем угодно. Он же способен на большее, он может подарить всего себя, лишь бы Чимин дрожал в самозабвенном приступе эйфории рядом с ним.       Не отрывая ладоней от их законного места, парень наклоняется и резким движением облизывает очертания поясничных позвонков старшего, слизывая соленый пот и вкус Чимина, пока тот начинает извиваться на простынях. Младший же шлепает особенно звонко, требуя тишины и покоя, чтобы найденное расслабление не убежало в никуда. И Пак повинуется, приколачивая свое туловище к матрасу и крепко держась за него руками. У Чонгука возникает навязчивая идея расцеловать всю кожу, которую так щедро ему предоставили, поэтому он усыпает своими поцелуями спину высоко стонущего хена, уделяя особое внимания родинкам, не ленясь хорошенько покрыть их слюной. Он обводит каждое пятнышко, которое умудряется найти, своим языком, заключая его в ловушку, а потом сладко и нежно засасывает влажную кожу в рот, чтобы не причинить ни грамма боли.       Руки продолжают мять сильные ягодичные мышцы, и, стоит признать, что на Чона это действует не хуже алкоголя в роли антистресса, ведь томная и расслабляющая атмосфера распространилась и на него. Парень продвигается наверх к шее, продолжая свой небольшой ритуал, и выцеловывает родинку на затылке, зарываясь носом в короткие волосы, не в состоянии надышаться их ароматом. Дальше он поворачивает голову навстречу спрятанному лицу старшего и утыкается ему в висок, прося Чимина выглянуть к нему из своего убежища. Тот, недолго думая, выныривает из изгиба локтя и встречается пухлыми губами с чужими, соединяясь в трепете, дыхании и мыслях.       Доверительная обстановка и чужое обожание не оставили ничего от вышколенного солдата, способного убить по первому же приказу. Для этой обманчиво безпринципной и бессердечной личности у Пака не оказалось места внутри, и он не уверен, сможет ли к ней когда-либо вернуться. С отменным массажем исчезали не только триггерные узлы в мышцах, но и зажимы в безграничном космосе, называемом «душой». Чон же наружу своими ладонями вытаскивал похороненные на веки вечные хорошие и давно забытые человеческие качества, которыми, как казалось Чимину, он никогда не обладал. Парни мокрыми поцелуями передавали друг другу вместе со слюной свои печали, признания, обещания и горькое одиночество, стирающееся с лица Земли с каждым днем все больше, ведь теперь оно было лишним в жизни этих двоих.       Чонгук целует щеку, закрытые веки, ушную раковину, не соображая, где оказываются его губы, и не останавливая себя в этом, так как очень уж хочется показать, как можно любить без требований отдачи – упоенно и страстно.       — Что хочешь? Я все сделаю, – отрывисто хрипит в самое ухо Чон, закрыв глаза, чтобы в полной мере насладиться тем, что весь мир вокруг сейчас – это Чимин. Если бы было возможно, то младший остался бы жить где-то в вороте чужой шеи, чтобы каждую минуту целовать острую скулу, дышать запахом тела и шептать на ухо признания.        — Тебя, – просто и понятно ему отвечают, а парню кажется, что сейчас галактика поаплодирует Чону стоя и «схлопнется», а рука, на которую он опирается, подведет, и тело рухнет тяжелым грузом, потеряв способность функционировать из-за такой неоспоримой истины. Минута слабости проходит так же неожиданно, как и появилась, а за ней следует подъем жизненных сил, способных свернуть горы. О да, Чонгук намерен исполнить пожелание Чимина сполна.       Он резко отстраняется от горячего и разнежившегося тела, отчего Пак не в состоянии подавить разочарованный стон, но его не оставляют без внимания ни на секунду. Поцелуи путешествуют с таким же рвением и самозабвением теперь вниз, сохраняя после себя мокрые тропы, идя по которым можно заблудиться в сантиметре на сутки. Иногда Чон прикусывает сладкую кожу, иногда вбирает ее в рот и застывает на одном месте дольше положенного, но, в конечном итоге, оказывается в поясничных впадинах, способных вместить в себе целое озеро слюны. Он влюблен до беспамятства в эту крепкую спину, точеную поясницу с выступающими мышцами и упругие ягодицы, так прекрасно смотрящиеся с отметинами пальцев младшего, и не собирается противостоять своей меленькой одержимости. Чонгук забывает себя, прижав губы к поясничной области, а подбородок уместив меж ягодиц, и не желает восстанавливать память. Руки скользят ниже, чтобы подобраться пучками пальцев к заветному месту и как следует размять мышцы и там. Парень уже ощущает шероховатость кожи, растирая ее и открывая себе еще больший доступ, как вдруг сверху доносится задумчивое мычание, заставляющее прервать начатое занятие.       Чонгук поднимает голову в поиске тревожных признаков дискомфорта, боли или нежелания на лице старшего, но видит лишь открытого и ноющего в истоме парня, который пытается что-то донести.       — Не надо ничего, я готовился, – говорит Чимин очень смело, без стеснения, будто гордясь своей предусмотрительностью.       — О Боже, – Чонгук разбивается вдребезги, упираясь лбом в мокрую поясницу в готовности начать благодарить за такой подарок небес, но слышит лишь задорное хихиканье.       — Неа, всего лишь Чимин, – шутливо шепчет старший, и Чон замечает кончик его языка, сгорая от резко подпрыгнувших показателей страсти в воздухе.       — Не всего лишь. Для меня ты лучше божества, – получается выговорит у него, лишая дара речи Пака, не способного апеллировать к такому заявлению, ведь искренности ничего не противопоставишь, кроме еще большей искренности, тем более в подобной ситуации. Но старший теряется в тумане, опустившимся на него, и позорно утыкается в подушку, повторяя в голове признание бесконечное количество раз.       Без предупреждения Чонгук резко раздвигает ягодицы и ныряет между ними головой, чтобы сотворить наяву одну из своих влажных фантазий, заставляющих задыхаться. Парень выставляет язык и лижет откровенно и чувственно без каких-либо увиливаний, чтобы как можно прозрачно показать, чего он хочет. Его губы дарят поцелуи по всему периметру, язык пробует на вкус без стеснения, а Чимин пылает синим огнем не в состоянии поверить, что происходит. Ощущение мокрого в самых тайных и личных местах заставляет поджать пальцы на ногах и прикусить нижнюю губу от внезапно громкого стона, норовившего сорваться с уст и разбудить всех в округе. Повышенные влажность и температура напоминают по ощущениям тропики, где даже дышать трудно от давящих погодных условий, не то, что взаимодействовать. Но если надо будет задохнуться, то и Чонгук, и Чимин сделают, скорее, это, чем остановят запустившийся процесс. Знание, что это лицо Чона сейчас отпечаталось на промежности возлюбленного, язык младшего с нетерпением и жадностью исследует чувствительную тонкую кожу, засасывая ее и лаская, и его рот накрывает мошонку, рассыпает старшего на щепки, такие мелкие и бесполезные, что остается только под пресс их положить, чтобы сделать нечто новое. А Чонгук и планировал использовать себя, как давящий на расслабленное тело механизм, меняя хена до неузнаваемости в своем открытом и непривычном проявлении настоящих эмоций.       Как следует распробовав открытое перед ним блюдо, младший хватается за бедра и тянет их на себя, помогая Чимину опереться коленями, оторвать таз от постели и приподнять его выше для удобства, в то же время старший больше раскрывается перед беззастенчивым и голодным до ласк парнем.       — Это извращение, – бормочет, словно в лихорадочном бреду, Пак, подчиняясь и оттопыривая задницу еще больше навстречу наполнившемуся слюной рту.       — Да, ты само извращение, – как-то по-особенному хищно, низким тоном говорит Чон, и, наверное, именно эта фраза ломает непокорный дух старшего окончательно, разрешая побыть в этот вечер ведомым во всех смыслах и до самого конца.       Чон чувствует себя помешанным утопленником в океане из поглотивших его нежности, влюбленности и обожания, а это все имеет прямое отношение к Чимину. Собственное возбуждение давит, скапливается горячей лавой внизу живота и привлекает настойчиво к себе, сигнализируя о патовой ситуации в организме, которую надо поскорее исправить. Чонгук неосознанно поправляет штаны, чтобы снизить хоть немного напряжение, и решает продолжить ласки, оставляя состояние своего тела на задворках. Его язык кружится вокруг задницы старшего, проскальзывая кончиком внутрь все глубже и глубже.       Зубы аж скрипят от желания откусить еще кусочек от сладкого парня, такого послушного и раскрепощенного в умелых руках, поэтому Чонгук действует решительнее, но при этом и не напирает слишком сильно. Ему хочется сохранить мягкую расслабляющую атмосферу, от которой мышцы плавятся, словно под прямыми лучами солнца в сорокоградусную жару. Его язык отвлекается на мясистые бедра и крепкую спину, но все равно возвращается к пульсирующему месту между чужих ягодиц и проворно толкается внутрь, обводя сжимающуюся кольцевую мышечную структуру. А в памяти всплывают отчетливые красочные картинки того, как не так давно вместо языка туда проникал член Чона и как же гостеприимно его принимали и не желали отпускать, как там было горячо и тесно, словно в водовороте, из которого не вырваться.       Воспоминания того, как Чимин принимал его член, поглотили Чона – ненасытно, хищно и нуждающееся, а осознание, что теперь Чонгук все здесь тщательно облизал и попробовал, лишь подстегивает волну возбуждения. Он, как и обещал себе, попробует каждый миллиметр, приголубит и отлюбит столько раз, сколько того пожелают.       Парень подключает к процессу пальцы, которые один за другим легко оказываются внутри, а значит, старший не соврал – действительно подготовился и очень даже старательно. Второй рукой Чонгук придерживает парня в области выпирающей тазовой косточки, поглаживая натянутую на кость кожу, чтобы успокоить и придать уверенности. Нега охватывает старшего, заполняя, как вязкая жидкость с ног до головы, и парень уже не знает, где заканчивается он и начинается Чон, потому что ниже пояса все горит адским пламенем в хороводе запрещенных обрядов. Накал нарастает, бьет в барабаны, увеличивая темп страстной мелодии, а чужие уста творят поистине сокрушительные вещи, толкаясь языком с весьма дерзким напором вглубь.       Чонгук, если честно, и сам уже не понимает, что творит. В какой-то момент он настолько отдался процессу и Чимину, что потерял контроль над действиями и рассудком, при этом зная, что никогда не сможет причинить вред парню рядом. Скорее уж себе бесчисленное количество раз, чем ему. Пальцы и язык младшего полыхают от частого трения, движений и мелкой судороги, но парень и не думает замедляться, наблюдая за тем, как крошится Пак, беря ноты все выше и чаще. Рукой, удерживающей бедро, Чон скользит незаметно для старшего вперед, подобно ползучей затаившейся змее, а когда достигает цели, то мягко обхватывает возбужденный твердый член так неожиданно для его обладателя, что старший в мгновение ока немеет и беспомощно открывает рот, хватая прохладный воздух. Ощущение чужой плоти бьет в солнечное сплетение и Чонгука, который, находя в себе залежи небывалой выдержки, закрывает глаза до ярких бликов, чтобы стойко вынести эту пытку, водя ладонью по влажному от выделенной смазки стволу. Уже совсем скоро Чимин окончательно потеряется и разобьется о головокружительный финал происходящего: этот момент приближается со скоростью света, и все это понимают.       Но вдруг старший обретает возможность сопротивляться и пытается соскочить с языка и обнаглевших смелых рук, будто порываясь убежать из комнаты, так и не закончив начатое. Чонгук подчиняется и отстраняется от измотанного дрожащего тела, придерживая бедра руками, чтобы помочь с его весом потерянному и беззащитному парню. Он смотрит выжидающе, пока старший что-то пытается пролепетать, собираясь с силами.       — Не так, – Чимин мотает головой и поворачивает ее к младшему с таким просящим взглядом, заломленными бровями и искусанными губами, что Чон теряется в догадках, боясь предположить то греховное, что они уже однажды сотворили.       — Что хочешь, мой дорогой? – горло пересохло и неприятно скребет при каждом слове, а волнение и нетерпение переливаются, как драгоценные камешки, всеми известными цветами, ослепляя и так взволнованного происходящим парня.       — Сделай это, давай. Тебе можно все, – Чимин подтверждает самые порочные фантазии так легко, словно не думая о последствиях, а Чоном обуревает какой-то поистине детский восторг, как тот, когда долгожданный велосипед все-таки оказался под елкой. Радость сменяется подлинным возбуждением, которого набралось уже в организме с избытком, поэтому медлить нельзя.       Чонгуку не надо совершать никаких лишних действий: всего-то вылить достаточное количество лосьона меж чужих ягодиц, распределяя его пальцами, приспустить собственные штаны и притянуть вылизанную вдоль и поперек задницу, покрытую белой жидкостью, ближе, не давая никуда сбежать. Его лишенный до этого внимания половой орган напряжен и, кажется, скоро взорвется; пульсация отдается в висках, напоминая парню обратный отсчет. Чон боится лишний раз трогать себя, чтобы не сойти с дистанции раньше времени, поэтому с шипением, сильно зажмурившись до белых выцветших снимков и прикусив внутреннюю сторону щеки до солоноватого привкуса крови, он свободно входит в парня под ним одним очень медленным движением до упора.       Чонгук отчетливо понимает, что это райское наслаждение продлится недолго, и такой вывод он делает не только по своим включившим тревогу и сбросившим спасательные жилеты и кислородные маски ощущениям, а и по самочувствию Чимина, притихшего после воссоединения тел с возлюбленным. Старший продолжал еле слышно стонать в подушку, пропитав ее насквозь слюной, и сдерживать себя, ведь так не хочется достигать пика столь скоропостижно. Чон разделяет желание растянуть удовольствие и не сожрать в один присест всю сладкую вату под собой, но вот его тело уже не слушается и начинает размашисто и глубоко толкаться в горячее и тесное нутро. От резких и сильных действий Чимина подбрасывает каждый раз, и, если бы не крепкие большие руки, от которых точно останутся следы на бедрах, то парень давно бы свалился с постели на пол и так бы и остался там лежать, будучи не против продолжить на любой поверхности. Сил просить замедлиться, брать пульт управления в свои руки или руководить послушным мальчиком у старшего нет, да и намерений тоже. Где-то глубоко внутри всегда хотелось довериться без остатка, быть уверенным, что ему не сделают больно и ни к чему не принудят, чтобы даже в порыве страсти партнер слышал Чимина. Кажется, именно сейчас происходило нечто подобное, ибо Чонгук сзади, разгоряченный, возбужденный и немного нахальный, чувствовался как нельзя на своем месте.       Чон не хотел останавливать свои грубоватые толчки, но если бы потребовалось, то он бы мог переломить себя и прекратить все. Преследуя наслаждение, парень не забывал ни на секунду о своем возлюбленном, гладя его по спине и ловя себя на самодовольной улыбке при воспоминании о своем языке везде, где только возможно. Его ладонь скользит по чужим ребрам, животу и спускается все ниже, в итоге накрывая лобок и массируя его. Тела обоих парней дрожат на пике возможностей, и будь возможность замереть в моменте и навеки заключить в нем частичку себя, чтобы возвращаться раз за разом, то Чонгук бы прямо сейчас это и сделал. Быть одним целым бесконечно долго – звучит как бред помешанного человека, но никак не пугает потерявшего голову от чувств Чона. Собственные возможности иссекают на глазах, утекают между пальцев, как песок, удовольствие кипит, норовя сбежать с забытой на огне кастрюли, поэтому парень в очередной раз накрывает своей рукой твердый, как камень, член Чимина, замечая, как старший дергается от болезненной чувствительности из-за перевозбуждения, и, заключая в колодец из пальцев, нежно гладит, подталкивая ближе к обрыву.       Связь между парнями крепнет с каждой встречей, и сейчас, когда Чонгук, не жалея себя, в бешеном ритме до боли в мышцах ног толкается в старшего, чтобы остаться в его памяти единственным любовником, она сплетается в одну прочную леску. Ее не порвать, не разрезать, не выбросить – она всегда будет натягиваться, когда эти двое будут далеко друг от друга, всплывать на поверхность при взгляде глаза в глаза. Она будет жить на бедрах, интимных местах, губах, плечах – везде, где поселились поцелуи, но главное – она заняла собой черепную коробку и мысли, даря надежду и веру в будущее. Чона переполняет чувство единения со старшим, и он наполнен кипятком до самых краешков, понимая, что температура бурления уже достигнута. Еще немного, и раскаленная жидкость расплещется, оставляя на коже невидимые ожоги, о которых больше никогда не забыть.       Чонгук активно работает с обеих сторон, двигая рукой и бедрами в такт и наслаждаясь прекрасным видом перед собой, а Чимин выглядит только так: мускулистая спина, растрепанные густые волосы, красные щеки, закрытые в блаженстве глаза и рот, издающий ангельские звуки. Наблюдая за этим сокровенным чудом, которое теперь его, парень под сильным ощущением сжирающего его заживо языками пламени успевает вытащить член в последний момент перед тем, как сперма обильной волной накроет поясницу и ягодицы старшего. Голос Чимина срывается на жалобное хныканье, предавая парня именно тогда, когда ладонь младшего начинает буквально выдаивать его, ломая стойкую выдержку, вредный характер и приятный голос. Оргазм бьет обухом по голове, ведь он такой долгожданный и сильный, что может вырубить человек десять мощным хуком. Чонгук слизывает со своих пальцев чужое семя и утыкается лбом между острых лопаток, не веря, что для подобного везения нужна была смертельная эпидемия.       Он вслепую находит рукой мятую простынь, впечатавшуюся в щель между кроватью и стеной, и бережно вытирает обессиленного старшего, который валится, полностью расслабившись, на влажный от пота матрас. После того, как вся жидкость убрана, младший натягивает обратно на свое законное место чужие штаны вместе с трусами и одевается сам, вставая на пол, чтобы немного размять затекшие ноги. Чимин лежит, не двигаясь и сонно хлопая глазами, обняв подушку, все так же голый по пояс, вспотевший и довольный, находясь где-то не здесь, а на его устах счастливая улыбка при взгляде на Чона, потягивающегося в полный рост. Старший укрывается тонким покрывалом и поднимает его краешек, переворачиваясь на бок и пододвигаясь ближе к стене, чтобы освободить пространство на узкой постели еще для одного человека. Чонгук ныряет аккуратно на предложенное место, сразу приобнимая за талию и прижимаясь туловищем к Чимину, не скрывая то, как он помешан на тактильных ощущениях.       — Твоя методика очень даже рабочая, – хвалит младшего Пак, смотря заискивающее из-под ресниц и закусывая нижнюю губу от одного лишь упоминания интимного процесса, а в груди Чона фейерверки и праздник полным ходом – настолько он рад быть полезным для любимого.       — Расслабился? – игриво предполагает он, убирая взмокшие, упавшие на чужое лицо темные прядки и гладя кончиками пальцев нежную кожу от лба к виску, а потом к гордому подбородку.       — Еще как, – от слов старшего грудь Чонгука неосознанно подается вперед еще больше от переполнившей ее гордости, а Чимин, видя такую реакцию, весело смеется и щипает младшего в районе соска.       — Тогда готов хоть каждый день тебя массажировать, – обещает Чон, властно прижимая к себе компактного хена сильнее. В такие вот моменты ему кажется, что он сможет горы перевернуть, одолеть всех зараженных, сумасшедших ученых и отряд военных одним махом, потому что Чимин вселяет в него какую-то безграничную уверенность и вдохновение. Для этого парня хочется быть лучше, достигать большего и положить к ногам весь мир, если потребуется. Они лежат молча, каждый думая о своем: старший прикидывает, как ему провернуть все так, чтобы на самом деле получать чудодейственную процедуру хотя бы через день, а Чон наслаждается мягкостью его волос и кожи, не в силах надышаться парнем.         В такой момент соединение происходит не только телами, но и сердцами. Все страхи также становятся общими, и их невозможно утаить или спрятать от своей половинки, у которой в руках ключи во все комнаты и кладовки трепещущей души. Так и сейчас каким-то шестым чутьем младший чувствует присутствие тревожности, которую не получилось растереть в пыльцу и рассеять по ветру сильными массажными движениями умелых рук, и ищет взглядом хоть малейший ее признак, чтобы удостовериться в догадке. Чимин выглядит расслабленным и умиротворенным, но одного прерывистого вздоха хватает, чтобы заглянуть в его глаза с просьбой поведать все и разделить это с Чоном. Старший тоже без слов понимает, что его раскусили и, как бы ни хотелось оставлять темные пятна на чувственном моменте, который станет отличным воспоминанием, лучшей обстановки для искреннего разговора Пак придумать не мог.       — Я не хочу тебя пугать, но это чувство разрывает меня изнутри, – начинает Чимин, страшась своих же слов, будто, вырвавшись из его уст, они стали реальными, — даже после прибытия сюда, оно не исчезло – зараженным не просто нужен я. Они хотят меня уничтожить.       У Чона холодеет внутри от внезапного заявления, неподдающегося здравому смыслу. Он так вовремя вспоминает слова Сокджина о том, что зараженные перестают ощущать раненных ими людей, и у него не сходится дебет с кредитом. Чимина эти твари тоже не могут, по идее, ощущать, да они вообще должны забыть о его существовании, а не преследовать его. Либо старшего настигла нехилая паранойя, либо что-то не так и очень сильно. Зачем инфицированным именно Чимин?       — Но мы на безопасной территории, – пытается убедить и себя, и собеседника в том, что им ничего не угрожает, но это не действует ни на кого из них. Чимин слишком сонный и уставший, но находит в себе силы, чтобы как-то безнадежно улыбнуться и продолжить разговор с встрепенувшимся младшим.       — Безопасности не существует, Чонгук. Они придут за мной, – старший говорит очень умиротворенно, несмотря на внутреннее беспокойство, так, будто знает наверняка свое ближайшее будущее и уже смирился с ним, чем немного обескураживает Чона, тут же прижавшего его ближе к себе, словно пытаясь укрыть от всего мира. Младший не может понять что, но после ранения в Чимине многое изменилось и не только восприятие людей и тварей вокруг. Он тренировался от зари до зари, но рядом с другими солдатами словно сдерживал себя, чтобы не бежать быстрее всех, не побеждать все время в тренировочных боях, не попадать в центр мишени без остановки, он старался не выделяться, но Чон подметил это после недолгих наблюдений, прекрасно зная возможности Пака.       — Я не позволю никому тебе навредить, – уверенно произносит парень, подавив в себе страх перед нескончаемой оравой зараженных, а не перед старшим. Чимин никогда его не напугает, сколько бы силы в нем не было спрятано, ведь ближе человека на этом белом свете не существует.       — Ты такой милый, – старший самостоятельно переплетает ноги с чужими и нежно гладит по волосам парня рядышком.       — Конечно, я милый, но также способен тебя защитить, – бурчит Чонгук, потому как не может противостоять обрушавшейся на него ласке и мыслить здраво. — Но зачем ты им?       — Если бы я знал это, а не только то, что нужен этим тысячам зараженных, – парень рядом опускается духом и сразу получает горстку поцелуев во все доступные места, такие как щека, лоб, ключица и все остальное. Такой метод отвлечения работает на ура, и Чимин даже немного забывается, потеряв основания для этого разговора, ведь это не так уж важно, как губы младшего.       — Ничего страшного, я разберусь. Ты – мой приоритет, – звучит немного самонадеянно, нелепо и романтично одновременно, прямо как в тех мелодрамах, где главные герои вместе – это нерушимая сила. А мир вокруг построен, будто из бумаги, которую им ничего не составит сложить в нужные фигурки-оригами, но Чимину все нравится. Это нечто новое и неизведанное для него. Поэтому он не против заезженных фраз, а наоборот очень даже «за», потому что из-за них у него бабочки порхают безудержно в животе. Чонгук чувствует то же самое, он готов делать и говорить все, что будет угодно душе рядом и радоваться, получая в ответ улыбку и толику любви, в которой невозможно усомниться.       Старший больше с ним не спорит, разрешает себя убедить в хорошем конце для их истории и потихоньку под убаюкивания и поглаживания мирно засыпает, уткнувшись носом в чужое плечо. Чон не может не любоваться своим возлюбленным, замерев, чтобы ненароком не потревожить чуткий сон. Невзирая на ужасы, ожидавшие их за блокпостами, и жестокий мир, способный нагрянуть в любой момент, Чонгук чувствует себя самым сильным и смелым, словно только ему подвластно вытащить из этой передряги своих друзей, и благодарит за эти чувства только спящего рядом. Ведь с правильным человеком за спиной вырастают крылья, а преграды становятся нипочем, ибо через них легко можно перелететь.       Возвращаясь назад, Чон думает, если бы была возможность избежать апокалипсис, чтобы эпидемия никогда не произошла и не была реальной, что тогда? Люди бы не умерли, мир бы не погряз в агонии. Все было бы так же хорошо, мирно и размеренно, как раньше. Тогда отчего остается жесткий осадок на языке при подобных мыслях, почему сердце начинает ныть и на душе тоска поет унылые баллады, ежели это превосходный вариант событий? А ответ невероятно простой, и он находится при взгляде на пухлые расслабленные губы, подрагивающие ресницы и аккуратный нос. При подобном исходе молодой доктор никогда не встретил бы солдата Пака.       Апокалипсис принес так много горя, страданий и ужасов, обрушил темное полотно на землю, накрывая им всех людей и отделяя от солнца, но эту ткань можно было порвать и выбраться наружу. Именно Чон Чонгук сумел это сделать, найдя свой личный источник света, ведь гребанный конец мира подарил ему человека, стоившего больше Вселенной. Пусть этот парень и необратимо изломан внутри, психологически не уравновешен, действует и думает не совсем логично, а еще вспыльчивый, эмоциональный и бесстрашный. Чонгук готов принимать все минусы, мириться с трудностями и быть мягким одеялом для поврежденной души хена.       И когда у этого упрямого, вдумчивого и принципиального Чона однажды, набравшись смелости, кто-то спросит: «Если бы можно было избежать эпидемии, ты бы согласился на это?», то он бы по-глупому и влюбленно ответил без заминки и времени на раздумья: «Нет, потому что тогда у меня не было бы Чимина».       Вот такое кино об эгоистах получается.